нну. Он еще раз резко покачал головой и, говоря что-то торопливо и невнятно, показал рукой в сторону вершины Монте-Верита. Затем из маленькой темной комнаты вышел старик, опиравшийся на две палки. Он миновал испуганных детей и тоже остановился у двери. Старик по крайней мере говорил более или менее понятно. -Кто эта женщина? - спросил он. - Что ей от нас надо? Виктор объяснил, что Анна - его жена, они пришли из долины и собираются подняться на гору. Они туристы, путешествуют по стране и были бы рады здесь сегодня переночевать. Он сказал, что старик тоже глядел не на него, а на Анну. -Это ваша жена? - переспросил он. - Она не с Монте-Верита? -Она моя жена, - повторил Виктор, - мы прибыли из Англии. Мы путешествуем по вашей стране. Мы тут раньше никогда не были. Старик повернулся к мужчине, и они несколько минут о чем-то перешептывались. Затем мужчина вошел в дом, и его голос донесся уже из комнаты. К двери подошла женщина, еще более испуганная, чем он. Она в буквальном смысле тряслась от страха, сказал Виктор, когда смотрела с порога на Анну. Их всех беспокоила только Анна. -Она моя жена, - снова проговорил Виктор, - мы пришли из долины. Наконец старик жестом показал, что он понял и согласен. -Я верю вам, - сказал он. - Входите. Если вы пришли из долины, тогда все в порядке. Мы должны быть осторожны. Виктор подозвал Анну. Она медленно приблизилась и встала на пороге рядом с ним. Даже сейчас женщина смотрела на нее с робостью, и вскоре она и дети удалились. Старик пригласил гостей в дом. Жилая комната была пустой, но чистой, в очаге горел огонь. -У нас есть с собой продовольствие, - начал Виктор, снимая с плеч рюкзак. - Мы не хотим вас обременять. Но, если бы мы могли здесь поужинать и переночевать на полу, это было бы очень кстати. Старик кивнул головой. -Ладно, - согласился он, - я вам верю. Затем он ушел к своей семье. Виктор признался, что он и Анна были поражены, как их здесь приняли. Они не могли понять, почему то, что они женаты и пришли из долины, позволило им остаться в доме, хотя хозяева сначала так испугались. Они поужинали, распаковали вещи, потом в комнате снова появился старик и принес им молоко и сыр. Мужчина, скорее всего, из любопытства сопровождал отца. Виктор поблагодарил старика за гостеприимство и сказал, что сейчас они ложатся спать, а наутро, как рассветет, двинутся в путь к вершине горы. -Легко ли до нее добраться? - спросил он. -Нетрудно, - последовал ответ, - я бы послал с вами провожатого, да ведь никто не согласится. Старик держался неуверенно, и Виктор заметил, что он снова посмотрел на Анну. -Лучше, если ваша жена побудет здесь, - сказал он, - мы о ней позаботимся. -Моя жена пойдет со мной, - возразил Виктор, - она не хочет здесь оставаться. Лицо старика стало озабоченным и тревожным. -Лучше бы ей с вами на Монте-Верита не ходить, оно будет спокойней. Там для нее опасно. -Чем же так опасно для меня подняться на вершину Монте-Верита? - поинтересовалась Анна. Старик опять поглядел на нее, его беспокойство усилилось. -Для девушек, - сказал он, - для женщин это опасно. -Но почему? - переспросила его Анна. - Вы же сказали моему мужу, что путь туда несложен. -Опасна не дорога, - разъяснил он, - мой сын может провести вас по этой тропе. Дело в том, что... Виктор сказал, что тут он употребил слово, которое не поняли ни он, ни Анна, но звучало оно то ли "sacerdotessa", то ли "sacerdozio". Это значит - монахини или монастырь, объяснил Виктор, но он не может там находиться. Хотел бы я знать, что он имел в виду. Старик встревоженно и расстроенно смотрел то на него, то на Анну. -Для вас подняться на Монте-Верита и спуститься с нее вполне безопасно, - повторил он, - но не для вашей жены. У них огромная власть, у этих sacerdotesse. Мы здесь, в деревне, все время боимся за наших девушек и женщин. Виктор признался, что это показалось ему похожим на африканские истории, когда племя дикарей, выбежав из джунглей, захватывает в плен белых женщин. -Не знаю, о чем он там говорит, - сказал Виктор Анне, - но полагаю, они во власти какого-то суеверия. Тебя с твоей валлийской кровью это может и взволновать. Он засмеялся, оттого что ему все стало ясно, и затем, уже совсем сонный, расстелил матрасы перед горевшим очагом. Пожелав старику спокойной ночи, он и Анна легли. Как обычно после путешествия, Виктор спал глубоким сном и проснулся перед рассветом. Его разбудил крик петуха где-то в деревне. Он повернулся, чтобы взглянуть, встала ли Анна. Ее матрас был пуст. Анна ушла. По словам Виктора, в доме еще спали и только кричал петух. Он поднялся, обулся, оделся, двинулся к двери и вышел. Было холодно, как всегда перед восходом солнца. На небе догорали последние звезды. Облака окутывали долину, простиравшуюся далеко внизу. Но у вершины горы видимость была четкой и ясной. Сначала Виктор не испугался. Он уже знал, что Анна способна за себя постоять, что в горах она чувствует себя так же уверенно, как он, наверное, даже лучше него. Она не станет попусту рисковать, и, во всяком случае, старик разъяснил им, что подъем не страшен. Однако ему было обидно, что она его не дождалась. Анна нарушила обещание - ведь они договорились всегда подниматься вместе. И он понятия не имел, далеко ли ей удалось уйти. Единственное, что он мог сделать, - это без промедления последовать за ней. Он вернулся в комнату, чтобы взять продовольствие на день, об этом она не подумала. Свои вещи они смогут забрать позже, на обратном пути, и тогда, наверное, еще раз воспользуются гостеприимством и переночуют в этом доме. Его шаги, должно быть, разбудили хозяев, из задней комнаты внезапно вышел старик. Он окинул взглядом пустой матрас и посмотрел на Виктора сурово, почти осуждающе. -Моя жена решила пойти чуть раньше, - начал Виктор, - я сейчас двинусь вслед за ней. Старик мрачно глядел на него. Он приблизился к распахнутой двери и застыл на пороге, смотря вверх, в горы. -Зря вы ее отпустили, - угрюмо заметил он, - вы должны были ей запретить. - Виктору показалось, что старик очень расстроился. Он укоризненно качал головой, шепча про себя что-то невнятное. -Все в порядке, - попытался успокоить его Виктор, - я скоро догоню ее, и, надеюсь, мы вернемся вместе после полудня. -Боюсь, что уже слишком поздно, - проговорил хозяин дома, - она пошла к ним и, если успела попасть туда, то назад не вернется. И он снова произнес "sacerdotesse", сила "sacerdotesse". Его интонация, смысл, который он вкладывал, говоря это, теперь передались Виктору, и он тоже ощутил значимость его слов и страх. -Вы считаете, что на вершине Монте-Верита живут какие-то люди? - спросил он. - Люди, которые могут напасть на нее и изувечить? Старик торопливо заговорил, в потоке его слов трудно было уловить какой-либо смысл. Нет, сказал он, "sacerdotesse" ее не изувечат, они еще никому не причинили вреда, они просто заставят ее стать одной из них. Анна уйдет к ним, она не сможет поступить иначе, их сила слишком велика. Двадцать-тридцать лет назад, сказал старик, к ним ушла его дочь, и он ее больше не видел. И других молодых женщин из их селения и близлежащих мест позвали к себе sacerdotesse. Те, кого они призвали, назад не возвращаются. Никто их потом не видит. Никогда, никогда. Это продолжается уже много лет, так было при его отце и деде и еще раньше. Сейчас никто не знает, когда впервые появились sacerdotesse на Монте- Верита, никто их не видел. Они живут за неприступными стенами, но обладают колдовской властью, продолжал старик. Одни говорят, что эту власть им даровал Господь, другие думают, что дьявол, но мы того не ведаем, не смеем судить. Ходят слухи, что sacerdotesse на Монте-Верита никогда не старятся, вечно остаются молодыми и прекрасными, и такая власть у них от Луны. Они поклоняются Луне и Солнцу. Виктор мало что понял из странной речи старика. Должно быть, все это легенды и суеверия. Старик покачал головой и поглядел на дорогу, ведущую в горы. -Я заметил это у нее в глазах прошлым вечером, - сказал он, - и мне стало страшно. У нее были такие же глаза, как у тех, кого призывали. Я видел это прежде у моей дочери и у других. Тут проснулись остальные домочадцы и один за другим вошли в комнату. Кажется, все они догадались, что случилось. Мужчина, женщина и даже дети смотрели на Виктора с тревогой и каким-то особым состраданием. Он сознался мне, что эта атмосфера не столько обеспокоила его, сколько вызвала гнев и раздражение. Ему вспомнились черные кошки, метлы и колдуны шестнадцатого века. Туман рассеивался, медленно сползая вниз, в долину, и облака начали понемногу исчезать. Посветлевшее небо за горной грядой на востоке предвещало восход солнца. Старик что-то сказал мужчине и взмахнул палкой. -Мой сын покажет вам дорогу, - проговорил он, - но пройдет только часть пути. Дальше он идти не захочет. Виктор добавил, что ему долго глядели вслед, не только в доме, где он ночевал, но и из окон других хижин деревни. Он знал, что его рассматривают сквозь неплотно прикрытые ставни и полуотворенные двери. В деревне к этому часу все уже были на ногах и, как зачарованные, следили за ним. Проводник и не пытался заговорить с ним. Он шел впереди, ссутулившись и опустив глаза. Виктор чувствовал, что он отправился с ним только по требованию своего отца. Каменистая, неровная тропа часто обрывалась. Виктору стало ясно, что путь проходил по руслу старого высохшего ручья. В дождливую пору там нельзя было ступить и шага. Сейчас, в разгар лета, они поднимались вверх без особого труда. Зеленые, в цвету, деревья, колючки и кустарники остались позади, они шли уже около часа. Гора впивалась в небо своими расколотыми надвое пиками. Из долины и даже из деревни раздвоенные вершины не были видны, оба пика сливались воедино. Солнце взошло и ярко освещало юго-восточный склон, озаряя его алым сиянием. Клубы облаков, плавно плывущих по небу, застилали все находившееся внизу. Внезапно проводник Виктора остановился и указал рукой вперед, где выступ скалы заострялся и тянулся на юг, постепенно теряясь из виду. -Монте-Верита, - проговорил он и повторил: - Монте-Верита. - Затем проводник быстро повернулся и стал спускаться по той же дороге. Виктор позвал его, но он не откликнулся, даже не повернул голову. Через минуту он скрылся в туманной дымке. Придется идти одному вдоль выступа отвесной скалы, сказал себе Виктор, убежденный, что стоит ему миновать этот выступ, как он встретит ждущую его Анну. Он обошел его, что заняло полчаса, и с каждым шагом чувствовал, как растет его тревога, потому что теперь на южной стороне не осталось ни одного пологого склона, гора казалась отвесной. Вскоре подниматься станет невозможно. Тогда Виктор решил пройти по неглубокой лощине над горным кряжем, она находилась примерно в трехстах футах от вершины, и... увидел его... монастырь, выстроенный из скал. Он стоял между двумя пиками. Аскетически строгий, ничем не украшенный. Его окружала каменная стена, тоже высеченная из скал, а значительно ниже, в тысяче футов от нее, располагалась другая "стена" - горная гряда. Выше них было только небо и два пика Монте-Верита. Значит, это правда. Виктор не сошел с ума. Такое место действительно существовало. Речь шла не о несчастном случае. Он сидел здесь, в кресле рядом с газовым камином, в клинике, и все это произошло с ним, а не было фантазией, рожденной трагедией. Сейчас, столько рассказав мне, он выглядел спокойным. Напряжение спало, его руки больше не дрожали. Он стал похож на прежнего Виктора, его голос окреп. -Должно быть, его основали много веков назад, - продолжил он через минуту- другую. - Бог знает, сколько времени его строили, высекая из огромной скалы. Я никогда не видел более сурового и мрачного здания, но, как ни странно, и более прекрасного. Казалось, что монастырь, подвешенный между горой и небом, парит над пропастью. В нем было множество длинных узких прорезей для света и воздуха, не настоящих окон, какие мы знаем. К западу от монастыря находилась башня. За ней шел крутой длинный склон. Высокая стена делала их неприступными, подобно крепости. Я не мог понять, как туда проникнуть. Там не было никаких признаков жизни, и вообще никого не было. Я пристально вглядывался в узкие оконные прорези. Мне оставалось только ждать, когда появится Анна, потому что тогда я уже уверовал в правоту старика, твердо знал, что все случилось именно так. Живущие в монастыре увидели Анну через узкие прорези и позвали ее. Теперь она с ними, там, внутри. Заметив меня, стоящего у стены, она обязательно должна спуститься. Я ждал целый день... Его слова были обычны. Простая констатация факта. Любой муж ждал бы так жену, которая во время путешествия однажды утром внезапно исчезла, решив навестить друзей. Он сел и чуть позже позавтракал, глядя на плывущие над ним клубы облаков. Они отделяли от него мир, неслись, рассеивались и опять сгущались, приобретая очертания. Он смотрел на солнце, палившее со всей силой лета, обжигавшее своим жаром беззащитные вершины Монте-Верита, башню, узкие оконные прорези и высокую стену вокруг монастыря, откуда по-прежнему не слышно было ни звука, ни шороха. -Я просидел весь день, - сказал Виктор, - но она так и не вышла. Солнце слепило глаза, беспощадно жгло, и я был вынужден укрыться от его лучей в лощине. Там, лежа в тени выступа скалы, я, как и раньше, следил за башней и оконными прорезями. Мы оба в прошлом знали, как молчаливы горы, но ничто не могло сравниться с безмолвием между двух пиков Монте-Верита. Время шло, я продолжал ждать, повеяло прохладой, и потом, когда на душе стало совсем тревожно, солнце на западе вдруг закатилось. Скала потемнела - на нее больше не падал свет. Мной овладело отчаяние. Я подошел к стене и стал кричать. Я ощупал стену руками, но не нашел выхода. Никто не откликнулся. Эхо снова и снова возвращало мне мой голос. Я усомнился в рассказе старика, во всем, что он говорил. Этот монастырь был необитаем, в нем уже тысячу лет никто не жил. Его построили когда-то, давным-давно, и покинули. Анны в нем не было и нет. Она упала в пропасть у выступа скалы, где обрывалась тропинка, - как раз на этом месте со мной расстался сын старика. Должно быть, она исчезла в бездне у южного отрога горного кряжа. Та же участь постигла и других женщин, шедших когда-то по этой дороге, - дочь старика, девушек из долины. Их всех поглотила пропасть, ни одной не удалось добраться до вершины горы между двумя пиками. Напряжение было бы легче вынести, если бы голос Виктора дрогнул или оборвался, как в начале. Но он был здесь, в лондонской клинике, в простой комнате, где на столе стояли пузырьки с лекарствами, а рядом с ними пилюли, с Уигмор-стрит доносился уличный шум, а он все рассказывал, мерно, монотонно, его голос походил на тиканье часов. Я понял бы его, если бы он сейчас отвернулся и заплакал. -Но я решил не возвращаться назад, - продолжал Виктор, - пока она не выйдет ко мне. Я был вынужден ждать там, у стены. Облака нависли надо мной, они отливали в сумерках темно-серым цветом. Хорошо знакомые мне грозные вечерние тени заволокли небо. На какое-то мгновение и скала, и стены, и оконные прорези окрасились золотом заката, и солнце тут же скрылось. Сумерек не было вовсе, сразу похолодало и наступила ночь. Виктор сказал, что он оставался у стены до рассвета. Спать он не мог. Он ходил взад-вперед, чтобы согреться. Когда рассвело, он совсем промерз, продрог и ослабел от голода. Он взял с собой запасы продовольствия только на полдня. Здравый смысл подсказывал ему, что ждать еще день - безумие. Он должен возвратиться в деревню за пищей и водой и, если это возможно, попросить жителей собрать ему поисковую группу. Когда солнце уже взошло, он нехотя стал спускаться со скалы. Вокруг, как и раньше, царило молчание. Теперь он был уверен, что за стенами нет и признака жизни. Виктор пошел назад вдоль выступа скалы к обрывистой тропе, продвигаясь в утреннем тумане вниз, к деревне. Его там ждали. Все случилось, как он и предполагал. Старик стоял на пороге дома, рядом с ним были соседи, в основном мужчины и дети. Первым делом Виктор спросил: "Вернулась ли моя жена?" Пока он спускался, в нем вновь ожила надежда, что она и не поднималась в горы по этой тропе, а выбрала другой путь и пришла в деревню по неизвестной ему дороге. Когда он увидел их лица, его надежда исчезла. -Она не вернется сюда, - ответил ему старик, - мы говорили вам, что она никогда не придет. Она ушла к ним, на Монте-Верита. Виктор решил попросить, чтобы его накормили, а потом уже разговаривать. Они принесли ему завтрак. Они стояли поодаль от него и глядели на Виктора с сожалением. Он признался, что ему невыносимо было смотреть на рюкзак Анны, ее матрас, флягу, нож - на все простые, принадлежавшие ей вещи. Когда он кончил есть, они по-прежнему оставались на месте, ожидая его первых слов. Он рассказал старику, как пробыл на горе день и ночь, не услышав ни звука, не увидев никаких признаков жизни через узкие оконные прорези монастыря на Монте-Верита. Старик то и дело переводил сказанное Виктором соседям. Когда Виктор кончил, заговорил старик: -Все, как я вам сказал. Ваша жена там. Она с ними. Нервы у Виктора не выдержали, и он закричал: -Да как она может там быть! В башне нет ни одной живой души, там все пусто. У них все давно вымерло, много веков назад. Старик повернулся и положил Виктору руку на плечо. -Нет, не вымерло. Так и мы раньше думали. Приходили и ждали, так же, как и вы. Двадцать пять лет назад я тоже стоял там. Вот этот человек, мой сосед, прождал у стен три месяца, день за днем, ночь за ночью, много лет назад, когда позвали его жену. Она не вернулась назад. Никто из тех, кого позвали на Монте-Верита, обратно не возвращается. -Значит, она упала в пропасть. Она погибла. Наверное, так и было, - доказывал им Виктор. Он продолжал настаивать, требовал, чтобы они пошли вместе с ним искать в горах ее тело. Старик мягко, с сочувствием покачал головой. -В прошлом и мы так поступали, - сказал он. - Среди нас есть смельчаки, хорошо лазающие по горам, они знают горы, каждый их дюйм, они добирались и до южной стороны, до края огромного ледника, за которым никто не живет. Они не нашли ни одного трупа. Наши женщины никогда не падали в пропасть, не срывались с круч. Их там не было. Они на Монте-Верита, вместе с sacerdotesse. Это было безнадежно, заключил Виктор. Бессмысленно больше приводить аргументы в споре. Он знал, что должен спуститься в долину и, если не найдет там помощи, то двинется дальше, в знакомую ему часть страны, где сможет договориться с проводниками и они согласятся вернуться с ним сюда. -Тело моей жены где-то здесь, в горах, - сказал он, - и я должен его найти. Если ваши люди не в состоянии мне помочь, я обращусь к другим. Старик поглядел на него и назвал какое-то имя. Из группки молчаливых наблюдателей вышла девочка лет девяти. Он опустил руку ей на голову. -Это дитя, - объяснил он Виктору, - видело sacerdotesse и говорило с ними. В прошлом их видели и другие дети. Они предстают только перед детьми, да и то редко. Она расскажет вам все, что знает. Девочка заговорила нараспев высоким тонким голоском, не отрывая взгляда от Виктора. Похоже, эту историю она часто повторяла тем же слушателям, сейчас это был выученный наизусть урок. Говорила она на диалекте, и Виктор не понял ни слова. Когда девочка замолчала, старик стал переводить и по привычке заговорил нараспев, как и она: "Я была с подружками на Монте-Верита. Поднялась буря, и мои подружки побежали вниз. Я продолжала идти, заблудилась и пришла к месту, где стояла стена, и увидела окна. Я заплакала, я испугалась. Она вышла из-за стен, высокая и прекрасная, и с ней другая, тоже молодая и красивая. Они успокоили меня, и мне захотелось пойти вместе с ними за стену, я услышала, что там, в башне, поют, но они сказали, что мне туда нельзя. Когда мне исполнится тринадцать лет, я смогу к ним вернуться и жить с ними. На них были белые платья до колен, руки и ноги обнажены, а волосы короткие и гладкие. Они красивее всех людей в нашем мире. Они проводили меня вниз до тропы, где я смогла отыскать дорогу назад. Потом они расстались со мной. Я рассказала все, что знаю". Кончая повествование, старик следил за выражением лица Виктора. Он сказал мне, что его поразила вера, прозвучавшая в словах девочки. Очевидно, она заснула, подумал он, видела сон, а потом решила, что все это было с ней наяву. -Прошу прощения, - обратился он к старику, - но я не могу поверить в рассказ ребенка. Она это вообразила. Тут девочку снова позвали, что-то сказали ей, и она побежала домой. -Они дали ей пояс из камней, там, на Монте-Верита, - добавил старик. - Ее родители спрятали его, боясь дурного глаза. Она пошла за ним, чтобы показать вам. Через несколько минут девочка вернулась и протянула Виктору пояс, достаточно узкий, способный охватить лишь тонкую талию или висеть на шее, как ожерелье. Камни напоминали кварц, они были обточены вручную и тесно примыкали один к другому, покоясь в углублениях. Пояс был сделан мастерски, даже изысканно, никоим образом не грубая ручная работа крестьян, трудившихся зимними вечерами. Виктор молча вернул его девочке. -Она могла найти его где-то в горах, - предположил он. -Мы такие вещи не делаем, - ответил старик, - не умеют этого и живущие в долине и даже в тех городах, где я бывал. Пояс девочке подарили обитательницы Монте- Верита, она вам правду сказала. Виктор понял, что спорить с ними бесполезно. Они были слишком упрямы, а их вера в предрассудки противоречила здравому смыслу. Он спросил, может ли он остаться здесь еще на сутки. -Вы можете жить здесь, - сказал старик, - пока не узнаете правды. Соседи стали расходиться, будничные заботы вступили в свои права. Все было как обычно, словно ничего не произошло. Виктор снова отправился в путь, на сей раз к северному склону горы. Он прошел немного, и ему стало ясно, что этот горный кряж неприступен, во всяком случае, без помощи и снаряжения на него не взобраться. Если Анна выбрала эту дорогу, ее ждала верная смерть. Он вернулся в деревню, расположенную на восточном склоне, когда солнце уже зашло. Войдя в комнату, он увидел, что ему принесли ужин, а матрас расстелен на полу перед очагом. Виктор был измучен и не мог есть. Он растянулся на матрасе и мгновенно заснул. На следующее утро он рано встал, поднялся на Монте-Верита и снова просидел там весь день. Он ждал, всматривался в узкие прорези, пока жаркое солнце опаляло скалу, а затем скрылось на западе, и ничто не зашевелилось, и никто не вышел к нему. Он вспомнил о человеке из деревни, который когда-то провел здесь три месяца, сидел и ждал день за днем, ночь за ночью. Виктор удивился, как мало осталось у него мужества, оно убывало с каждым часом, и подумал, сможет ли он выдержать, как тот. На третий день солнце пекло особенно жарко, зной показался ему непереносимым, и он решил прилечь в лощине, в тени благословенной прохлады нависшей скалы. Обессиленный ожиданием и переполнявшим его отчаянием, Виктор заснул. Проснулся он внезапно. Стрелки его часов показывали пять дня, и в лощине заметно похолодало. Он поднялся и поглядел в сторону скалы, золотившейся в лучах заката. И тут он увидел ее. Она стояла неподалеку от стены, на выступе, а ниже нее скала круто обрывалась над пропастью в тысячу футов, а быть может, и еще глубже. Она ждала там, глядя на него, и он бросился к ней с криком: "Анна, Анна!" Он сказал мне, что услышал свой плач и подумал, что у него сейчас разорвется сердце. Когда он приблизился, то понял, что ему до нее не добраться. Их разделяла глубокая пропасть. Анна находилась всего в двенадцати футах от него, а он не мог до нее дотронуться. -Я остановился, не отрывая от нее взора, - сказал Виктор. - Я молчал, какой-то спазм сдавил мне горло. Я чувствовал, что слезы текут у меня по щекам. Я плакал. Я был уверен, что она погибла, что она разбилась насмерть. А она стояла здесь живая. Обычные слова не шли мне на ум. Я попытался сказать: "Что случилось? Где ты была?", сознавая бессмысленность своих расспросов. Глядя на нее, я понял страшную, ослепившую меня правду: старик и девочка не лгали, это не фантазия и не суеверие. И, хотя я не видел никого, кроме Анны, весь монастырь вдруг ожил. Из оконных прорезей на меня смотрело Бог знает, сколько глаз. Я ощущал их близость и через стену. И все было жутко и в то же время реально. Сейчас Виктор опять говорил, напрягая голос, и руки его тряслись. Он взял стакан с водой и жадно отхлебнул. -Она была не в своей юбке и блузке, - продолжал он, - а в белом платье, вроде туники, до колен, с поясом, похожим на тот, что показала мне девочка. Ноги босые, руки обнажены. Но больше всего меня испугало, что ее волосы были коротко острижены, совсем как у тебя или у меня. Это странно изменило ее лицо, оно казалось моложе, но ужасно суровым. Затем она заговорила со мной. Она начала совершенно обычно, будто ничего не произошло: "Виктор, дорогой, я хочу, чтобы ты вернулся домой. Не надо больше обо мне беспокоиться". Виктор с трудом мог поверить в ее слова, в то, что перед ним стоит Анна. Он вспомнил о духовных посланиях, которые на спиритических сеансах получают через медиумов родственники умерших. Он мучился, не зная, как ему следует ответить. Он подумал, что ее загипнотизировали и она говорит под внушением. -Почему ты хочешь, чтобы я вернулся домой? - спросил он очень мягко, не желая тревожить ее рассудок, который расстроили эти люди. -Это единственное, что ты можешь сделать, - ответила Анна. И затем, добавил Виктор, она улыбнулась, привычно, радостно, так, словно они были дома и обсуждали свои планы. -Со мной все хорошо, дорогой, - сказала она, - это не безумие, не гипноз или что-то подобное. Они напугали тебя там, в деревне, я понимаю. Ведь это намного сильнее большинства из нас. Но я, должно быть, всегда знала, что такое место где-то есть, и ждала. Когда мужчины уходят в монастырь, а женщины скрываются от мира в обители, их родные тяжело страдают, но со временем смиряются. Я хочу, чтобы ты тоже так поступил, Виктор. Я очень тебя прошу. Я хочу, чтобы ты понял, если сможешь. Она стояла, совершенно спокойная, умиротворенная, с улыбкой глядя на него. -Неужели, - спросил он, - ты собираешься остаться здесь навсегда? -Да, - ответила она, - для меня уже не может быть другой жизни, никогда. Ты должен в это поверить. Я хочу, чтобы ты вернулся домой и жил как прежде, следил за имением. Если ты кого-нибудь полюбишь, женись и будь счастлив. Благословляю тебя за твою любовь, нежность и преданность, дорогой. Я этого никогда не забуду. Если бы я умерла, то ты думал бы, что я обрела мир, что я в раю. Это место и есть рай для меня. И я скорее брошусь со скалы в глубокую пропасть, чем вернусь в жизнь с Монте-Верита. По словам Виктора, он все это время смотрел на нее и видел, что от нее исходит сияние. Раньше такого никогда не было, даже в самые счастливые дни. -Мы оба, - обратился он ко мне, - читали о Преображении в Библии. Я могу употребить только это слово, говоря о ее лице. Не истерика, не эмоции, а именно Преображение. Нечто не из нашего мира коснулось ее своей рукой. Умолять ее было бесполезно, применять силу невозможно. Анна и правда скорее бросилась бы со скалы, чем вернулась назад. Я ничего не смог бы добиться. Он сказал, что им овладело чувство предельной беспомощности, сознание, что он ничего не способен сделать, как будто он стоял на пристани, а она поднималась по трапу на корабль, отплывающий неизвестно куда. Истекали уже последние минуты, и вот-вот должна была загудеть сирена, предупреждая, что трап сейчас уберут и они навсегда расстанутся. Он спросил ее, что здесь есть, хватает ли ей пищи, одежды, окажут ли ей помощь, если она заболеет. Ему хотелось знать, сможет ли он прислать ей сюда что-нибудь, если понадобится. Она улыбнулась в ответ, сказав, что здесь, за этими стенами, есть все, что ей нужно. Он предупредил ее: -Я буду приходить каждый год в это время и просить, чтобы ты вернулась. Я не сумею тебя забыть. Она ответила: -Но тебе будет так гораздо тяжелее. Это все равно, что класть цветы на могилу. Лучше тебе навсегда уйти отсюда. -Я не смогу уйти, - возразил он, - зная, что ты здесь, за этими стенами. -Больше я к тебе не выйду, - сказала она, - ты видишь меня в последний раз. Хотя, запомни, я всегда буду выглядеть так, как сейчас. В этом часть нашей веры. Запомни меня такой. Затем она попросила меня удалиться, закончил Виктор, ибо не могла вернуться назад, за стены, пока я не уйду. Солнце уже садилось, и тень покрыла почти всю скалу. Виктор долго смотрел на Анну, потом повернулся, шагнув на выступ, и побрел вдоль стены, к лощине, постоянно оглядываясь назад. Когда он приблизился к лощине, то подождал несколько минут и снова посмотрел на скалу. Анны там уже не было. Никого и ничего, только стена и оконные прорези, а над ними, еще не скрывшиеся в тени, высились два пика Монте-Верита. x x x Я стал проводить в клинике у Виктора примерно по полчаса каждый день. Он выздоравливал, становился крепче, делался все более похожим на самого себя. Я говорил с лечившими его врачами, со старшей сестрой и сиделками. Они объяснили мне, что это не психическая болезнь. Он прибыл к ним, измученный страшным потрясением и нервным срывом. Ему удивительно помогли встречи и беседы со мной. Через две недели он уже настолько поправился, что его сочли возможным выписать из клиники, и какое-то время он прожил у меня в Вестминстере. В эти осенние вечера мы снова и снова обсуждали случившееся с ним. Я расспрашивал его подробнее, чем прежде. Виктор отрицал, что в Анне всегда было что-то странное. Он считал их брак нормальным, счастливым. Ее нелюбовь к вещам, спартанский образ жизни трудно назвать обычными, тут он со мной соглашался, но его это не слишком беспокоило - такой уж была Анна. Я рассказал ему, как увидел ее ночью, босую, в саду на заснеженной лужайке. Да, признался он, порой она поступала подобным образом. Но Анна обладала душевной тонкостью, редкой сдержанностью, и он это ценил. Виктор никогда не вторгался в ее внутренний мир. Я спросил его, много ли он знал о ее жизни до свадьбы. Он ответил, что и знать было особенно нечего. Она потеряла родителей в детстве и росла у тетки в Уэльсе. Там не было ни семейных тайн, ни трагедий. Обыкновенное воспитание, с любой точки зрения. -Бессмысленно, - сказал Виктор, - характер Анны не поддается объяснению. Она просто была самой собой, единственной. Ее нельзя понять, как музыканта, родившегося в весьма заурядной семье, или поэта, или святого. Здесь ничего нельзя рассчитать заранее. Они появляются, и все. Для меня, слава Богу, было великой удачей встретить ее, а теперь, когда я ее потерял, в моей душе настоящий ад. Надо как-то продолжать жить, она ведь ждала этого от меня. И я буду каждый год приезжать к Монте-Верита. Меня поразило, что он не считал свою жизнь разбитой. Я чувствовал, что сломался бы, случись эта трагедия со мной. Мне казалось чудовищным, что какая-то секта высоко в горах могла в считанные дни приобрести такую власть над образованной и полной чувства собственного достоинства женщиной. Понятно, что невежественные девушки из местных деревень теряли душевный покой, а их родные, запуганные суевериями, были не в состоянии им помочь. Я поделился своими мыслями с Виктором. Сказал, что нужно через посольство обратиться к правительству этой страны, организовать общенациональное расследование, привлечь прессу, заручиться поддержкой нашего правительства. Я добавил, что готов сам заняться всем этим. Мы живем в двадцатом столетии, а не в средние века. Такое место, как Монте-Верита, не имеет права на существование. Да я всю страну подниму на ноги, об этой истории узнают и за границей... -А зачем? - спокойно спросил Виктор. - Для чего? -Чтобы вернуть Анну назад, - сказал я, - и освободить остальных. Чтобы положить конец насилию над человеческими жизнями. -Мы не имеем права, - возразил мне Виктор, - разрушать монастыри и обители. Их сотни во всем мире. -Это другое, - в свою очередь возразил я, - это законные формы организации верующих. Они существовали веками. -Я думаю, что, наверное, и Монте-Верита тоже... -Как они живут, чем питаются, что случается с ними, когда они заболевают, где они хоронят умерших? -Я ничего не знаю. Стараюсь об этом не думать. Я только хочу поверить в слова Анны, будто она нашла то, что искала, и счастлива. Я не намерен разрушать ее счастье. Потом он посмотрел на меня немного удивленно, но в то же время проницательно, и сказал: -Странно, что именно ты так рассуждаешь. Ты бы мог понять Анну лучше, чем я. Ведь это ты всегда заболевал горной лихорадкой. Это ты в дни походов, витая в облаках, декламировал мне стихи о том, как мы рвемся уйти от мира. Помню, как я несколько раз подходил к окну и смотрел вниз на туманные улицы рядом с набережной. Я молчал. Его слова слишком задели меня. В глубине души я знал, почему мне так ненавистен рассказ о Монте-Верита и почему я так хочу разрушить эту обитель. Потому что Анна нашла свою истину, а я нет... Этот разговор если и не положил конец нашей дружбе, то стал для нее поворотным пунктом. Мы оба прошли половину жизненного пути. Он вернулся к себе домой в Шропшир и позднее написал мне, что решил завещать состояние племяннику, который еще учится в колледже. Он собирался пригласить его пожить в имении и ознакомить юношу с местностью. Что будет дальше, Виктор и сам не знал. Он не хотел составлять планы. Мое будущее в ту пору должно было круто измениться. Дела требовали, чтобы я уехал в Америку на два года. Однако вскоре весь жизненный уклад оказался разрушенным. Настал 1914 год. Виктор ушел на фронт одним из первых. Возможно, он думал, что это станет для него выходом. Возможно, он полагал, что будет убит. Я не последовал его примеру, пока не истек срок моего контракта в Америке. Война, конечно, не была для меня выходом, и я с неприязнью вспоминаю каждый день моей армейской службы. Все годы войны я не видел Виктора, мы сражались на разных фронтах и не встречались во время увольнений. Но однажды он подал о себе весть. Он написал мне: "Несмотря ни на что, я устроил так, чтобы каждый год попадать на Монте- Верита, как и обещал. Я провел ночь в деревне в хижине старика и на следующий день поднялся на вершину горы. Все было таким же, как прежде. Мертвенным и безмолвным. Я оставил письмо для Анны у стены и просидел там целый день, глядя на монастырь и чувствуя, что она близко. Но я знал, что она не выйдет ко мне. Назавтра я опять был там, радость переполнила меня, когда я нашел ее ответное письмо. Если это, конечно, можно назвать письмом. Слова, нацарапанные на плоском камне, полагаю, у них это единственное средство связи. Она писала мне, что всем довольна, чувствует себя хорошо и очень счастлива. Она благословляла меня и тебя. Просила меня больше о ней не беспокоиться. Вот и все. Это было, как я говорил тебе в клинике, нечто вроде духовного послания от мертвеца. Я должен быть доволен и смириться. И я доволен. Если я выживу на этой войне, то, скорее всего, уеду из Англии, поселюсь где-нибудь в той стране и смогу быть неподалеку от нее, даже если никогда больше ее не увижу и ничего не услышу о ней, кроме нескольких слов, раз в год нацарапанных на камне. Удачи тебе, старина. Могу только догадываться, где ты сейчас. Виктор". Когда окончилась война, я сразу же демобилизовался и вернулся к прежней жизни. Первом делом я занялся поисками Виктора. Я написал в Шропшир и получил любезный ответ от его племянника. Он стал хозяином имения и дома. Виктор был ранен, но не тяжело. Сейчас он уехал из Англии и живет где-то за границей, то ли в Италии, то ли в Испании, племянник точно не знает. Но он уверен, его дядя считает, что ему лучше жить там. Если он получит какую-то весточку, то непременно сообщит мне. Однако никаких писем ни от Виктора, ни от племянника я так и не получил. Мне вдруг совершенно разонравился послевоенный Лондон и его обитатели. Я порвал все нити, связывавшие меня с домом, и перебрался в Америку. Я не видел Виктора почти двадцать лет. x x x Мы встретились вновь, и это был отнюдь не случай. Тут я убежден. Такое предопределяется свыше. У меня есть теория, что жизнь каждого человека подобна колоде карт и те, кого мы встречаем, в кого порой влюбляемся, перетасованы с нами. Мы оказываемся в одной масти в руках у Судьбы. Игра продолжается, а нас сбрасывают из колоды. Какое стечение обстоятельств привело меня в Европу, когда мне было уже пятьдесят пять лет, в данном случае не имеет значения. Вышло так, что я приехал. Я летел из одной столицы в другую, их названия не важны. Самолет, в котором я находился, попал в аварию и был вынужден сделать посадку (слава Богу, все обошлось без жертв) в глухом горном краю. На два дня экипаж и пассажиры (и я среди прочих) оказались отрезанными от мира. Мы разбили лагерь у поврежденного самолета и стали ждать помощи. Информация об этом происшествии обошла тогда всю мировую прессу и в течение нескольких дней не сходила с первых полос газет бурлящей событиями Европы. Лишения, пережитые за сорок восемь часов, были не слишком велики. Среди пассажиров, к счастью, отсутствовали женщины и дети, и мы, мужчины, старались держаться в ожидании помощи как можно хладнокровнее. Мы были уверены, что она прибудет вовремя, ведь радио продолжало работать до момента вынужденной посадки и радист успел сообщить наши координаты. Оставалось только терпеть и не мерзнуть. В Европе у меня больше не было дел, но меня не тянуло и назад, в Америку. Я не пустил там прочные корни и потому не ждал так напряженно, как остальные. Внезапное погружение в мир, который я когда-то страстно любил, сделалось для меня своеобразным испытанием. Я превратился в сугубо городского человека, приверженца комфорта. Учащенный пульс американской жизни, быстрые ритмы, активность, не переводящая дыхания энергия Нового Света заглушили все, что еще связывало меня с Европой. Теперь, глядя на пустынную местность и ее великолепие, я понял, чего так не хватало мне все эти годы. Я забыл о тех, с кем летел, о сером фюзеляже поврежденного самолета, как об анахронизме. Здесь, в пустыне веков, я забыл о своей седине, о том, что отяжелел с годами, обо всем грузе моих пятидесяти пяти лет. Я снова был молод, жаден до впечатлений, искал ответа у вечности. Конечно, он был у этих горных вершин. Я стоял там, нелепый в моем городском костюме, и горная лихорадка вновь забродила у меня в крови. Мне захотелось уйти от самолета и моих измученных товарищей по несчастью. Мне захотелось вычеркнуть из памяти растраченные попусту годы. Я мечтал снова стать юным, беспечным, не думающим ни о каких последствиях, устремившимся в горы и поднимающимся ввысь, к славе. Я знал, как буду чувствовать себя здесь, среди высоких гор. Воздух разреженнее и намного холодней, безмолвие глубже, необычное ощущение раскаленного льда, пронизывающая сила солнца и мгновения, когда сердце замирает, если нога в поисках равновесия вдруг соскользнет с узкого выступа, а рука схватится за веревку. Я глядел на горы, которые любил, и чувствовал себя предателем. Я изменил им ради низменных целей - комфорта, спокойствия, безопасности. Когда ко мне и другим прибудет помощь, я непременно наверстаю потерянное время. Не стану спешить назад, в Штаты. Отдохну здес