Джеффери Фарнол. Седина в бороду Jeffery Farnol. The Quest of Youth (193...) Перевод с английского Алексея Верди и Игоря Алюкова Оглавление Глава I, в которой доктор Уотерспун дает рецепт Глава II, в которой читатель повстречается с удивительным музыкантом Глава III, в которой читатель познакомится с юной квакершей Евой-Энн Глава IV, в которой путники беседуют Глава V, в которой ничего не происходит Глава VI, в которой сэр Мармадьюк завтракает Глава VII, в которой сэр Мармадьюк составляет завещание Глава VIII, в которой сэр Мармадьюк остается без трости Глава IX, в которой герои пускаются в бегство Глава X, в которой прославляется хлеб с маслом Глава XI, в которой сэр Мармадьюк делает покупки Глава XII, посвященная, главным образом, платью и шляпке Глава XIII, в которой речь пойдет о деревянном сарае и ночных страхах Глава XIV, которая знакомит читателя с Горацием, ослом воистину замечательным Глава XV, которая не повествует ни о чем конкретном Глава XVI, представляющая бродячего торговца по имени Болтун Дик и его взгляды Глава XVII, доказывающая неразумность здравого смысла Глава XVIII, в которой есть нечто ослиное Глава XIX, посвященная ведьмам и прочей нечисти Глава XX, живописующая радости Аркадии Глава XXI, в которой солнечный свет перемежается сумраком теней Глава XXII, в которой мистер Вэмпер сообщает ценные сведения Глава XXIII, в которой Ева-Энн дает характеристику сэру Мармадьюку Глава XXIV, полная тревоги и волнений Глава XXV, в которой мы знакомимся со старым другом Глава XXVI, содержащая описание героического явления полубога Глава XXVII, посвященная, в основном, Руперту Беллами, Герою-Победителю Глава XXVIII, в которой появляется болтливая парочка с Боу-стрит Глава XXIX, в которой события развиваются с головокружительной быстротой Глава XXX, в которой герои отправляются-таки в Лондон Глава XXXI, повествующая о быстрой скачке, лунном свете и внезапном исчезновении Глава XXXII, в которой описываются лондонский район Джайлз-Рентс, мистер Шриг и некий актер Глава XXXIII, иллюстрирующая чудодейственную силу скрипки Глава XXXIV, в которой тени сгущаются Глава XXXV, в которой излагаются основы дедуктивного метода мистера Шрига Глава XXXVI, содержащая упоминание о поджаренных почках Глава XXXVII, в которой речь пойдет о шишковатой трости мистера Шрига Глава XXXVIII, в которой миледи читает молитву Глава XXXIX, в которой миледи отправляется в последний путь Глава XL, в которой рассказывается о последнем часе убийцы Глава XLI, будучи последней, как можно более сжато завершает повествование Глава I, в которой доктор Уотерспун дает рецепт Убранство комнаты поражало величественной роскошью. Отменный вкус сквозил во всем - в бесценных персидских коврах на полированном полу, в занавесях из чуть выцветших старинных тканей, в глубоких уютных креслах, так и приглашавших погрузиться в их мягкие недра, в тех облагороженных временем украшениях, расставленных то здесь, то там, наконец, в великолепных резных потолках мореного дуба. И все же самым изысканным, самым утонченным и самым благородным объектом в этой удивительной гостиной был некий джентльмен, задумчиво и томно склонившийся над книгой в глубоком кресле у камина. Его внешность, даже на самый придирчивый взгляд, поражала благородством и достоинством, печатью которых отмечены лишь лучшие представители рода человеческого. Высокий и стройный, джентльмен этот был одет так, как одевается человек, заботящийся только о том, чтобы избежать вульгарности в деталях своего одеяния. Костюм же, являвшийся истинным чудом портновского искусства, в свою очередь отвечал ему взаимностью - он сидел на джентльмене столь отменно, что не оставалось никаких сомнений - и сюртук, и гетры, и галстук попросту влюблены в своего обладателя. Джентльмену было лет сорок. Густые вьющиеся волосы обрамляли узкое, точеное, холодно-спокойное лицо, единственным недостатком коего являлась некоторая преувеличенность указанных черт. С другой стороны, это бледное лицо можно было бы назвать чрезвычайно внушительным, если бы не излишняя мягкость чувственного рта, не тусклость взгляда и не общая утомленность, сквозившая в облике этого господина. И действительно, сэр Энтони Эшли Джон де ла Поул Вэйн-Темперли Мармадьюк имел наружность, в точности соответствующую содержанию, а именно, он был последним и самым блестящим представителем в длинной веренице истинных джентльменов. Ему до смерти наскучило все и вся, и прежде всего ему чертовски надоела его собственная персона. Так сидел наш замечательный джентльмен у камина, вяло склонившись над страницами старой книги, когда в дверь мягко и вкрадчиво постучали. Через мгновение в гостиную осторожно ступил человек, своими манерами и видом чрезвычайно похожий на представителя славного сословия джентльменов, но на самом-то деле таковым не являющийся. Он беззвучно притворил дверь, учтиво кашлянул в кулак и склонил свою респектабельную голову в почтительном и вместе с тем полным достоинства поклоне, ожидая, пока сэр Мармадьюк, поглощенный книгой, не заметит его присутствия. Тот поднял глаза. - В чем дело, Пэкстон? Имитация джентльмена склонила голову с безукоризненным пробором еще ниже и пробормотала: - Доктор Роберт Уотерспун, сэр. Вы дома, сэр? Сэр Мармадьюк утомленно вздохнул, заложил страницу тонким пальцем и вяло кивнул головой. Пэкстон неслышно удалился, затем появился вновь и торжественно объявил: - Доктор Уотерспун! Не успел он еще закрыть рот, как целомудренный покой гостиной был нарушен низеньким, чрезвычайно коренастым человеком. Человек топал ногами, звенел ржавыми шпорами, хлопал разметающимися во все стороны полами сюртука, словом, производил неимоверный шум. Тяжело дыша, он швырнул в ближайшее кресло хлыст и потрепанную шляпу, но промахнулся. Нимало не смутившись, человек двинулся прямо на сэра Мармадьюка, не иотрывавшего от него несколько потрясенного взгляда. Широко растопырив локт, он схватился волосатой ручищей за небритый подбородок. - Язык! - прохрипел посетитель. - Мой дорогой Роберт! - в ужасе воскликнул сэр Мармадьюк. - Покажи язык! - Мой милый Роберт! - Пульс! - В мгновение ока рука сэра Мармадьюка оказалась в плену огромных лап доктора, и опытные пальцы бесцеремонно забрались под кружевную манжетку. - Так, теперь язык! - рявкнул доктор. - Что случилось, Роберт? Ты ошибаешься, я... - Ничуть, Тони, ничуть! У тебя разлитие желчи! Печень! Ты слишком много ешь! И слишком мало двигаешься! - Боже! - сэр Мармадьюк мягко, но решительно высвободил свое запястье и пожал руку гостю. - Ради Бога, Роберт, присядь и дай мне вставить хоть слово. - Желчь! - снова рявкнул Уотерспун и бухнулся в кресло. - Прописываю тебе скакалку! Порастрясешь печень - прочистишь каналы... - Роберт, я хотел бы посоветоваться с тобой по поводу молодого Беллами, твоего крестника... - И твоего племянника, Мармадьюк! - Верно, будь он неладен! Я слышал, у молодого повесы опять неприятности? - Неприятности?! Он исчез! Этот малый попросту удрал! - Ты хочешь сказать - он в бегах? - Именно, Марми! Прихватил денежки и улизнул. Во всяком случае, так написал мне Торнберн. - А, Торнберн - самый блестящий из деловых людей... - Да, и живой, как вяленая селедка! - Мой дорогой Роберт! - сэр Мармадьюк вскинул белую руку в протестующем жесте. - Неужели? - Безусловно! - яростно тряхнул головой доктор. - Этот Торнберн только и знает, что скрипеть пером. Мумия, вот и все! А Руперт Беллами, дьявол бы его побрал, молод и дик, как жеребец. Так может ли засохшая мумия справиться с жеребцом? Нет! И снова - вот и все! Доктор выдернул из кармана табакерку, открыл ее, подцепил добрую щепоть табака, втянул половину в себя за три оглушительных всхлипа, остальное же рассыпал вокруг к нескрываемому ужасу и отвращению сэра Мармадьюка. - Роберт, пожалуйста, помни, что после того как твой крестник... - И твой племянник! Единственный сын твоей сестры Марии! - Она умерла, - кротко заметил сэр Мармадьюк. - И его отец тоже отдал Богу душу! - Доктор оглушительно чихнул. - Ну, вот об этом, может, и не стоит жалеть, Роберт. - Сэр Мармадьюк слегка нахмурился. - Однако, после прискорбного фиаско Руперта на стезе твоей собственной профессии, достопочтенный Торнберн согласился взять его в свою контору исключительно из уважения ко мне, а теперь ты утверждаешь, что этот юноша... - В бегах, - удовлетворенно закончил доктор. - Но... - И снова в долгах. - Шестьсот с лишним фунтов, - подтвердил Уотерспун. - Я так и понял. Вчера я получил от него весьма характерное письмо... - Которое ты, конечно же, проигнорировал! - Разумеется! - кивнул сэр Мармадьюк. - Ты уже оплачивал его долги? - Дважды! Так что с ним произошло, Роберт? - Черт его знает! Да и к чему беспокоиться? Ведь малый для тебя ничего не значит, да и никогда не значил. Ты даже ни разу не видел его. - Со времен его младенчества, к счастью, нет. - Так что, если он жаждет очутиться в объятиях дьявола, скатертью дорога! - Ни в коем случае, Роберт. Хотя юноша и приносит одни огорчения, все-таки он мой родственник, и на мне лежит обязанность... - Оплатить его долги? - Да. - Ради своего имени, не так ли? - Именно так. - А что же будет с мальчиком? - А вот это меня нисколько не интересует. - Ого! - воскликнул доктор. - Ну и ну! - Но я, разумеется, постараюсь восстановить его репутацию. - Опять же ради своего доброго имени? - Да и... - У твоего имени есть заботы и поважнее, Энтони Мармадьюк! - Что ты этим хочешь сказать? - Твоя печень, Тони. Ты желт, как новенькая гинея. - Все это чепуха! - сэр Мармадьюк с тревогой взглянул на свое отражение в ближайшем зеркале. - Я, конечно, сознаю, что мне уже сорок пять... - Ого! - промолвил доктор. - ...и я уже давно потерял интерес и вкус к жизни... - Ну и ну! - прокряхтел Уотерспун. - Жизнь, - вздохнул сэр Мармадьюк, оседлывая своего любимого конька, - это все возрастающая скука, доводящая тебя до полного отчаяния, когда ты представляешь тоскливую вереницу однообразных дней, что безысходной чередой тянутся к неизбежному и опять же скучному концу... - Это печень! - снова вскричал Уотерспун. - Это желчь! Селезенка! Печень! И ничего больше! - Нет, милый мой Роберт, ты сам посуди. - Сэр Мармадьюк взглянул на приятеля своими тускло-печальными глазами. - Сорок пять - трагический возраст. Легкие крылья юности подрезаны, и если прежде мы парили над суетой будней, презирая трудности и опасности, обратив свои взоры к небу, то ныне Средний Возраст клонит нас к земле, заставляет вдыхать запах пыли и пепла, а его неизменные спутники Здравый Смысл и Респектабельность так и тычут нас носом в трудности предстоящего пути... А мне вчера стукнуло сорок пять, дорогой доктор Боб! - Ха! - рявкнул доктор Уотерспун. - И что с того? Взгляни на меня! Мне пятьдесят, и я здоров, как бык - ем с аппетитом, сплю сладко, пью с охотой, и все почему? Потому что я не забиваю себе голову дурацкими мыслями о своей драгоценной персоне, а занят заботами ближних. Все дело только в одном, сэр Мармадьюк, Энтони, Эшли, Джон де ла Поул и прочее, и прочее! Ты слишком печешься о себе и своем имени. Вот и все! - А этим утром, - горько вздохнул сэр Мармадьюк, тускло блеснув на доктора скорбным взором, - этим утром я обнаружил у себя на голове седой волос. - Чепуха! погляди на меня! Черт бы меня побрал, я сед как лунь. И все же полон сил и энергии! - Ну ты всегда был очень энергичен, я помню, в школьные годы ты ... - А ты! - парировал доктор. - Ты же был тот еще проказник! Разве не ты забрался на церковный шпиль? Разве не ты подпалил сено старика Бартона? Неужели ты забыл, как дрался с этим верзилой, сыном мясника. Мрачное лицо сэра Мармадьюка чуть просветлело. - В четвертом раунде он зашатался, - тихо прошептал он. - А в седьмом ты вздул его как следует! - вскричал доктор. - Клянусь небом, мы тогда были и проворны, и сильны! - Но сейчас мне сорок пять, Роберт! Душа моя устала от жизни, я разочарован во всем и ни в чем уже не нахожу радости. Даже я сам не радую себя. - Тебе надо влюбиться! - Никогда больше! - Это еще почему? Из-за этой дурехи, что бросила тебя столько лет назад? - Никогда! - скорбно повторил сэр Мармадьюк. - Ну тогда просто женись и заведи детей... - Боже праведный! - с омерзением воскликнул наш джентльмен. - Видеть свое повторение в миниатюре? Что может быть отвратительнее? - Тогда отправляйся в путешествие! - Я странствовал пять лет, милый Роберт, и убедился, что переполненные города столь же безлюдны, как и пустыни. - Тогда почему бы тебе не прострелить чью-нибудь башку? Давно ты дрался на дуэли? - Не годится. В наши дни дуэль превратилась в скучнейший социальный институт. Да к тому же стрелок я отличный, так что результат всегда удручающе однообразен. - Сэр Марамадюк покачал головой и вздохнул еще более уныло, чем прежде. - Сорок пять! - пробормотал он. - Впустую растраченная жизнь! Несчастный мир, и я несчастнейший из его обитателей... - Хандра! - гаркнул доктор. - Все это лишь одна хандра, черт бы ее побрал! Твоя болезнь проста и очевидна, Тони! Слишком много роскоши, слишком много праздности, слишком много денег! Ты так богат и влиятелен, что тебе нет никакой нужды прикладывать хоть какие-нибудь усилия. А усилия - это жизнь! Если бы судьба была к тебе менее благосклонна и в один прекрасный день лишила тебя денег и титула, одела бы тебя в рубище и пешком отправила в объятия враждебного мира, то ты в самом скором времени умер бы от голода, замерз, словом, отдал бы концы. Вот и весь сказ! Сэр Мармадьюк тонким пальцем коснулся изогнутой брови и глубоко задумался. - Отдал бы концы? - наконец повторил он. - Нет. Я склонен полагать, что это не так, дорогой мой друг. - Никаких сомнений! - рявкнул доктор Уотерспун и схватил шляпу и хлыст. - Мне было бы нелегко, - продолжал свои рассуждения сэр Мармадьюк. - Без всякого сомнения, на меня обрушились бы тысячи различных неудобств, но погибнуть? - Шесть месяцев и ни днем больше! - проревел доктор Уотерспун. - Погибнуть? Нет... - Да! - Доктор встал. - Ты погибнешь, не пройдет и полгода, или же вернешься помолодевшим! - Помолодевшим? Что ты хочешь сказать, Роберт? - Послушай меня, Тони! Познать добродетель Нищеты и Несчастья, бестрепетно противостоять Страданию, познать Унижение - все это не по зубам благородному джентльмену, погрязшему в хандре и скуке. Чтобы утешить ближнего своего, чтобы разделить с ним лишения и беды, нужно быть обыкновенным человеком, у которого нет времени думать о своих желчных протоках или седом волосе в шевелюре. Такому человеку всегда столько лет, на сколько он себя чувствует. В этом-то и состоит секрет юности, дорогой Тони. Работай! Работай, трудись ради других! Забудь о своей хандре, погрузись в тревоги о людях, работай вместе с ними, страдай вместе с ними, и ты снова станешь молодым! Так что будь здоров! - Доктор подскочил к Мармадьюку, сжал его руку и, вихрем пронесясь по комнате, исчез, оглушительно хлопнув дверью. Сэр Мармадьюк глубоко вздохнул, выбрался из кресла и подошел к окну. Его старый школьный приятель, громким воплем подозвав лошадь, спустился по ступеням, взгромоздился на жалкое, непривлекательное создание, лишь по недоразумению именуемое скакуном, и затрусил по своим делам. Сэр Мармадьюк с отвращением проводил лошадь взглядом. Бог мой! Что за уродина с крысиным хвостом! И это, когда то ли восемь, то ли девять великолепных жеребцов в нетерпении бьют копытами в стойлах докторской конюшни! Сэр Мармадьюк хмуро оглядел чопорный, ухоженный парк и фруктовый сад. Лучи заходящего солнца волшебными бликами играли на деревьях и траве. Но тоска, казалось, навеки поселилась в сердце нашего героя. Наконец он отвернулся от окна, присел к бюро и принялся за письма. Закончив, он запечатал конверты, аккуратно надписал, потом взял шляпу с тростью и вышел из дома. Глава II, в которой читатель повстречается с удивительным музыкантом Когда сэр Мармадьюк ступил на лестницу, ведущую в его любимую охотничью беседку, он и услышал в первый раз эту неистово-прекрасную мелодию, в которой, казалось, слились все несчастья и тревоги бренного мира. Невыразимо печальная музыка лилась откуда-то из глубины парка, из его таинственных темно-зеленых недр. Она то нарастала величественным аккордом, то почти затихала всхлипом одинокой струны. Сэр Мармадьюк замер. Затаив дыхание, он вглядывался в зеленую колышащуюся тьму. Далекие зарницы и тоскующая мелодия придавали пейзажу какой-то щемящий трагизм. Зачарованный музыкой и красотой умирающего дня, сэр Мармадьюк предался печальным размышлениям о своей пылкой, навсегда ушедшей юности, о разочарованиях прожитых лет, о грусти невоплотившихся мечтаний и неудавшихся стремлений. Он думал о разбитых идеалах своей молодости, о поруганной юношеской вере... Но музыка внезапно смолкла, раздались резкие крики и топот бегущих ног. Из-за деревьев вынырнула человеческая фигурка. Одет человек был крайне бедно. Руки крепко стискивали скрипку и смычок. За ним гнались двое в форменных вельветовых костюмах. Сэр Мармадьюк узнал своих лесничих. Они грубо схватили человечка и потащили, не обращая никакого внимания на его мольбы и жалобные стоны. - Остановитесь! - Лесники почтительно замерли. - Подойдите! - приказал сэр Мармадьюк. - Как скажете, сэр. - Старший лесник отер пот со лба. - Мы схватили этого малого в парке, ваша честь, он охотился, сэр... - Со скрипкой, Мартин? - Ну не знаю, сэр, мы нашли у него пару силков. - Оставьте его здесь и ступайте. Лесники поклонились и молча исчезли. Скрипач погрозил им вслед маленьким кулачком. - Так-то лучше! - крикнул он, затем повернулся к своему спасителю, сорвал с головы потрепанную шляпу и низко поклонился. Голова его была совершенно седа. - Сэр, примите мою благодарность, а если пожелаете, и мои дружеские чувства. Пршу вас, следуйте за мной, и вы не пожалеете. - Вы замечательно играете, - сэр Мармадьюк подстроился под семенящие шажки маленького музыканта. - Все так говорят, сэр. - Скрипач быстро и весело тряхнул головой. - Хотя обычно меня просят сыграть джигу или что-нибудь столь же незатейливое. Но я хорошо умею обращаться не только со скрипкой! Взгляните, дружище, сюда. - Он бросил на Мармадьюка лукавый взгляд и, украдкой оглядевшись по сторонам, вытащил из глубокого кармана своей куртки фазана. - Прекрасная работа и прекрасная птица. Вы ведь не станете возражать? Сэр Мармадьюк покачал головой и меланхолично улыбнулся. - Я хотел бы послушать вашу игру. Скрипач засунул свой трофей обратно в недра куртки, прижал скрипку к подбородку, взмахнул смычком и заиграл легкую танцевальную мелодию. Так они шли бок о бок сквозь мягкое сияние заходящего солнца. Маленький скрипач играл с вдохновением истинного артиста; веселые живые пьесы сменялись величественными напевами далеких дней, жалобными и тоскливыми. Мелодии, казалось, несли с собой надежды и стремления, радости и печали, мрачные сомнения и прекрасные идеалы поколений, давно сошедших со сцены жизни и ныне забытых. И пока волшебная скрипка пела, смеялась, причитала и рыдала, ноги скрипача выделывали невиданные па, а сам он то хитро посмеивался, то жалобно постанывал. Сэр Мармадьюк слушал, очарованный гением этого странного человека, но все же что-то в поведении музыканта его смущало. - Ага! - внезапно вскричал маленький скрипач. - Я сыграл вам музыку наших предков, песни древнего народа и... вы поняли. Я вижу, вы знаете толк в настоящей музыке, а потому позвольте поприветствовать в вашем лице, сэр, истинного ценителя искусства. - А я, дорогой друг, - отвечал ему сэр Мармадьюк, - приветствую в вашем лице истинного мастера. - Мастера, говорите? Что ж, верно, сэр. Так меня звали в те благословенные далекие дни. В Италии, на родине скрипки. - Прошу вас, назовите ваше имя, друг мой. - Старое бренное тело, - невпопад ответил скрипач, - тело, в котором живет лишь половина души, а вторая половина покоится с той, которой не стало. Мое имя? Я давным-давно позабыл его. Но зовите меня просто Джек, меня все так зовут - скрипач Джек. Я играю на сельских ярмарках и церковных праздниках, на свадьбах и крестинах. Люди любят мою чудесную Джиневру. - Тут он нежно поцеловал скрипку. - Именно она возносит меня над печалями этого мира, прямо к стопам Господа. Это Джиневра возвращает обратно ее душу, душу той, кого я любил всем сердцем, ибо лишь мертвые - истинно живые, и Джиневра знает это. Если вы любите и понимаете музыку, вам следует послушать, как я играю для тех счастливцев, что сбегаются на зов моей скрипки, когда я по вечерам в тиши деревьев касаюсь ее смычком. - Кого вы имеете в виду? - мягко спросил сэр Мармадьюк. - Тех, кто уже не подвластен земным страданиям, сэр. Души ушедших навсегда. Только они по-настоящему живы, только они способны любить. И первая их них - та, что рядом со мной. О нет! - засмеялся он. - Нет, нет, вы не увидите ее, ибо она умерла много лет назад, но душа ее всегда со мной, она улыбается мне солнечным лучом, шепчет каплями дождя, смотрит на меня глазами цветов. Она всюду, где живет Прекрасное, сэр! Именно ей я играю в вечерний час, когда усталый день закрывает глаза и все вокруг замирает. Я играю музыку, которая возносит меня к Богу и к ней, моей Прекрасной, моей розе, увядшей, сломанной, втоптанной в грязь. О, Боже! - Маленький скрипач вздрогнул и стряхнул дрожащей рукой выступившие слезы. - Сэр, - вздохнул он, - великие воды глубоки, но любовь глубже! Мечи остры, но печаль еще острее. Молитва прекрасна, но музыка... Ах, этот язык богов, он позволяет мне говорить с ней, лишь благодаря ему я способен вынести любые страдания, ибо, сэр, Бог милостив. Так они шли по усыпанным листвой дорожкам. Маленький скрипач все говорил и говорил, время от времени его живые глаза начинали блестеть еще сильнее из-за выступавших слез. И смущение Мармадьюка постепенно уступило место невыразимой жалости. Наконец они достигли высокой живой изгороди, в диком переплетении которой имелась ветхая калитка. Открыв ее, скрипач прошел вперед и жестом пригласил спутника. Сэр Мармадьюк ступил следом, и его глазам открылся сад, некогда ухоженный, но теперь заросший дикой ежевикой и высокой травой, в глубине которого виднелись стены полуразрушенного здания. - Здесь. - Смычок указал на дом. - Здесь мы жили. Она и я. Здесь она играла ребенком, и сюда я прихожу всякий раз, когда представляется у меня возможность. Присядьте, мой друг, на этот пень. Она любила здесь сидеть, мы называли его "троном". - Сэр, - Мармадьюк огляделся. - Судя по всему, я нахожусь на святом для вас месте! - Он снял шляпу. Скрипач улыбнулся и коснулся руки джентльмена смычком, и в этом жесте была подлинная нежность. - О, сэр, - тихо сказал он. - Вы все поняли и проявили такое удивительно сочувствие. Но тише, они ждут! Они уже собрались, и она тоже здесь, она среди нас. Пожалуйста, присаживайтесь, я начинаю. Сорвав с головы шляпу и отшвырнув ее в сторону, он откинул назад свои длинные белые пряди и запрокинул к небу лицо, проступавшее в сумерках бледным овалом. Благоговейным жестом скрипач поднял смычок и заиграл. Чудесный напев поплыл в вечернем воздухе, торжественный и величавый, закончившись едва слышной нежнейшей трелью. Его сменила благородная мелодия, быстрая, легкая, полная неудержимого веселья. Юность, не знающая горестей и бед, наполняла ее. А потом словно сами росистые зори и безоблачные небеса зазвенели под смычком скрипача; мир был чист, невинен и не омрачен грехом, а жизнь прекрасна и удивительна; эта музыка была словно дар Божий, в ней соединились солнечный свет и мерцание звезд, шелест лесов и шепот ручья. Она была напоена сиянием радости. И сэр Мармадьюк, очарованный величием и разнообразием напевов, забыл о своем несносном возрасте. Молодость вдруг вернулась к нему, а вместе с ней Идеалы, вернулось Будущее, и стремления и надежды вновь переполняли его душу. Но вот мелодия изменилась, зазвучали тревожные ноты, словно послышался голос Страшного Суда. - О, человек, оглянись назад, оглянись на свою юность, на свою пылкую и молодую душу. Подумай о том, кем ты был и кем ты стал. Вспомни о всех растраченных идеалах и неисполнившихся мечтаниях, вспомни годы, не знавшие радости и любви, вспомни себя! Вспомни эгоиста, холодного и бездушного, вспомни усталость и одиночество своей души! Вспомни и ответь: куда ведет твоя одинокая дорога? И снова музыка изменилась, ее голос звучал теперь мягче и участливей. - О, одинокая, утомленная душа, в этом мире все-таки есть утешение, ведь найдется немало тех, кто нуждается в тебе. Обрети счастье и смысл, обрети ушедшую силу - забудь о самом себе и вспомни о других, и юность вернется. Ибо тот, кто служит своим ближним, служит Богу. Захваченный удивительными напевами, сэр Мармадьюк почувствовал, как рвется навстречу музыке истосковавшееся сердце. Горестный вздох сожаления вырвался из самой глубины его души. И в это самое мгновение ангел, живущий в душе каждого человеческого существа, ангел, столь долго сдерживаемый циничными условностями, праздной ленью, эгоизмом и равнодушием, разорвал оковы и вознесся ввысь. Музыка, казалось, достигла высшей точки в своей торжественности, и тут она смолкла, оборвавшись резким диссонансом. Сэр Мармадьюк вздрогнул и посмотрел вверх, туда, куда указывал смычок скрипача. - Луна! - прошептал тот. - Сегодня полнолуние... Эта луна... Она всегда воплощала для меня зло, одно лишь зло, она похожа на лицо мертвеца, столь же бледна и неподвижна. Она словно лицо моей Прекрасной. Мертвые! - простонал скрипач. - Мертвые! Я вижу их... я вижу, как поднимают они ее из реки, как с длинных волос стекает зеленая отвратительная слизь, а лицо так спокойно. О, моя Прекрасная! Твой чудесный голос умолк навсегда. Моя Любимая! А эта бледная луна смеется надо мной, этот мертвый круг смотрит на меня и смеется. О, как страшно мне! Сэр Мармадьюк встал, ему хотелось утешить и ободрить маленького скрипача, он протянул к нему руки, но тот в страхе отпрянул. - Прочь! - вскричал несчастный. - Не троньте меня, не прикасайтесь, на мне лежит проклятие! Ее убийца все еще жив, он все еще весел, и проклятая луна знает о том и смеется, смеется... О, Боже, он ходит по земле, он наслаждается радостями жизни, а она покоится в могиле холодная и недвижимая! - Скрипка выпала из его рук. Скрипач спрятал изможденное лицо в скрюченных пальцах, рыдания сотрясли его хрупкое тело. Сэр Мармадьюк попробовал утешить его, но скрипач пронзительно вскрикнул и оттолкнул участливую руку. - Оставьте меня! Оставьте меня, это мой черный час, предоставьте меня луне. Дикий крик, исполненный невыразимой тоски, прокатился над парком, и маленький скрипач распростерся на земле рядом с пнем, служившим когда-то троном детских игр, он обхватил старое дерево руками, прижался мокрой от слез щекой к шершавой коре и затих. Сэр Мармадьюк медленно удалился, оставив маленького скрипача наедине с его болью. Стемнело. Серебро волос светилось на темной земле. Глава III, в которой читатель познакомится с юной квакершей Евой-Энн Сэр Мармадьюк, тяжело опираясь на трость, с огромным интересом разглядывал стог сена. Конечно же, ему и прежде доводилось видеть подобные сооружения, но никогда еще столь прозаическая вещь, как сено, не вызывала в нем такого интереса. Сэр Мармадьюк смертельно устал, он попросту валился с ног. Он отошел слишком далеко от дома, пройдя не одну милю по пыльным нескончаемым дорогам, его изящные сапоги с кисточками на голенищах, совершенно не приспособленные для столь тяжелых испытаний, натерли на ногах кровавые мозоли, и вот теперь сэр Мармадьюк со сбитыми в кровь ногами, с ломотой во всех членах, разглядывал столь необычный для себя объект, а в его взгляде читался нескрываемый интерес. Это был довольно высокий стог, он выглядел мягким и уютным, он словно обещал утомленному путнику роскошное ложе для его ноющих членов. Сено наполняло воздух ароматом, навевающим заманчивые мысли о предстоящем забытьи. И, самое главное, к стогу была приставлена лестница, так и манившая воспользоваться услугами чудесного ложа. Сэр Мармадьюк, прихрамывая, добрел до лестницы, несколько неуклюже взобрался наверх и с наслаждением растянулся на душистой постели, мечтательно глядя на одинокую звезду, мерцавшую в небе. - Сорок пять! - бормотал наш герой. - Как глупо и нелепо. Как все ... - Тут он вздохнул и погрузился в блаженное забытье. Но спать ему пришлось недолго. Внезапно он проснулся оттого, что чья-то рука аккуратно зажала ему рот, и чей-то голос прошептал совсем рядом: - Тише! И голос, и рука, вне всякого сомнения, принадлежали женщине, и рука эта, хотя и теплая, и мягкая, была в то же время сильной и крепкой. - Послушайте, мадам... - начал было сэр Мармадьюк, кое-как освободившись от руки. - О, помолчи же! - зашипел голос, и рука вернулась на прежнее место, зажав рот джентльмена еще крепче. Сэр Мармадьюк волей-неволей повиновался. В свете полной луны наш герой смог разглядеть пальцы красивой формы, плавный изгиб плеча, копну темных волос. В наступившей тишине послышалось бормотание приближающихся голосов. Девушка ничком бросилась на сено и осторожно посмотрела вниз. Сэр Мармадьюк последовал ее примеру. По дороге шли три человека. Один их них держал в руке фонарь. Все трое внимательно вглядывались в ночную темноту. Тот, что нес фонарь, был одет в старый рабочий костюм, одежда двух других была получше, но тоже скромной и потертой. Невысокий толстяк в широкополой шляпе и высокий тощий человек в поношенной куртке следовали чуть позади человека с фонарем. - О, Господи - вздохнул толстяк. - Бедная несчастная глупышка. - Да уж, воистину глупая девчонка! - проворчал худой. - Только представь себе, как она бредет в темноте, одинокая, беззащитная... - Ее следовало бы выпороть! - Но, Эбенизер... - Выпороть, Иеремия! Высечь как следует! - Ты слишком жесток, брат. - А ты слишком мягок, Иеремия! Это ты виноват во всем, ты постоянно потакал ей, баловал... - Нет, Эбенизер, это скорее твоя строгость заставила ее бежать. - Послушайте, - вмешался в разговор человек с фонарем. - Не время пререкаться. Если мисс Ева и впрямь убежала, то нам следует либо поторопиться и догнать ее, либо вернуться назад и улечься спать. - Верно, Джейкоб, верно! - вздохнул толстый Иеремия. - Надо искать, она не могла далеко уйти. - Стог! - воскликнул тощий Эбенизер. - Джейкоб, заберись-ка наверх и погляди, нет ли там ее. - Но здесь нет лестницы, мастер Эбенизер. - Она должна быть... - Да, сэр, я сам оставил ее здесь, но сейчас лестницы нигде не видно... - Говорю тебе, брат, Ева-Энн пошла дальше. Нам надо торопиться! - Но может он забралась на стог, Иеремия... - Нет, дорогой брат. Она же направляется в Лондон, зачем ей прятаться в стогу. Господи, одна, в темноте... О, брат, если она покинула нас, если мы действительно потеряли нашу бедную девочку, Монкс-Уоррен опустеет, жизнь наша померкнет... - Успокойся! Ты бы лучше помолчал, Иеремия, не смей даже думать об этом. Ведь если она и впрямь отправилась в Лондон, то только лишь ради этого развратного негодяя Дентона, будь он проклят! - Тише, брат! - Нам и впрямь следует поторопиться! Все трое побрели дальше, фонарь качался в руке Джейкоба блуждающим ночным светляком. Сэр Мармадьюк привстал и взглянул на девушку. Та уткнулась лицом в душистое сено. И без того изумленные органы чувств джентльмена уловили явственный всхлип. Сэр Мармадьюк как-то съежился и стал несколько беспорядочно вращать глазами, взглядывая то вниз, то снова на девушку, и лишь после четвертого всхлипа он решился спросить: - Почему вы плачете? - Потому, - голос ее был глубок и мягок, - что я люблю их всем сердцем, и у меня душа разрывается на части при мысли, что я покидаю их надолго, если не навсегда. - Тогда почему бы вам не вернуться обратно? - Нет-нет, я не могу, пока не могу. - Почему? - Я убежала из дома, чтобы выйти замуж, - просто ответила девушка, - и все же... - тут ее голос стал удивительно нежен - мне так тяжело оставлять этих дорогих мне стариков. Видите ли, я у них единственный ребенок, у них больше никого нет и не будет. - Вы их племянница? - Да. - И вы действительно направляетесь в Лондон? - Да. - И, как я понял, не одна? - С возлюбленным, сэр. - С тем самым человеком, которого ваш дядя назвал негодяем? - О, он не знает его так хорошо, как я. - А вы, конечно же, полагаете, что знаете своего возлюбленного очень хорошо? Девушка удивленно взглянула на него. - Ну да, сэр. А как же иначе? Ведь я люблю его. Тут сэр Мармадьюк быстро нагнулся и заглянул ей в лицо. Чудесные глаза открыто встретили его пытливый взгляд, они были чисты, как луговая роса. - Вы действительно любите его, дитя мое? - Да! Он настоящий джентльмен, красивый и смелый. И любит меня всей душой. Он так часто говорит мне о своей любви. - И сегодня ночью вы встречаетесь с ним? - Да, мы собираемся пожениться сразу же, как только прибудем в Лондон. Но все-таки я иногда боюсь... - Если вы не хотите, вы не должны мне ничего говорить. - Нет-нет, я очень рада поговорить с вами о моей любви. Я ведь никому не рассказывала, лишь старушке Нэнни, а она совершенно глуха. Но, сэр, - девушка подняла глаза и взглянула на звезды, - любовь так отличается от того, что я себе представляла. - Почему же, дитя мое? - спросил он, не в силах оторвать глаз от безмятежной прелести своей собеседницы. - Меня вот что беспокоит, сэр. Когда моего возлюбленного нет рядом, я рвусь к нему, но когда мы вместе, мне так часто хочется убежать от него, мне все время что-то мешает. - Но что? - Не знаю. Что-то в его глазах или голосе... Она сдвинула густые брови и хмуро взглянула на безмятежную луну. Какое-то время девушка сидела, обхватив колени руками божественной формы, забыв, казалось, о своем собеседнике. - А давно вы знакомы со своим избранником? - Почти две недели, сэр. А теперь я уж и пойду. - Она вздохнула, надела соломенную шляпку. - Мы встречаемся в десять часов. - Но лестница? - Она здесь, наверху. Я втащила ее за собой. - О, вы, должно быть, необычайно сильная девушка. - Да, это так, сэр, - с бесхитростной улыбкой ответила мисс Ева. - И вы не испугались, обнаружив меня здесь? - По правде говоря, поначалу немножко испугалась, но мне все равно больше негде было спрятаться, и я решила остаться здесь. Ну а когда я разглядела вас получше, то поняла, что никакой опасности вы для меня не представляете. - Ха, это все мой рассудительный возраст, дитя! - Нет, сэр, у меня не было времени определить ваш возраст и убедиться в вашей рассудительности. И потом, меня успокоил ваш храп. - Храп? - воскликнул сэр Мармадьюк, слегка побледнев. - Я что, и в самом деле храпел? - Да, сэр, и так громко, что я была вынуждена разбудить тебя, иначе мои домашние услышали бы. - Пожалуйста, примите мои смиренные извинения, сударыня! - сэр Мармадьюк несколько горестно улыбнулся. - Ей богу, я, как, наверное, и все прочие, полагал, что подобное может происходить с кем угодно, но только не со мной! Храпеть на стоге сена, да еще в подобных обстоятельствах - это крайняя степень дурного вкуса. И все же я очень рад, что не напугал вас. - Я перестала вас бояться, как только поняла, что вы джентльмен, - важно кивнула девушка. - А, наверное, моя одежда, но ведь она так небрежна... - Лицо! Я увидела ваше лицо, - и она спрятала свое собственное хорошенькое личико под шляпкой. - А теперь, сэр, прощайте, мне и впрямь пора. - Тогда, - сэр Мармадьюк подобрал свою элегантную шляпу, - если вы позволите, я провожу вас... - Благодарю, сэр, я буду рада познакомить вас с моим возлюбленным. - Спасибо, - в свою очередь поблагодарил сэр Мармадьюк, но голос его был угрюм. - С превеликим удовольствием. - Тогда пойдемте! Он хотел ей помочь, но она уже спустила лестницу и в мгновение ока очутилась внизу. Непринужденная грация и удивительная легкость, с какими девушка исполнила это упражнение, привели джентльмена в полнейшее восхищение. Сэр Мармадьюк начал спускаться следом, стараясь делать это настолько проворно, насколько позволяли негнущиеся суставы и тесные сапоги. Но вот и он оказался на земле, и они отправились в путь. - Вы идете слишком быстро для человека средних лет, - немного жалобно заметил сэр Мармадьюк, спустя некоторое время. - Вы действительно так стар? - Да, стар до отвращения! - выдохнул он. - В это трудно поверить, - она сверкнула на него своими чудесными глазами. - Моя голова уже начала седеть. - Да? А мне показалось, что ваши волосы очень темные и блестящие. При этом безыскусном замечании он ощутил необычайный прилив радости, которую тут же обозвал про себя совершенно нелепой. - Вы из семьи квакеров? - спросил сэр Мармадьюк. - Да, и зовут меня Ева-Энн Эш. - Странное имя, но очень милое, и идет вам. - А как вас зовут? - Э... Джон... Джон Гоббс. - Да? Никогда бы не подумала. - Девушка простодушно взглянула на Мармадьюка. - У вас такой важный и неприступный вид. - Голос и взгляд были полны неподдельной искренности, и волна радости вновь окатила нашего джентльмена, но он постарался скрыть ее деланным смехом. - Вы бывали в Лондоне, мистер Гоббс? - Да, и частенько. - И вы видели Воксхолл? - Да, конечно. - О, мой возлюбленный обещал свозить меня туда! Как же это здорово, мистер Гоббс! Я лишь однажды была в Лондоне. Вся моя жизнь прошла здесь, в Монкс-Уоррен. - А это значит, - продолжил сэр Мармадьюк, - вы столь же прекрасны, свежи и невинны, как сама природа. Ах, дитя мое, ничто не может сравниться с этими чудесными холмами. - Но мой возлюбленный говорит, что нет места лучше Лондона. И я так хочу побывать там. Сэр Мармадьюк вздохнул, тонкие черты его лица на мгновение утратили привычную безмятежность. Он взглянул на луну из-под насупленных бровей. Девушка взяла его за руку, и он ощутил дрожь ее ладони. - Он будет ждать меня вон там, у рощицы! - прошептала она. - Пожалуйста, останьтесь здесь. И она убежала стремительной и легкой поступью. Сэр Мармадьюк после некоторого раздумья последовал за ней. Через несколько секунд до его слуха донесся сочный и самодовольный баритон. - Мой ангел! Клянусь Венерой, сегодня ты прекраснее, чем когда-либо. Пойдем же, экипаж ждет... - Постой, Роберт... - Не хочу ждать ни минуты! Через несколько часов мы будем в Лондоне, найдем священника и... - Боюсь, что этого не случится! - спокойно произнес сэр Мармадьюк, подходя поближе и внимательно разглядывая столь пылкого влюбленного. Это был высокий молодой джентльмен весьма привлекательной, но несколько слащавой наружности, одетый по самой последней моде. Его глаза, кольца и пуговицы блестели слишком уж сильно. Джентльмен, оправившись от изумления, повернулся к нашему герою и весело заметил: - Ха, какого дьявола