збиваться не смел. Моя смерть не принесет пользы нашему делу. -- А в чем оно, собственно, заключается? -- Сербско-хорватский геноцид, -- сказал перепуганный террорист. -- "За" или "против"? -- Против. -- Каким образом угон американского лайнера поможет решению европейской проблемы? -- Это лучший способ привлечь к ней внимание общественности! Средства массовой информации разнесут мое имя по всему свету, и кто-нибудь из репортеров непременно свалит на Америку всю вину за происходящее. Это новый подход. -- Есть подход и поновее, -- сказал Римо и, выхватив у террориста оружие, вмиг соорудил из него что-то вроде ершистого металлического обруча, внутри которого оказались прочно заключены обе руки преступника. -- Прошу всех занять свои места! Еще немного, и мы приземлимся,-- раздался спокойный голос Лорны, и стояла она в проходе так, словно самолет находился где-нибудь над международным аэропортом, а не над безлюдной пустыней. Римо, восхищенный таким самообладанием, толкнул террориста в кресло: -- Я с тобой позже поговорю, -- и сел через проход от него. Долгое время все, как один, молчали. Земля приближалась. Удар и бесконечно долгий скрежещущий звук -- это самолет бороздил брюхом пустыню. Затем наступила тишина. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Чиун, правящий Мастер Синанджу, последний прямой потомок рода, уходящего своими истоками во времена Великого Вана, первый из первых убийц Дома Синанджу, недвижно сидел на циновке. Его ореховые глаза были прикрыты. Безмятежное лицо, на цвет и на ощупь -- точь-в-точь египетский пергамент, казалось изваянным из камня. Вот уже три часа он сидел так не шевелясь. Уже три часа думал он свои думы, читал молитвы и спрашивал совета у предков, великих Мастеров Синанджу. Уже три часа Чиун, -- и есть надежда, что потомки запомнят его под именем Великий Учитель Чиун, -- томился от того, что решение ускользает от него. Наконец тонкие пряди волос, ниспадающие ему на уши, вздрогнули. Глаза Мастера Синанджу открылись, подобно агату, освобожденному от каменной шелухи, чистые, яркие, не подвластные времени. Плавным движением он перетек в стоячее положение. Решение принято. Он наденет кимоно не синее с вышитым на груди оранжевым тигром, а серое шелковое. Неслышно переступая, Чиун подошел к четырнадцати лакированным дорожным сундукам, сложенным в дальнем углу гостиной. Сундуки никогда не распаковывались из-за гнетущей, зловещей, мрачной -- нет, лучше сказать, гнусной, отвратительной, ненавистной! -- работы, которую Мастер подрядился исполнять в этой варварской Америке. Ненавистной. Именно. Этим словом он и воспользуется. Император Смит оценит степень неудовольствия Чиуна, если Чиун употребит именно это слово. В конце концов Смит -- белый, а покорейски, на языке предков Чиуна, "ненависть" и "белизна" -- синонимы. Этого он, положим, Смиту не скажет. Он скажет только, что ему, Чиуну, ненавистны постоянные переезды из гостиницы в гостиницу, словно он бродяга, не имеющий места, куда преклонить голову, не имеющий дома, где можно распаковать наконец четырнадцать дорожных сундуков. Разве так подобает жить Мастеру Синанджу? Чиун отыскал серое шелковое кимоно, и хотя в номере никого, кроме него, не было, переодеваться отправился в спальню, предварительно плотно прикрыв дверь и задернув шторы. Очень скоро при полном параде он вышел из отеля, расположенного вблизи Центрального парка. На улице он попытался поймать такси. Первые три машины, не останавливаясь, промчались мимо. Четвертую Чиун остановил, хладнокровно выйдя на проезжую часть прямо у нее на пути. Такси взвизгнуло тормозами и замерло, причем бампер и колени Чиуна разделяло не более миллиметра. Водитель высунулся в окно и заорал: -- Эй, что с тобой?! -- Со мной ничего. Я один. Я хочу нанять эту повозку. -- Это такси, а не повозка, чудило, -- ухмыльнулся водитель и указал на световой сигнал на крыше автомобиля. -- Видишь, не горит? Значит, занят. Чиун посмотрел на лампочку и фыркнул: -- Я заплачу больше. -- Чего!? -- Я сказал, что заплачу тебе больше, чем твой нынешний наниматель. -- Слушай, приятель, не знаю, откуда ты свалился, но так у нас в Америке не делается. Обслуживаем в порядке очереди. А теперь освободи-ка проезд. -- Понятно. И у Чиуна как бы вдруг выпал из пальцев золотой, которым он поигрывал, обольщая таксиста. Монета закатилась под левое переднее колесо. Чиун взмахнул своим длинным ногтем, выметая оттуда золотой, такси вдруг вздрогнуло, а из проколотой шины пошел с ленивым посвистом воздух. -- Что это шипит? -- спросил таксист. -- Твоя шина, -- ответил Чиун. -- Испускает дух. Ай-ай-ай! Сам виноват, не покупай американских. Водитель выбрался поглядеть на сплющенную шину. -- Черт! Наверно, где-то на гвоздь напоролся. Что ж, леди, придется вам выйти. Надо менять эту штуку. Из машины появилась средних лет дамочка в очках с блюдце и плотно обтягивающем крупные формы платье. -- Я уже и так опаздываю, -- сказала она. -- Я не могу ждать. -- Как хотите, -- сказал таксист, вытаскивая из багажника домкрат и запаску. Ворча себе под нос, он скорчился у проклятого колеса и начал откручивать гайки. Услышав, как хлопнула дверь, поднял голову. -- Эй, ты что это там? С заднего сиденья раздался скрипучий голос: -- Я не тороплюсь, -- благодушно ответствовал Мастер Синанджу. -- Я подожду. -- Ну и денек, -- пробормотал таксист. -- Судьба, -- философски сказал Чиун, аккуратно снимая с ногтя указательного пальца прилипший кусочек резины. Тремя часами позже такси доставило Чиуна к подъезду санатория "Фолкрофт", расположенного в городке Рай, штат Нью-Йорк, на север от Манхэттена. Сначала водитель не хотел везти Чиуна в такую даль, но после недолгого уламывания, сопровождаемого осмотром и перебором старинных восточных золотых, сменил гнев на милость. -- Это другая дорога, -- заметил Чиун, когда они выехали за границу города в районе Эсбюри-парк. -- Я еще этой дорогой ни разу не ездил. -- Новая, -- сказал таксист, в полной уверенности, что старый пень не знает, что Эсбюри-парк на юге Нью-Иорка, в то время как Рай от него -- на север. Они договорились, что Чиун заплатит в два раза больше показаний счетчика; таким образом, он за одну эту поездку сделает недельную выручку и сможет позволить себе до понедельника не работать. -- Мы почти приехали. -- Это ты уже говорил, -- сказал Чиун. -- Так оно и было. Оно и сейчас так. Потерпи чуток. Объехав Хобокен, Ньюарк и супермаркеты Парамауса в Нью-Джерси, водитель наконец и впрямь направился к Раю, где с неописуемой любезностью помог Чиуну выйти. -- С вас одна тысяча триста пятьдесят шесть долларов. Не считая чаевых, конечно. -- Это больше, чем я платил в прошлый раз, -- сказал Чиун. -- Цены поднялись. -- Что, в три раза? -- Может, и так, -- пожал плечами таксист и вежливо улыбнулся. Он уже представлял себе, как славно проведет уик-энд. Может, на бейсбол сходит. -- Предлагаю сделку, -- сказал Чиун, пересчитывая монеты в кошельке для мелочи. -- Какую еще сделку? -- запротестовал водитель. -- Мы же договорились: двойной тариф. -- Верно, -- сказал Чиун. -- Но насчет экскурсии по юго-западным пригородам Нью-Йорка договора не было. -- Ну заплутал я слегка, да, -- пожал плечами водитель. -- С кем не бывает. -- И насчет того, чтобы не прокалывать тебе шины, мы тоже не договаривались. -- Шины?.. Да ты шутишь! Чиун вышел из машины и пнул правое заднее колесо. -- Что ты мне дашь за эту шину? Хорошая шина, упругая, прочная. Она отлично послужит тебе на долгом обратном пути. -- С какой стати? Это моя собственная шина! Чиун наклонился и с легкостью вонзил в протектор указательный палец. Когда он его вынул, шина с громким хлопком спустилась. Такси осело на бок. -- Эй! Что ты сделал с моей шиной! -- Подумаешь. Ты можешь ее сменить. Человек, который за самую обычную поездку зарабатывает одну тысячу триста пятьдесят шесть долларов, всегда должен иметь с собой несколько запасных колес. Водитель с ужасом смотрел, как крошечный китаец -- и лет ему восемьдесят, не меньше, -- подходит к радиатору и задумчиво осматривает передние колеса. -- Что, если я спрошу с тебя девятьсот сорок семь долларов за эту пару? -- Грабеж! Чиун поучающе потряс пальцем. -- Нет, не грабеж. Торговля. Ты торговался со мной, теперь я торгуюсь с тобой. Ну, быстро. Согласен? -- Ладно. Только не порть шины. Мне еще до города ехать. -- Через Эсбюри-парк, -- сказал Чиун, подходя к левому заднему колесу. -- Отлично. Итак, я все еще должен тебе четыреста девять долларов за услуги. Заплатишь пятьсот за эту оставшуюся шину? -- Но тогда я еще буду должен тебе девяносто девять! -- возмутился шофер. -- Наличными, -- сказал Чиун. Доктор Харолд У. Смит не любил, чтобы ему мешали, но когда секретарша подробно описала ему посетителя, нажал на потайную кнопку и монитор его компьютера убрался в свое гнездо, утопленное в дубовой столешнице спартански скромного письменного стола. Поступил он так только в силу привычки, поскольку, хотя компьютер Смита был подключен ко всем важнейшим информационным сетям, какие только есть в мире, и, следовательно, обеспечивал доступ к самым разнообразным тайнам, Чиун в них все равно никогда бы не разобрался. Один только Смит, будучи главой секретного агентства КЮРЕ, понимал, что там, на экране, к чему. Оба -- и Римо, и Чиун -- во всем, что касалось техники, были безнадежны. Они и с телефоном-то едва справлялись, что уж там говорить о компьютере! -- Привет тебе, Император Смит, -- сказал Чиун. -- Это пока все, миссис Микулка, -- отпустил Смит свою седовласую секретаршу. -- Может, пригласить служителя? -- предложила та, с опаской поглядывая на странного старика. -- Нет необходимости, -- сказал Смит. -- И пожалуйста, не соединяйте меня ни с кем. Миссис Микулка удивленно подняла бровь, но тихо закрыла за собой дверь. -- Я не вызывал вас, Чиун. -- Тем не менее ваше удовольствие от нашей встречи возвращено вам стократ. -- Римо не с вами? -- усаживаясь, спросил Смит и поправил свой галстук выпускника Дартмута. У него были редкие седые волосы, а на лице застыло выражение человека, который только что обнаружил червяка в своем яблоке. Он был еще молод, когда занял свой пост в КЮРЕ, и успел состариться на этой службе. -- Римо еще не вернулся с последнего задания, -- сказал Чиун. -- Но это сейчас неважно. -- Странно, -- сказал Смит. -- У меня есть сведения, что его объект... ликвидирован. Чиун улыбнулся. Смит всегда испытывал трудности, говоря о смерти. -- Еще одна драгоценность в вашей короне, -- поздравил он, удивляясь, почему это Смит и успех, и горькое поражение воспринимает с одинаково кислой миной. -- Мне бы не хотелось, чтобы вы меня так называли, -- сказал Смит. -- Император! Вы прекрасно знаете, что никакой я не император. -- Могли бы быть, -- сказал Чиун. -- Ваш президент прожил большую жизнь. Кто знает, не пришло ли время для кого-нибудь помоложе? -- Благодарю вас, нет, -- сказал Смит, который давно отчаялся объяснить Чиуну, что он служит президенту и вовсе не претендует на кресло в Овальном кабинете. -- Чем я могу быть полезен вам, Мастер Синанджу? -- Разве вы забыли? -- горячо удивился Чиун. -- Пора возобновить контракт между Домом Синанджу и Домом Смита. -- Соединенными Штатами, -- поправил Смит. -- Ваш контрагент -- Соединенные Штаты. Однако срок нашего договора истекает только через шесть месяцев. -- Оформление сделок, отягощенных трудностями и проволочками, -- торжественно сказал Чиун, -- лучше начинать загодя. -- Вот как? А я полагал, что мы просто возобновим старый контракт. Насколько я понимаю, он заключен на весьма щедрых по отношению к вам условиях, не так ли? -- Великодушно щедрых, -- согласился Чиун. -- Учитывая недопонимание, на котором они основывались. -- Недопонимание? Смит смотрел, как Чиун разворачивает свою циновку, раскладывает ее на полу, тщательно расставляет целый набор свитков и только потом усаживается сам. Пришлось даже встать, чтобы письменный стол не мешал наблюдениям. Смит вздохнул. Не в первый раз участвовать ему в подобных переговорах. Теперь Чиун не проронит ни слова, пока Смит тоже не усядется на пол. Он безропотно взял со стола карандаш, блокнот с желтыми официальными бланками и неловко уселся на ковре лицом к корейцу. Пристроил блокнот на колене. После стольких лет за клавиатурой компьютера карандаш в пальцах казался неповоротливым, словно банан. -- Я готов, -- сказал Смит. Чиун развернул свиток, и Смит узнал копию последнего подписанного между ними контракта. Эта была на специальной рисовой бумаге с золотым обрезом, которая сама по себе стоила сотни долларов. Еще одна никчемная трата. -- А, вот, -- нашел то, что искал, Чиун. -- Отвертка. -- Прошу прощения? -- Это юридический термин. Отвертка. Разве вы никогда не слышали? Они есть в большинстве контрактов. -- Вы хотите сказать -- увертка. Однако наш контракт имеет жесткие условия соглашения. В нем нет уверток. -- Как говорят в моей деревне: "Никогда не поправляй императора. За исключением случаев, когда он ошибается". Сейчас как раз такой случай, Великий владыка. Отвертка имеется в пункте касательно обучения белого человека искусству Синанджу. -- Насколько я помню, за это вы запросили отдельную плату. -- Крохи, всего лишь крохи за то, что полагал великим позором и непереносимым стыдом. Однако, как выяснилось, я совершил ошибку. -- Какого рода? -- осведомился Смит, предчувствуя, что, как всегда, ошибка Чиуна выльется ему в круглую сумму. -- Я обучал совсем не белого! -- со счастливой улыбкой сообщил Чиун. Смит нахмурился. -- Что вы имеете в виду? Разумеется, Римо -- белый. Не могу отрицать, достоверно, кто были его родители, мы не знаем. Однако достаточно лишь взглянуть на него, чтобы понять, что он белый. Чиун терпеливо покачал головой. -- Ни один китаец, ни один японец, ни один не-кореец доныне не был способен усвоить учение Синанджу. Этот же предполагаемый белый схватывает все на лету, как никто до него за всю историю моей скромной деревушки. -- Так ведь это, на мой взгляд, как будто неплохо? -- осторожно спросил Смит, не понимая, куда Чиун клонит. -- Еще бы! Это означает, что Римо на самом деле -- кореец. И Чиун пробормотал по-корейски несколько слов. -- Что это вы сейчас сказали? -- Всего лишь назвал его по имени -- Римо Великолепный. В нем течет корейская кровь. Другого объяснения быть не может. -- Может, американцы по природе своей восприимчивы к Синанджу? -- предположил Смит. -- Ведь других американцев до Римо вам не приходилось учить. -- Не смешите меня, -- с гримаской презрения отмел это предположение Чиун. -- Римо усваивает Синанджу успешнее любого корейца. Следовательно, Римо -- не белый. -- И, следовательно, теряют силу ваши прежние требования относительно компенсации за обучение белого. -- Именно так, -- кивнул Чиун. Смит внимательно всмотрелся в лицо корейца, однако прочитать, что за ним кроется, не сумел. С лицом Чиуна Смиту это вообще никогда не удавалось. -- И вы хотите сказать, что согласны из-за этого получать меньше денег? -- прямо спросил он. -- Разумеется, нет! Я подписал контракт на то, чтобы обучить для вас белого, и, зная белых, вы могли получить в результате такого прыгуна-бегуна, который с шумом и кряканьем колет доски ребром ладони. Вы же получили настоящего, неподдельного Мастера Синанджу. Вы с большой выгодой вложили свои средства, и это, по справедливости, требует поправок не только в нашем будущем контракте, но и радиоактивных -- за все годы назад -- выплат. -- Вы хотите сказать -- ретроактивных, имеющих обратную силу? -- Да. Значит, договорились. Я знал, что вы все поймете, Мудрый властитель. -- Я понял не все, -- резко сказал Смит, -- и не хочу разводить антимонии, пока не пойму. Скажите попросту, каковы ваши претензии на этот раз? Спокойным, размеренным жестом Чиун развернул другой свиток. -- У нас не претензии, -- обидчиво сказал он. -- У нас разумные требования, и состоят они в следующем. -- И начал читать: "Два горшка изумрудов, неограненных. Двадцать горшков бриллиантов различной огранки. Без дефектов. Восемь рулонов шелка времен Таньской династии. Различных цветов. Одна персидская статуя царя Дария. Из дерева гофер [Из дерева гофер, согласно Ветхому Завету, был построен Ноев ковчег. (Прим. пер.)]. Двенадцать бушелей рупий..." Он прервал чтение, заметив, что Смит предостерегающе поднял руку. -- Мастер Синанджу. Многое из перечисленного относится к музейным редкостям. -- Да? -- Таньский шелк, например, огромная редкость. -- Конечно, -- сказал Чиун. -- Иначе бы мы его не просили. -- Я вообще сомневаюсь, сохранился ли он до наших дней. -- Почему же? Сохранился. У меня он есть. В Синанджу, в сокровищнице моих предков. -- Зачем же вы хотите еще? -- Вы никогда не задавали такого вопроса раньше, во время наших прежних переговоров, когда я просил у вас обычного золота. Вы никогда не говорили: "Мастер Синанджу, зачем вам еще золото? У вас ведь уже есть!" -- Верно, -- сказал Смит. -- Но это же совсем другое дело! -- Да. -- согласился Чиун с широкой улыбкой. -- Другое. На этот раз золота я не прошу. У меня его вдоволь благодаря вашей щедрости. Но должен сказать, что в древние времена заслуги моих предков не всегда оплачивались золотом. И мне бы хотелось, чтобы эта добрая традиция была соблюдена и сейчас. -- Мое правительство платит вам жалованье, которою достаточно, чтобы накормить всю Северную Корею, --ровным голосом сказал Смит. -- Вы принесли Синанджу столько, сколько ваш народ не видел за всю свою тысячелетнюю историю. -- Ни один Мастер до меня не был принужден скитаться по чужедальней ненавистной земле так долго, -- ответил Чиун. -- Все заработанное причитается мне по справедливости. -- Прошу прощения, -- сказал Смит, который, единолично заправляя секретным нелимитированным фондом на проведение операций, тем не менее следил за тем, не слишком ли расточительна его секретарша со скрепками для бумаг. -- Прошу прощения, Мастер Синанджу, но, боюсь, ваша просьба невыполнима. -- Мой долг -- восстановить древнее величие Синанджу, -- сказал Чиун. -- Известно ли вам, что вчера Римо сообщил мне, что хочет организовать благотворительный концерт в мою пользу? Он сказал, что не может больше видеть меня усталым, голодным, обездоленным и собирается попросить Нелли Уилсона провести для меня благотворительный концерт. Известно вам это? -- Нет, неизвестно. Кто это -- Нелли Уилсон? -- Это благородный певец, который стоит на стороне угнетенных в этой жестокой стране. Римо сказал, он с радостью споет для меня, на что я ему ответил, что Император Смит и так не допустит падения Дома Синанджу. -- Чиун не отрывал глаз от пола. -- Но теперь я вижу, что был не прав. И все-таки я ни от кого не приму подаяния, даже от такого великого человека, как Нелли Уилсон. Если Америка не может помочь мне, я отправлюсь искать работу куда-нибудь в другое место. -- Это запрещено условиями нашего контракта, -- сказал Смит. -- Условиями нашего старого контракта! -- с тонкой улыбкой подчеркнул Чиун. -- И очень может быть, что новый заключен не будет. Смит прокашлялся. -- Не торопитесь, -- сказал он. -- Бесспорно, мы заинтересованы в том, чтобы заключить с вами новый контракт, но обеспечить вас предметами, которых в мире больше не существует, мы не в состоянии. Так же, как, должен отметить, и любой другой гипотетический работодатель. -- Мы не непреклонны, о Великий Император. Хотя наше сердце удручено вашим бессилием изыскать перечисленные нами жалкие крохи, не исключено, что найдется другая возможность достичь соглашения. -- Я вдвое увеличу количество золота, которое мы пересылаем в вашу деревню. -- Втрое. -- Невозможно. -- Это белые невозможны, -- сказал Чиун. -- Кроме того, в Синанджу не знают такого слова -- "невозможно". -- Ладно, пусть будет втрое, -- устало вздохнул Смит. -- Но это -- все. Предел. Больше -- ни грамма. -- По рукам, -- быстро сказал Чиун. Смит расслабился. -- Так, с золотом покончено, -- довольно произнес Чиун. -- Теперь перейдем к следующему вопросу. Смит напрягся. -- Мы ведь договорились! Никаких следующих вопросов! -- Нет, -- сказал Чиун. -- Это вы договорились о никаких следующих вопросах. Я договорился только о золоте. -- И какой же следующий вопрос? -- спросил Смит. -- Только один. Земля. Мы с Римо бездомны в этой вашей ненавистной стране. -- Этот вопрос мы уже не раз обсуждали, Мастер Синанджу, -- с усилием произнес Смит. У него от сидения на полу затекли ноги. -- Вам рискованно подолгу жить на одном месте. -- Земельный участок, о котором я веду речь, расположен в месте глухом и отдаленном, -- сказал Чиун, от которого не укрылось, что Смит ерзает и, следовательно, его ноги деревенеют. Проводя переговоры, он всегда ждал этого момента, чтобы приступить к самым заковыристым вопросам. -- Этот земельный участок достаточно велик и имеет много оборонительных сооружений, а значит, нам с Римо будет легко защититься. Поверьте, там мы будем и безопасности. -- Где именно "там"? -- спросил Смит. -- И прошу учесть, что это всего лишь клочок земли по сравнению с владениями, которые в свое время предоставили Синанджу египетские фараоны. -- Вы можете показать его на карте? -- И рядом нет никакого жилья, -- гнул свое Чиун. -- Впрочем, на территории имеется несколько незначительных сооружений, но в них никто не живет. Я даже не стану требовать, чтобы их снесли. Может статься, мы с Римо найдем им какое-нибудь применение. -- Нельзя ли поточнее? Чиун притворно уткнулся в очередной свиток. -- Я не помню его точного местонахождения, -- сказал он, -- это... это... да, нашел! В провинции Калифорния. Но даже не на берегу океана. И насколько я понимаю, кишит мышами и другими вредителями. -- Калифорния -- большой штат, -- заметил Смит. -- Это место имеет название. -- Да? -- А, вот оно. Странное название, но я не возражаю. Мы с Римо как-нибудь привыкнем к нему. И к мышам тоже. -- И что ж это за название? Чиун с надеждой поглядел на него поверх свитка. -- Диснейленд! Ллойд Дартон выложил сорок девять баксов и получил ключ от номера. В другом районе Детройта, подешевле, он мог бы снять комнату только на час, но там человека могут пришить ни за что прямо у регистрационной стойки, а Дартон был не из тех, кто зря рискует. Уж лучше переплатить, тем более он здесь по делу. Отмахнувшись от провожатого, он прошел мимо лифта и поднялся в свой номер по лестнице. Тщательно заперев дверь на два оборота ключа, он положил составлявший весь его багаж чемоданчик на кровать и открыл ключиком. Внутри, в специальных гнездах, закрепленный ремнями и пенопластовыми прокладками, находился целый арсенал. Убедившись, что от перевозки ничего не пострадало, он закрыл крышку и уселся рядом. Было 20.46. Клиент явится с минуты на минуту, и Дартон рассчитывал, что выйдет из номера самое позднее в 21.30. В 20.56 раздался стук в дверь. За порогом стоял высокий, лет пятидесяти, человек с глазами, каких Дартон за свою жизнь перевидал немало. У всех его клиентов были такие глаза. По правой скуле этого тянулся еле видимый шрам. -- Приветствую, -- произнес Дартон. Пришедший, войдя в комнату, ограничился кивком и заговорил, только когда дверь была вновь заперта: -- Вы сделали изменения, о которых я просил? -- Конечно. Вот, взгляните. -- Дартон поднял крышку кейса и настроил оптический прицел, который был слегка не в фокусе. Впрочем, учитывая усовершенствованный механизм, большого значения это не имеет. -- Не нахваливайте, не на базаре, -- сказал человек со шрамом, имени которого Дартон не знал. Его клиенты всегда оставались безымянными. Фамилия Дартона была им известна, где его найти -- они знали, но сам он никогда не просил их представиться. Это были односторонние отношения: им товар -- ему деньги, и все тут. Нынешнее дело -- не исключение. -- Прошу вас. -- Дартон вынул из кейса блестящий черный пистолет и целый ассортимент приспособлений к нему. В несколько ловких движений он присоединил складное ложе, телескопический объектив, навинтил удлинитель ствола и превратил пистолет в снайперскую винтовку. Вставил обойму, демонстративно щелкнул затвором и протянул винтовку заказчику. -- Нечасто получаешь такие заказы, -- сказал Дартон. -- Раз уж вы здесь, не взглянете ли на кое-что еще? Может, понравится больше, чем... -- Нет ничего лучше доброй старой "беретты-олимпик", -- оборвал его высокий, прицеливаясь. -- Как угодно. Просто... просто она не считается профессиональным оружием, если вы понимаете, что я имею в виду. -- Это стрелковый пистолет. Я собираюсь стрелять и мишень. Уж куда профессиональней! Дартон покивал. Рассуждение вполне здравое, да и внешне клиент похож на профессионала. Одно странно: винтовку он наводит сейчас прямо на Дартона, что отнюдь не профессионально, а напротив, нарушение правил безопасности при обращении с оружием. Не говоря уже о хороших манерах. -- Вполне разделяю вашу привязанность к "олимпик", -- торопливо сказал Дартон. -- Однако замечу, что многие ваши коллеги предпочитают время от времени менять инструментарий. Из соображений безопасности. -- Думаете, я этого не знаю? -- спросил тип со шрамом. -- "Беретта" имеет для меня сентиментальную ценность. Напоминает о бывшей жене. И прицелился в блестящий от пота лоб Дартона. Дар-тон заморгал. Он любил оружие. Покупал его, продавал, чинил, придумывал, как усовершенствовать, охотился. Оружие было его хобби и бизнесом одновременно. Да, он любил оружие. Но стоять под прицелом ему совсем не понравилось. -- Я бы попросил... -- проговорил он, глядя на винтовку. Тип со шрамом не обратил на эти слова никакого внимания и только спросил: -- В деле пробовали? -- Конечно. Бьет без промаха. Никаких отклонений. Для вашей работы -- то, что надо. -- Да? Это для какой же? -- Сами знаете, -- сказал Дартон. -- Мне бы хотелось услышать это от вас. -- Ну, насколько я понимаю, ваша мишень -- люди. -- А что это вы все сводите разговор к моим делам? -- Я не имел в виду ничего обидного, мистер... -- Зовите меня Римо. -- Мистер Римо. Я только хочу, чтобы вы получили наилучший товар за свои деньги. -- Отлично. Рад это слышать. Я беру эту пушку, и мне нужно от вас коечто еще. -- Что именно? -- Хочу собственноручно проверить, как она действует. Мне предстоит очень серьезная работа, и не хотелось бы отправиться на нее с непристрелянным свежаком только из магазина. -- Чем я могу помочь? -- поинтересовался Ллойд Дар-тон. -- Стой спокойно, и все, -- сказал высокий и одним выстрелом расколол вспотевший лоб Дартона. Цветастое покрывало кровати украсилось дополнительным узором. Красного цвета. -- Не люблю, когда лезут в мои дела, -- буркнул себе под нос высокий. Он разобрал "беретту", укрепил ее в специальном гнезде и покинул номер, унеся с собой все приспособления, которые Дартон так хотел всучить ему в довесок к сделке. Спускаясь по лестнице, он думал о предстоящей работе. Детройт для него город новый. Новое место, и кто знает, может быть, новая жизнь. Странное ощущение. Впрочем, нет ничего важнее работы. В кармане у него список. Четыре имени. И заказчик хочет, чтобы он застрелил их на публике. Подумать только! Чтобы все было и открытую. Сумасшествие, но и деньги за это обещаны сумасшедшие, так что оно того стоит. Хотя имя нанимателя остается для него тайной. В холле он подумал о Марии. В последнее время она не шла у него из головы. Он не хотел убивать ее. Но он -- солдат, солдат той армии, которая не носит форму, не служит какой-либо стране и тем не менее покорила почти все цивилизованные народы. Некоторые верят, что мафия -- семья, но это миф. Мафия -- не семья. Это огромная захватническая армия. Дон Педро Скубиччи, его крестный отец, сказал однажды: -- У нас есть банки. У нас есть суды и юристы. У нас есть люди в правительстве. И поскольку мы не одеваемся, как солдаты, -- сказал он, старчески трясущимися пальцами стуча себя в грудь, -- поскольку мы ни в чем не сознаемся, люди об этом не знают. Мы сжимаем им горло, но делаем это с улыбкой, твердя о "деловых интересах", и щедро одариваем Церковь, поэтому дураки притворяются. что нас нет. Их глупость -- наша величайшая сила. Помни это. И помни, мы -- всегда на первом месте. -- Всегда, -- согласился человек со шрамом. -- Твоя мать, твой отец, твоя жена, твои дети, -- загибая пальцы, говорил дон Педро, -- все они -- на втором месте. Если мы попросим, ты откажешь им. Если мы скажем, ты уйдешь от них. Если мы прикажем, ты убьешь их. Это была правда. Он верил в нее так истово, что когда понадобилось выбирать между честью солдата и любимой женщиной, он сделал правильный выбор. Единственно возможный. Он действовал без раздумий, без жалости. Как солдат. Мария решила пойти в полицию. Защищая невидимую армию мафии, он обязан был убить ее -- и убил. А потом приехал сюда, в Детройт, и начал новую жизнь. Усаживаясь за руль взятой напрокат машины, он вспомнил последние слова Марии: "Он будет знать, как тебя зовут, ты будешь знать его имя, и имя это явится тебе смертным приговором". -- На этот раз, Мария, -- вполголоса проговорил он, -- ты ошиблась. И тут ему показалось, что где-то в ночи прозвенел ее тихий смех. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Римо Уильямс учуял запах гари еще прежде, чем лайнер остановился. Взглянув вверх, он увидел сочащуюся между панелей облицовки тонкую струйку дыма. Стояла страшная, неестественная тишина. Люди сидели на своих местах, ввергнутые в бесчувствие ошеломительным аттракционом авиакатастрофы. Что-то тихо потрескивало. Значит, горит проводка, понял Римо, который по опыту знал, что, начавшись с малого, такой пожар может вмиг охватить салон, словно его специально оклеили самыми легковозгорающимися обоями. Но еще до этого люди, находящиеся на борту, погибнут от ядовитых паров горящей пластмассы. Все шесть экстренных выходов были загромождены телами потерявших сознание пассажиров. Тогда Римо нашел в потолке то место, куда для острастки дал автоматную очередь незадачливый террорист, из-за чего салон разгерметизировало и огромный авиалайнер потерял управление. Сквозь дырки от пуль виднелось небо. Балансируя на спинке кресла, Римо вставил в них пальцы. Внешнее алюминиевое покрытие самолета поддалось нажиму его рук, словно анализаторы чувствующих слабые места в строении металла, дефекты сплава. Потолок лопнул с резким металлическим визгом. Не размыкая хватки, Римо побежал вдоль прохода от хвоста к носу, разрывая, располосовывая за собой металл, словно крышку консервной банки с сардинами. В салон хлынули горячие лучи солнца. Пассажиры зашевелились, кашляя в кислородные маски. Римо принялся освобождать их из кресел, для скорости с корнем выдирая привязные ремни. -- Отлично, -- приговаривал он, передвигаясь по проходу. -- А теперь быстро на воздух! Не сыграть ли нам в волейбол? Важно было заставить их двигаться. Однако он видел, что некоторым уже не подняться: головы неестественно вывернуты. Значит, при столкновении с землей им сломало шею. Потрескивание горящей проводки за его спиной заглушилось вдруг шипящим фырканьем. Римо, оглянувшись, увидел, что Лорна, стюардесса, орудовала огнетушителем. Химическая пена, гася языки огня, в то же время сжирала и кислород. Молодая женщина, побагровев, упала на колени. Римо схватил ее, поднял и подсадил на крышу самолета. -- Переведи дыхание! -- крикнул он. -- Сейчас я буду подавать тебе пассажиров. Она хотела что-то сказать, но закашлялась и смогла лишь пальцами показать: "О'кей". Римо вынул из кресла какого-то мужчину и нечеловечески легким, плавным движением вознеся над головой, передал на крышу, где его приняла Лорна. Кое-кто из пассажиров начал приходить в сознание, стягивать кислородные маски. Римо быстро организовал спасательную команду, и сильные стали поддерживать слабых. Те, кто первым выбрался на фюзеляж, помогали выбираться другим. Через несколько минут в салоне оставался только Римо. Вынули даже погибших. -- Пожалуй, все, -- сказал Римо. -- Пожалуйста, проверь еще раз! -- крикнула сверху Лорна. -- Погляди, нет ли на полу детей. -- Идет, -- и Римо, заглянув под каждое кресло, в последнем ряду обнаружил забившегося в угол террориста. -- Вот ты где! -- сказал Римо -- А я-то чуть было не забыл! Ухватив за пояс и за воротник, он подбросил его, как мешок с навозом. Тот с воплем взмыл вверх и вылетел в дыру в крыше. Римо уже собрался вылезти, как едва различимый шорох заставил его замереть. Пойдя на звук, он открыл дверь туалета. Там девочка лет пяти сжалась под раковиной в комочек, засунув в рот палец и крепко зажмурив глаза. Она тихо скулила -- именно этот звук и привлек внимание Римо. -- Все хорошо, детка. Можешь выходить. Девочка зажмурилась еще сильней. -- Не бойся. Римо наклонился, подхватил ее на руки и вынес из самолета прежде, чем огонь ворвался в салон. Часом позже пожар изжил себя, оставив от самолета дымящийся, источающий запах горелой резины остов. Вокруг расстилалась кораллово-розовая каменистая пустыня. Солнце клонилось к закату. Лорна уложила в лубки сломанную руку одной пассажирки, поднялась на ноги и смахнула пыль с остатков своей униформы. Подол юбки и рукава пошли на бинты. -- Это была последняя, -- сказала она Римо. -- Ты что-нибудь видишь? -- Куда ни глянь, песок, -- ответил тот. -- Но скоро придет помощь. Как, радар наверняка нас поймал, а? Лорна покачала головой. -- Не обязательно. Иногда можно угодить как раз между двумя радарами, в мертвую зону. Но они начнут прочесывать трассу. Надо ждать. -- А ты молодец, Лорна, -- сказал Римо. -- Ты тоже. Знаешь, остальные думают, что кабина раскололась при крушении. -- А ты разве так не думаешь? -- Я видела, как ты вскрыл фюзеляж. -- Тебе померещилось. -- Не хочешь говорить -- не надо, -- сказала она. -- Что еще надо сделать? -- Почему ты меня спрашиваешь? -- Пилоты погибли. Теперь ты -- главный. Римо кивнул. Он смотрел на девочку, которую вынес в самую последнюю минуту. Она стояла на коленях между неподвижно лежащими на песке женщиной и мужчиной. Кто-то прикрыл им лица носовыми платками. Римо подошел и тоже встал на колени. -- Это твои родители? -- спросил он. -- Они в раю, -- со слезами сказала девочка. Римо взял ее на руки и отнес к Лорне. -- Побудь с ней. -- Что ты собираешься делать? -- То, чему меня учили, -- сказал Римо и направился куда-то в пустыню. Ветер перемешивал песок, заметая следы, но для Римо это значения не имело. Ветер следовал своему пути, а песок -- своему, подчиняясь хитрым законам, которые каким-то образом тайной для Римо не были. Он знал, что где-то здесь след. Он знал это по тому, как лежал песок. Вот тут песок улегся высоковато. Тут его потревожили, и он рассыпался не так, как ему свойственно. Он был близко. Совсем уже близко. Римо Уильямс убил за свою жизнь столько людей, что сбился со счета. Некоторые из них были всего лишь целью с именем, добытым компьютером Смита. Других он уничтожил, защищая себя или свою страну. Бывало, он убивал с тем же бесстрастием, с каким хирург моет руки перед операцией. Бывало порой, что убийство вызывало у него такое отвращение, что он хотел уйти из КЮРЕ. Но сегодня, глядя на умирающее красное солнце, Римо хотел убивать не из профессиональных соображений. Из мести. Он нашел террориста. Тот осматривался, стоя на верхушке торчащего из песка камня. -- Что-то никого не видно, -- заметив Римо, сказал он. указывая рукой на горизонт. -- Зато мне видно, -- сквозь зубы проговорил Римо. -- Да? Что? Римо приблизился к нему медленным, размеренным шагом. Ни песчинка не скрипнула под его ногами. -- Животное, для которого какое-то "дело" важнее человеческой жизни. Недочеловека, который по дурости лишил ребенка родителей! -- Эй, ты чего разорался? Я тоже жертва! Меня тоже могло убить! -- Еще не поздно. Террорист отшатнулся. -- Я сдаюсь! -- Раньше надо было думать. Его учили убивать трижды -- во Вьетнаме, в полиции, в Синанджу. Каждый раз подход разнился, и только одно правило оставалось неизменным: бей немедля. На этот раз Римо пренебрег им. Он убивал террориста тщательно, молчаливо, не торопясь. Тому досталась смерть долгая и мучительная. И когда замолкло эхо его последнего вопля, останки его даже отдаленно не походили на человеческие. Покончив с этим, Римо насухо вытер руки чистым красным песком, который океаном крови расстилался до самого горизонта. ГЛАВА ПЯТАЯ Если измерять успех газетными заголовками, то Лайл Лаваллет был величайшим автомобильным гением со времен Генри Форда. Пресса обожала Лайла, и его коллекция альбомов для наклеивания газетных вырезок, которых со временем набралось столько, что он вынужден был перевести их на микрофиши, пестрела заголовками типа: "БЕЛАЯ ВОРОНА АВТОМОБИЛЬНОЙ ИНДУСТРИИ", "АВТОКОНСТРУКТОР-ДИССИДЕНТ", "НЕПРИЗНАННЫЙ ГЕНИЙ ДЕТРОЙТА". Последний нравился ему больше других. Популярность среди газетчиков пришла к нему весьма старомодным образом: он ее заработал. В одной из самых консервативных отраслей индустрии Америки Лайл Лаваллет был глотком свежего воздуха. Он участвовал в скоростных регатах; кочуя по дискотекам, танцевал ночи напролет; его лучшие друзья были рок-звездами; он ухаживал, женился и разводился, причем все его пассии были топ-модели и актрисы, одна роскошней и, соответственно, пустоголовей другой. Он всегда имел что сказать по любому поводу и три раза в год, как часы, неизменно приглашал всю пишущую, теле- и радиовещающую братию на роскошные приемы в своем имении в Гросс-Пойнте. К большому неудовольствию Лаваллета, боссы Детройта больше интересовались содержанием его проектов, чем статьями о нем. Поэтому больше трех лет в любой из компаний "Большой Тройки" он не задерживался. На своем первом ответственном посту он возглавил отдел дизайна в "Дженерал моторе", где посоветовал сделать "кадиллак" компактней, убрав киль -- крыло сзади на кузове. "Зачем этот киль сдался? -- вопрошал он. -- Никто не покупает машин с килем!" К счастью для "кадиллака", в компании к совету не прислушались, и Лаваллета вскоре прогнали. Затем он всплыл в "Крайслере", в отделе долгосрочною планирования, где ратовал за продолжение производства больших машин: обывателю, дескать, льстят обитые плюшем катафалки. Когда поддавшийся было "Крайслер" едва не пошел с молотка, Лаваллета уволили. Поговаривали, что на условии его увольнения "Крайслеру" и удалось выпросить государственную субсидию. В "Форд моторе" Лаваллет тоже потрудился. Начальником отдела маркетинга. Он заявил верхушке, что выпускать четырехцилиндровые машины не стоит. Раскупаться не будут. Нечего соревноваться с японским импортом. Все, что производят японцы, непременно разваливается. Естественно, его выгнали. В Детройте считалось в порядке вещей, что ни одно из этих увольнений не было названо своим именем. Давал-лету всегда предоставляли возможность подать в отставку. Каждая отставка давала повод для пресс-конференции, и всякий раз герой дня непременно таинственно намекал на какое-то новое назначение, после чего напившиеся-наевшиеся журналисты торопились в редакции писать очередные статейки на тему: "Детройтский гений: что впереди?" Впереди же была его собственная модель. Лаваллет отправился в Никарагуа и уговорил тамошнее правительство дать ему денег на строительство автомобилестроительного гиганта под названием, естественно, "Лаваллет". Через пять лет он запустил новую модель в производство, и первая машина сошла с конвейера. Коробка передач развалилась на выезде из заводских ворот. В первый год был продан семьдесят один "лаваллет". У всех без исключения разваливались коробки передач. У самых выносливых, выдержавших без поломки целых два месяца, ржавели корпуса, бамперы отваливались. Однажды темной ночью Лаваллет смылся