стно возразил он. - Бутылка открыта! - Но у этой дилеммы есть решение, - сказал ему Кассулас. - А теперь смотрите, какое. Смотрите очень внимательно. Он отвел руку, так что бутылка повисла над краем стола. Она медленно наклонилась. Оцепенев, я смотрел, как струйка вина полилась на блестящий паркет. Капли его брызнули на ботинки Кассуласа, на отвороты брюк, оставляя на них пятна. Лужа на полу становилась все больше. Тонкие красные струйки потекли по паркету. Из столбняка меня вывел странный задыхающийся звук с той стороны, где сидел де Марешаль. И отчаянный вопль Софии Кассулас. - Макс! - крикнула она. - Кирос, перестань! Ради бога, перестань! Разве ты не видишь, что ты с ним делаешь? У нее была причина быть испуганной. Я сам испугался, увидев, в каком состоянии находится де Марешаль. Его лицо стало серым, как пепел, рот широко раскрылся, глаза, вылезшие из орбит, в ужасе остановились на струе вина, не переставая льющейся из бутыли, которую Кассулас держал недрогнувшей рукой. София Кассулас подбежала к Марешалю, но он слабо отстранил ее и попытался встать. Его руки умоляющим жестом протянулись к быстро пустеющей бутылке "Нюи Сент-Оэна" 1929 года. - Жозеф, - бесстрастно сказал Кассулас, - помогите мсье де Марешалю. Доктор сказал, что он не должен двигаться во время этих приступов. Железная хватка Жозефа, схватившего де Марешаля за плечи, лишала его возможности подняться, но я увидел, как его рука шарила в поисках кармана, и наконец пришел в себя. - У него в кармане, - прошептал я умоляюще, - там лекарство! Но было уже поздно. Де Марешаль вдруг схватился за грудь знакомым жестом нестерпимой боли, потом все его тело обмякло, голова откинулась на спинку стула, и глаза, закатившись, невидяще уставились в потолок. Должно быть, последним, что они увидели, была струя "Нюи Сент-Оэна" 1929 года, которая постепенно становилась все тоньше, превратившись в сочащиеся капли осадка, сгустившиеся на полу посреди большой красной лужи. Де Марешалю уже ничем нельзя было помочь, однако София Кассулас продолжала стоять, покачиваясь, словно сейчас упадет в обморок. Чувствуя слабость в коленях, я помог ей пройти к ее стулу и заставил выпить остаток шабли из ее стакана. Вино вывело ее из транса. Она сидела, тяжело дыша, глядя на своего мужа, пока наконец нашла силы говорить. - Ты знал, что это убьет его, - прошептала она. - Поэтому ты и купил вино. Поэтому ты вылил его. - Достаточно, мадам, - холодно сказал Кассулас. - Сами не ведаете, что говорите. И ставите в неловкое положение нашего гостя своей несдержанностью. - Он повернулся ко мне. - Очень грустно, мсье, что наш маленький праздник кончился подобным образом, но такие вещи случаются. Бедный Макс. Он своим темпераментом словно напрашивался на несчастье. А сейчас, я думаю, вам лучше уйти. Нужно будет позвать врача, чтобы освидетельствовать его и заполнить необходимые бумаги, присутствовать при медицинских формальностях не очень приятно. Вам не стоит лишний раз расстраиваться из-за этого. Я провожу вас до дверей. Не помню, как я ушел оттуда. Я знал только, что был свидетелем убийства, но ничего не мог сделать. Абсолютно ничего. Даже объявить во всеуслышание, что случившееся у меня на глазах было убийством, было бы достаточным, чтобы любой суд приговорил меня за злостную клевету. Кирос Кассулас задумал и исполнил свою месть безупречно, и я с горечью подумал, что все это будет ему стоить всего сто тысяч франков и утраты неверной жены. Вряд ли София Кассулас согласится провести еще одну ночь в этом доме, даже если бы ей пришлось покинуть его, имея только то, что на ней надето. После этого вечера я больше никогда не слышал о Кассуласе. По крайней мере за это я был благодарен судьбе... И сейчас, через шесть месяцев после этого, я сидел за столом в кафе на рю де Риволи с Софией Кассулас, вторым свидетелем убийства, так же, как я, вынужденной хранить молчание. Вспомнив, как я был потрясен нашей встречей, я восхитился ее хладнокровием: она заботливо хлопотала вокруг меня, заставила выпить рюмку коньяку, потом еще одну, весело щебетала о всяких пустяках, словно желая изгнать у нас из памяти все воспоминания о прошлом. Она изменилась с тех пор, как я видел ее в последний раз. Изменилась к лучшему. Робкая девочка превратилась в красивую, уверенную в себе женщину. Эти изменения объяснялись очень просто. Я был уверен, что она нашла где-то своего мужчину, на этот раз не такого зверя, как Кассулас, и не псевдо-Казанову типа Макса де Марешаля. После второй рюмки коньяку я почти пришел в себя и, увидев, что моя добрая самаритянка бросает взгляд на свои усыпанные бриллиантами маленькие ручные часы, извинился, что задерживаю ее, и поблагодарил за любезность. - Не очень уж большая любезность по отношению к такому другу, как вы, - с упреком сказала она. Она поднялась и взяла сумочку и перчатки. - Но я сказала Киросу, что встречусь с ним в... - Киросу? - Конечно, Киросу. Моему мужу. - Мадам Кассулас удивленно посмотрела на меня. - Значит, вы все еще живете с ним? - И очень счастливо. - С ее лица исчезло удивленное выражение. - Простите, что я так медленно соображаю. Я не сразу поняла, почему вы задали этот вопрос. - Мадам, это мне надо просить у вас прощения. В конце концов... - Нет, нет, у вас есть полное право спрашивать. - Мадам Кассулас с улыбкой посмотрела на меня. - Но мне даже трудно вспомнить, что я когда-то была несчастлива с Киросом, ведь после того вечера для меня все так изменилось. Но вы были там, мсье Драммовд. Вы видели своими глазами, как Кирос вылил на пол всю бутылку "Сент-Оэна", и все из-за меня. Это было настоящим откровением! Я словно проснулась! И когда я поняла, что он ценит меня даже больше, чем последнюю в мире бутылку "Нюи Сент-Оэна" 1929 года, то, набравшись смелости, вошла в ту же ночь к нему в комнату и сказала, что я чувствую, теперь... о, мой дорогой мсье Драммонд, с тех пор мы с ним живем как в раю!