- Говорят, она неутомима. Правда, сам я не пробовал попытать счастья.
     Синьорина Катти  резким голосом  велела ему снять  несколько книг  с ее
стола.  Я  спрятал лицо  в  огромный гроссбух. Прошел час.  Ровно  в  семь я
подошел к  столу синьорины Катти и, выслушав сухое уведомление о том, что на
сегодня  моя  работа  закончена,  отправился  в  регистрационное бюро.  Тони
последовал  моему примеру, и  мы вместе  направились  через притихший двор к
выходу из дворца.
     Перед парадной лестницей, ведущей к герцогским покоям на  втором этаже,
я задержался. Везде ярко горел свет, и откуда-то сверху до меня долетал звук
голосов.
     -- Что там такое? Разве дворец не закрывается в четыре часа?
     --  Да,  для  посетителей,   --   ответил  Тони,   --  но  председатель
художественного совета может приходить и уходить, когда  пожелает. К тому же
сейчас он занимается подготовкой фестиваля.
     У боковой двери сидел дежурный смотритель. Мы попрощались с ним и вышли
на пьяцца Маджоре.
     -- Фестиваля? -- переспросил я.
     --  Ну  да, неужели вы о нем  ничего не знаете? Это  наш великий  день.
Фестиваль учредил  ректор  профессор  Бутали, чтобы сделать  наш университет
более известным,  но  сейчас  это  гордость  всего  Руффано,  люди приезжают
издалека. Студенты  дают  замечательное  представление.  В прошлом  году оно
состоялось здесь,  во  дворце. -- Тони  обмотал вокруг шеи шарф  и свернул к
прислоненному к стене мотороллеру. -- Идете на свидание? Если нет,  моя Диди
вас пристроит.  Она  работает в  керамических  мастерских,  но знает  многих
студенток с Э. К., там есть прехорошенькие.
     -- Э. К.?
     -- Факультет экономики и коммерции. Три года, как открылся, но по числу
студентов  скоро  обгонит  все  остальные  факультеты.  Большинство  из  его
студентов живут  в  городе или  приезжают  на занятия из  других мест - -  в
том-то и штука! Они не ютятся в студенческих общежитиях, как остальные.
     Он улыбнулся и завел свою машину. Сквозь рев мотора я крикнул,  что мне
надо  зайти в  управление,  чтобы записаться  и  найти место для ночлега. Он
махнул  мне  рукой и  рванул с места. Я смотрел ему вслед с таким  чувством,
будто  мне, по  крайней мере,  лет  сто.  Всякий, кому за  тридцать, молодым
кажется дряхлым стариком.
     Я направился к  зданию университета. Войдя в вестибюль,  увидел дверь с
надписью  <Регистрационное  бюро>  и рядом  с  ней окно,  за  которым  сидел
дежурный.
     --  Моя  фамилия  Фаббио.  --  Я  протянул удостоверение  личности.  --
Библиотекарь синьор Фосси просил меня зайти к вам.
     -- Да, да...
     Казалось, он уже знал обо мне и без дальнейших вопросов что-то вписал в
свою  книгу.  Затем протянул мне пропуск и  анкету  для  подписи.  И  список
адресов.
     -- Ищите комнату по этому  списку,  --  сказал  он.  --  С тех, кого мы
посылаем, берут меньшую плату.
     Я поблагодарил и уже собирался уйти, но немного помедлил.
     -- Между  прочим, вы не скажете, кто живет  в доме  номер восемь по виа
деи Соньи?
     -- Восемь? -- переспросил дежурный.
     --  Да, -- сказал я, -- дом за  высокой стеной и  с  одним-единственным
деревом в маленьком саду.
     --  Это  дом ректора,  -- ответил  он,  пристально глядя  на  меня.  --
Профессора Бутали.  Но  сейчас  он болен и его нет  в городе. Он  в Риме,  в
больнице.
     -- Да, мне это известно, но я не знал, что он живет на виа деи Соньи.
     -- Там он и живет. Ректор и  синьора  Бутали уже несколько лет как туда
переехали.
     -- А кто там играет на рояле?
     -- Синьора. Она преподает музыку. Но сомневаюсь,  что она сейчас  дома.
Она в Риме вместе с профессором.
     -- Днем я проходил мимо  этого дома, и мне  показалось, что там  кто-то
играет на рояле, -- сказал я.
     -- Значит, она вернулась, -- сказал он. -- Я могу и не знать.
     Я  попрощался  и  вышел. Итак... сам ректор  оказал  честь моему  дому,
избрав его своей резиденцией. В прежние времена глава университета жил рядом
со студенческим  общежитием. Очевидно, продавец открыток и флажков был прав,
сказав,  что  в городе многое  изменилось  и  что  с  нашествием мальчиков и
девочек,  изучающих  экономику и коммерцию, мой родной  Руффано скоро станет
соперником Перуджи и Турина.
     Спускаясь с холма, я снова прошел мимо герцогского дворца и остановился
под уличным фонарем посмотреть список адресов. Виа Россини, виа 8 Сеттембре,
виа  Ламбетта... нет, слишком близко  к студентам.  Виа Сан  Чиприано... да,
возможно. Виа Сан Микеле... я улыбнулся. Не там ли свила гнездышко синьорина
Карла Распа? Я достал ее визитную карточку. Дом номер 5. В списке указан дом
номер 24. Стоит заглянуть. Я поднял саквояж и пошел вниз по виа деи Соньи.
     Должно  быть,  вчера снегопад  разогнал  по домам все население города.
Сегодня вечером  тоже было  холодно, но звезды  ярко сияли,  и  площадь была
полна народа,  однако, в  отличие  от  дневной  толпы,  которую,  по давнему
обычаю, в основном составляли мужчины средних лет,  теперь повсюду виднелись
молодые  лица. Девушки,  без устали щебеча  и  смеясь, парами  прохаживались
перед  колоннадой;  юноши,  засунув  руки в карманы,  смеясь и  насвистывая,
держались группами, некоторые сидели на мотороллерах. Через несколько  минут
в кинотеатре должен был начаться сеанс,  и сверкающая огнями реклама обещала
страсти под карибскими небесами. <Отель деи Дучи> на противоположной стороне
выглядел заброшенным и до крайности несовременным.
     Я  перешел  через  площадь,  оставив  без   внимания  взгляд  невысокой
рыжеволосой  красотки  -- факультет  экономики  и  коммерции?  -- и, свернув
направо, оказался на виа Сан Микеле. Я отыскал глазами табличку с номером 5.
Перед домом стояла малолитражка. Джузеппе Фосси? Сквозь ставни второго этажа
пробивался свет. Ну что ж... удачи ему. Я пошел дальше, на сей раз в поисках
дома номер 24. Он находился на противоположной стороне улицы, но из его окон
дом  номер  5 был  отлично виден.  Мне  вдруг  стало  весело,  и  я,  словно
школьник-проказник,  решил  обследовать   дом.  Дверь  была  не  заперта,  в
вестибюле горел свет. Я заглянул в свой список...  Синьора Сильвани. Я вошел
и  осмотрелся.  Везде было чисто --  следствие недавнего  ремонта,  -- и  из
невидимой  мне  кухни доносился соблазнительный  запах. Кто-то бежал вниз по
лестнице. Оказалось, девушка лет двадцати с мелкими чертами лица и огромными
глазами сказочной феи.
     -- Вы ищете  синьору Сильвани? -- спросила девушка.  -- Она на кухне, я
ей скажу.
     -- Нет,  подождите минутку. --  Мне нравилась атмосфера дома, нравилась
девушка.  --  Этот  адрес  мне  дали  в  университете.  Я  временно  работаю
помощником библиотекаря, и мне  нужна  комната на неделю, на две. Здесь есть
свободные?
     -- Есть одна свободная комната на верхнем  этаже, --  ответила девушка.
-- Но, может быть, она уже заказана. Вам надо спросить у синьоры Сильвани. Я
просто студентка.
     -- Экономика и коммерция? -- спросил я.
     -- Да, как вы догадались?
     -- Мне говорили, что туда принимают только самых хорошеньких девушек.
     Она рассмеялась и, спустившись в вестибюль, остановилась рядом со мной.
Мне  всегда  доставляет удовольствие,  когда девушка  ниже  меня ростом. Эту
можно было принять за ребенка.
     -- А я  и не знала,  -- заметила она. --  Во  всяком случае, мы живые и
всем даем это понять. Так ведь, Паоло? -- По лестнице спустился юноша, такой
же  красивый,  как  и  она.  --  Это  мой брат.  Мы  оба студенты факультета
экономики и коммерции. Мы приехали из Сан-Марино.
     Я пожал руку им обоим.
     -- Армино Фаббио из Турина, хотя работаю обычно в Генуе.
     -- Катерина и Паоло Паскуале, -- в один голос ответили они.
     --  Послушайте, --  сказал я, -- как, по-вашему, стоит мне  снять здесь
комнату?
     -- Конечно, -- сказал юноша. -- Здесь чисто, удобно и  хорошо кормят. -
- Он  тряхнул головой  в сторону  кухни.  --  И не связывают во  времени. Мы
приходим и уходим, когда хотим.
     -- К тому же мы компания покладистая, -- добавила девушка. -- Кто хочет
заниматься -- занимается, кто хочет  развлекаться -- развлекается. Паоло и я
делаем понемножку и то и другое. Обязательно узнайте про комнату.
     У нее была дружелюбная, приветливая улыбка, у него  тоже. Не  дожидаясь
моего  ответа,  она  громко  позвала  синьору.  Дверь  кухни  отворилась,  и
появилась синьора. Это была плотная женщина средних  лет с высокой грудью  и
огромными бедрами, привлекательная и с первого взгляда располагающая к себе.
     -- Вам нужна комната? -- спросила она. -- Пойдемте посмотрим.
     Синьора  протиснулась  между  мной  и  Паоло  и  стала  подниматься  по
лестнице.
     -- Вот видите, -- рассмеялась Катерина. -- Как все просто. Надеюсь, вам
понравится. А мы с Паоло идем в кино. До встречи.
     Переговариваясь и  смеясь, они  вышли  из дома,  а я следом за синьорой
Сильвани стал подниматься по лестнице.
     Мы поднялись  на последний этаж,  и она распахнула дверь  комнаты. Окна
выходили на улицу. Синьора Сильвани включила свет, я подошел к окну и открыл
ставни: люблю знать, где я нахожусь и что могу увидеть. Я посмотрел на улицу
и  увидел:  малолитражка по-прежнему  стоит  перед домом  номер  5.  Затем я
оглядел комнату. Она была невелика, но в ней имелось все необходимое.
     -- Она мне подходит, -- сказал я.
     --  Хорошо. Тогда  располагайтесь.  Стол  по желанию.  Когда  надумаете
обедать в городе,  предупредите  меня, но  если и забудете,  я  не  обижусь.
Сейчас мы накрываем на стол, если хотите, можете к нам присоединиться.
     Любезный прием,  неофициальная  атмосфера,  никаких вопросов -- все это
меня  вполне  устраивало.  Я  разобрал  свой  саквояж,  умылся,  побрился  и
спустился  вниз. Звук голосов привел меня в  столовую. Синьора  Сильвани уже
восседала во  главе  стола  и  разливала  суп. За столом  сидело  еще четыре
человека: средних лет  мужчина, которого  синьора  сразу отрекомендовала как
своего  мужа, --  такой же дородный  и упитанный, как она,  -- и трое вполне
безобидных  на  вид  студентов,  ни один  из  которых  не  мог  похвастаться
внешностью Паоло.
     --  Наш  новый постоялец, синьор Фаббио, --  объявила хозяйка. -- А это
Джино, Марио и Джерардо. Садитесь и будьте, как дома.
     -- Прошу вас без  церемоний, -- сказал я. -- Меня  зовут Армино. Не так
давно я и сам в Турине готовился к экзаменам на степень бакалавра.
     -- Гуманитарий?
     -- Иностранные языки. Разве я так похож на гуманитария?
     Ответом был взрыв смеха и  дружное <Да!>,  после чего сидевший рядом со
мной Джино  объяснил, что это их дежурная шутка и каждого новичка постояльцы
синьоры Сильвани обвиняют в принадлежности к гуманитариям.
     -- Так  вот,  я  работаю  групповодом  в  туристическом  агентстве.  Но
поскольку  сейчас состою  при  университетской библиотеке,  то, возможно,  и
попадаю в категорию гуманитариев.
     Со всех сторон послышались дружелюбные возражения.
     --  Не  обращайте на них  внимания,  -- улыбнулся хозяин. -- Просто эти
ребята  изучают экономику и  коммерцию и поэтому думают,  что  весь  Руффано
принадлежит им одним.
     --  Но, синьор, ведь  так  оно  и есть, --  возразил один из студентов,
кажется, Джерардо. -- Мы -- свежая кровь университета. Остальные не в счет.
     -- Так говорите вы, -- сказала синьора Сильвани, наливая мне суп, -- но
мы  слышали  и  другое. Потому-то студенты  гуманитарных  факультетов, да  и
кое-кто еще, и считают вас шайкой хулиганов.
     Мой  сосед  Джино объяснил  мне, что факультет  экономики  и  коммерции
процветает.  Дополнительная  плата за  обучение,  которая  поступает  от его
студентов, дает университету возможность тратить гораздо больше,  чем он мог
себе позволить  за всю  свою  долгую  историю.  Отсюда  новые здания,  новая
библиотека.
     --  Без  нас ничего этого не было бы, -- со  страстью в голосе  говорил
Джино. -- И при всем том эти зубрилы с педагогического и гуманитарии воротят
от нас нос, точно  мы дрянь какая-то.  Но мы уже почти обогнали их числом, а
через год-другой и вообще их утопим.
     --  Скажу вам, -- вступил в разговор  Марко, -- что на днях дело дойдет
до драки, и я знаю, кто победит.
     В библиотеке  мой новый приятель Тони назвал  студентов Э.  К.  славной
компанией. Он был прав.
     --  Видите ли,  --  заметил синьор Сильвани,  когда студенты  о  чем-то
заспорили,   --  эти  ребята  не  знали   войны.  Им  надо  выпустить   пар.
Соперничество между факультетами -- один из способов.
     --  Возможно,  и  так,  --  сказал  я. -- Но  не  предполагает  ли  это
отсутствие такта у их профессоров?
     Мой хозяин покачал головой.
     -- Ректор -- прекрасный человек, -- возразил  он. -- В Руффано никто не
пользуется таким уважением,  как профессор Бутали. Но вы же  знаете,  что он
болен.
     -- Да, в библиотеке мне сказали об этом.
     --  Говорят, он чуть  не умер, но сейчас  поправляется.  Да  и  синьора
Бутали -- превосходная женщина.  Их очень-очень уважают.  С тех  пор как его
нет, это  глупое соперничество разгорелось  пуще прежнего, но  стоит ректору
вернуться, оно  прекратится,  уверяю вас. Здесь  во многом  виноваты  старые
профессора, во всяком случае, так поговаривают  в префектуре, где я работаю.
Глава  учебного отдела профессор  Риццио и  его  сестра, директриса женского
студенческого  общежития, --  люди  довольно  ограниченные,  с  устоявшимися
взглядами  и привычками, и  вполне  естественно, что их  возмущает поведение
декана  факультета  экономики  и коммерции  профессора  Элиа.  У  нас  таких
называют <толчками>, уж слишком он самоуверен и к тому же приезжает сюда  из
Милана.
     Воздавая должное  прекрасной  стряпне  синьоры Сильвани, я подумал, что
отвечать  за  целый автобус туристов-иностранцев, наверное, куда проще,  чем
поддерживать мир  между  группами  студентов  вроде тех, что сидят рядом  со
мной. Я не помнил, чтобы в Турине чувствовался такой накал страстей.
     Обед   закончился,  и  наше   небольшое  общество  распалось.  Студенты
отправились  на пьяцца делла Вита,  а  я извинился перед  хозяевами за отказ
присоединиться к ним в  гостиной за кофе и сигаретами. Сильвани - - славная,
приветливая пара, но на этот вечер с меня хватило разговоров.
     Я поднялся в свою комнату,  взял пальто и вышел на улицу. Машина еще не
отъехала от дома номер 5. Молодежь Руффано по-прежнему расхаживала по пьяцца
делла  Вита,  но  гуляющих стало  меньше.  Должно  быть, многие  отправились
смотреть фильм  с Карибским морем, остальные разошлись  по домам и  укромным
темным  уголкам. Я прошел мимо <Отеля деи Дучи> и  стал  спускаться к пьяцца
Меркато.   Слева  высоко  надо  мной  неясно  вырисовывался  западный  фасад
герцогского дворца с двумя возносящимися к небу башнями. Ребенком в этот час
я уже лежал  в постели. Я никогда не видел башни ночью или просто не понимал
их  красоты  и  изящества. Их  силуэт походил на  фантастический театральный
задник, внезапно открывшийся перед изумленным зрителем при подъеме занавеса.
На  первый  взгляд  они  казались  хрупкими, эфемерными. Понимание приходило
позже.  Эти  стены были  реальны,  грозны,  как  стены  настоящей  крепости,
скрывающие за собой смертоносную силу. Башенки над балюстрадой пронзали тьму
подобно  остро  наточенным копьям. Представшая предо  мной красота  покоряла
сердце... и таила угрозу.
     Прямо передо  мной тянулась виа  делле  Мура, окружавшая  весь Руффано,
слева была лестница, ведущая ко дворцу.  Я  решил подняться  по ней, но едва
поставил ногу  на  первую ступеньку, как услышал  топот бегущих ног.  Кто-то
сломя  голову сбегал по лестнице. Спуск был очень крутым, и  быстрый бег мог
закончиться бедой.
     -- Осторожно! -- крикнул я. -- Вы упадете!
     Из темноты вынырнул бегущий человек. Он споткнулся,  и я протянул руку,
чтобы  не  дать ему упасть.  Это был юноша, наверное, студент; он  попытался
вырваться от меня, и я заметил в его глазах неподдельный ужас.
     -- Нет, -- сказал он. -- Нет... Отпустите меня.
     Я выпустил  его руку,  и он, рыдая,  бросился бежать дальше.  Некоторое
время до меня долетал глухой топот бегущих ног.
     Я стал подниматься по лестнице, прислушиваясь и внимательно глядя перед
собой.  Лестницу  освещал один-единственный  фонарь,  и  ступени  были  едва
различимы во тьме.
     -- Здесь есть кто-нибудь? -- крикнул я.
     Никто не ответил.  Я устало добрел до последней  ступени  и  огляделся.
Справа от  меня  тянулась дворцовая ограда, ближайшая из  двух башен зловеще
высилась во мраке. Я  заметил, что  маленькая дверь рядом с всегда  запертым
портиком между башнями открыта.  Около нее кто-то стоял. Я сделал  несколько
шагов в ту сторону, фигура исчезла, дверь бесшумно закрылась.
     Я  прошел мимо безмолвного,  погруженного во  тьму  дворца  и вышел  на
аллею, ведущую к собору и пьяцца Маджоре. Вид испуганного  юноши не на шутку
встревожил меня. Он мог сломать себе шею. Открытая дверь, неподвижная фигура
произвели  на  меня  гнетущее  впечатление, в  них  было что-то  зловещее. Я
перешел  через площадь. Все молчало. Я свернул в боковую улочку,  ведущую  к
виа деи Соньи, и у меня вновь возникло желание взглянуть на мой старый дом.
     Кругом не  было ни души. Какое-то время я  стоял  под стеной,  глядя на
окна дома.  Сквозь  ставни  второго этажа пробивался  свет, но музыки  я  не
услышал. Вдруг со стороны дворца до меня донесся звук шагов.  Я инстинктивно
свернул за угол и стал ждать. Шаги приближались, уверенные, четкие. Если это
преследование, то человек,  который шел за мной, даже  не старался  остаться
незамеченным. Мрачный колокол кампанилы у меня  за спиной пробил десять раз,
и через несколько  секунд его звон подхватили колокола других  церквей. Шаги
смолкли перед дверью  в стене, окружавшей сад и дом. Я выглянул из-за угла и
увидел мужскую фигуру. Как и я, он сперва поднял глаза на дом, затем подошел
к  двери и  взялся  за  ручку.  Наверное,  жена  ректора так же нуждалась  в
утешении, как ее предшественница двадцать лет назад.
     Прежде чем открыть дверь, мужчина помедлил, и свет уличного фонаря упал
на  его лицо. Он вошел в  дом и  закрыл за собой дверь. Я стоял  неподвижно,
внезапно лишившись способности мыслить, чувствовать... Нет, этот мужчина  не
был незнакомцем. Это был мой брат Альдо.
     ГЛАВА 7
     Я  проскользнул  мимо  группы  студентов,  которые,  о  чем-то  болтая,
задержались у дома номер 2 по виа Сан Микеле -- среди них были брат и сестра
Паскуале,  --  и  сразу  поднялся  в  свою  комнату.  Я  сел  на  кровать  и
бессмысленно уставился на противоположную стену. Конечно же  это мираж, игра
света.  Подсознательная  ассоциация  с  нашим домом.  Альдо  подстрелили, он
сгорел в сорок третьем.  Моя мать  получила  телеграмму.  Я  помнил, как она
уставилась на конверт  -- наверняка там были плохие новости, -- потом прошла
на кухню,  позвала Марту, и они довольно  долго оставались  там за  закрытой
дверью.
     У детей есть чутье на дурные вести. Я сидел на лестнице и ждал. Наконец
мать вышла  из  кухни. Она  не плакала; на ее лице застыло выражение,  какое
обычно бывает  у взрослых, когда их что-то глубоко взволновало или потрясло.
<Альдо умер, -- сказала она, -- убит во время вылета. Его сбили союзники>. И
она поднялась в  свою  комнату. Я прокрался на  кухню,  где, уронив  руки на
колени,  сидела Марта.  В отличие от  моей матери, она онемела от горя, и по
щекам у нее текли слезы. Она протянула ко мне  руки.  Я тут же расплакался и
подбежал к ней.
     -- Мой малыш, Беато, -- сказала она. --  Мой ягненок, мой Беато. Ты его
так любил, ты любил своего брата!
     -- Это неправда, -- повторял я,  задыхаясь от рыданий. -- Это неправда.
Они не могут убить Альдо. Никто не может убить Альдо.
     -- Нет, это правда, -- сказала Марта, крепко прижимая меня к  себе.  --
Он ушел  так, как хотел уйти.  Он должен был взлететь  и упасть. Альдо, твой
Альдо.
     Память милосердна. После того первого дня наступил провал во времени, я
больше ничего  не  чувствовал.  Должно быть,  прошло  несколько недель, и я,
наверное, носил траур,  ходил с  товарищами в школу и чуть ли не с гордостью
говорил им: <Да,  мой брат умер. Сбит  во время полета>, словно такая смерть
прибавляла славы. Бегал вверх-вниз по лестнице. Тогда-то я и забросил мяч на
дерево. Отдельные, изолированные во  времени происшествия слились с другими,
несравненно более значительными: капитуляцией и перемирием, смысла которых я
не  понимал,  с прибытием в Руффано немцев и  коменданта. Жизнь, какой  я ее
знал, подошла к концу.
     И вот сейчас, сидя на кровати в пансионате Сильвани, я  вновь переживал
те первые мгновения  и  убеждал себя,  что  тот, кого я  только  что  видел,
несомненно, живой человек и  я ошибся, отождествляя  его  с тем,  кто  давно
умер.  Это  была галлюцинация. То  же, что  случилось с  учениками, когда им
казалось, что они видят Господа, воскресшего Христа.
     В дверь неожиданно постучали, я вздрогнул.
     -- Кто там?
     Не знаю,  чего я ожидал, возможно, появления  незнакомца-призрака.  Мой
вопрос был принят за разрешение войти.
     -- Извините  нас, --  сказала девушка, Катерина, -- но когда  вы только
что вошли, то выглядели совсем больным. Вот мы и подумали,  не случилось  ли
чего.
     Я выпрямился. Мне стоило больших усилий казаться спокойным.
     --  Ничего не  случилось, -- ответил я. -- Абсолютно  ничего.  Просто я
довольно быстро шел, вот и все.
     Мой  невразумительный  ответ был  встречен молчанием. По  лицам молодых
людей я догадался, что любопытство борется в них с вежливостью.
     -- А почему вы шли так быстро? -- спросил Паоло.
     Его  вопрос показался мне несколько странным. Словно он  догадывался...
Но как он мог догадаться? Они меня не знали. А я не знал их.
     -- Так  уж получилось,  --  сказал я. --  Я прошелся вокруг  дворца, по
соседним улицам и вернулся сюда. Я зашел дальше, чем думал.
     Они  обменялись  взглядами. И снова я подумал,  что они догадались, что
они знают.
     -- Не подумайте, будто мы собираемся вмешиваться,  -- сказал Паоло,  --
но за вами, случайно, не следили?
     --  Следили? -- переспросил я.  --  Почему? Нет...  Кому здесь  за мной
следить?
     У меня было  такое чувство, будто  я оправдываюсь. Что  могли  эти дети
знать  о прошлом,  о моем доме?  Что  могли они знать о моем покойном  брате
Альдо?
     -- Дело в том, --  тихо проговорила Катерина, затворяя дверь, -- что за
теми, кто ночью бродит около дворца,  время от времени следят. Ходят  разные
слухи. Если вы в компании, то этого не случается. Только с одиночками.
     И тут я  вспомнил бежавшего юношу.  Фигуру на верхней ступени лестницы.
Осторожно закрывшуюся дверь.
     -- Возможно, -- сказал я не то самому себе, не то им,  -- возможно,  за
мной следили.
     -- Но почему? Что случилось? -- поспешно спросила Катерина.
     Я рассказал  им про запыхавшегося юношу  и  его стремительное  бегство.
Рассказал про скрывавшуюся в тени фигуру, про то, как  она исчезла за дверью
дворца. Но ничего не рассказал ни про мое возвращение  по виа деи Соньи,  ни
про то, как я стоял возле своего дома. Они снова переглянулись.
     -- Значит, -- решительным тоном проговорил Паоло, -- они выходили.
     -- Кто? -- спросил я.
     -- Вы в Руффано недавно и не можете об этом знать, -- сказала Катерина.
-- В университете есть тайное общество. Никто не знает его членов. Они могут
быть с Э. К., с гуманитарных факультетов, с педагогического, юридического. А
то и со всех вместе. Но они поклялись не доносить друг на друга.
     Я протянул им сигареты. Я уже  почти успокоился. Прошлое отступило, и я
вновь вернулся в мир университетских проказ.
     --  Не улыбайтесь, -- сказал Паоло. --  Это совсем не смешно. Сперва мы
тоже думали,  что нас просто разыгрывают. Но оказалось  не так.  У студентов
были увечья, да и у ребят из города тоже. Хватали, завязывали глаза... ходят
слухи, что даже пытали. Но наверняка никто ничего не знает, вот в чем штука.
Жертвы  держат язык  за  зубами.  Через  несколько дней  что-то  просочится,
студент  скажет,  что  заболел, пропустит занятия, ну  и поползут слухи, что
\emph{они} на него напали.
     Брат  и сестра  сели  на  кровать с двух сторон от  меня. Лица их  были
серьезны. Их доверие льстило мне.
     --  Разве   власти  не  могут   что-нибудь   предпринять?   Университет
обязательно должен вмешаться.
     -- Не могут, -- сказала  Катерина. -- Вы не знаете силы этих людей. Это
не  просто  обычное университетское  общество,  члены  которого  всем хорошо
известны. У них все держится в тайне. Это организация тайная. И преступная.
     -- Насколько мне известно, -- сказал Паоло, -- в  нее могут входить  не
только студенты, но и  преподаватели. И хотя все  студенты Э.  К. чувствуют,
что она  направлена  против  них,  мы ни  в чем  не  можем быть уверены.  Мы
слышали, что даже в нашей группе есть студенты, которые на них шпионят.
     --   Теперь   вы   понимаете,  --  сказала  Катерина,   --  почему   мы
забеспокоились, когда вы вошли. Это они, -- сказала я Паоло.
     Я потрепал их по плечам и поднялся с кровати.
     -- Нет,  если они и выходили, то не по мою душу. -- Я подошел к окну  и
открыл ставни. Перед домом номер 5 машины уже не  было. -- Иногда, -- сказал
я, -- у людей бывают  галлюцинации.  Со мной такое случалось. Порой кажется,
будто видишь  что-то  совсем  потустороннее, а  потом все  объясняется самым
обыкновенным образом. Возможно, ваше  общество и существует, даже  наверняка
существует.   Но  вы  могли   преувеличить   его   значение,  отчего  оно  и
представляется вам куда более грозным, чем есть.
     -- Совершенно верно,  -- сказал  Паоло,  тоже вставая,  -- вы  говорите
совсем  как  наши зубоскалы.  Но  вы  ошибаетесь.  Подождите,  сами увидите.
Пойдем, Катерина.
     Девушка пожала плечами и вслед за братом направилась к двери.
     -- Я знаю, это звучит глупо, --  сказала она,  обращаясь ко мне, -- как
детская страшилка. Но в одном я  уверена.  Я ни за  что  не  стану гулять по
Руффано ночью,  если нас будет меньше шести человек. Здесь и на пьяцца делла
Вита все спокойно. Но не на холме и не рядом с дворцом.
     -- Благодарю вас, -- сказал я. -- Я воспользуюсь вашим предупреждением.
     Я  докурил  сигарету,  разделся  и лег в  постель.  Сказка  про <тайное
общество> подействовала на меня как противоядие -- я оправился от пережитого
потрясения. Здравый смысл подсказывал мне, что случайная встреча на лестнице
и фигура, скрывавшаяся  за дверью герцогского  дворца, так повлияли на мое и
без  того  подогретое  воспоминаниями  воображение,  что,  когда я подошел к
своему старому  дому,  оно вызвало из тьмы образ живого Альдо. За  последние
дни это уже второй случай. Сперва  я принял за  Марту женщину, убитую в Риме
на виа Сицилиа. И вот теперь -- видение брата. В ту ночь я спал спокойно.
     Утром я проснулся со свежей головой, голодный и полный энергии.  Прежде
всего я сказал себе, что пора отогнать все призраки и развеять тени, которые
преследовали меня последнее время. Я разыщу косоглазого сапожника и спрошу у
него, жива  ли  Марта.  Более  того --  наберусь  храбрости, позвоню в дверь
нашего  старого  дома на  виа деи Соньи и  попрошу  супругу ректора  синьору
Бутали назвать мне имя ее ночного посетителя. Вероятнее всего, это последнее
получит   заслуженный  отпор,   последует  жалоба   в  регистрационное  бюро
университета, и -- конец моей  временной работе. Призраки будут повержены, и
я обрету свободу.
     Мои юные друзья Паскуале и другие студенты ушли на лекции  еще до того,
как я без четверти  девять вышел  из  дома  и  по виа  Россини  направился к
герцогскому  дворцу. Руффано сиял в лучах утреннего  солнца, и  меня со всех
сторон окружали шум и суета. Никакие мрачные фигуры не таились в дверях и не
пугали   прохожих.  Я   размышлял,   до  какой   степени  рассказ  студентов
соответствовал истине и не был ли  он наполовину мифом, порожденным массовой
истерией. Слухи, как инфекция, разносятся быстро.
     Я отметился в библиотеке под девятый удар  соборного колокола, опередив
своего  начальника  на  три  минуты.  Джузеппе  Фосси,  подумал  я, выглядит
измотанным,  вполне  возможно, что подвиги  минувшей ночи  выкачали его не в
одном, а сразу в нескольких смыслах. Он коротко поздоровался  со  мной  и  с
другими и тут  же отрядил  меня  сортировать и  отбирать  тома  на немецком,
которые  принадлежали   университету,  но  случайно  смешались  с  дворцовой
библиотекой.  Эта работа  очень отличалась от  сверки маршрутов  и  сведения
цифр, и  я  ушел в нее с головой. Особенно заинтересовал меня  четырехтомный
труд  под названием <История герцогов Руффано>, написанный каким-то немецким
ученым в начале девятнадцатого века и, по словам Джузеппе Фосси, чрезвычайно
редкий.
     -- Между  художественным  советом и нами идет спор по поводу того, кому
он принадлежит, -- сказал мне библиотекарь. -- Пока лучше отложите эти книги
и не пакуйте их с остальными. Мне надо посоветоваться с ректором.
     Я решил  осторожно  поставить тома на отдельную  полку. Раскрыв один из
них, я увидел, что страницы слиплись. Вряд ли эти тома  когда-нибудь читали.
Архиепископ   Руффано,   которому   они,  должно   быть,   принадлежали   до
Рисорджименто,   либо  не  знал  немецкого,  либо  был  так   шокирован   их
содержанием, что не решился даже перелистать их.
     <Клаудио Мальбранче, первый герцог Руффано, был известен под прозванием
Сокол,  --  прочел  я.  --  Его  короткая жизнь  окутана  тайной,  поскольку
современные власти не  дают нам возможности с определенностью заявить о  его
чудовищных  пороках,  каковыми традиция  и  косвенные  намеки  очернили  его
память. Многообещающий юноша, он не выдержал испытания властью и богатством,
забыл о былом благочестии  и,  окружив  себя горсткой  приверженцев, наводил
страх на  добропорядочных граждан  Руффано  отвратительной распущенностью  и
беспредельной жестокостью. Никто не осмеливался покидать свой дом вечером из
страха, что  Сокол  спустится в  город и вместе со своими сообщниками начнет
всех хватать и учинять прочие бесчинства>.
     -- Синьор Фаббио,  будьте любезны,  помогите  мне  разобраться с  этими
списками. -- Голос моего начальника, немного  усталый, немного раздраженный,
оторвал  меня от поразительных разоблачений,  обещанных немецким  ученым. --
Если  вы  желаете читать книги,  то  должны тратить на это  свое время, а не
наше.
     Я  извинился. Он  больше не  возвращался  к этой теме,  и  мы  занялись
списками книг. Либо стряпня синьорины, либо ее запросы оказались не по силам
синьору Фосси. Я сделал вид, будто не замечаю ужимок Тони, который за спиной
нашего начальника, положив голову на ладони, изображал наигранное утомление;
однако меня не удивило, когда вскоре после двенадцати Джузеппе Фосси заявил,
что ему нездоровится.
     --  Наверное,  вчера  вечером  я  съел что-нибудь не то. Пойду домой  и
прилягу.  Если  станет  лучше,  вернусь во  второй половине  дня.  Буду  вам
чрезвычайно признателен, если вы продолжите работу.
     Приложив к губам  платок, он  поспешно вышел. Синьорина Катти заметила,
что, как всем хорошо известно, у синьора Фосси нелады с желудком. К  тому же
он слишком много работает. Он совсем себя не бережет. Неугомонный Тони опять
сделал несколько выразительных жестов,  и  я  снова  притворился,  будто  не
замечаю его пантомимы, на сей раз более смелой и открытой. Зазвонил телефон.
Я  стоял  ближе всех и взял  трубку. Приятный, нежный женский голос попросил
синьора Фосси.
     -- К сожалению,  -- ответил я, -- синьора Фосси сейчас нет. Может быть,
я смогу вам помочь?
     Женщина  спросила,  долго ли он будет  отсутствовать,  и я ответил, что
точно не знаю. Звонила не Карла Распа -- голос был немного ниже.
     -- С кем я разговариваю? -- прозвучало в трубке.
     -- Армино Фаббио, временный помощник синьора Фосси, --  представился я.
-- Могу я узнать, кто его спрашивает?
     -- Синьора Бутали, -- ответила женщина. -- Ректор просил  меня узнать у
него о нескольких книгах.
     Во мне  разгорелось любопытство. Супруга  ректора собственной  персоной
разговаривает  по  телефону  из  моего  родного   дома.  Но  натренированная
учтивость групповода одержала верх.
     -- Синьора, если я могу  что-нибудь сделать для вас,  вам стоит  только
сказать, -- без запинки  проговорил я. -- Синьор Фосси оставил библиотеку на
синьорину  Катти  и  на  меня. Может быть, вы доверите мне то,  о чем просил
ректор?
     После некоторого колебания она ответила:
     -- Как вам известно, ректор сейчас находится в больнице в Риме. Когда я
сегодня утром разговаривала с ним по  телефону, он попросил меня  узнать, не
может ли  синьор Фосси одолжить ему на время несколько довольно ценных книг,
о которых идет пустяковый спор между университетом и художественным советом.
С разрешения синьора  Фосси он хотел бы лично ознакомиться с ними. Когда я в
следующий раз поеду в Рим, то могла бы отвезти их ему.
     -- Разумеется, синьора, -- сказал я. -- Я совершенно уверен, что синьор
Фосси не станет возражать. Что это за книги?
     -- <История герцогов Руффано> на немецком, -- ответила она.
     Секретарша  делала мне  знаки.  Прикрыв трубку рукой,  я  объяснил, что
разговариваю с супругой ректора. Недовольное выражение  мгновенно  исчезло с
лица синьорины Катти. Она рванулась вперед и выхватила у меня трубку.
     -- Доброе утро, синьора, -- воскликнула она, и голос ее был слаще меда.
--  Я понятия не имела, что вы  уже вернулись  из  Рима. Как ректор?  -- Она
улыбалась и кивала, жестами призывая меня к молчанию. -- Естественно, ректор
получит  все, что ему  нужно, -- продолжала она.  -- Я прослежу, чтобы книги
сегодня же доставили  вам домой. Их вручу  вам  либо  я,  либо один  из моих
помощников.
     Последовали дальнейшие заверения, к  которым присовокупили сообщение  о
том, что  синьор  Фосси, как всегда,  перетрудился. И снова улыбки.  И снова
кивки. Затем, очевидно выслушав благодарность и поняв, что разговор окончен,
она положила трубку.
     Я поспешил сказать:
     -- Я сегодня же доставлю книги синьоре Бутали.
     Синьорина Катти во все глаза уставилась  на меня, и на лице у нее вновь
появилось кислое выражение.
     -- Вам  нет необходимости  идти  самому,  --  сказала она. --  Если  вы
завернете книги, я могу их отнести. Это мне по пути, и синьора меня знает.
     -- Синьор Фосси приказал мне не спускать глаз с этих книг,  -- возразил
я. -- К тому же мое отсутствие нанесет библиотеке меньший ущерб, чем ваше.
     Разъяренная,  но  признавая  поражение, она вернулась  к  своему столу.
Долетевшее с высокой лестницы осторожное покашливание известило  меня о том,
что  Тони все слышал. Я улыбнулся и снова  принялся за работу. Доступ в  мой
родной дом на виа деи Соньи был обеспечен. Большего пока и не требовалось.
     Я не вернулся в пансионат ко второму завтраку. Нашел небольшой ресторан
на виа  Россини,  который,  несмотря на то что был  битком набит студентами,
вполне  мне  подходил,  чтобы  перекусить   на  скорую  руку.  Вернувшись  в
библиотеку раньше других, я принялся упаковывать книги  для супруги ректора.
Меня заинтриговало обстоятельство, что ректор с больничной  койки потребовал
те  самые тома,  которые так поразили  мое  воображение. Копаться в  истории
жизни Сокола у меня не  было  времени. Я  сожалел об этом. Его безумие и его
смерть я помнил. Но что происходило между ними, отец никогда не рассказывал.
Разумеется,  об этом  не  упоминалось  ни в путеводителях по Руффано,  ни  в
буклетах с описаниями дворца.
     <...Злоупотребления  были  столь исключительны  по  своей  природе, что
побудить к ним мог только дьявол. Когда жители Руффано выдвинули против него
обвинения, герцог Клаудио отплатил  им, заявив, что самим небом ему дарована
власть решать, какого наказания  заслуживают его подданные. Гордого разденут
донага,  надменного подвергнут оскорблениям,  клеветника заставят умолкнуть,
змея  издохнет  от   яда   своего.  И  уравновесятся  чаши  весов   небесной
справедливости>.
     И так на  нескольких страницах.  <Искушение>  в  герцогской спальне над
библиотекой приобрело для меня новый смысл.
     <Герцог  Клаудио был, без сомнения, безумен.  Именно этим после ужасной
смерти Сокола объяснял его поступки наследовавший ему добрый  и мягкий брат,
великий герцог  Карло.  Подобные  соображения  не относились  к приверженцам
Сокола.  Ни  у  кого из  этой  горстки  распутников  не  было  веры  в  свое
божественное предназначение. Их миссией было насиловать и  уничтожать. Столь
великий  страх  и  ненависть  внушали  они  населению  Руффано,  что,  когда
произошла   последняя  резня  и  герцог  был  умерщвлен  вместе  со   своими
приспешниками, коридоры и  парадные комнаты  дворца были залиты кровью и над
падшими   свершались   самые   невероятные   жестокости   и   отвратительные
надругательства>.
     Разумеется, эти  страницы помогут ректору скоротать время в  больничной
палате.
     Я упаковал книги  и,  как  только  вернулся второй помощник,  вышел  из
библиотеки и направился на виа деи Соньи.
     Когда я приближался  к ограде  сада, волнение  мое  усилилось.  Сегодня
никто не прятался  в  тени.  Я шел домой. Подойдя  ближе,  я, как и накануне
вечером,  услышал звуки рояля. Это был  <Прелюд> Шопена.  Звуки то  взлетали
вверх, то  низвергались вниз с почти дикой насыщенностью и силой.  Казалось,
они  ведут спор,  страстный,  яростный,  который  не  потерпит  постороннего
вмешательства  и  все  снесет на  своем  пути;  но  вот он стих,  и звучание
инструмента  стало  вкрадчивым, умоляющим. Нет, эта музыка не для того,  кто
лежит на одре болезни. Но ведь ректор в Риме, миль за сто пятьдесят отсюда.
     Я  толкнул садовую калитку и  вошел.  Здесь ничто не  изменилось. Как и
прежде,  на  небольшом  огороженном пространстве росло одинокое  дерево,  но
трава  была  подстрижена  более аккуратно,  чем в наше время.  По выложенной
плитами дорожке  я подошел к двери и позвонил. Музыка смолкла. Неожиданно на
меня напал панический страх, и я едва не убежал, как мальчишка, бросив книги
перед дверью. Как сотни, тысячи раз  до того, я услышал звук спускавшихся по
лестнице шагов. Дверь отворилась.
     -- Синьора Бутали?
     -- Да.
     -- Прошу прощения за беспокойство, синьора. Я принес книги из дворцовой
библиотеки, которые вы просили.
     В  герцогском  дворце,  в  комнате  для  аудиенций  висит  картина  под
официальным названием <Портрет знатной дамы>, хотя отец называл изображенную
на ней женщину <Молчуньей>. Лицо  серьезное,  сосредоточенное,  темные глаза
смотрят  на художника с полным  безразличием, некоторые  даже говорят  --  с
осуждением. Альдо видел в ней  совсем другое. Помню,  как он спорил с отцом,
убеждая  его,  что в Молчунье  таится скрытый  огонь,  сжатые губы маскируют
пристальное  внимание и  наблюдательность.  Синьора  Бутали вполне  могла бы
позировать для этого портрета. Ее красота принадлежала шестнадцатому веку --
не нашему.
     -- Это я с вами говорила по телефону? -- спросила она и, словно заранее
зная ответ, добавила:  -- С вашей  стороны очень  любезно, что вы так быстро
пришли.
     Она протянула руку за книгами, но я смотрел мимо  нее... в глубь холла.
Прежними  были  только  стены. Стулья  незнакомой  формы  и  высокое зеркало
изменили   перспективу.  У  моего  отца  была   слабость  всюду  развешивать
репродукции любимых картин из дворца, уже тогда это казалось старомодным, но
зато благодаря ей мы  хорошо их запомнили. Теперь в холле висела только одна
картина, да и то современная, в застекленной раме: листок с нотами и рядом с
ним фрукты больше, чем  в  натуральную  величину.  Стена  вдоль  лестницы на
второй этаж, белая  при нас, теперь была сизо-серого цвета. Все это я увидел
и  осознал за  считанные мгновения, и меня охватило безрассудное негодование
на то,  что кто-то посмел войти в наш дом, испортить его  и, приноравливая к
своим вкусам, потревожить многолетние привычки,  впитанные  самими  стенами.
Разве стенам и потолкам, знавшим нас,  это безразлично? Неужели  они  должны
молча это сносить?
     -- Извините, синьора, -- сказал я. -- Но я пришел не только потому, что
вы  меня  попросили, а еще и потому, что  меня влекло к этому дому. Вчера  я
проходил мимо и  слышал, как играли на рояле. Поскольку  я  люблю музыку, то
остановился послушать. Тогда я даже не  знал, что это дом ректора, потом мне
сказали об этом в библиотеке. Когда сегодня утром вы спросили про книги...
     Как  и  у  дамы  на  портрете, ее губы не улыбались, но выражение  глаз
смягчилось.
     -- И вы решили, что это удобный случай, -- сказала она, прерывая меня.
     -- Если откровенно, то да.
     Я  отдал  ей книги.  Мой взгляд  снова устремился в  сторону  лестницы.
Последний  раз я спускался  по ней бегом. Мать звала меня  из  сада, держа в
руке чемодан, который тут же передала адъютанту коменданта. На виа деи Соньи
ждала штабная машина.
     -- А вы сами играете? -- спросила синьора.
     -- Нет.  Нет.  К сожалению,  я лишен этого дара.  Но  вчера... вчера вы
играли, кажется, <Арабеску> Дебюсси. Видит Бог,  ее  часто можно услышать по
радио, но  у вас она звучала совсем иначе. Она пробудила во мне воспоминания
детства, вернула  многое давно забытое, сам не знаю  почему... в нашей семье
никогда не играли на фортепьяно