твовал себя в своей стихии и непрочь был продемонстрировать свою власть. - Разве я не приходил сюда для того, чтобы измерить участок вместе с двумя беспристрастными свидетелями, которые подтвердили правильность нашего решения? Помнишь, ты же сам тогда сказал... - Довольно, Нед, - нетерпеливо сказал Джон Бродрик. - Все это неважно, и Сэм прекрасно знает, что забор сломали коровы его отца и что он должен возместить ущерб, так что больше не о чем говорить. Пойдем домой, а то мы оба прмокнем до нитки. Он круто повернулся и пошел, не простившись с Сэмом Донованом, и приказчик вынужден был последовать за ним, сожалея о том, что спор был прерван на середине, хотя он мог бы длиться еще достаточно долго, и потребовалось бы вернуться в дом и продолжить его за стаканом виски, что непременно состоялось бы, если бы он был один, а не в сопровождении своего брата и хозяина. Погода переменилась, что часто случается в этих краях, в воздухе стоял липкий туман, а потом полил дождь, так что казалось, будто солнца здесь никогда и не бывает. Теперь ясно одно, думал Медный Джон, шагая вдоль болота, неизменно на пять-шесть ярдов впереди своего приказчика, пришло время показать этим Донованам раз и навсегда, что они должны прекратить мутить народ. Эта глупая вражда между двумя семьями - стародавняя история; прошлое давно пора похоронить и забыть о нем. Если Донованы не преуспели в жизни, не добились ничего хорошего, а наоборот, потеряли то положение, которое занимали прежде, то это произошло исключительно из-за их лени и безалаберного образа жизни. Преуспевание Бродриков не имеет к ним никакого отношения. Богатство, которое он, Джон Бродрик, приобретает, основано на его энергии и на счастливой способности идти в ногу со временем. Если Донованы этого не понимают и будут продолжать чинить ему препятствия, то они будут сломлены. И чем скорее это произойдет, тем лучше для Дунхейвена. Слишком много в стране таких семей: гордых, ленивых и никчемных, всегда готовых пойти против закона; они являют собой постоянную угрозу спокойствию государства и законопослушных землевладельцев, таких, как он сам. Покуда этих людей не заставят повиноваться, примириться с прогрессом и подчиниться общему ходу вещей, страна никогда не станет процветающей и богатой. Вот к какому решению пришел Медный Джон, выходя на дорогу и оставив за спиной сырое болото и вересковую пустошь, в то время как дождь ручьями стекал по его пальто. Когда он подошел к воротам, ведущим в его владения, когда отпустил приказчика и зашагал по аллее, ведущей к замку, небо прояснилось, так же внезапно, как давеча покрылось облаками, зеленая трава на лужайках засверкала под солнцем, а там, вдали, у края леса взмыли в воздух цапли; покинув свои гнезда в гуще высоких деревьев, они медленно полетели, тяжело взмахивая крыльями, в сторону залива. Он свернул с дороги и постоял на мягкой траве на пригорке перед замком, глядя с любовью на мощные серые стены своего дома, на башни по краям, на холм позади дома, поросший высокими деревьями, и думая о том, как он пристроит новое крыло к этому своему дому, сделав его еще более крепким и прочным, с большими окнами и новыми башнями - не для себя, а для Генри и его детей, и когда-нибудь в будущем замок Клонмиэр станет главной приметой в округе, так что люди, проезжая по дороге из Мэнди в Дунхейвен, будут останавливаться у подножья Голодной Горы и говорить, указывая на запад: "Вон там, видите, Клонмиэр, замок Бродриков". А возле него будут возвышаться трубы и копер рудника. 4 В конце недели из Лондона приехали Генри и Джон. За это время на руднике не было никаких новых происшествий, и штейгер Николсон высказал мнение, что возвращение директора компании испугало воров, а может быть, они просто одумались и вспомнили о честности. Впрочем, это его соображение оказалось недолговечным, потому что на следующий день после приезда молодых Бродриков было обнаружено, что в одной из вагонеток, до верху нагруженной в конце рабочего дня рудой, уже промытой и отсортированной и оставленной на обычном месте возле сортировочного отделения с тем, чтобы ее можно было утром сразу же отправить в обогатительное отделение, вместо медной руды оказалась пустая порода, оставшаяся после сортировки. Штейгер Николсон сразу же призвал к себе тех двоих рабочих, которые накануне были заняты на погрузке и нагружали именно эту вагонетку, и подверг их строгому допросу, однако оба они были в полном недоумении, и никак не могли понять, как это случилось. Штейгер Николсон спустился в шахту и, ползком пробравшись по узкой штольне, добрался до забоя, где велись работы накануне. На предыдущей неделе почти непрерывно производились взрывы, и в забое, еще не очищенном от обломков породы, до сих пор держался едкий запах пороха. Рабочие, занятые в забое, так же, как и те, что обслуживали вагонетку на поверхности, были местные, из Дунхейвена, а не те, что приехали вместе с Николсоном из Корнуола; они ничего не знали, и не могли понять, каким образом в вагонетке очутилась пустая порода. В доказательство своей невиновности они напомнили штейгеру, что он сам накануне вечером присутствовал при том, как их смена поднялась на поверхность, сам наблюдал, как их обыскивали, и убедился в том, что ни у кого из них не было обнаружено ни крупицы руды. - Что мы, съели твою руду, что ли? - спросил один из них, пылая справедливым негодованием. - Будешь вспарывать нам животы, чтобы ее найти? - А я так думаю, - серьезно заметил его товарищ, - что ее украли духи, те, что живут в старой горе, а нас на это время заколдовали, так что мы не видели, как они прокрались мимо нас со своим тачками. - Единственные духи, которые пробрались сюда в шахту, находились в той бутылке, что ты купил в лавке в Дунхейвене, - сказал на это штейгер. - Продолжайте работать и помните, что вам еще придется ответить на вопросы мистера Бродрика, когда он сюда приедет. Я так полагаю, что он вызовет полицию и всех вас велит арестовать и отправить в Мэнди. Эта новая неприятность была крупным ударом по самолюбию штейгера, который еще накануне поздравлял себя с тем, что всем бедам наступил конец, и он с крайней неохотой послал мальчика в Клонмиэр с запиской к директору, в которой сообщалось о том, что произошло. Медный Джон прибыл в течение ближайшего часа в сопровождении обоих сыновей и молча выслушал рассказ Николсона, сохраняя при этом строгое, непроницаемое выражение лица. - Ну как, Генри, - сказал он, когда Николсон закончил, - у тебя свежий молодой ум, и ты здесь совсем новый человек. Что ты обо всем этом думаешь? Генри задумчиво молчал. Ему было уже двадцать пять лет, брату - двадцать четыре, но оба они привыкли только почтительно прислушиваться к тому, что говорил отец, и не спешили высказывать свои собственные соображения, и когда им вдруг предложили высказать свое мнение, это было для братьев полной неожиданностью. Путешествие, которое Генри совершил по Европе - во Францию, а потом в Германию, - сообщило ему уверенность в себе, которой по-прежнему был лишен его брат; к тому же у него была хорошая голова, природа наградила его известным обаянием и любезными манерами, и вот, посмотрев с улыбкой на Николсона, он попросил разрешения спуститься в шахту. - Конечно, конечно, сэр, - сказал штейгер. - Я сам буду вас сопровождать. - О нет, не утруждайте себя, - сказал Генри. - Мне кажется, будет лучше, если я пойду один или вместе с братом. Возможно, мы обнаружим там что-нибудь такое, что даст нам ключ к загадкам и поможет разрешить ваши затруднения. - Желаю вам удачи, - сказал их отец, коротко рассмеявшись, - только будьте осторожны и не заблудитесь. Джон вполне способен провалиться в какой-нибудь штрек и сломать себе шею. Братья вышли из тесного помещения конторы и направились к лестнице, которая вела в шахту, миновав обогатительное отделение и вагонетки, стоящие на рельсах. - Ну, скажи, - обратился к брату Джон, - что ты там придумал? - Кое-что есть, - ответил Генри. - Только я пока лучше промолчу. Но, тем не менее, я хочу, чтобы ты мне помог. Когда мы доберемся до штрека, где, как говорил Николсон, вчера велись работы, ты должен отвлечь шахтеров, завести с ними какой-нибудь разговор, чтобы я мог осмотреть забой без помех. Я подам тебе сигнал: высморкаюсь. - А о чем мне с ними говорить? - пытался протестовать Джон. - Да о чем хочешь. Расскажи им про свою новую борзую. Самое главное, их надо отвлечь. - Все это сплошная глупость, - сказал Джон. - Я бы на месте отца оставил их в покое - пусть себе таскают медь, сколько им угодно. Там, внутри, ее, наверное, предостаточно. Черт возьми, Генри, ты только посмотри, во что они превращают Голодную Гору. Он указал на высокий узкий копер, на длинный ряд сараев и сбившиеся в кучку домишки, в которых жили рудокопы. - И все это для того, - рассмеялся его брат, - чтобы я мог развлекаться в Париже и Брюсселе, а ты - устраивать собачьи бега. Они надели шахтерские каски и робу и стали спускаться по длинной крутой лестнице в шахту. Там царила атмосфера, в которой странным образом сочетались холод и духота, а свечки, укрепленные в кронштейнах через определенные промежутки, давали тусклый неверный свет. Они дошли до первого горизонта, где увидели двух рабочих возле ствола шахты, которые подцепляли к цепям бадьи, чтобы их можно было поднять на поверхность с помощью ворота. Генри спросил, в какой стороне ведутся взрывные работы, и братьев направили вниз, на следующий горизонт. - Это самая узкая штольня в шахте, - сказал один из рабочих. - Вам придется идти друг за другом, а иногда даже ползти. Генри все это, по-видимому, нравилось, и он оглядывался вокруг с живым интересом, постукивая время от времени по стенке штольни и тихонько посвистывая, - верный признак того, что он что-то серьезно обдумывает, в то время как Джон, которому из-за его высокого роста было очень трудно идти - низкая кровля штольни заставляла его все время нагибать голову, - молча шел следом за братом, чувствуя, что с каждым шагом, который приближал его к самому чреву горы, его и без того подавленное настроение все время ухудшается. Ему хотелось как можно скорее выбраться отсюда вон, подняться на поверхность, глотнуть свежего воздуха на вершине Голодной Горы. Он считал, что копаться в ее недрах, забираться в самую глубь, разрушать древние скалы, взрывая их динамитом, для того, чтобы добыть скрытый там металл, - в этом во всем есть что-то низкое, даже греховное. Глухой рокот взрыва дал им знать, что они находятся совсем близко к месту работ, и наконец, с трудом пробираясь по темной, наполненной дымом штольне, они оказались среди шахтеров. В тусклом свете свечей их лица казались серыми и измученными, и Джона с новой силой охватила тоска. Если с этими людьми что-нибудь случится, если они пострадают в результате такой ужасной работы, вина за это ляжет на отца и на него самого. Генри сразу же вступил в разговор с рабочими, стал их расспрашивать о том и о сем, в то время как Джон стоял в стороне, разглядывая мокрые стены, по которым капельками стекала вода, и груду породы - результат последнего взрыва, - которую шахтеры отгребали кирками и лопатами. Он слышал, как его брат спрашивает, далеко ли тянется эта штольня, в каких местах были взрывы на прошлой неделе, и один из шахтеров, корнуолец, который как раз занимался тем, что поджигал запал, указал на дальний конец штольни, где скопилась груда неубранной породы и где высота кровли не превышала четырех футов. - Мы зря теряем время, - сказал он. - Здесь сплошной мел и никакой руды. Можно палить целую неделю, и все равно ничего, кроме мела, не получишь. Я так прикидываю, что в этом месте наверху холм дает большую крутизну, и образуется широкая впадина, так что мы скоро можем выйти на поверхность. - Да-да, - подтвердил Генри, - гуляя по горе, я часто встречал такие впадины, они похожи на естественные карьеры. Мне кажется, что в далеком прошлом здесь, возможно, велись какие-нибудь работы. - Да, сэр, - согласился корнуолец, не вполне, впрочем, понимая, что тот имеет в виду под земляными работами, и тут Джон вдруг услышал, что брат усиленно сморкается. Он сразу же обернулся к шахтерам. - У вас бывают несчастные случаи во время взрывов? - спросил он. Один из рабочих повернулся к нему. - Нет, сэр, - ответил он. - В таких делах главное - осторожность. Конечно, нужно знать свое дело. Корнуолец показал Джону, в каких местах в скале пробиваются шпуры для того, чтобы заложить туда заряд. Джон задавал множество вопросов, выказывая живой интерес, в общем-то, ему не свойственный, в то время как остальные трое рабочих, довольные тем, что удалось немного отдохнуть, опершись на свои лопаты и кирки, вступили в беседу, которая вертелась вокруг того, когда и где стали применять порох на шахтах. Никто не обращал внимания на Генри, который не участвовал в беседе и вообще куда-то исчез, растворившись в темноте дальнего конца штольни. Когда минут через десять-пятнадцать он, наконец, вернулся - Джон к тому времени успел рассказать с большим красноречием о пороховом заговоре, отдавая все свои симпатии Гаю Фоксу и вызвав тем самым уважение двух рабочих из Дунхейвена, - Джон, взглянув на брата, заметил, что платье его перепачкано мелом и что он чрезвычайно возбужден. - Ну что же, Джон, - сказал он, - если ты наговорился, предоставим этим ребятам вернуться к своей работе и пойдем с тобой наверх. Коротко поблагодарив шахтеров, он направился назад к лестнице, с трудом пробираясь по узкой штольне. Братья поднимались наверх молча, Джон не задавал никаких вопросов, но, когда они оказались на поверхности, и Генри отряхнул пыль, покрывавшую его с ног до головы, он с торжеством повернулся к брату. - Чутье меня не обмануло, - сказал он. - Мне теперь понятно, каким образом эти дьяволы таскают у нас руду. Подожди немного, вот придем в контору, и я все расскажу. Их отец, который уже начал выказывать признаки нетерпения, ходил взад-вперед по комнате, заложив руки за спину. - Ну как? - спросил он, увидев входящих сыновей. - Ничего не случилось, все кости целы? - Покуда целы, - ответил Генри, - но пока вся эта история не кончится, ни в чем нельзя быть уверенным. Штейгер Николсон, нас никто не может подслушать? - Нет, сэр. Клерк ушел обедать, и здесь нет никого, кроме нас. - Очень хорошо, - сказал Генри. - В таком случае, могу вам сообщить, что вашу руду крадут снизу, не вынося ее на поверхность. - Что, черт возьми, ты хочешь этим сказать, Генри? - раздраженно спросил его отец. - Именно то, что сказал, сэр. Я всегда полагал, что в доисторические времена на Голодной Горе обитали пещерные жители, которые рыли себе пещеры и прокладывали подземные ходы; следы от них сохранились до сих пор. Я сам натыкался на эти пещеры и пустоты, когда мне случалось подниматься на гору, но не давал себе труда посмотреть, насколько глубоко они идут. И вспомнил о них только тогда, когда зашла речь о краже руды. - Ну и что? - спросил отец. - Так вот, теперь, когда мы спустились на второй горизонт, я оставил Джона разговаривать с шахтерами, которые работали в забое, и дошел до конца штольни, до того места, где они прекратили работу, потому что штольня уперлась в меловой пласт. Я раскидал груду породы, сдвинул один довольно большой камень - мне показалось, что его положили там нарочно. Подобравшись под этот камень, я и обнаружил то, о чем подозревал с самого начала: штрек, настолько узкий, что продвигаться по нему может только один человек, да и то на четвереньках, который отходит круто вверх. Стенки у него гладкие, это указывает на то, что им недавно пользовались. Я далеко туда не забирался, мне не хотелось, чтобы меня обнаружили, но я вполне уверен, что он ведет в одну из пещер на склоне горы. Ничего нет легче, чем проползти по этому штреку до пещеры, доставив туда добычу, а потом кто-нибудь другой явится за ней утром, погрузит ее на тележку, и все в порядке. Очень просто догадаться, как они это делают. Двое рабочих из Дунхейвена, которые участвуют в этом жульническом деле, сговариваются работать в одной смене в этой штольне, и пока один из них сторожит, другой доставляет краденую руду в пещеру. Ваши корнуольцы в этом не замешаны, капитан Николсон, я в этом совершенно уверен. Тот человек, который производил сегодня взрывы, знает о штреке за меловым пластом не больше, чем мой брат Джон. А между тем, если бы у него была хоть капля любопытства, он бы очень скоро его обнаружил. Вот вам и разгадка, отец, а теперь делайте с этим то, что считаете нужным. Он улыбнулся отцу и штейгеру и подмигнул брату. В конце концов то, что он сегодня проделал, можно было рассматривать как серьезное достижение. - Ну что же, Николсон, - сказал Медный Джон, - похоже на то, что мой сын за полчаса добился того, над чем вы бьетесь уже несколько недель. Себя я, впрочем, тоже не оправдываю. Итак, мы сделаем вот что. Когда сегодня закончится смена, вы с моим сыном Генри спуститесь в штольню и осмотрите штрек до конца, до его выхода на поверхность. Там мы установим пост и будем сторожить каждую ночь, пока не поймаем воров на месте преступления. А если будет драка, то тем лучше. Что ты думаешь об этом деле, Джон? Ты ведь наш семейный адвокат. Джон терпеть не мог свои занятия юриспруденцией, однако у него не хватало смелости в этом признаться. Он жалобно посмотрел на брата, который не обратил на это никакого внимания. - Не знаю, сэр, - промямлил он. - А вы не думали о том, чтобы просто сказать этим людям, что вы разгадали их хитрости, а потом забить этот штрек и таким образом положить конец всему этому делу? Тогда ни одна из сторон не пострадает. - Если тебя ничему другому не научили в Линкольнс Инн, то неудивительно, что никто тебе не предлагает места адвоката, - презрительно заметил его отец. - Боюсь, что мой младший сын лучше разбирается в собаках, чем в профессиональных делах, капитан Николсон. Прекрасно, Джон, можешь сидеть дома, по крайней мере, Джейн будет не одна. Нам здесь слабонервные не нужны. Полагаю, на наших корнуольцев можно положиться, Николсон? А я тем временем поищу помощников среди соседей. Не хочу обращаться за помощью в этом деле к военным. Может, удастся уговорить Саймона Флауэра из Эндрифа, чтобы он нам помог. Что там ни говори, а силы ему не занимать. Джон Бродрик возвратился в Клонмиэр в отличном расположении духа. Скоро можно будет поставить этих мерзавцев на место, их так проучат, что они забудут, как соваться в его шахту. Джейн рассказали о том, что произошло на шахте; она с удовольствием выслушала рассказ о том, какую находчивость проявил Генри, однако эта радость померкла при виде мрачного выражения лица Джона, вызванного, как она полагала, сознанием его собственной неполноценности. - Пусть Генри ползает по этому проклятому штреку, - говорил он сестре, растянувшись в отцовском кресле в гостиной. - Меня нисколько не интересует, что он там обнаружит. Мне вся эта история надоела до чертиков. - Зачем же ты сюда приехал, если не хочешь помочь отцу? - Ты когда-нибудь слышала, чтобы я отказался от возможности удрать домой? Да еще когда вальдшнепы на острове только и ждут, чтобы их подстрелили? Пойдем со мной в кладовку, поможешь мне почистить ружье. А что до меди, то пусть эти ребята растащат ее всю до крошки, мне на это наплевать. Было решено, что на следующую ночь на склоне горы будет установлен пост, а Медный Джон тем временем разузнает у соседей, смогут ли они помочь ему в этом деле. Джону и Генри было поручено съездить в замок Эндриф, чтобы поговорить с Саймоном Флауэром. Старик Роберт Лэмли был в Четтенхэме, где он обычно проводил зиму; впрочем, даже если бы он был на месте, толку от него было бы немного. Погода стояла прекрасная, на небе - ни облачка, и молодые Бродрики ехали в Эндриф в отличном настроении, везя в подарок миссис Флауэр вальдшнепа. Хозяйка Эндрифа была крупной внушительной женщиной с сильно развитым чувством собственного достоинства; она не могла забыть, что ее муж Саймон приходится братом лорду Мэнди, каковое обстоятельство сам Саймон Флауэр предпочитал игнорировать. Замок Эндриф с его золочеными стульями и мраморными полами по своему великолепию мог бы сравниться на первый взгляд разве что с королевским дворцом, а сама миссис Флауэр - с королевой, восседающей на троне; однако при ближайшем рассмотрении обнаруживалось, что сидеть на золоченых стульях небезопасно, поскольку у многих из них были сломаны ножки; что же касается мраморного пола, то он был до такой степени грязен и загажен - об этом позаботились любимые сеттеры мистера Флауэра, - что вполне мог бы потягаться с собачьей конурой. Бродриков встретил напудренный лакей, облаченный в ливрею, и проводил их в гостиную; его великолепную наружность несколько портила штопка на белых чулках и весьма ощутимый запах навоза, свидетельствующий о том, что утро он обычно проводит в конюшне. Наверху раздавались возбужденные голоса, верный показатель того, что там происходит домашняя ссора. Интенсивность перебранки усугублялась диссонирующими звуками фортепиано, за которым, как увидели, к своему величайшему удивлению, Бродрики, войдя в гостиную, сидел Саймон Флауэр; сдвинув на затылок шляпу, закрыв глаза и сжимая в зубах непомерной длины трубку, он играл какую-то странную мелодию своего собственного сочинения, раскачиваясь в такт музыке. Миссис Флауэр, разодетая, словно для лондонского приема, штопала занавески, сделанные из парчи, нимало не смутившись приходом гостей. - Я счастлива видеть вас обоих, - сказала она, милостиво протягивая руку Генри, который смутился, думая, что от него ожидается, чтобы он ее поцеловал. - У нас, как обычно, некоторый беспорядок. Пожалуйста, присаживайтесь и расскажите, что у вас новенького. Нет-нет, мистер Бродрик, возьмите другой стул, у этого может подломиться ножка. Как мило со стороны вашего батюшки, что он прислал нам дичи. Дело в том, что мой деверь лорд Мэнди - брат моего мужа - в настоящее время отсутствует, не живет в своем поместье, а вообще-то нас, как вы понимаете, снабжают дичью регулярно... А что, ваши сестры по-прежнему наслаждаются природой на вашей маленькой ферме? Мисс Бродрик, вероятно, воображает себя Марией Антуанеттой в Малом Трианоне. Приятное разнообразие после Клонмиэра... Она продолжала щебетать, не дожидаясь ответов и ни на секунду не останавливаясь, чтобы передохнуть, а поскольку она старалась говорить погромче, чтобы ее можно было расслышать, ее муж тоже постепенно увеличивал громкость, так что наконец один из сеттеров, лежавший до этого у него под ногами, вылез из-под стула и начал жалобно выть, аккомпанируя таким образом своему хозяину. - Бедный Борис не выносит фортепиано, - прокричала миссис Флауэр. - Иногда он воет целыми часами, однако это нисколько не смущает моего мужа. Когда вы оба приедете поохотиться к моему отцу в Данкрум? Генри с трудом выдерживал напряжение, которое он испытывал от беседы, проходящей в таких условиях, - ему почти не удавалось вставить слово, он только кивал головой, улыбался и делал учтивые жесты, тогда как Джон хранил упорное молчание, как всегда, когда втайне забавлялся происходящим. Наконец концерт подошел к завершению, последовал бурный финал с громовыми аккордами в басах, которые вызвали протестующий вой несчастной собаки, и Флауэр встал от инструмента, громко захлпнув крышку. - Говорят, что это признак большого ума, когда собака поет под музыку, - сказал он, махнув своей трубкой в сторону братьев. - Вы, наверное, никогда раньше не слышали, как моя собака мне аккомпанирует. Она вкладывает в это всю свою душу. У меня прямо сердце разрывается, когда я ее слушаю. - Не говори глупостей, Саймон. Собака терпеть не может музыки. - Терпеть не может? Я тебя уверяю, этот пес сидит возле меня, как пришитый, впившись глазами в ноты, до того он обожает этот инструмент. Но довольно об этом. Молодым людям необходимо подкрепиться после дороги. Пойдемте-ка в погреб, джентльмены, это будет лучше, чем чай, которым вас станет потчевать моя супруга. Он повел своих гостей по узкой винтовой лестнице, через целый лабиринт коридоров, в погреб. Там, пошарив с огарком свечи по углам, он извлек бутылку старой мадеры, которую тут же перелил в графин, спрятанный в укромном уголке вместе с полудюжиной рюмок. - Когда на улице мороз, и я не могу охотиться, - серьезно объяснил он, - я привожу своих друзей сюда, и вы просто удивитесь, если я вам расскажу, как приятно мы проводим здесь время. Моя жена воображает, что мы играем на бильярде, и я специально посылаю в бильярдную лакея, чтобы он стучал там шарами. Она и не подозревает, что мы находимся здесь, доверчивая душа. Наливайте себе, дети мои, и устраивайтесь поудобнее. Здесь для всякого найдется пивная бочка. Молодые люди вместе с хозяином действительно отлично провели там время, значительно приятнее, чем в гостиной за чайным столом хозяйки, так что, когда они, наконец, вышли из погреба, щурясь от яркого света, и снова стали подниматься в верхние покои замка, Генри начисто забыл о своей миссии, Джон испытывал любовь и благорасположение ко всем окружающим, а хозяин дома распевал песенку "О, владычица моя, где ты теперь?", слова которой, по мнению Джона, вряд ли могли относиться к достопочтенной миссис Флауэр. В гостиной тем временем был сервирован чай, а Генри пришел, наконец, в себя - по крайней мере, до такой степени, чтобы вспомнить о цели своего визита, - и изложил, несколько невразумительно, просьбу своего отца. Рассказ его звучал настолько непонятно, что Саймона Флауэра, даже если принять во внимание интерлюдию в погребе, вряд ли можно было обвинить в том, что, когда Генри закончил, он только покачал головой. - Я не собираюсь ползать на животе в этих кротовых норах ряди удовольствия вашего батюшки да и вообще ради кого бы то ни было, - зевая, проговорил он, поскольку старая мадера начинала входить в силу, так что его голубые глаза стали неудержимо слипаться. - Ведь я могу там заблудиться, и ни одна живая душа меня никогда больше не увидит. Помнишь, Мария, у нас так пропала наша Таунсер? Она залезла в барсучью нору и все - назад уже не возвратилась. Самая лучшая сука из всех, что были на моей псарне. - Вы меня неправильно поняли, сэр, - сказал Генри. - Никто не говорит, что вам надо спускаться в шахту или лазать по штрекам. Согласно плану моего отца, вы и другие наши соседи должны караулить на склоне горы у выхода из штрека, с тем чтобы схватить воров, когда они будут оттуда выходить. - Так на кого же вы охотитесь, на лисиц или на людей? - На людей, мистер Флауэр. Я должен вам все объяснить. Речь идет о злоумышленниках, которые крадут медь из нашей шахты. Отец хочет их арестовать в назидание остальным. Он считает, что за всем этим стоит Морти Донован. - Ну нет, против Морти Донована я не пойду. Разве не он продал мне отца Таунсер, той самой суки, о которой я только что говорил? Удивительная собака, Джон. Ты, я думаю, оценил бы эту пару по достоинству. Нет-нет, зачем это я буду валяться целую ночь на горе только для того, чтобы поссориться с Морти Донованом? Не понимаю, зачем это ваш батюшка вообще вмешивается в это дело? - Но, мистер Флауэр, вы же мировой судья, разве вы не считаете, что необходимо бороться с нарушителями закона? - Стыдись, Саймон, - сказала его жена. - Бедный мистер Бродрик там, в Дунхейвене, день и ночь трудится над тем, чтобы спасти от расхищения шахту, которая принадлежит ему и моему отцу, а ты не хочешь пальцем шевельнуть, чтобы ему помочь. Я лчень сожалею, мистер Бродрик, что мой деверь сейчас находится в отъезде. Граф Мэнди никогда бы не стал сидеть сложа руки и смотреть на то, как творится беззаконие, и, смею сказать, если я воспользуюсь своим влиянием на него и пошлю ему весточку... - Это очень любезно с вашей стороны, сударыня, однако дело это не терпит отлагательства. Мне кажется, мой отец надеялся, что мистер Флауэр поедет с нами сегодня же. - Сегодня? Это невозможно. Сегодня я не двинусь с места, даже если сюда нагрянут все воры Европы, - театральным голосом заявил Саймон Флауэр. - Пусть Морти Донован крадет медь и пусть она принесет ему больше счастья, чем она приносит нашему дому. - И, плотнее нахлобучив на голову шляпу, Саймон Флауэр снова уселся за фортепиано. Генри посмотрел через стол на Джона и пожал плечами, но в этот момент дверь распахнулась, и в гостиную влетела дочь Саймона. Лицо ее пылало, глаза гневно сверкали, каштановые волосы спутались, свободно рассыпавшись по плечам. - Черт знает что! - вскричала она. - Это же надо! Я этого не потерплю, я ей так прямо и заявила. Расцарапала ей физиономию и заперла в бельевом шкафу. Чтобы она там сдохла! С этими словами она захлопнула крышку фортепиано, заставив отца прекратить игру, и стояла, тяжело переводя дух и глядя на мать с вызывающим видом. Это явление, столь внезапно показавшееся перед молодыми Бродриками, произвело на них потрясающее впечатление. Они вскочили на ноги, потеряв дар речи от смущения - по правде сказать, семнадцатилетняя Фанни-Роза Флауэр способна была привести в полное онемение любого мужчину, понимающего толк в женской красоте. Гнев, во власти которого она в данную минуту находилась, делал ее прелестное лицо еще краше: румянец, пылающий на щеках, придавал особую глубину ее зеленым, чуть раскосым глазам, а небрежно растрепанные волосы делали ее похожей на вакханку, явившуюся из дикого леса. То, что она была босой, казалось, вполне соответствовало ее характеру. Только теперь она заметила, что у родителей гости. - Здравствуйте, - сказала девушка с царственной повадкой матери и с улыбкой отца. - Прошу прощения за то, что помешала, но я поссорилась со своей гувернанткой и очень надеюсь, что эта наша ссора будет последней. - Фанни-Роза, - сказала ее мать, - ты меня удивляешь и огорчаешь. Что подумают о тебе мистер Бродрик и его брат? А мисс Харис? Она же задохнется в бельевом шкафу. Миссис Флауэр в большом волнении покинула гостиную, в то время как ее супруг поглядывал из-за фортепиано на дочь, готовый отнестись к ее выходке с полным снисхождением. - Мне никогда не нравилась эта мисс Харис, - сказал он. - В ней есть что-то низкое и лицемерное, а нам это совершенно не подходит. И вообще тебе давно пора обходиться без гувернантки. Фанни-Роза, успокоившись после приступа гнева, глянула краешком глаза на братьев Бродриков и уселась в кресло на место матери. - А я думала, что вы оба находитесь в Лондоне, - приветливо сказала она. - Мне казалось, что вы приезжаете в Клонмиэр только на Рождество, это правда? Генри вдруг поймал себя на том, что снова рассказывает историю, связанную с шахтой, однако на этот раз он нашел более благодарную аудиторию. Фанни-Роза сидела, скрестив свои босые ноги и не сводя с него глаз. - Как бы мне хотелось поехать вместе с вами, - сказала она, - вместо папы. Было бы очень интересно сидеть в засаде на горе, да еще среди ночи. А если бы пришлось драться с нашими шахтерами, я бы ничуть не испугалась. - Я тебе вот что скажу, - обратился к дочери Саймон Флауэр, - судя по твоей сегодняшней стычке с мисс Харис, ты вполне готова ввязаться в любую драку. Не смоневаюсь, что любой из этих юношей с удовольствием повез бы тебя с собой, посадив позади себя на лошадь, а уж ты бы себя не посрамила. Однако ты нам не рассказала, что у тебя произошло с мисс Харис. - Она заявила нам с Тилли, что пора учиться аккуратно складывать свою одежду, а я ей ответила, что не намерена этого делать. Все молодые леди, сказала она, должны уметь следить за своими вещами и не разбрасывать одежду повсюду, как это делают судомойки. "Что бы сказал ваш дядя Мэнди, если бы увидел, какие вы неряхи?", - поучала она."Он бы меня, наверное, простил, если бы я села рядышком с ним, погладила бы его бакенбарды и говорила бы ему, какой он красивый", - ответила я ей. После этого она засопела и велела мне выучить наизусть страницу французских глаголов, тут я и расцарапала ей физиономию и заперла ее в бельевой шкаф, как вам уже известно, и я вижу по вашим глазам, что вы бы сделали с ней то же самое, мистер Бродрик. Фанни-Роза лукаво посмотрела на Джона, который покраснел до корней волос, и потихоньку рассмеялась. После этого она взяла из вазочки большой кусок кекса и налила себе чаю, в то время как молодые Бродрики с восхищением смотрели на ее босые ножки, не в силах оторвать глаза от этого очаровательного зрелища. - Вы ведь бывали на континенте, правда? - спросила она у Генри, набивая рот кексом. - Я все про вас знаю, наш лакей - двоюродный брат вашей кухарки. Мы тоже были в Париже прошлой зимой, дедушка дал папе денег на новые портьеры для маминой спальни, а мы вместо этого поехали в Париж. - Верно говоришь, плутовка, - сказал Саймон Флауэр, глядя на дочь. - Вы знаете, когда мы бывали в картинных галлереях, то за нами из зала в зал тащился целый хвост молодых французов, так что в конце концов нам начинали кланяться, решив, что это шествует какая-нибудь царственная особа со свитой. - Гувернанткой у меня тогда была мисс Уилсон, - сообщила Фанни-Роза, - и я два раза от нее убегала, когда мы гуляли по улицам; она думала, что меня украли и в слезах побежала в полицию, но они там ничего не поняли, они же французы. А когда мы вернулись домой, ей пришлось уехать в какую-то тихую деревню, чтобы отдохнуть, потому что у нее сделалось нервное расстройство. Вы не поверите, после четырнадцати лет у меня был по крайней мере десяток гувернанток, но вот в прошлом месяце мне исполнилось семнадцать лет, так что теперь с гувернантками покончено. - Заодно ты доконаешь и своих родителей, - сурово обратилась к дочери миссис Флауэр, которая в этот момент вошла в комнату, так и не сумев умилостивить несчастную мисс Харис. - Вы должны почитать себя счастливым, мистер Бродрик, что ваши сестрицы ведут себя прилично, а не так, как моя дочь, и я надеюсь, что, вернувшись домой, вы не расскажете мисс Бродрик о происходящем здесь. - Вот что я вам скажу, дети мои, - воскликнул вдруг Саймон Флауэр. - Зачем вам вообще возвращаться домой? Пусть ваш отец отправляется к своим норам и сторожит там шахтеров, если ему этого хочется, а вы оставайтесь-ка с нами обедать, а потом мы снова отправимся в погреб и возьмем с собой Фанни-Розу. Однако Генри отрицательно покачал головой и двинулся к двери, к великому разочарованию своего брата. - Вы очень добры, сэр, - сказал он, - но мы и так слишком долго здесь задержались. Отец будет беспокоиться, подумает, что с нами что-то случилось. Саймон Флауэр беззаботно махнул рукой и снова уселся за фортепиано. - Я с удовольствием поеду как-нибудь поохотиться с вашим батюшкой на остров Дун, - сказал он. - Никогда не отказываюсь от подобных приглашений. Но ползать на животе, гоняясь за Морти Донованом, - это уж нет, от этого увольте. Так прямо и скажите вашему батюшке. После этого он снова ударил по клавишам и запел веселую песню, к которой тут же присоединился и сеттер, так что Бродрики уезжали из замка Эндриф в сопровождении нестройных аккордов фортепиано, звучного баритона Флауэра и лая по крайней мере полудюжины собак, в то время как старшая дочь этого дома, прелестная босоножка, махала им ручкой, стоя на каменных ступенях. Очарованные и смущенные, не вполне протрезвевшие после выпитого вина, братья гнали лошадей домой таким аллюром, который привел бы в ярость Медного Джона, их отца, если бы он мог их видеть. Только подъехав к Дунхейвену, они слегка сдержали лошадей, и Генри в какой-то степени обрел способность рассуждать здраво. - Ты знаешь, Джон, обратился он к брату, - отец совершенно прав. Пока в этой стране живут такие люди, как Саймон Флауэр, она никогда не достигнет процветания. Джон ничего не ответил. Процветание страны ничего для него не значило. Пусть себе Генри продолжает свои критические рассуждения, пусть он ругает Саймона Флауэра, сколько ему угодно. Джона сейчас занимало только одно: никогда в своей жизни он не видел ничего более прекрасного, чем дочь Саймона Флауэра. 5 В одну из последующих суббот все семейство Бродриков собралось после раннего, как обычно, обеда у камина в библиотеке. Джейн днем набрала в лесу шишек и теперь подбрасывала их одну за другой в камин поверх тлеющего торфа, так что они шипели и стреляли в пламени, заглушая шум ветра, который выл и стонал в ветвях деревьев позади Клонмиэра. В море бушевал настоящий шторм, но длинные волны Атлантики миновали вход в Дунхейвен, а вытянутый в длину раскоряченный остров Дун служил естественным волнорезом. Было время отлива, и вода в заливе, у самого подножия замка, быстро отступала, покрываясь рябью от сильного ветра, однако сам Клонмиэр был так хорошо защищен от натиска бури, что только тогда, когда верхушки деревьев вздрагивали под порывами ветра, можно было догадаться, что хорошей погоде наступил конец. Генри сидел за письменным столом отца и писал письмо Барбаре в Летарог, в то время как Джон, развалившись в самом удобном кресле, одной рукой рассеянно ласкал свою любимую борзую, а в другой руке у него была книга, которую он не читал. Он пристально смотрел на шишки, наблюдая за тем, как они вспыхивают ярким пламенем, а Джейн, глядя на его полузакрытые глаза, пыталась догадаться, о чем он думает. Неделя прошла спокойно. Случаев воровства больше не было, и хотя на склоне горы каждую ночь выставлялись сторожа, там, кроме них самих, никто не появлялся. И тем не менее в воздухе ощущалось непонятное беспокойство, тревожное чувство надвигающейся опасности. Шахтеры работали молча и угрюмо, бросая подозрительные взгляды друг на друга. Тяжелая атмосфера не ограничивалась одной только шахтой. В самом Дунхейвене, когда Джейн однажды отправилась в сопровождении старой Марты за покупками в лавку Мэрфи и, как обычно, стала весело болтать с хозяином, которого она знала с младенческого возраста, последний вел себя как-то странно и неловко, избегая смотреть ей в глаза и, пробормотав какие-то извинения, ушел в задние помещения, оставив Джейн на попечение молодого и неумелого приказчика. К тому же ей казалось, что люди на рыночной площади смотрят на нее враждебно, а когда она здоровалась с ними, как обычно, они отворачивались, делая вид, что не замечают ее. Дунхейвен внезапно превратился в такое место, где постоянно шепчутся, выглядывают из дверей и тут же скрываются, и Джейн, у которой в сердце находилось местечко для всякого приезжего и, в особенности, для каждого обитателя Дунхейвена, возвратилась домой с тяжелым чувством, с ощущением грозящей им всем опасности. - Не нравится мне это, - говорила она Генри. - По-моему, отец недостаточно серьезно относится к тому, что происходит на шахте. Он думает только о том, как бы изловить и наказать тех немногих, что крадут у него медь. Он не понимает, что шахту ненавидят все и каждый - все те, кто живет в Дунхейвене. - Дело просто в том, что они завидуют, - отвечал Генри. - Они бы хотели пользоваться всеми преимуществами, которые дает медь, не затрачивая никаких трудов, чтобы ее добыть. Отец знает, что делает. Если не проявить твердость по отношению к местным жителям, то ничего нельзя будет сделать, и всякий прогресс станет невозможным. - Как нам было хорошо без этого прогресса. - Это просто сантименты, ты наслушалась того, что говорит Джон. Джейн бросила в огонь еще одну шишку. Шишка выпл