что теперь он сможет выносить их присутствие, а в доме с ними будет не так тоскливо. Суматоха, сопровождавшая их приезд, вызвала в нем неожиданное волнение. К подъезду подкатили две кареты, и вот на тротуар выходит Герберт с обычной широкой улыбкой на лице и смешинками в глазах. А вот и Молли, за эти несколько месяцев она так выросла, что ее нельзя узнать; и Кити, голенастая, без двух передних зубов; а Хэл, немного бледный и очень серьезный, внимательно смотрит на отца своими большими глазами. Мисс Фрост с кучей багажа, няня и малютка Лизет. Молли горячо обняла отца. - Папенька, милый, как я рада вас видеть! Кити и Хэл тоже бросились к нему, нетерпеливо и радостно. На душе от этого потеплело, он, к своему удивлению, оживился, и вот уже все заговорили одновременно и отправились смотреть комнаты. Дом, до этого тихий и несколько мрачный, оживился. Дети завладели им, наполнив радостью и весельем. Они помчались наверх смотреть классную комнату, бегали там, топая ногами, а Генри и Герберт расположились в гостиной пить чай. - У тебя такие милые дети, - сказал Герберт, - все трое, да и малютка тоже. Мы будем очень без них скучать. Ну, а как ты? Выглядишь много лучше, чем я ожидал. - Я в порядке, - отвечал Генри. - Мне нравится Лондон. Всегда нравилось здесь жить. Он стал рассказывать о своем путешествии, о людях, которых встречал, и в первый раз в жизни Герберт заметил в нем сходство с матерью. Так же, как и она, Генри болтал о всяких пустяках, смеялся над чем-то исключительно ради того, чтобы посмеяться, часто что-то преувеличивал, скользил по поверхности, потому что это было легче, чем доискиваться до сути вещей. Герберту хотелось понять, что у брата на душе, меньше ли он теперь страдает. Они с Томом Калагеном часто писали друг другу письма, обсуждая этот вопрос, - но всякий раз, когда он пытался коснуться этой темы, Генри ускользал, начиная говорить о чем-нибудь другом. Он отгородился от всех глухой стеной, через которую невозможно было пробиться. Может быть, детям удастся вывести его из этого состояния, вернуть назад прежнего Генри с его шармом, бескорыстием и непосредственной веселостью. Герберт уехал сразу после чая, чтобы Генри мог побыть с детьми, и около шести часов они явились в гостиную, умытые и переодетые, неся под мышкой книги, как это обычно бывало в Клонмиэре. Его сразу пронзила боль от того, что они так помнили заведенный порядок, и он стал расспрашивать их о Летароге, обо всем, что они там делали - все, что угодно, только бы Молли не села рядом с ним, как обычно, а Кити и Хэл на скамеечках около кресла, и не открыла бы книгу. Они поговорили с ним, вежливо и любезно, как настоящие взрослые гости, а потом Молли, прислонившись к его боку, сказала: - Вы нам не почитаете, папа? Как это делала мама, и тогда все снова будет так же, как дома. И она поудобнее устроилась на ручке его кресла, доверчиво глядя на него, в то время как на бледном взволнованном личике Хэла играла улыбка радостного предвкушения. Генри взял книгу и прочистил горло; он почти не видел шрифта, чувствовал себя неспособным, беспомощным, настоящим обманщиком перед своими детьми. Рассказ был тот же самый, который, как он помнил, Кэтрин часто читала в Клонмиэре, и по мере того, как он читал, не понимая ни слов, ни смысла, он все время думал, почему сама обычность этого действия, знакомые слова рассказа не разрывают им сердце, как они разрывают его собственное. Прежний образ жизни, старый распорядок, которые были для него невыносимой пыткой, - именно за это они цеплялись в поисках спасения. Ему хотелось выбросить из памяти то, что было; они же хотели все сохранить. Он прочитал три или четыре страницы и больше выдержать не мог. Это казалось ему насмешкой над тем, что когда-то было, но больше не существовало. Дети могут эить в мире привычного прошлого, что же, им придется жить в нем одним. - Боюсь, что я не очень-то умею читать вслух, - сказал он. - У меня разболелось горло. Придется тебе читать вместо меня, Молли. - Это будет уже совсем не то, - быстро возразил Хэл. - Молли ведь только сестра. Она может нам читать и в классной. - Может быть, папа лучше с нами поиграет? - предложила Кити. - У нас ведь есть "Счастливое семейство". Я знаю, где лежит игра, на чемодане с игрушками. Она побежала наверх, чтобы принести карточки. Хэл занялся тем, что притащил стол и поставил его посередине комнаты. - Жаль, что у нас нет фортепиано, - сказала Молли. - Пока мы жили у дяди Герберта, я училась играть. Как же мне теперь заниматься без инструмента? - Я тебе куплю, - сказал Генри. - Когда мы вернемся домой, Молли сможет играть на мамином, - сказал Хэл. - У него такой нежный звук. А там, у дяди Герберта, фортепиано звучит очень резко. А сколько мы еще пробудем в этом доме? До летних каникул? Генри встал со своего кресла и в волнении подошел к камину. - Это неопределенно, - сказал он. - Привыкните думать, что теперь ваш дом здесь. Вы уже не маленькие. Ты, Хэл, со следующего семестра будешь находиться в школе. Насчет каникул я еще не знаю. Может быть, мы все поедем на лето в Сонби к тете Элизе. Дети, широко раскрыв глаза, смотрели на отца. Они были просто ошеломлены. Кити, которая уже вернулась с карточками, стояла на одной ноге, покусывая кончик своей косички. - Разве мы больше не поедем домой, в Клонмиэр? - спросила она. Генри не мог посмотреть ей в глаза. Он не знал, как ответить. - Конечно, поедем... когда-нибудь, - сказал он. - Но сейчас его сдали внаем; я думал, вам сказали об этом, когда вы были в Летароге. Там теперь живет одна семья, их фамилия Боул, это друзья тети Фанни и дяди Билла. Дети продолжали на него смотреть, ничего не понимая. - Другие люди? - спросил Хэл. - Живут в нашем доме? Пользуются нашими вещами? Неужели они будут трогать мамино фортепиано? - Конечно, нет, - заверил его Генри. - Я уверен, что не будут. - А сколько времени они будут там жить? - спросила Молли. У них у всех был растерянный и огорченный вид. Генри и не подозревал, что дети так привязаны к дому. Ему казалось, что все дети любят перемены, стремятся к разнообразию. Он начал раздражаться. Они смотрят на него так, словно он в чем-то виноват. - Я не знаю, - ответил он. - Это зависит от их планов. У него не хватило духу сказать им, что Клонмиэр сдан Боулам на семь лет. - В Лондоне там много интересного. - Генри улыбался, но говорил слишком быстро. - Вы, девочки, сможете посещать танцевальные классы и брать уроки музыки. И познакомитесь с другими детьми. Тебе, Хэл, надо привыкать к обществу мальчиков, ведь ты скоро поедешь в Итон. Ваши дядюшки согласны со мной, что Лондон - наилучшее место для того, чтобы дать детям образование. У всех у вас будет много разных занятий, и я вам обещаю, что вы будете иметь все необходимое, все, что только пожелаете. У него было такое чувство, что он в чем-то оправдывается, а они - его судьи. Почему, собственно, он должен так думать? Ведь они еще дети, Молли нет еще и тринадцати лет. - Я хочу для вас только самого лучшего. Мне кажется - да я просто уверен, - что мама хотела бы того же самого. Дети ничего не говорили. Кити медленно тасовала карточки "Счастливого семейства". Хэл чертил на столе воображаемые линии. Молли протянула руку, взяла карточки у Кити и подала их отцу. - Будете сдавать, папа? - спросила она. Они пододвинули стулья к столу, и Генри стал раздавать карточки, однако он чувствовал, что они смущены и внутернне напряжены. Радости не было, она ушла, и все они были словно чужие незнакомые люди, которые вежливо разговаривают друг с другом во имя простой учтивости. Я причинил им боль, думал Генри, и каким-то образом разрушил их веру. Никто не может мне подсказать, как нужно с ними разговаривать и что нужно сделать. Он тасовал карточки и чувствовал, что дети не сводят с него глаз. Они забудут об этом, говорил он себе. Дети привыкают ко всему. Это благо, которое дарует нам детство. Шли месяцы, и Генри начинало казаться, что это действительно так, потому что никто из них больше не заговаривал о возвращении домой. Они успокоились, решил он, и, поскольку ему хотелось так думать, он их ни о чем не спрашивал, боясь, что они начнут говорить, как им плохо. Месяцы превратились в год, потом прошел еще один, и, если не считать редких визитов в Сонби и Летарог, они не покидали лондонского дома. Девочки посещали классы, Хэла отвезли в школу, малютка Лизет училась говорить и ходить, припадая на свою изуродованную ногу, которая у нее не распрямлялась. Генри, беспокойный, неуверенный в себе, чувствовал, что детям нужна большая близость, большая заинтересованность в их жизни, чем то, что он мог им дать, и поэтому, чтобы избавиться от чувства вины, он дарил им подарки, понимая, что от этих подарков он не становится им ближе. Когда в семьдесят четвертом году пришло письмо от матери - это было соболезнование по поводу смерти тети Элизы, - в котором мать снова просила денег, еще больше, чем обычно, Генри внезапно решил поехать в Ниццу и навестить ее. Генри не виделся с матерью почти семь лет. Может быть, ему удастся, наконец, уговорить ее вернуться домой и поселиться с ними. Ведь ему так тоскливо, он одинок и душой, и телом, ведь Молли, хотя ей уже пятнадцать лет, еще слишком молода, чтобы стать ему настоящим другом и товарищем. Мысль о матери, такой веселой, остроумной и очаровательной, казалась ему особенно приятной после семилетней разлуки. Она и только она поймет, как бесконечно он одинок, поймет, что это невыносимое чувство не проходит, несмотря на годы, а только усиливается. Он уехал во Францию на следующий день, после того, как благополучно доставил Хэла в Итон. В Ницце сияло солнце, воздух сверкал, согретый его лучами. Генри подозвал носильщика и, получив багаж, отправился на поиски фиакра, который мог бы доставить его на виллу. Матушка даже и не подумала встретить его на вокзале. Она, должно быть, забыла, что он приезжает. Было приятно ехать по широкой улице, смотреть на гуляющих людей. Кучер свернул с аллеи, идущей вдоль берега, и фиакр, выехав из города, пробирался теперь по узким извилистым улочкам. Раз или два ему пришлось спросить дорогу. Наконец они попали на Rue de Lilas*, на которой, кстати сказать, не было ни одного кустика сирени, и остановились возле маленькой виллы, давно не крашенной и не ремонтированной. Калитка висела на одной петле. Когда Генри ее открыл, раздался резкий звонок, и в доме дружно залаяли две собаки. К дверям, однако, никто не подошел. Кучер сложил вещи у дверей и ждал. [* Сиреневая улица (фр.).] Генри обошел виллу вокруг к черному ходу. Задняя дверь тоже была заперта, а внутри продолжали лаять собаки. Генри вернулся к парадной. - Никого нет, - сказал он кучеру. Он почувствовал, что из окна соседней виллы за ним наблюдает какая-то женщина. Он обернулся и снова подергал ручку двери, пытаясь ее открыть. Адресом он не ошибся, это был тот самый дом, потому что через стеклянную дверь можно было видеть гостиную и фотографию Джонни на камине. Потом он услышал голос: - Посмотрите под плиткой около двери, ключ может быть там. На веранде соседней виллы стояла женщина. Ей было лет сорок шесть, и она была довольно красива - у нее были седеющие волосы и удивительно синие глаза. Ее, по-видимому, забавляла вся эта ситуация. - Благодарю вас, - сказал Генри, приподнимая шляпу. - Меня, по-видимому, не ожидали. Он наклонился, пошарил под отвалившейся плиткой и нашел ключ. Поднял его и показал женщине. Она рассмеялась и пожала плечами. - Я так и думала, что ключ или там или в цветнике, - сказала она. - Миссис Бродрик не очень-то аккуратна, она прячет его в разных местах. Генри снова ее поблагодарил, и, расплатившись с кучером, внес вещи в дом. Собаки выскочили из гостиной и стали обнюхивать его ноги. В доме было душно, все окна были закрыты. В комнате все пропахло собачьим запахом. В углу стояла миска с едой для них, на полу валялось раскрошенное печенье. В щербатых вазах засыхали цветы. На покрытых пятнами стульях и диванах были вмятины в тех местах, где обычно лежали собаки. На столе стояла чашка, из которой, судя по осадку, пили кофе. Рядом с ней лежала матушкина туфля, другая валялась под стулом. В невычищенном камине оставались зола и холодные угли. Из гостиной Генри прошел в столовую. Этой комнатой, по-видимому, никогда не пользовались. Матери приносили еду в гостиную на подносе. Кухня была завалена немытой посудой, в ведерке для угля лежали овощи, принесенные с рынка. Генри пошел наверх в спальню. На незастеленной кровати и по всей комнате были разбросаны платья, нижние юбки и всякая другая одежда, а на краю кровати все еще стоял поднос с остатками завтрака. В том же коридоре располагалась комната для гостей, предназначенная, по всей видимости, для него. На кровати лежали аккуратно сложенные простыни, однако постель не была постлана. Он снова спустился вниз и стоял, глядя на запущенный садик; сердце его наполняли тоска и уныние. Он все-таки не представлял себе, что это будет так печально. Собираясь сюда, он рисовал себе совсем другие картины. Англичанка все еще стояла на своей веранде, она поливала цветы в горшке. Ее домик выглядел чистеньким и аккуратным, ничего похожего на жалкую обшарпанную виллу его матери. Женщина услышала его шаги и обернулась, посмотрев на него через плечо. - Вы нашли все, что нужно? - весело окликнула его она. Генри вдруг решил поделиться с ней своими затруднениями. - Послушайте, - сказал он, подходя к ее веранде. - Вы знакомы с моей матерью? Женщина нерешительно помолчала, стягивая с рук садовые перчатки. - Мы улыбаемся, здороваемся друг с другом, иногда болтаем через изгородь, - сказала она. - Но в доме я никогда не бывала. Дело в том, что миссис Бродрик почти не бывает дома. Вы, должно быть, ее сын? Вы очень на нее похожи. Она посмотрела на него с нескрываемым любопытством и снова улыбнулась. - Моя фамилия Прайс, - сказала она, протягивая ему руку через кусты. - Аделина Прайс. Вы, может быть, слышали о моем муже - генерале Прайсе из индийской армии. Он умер три года тому назад, и с тех пор я живу здесь. Могу я вам чем-нибудь помочь? Приготовить чай или что-нибудь еще? Это так грустно - приехать в пустой дом. - Мне бы хотелось, чтобы вы зашли и посмотрели, что тут делается. Да, я Генри Бродрик. Матушка должна знать о моем приезде, я нашел у нее на письменном столе свое письмо, оно было распечатано. Миссис Прайс спустилась с веранды и прошла через калитку. - У вашей матушки есть горничная, она приходит два или три раза в неделю, - сказала она. - Я видела, как она входит через черный ход. Настоящая неряха. Я бы ни за что не взяла такую в служанки, даже если бы мне заплатили. Сегодня, наверное, не ее день. Они вместе вошли в дом. Генри смотрел на ее лицо. Она оглядела всю комнату критическим взглядом своих синих глаз, начиная от увядших цветов и кончая грязной чашкой. - Хм-м, - сказала она. - Настоящий свинарник, верно? Напоминает некоторые квартиры наших женатых офицеров в Индии. Эти жены боялись меня больше, чем моего мужа. Им не нужно было два раза повторять одно и то же. Давайте-ка посмотрим другие комнаты. Вы знаете, мистер Бродрик, в этом доме не убирали по крайней мере неделю. Никогда не видела такого безобразия, даже в Индии, а это кое о чем говорит. Простите меня, пожалуйста, за откровенность, но скажите мне, ваша матушка сильно нуждается? Неужели у нее не хватает средств на то, чтобы нанять приличную служанку? Стальные синие глаза смотрели прямо на него, не отрываясь. Генри пожал плечами. - Нет, - коротко ответил он. - У нее есть все, что необходимо. Я ничего не могу понять. Все это просто отвратительно. Миссис Прайс прошла обратно в гостиную. Она посмотрела на фотографию Джонни на камине. Провела пальцем по рамке и показала его Генри. Палец был черным от пыли. - Мне кажется, - сказала она, - что миссис Бродрик принадлежит к тем женщинам, которым все безразлично. Я-то никак не разделяю такую точку зрения. Послушайте, вы сейчас пойдете ко мне и выпьете со мной чаю, а я пошлю сюда свою девушку, и она тут все как следует уберет. Нет-нет, не возражайте, она сделает это с удовольствием, а мне будет приятно иметь гостя к чаю. Пойдемте со мной и не думайте больше об этом. Я извинюсь перед миссис Бродрик, когда она придет. Генри пошел за ней в соседний дом, пытаясь вежливо протестовать, повторяя, что он и думать не может о том, чтобы причинить ей такое беспокойство. Миссис Прайс только отмахнулась. Он не должен спорить. Он должен сесть и пить чай. Генри рассмеялся. - Мне кажется, это вам следовало быть генералом, - заметил он. - У нас многие так говорили, - отозвалась она. - А теперь сядьте спокойно в это кресло, поставьте ноги на скамеечку и попробуйте моего варенья из гуавы. Чай могу рекомендовать особо: его мне специально присылают из Дарджилинга. Воду я всегда кипячу сама. Ни одной служанке нельзя доверить заваривание чая. Как приятно сидеть, и чтобы вокруг тебя хлопотали, думал Генри. Она оказалась права, чай был великолепен, так же, как и варенье из гуавы. В комнате все было аккуратно и чисто прибрано. На столике лежали газеты и журналы из Англии. Какой контраст по сравнению с соседним домом! Он начал говорить, рассказав миссис Прайс о себе и о своих детях. В ее быстрых движениях, веселой приветливой манере себя вести было что-то очень разумное и ободряющее. Она была остроумна, ее меткие замечания показывали, что она неглупа. - С вами, конечно, не очень-то считаются, - сказала она. - И не возражайте. Люди всегда готовы злоупотребить добротой одинокого человека. А вы не поддаетесь. Все, что угодно, лишь бы мне было спокойно. Все вы, мужчины, похожи один на другого. - Признаю, я не очень часто указываю своим детям, как им следует поступать, - засмеялся он, - а когда я это делаю, Молли начинает спорить и настаивать на своем. Мы, Бродрики, обожаем спорить, это у нас фамильная черта. - Я бы никогда не допустила, чтобы мне возражала пятнадцатилетняя девица, - заявила миссис Прайс. - Вы, конечно, ее избаловали, да и всех остальных тоже. Хорошо еще, что мальчика отправили в Итон. Там из него быстро выбьют всякие глупости. А девочкам давно пора расстаться с гувернанткой. Я всегда считала ошибочным держать подолгу старых слуг. Они забирают много воли, а дети их совсем не слушаются. - Мисс Фрост живет у нас уже много лет, - сказал Генри. - Мне кажется, Молли и Кити очень огорчились бы, если бы пришлось с ней расстаться. - Просто при ней они делают, что хотят, вот и все. Беда в том, что вы сентиментальный человек, и чтобы это скрыть, смеетесь и притворяетесь циником. Она посмотрела на него через стол и улыбнулась. Эти синие глаза действительно очень проницательны. - Я слишком много говорю о себе, - сказал он, глядя на нее. - Уже почти семь часов, а матушки до сих пор нет. Что, если нам с вами поехать в Ниццу и пообедать? Теперь ваша очередь рассказывать о себе. Миссис Прайс покраснела и от этого помолодела сразу на несколько лет. Генри стало забавно. Ей, должно быть, не приходилось обедать в ресторане или в гостях с тех пор, как умер ее муж. - Пожалуйста, поедемте, - уговаривал он, - вы доставите мне большое удовольствие. Она поднялась наверх переодеться и вернулась через двадцать минут в черном платье и меховой мантилье, великолепно оттенявшей ее седеющие волосы. Выглядела она, действительно, великолепно. Генри тоже переоделся, вернувшись для этого на виллу матери. Дом блистал чистотой - его вымыла и вычистила служанка миссис Прайс. В его комнате тоже было убрано, и постель постелена. Генри был исполнен благодарности. Слава Богу, что она выглянула из окна, думал он. Если бы не она, я бы, кажется, сел на первый же поезд и уехал домой. Они дошли до угла улицы, окликнули фиакр и поехали обедать в один из больших отелей на набережной. - Это такое для меня удовольствие, - говорила она. - Я здесь веду очень спокойный и уединенный образ жизни. Вот в Индии у нас было много развлечений, и я без этого скучаю. - Вам следовало бы поселиться в Лондоне, - сказал он, - а не забираться сюда, в такую глушь. Она сделала выразительный жест, потерев большой палец об указательный, и посмотрела на него. - Вдовья солдатская пенсия не так уж велика, мистер Бродрик, - сказала она. - Здесь на эти деньги я могу позволить себе больше, чем в Лондоне... Посмотрите-ка на эту распутницу. Почему француженки так сильно красятся? - Я думаю, потому, что от природы они не так красивы, как вы, англичанки, - галантно провозгласил Генри. - Пойдемте, я угощу вас обедом, самым лучшим, какой только может предложить Ницца. Было очень приятно, решил он, сидеть за обеденным столом напротив женщины, бесспорно привлекательной и оживленной, которая, к тому же, с удовольствием ела и пила вино и вообще была весьма приятным компаньоном. Ресторан наполнялся людьми, оркестр в уголке зала играл легкую классическую музыку, которую Генри знал и любил. Он уже много лет не испытывал такого удовольствия. - Это гораздо приятнее, чем есть в матушкином доме яйцо и овощи из угольного ведра, - сказал он. - Вы мне испортите аппетит, - сказала миссис Прайс, притворно вздрогнув. - Моя горничная уже рассказала мне, что она обнаружила в кладовке, но вас я пощажу. После того, как они выпили кофе и послушали музыку, Генри предложил заглянуть в казино. - Не будем отставать от всех, раз уж мы здесь оказались, - сказал он. Ночь была тихая и теплая. Генри насвистывал мелодию из "Риголетто", подсаживая миссис Прайс в фиакр. - Вы знаете, - сказал он, - когда я сегодня днем стоял у дверей этой виллы, настроение у меня было ужасное. Это был поистине неприятный момент. - Понимаю, - отозвалась она. - Бедняжка, мне было так вас жалко. А как сейчас ваше настроение? - Лучше, чем оно было в течение многих месяцев, - сказал он, - и я вам за это очень благодарен. Она снова покраснела, рассмеялась и перевела разговор на другое. В казино было много людей, и они медленно двигались среди толпы, прокладывая себе путь из одной комнаты в другую. Яркие лампы, не защищенные абажурами, давали резкий свет; монотонно звучал бесстрастный голос крупье, позвякивал шарик рулетки. Они наблюдали за игрой, заглядывая через плечи людей, стоявших перед ними. Было безумно душно. - Я бы долго такого не выдержал, - сказал Генри своей спутнице. - Какая пустая трата времени, и ведь это каждый день! - Ужасно! - согласилась она. - У меня уже через час разболелась бы голова. Они перешли в другую комнату. Оттуда, смеясь, выходили два человека. - Но это же обычная история, - говорил один из них. - Она постоянно устраивает крупье ужасные скандалы, когда он ей говорит, что она проиграла. Кажется, она живет здесь уже много лет. - И что, ее никогда отсюда не выгоняют? - По-моему, иногда это случается, когда она уж слишком разойдется. Когда Генри и миссис Прайс подошли поближе к столу, они заметили, что многие смеются, а те люди, что стояли у стен, протискиваются вперед, чтобы лучше видеть. Крупье спорил с какой-то женщиной, объясняя ей что-то на ломаном английском языке, а она пыталась его перекричать сначала по-французски, а потом по-английски. - Но, мадам, - говорил крупье, - неужели вы хотите, чтобы я позвал полицейского? Я не могу допустить, чтобы мне все время мешали. Женщина кричала во весь голос. - Это безобразие, все ваше заведение нужно уничтожить! Ваша дирекция отбирает у меня деньги мошенническим образом. Я вас все время на этом ловлю. В нашей стране вас бы за это просто застрелили, и вы этого вполне заслуживаете. Вы у меня еще попляшете. Я знакома с членами парламента, мой родственник - граф Мэнди. Раздался взрыв смеха - это она бросила в голову крупье свою муфту и перчатки. К ней подошел человек в форменной одежде и схватил ее за руку. - Отпустите меня! - кричала она. - Как вы смеете ко мне прикасаться? Лоснящаяся бархатная мантилья, облако седых волос, высокомерный наклон головы - все это было так знакомо. Служитель подтолкнул Фанни-Розу, чтобы она шла вперед, она споткнулась, выронила сумочку, и по полу покатились фишки и несколько монет. - Идиот, медведь косолапый! - кричала она. - Что ты делаешь, черт тебя побери? И тут она увидела сына, который стоял прямо перед ней. Секунду они были недвижимы, просто смотрели друг на друга, потом Генри обратился к служителю. - Эта дама - моя мать, - сказал он. - Я сам о ней позабочусь. Человек отпустил руку Фанни-Розы. Люди, собравшиеся вокруг стола, смотрели на них и перешептывались. Крупье пожал плечами и снова запустил рулетку. "Faites vos jeux*. Игра продолжалась. [* Делайте ставки (фр.).] Генри нагнулся, подобрал с пола и отдал матери сумочку, фишки и деньги. - Все в порядке, не беспокойся, - говорил он, - мы с миссис Прайс отвезем тебя домой. Она, по-видимому, не понимала, что происходит. - Но я совсем не хочу ехать домой, - протестовала она, глядя то на одного, то на другую. - Я еще не попытала счастья за другими столами. Если я перейду в другой зал, все изменится. - Нет, - сказал Генри. - Уже поздно. У меня сегодня был утомительный день. Я хочу лечь спать. Он взял мать под руку и двинулся к двери. Она все оглядывалась через плечо на игорные столы. - Терпеть не могу этого крупье, - говорила она. - Уверена, что он стакнулся с администрацией, у них есть свои способы направлять шарик. Ты должен написать об этом в газеты, Генри. Ты такой умный, ты знаешь, как это делается. Всю дорогу до лестницы у выхода из казино она непрерывно говорила, обвиняя здешнюю администрацию, уверяя Генри и миссис Прайс, что всему штату было дано распоряжение помешать ей выигрывать. - Несколько раз именно так и случалось, - продолжала она, когда они уже ехали в фиакре. - Мне исключительно везло, я просто не могла ошибиться, и вдруг, внезапно, все обернулось против меня. Конечно же, это было сделано нарочно. Они ужасно боятся, как бы кто-нибудь по-настоящему не выиграл. Но я твердо решила им не поддаваться. Это дело принципа. Генри, дорогой мой, как я рада тебя видеть! Как глупо, что я забыла, когда ты приезжаешь. Надеюсь, в доме все было в порядке? Я и не знала, что ты знаком с миссис Прайс. Завтра мы должны все втроем отправиться в казино и попытать счастья. У миссис Прайс счастливое лицо, я уверена, что мы загребем кучу денег. Она продолжала болтать, задавая вопросы и не дожидаясь на них ответа. Генри, не оборачиваясь, смотрел все время в окно, держа мать за руку. Миссис Прайс ничего не говорила. Теперь-то он понял, понял с горечью и грустью, всю историю последних нескольких лет. Он представил себе ее жизнь: напускную веселость, жалкий флаг мужества, которым она размахивала. И день за днем, месяц за месяцем, из года в год этот ужас затягивал ее все глубже и глубже, так что теперь она была одержима - душой и телом ее завладела одна идея, разум ее пошатнулся, оставив только крошечный лоскутный коврик воспоминаний, который не давал ей ничего, а только еще больше ее запутывал. Кто в этом виноват? Как это случилось? Кого можно в этом винить? Ответа на эти вопросы не было, а сердце его разрывалось от боли и жалости. Фиакр подъехал к воротам виллы. Фанни-Роза неловко попыталась открыть калитку. Собаки в доме подняли лай. - Полно, успокойтесь, миленькие вы мои, - приговаривала Фанни-Роза. - Мамочка уже пришла, а вместе с ней - ваш братец Генри. Она пошла по дорожке к дверям. Генри обернулся к Аделине Прайс. - Простите меня, - начал он. - Ради Бога... - О, пожалуйста, не извиняйтесь, - сказала она. - Для вас это было гораздо большим потрясением, чем для меня. Если утром я смогу вам чем-нибудь помочь, не стесняйтесь, заходите. Лично я считаю, что наилучшим выходом было бы поместить ее в соответствующее заведение. Там ей будет обеспечен настоящий хороший уход. Я хочу сказать: нельзя же оставить ее в таком положении, верно? - Верно, - согласился Генри. - Нельзя. - Сейчас вам нужно лечь спать и как следует отдохнуть, а утром вы все обдумаете. Но, несмотря ни на что, обед доставил мне большое удовольствие. Спокойной ночи. Она повернулась и пошла к своей вилле. Генри уныло побрел по дорожке к дверям. Мать он нашел в гостиной. Стоя на коленях, она играла с собаками. - Значит, мои глупые сыночки соскучились по своей старой мамочке? - приговаривала она. - Но ведь мама оставила своим мальчикам вкусный обед, а его кто-то убрал. Наверное, эта дура-служанка, хотя я всегда наказываю, чтобы она ничего не трогала в гостиной. Генри, котик мой, у тебя встревоженный вид. Что-нибудь случилось? - Нет, дорогая, но я хочу, чтобы ты легла спать. - Я и собираюсь. Но сначала я должна поцеловать своих мальчиков и пожелать им спокойной ночи. Я всегда это делаю перед сном. Постелила тебе горничная постель? Я достала чистые простыни, но у меня ужасное подозрение, что я забыла их проветрить. - Нет-нет, все в порядке. Она стояла в дверях своей спальни. Служанка миссис Прайс там тоже убрала, так же, как и внизу. Платья были аккуратно сложены, постель приготовлена. Мать, по-видимому, не заметила, что здесь что-то было сделано. Она смотрела прямо перед собой, покусывая ноготь. Генри показалось, что на нее нахлынули воспоминания, потревожив ее шаткий ум; она вдруг показалась такой одинокой, такой чужой всем на свете. - Маменька, дорогая моя, - сказал он, - расскажите мне, пожалуйста, что с вами происходит? Она улыбнулась и потрепала его по щеке. - Милый Генри, - сказала она. - Всегда-то он обо всех заботится. Я просто думала, как это странно, что за весь вечер ни разу не вышла девятка. Ну просто ни разу. А я все время ставила только на нее. 6 Он сидел в гостиной Аделины Прайс, перелистывая журналы, полученные из Индии. Иллюстрации ничего ему не говорили, а слова еще того менее. Он посмотрел на часы, стоящие на камине. Разве ей еще не пора вернуться? Ей было назначено на три часа. Он встал и начал ходить по комнате. Вошла горничная и накрыла на стол к чаю. Свеженарезанный хлеб, масло, кресс-салат, только что испеченные ячменные лепешки; вазочка с вареньем из гуавы; и, наконец, сверкающий серебряный чайник. Он услышал звук колес на дороге. Выглянул в окно и увидел Аделину Прайс, которая вышла из фиакра и расплачивалась с кучером. На чай она, должно быть, дала ему недостаточно, потому что он начал ворчать. - Больше вы ничего не получите, любезный, - весело проговорила она. - И не пытайтесь пробовать на мне свои штучки. Не на таковскую напали. Она помахала Генри рукой и весело направилась по дорожке к дому. - Все они одинаковы, - сказала она. - Воображают, что если я англичанка, то, значит, сама печатаю деньги. Чай уже готов? - Да, - сказал он. Миссис Прайс вошла в комнату, снимая на ходу перчатки. На ней было серое платье, простое, но весьма элегантное. Она была очень красива. - Ну что же, все прошло вполне благополучно, - сказала она. - Доктор такой приятный человек, он отлично разобрался в ситуации. Это естественно, ведь через его руки прошло немало таких случаев. Никакого лечения против этого нет, сказал он. В особенности в возрасте вашей матушки. Он считает, что мы поступаем совершенно правильно. Она зажгла спичку и поднесла ее к фитильку горелки. Чайник зашумел. Аделина Прайс потянулась за хлебом с маслом и, нахмурившись, взглянула на салат. - Зачем только эта девица его подала? - недовольно заметила миссис Прайс. - Знает же, что я никогда его не ем. Здесь, во Франции, никогда нельзя ни в чем быть уверенной. Вы его тоже не ешьте. За этими служанками нужен глаз да глаз. - Расскажите еще об этом заведении, - попросил Генри. - Что оно собой представляет? - О, там очень мило. Большой сад, цветы, деревья. В саду я видела людей. А для нее я выбрала самую комфортабельную комнату, поскольку вы сказали, что денег жалеть не нужно. Она стоит на тридцать франков дороже, но я думаю, вы не будете возражать? - Боже мой, конечно, нет. - Они, разумеется, не допустят там никакого беспорядка, вроде того, что здесь, у нее в доме, - сказала миссис Прайс. - У них есть определенные правила, и это одно из них. Администрацию нельзя за это осуждать. Там такая чистота, такой порядок - полы так и сверкают, на них можно есть, как на столе. Все сестры и сиделки в симпатичных зеленых форменных платьях, это придает опеределенный жизнерадостный эффект. Меня познакомили с той, что будет приставлена к вашей матушке. Весьма благоразумная особа, у нее такое приятное выражение лица. - А они знают, понимают, почему ее туда помещают? - О да, конечно, и они, знаете ли, так ловко придумали: ей разрешат играть в рулетку, если она захочет. У них есть для этого специальная комната. Все, конечно, понарошку, там нет никаких денег, ничего такого. Но она этого не поймет. Их новые методы весьма оригинальны. Генри встал со своего кресла и снова подошел к окну. - Разве вы не хотите чаю? - спросила миссис Прайс. - Как можно утверждать, что она не поймет? - спросил он. - Ведь она же окончательно лишилась рассудка. Она увидит, что все это обман и что ее держат в тюрьме, пусть даже такой роскошной. Миссис Прайс продолжала наливать чай. - Ей скажут, что это отель, - объяснила она, - и что он принадлежит казино, нечто вроде его придатка. Все будет в порядке, я договорилась с доктором. Он скажет, что вы за нее беспокоитесь, считаете, что ей трудно жить одной, и потому устроили ее в этом отеле. Он уверяет, что не пройдет и нескольких дней, как она успокоится и будет счастлива и довольна. Генри беспокойно схватился за книгу, но тотчас снова ее отложил. - Если бы я только был уверен, что поступаю правильно, - сказал он. - Мне кажется, ей совсем неплохо жилось на этой вилле, как бы грязно и непривлекательно там не было. И мне совсем не жалко денег, которые она проигрывает в казино, если она при этом счастлива, если это отвлекает ее от мысли... Аделина Прайс задула огонек, горевший под чайником. - Разумеется, если вы так думаете, то не стоит помещать ее туда, - сказала она. - Однако мне казалось, что после всего того, что вы пережили за последние десять дней, вам следовало бы понять, что это самое разумное решение. Вы же не хотите, чтобы ее снова и снова вышвыривали из казино, как это случилось пять дней тому назад? А потом, ей же ни в чем нельзя верить. Она бесконечно всех обманывает, лжет на каждом шагу. Сказала же она в прошлый вторник, что идет спать, а потом мы обнаружили, что она снова отправилась туда. Конечно, если вы хотите, чтобы дело кончилось полицейским участком, это ваше дело. Все идет именно к тому, я вас уверяю. Генри снова бросился в кресло. - Вы правы, - сказал он. - Я понимаю, что вы правы. И все-таки, это ужасно больно - принять такое решение. Боже мой, моя мать! Она была такая милая, такая веселая, просто душечка. Не могу вам объяснить, что я испытываю, как мне тяжело. Аделина Прайс налила ему чаю. - Полно, - сказала она. - Выпейте чаю. После хорошей чашечки чая всегда чувствуешь себя лучше. И мужчин это тоже касается, не только женщин. Уверяю вас, ваша мать будет чувствовать себя прекрасно в этом месте. Она заведет друзей, будет рассказывать им о прошлом, а вы можете ехать домой, зная, что она в надежных руках, и что для нее делается все необходимое. Ах да, они спрашивали меня, не хотите ли вы, чтобы ей давали по вечерам вина. За это, разумеется, придется платить особо, так же, как и за то, чтобы в камине в холодные ночи разжигали огонь. Счет вам будут посылать каждый месяц, или вы можете платить через банк, это избавит вас от хлопот. Она помазала свой кусочек хлеба вареньем из гуавы. - Вся эта история причинила вам так много хлопот, - сказал Генри, глядя на нее. - Я, право, не знаю, что бы я без вас делал. Все это напоминает какой-то кошмар. Аделина Прайс улыбнулась. - Мужчины так беспомощны в критической ситуации, - сказала она. - Мой муж был точно такой же. Он терялся, не мог ничего предпринять, когда возникали затруднения. В первый же момент, как только я увидела, что вы не можете открыть дверь виллы в день вашего приезда, я сразу же поняла, что вы за человек. Я очень рада, что выглянула в это время в окно и увидела вас. И я не могу понять, как это вы прожили эти несколько лет без всякой помощи и заботы. - Я и сам не знаю, - отозвался Генри. - Плыл, наверное, по течению. Единственное, что я могу сказать: мне было чертовски одиноко. - Мне тоже одиноко, - сказала она, - но несколько в другом смысле. И во всяком случае, у меня всегда было достаточно дел. Слава Богу, я никогда не принадлежала к числу людей, которые постоянно ноют и жалуются. Я всегда считала, что таким людям не достает характера. - Она составила на поднос все, что стояло на столе, и позвонила горничной. - Я надеюсь, что не слишком много на себя беру, - сказала она, - но доктор согласился со мной в том, что чем скорее мы поместим вашу матушку в "Приют", тем лучше. Я вполне понимаю, как тягостно было бы для вас заниматься этим делом, и готова взять все на себя. Я человек более или менее посторонний, и для меня это не будет связано с эмоциями. Так вот, если вы не возражаете, я сейчас пройду к ней на ее виллу, помогу ей собрать то немногое, что ей понадобится, найму экипаж и отвезу ее в "Приют". Я ей объясню, что мы поедем в отель, который является частью казино, и я уверена, что все сойдет гладко, и она не станет противиться. Я скажу, что вам пришлось куда-то уехать, но что утром вы ее навестите, чтобы узнать, все ли у нее в порядке и не нужно ли ей чего-нибудь. Я думаю, так будет лучше всего, как вам кажется? Миссис Прайс снова ему улыбнулась, она так ловко всем распорядилась, так мастерски разрешила все его затруднения, что он почувствовал себя совершенно беспомощным и понял, что во всем теперь зависит от того, что найдет нужным она. - Не знаю, - в отчаянии проговорил он. - Я потерял способность соображать. Что бы я ни решил, через пять секунд мне кажется, что решение неправильное. - Не тревожьтесь, - говорила она. - Предоставьте все мне. А вы поезжайте-ка и закажите обед. Я отвезу ее в "Приют", а потом мы с вами встретимся в ресторане. Вам, по крайней мере, будет чем заняться. Она подала ему шляпу и трость и подтолкнула к дверям. - Вы совсем как ребенок, - сказала она. - Мне кажется, вы мне не вполне доверяете. - Напротив, - возразил он, - я безоговорочно вам доверяю, одобряю все, что вы делаете. - В таком случае, ступайте, - велела она, - и не надо предаваться унынию. Генри, как автомат, машинально прошел по дорожке и спустился по извилистым улицам к набережной. Он был, как во сне, дома казались ему призрачными, а люди были похожи на привидения. Ницца сразу стала чужой, незнакомой и враждебной. Шок, который он получил, узнав о пагубной страсти матери, показал ему во всей своей неприглядности то, что у его собственной жизни тоже не было твердой основы. Он чувствовал свою незащищенность. Ни в чем не было прочности и уверенности. Даже дети, оставшиеся в Лондоне, казались нереальными. Они все эти годы плыли вместе с ним по волнам жизни, словно маленькие призраки. С того самого момента, как он закрыл на замок Клонмиэр и вместе с ним прошлое, в его жизни не оставалось ничего живого, реального. Слушая однообразный плеск во