зяли себя в руки и провожали уезжавших гостей, кланяясь и улыбаясь, в то время как Джейн, все еще исполненная бунтарского духа, куда-то исчезла, чтобы проститься с лейтенантом Диком Фоксом. А в конюшне Джон и Фанни-Роза склонились над уснувшим эндриффским грумом. Он был мертвецки пьян и абсолютно беспомощен. - Он не способен сегодня ехать со мной домой, - сказала Фанни-Роза, которая снова переоделась в зеленую амазонку, а шляпку держала за ленты так, что она волочилась по земле. - Я поеду с вами вместо него, - сказал Джон, - и всю дорогу нам будет светить луна. Она посмотрела на него и улыбнулась. - Вы не успеете еще и сесть на лошадь, - сказала она, - как я буду уже дома. Подведя свою лошадь к колоде, она вскочила в седло, схватила поводья и, размахивая хлыстом перед лицом Джона, выехала со двора конюшни, глядя на него через плечо и заливаясь хохотом. Джон крикнул Тиму, чтобы тот седлал его лошадь, и через несколько минут мчался за ней, ведя в поводу лошадь грума, а Фанни-Роза, увидев, что ее преследуют, пустила лошадь в галоп, хохоча еще громче прежнего. Он гнался за ней по аллее, мимо дома привратника, через весь Дунхейвен и догнал ее только тогда, когда она сама натянула поводья у подножья Голодной Горы. - Так можно сломать себе шею, - сказал он, - если мчаться таким дьявольским аллюром. - Ничего с вами не случится, сам черт тому порукой, - отвечала Фанни-Роза, - он не позволит мне сбиться с пути. О, Джон, какая луна... У их ног простирался залив Мэнди-Бэй, словно скатерть, сотканная из серебра, а над дорогой таинственной громадой высилась сама Голодная Гора. - Поедемте наверх, в папоротники, - предложил Джон. Они свернули с дороги и тихим шагом поехали по тропинке, той самой, по которой они шли в прошлый раз, почти год тому назад, в тот день, когда был пикник. Тогда трава на Голодной Горе была нагрета солнцем, горы и папоротники хранили тепло сентябрьского солнца. Сегодня на залитой лунным светом горе царили тишина и покой. Джон спешился и обхватил Фанни-Розу за талию, чтобы помочь ей сойти с лошади. Она прислонилась щекой к его щеке и обняла его за шею. Он отнес ее в папоротник и лег рядом, любуясь серебристым блеском ее волос. - Вам весело было сегодня? - спросил он ее. Она ничего не ответила. Дотронулась рукой до его лица и улыбнулась. - Вы меня когда-нибудь полюбите? - задал он ей новый вопрос. Она притянула его еще ближе и крепко прижала к себе. - Я хочу любить тебя сейчас, - сказала она. Он целовал ее закрытые глаза, волосы, уголки губ, и когда она вздохнула, еще крепче прижимаясь к нему, он снова подумал о Генри - мысль о нем, призрачная, непрошенная, пришла к нему в тот самый момент, когда он обнимал ее при свете луны, и он не мог удержаться, чтобы не сказать: - Так же, наверное, ты целовала Генри, прежде чем он уехал из Неаполя, чтобы умереть в Сансе? Она посмотрела на него, и он прочел в ее глазах страсть, желание и странное замешательство. - Зачем сейчас об этом говорить? - спросила она. - Какое отношение имеет твой брат Генри к тебе или ко мне? Он умер, а мы живы. Она спрятала лицо у него на плече, и все сомнения и ревность, владевшие им, были сметены потоком любви и нежности, которые он испытывал к ней, так что все остальное не имело решительно никакого значения - только страстное влечение, которое они испытывали друг к другу в эту ночь под луной на Голодной Горе. Прошлое нужно похоронить и забыть, будущее - это надежда и блаженная уверенность, а настоящее, во власти которого они находились, - радость, столь живая и прекрасная, что перед не могут устоять призраки, терзающие его темную смятенную душу. Письмо Джона к его сестре Барбаре из Кастл Эндриффа, от двадцать девятого сентября тысяча восемьсот двадцатого года Моя дорогая Барбара, я сообщил миссис Флауэрс о том, что отцу нужно ехать в Бронси, вернее, что ему совершенно необходимо быть там первого ноября, и она назначила известное событие на двадцать девятое следующего месяца, и на следующий же день мы с Фанни-Розой отбываем в Клонмиэр. Поскольку она ничего не сказала о твоем там пребывании, мне не захотелось поднимать этот вопрос, тем более, что Фанни-Роза собирается на ту сторону воды, не позже чем через месяц после того, как мы поженимся. Я рад, что она выбрала именно Клонмиэр по нескольким причинам. Она надеется, что ты будешь подружкой на свадьбе. Наше бракосочетание состоится в Мэнди, совершать церемонию будет преподобный Сэдлер, и сразу после этого мы уедем. Не согласится ли Марта остаться у нас на месяц? Нам это было бы очень удобно, а ты, наверное, сумеешь обойтись без нее, ведь это ненадолго. Спроси, пожалуйста, у нее об этом, а также узнай у Томаса, не останется ли он у нас в качестве домашнего слуги, и, если он согласится, я сразу же закажу ему ливрею. Миссис Флауэр согласилась отпустить к нам свою горничную на месяц. Мне жаль, что она не предложила тебе пожить с нами, но мои сожаления несколько компенсирует то обстоятельство, что вы все вместе будете находиться в Летароге. То, что отцу необходимо быть в Бронси к первому ноября, подарило мне по крайней мере три недели. Я верю и надеюсь, что он не будет возражать против того, чтобы пробыть там такое долгое время, тем более что если он передумает и уедет раньше, это запутает все дело. Три недели пройдут скоро. Выясни, умеет ли стряпать эта женщина с острова, и согласится ли она поработать у нас месяц. Если она скажет "да", мы можем пригласить ее сюда на денек и попробовать ее стряпню. Ты должна сразу же написать мисс Грейзли относительно платья. Только чтобы оно было не белое! Но обязательно красивое и элегантное. Я уверен, что ты не откажешься принять его от человека, который, несмотря на все обвинения, предъявляемые ему на протяжении его жизни, не может упрекнуть себя в отсутствии любви к тебе и остальным членам семьи. Надеюсь, что отец, не теряя времени, прикажет покрасить наше ландо и обить его изнутри, как это делается с каретами; на дверцах должны быть гербы, а на окнах - алые занавески, и чтобы все было готово как можно скорее. Мне бы хотелось, чтобы мы могли воспользоваться им, чтобы ехать в Клонмиэр, а потом его можно будет отправить в Летарог - мне не хотелось бы везти Фанни-Розу в фаэтоне. Писать мне не надо, разве что случится что-нибудь важное, потому что письма здесь часто пропадают, и никому не говори о том, что отец приедет первого ноября. Мы успеем обо всем договориться к следующему воскресенью. К тому времени я обязательно буду дома. Твой любящий брат Джон Л. Бродрик. 4 Джон и Фанни-Роза провели всю первую осень и зиму после свадьбы в Клонмиэре и вообще не переезжали на ту сторону воды, как предполагалось первоначально. Вся семья находилась в Летароге, и замок был в полном распоряжении молодых. Для Джона это было время такого покоя и счастья, что он не мог поверить в реальность происходящего; порой ему казалось, что это всего лишь сладостный сон, грезы, которым он так часто предавался в прошлом - стоит проснуться, как он снова окажется во власти своих тяжелых дум, вернется к своему горькому одиночеству. Но потом, оглянувшись вокруг, он видел свою комнату в башне и видел, как она изменилась за этот короткий срок со времени его женитьбы под влиянием Фанни-Розы. Птичьи яйца и бабочки остались на месте, так же как и фотографии Итона и Оксфорда, но у стены появился туалетный столик, а на нем - миниатюрные серебряные щетки и зеркало; в туалетной рядом с его костюмами висели теперь платья, а под ними на полу стояли бархатные туфельки. Вся комната дышала ею, и если он был там один, и знал, что она внизу в гостиной или в саду, он трогал ее вещи, испытывая при этом странную теплоту и нежность, потому что теперь они составляли такую важную часть его самого, его жизни - они принадлежали ей, а следовательно, его любви к ней. Она дала ему все, на что он смел надеяться, и еще гораздо больше. Прошлого безразличия и холодности, которые она выказывала по отношению к нему, как не бывало, на смену им пришли неисчислимые сокровища любви и страсти, о существовании которых он даже не подозревал. Она больше не была ни своенравной, ни капризной. Это была его Фанни-Роза, любящая и верная; она была согласна проводить целые дни с ним одним, не ища другого общества; теперь она уже не заводила разговоров о Париже и Италии, о людях, с которыми она там встречалась. - Я тебе еще не наскучил? - спрашивал он, когда в дождливый день они вынуждены были сидеть дома. И она, протягивая ему руки, говорила: - Как ты можешь мне наскучить? Ведь я так тебя люблю. И он думал про себя, что все эти разговоры об общности вкусов, то есть о том, что оба должны любить одни и те же книги или стихи, или что у обоих должна быть общая страсть к путешествиям - именно эти вещи считаются важными, для того чтобы брак был счастливым - сплошная ерунда, это придумали завистливые люди, чтобы помешать мужчине и женщине принадлежать друг другу, ибо единственное, что важно - и Фанни-Роза подтверждала это каждый день, - это чтобы муж понимал свою жену и знал, как сделать ее счастливой. И, конечно, было очень приятно, что Клонмиэр принадлежит им безраздельно, отрадно сознавать, что отец находится на той стороне воды. Как было приятно, что точное время обеда не имеет значения, что обедать можно и в шесть, и даже в семь часов вечера, и что, возвратившись с прогулки по парку или с острова Дун, где они охотились на зайцев или вальдшнепов, они могли спокойно посидеть в креслах в гостиной, вместо того чтобы шествовать в столовую и, прочитав молитву, сразу же начинать резать жаркое. Джон мог сам отдавать распоряжения Томасу, не ожидая, что это сделает его отец, а после обеда мог налить себе вина, не испытывая при этом угрызений совести под осуждающим взглядом отца, устремленным на графин. Наконец-то он чувствовал себя свободным, свободным в своем собственном доме, и когда старый Нед Бродрик приходил к нему по какому-нибудь делу, он, похлопав его по плечу, приглашал войти и заводил разговор, не имеющий ни малейшего отношения к цели его визита, что вполне устраивало и самого приказчика. Слуги при новом хозяине чувствовали себя весьма вольготно. Когда в субботу утром являлся эконом Бэрд с еженедельным отчетом, он находил "мастера Джона" в гостиной, где тот сидел, развалясь в кресле и положив ноги на каминную решетку, а не за письменным столом, где Бэрд привык видеть Медного Джона. Мастер Джон приветствовал Бэрда веселой улыбкой, и, едва взглянув на перечень расходов, протягивал руку к ключу на письменном столе и отсчитывал деньги согласно итогу, который значился в конце реестра, каковое обстоятельство Бэрд принимал к сведению, с тем чтобы на следующей неделе увеличить сумму раза в полтора. И если "миссис Джон" отправлялась в оранжерею и срывала лучшие кисти винограда, не дав им созреть, или щупала яблоки, оставляя на них вмятины, что, конечно, безмерно огорчило бы Барбару - какое это имело значение, ведь Барбары здесь нет, и она ничего не увидит, а "миссис Джон" так любит фрукты. Томас тоже был очень доволен; он гордился своим новым одеянием; ему гораздо больше нравилось щеголять в узкой ливрее, вызывая восхищение судомойки, подавать обед на час позже и допивать остатки из графина, чем носить по-прежнему черный сюртук, подавать обед в пять часов минута в минуту и спрашивать у Медного Джона ключ всякий раз, когда нужно принести из погреба бутылку. Каждый день в начале зимы тысяча восемьсот тридцатого года Джон говорил себе: "Сегодня утром я обязательно должен поехать на шахты и поговорить с Николсоном, хотя бы для того, чтобы меня не в чем было упрекнуть", и каждое утро этому что-нибудь мешало. То он поздно встанет, то Фанни-Роза пожелает завтракать в постели и потребует, чтобы он принес ей наверх поднос, и к тому времени, как он вставал и одевался, утро уже проходило. Или же выдавался такой ясный бодрящий день, как раз подходящий для того, чтобы отправиться на Килинские болота и пострелять бекасов, а поскольку Килин расположен в противоположном направлении от рудника, то визит на шахты, естественно, откладывался. В дождливое утро ему вдруг вспоминалась темная форель, что поднимается на поверхность ручья в Гленби, и, право же, было жалко не воспользоваться подходящей погодой, а рудник - ну что же, придется ему подождать еще денек. Оправдание всегда можно было найти, так же как и тогда, когда нужно было заниматься делами по имению. Что, новое недоразумение между Джеком Магони и вдовой Коннор по поводу границ между их владениями? Ну что же, он скажет Неду Бродрику, чтобы тот уладил спор, как найдет нужным. Я в этих делах не разбираюсь. Дайте каждому по мешку картофеля с наших огородов. Единственное, для чего они с Фанни-Розой выезжали из дома, это поездки в Слейн на собачьи бега. Джону доставаляло большое удовольствие ездить туда вместе с женой, ловить восхищенные взгляды, которые бросали на нее мужчины; кроме того, ему было приятно, что она интересуется его собаками. - Что произошло, - говорил он с улыбкой, - с неугомонной девицей, которая скакала на коне по Голодной Горе, убегая от меня? - Ее больше нет, - отвечала Фанни-Роза, - на ее месте появилась спокойная скучная особа. Ты знаешь, Джон, мне кажется, я очень похожа на Фэнси, твою борзую, какой она была, пока у нее не появились щенки. По-моему, женщины вообще похожи на собак, поэтому ты нас так любишь и так хорошо понимаешь. - Пожалуй, ты права, - смеясь, отвечал Джон. - И те, и другие требуют ласки, только тогда с ними можно что-то сделать. Однако не забудь, Фэнси произвела на свет бедняжку Хейсти, это единственная моя неудачная собака, он не выиграл для меня ни единого приза. - Фэнси в этом не виновата, - сказала Фанни-Роза, - мужем у нее был такой неинтересный пес... А наш сын, мой милый, будет самым красивым и самым выдающимся человеком во всей округе. Не удивлюсь, если он станет губернатором, а может быть, женится на принцессе королевской крови. - А мне кажется, наоборот, - сказал Джон, - он будет еще более неисправимым лентяем, чем я. - Я возлагаю на него большие надежды, - серьезно сказала Фанни-Роза. - Говорю тебе, я часто о нем думаю, лежа в постели, пока ты внизу готовишь для нас завтрак. Мы назовем его Джон Саймон в твою честь и в честь моего отца, и он будет нам опорой и поддержкой в старости. У нас, конечно, будут и другие дети, но он-то будет самым лучшим. Я надеюсь, что следующие несколько месяцев пройдут так же приятно, как и предыдущие. Мне кажется, родить ребенка это не такое уж трудное дело. - А мне хочется, чтобы следующие несколько месяцев прошли как можно медленнее, - сказал Джон, гладя ее волосы. - Не забывай, что в конце марта все наши вернутся, и отец будет жить дома. - Ну, с отцом я поладить сумею, - сказала Фанни-Роза, - я его ни капельки не боюсь. - Я не сомневаюсь, что сумеешь, - смеялся Джон, - но все равно, это будет уже не то. Мы должны будем вовремя приходить к обеду и ужину, нельзя будет пускать в дом собак, а мне придется делать вид, что меня интересуют шахты, и даже ездить с отцом по утрам на Голодную Гору. - Да, но когда ты будешь возвращаться домой, тебя буду ждать я, а это уже совсем другое дело. Если же тебе совсем станет невмоготу, мы сбежим к себе наверх и утешимся. Я не позволю ему тебя тиранить, это я тебе обещаю. Он увидит, что теперь ему нужно сражаться с двоими, а скоро уже и с троими. - Сражений нужно избегать всеми силами, - сказал ее муж. - Я предпочел бы все время сидеть с шахтерами под землей, чем десять минут провести наверху в ненужных разговорах и спорах с отцом. Так прошли январь, февраль, и наступил март с ласковым ветром и теплым солнышком, растопившим снег на вершине Голодной Горы. Из бурой земли стали пробиваться зеленые ростки, а высокие деревья в лесу позади замка, словно стыдясь своей наготы, покрылись зеленым пушком. На торфяниках, что тянутся в сторону Килина, зацвел дикий терн, а само болото подсохло и не казалось уже таким сырым и топким, как зимой, в то время как медовый запах цветущего дрока и теплый ветер с моря словно исторгали из земли крепкий торфяной запах, и буйство красок, тепло и благоухание сливались воедино в щедром богатстве земли. Иногда Джон катал Фанни-Розу на лодке, и они медленно плыли по бухте и в водах Дунхейвена, чтобы наловить килиги, которую эта женщина с острова потом приготовит им на завтрак, но чаще всего они сидели в садике, который Джейн устроила у оконечности бухты; Джон, как обычно, в счастливой праздности, а Фанни-Роза прилежно трудясь над очередным роскошным одеянием, которое она вышивала для Джона Саймона Бродрика. Конец марта наступил слишком быстро, и тридцать первого числа кучер Кейси и его помощник грум Тим отправились в Мэнди, чтобы привезти отца и сестер домой сухим путем, поскольку пароход на Дунхейвен еще не ходил, и Джон с Фанни-Розой провели все утро в отчаянных попытках навести в доме порядок: выгнать из столовой собак, которые привыкли там находиться и получать куски со стола, убрать из гостиной рыболовные снасти и дурно пахнущую банку с наживкой, спрятать бесчисленные кружевные чепчики крошечных размеров, которые валялись повсюду и могли бы раньше, чем нужно, привлечь внимание Медного Джона к тому, что ему суждено стать дедушкой, хотя, как говорила Фанни-Роза, если это обстоятельство необходимо скрывать, то лучше всего было бы спрятать ее самое. Джон стоял на ступенях замка, обняв жену, прислушивался к звуку колес на дороге и думал о том, что через несколько минут Клонмиэр больше не будет ему принадлежать - возвращается его хозяин. Теперь не он, Джон, а отец будет входить в столовую и отдавать распоряжения Томасу; отец будет платить жалование слугам по утрам в субботу, а я снова буду ничем, - праздный, ни на что не пригодный второй сын, которому полагалось бы зарабатывать себе на жизнь в Линкольнс Инн, однако он и этого не сумел сделать. На подъездной алле залаяли собаки, из конюшни вышел старик Бэрд и остановился в ожидании, и вот из-за поворота показался экипаж, привественно машут руками сестры, слышатся смех, разговоры, а Джон, крепко прижав к себе на секунду Фанни-Розу, говорит "прости" Клонмиэру, где он так недолго был хозяином. За обедом Джон занял свое прежнее место по правую руку от Барбары, которая с присущей ей любезностью предложила Фанни-Розе занять место напротив Медного Джона, однако Фанни-Роза отклонила это предложение, сказав, что жене сына полагается сидеть по правую руку от хозяина дома. Объясняя это Барбаре, она бросила хитрый взгляд на Медного Джона, который, ничего не зная о своей невестке, кроме того, что она - дочь Саймона Флауэра, был склонен относиться к не подозрительно, и потому посмотрел на нее с неодобрением. Она уселась возле него и, пока читалась молитва, сидела, скромно опустив глаза и сложив руки, а Джон, глядя на нее, думал, какая она плутовка, и как она станет все это изображать в лицах, когда они окажутся вдвоем в своей комнате в башне. Обед прошел с приятностью, а Фанни-Роза была так очаровательна и так старалась понравиться свекру, что Медный Джон пришел в отличное настроение и даже затеял с ней шутливый разговор о политике в стране, чего раньше с ним не случалось - говоря на эту тему, он обычно не шутил, а сердился. Фанни-Роза снова добилась своего, думал Джон. Еще одна победа, надо отдать ей справедливость. И он представил себе, как до конца жизни будет прятаться за ее юбками, выставляя ее вперед всякий раз, когда ему захочется избежать неприятностей. - Вот видишь, - шептала ему ночью Фанни-Роза, - старик и оглянуться не успеет, как будет уже есть из моих рук. - Надеюсь, что этого не случится, - сказал Джон, - мне кажется, тебе следует ограничиться одним Бродриком, двое за раз было бы слишком. Если возвращение семьи и возобновление старого привычного распорядка жизни огорчило Джона, лишив его радости, то на Фанни-Розу это, по-видимому, не произвело никакого впечатления. Она болтала с его отцом, помогала Барбаре расставлять в вазах цветы, читала с Джейн стихи и обсуждала с Элизой ее рисунки, словно все это доставляло ей такое же удовольствие, как и та мирная жизнь, которую они вели с Джоном, и хотя он был благодарен ей за мир и покой, царившие в доме, ему было непонятно, почему она не скажет ни слова сожаления о тех днях, которые они провели вдвоем. Она принадлежала к тем людям, которые расцветают, начинают жить полной жизнью в присутствии других людей, тогда как Джон при посторонних уходил в себя, и он начинал думать, что в их будущей совместной жизни он будет, так сказать, находиться на заднем плане, несколько вдали от нее, будет наблюдать за тем, как она болтает, смеется, движется, купаясь в отраженных лучах ее присутствия. Он этим удовлетворится при условии, что она не ускользнет от него совсем, пока она позволит ему любить себя и будет в свою очередь любить его. - А ты знаешь, - сказала ему однажды Джейн, когда Фанни-Роза отошла от них, направляясь к дому, - что ты смотришь на Фанни-Розу так, словно поклоняешься какой-то богине. - Это и на самом деле так, - ответил Джон. - Она, должно быть, очень счастлива, сознавая, что ее так любят. - Я думаю, что она никогда этого не узнает, - заметил Джон, - а если узнает, то станет смеяться. Она не может этого понять. - Как будет приятно, когда в доме появится маленький. Боюсь только, что он будет страшно избалован, у него столько тетушек... Ах, какая счастливая женщина твоя жена! - Что с тобой? Ты эти дни сама не своя, сестричка. Я сразу же это заметил, как только вы вернулись. - Просто я глупая сентииментальная девчонка, Джон. Тебе известно, что Дик Фокс уезжает? Его отправляют на Восток. - Нет, я этого не знал. - Он очень волнуется. Ведь это связано с продвижением - он получит следующий чин. Он там пробудет несколько лет, целых шесть или семь, наверное. - А он не думает на тебе жениться до своего отъезда? - Какой в этом смысл, Джон? Он все равно не может взять меня с собой. Ему всего двадцать один год, а мне восемнадцать. А когда он сможет вернуться, ему будет уже двадцать семь или двадцать восемь, и вполне возможно, что он найдет себе другую девушку, которая понравится ему больше, чем я. - И ты его отпускаешь просто так, скажешь "до свидания", с тем чтобы никогда больше не увидеть? - У меня нет выбора. Он, возможно, погрустит, вспоминая девушку с портрета, но потом далекое путешествие, новые места, которые он увидит, вытеснят эту девушку из его сердца. - А ты? - Ах, да что обо мне говорить! Я буду крестной матерью твоему ребенку, Джон, волшебницей-крестной, которая взмахнет своей волшебной палочкой и принесет ему прекрасные дары, а злую ведьму прогонит прочь. Она послала ему воздушный поцелуй и пошла вслед за Фанни-Розой, а он смотрел на нее и поносил в душе этого мальчишку, легкомысленного идиота, которому ничего не нужно, кроме следующего чина, и который предпочитает кровь и грязь воображаемых сражений на Востоке жизни с Джейн, обещающей человеку столько любви и нежности. Впрочем, ему приходилось думать и о других вещах, а не только о Джейн и ее незадавшемся романе. Дело в том, что теперь, когда вернулся отец, ему нужно было дать отчет о том, как он распоряжался делами имения в течение зимы и объяснить, почему так возросли суммы всех счетов. Был призван к ответу Нед Бродрик, однако Нед твердил только одно: "Мастер Джон говорил, что это не имеет значения". Через месяц после возвращения отца в библиотеке произошла бурная сцена, во время которой обсуждались эти вопросы. - Для всех, кто на меня работал, было бы гораздо лучше, если бы ты провел это время по ту сторону воды, - говорил Медный Джон. - Как правило, если я не бываю дома, все идет обычным порядком, никто не позволяет себе распускаться, даже если я уезжаю на пять-шесть месяцев, а сейчас они воспользовались твоим присутствием для того, чтобы делать вещи, которых я никогда бы не допустил. Даже Бэрд, которому, как мне казалось, можно было доверять, представляет мне счет в целый фут длиной, уверяя, что все делалось с твоего разрешения. - Я никогда не думал, что нам нужно соблюдать во всем такую экономию, даже скупость, - заметил Джон в свое оправдание. - Скупость? Никто не может обвинить меня в скупости, я всегда был щедр по отношению к своим слугам. Но я решительно не желаю, чтобы меня обкрадывали. Некоторые предметы, внесенные Бэрдом в счет, не только абсолютно не нужны, но я вообще сомневаюсь в том, что они были приобретены. Теперь, конечно, уже слишком поздно проверять. А тогда ты вполне мог бы потребовать, чтобы тебе показали купленное, однако я подозреваю, что ты ничего подобного не сделал. Вот тут, например, значится какой-то инвентарь для фермы, который, по словам Бэрда, потребовался скотнику, и о котором Нед Бродрик не имеет ни малейшего понятия. - Возможно, эти предметы будут служить долгое время, сэр, и вам не понадобится покупать их впоследствии. - Похоже, ты надо мною смеешься, однако я нахожу, что эти твои шуточки весьма дурного вкуса. Не понимаю, что делается с человеком, когда он живет в этой стране, почему он позволяет себе распускаться, становится ни на что не годным, так что с ним уже никто не считается. Медный Джон смотрел на сына, словно ожидая от него ответа. - Я думал, что тебя исправит женитьба, Джон, - продолжал отец, - однако у меня такое впечатление, что ты еще больше обленился, сделался сибаритом. Твоя жена стоит двух таких, как ты. Я рад, что она самостоятельная женщина и знает, чего хочет. Больше всего меня поразило то, что, как я слышал от капитана Николсона, ты за всю зиму ни разу не был на руднике. Джон этого ожидал. Он ничего не мог сказать в свое оправдание. Если бы он сказал, что не ездил на шахты потому, что предпочитал нежиться в постели с Фанни-Розой, это было бы расценено как дерзость, хотя это была сущая правда. - Я много раз собирался поехать, сэр, - сказал он. - Это дурно с моей стороны, я проявил слабость. Но дело в том, что Фанни-Роза сейчас ездить не может, а мне не хотелось оставлять ее одну. - Однако это не помешало тебе возить ее в Мэнди, чтобы участвовать в бегах? Джон молчал. Он решительно ничего не мог придумать в свое оправдание. - Мне очень жаль, сэр, - сказал он. - Я действительно вел праздную жизнь, я это признаю. - И ты, конечно, ничего не знаешь об осложнениях, которые возникли на новой шахте, на той, что над дорогой? Насоса, который я там установил, оказалось недостаточно, к тому же зимой было много дождей, а весной - паводок, так что шахту основательно заливает. А новый насос, который я заказал на той стороне, прибудет только через месяц. А пока мы теряем время и несем убытки, так как добыча приостановлена. Все это очень тревожит нас с Николсоном. Наступает лето, а руда без всякого толка лежит под землей. Обычная история, думал Джон. Снова он обманул ожидания отца. Он, конечно, должен принести свои извинения, предложить отцу сопровождать его каждое утро на рудник, сидеть там, как болван, слушая их с Николсоном, когда они обсуждают свои технические детали - что нужно и чего не нужно делать с этим злополучным насосом, - должен-то должен, но он не может себя заставить. Джон почувствовал, как его охватывает раздражение при мысли обо всех этих делах. Бэрд с его счетами, скотник, грабли и, наконец, Николсон с его дурацким насосом. Непонятно, почему отец относится ко всему так серьезно. Джон вышел из библиотеки в дурном настроении, сердясь на отца и вообще на все на свете, и настроение его отнюдь не улучшилось, когда он узнал, что Фанни-Роза вместе с Джейн уехали в Эндрифф в легкой коляске, запряженной пони, намереваясь провести там целый день, и вернутся только к вечеру. Фанни-Роза ничего ему не сказала о предполагаемой поездке по вполне понятной причине: он, несомненно, запретил бы ей ехать. Она чудовищно легкомысленна по отношению к себе, чувствует себя великолепно, и поэтому готова носиться по всей округе, нисколько не думая о своем положении. Никто, кроме Фанни-Розы и его самого не знал, насколько близок срок ее родов, да они и сами имели весьма смутное представление о том, когда именно она должна родить. Его сестры предполагали - или делали вид, - что событие должно свершиться в начале июля; сам он считал, что в середине мая, а сейчас уже кончался апрель. Если до родов оставалось всего три недели, то со стороны Фанни-Розы было чистейшим безумием ехать по тряской дороге пятнадцать миль до Эндриффа, и в тот же день возвращаться домой, проделав таким образом тридцать миль за один день и не имея рядом никого, кроме Джейн. - Как ты могла ей это разрешить! - упрекал он Барбару. - Не понимаю, о чем ты только думала. - Но, дорогой мой, я ничего не знала. Фанни-Роза сказала Элизе, что ты собираешься ехать с отцом на рудник, а она, по ее словам, испытывает какое-то беспокойство, и ей необходима прогулка, но я понятия не имела, что они собираются ехать так далеко, я думала, что всего на несколько миль. Это Тим случайно услышал, что они направляются в Эндрифф. - Джейн следовало бы получше соображать. Она позволяет Фанни-Розе делать с собой все, что угодно, так же, впрочем, как и я сам и все остальные идиоты тоже. - Джон! - уокризненно сказала Барбара. - У меня очень большое желание тут же отправиться к Вилли Армстронгу и поговорить с ним. Он обещал, что будет принимать роды, когда придет время, и, наверное, скажет, есть ли основания тревожиться. Знаю одно: я никогда не позволил бы везти по тряской дороге щенную суку, и вот, пожалуйста, - разрешил своей жене то, от чего уберег бы собаку. - Ты забываешь, Джон, - сказала Барбара, надеясь успокоить брата, - что здоровье Фанни-Розы превосходно и что она совершенно неутомима. Кроме того, ведь до известного события остается еще достаточно времени. - Глупости, - сердито ответил Джон. - Ты прекрасно знаешь, что оно произойдет через две-три недели. Я не понимаю, почему мы должны притворяться друг перед другом. Во всяком случае я сейчас же отправлюсь и узнаю, дома ли Вилли Армстронг, а если нужно, поеду в Эндрифф и потребую, чтобы она осталась там ночевать. Он пошел в конюшню и велел Тиму взнуздать его лошадь. - Ты уверен, Тим, что миссис Бродрик и мисс Джейн собирались ехать в Касл Эндрифф? - спросил он. - Уверен, сэр, - отвечал слуга. - Миссис Бродрик сама сказала, что они приедут туда около часа, так что у них будет достаточно времени, чтобы предложить лейтенанту закусить, перед тем как он отправится в Мэнди, чтобы сесть там на корабль. - О чем ты говоришь, Тим? - Ну как же, разве лейтенант Фокс не уезжает сегодня на Восток, мастер Джон? И молодые люди решили с ним попрощаться, ведь там его непременно убьют дикари, а мисс Джейн-то все глаза по нему выплакала, разве вы не знаете? - Понятно... - сказал Джон. - Нет, Тим, я не знал. Так вот почему Фанни-Роза и Джейн поехали туда на целый день. Бедняжка Джейн хотела попрощаться с Диком Фоксом не на глазах у всей семьи, и Фанни-Роза вызвалась ей помочь. Джон отправился в Дунхейвен и нашел доктора дома, тот как раз собирался сесть за стол и позавтракать холодным мясом с картофелем, предложив Джону разделить с ним трапезу. - А после этого я хочу, чтобы вы поехали со мной, - сказал Джон, - с аппетитом принимаясь за еду, - с тем, чтобы привезти из Эндриффа этих двух сумасшедших. Или вы привезете одну Джейн, а я останусь с женой в замке. - Я не думаю, что Джейн будет в состоянии ехать со мной, - спокойно сказал доктор Армстронг. - Отъезд Дика был, по-видимому, для нее настоящим ударом. - Чего бы я только не дал, чтобы всего этого не было! - воскликнул Джон. - Разбитое сердце в восемнадцать лет, в самом начале жизни! Какое легкомыслие со стороны этого типа, черт бы его побрал! - Ему самому всего только двадцать один год, оба они еще дети, - заметил доктор. - Я часто думаю, каким стариком я должен казаться Джейн в мои тридцать пять лет. - Говоря по правде, - сказал Джон, - меня больше беспокоит моя жена, а не Джейн. Ребенок Фанни-Розы должен появиться на свет через несколько недель, как вы, вероятно, догадываетесь, и прогулка в тридцать миль в ее положении - это чистое безумие. - Здоровье миссис Бродрик не должно от этого пострадать, - коротко заметил доктор Армстронг, поднимаясь из-за стола, чтобы открыть дверь, поскольку в это время громко позвонили у дверей. У него всегда делался немного сердитый голос, когда речь заходила о Фанни-Розе. Но, как бы то ни было, он согласился принимать роды и, к тому же, быть крестным отцом новорожденному. Он вернулся к столу, неся в руке записку, адресованную Джону. - Посыльный ждет у дверей, - сказал он. - Мне кажется, что-то случилось на руднике, и ваш отец посылает за вами. Джон нахмурился и вскрыл письмо. "Приезжай, пожалуйста, на новую шахту, не медля ни минуты", - гласило послание, - "положение серьезное, шахту затопляет, и нам нужен каждый человек, если мы хотим ее спасти. Иначе - полная катастрофа". Джон бросил записку доктору через стол. - Прости-прощай моя поездка в Эндрифф, - сказал он. - Мне кажется, вам следует поехать вместе со мной, Вилли. Боюсь, что положение серьезное. Отец только сегодня говорил мне об угрожающем положении на шахте. Насколько я понимаю, они прошли на слишком большую глубину, а тамошний насос вышел из строя. Этим неприятностям не будет конца. Через двадцать минут Джон и доктор в сопровождении слуги прибыли на шахту. Когда они доехали до рельсового пути, им пришлось спешиться, оставив лошадей на попечении слуги, потому что там собралась толпа человек в двести, если не больше, и верхом было не проехать, так как нужно было бы прокладывать себе путь, расталкивая людей. - Вода все время прибывает, - сказал один из рабочих, приложив руку к полям шляпы при виде Джона и доктора. - Один бедняга там уже утонул. Тело только что подняли на-гора, а еще двоих не могут найти. Мистер Бродрик сам спускался на первый горизонт, однако капитан Николсон уговорил его вернуться наверх. Вот он там, сэр, у самого входа на шахту. Джон увидел отца. С непокрытой головой, сняв сюртук и засучив по локоть рукава, он помогал рабочим вычерпывать воду, а потом отбросил в сторону бадью, полную воды, и покачал головой. - Этим мы ничего не добьемся, - сказал он. - Вода прибывает непрерывно, уже поднялась на фут или даже больше. Это ты, Джон? Добрый день, Армстронг. Боюсь, что и вам найдется работа, прежде чем все это кончится. Вот этому бедняге вы, к сожалению, уже ничем не поможете. Каждые несколько минут на скрипящих стонущих цепях из шахты поднимались бадьи с водой, которую выплескивали на землю, и она текла широким ручьем вдоль рельс, убыстряя свой бег на склоне горы. В огромных бадьях, которые в обычное время использовались для того, чтобы поднимать на-гора руду, теперь поднималась вода, а на лестнице, на каждой ее ступеньке, длинной цепочкой стояли шахтеры, которые поднимали наверх воду ведрами, передавая их снизу вверх из рук в руки. Когда кто-нибудь из них выбивался из сил, на его место тут же становился свежий человек, и Джон через минуту уже сбросил свой сюртук, так же как это сделал его отец, и занял место в цепочке шахтеров. Он спустился почти до самого первого горизонта, до которого к этому времени уже почти поднялась вода, и рабочие, которые работали там, стоя по пояс в воде, обливаясь потом и изнемогая от усталости, с удивлением на него посмотрели. - Доложите капитану и мистеру Бродрику, что это все без толку, - сказал один из них, здоровенный детина из Корнуола, который снял с себя всю одежду и работал голым, - вода все время прибывает, быстрее, чем мы ее откачиваем. Там, кажется, еще один бедолага застрял в штольне и утонул, еще до того, как мы сюда спустились. Я видел его руку, вон там она плавала, а теперь ее куда-то унесло... Конец пришел этой шахте, мы больше ничего не можем сделать. Джон всматривался в темную зияющую пропасть. Было тихо, слышались только скрип цепей, тяжелое дыхание усталых людей да еще мерные всплески воды, которая билась о стенки шахты. Пол штольни залило водой, и теперь она представляла собой темный узкий тоннель, теряющийся во мраке. Где-то внизу в этом тоннеле плавало тело человека. У воды был противный кисловатый запах. Джон повернулся и полез наверх по длинной лестнице, протискиваясь мимо шахтеров, которые передавали наверх бесполезные ведра с водой. У входа в шахту его поджидал Медный Джон; на лице его застыло твердое решительное выражение, так хорошо знакомое его сыну. - Вода прибывает с каждой минутой, - сказал Джон. - Люди не могут там оставаться, еще четверть часа, и будет поздно. Вы должны приказать им немедленно подняться наверх. - Этого я и боялся, - поддержал его Николсон. - Мистер Джон прав, сэр, нужно поднять людей наверх, иначе у нас опять будут потери. - Я отказываюсь пасовать перед водой, - заявил Медный Джон. - Если мы с ней справимся, уберем ее из шахты, на этом горизонте снова можно будет работать. Есть один способ, с помощью которого можно спасти шахту, и я предлагаю его использовать. Это можно сделать, взорвав скалу, тогда вода пойдет наружу по склону горы. Я намерен использовать любой, самый малый шанс. - Очень хорошо, сэр, - сказал маркшейдер, - но если нам это удастся, взрывом разрушит скалу прямо над дорогой, и потоком воды размоет насыпь. - К дьяволу дорогу! - заревел Медный Джон. - Дорогу можно выстроить снова, тем более что платить за это будет правительство, а на новую шахту правительство мне денег не даст. Джон отвернулся, пожав плечами. Если отцу угодно подвергать риску жизнь людей, устраивая эксперименты с порохом, ради того, чтобы спасти обреченную шахту, это его дело. Где-то плакала женщина, вероятно, вдова того несчастного, тело которого подняли на поверхность. Вокруг него собралась небольшая толпа. Среди них был Вилли Армстронг. У шахтеров были бледные напряженные лица, и все время слышался лязг цепей лебедки, с помощью которой на поверхность поднимались все новые бадьи с водой, образующей все расширяющийся поток на выходе из шахты. Ну почему отец просто не закроет шахту, не прикажет людям разойтись по домам, положив конец всему делу? Было что-то чудовищное в этой отчаянной борьбе за спасение нескольких сотен тонн меди, которая уже стоила жизни трем или четырем шахтерам. Капитан Николсон отдавал приказания, и вот уже показалась вагонетка, в которой везли бочонок с порохом. Вокруг теснились возбужденные шахтеры, Медный Джон крикнул, вызывая добровольцев. "Если бы жив был Генри, - подумал Джон, - он непременно спустился бы в шахту вместе с отцом и его помощниками", и ему живо вспомнилась сцена трехлетней давности. Он снова увидел, как Генри, мокрый, дрожащий под дождем и возбужденный, наблюдает за тем, как отец поджигает фитиль, соединенный с бочонком пороха. В ту роковую ночь пять человек поплатились жизнью во имя этой меди. Шесть, если считать Генри, который простудился и умер от этого всего полгода спустя. Сколько жизней потребуется на этот раз? Джон вышел из толпы шахтеров, испытывая ненависть и отвращение ко всему, что происходило вокруг. Он снова ощутил свою бесполезность. Он не мог помочь даже несчастной вдове утонувшего шахтера, вокруг которой хлопотал Вилли Армстронг. Мог только стоять в стороне от людей и ждать... На сей раз не было ни драки, ни возбужденных криков, и когда под землей раздались не