ечно, очень благоприятное для преступников -- в тупике никто не жил. Самые близкие соседи букиниста -- рабочие и старики -- жили на улице Кабретт. Жозэ передал по телефону свой первый репортаж, заодно поболтал с Бари и Рози Соваж. <Пари-Нувель> <вставила фитиль> другим газетам, связав убийство в Муассаке с романом, получившим Гонкуровскую премию. Только две газеты напечатали сообщение об убийстве, да и то одна на третьей полосе, а другая -- на четвертой. Провинциальный корреспондент передал эту информацию, не придавая ей значения. Правда, сейчас уже все редакции сбились с ног в поисках материала. Скоро городок наводнят корреспонденты и Рамонду потеряет голову. Впрочем, за это дело берется парижский уголовный розыск. Жозэ был в смятении. В сотый раз он восстанавливал в памяти все, что произошло с начала расследования. Никаких выводов он не мог сделать. Все оставалось совершенно загадочным. Он хотел было вызвать Бари и рассказать о стихотворении, найденном в пепле, но передумал. Лучше подождать. В своем репортаже он, конечно, обошел молчанием обнаруженный в камине листок. Жозэ глядел на дождь. Его мучил один вопрос. Какую роль во всей этой истории играл главный редактор? Он родился в Муассаке, здесь у него была старая тетка. Может, повидаться с нею? Она жила на бульваре Сансер, между Увариумом и мостом Наполеона. У Жозэ в книжечке был записан ее адрес. Жозэ уже побывал в морге и осмотрел труп. Гюстав Мюэ оказался очень дряхлым стариком. И мертвым он сохранил на лице выражение иронического спокойствия. Длинные морщины избороздили его худое белое лицо с бородкой под Кальвина... Но ведь по трупу нельзя ни о чем судить. Наружность обманчива. Жозэ взглянул на часы. Пора обедать. Гостиница оказалась неплохая. Внешне <Розовая гроздь> выглядела непривлекательно, но номер был чистый, большой и довольно удобный. Интересно, как здесь готовят? Сейчас он это узнает. Впрочем, он ведь приехал в Муассак не ради южной кухни. В ту минуту, когда Жозэ выходил из своего номера, рядом резко распахнулась дверь и высокий человек в черном костюме, с седыми длинными волосами, которые завивались на затылке, направился к лестнице. Он шел крупным шагом и стучал каблуками по паркету. Он походил на деревянную марионетку с грубо сработанными суставами. Верно, это тот учитель, о котором говорила хозяйка, решил Жозэ. Мосье... как же его зовут? Ах да, мосье Рессек, учитель истории. Спускаясь по лестнице, Жозэ продолжал размышлять. Что и говорить, это дело превосходит все, что можно вообразить. Выдвигались разные версии относительно найденных улик, побудительных причин, личности преступника. И все же самым загадочным было то, что уже известно. Спустившись с лестницы, Жозэ оказался в коридоре, который вел с одной стороны на улицу, с другой -- во двор, загроможденный старыми бочками, ящиками и штабелями дров. Какой-то старик в лохмотьях пилил во дворе дрова. Дверь в зал была слева, Жозэ открыл ее и вошел в ресторан. За дверной портьерой сидел Жино и, глядя в окно на дождь, курил сигарету. Из задней комнаты доносился звон посуды. Преподаватель сидел около стойки и читал газету. Перед ним стояла миска с дымящимся супом. Он еще не начал есть. Хозяин, услышав шаги репортера, обернулся. -- Я накрыл для вас около двери. Здесь светлее. Сейчас я подам вам суп. Жино подошел к преподавателю. -- Мосье Рессек, пожалуйста, налейте себе... Не говоря ни слова, учитель отложил газету и взял разливательную ложку. Жино с подчеркнутым почтением поклонился и отнес супницу репортеру. Бульон был чуть теплым и совершенно не наваристым. Он и отдаленно не напоминал жирные супы, которыми иногда удается полакомиться в Гаскони или Лангедоке. Трапеза проходила в полном молчании. Хозяин исчез. Хозяйка с увядшим лицом время от времени появлялась и сновала между столиками. Дождь тихо стучал по стеклам, и казалось, что уже наступил вечер. После десерта учитель закурил сигарету и направился к двери. -- Ну и погода, -- сказал Жозэ, чтобы завязать разговор. -- Да, отвратительная, -- не оборачиваясь обронил Рессек. У него был красивый бас очень низких тонов. -- Такая погода здесь, наверное, редкость? -- Обычная для этого времени года... -- Учитель не был расположен поддерживать разговор. -- Сколько жителей в Муассаке? -- продолжал тем не менее Жозе. -- По последней переписи -- семь тысяч восемьсот четырнадцать. -- Учитель стоял как вкопанный. Не поворачивая головы, с сигаретой в углу рта, он глядел на дождь. Но Жозэ не отчаивался. -- У вас великолепный монастырь! -- восторженно сказал он. -- А какой портал! Учитель повернулся на каблуках и, заложив руки за спину, зашагал между столиками, рывками переставляя ноги. -- Уникальный монастырь. Самый прекрасный романский монастырь, ничуть не уступающий церквам в Эльне и святого Трофима в Арле. Он был воздвигнут в тысяча сотом году аббатом Анскитилем. В нем семьдесят шесть арок, которые опираются на мраморные колонны.. Когда-то в центре находился бассейн с чудотворной водой. Жозэ сдержал улыбку. Но учитель на него не смотрел. Казалось, он говорил, обращаясь к стенам. -- Портал роскошный. Да, да, это жемчужина. Нечто невообразимое. Настоящее чудо. Он сооружен в тысяча сто тридцатом году. Вначале он находился с западной стороны. К концу двенадцатого века его разобрали и перенесли к южной стороне монастыря, чтобы оградить его от снарядов, которые могли быть в него пущены с соседних холмов... да, с холмов. Это именно чудо, другого слова нет. На фронтоне -- апокалипсическая сцена: Христос, окруженный символами евангелистов и двадцатью четырьмя старцами. Перемычка -- из белого пиренейского мрамора. Я не знаю более прекрасного мрамора. Трюмо -- поразительно. На нем изображены переплетенные львы -- их три пары, с двух сторон портала -- святые в замечательных одеяниях. У правого святого очень приятное лицо. Учитель остановился у стойки. Казалось, он прислушивался к тому, что происходило в задней комнате, где обедали хозяева. Затем он снова принялся шагать. -- Боковые стены украшены скульптурами. К великому сожалению, они сохранились плохо. Слева -- демоны пытают Скупость и Прелюбодеяние. Наверху -- пиршество богача, смерть Лазаря и рай, в котором Авраам держит на коленях душу бедняка. Справа -- Благовещение, Явление волхвов, Сретение... Да, мосье, это чудо, настоящее чудо... Вы видели его раньше? Учитель так внезапно повернулся к Жозэ, что тот растерялся. -- Увы, нет. Только тут он разглядел лицо Рессека. Черты его были неправильны, у рта -- горькие морщины. Глаза глубоко запали, лоб был высокий и широкий, кожа бледная, землистая, как у всех, кто много читает и поздно ложится. В бездонных черных глазах таилось что-то безумное. -- Очень немногие понимают истинную ценность этого сокровища, -- добавил учитель своим низким голосом. Что-то подсказывало Жозэ: <Вот тебе прекрасная возможность расспросить о твоем букинисте. Ведь ты приехал сюда за этим, а вовсе не за тем, чтобы слушать рассуждения о старине>. -- Вы думаете, немногие? Но ведь в провинции немало образованных людей. Я считаю, что, например, несчастный старик, которого вчера убили, был в некотором роде ученым... -- Истинно образованные люди -- редкость, -- отрезал учитель и зашагал к двери. <Нет, я должен во что бы то ни стало его расспросить>, -- решил Жозэ. -- Вы знали этого букиниста? Преподаватель повернулся и подошел к столику журналиста. -- Я его знал, как и все в городе. По правде говоря, он не был образованным человеком, как это думаете вы. Он просто был отравлен чтением, читал все, что попадало под руку. Плохой самоучка. -- Почему же? Учитель сделал паузу и поднес руку к своему галстуку -- нервный жест, который он то и дело повторял. -- Да взять хотя бы наш монастырь. Старик Гюстав, букинист, утверждал, будто капители относятся всего к тысяча двухсотому году, однако легче легкого доказать, что творение Анскитиля дошло до нас совершенно неповрежденным. Я никак не мог ему это втолковать... Да уж что там... Учитель развел руками и с глухим вздохом тут же опустил их. -- Вы часто с ним разговаривали? -- Нет, редко. В лавчонке стоял такой запах! И вообще он жил в грязи. За последние полгода я не виделся с ним ни разу, а теперь вот узнал... Но это вам не интересно... До свидания, мосье. Если у вас будет время, не забудьте осмотреть монастырь. Это уникальный памятник, настоящее сокровище, повторяю вам. Преподаватель отошел от столика. Он шел подпрыгивая, как-то рывками, и в такт шагам у него дергались руки, а длинные седые кудри рассыпались по воротнику. Он ушел. Немного погодя Жино привел в зал старика, который пилил во дворе дрова. -- Несчастный человек, -- объяснил итальянец. -- Он живет в халупе по ту сторону железной дороги, на холме, он немой. Кажется, от рождения. Жозэ нахмурил брови. -- Немой? -- Да. От рождения. Он немой от рождения. 7. ПРИЗРАК ДЕРЖИТ ЯЗЫК ЗА ЗУБАМИ Когда на нашей планете человеку есть что сказать, трудность заключается не в том, чтобы заставить его сказать, а в том, чтобы помешать ему высказывать свои мысли слишком часто. Бернард Шоу Дождь прекратился. Над Тарном поднялся туман. Он налетел на городок, окутал все улицы, все дома. Как обычно, часам к пяти вечера, когда почти стемнело, затихли грузовики, начали закрываться ставни, вспыхнули уличные фонари, усеяв ночь расплывчатыми звездочками. Разошлись по домам щебечущие школьники. В кафе наступило непродолжительное оживление: рабочие по дороге домой забегали выпить рюмку белого вина. В бакалейных лавках хозяйки спешили закупить продукты на следующий день. Прошло несколько часов. Туман сгустился еще больше. Женщины хлопотали в кухне, накрывали на стол. За закрытыми дверями, в теплых квартирах, семьи, собравшись вместе, беседовали. Возможно, они говорили о преступлении, которое вызвало в городе такую суматоху и столько шума. Умер букинист Гюстав Мюэ, который никого раньше не интересовал, а теперь весь город толкует о нем, о его сером доме, о его кухне, где пахнет сыростью, об улице Кабретт, о стоящих на ней хибарках с облупившимися фасадами, с трухлявыми дверями и оконными рамами. Это убийство привлекло всеобщее внимание. Им заполнены были прибывшие вечерним поездом газеты. О нем говорили в Париже, о нем говорили в Тулузе. Полиция сбилась с ног. Жены жандармов стали нарасхват во всех лавках. Но, к сожалению, пока высказывались одни лишь предположения. Жозэ снова позвонил в Париж, поговорил с д'Аржаном. Ничего нового. Много шуток, много гипотез, ничего точного. В парижских литературных кругах все ошеломлены. Даже самые серьезные литературные журналы собираются послать в Муассак своих корреспондентов. С тревогой говорят, что затронут престиж всей французской литературы. Д'Аржан напомнил Жозэ слова Гастона Симони: <Мы присудили премию преступнику! Это символично>. За ужином учитель не появился. Жино сказал репортеру, что Рессек иногда ест только один раз в день. И не из соображений экономии, а чтобы не терять времени. Часов в пять он съедал бутерброд и, заперевшись в комнате, углублялся в огромные книги по археологии. Он готовил монографию о монастыре. Жино видел в комнате преподавателя толстые тетради, исписанные мелким почерком. <Такого еще никто не написал>, -- утверждал Рессек. Жозэ поднялся к себе в номер. С нижнего этажа, из зала, до него доносился гул голосов. Игроки в карты, в домино -- обычные вечерние посетители. Жозэ довольно долго проторчал с ними в надежде что-нибудь узнать. Но все без толку. Люди лишь повторяли написанное в газетах. По правде говоря, они букиниста не знали и не слышали о нем до самой его трагической гибели. Кто бывал в захламленной лавке на улице Кабретт? Очень немногие. Безденежные школьники, мечтавшие раздобыть у букиниста по дешевке недостающий том <Трех мушкетеров> или откопать какой-нибудь приключенческий роман. Редкие туристы, привлеченные в Муассак меланхоличным очарованием старинного монастыря да соседними с ним древними домишками. И еще учитель Рессек... Да, он время от времени навещал старика Мюэ. Наверное, рылся среди потрепанных книг в надежде обнаружить среди всякой макулатуры какую-нибудь редкость. Рессек много беседовал со старым букинистом. Они спорили о капителях монастыря -- к какому веку они относятся: к одиннадцатому или двенадцатому? По мнению Гюстава Мюэ, они были воздвигнуты в двенадцатом веке, никак не раньше. Рессек был убежден, что капители старше и творение аббата Анскитиля хорошо сохранилось до наших дней. Очень серьезный, важный вопрос. О чем сейчас думал учитель, склонившись над своей рукописью и над археологическими трудами? Одним клеветником стало меньше. Отныне букинист лишен возможности отстаивать свою версию о двенадцатом веке. Жозэ пожал плечами. Преступление из-за какой-то капители! Конечно, бывает всякое, не исключено и это. Человек, одержимый страстью к науке, может убить. Случались и более поразительные вещи. Ну, а как же все остальное? Роман? Гонкуровская премия? Злосчастное <Молчание Гарпократа>? Жозэ прислушался. Гул голосов внизу постепенно стихал. Посетители кафе, и те, что приходили выпить, и те, что поиграть в карты, расходились, растворяясь в холодном тумане. В такую погоду люди не засиживаются в кафе. Да и вообще в маленьких городках любят в десять часов запереться в своей квартире на хороший замок и лечь в постель. Жино, его фамилия была Роберти, наверное, протирал мраморные столики и наспех подметал пол. Основательную уборку он делал по утрам. А его жена подсчитывала доходы. Скоро они поднимутся к себе в спальню. Из-за стены доносились едва слышные звуки: поскрипывание стула, глухие шорохи. Вот, кажется, взяли книгу и положили ее на стопку других. Жозэ достал авторучку, записную книжку и, следуя своему излюбленному методу, записал: <Бари родился в Муассаке. (Совпадение?) Убийца интересуется мной. Убийца интересуется <Пари-Нувель>. Убийца интересуется поэзией. Интересуется ли он архитектурой? Богат ли был старик Мюэ?> Жозэ, отложив ручку, перечитывал написанное, когда на лестнице раздались торопливые шаги. В номер постучали, и Жозэ открыл дверь. Перед ним стоял Жино. -- Там пришел жандарм. Он просит извинить его за беспокойство, но говорит, что ему необходимо срочно повидаться с вами, так как у него к вам серьезное поручение. -- Ладно, сейчас спущусь, -- ответил Жозэ, возвращаясь в комнату за плащом, -- кстати, я все равно собирался выйти. Жандарм пришел по поручению следователя, который дожидается Жозэ в полицейском участке. Он должен сообщить Жозэ что-то очень важное. <Черт побери, неужели есть какие-то новости>, -- подумал Жозэ и ускорил шаг вслед за жандармом. * * * Следователь Рамонду, нахмурившись и скрестив руки на груди, стоял у железной печки. Взглянув на его мрачное лицо, репортер сразу же догадался, что новости, может, и есть, но вряд ли они прояснят дело. -- Добрый вечер, Робен. Садитесь. Ну и погодка! -- Добрый вечер, мосье Рамонду. Как дела? Следователь пожал плечами и ничего не ответил. -- Вы напали на след? -- продолжал расспрашивать репортер. -- Не-ет, -- проговорил следователь. -- Никакого следа, есть одна бумажка, еще одна бумажка, которая вас очень заинтересует... -- Какая? Следователь помахал перед глазами репортера довольно плотным желтоватым листком. -- Нате-ка почитайте! Репортер осторожно взял листок. И вздрогнул. На бумажке было неумело выведено печатными буквами: <Тому, кто сунет свой нос>. А ниже несколькими штрихами были нарисованы череп и кости. -- Это шутка, -- сказал Жозэ. -- Где вы это нашли? Следователь ухмыльнулся и погладил свою бородку. Ошеломленный вид журналиста доставлял ему, казалось, горькое удовольствие. -- Если бы я подобрал этот листок на улице, я мог бы, как и вы, сказать, что это шутка. Но я, вернее не я, а судебно-медицинский эксперт, обнаружил его в кармане убитого! Жозэ опустил голову. -- Каково? Ну, что вы теперь скажете, сыщик-любитель? Это похоже на угрозу. Сформулировано грубо, но четко. Прекратите, мол, ваше расследование, иначе... -- Ну, хорошо, мосье Рамонду, а в котором часу была найдена эта... любовная записка? -- Только что. Эксперт хотел внести в свой акт некоторые уточнения. Я просил его подробно описать, как были произведены выстрелы. У него возникли сомнения, и он пошел снова осмотреть труп. Тут-то, совершенно случайно, он заметил, что из жилетного кармана мертвеца высовывается край белой бумажки. Это и была любовная записка, как вы ее назвали. -- Но ведь все карманы были осмотрены раньше? -- Конечно, это первое, что делают жандармы. Следователь опять ухмыльнулся. -- Значит, вы хотите сказать, -- медленно проговорил Жозэ, -- что эта бумажка была всунута в карман мертвецу совсем недавно? -- По-видимому, так. Хотя жандармы, стоящие на карауле, уверяют меня, что в морг никто не заходил, не считая, конечно, тех, кто должен там бывать по долгу службы. -- Он приехал сюда, -- стиснув зубы, сказал Жозэ. -- Что вы сказали? -- оживился следователь. -- Ничего, просто сказал, что это меня очень заинтриговало. -- И меня тоже! Толстячок принялся расхаживать по кабинету. Он то скрещивал руки на груди, то разнимал их, вздыхал, сжимал кулаки. -- Я дал указание просмотреть регистрационные карточки в гостиницах, расспросил соседей -- ничего. Никаких улик. Скажу вам откровенно, все покрыто мраком. Я, понятно, не прошу вас так же откровенно высказываться в ваших репортажах, но это факт. Вы-то хоть напали на какой-нибудь след? -- Нет, мне кажется, что я продвинулся не больше вашего. -- Вообще, я ничего не понимаю в этом деле. В нем замешаны парижане, пусть они и распутывают. Следователь остановился и положил руку на плечо Жозэ. -- Знаете, будьте поосторожнее. Всем известно, что вы большой дока в подобных делах. Ваша газета вас очень расхвалила... Я того же мнения... Только теперь вам надо остерегаться. Никогда не знаешь, что тебя ждет. Я был бы крайне огорчен... Жозэ улыбнулся. -- Вы думаете, этот господин хочет у меня отбить охоту заниматься этим делом? -- Я вам повторяю, никогда не знаешь... -- Нет, -- Жозэ тряхнул головой, -- мне кажется, все как раз наоборот: этот господин нуждается во мне. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Жозэ пересек площадь Реколле. Домов не было видно, они растворились в тумане. Улицы были пустынны. Свет фонарей лишь слегка пробивался сквозь плотную завесу, покрывшую спящий город. Проходя мимо гостиницы <Розовая гроздь>, Жозэ остановился и взглянул на это старое здание. В окнах было темно. Хозяева наверняка уже легли. Учитель, видимо, отложил свои археологические исследования: не пробивался свет и сквозь щели его ставен. Жозэ медленным шагом направился к монастырю Сен-Пьер. До чего же это тихий уголок! Вдали темнел портал с его каменными скульптурами. Журналист вспомнил низкий голос учителя истории: <Портал -- это жемчужина, да, да. Нечто невообразимое. Настоящее чудо. На фронтоне -- апокалипсическая сцена. Боковые стены украшены скульптурами. К великому сожалению, они сохранились плохо>. Жозэ уже любовался этими скульптурами. В самом деле, прекрасная работа. Жалко, что они пострадали от времени, а может быть, в этом повинна и человеческая небрежность. Он чиркнул спичкой и подошел вплотную к скульптурам, так искусно высеченным из камня. Ветер пригнул пламя и загасил спичку. Здесь он дул со всех сторон. Жозэ чиркнул второй спичкой, но на этот раз сам задул ее и, резко отпрянув, спрятался в тени портала. Кто-то бродил поблизости. Жозэ подождал. Нет, пожалуй, он ошибся. Ну, ну, укроти свое воображение, говорил он себе, не сочиняй романов... Сегодня вечером у меня не назначено свидание с мосье Дубуа. Да вообще еще не известно, в Муассаке ли этот мосье. И тут он услышал чьи-то шаги. Кто-то шел -- теперь уже в этом не было никакого сомнения, -- и шел к перекрестку. Ночной прохожий приближался со стороны железной дороги. Может быть, он заметил пламя спички, это насторожило его и поэтому он остановился? А потом снова пошел. Улица Кабретт останется у него справа, а сейчас он пройдет мимо портала. Жозэ, притаившись в темноте, не шевелился. Он не спускал глаз с небольшого освещенного пространства -- там горел фонарь, -- которое загадочный прохожий не мог миновать. Шаги стали торопливее. Прохожий побежал. Видимо, он стремился как можно скорее пересечь освещенный участок. И в самом деле, ему удалось сделать это очень быстро. Но в тот момент, когда на него упал свет фонаря, Жозэ охватило невероятное волнение. Человек был в зеленой накидке. При беге накидка взлетала, и Жозэ невольно вспомнил поэта Гастона Симони, старого поэта, чья зеленая накидка была столь известна в парижском литературном мире. Неужели он приехал сюда, к древнему памятнику, помечтать в эту туманную ночь среди теней, покоящихся вокруг монастыря Сен-Пьер? Еще до того, как прохожий попал в полосу света, Жозэ услышал какой-то металлический звук. Человек в зеленой накидке прошел совсем близко от репортера и углубился в улицу, которая вела к площади Реколле. Жозэ колебался: идти за ним? Нет? Но его заинтриговал металлический звук. Он ринулся к освещенному участку. Похоже было... похоже было, что упала монета... Репортер шарил глазами по мостовой. Что-то блеснуло между двумя булыжниками. Он нагнулся и протянул руку. Это оказалась в самом деле монета -- золотая, тяжелая, блестящая. Но куда же скрылся этот сеятель золотых монет? И вот тут события начали развертываться с невероятной быстротой. Со стороны площади донесся топот бегущих людей. Чей-то голос крикнул: -- Стой! Жозэ быстро побежал вдоль тротуара к гостинице. Там, около входа, он чуть не столкнулся с возникшей из темноты массивной фигурой. И тут же его ослепил луч карманного фонарика. -- Ах, это вы! -- воскликнул знакомый голос. Обладатель фонарика заглянул в коридор гостиницы и кого-то позвал, но кого именно, Жозэ не разобрал. -- Все в порядке, -- ответили из коридора. -- Я его держу. Он был во дворе. На втором этаже с шумом раскрылись ставни, и в окно высунулось бледное лицо учителя Рессека. Наконец в коридоре зажгли свет. На первой ступеньке лестницы стоял Жино, он еще не снял пальца с кнопки выключателя. В глубине Жозэ увидел человека в зеленой накидке, его держал за руку инспектор полиции. -- Интересно, стоящая ли это добыча, -- тихо заметил комиссар, стоявший рядом с Жозэ. Жозэ разглядывал человека в зеленой накидке. Это был тот самый старик, которого он мельком видел до обеда во дворе гостиницы, он тогда пилил дрова. <Несчастный человек, -- сказал о нем Жино, -- он немой. Кажется, от рождения>. У старика было странное, похожее на маску лицо, неподвижный взгляд. Губы у него слегка дрожали. Из-за берета торчал клок седых волос. Несмотря на свои шестьдесят -- шестьдесят пять лет, он был еще крепок и ловок. Накидка, в которую он завернулся, была совсем новой и никак не подходила к его обтрепанным, забрызганным грязью брюкам и дырявым башмакам. -- Ну, иди же! -- сказал инспектор, тряся его за руку. Старик все с тем же тупым выражением лица повернулся к полицейскому. -- Он вас не слышит, -- сказал Жино и, огорченно вздохнув, спросил: -- Что он еще натворил? Жозэ подошел к глухонемому и поднял полу накидки, так, что стала видна его левая рука. Старик отступил и что-то промычал. Под накидкой у него была черная от грязи рубашка и совершенно дырявый джемпер. -- Что он держит? -- спросил комиссар, подойдя к старику. -- Ну-ка отдай! -- грубо потребовал инспектор, пытаясь разжать старику кулак. Но тот сопротивлялся. -- Отдай! -- повторил инспектор. И он вырвал из руки оборванца что-то вроде трубочки, обернутое в грязную тряпку. Комиссар тихонько свистнул. Жино широко раскрыл глаза. Инспектор развертывал тряпку. На пол упала золотая монета. Жино бросился к ней. Жозэ сунул руку в свой жилетный карман. -- А вот эту старик обронил на улице, -- сказал он. -- Вечер не пропал даром, -- удовлетворенно заметил комиссар. Он взял одну из монет и стал внимательно ее разглядывать. -- Латинский союз! Хм!.. Ему не отвертеться, он скажет, где он их нашел. Жино беспомощно развел руками и покачал головой. -- Нет, господин комиссар, он вам этого не скажет, никогда, никогда. Он глухонемой и дурачок. Комиссар нахмурил брови. -- Все равно, мы отведем его в участок. -- Скажите, комиссар, вы уже давно выслеживаете этого субъекта? -- вполголоса спросил Жозэ. -- Нет, -- виновато улыбаясь, ответил комиссар, -- следователь просто поручил мне проследить, благополучно ли вы добрались до дома. Как видите, мы не зря потрудились. Нам удалось застукать Фризу... Да, его здесь так называют, я даже забыл его настоящую фамилию. А я-то считал, что он такой безобидный, но... -- Трудно будет вытянуть из него что-либо, -- заметил репортер. -- Надо все же попробовать. Жино, слушавший разговор, с улыбкой подошел к ним. -- Господин комиссар, я могу попытаться узнать то, что вам нужно. Я его хорошо знаю, и со мной он не дичится... Он приходит ко мне пилить дрова. Иногда я ему даю тарелку супа. Он меня в общем понимает... Правда, не всегда. -- Давайте, -- проговорил Жозэ, -- спросите его, где он нашел золотые монеты. <Не такой уж этот Фризу дурачок, -- подумал репортер, -- раз он пытался спрятать от нас свое богатство!> Жино повернулся к старику и, показывая пальцем на золотые монеты, с расстановкой произнес: -- Скажи, Фризу, где ты их взял? Глухонемой замычал, неуклюже пританцовывая в своих грязных башмаках. Жино взял из рук инспектора одну монету и подбросил ее, пристально глядя на глухонемого: -- Красиво, правда, красиво, тебе нравится? Скажи мне, Фризу, будь хорошим, я тебе дам большую тарелку супа. Старик взволновался, у него еще сильнее задрожали губы. Он сделал попытку вырваться. -- Отпустите его! -- приказал комиссар инспектору. Старик, почувствовав себя свободным, снял с себя накидку и вытянул вперед руку. Никто не понимал, чего он хочет. Итальянец объяснил: -- Он просит, чтобы вы отошли назад. Все отодвинулись. Фризу расстелил накидку на полу, выпрямился, с большим трудом -- это было видно -- напряг свои мысли, опять замычал и протянул руки к золотым монетам. -- Не мешайте ему, -- сказал комиссар. Глухонемой взял монеты, сел на корточки и разложил монеты на зеленой материи. После этого он поднялся и отступил, как художник, который удовлетворен своей работой и хочет полюбоваться ею издали. Странная это была картина: в глубине коридора стояли Жино и инспектор, у выхода -- Жозэ и комиссар, а между ними на полу лежала зеленая -- при электрическом свете она казалась особенно яркой -- накидка, на которой сверкали монеты. Старик в лохмотьях стоял, слегка склонив туловище вперед, и глаза его бегали от одной монеты к другой. Казалось, он впитывал в себя теплый блеск драгоценного металла. -- Что это означает? -- негромко спросил комиссар. -- Я ничего не понимаю. Попросите его объяснить. Жино принялся жестикулировать. -- Фризу, что ты хочешь сказать? Что ты хочешь сказать? Старик опять замычал и вытянул раскрытые ладони к этой необычной выставке. Потом он неожиданно шагнул к выходу, намереваясь уйти. Комиссар задержал его. -- Бесполезно настаивать, -- сказал инспектор. -- Мы ничего из него не вытянем. Что нам с ним делать, господин комиссар? -- Отведем его все-таки в участок. Комиссар вышел на улицу, Жозэ -- вслед за ним. Жино стоял у лестницы. Он был поражен, что не смог добиться от глухонемого никакого объяснения. С верхней ступеньки лестницы женщина с увядшим лицом меланхолично смотрела на происходящее. Она появилась бесшумно и за все это время не раскрыла рта. * * * Комиссар и Жозэ подождали, пока выйдут инспектор с Фризу. В коридоре погас свет. Комиссар направился было к центру города, но Жозэ остановил его: -- Погодите, давайте поведем Фризу на улицу Кабретт. Может быть, он что-нибудь вспомнит. -- Правильно. Они миновали монастырь и дошли до перекрестка. Тут старик замычал. Он хотел идти в сторону железной дороги, проходившей за церковью. -- Он хочет домой, -- объяснил инспектор. -- Он живет вон там, на холме, в деревянном сарае. Комиссар взял Фризу под руку и потащил его налево, но старик сопротивлялся. Было свежо, и ему набросили на плечи накидку. На углу улицы Кабретт глухонемой опять замычал и остановился. Сколько его не тянули вперед, он не двигался с места. Он явно боялся идти в темную улочку, словно мог там кого-нибудь встретить. -- Не надо настаивать, -- сказал Жозэ, глядя, как старик мечется в темноте. Полы его накидки взлетали, и это делало его похожим на привидение, на какое-то таинственное, непонятное существо, которое возникло в ночи и стремилось вновь в ней раствориться, существо, у которого никогда ничего нельзя будет узнать. Точно так же, как у покалеченных, неподвижных статуй, которые украшали вход в монастырь в пятидесяти метрах отсюда. Да и в самом деле, разве статуи могут что-нибудь сказать? 8. МАДАМ ЛОРИС БОИТСЯ ВОРОВ У черепахи твердая походка, но стоит ли из-за этого подрезать крылья орлу. Эдгар По Старая тетка Бари, несмотря на свои семьдесят лет, была еще очень проворна. Она приняла Жозэ в гостиной, расположенной рядом с прихожей. Комната была заставлена мебелью -- глубокие кресла, пуфы, мягкие стулья, столики с выгнутыми ножками, и на них разнообразные безделушки. На стенах висело множество картин в позолоченных рамах. Жозэ с первого взгляда понял, что все это мазня, собранная каким- нибудь родственником, увлекавшимся живописью. От гостиной веяло уютом прошлого столетия. Здесь было очень чисто. Нигде ни пылинки, и все же казалось, что гостиная покрыта пылью, которая легла еще в 1895 году. Взгляд репортера шарил по комнате -- пожелтевшие от времени фотографии в рамках, коробки из ракушек, гипсовые и глиняные статуэтки, ларчики с разной мелочью, старинные коробки из-под конфет, на некоторых из них еще сохранились выгоревшие от времени ленточки. Мадам Лорис была полной, розовощекой дамой небольшого роста. Ее поразительно молодые для ее возраста руки при каждом слове взлетали в воздух. На ней был черный жакет с фиолетовой отделкой. Тяжелое агатовое ожерелье глухо постукивало на ее груди. -- Да, бедный мальчик нечасто навещает меня, -- говорила она, -- я знаю, в Париже у него очень много работы. Париж, Париж... Да и вообще, это такая профессия! Он подписал меня на свою газету, и я, знаете ли, читаю ее с интересом. Вас я тоже знаю по вашим репортажам. Ведь в провинции так скучно... Ах, как, должно быть, интересно жить в Париже! Вам повезло, мосье Робен, я вам завидую... Мадам Лорис говорила очень быстро, с южным акцентом, как все местные жители. Она даже не пыталась связно излагать свои мысли и лишь вздыхала да улыбалась между фразами. -- Этот дом, естественно, достанется ему. Ведь у меня, кроме него, никого нет. Кстати, его комната вон там, по ту сторону прихожей. Она всегда готова его принять... А я сплю на втором этаже. Дом-то не очень большой... Шесть комнат и фруктовый сад... Здесь очень мило. Макс обожает сад. Ему следовало бы приезжать сюда почаще, чтобы отдохнуть от суматошной парижской жизни. Не правда ли, мосье? Выпейте еще немного малаги. В самом деле, не хотите? Выпейте... Это очень старая бутылка. Когда-то у нас был прекрасный винный погреб. Мой муж очень дорожил им. Да, все это так печально. Вся страна взбудоражена... Да и я сама, как я вам уже говорила, очень неспокойна. -- Мне думается, что нет причины волноваться. -- Вам легко так говорить, вы ведь молоды и такие вещи на вас не производят впечатления. -- А вы уверены, что прежде, чем лечь спать, вы задвинули засов? -- Ох, теперь я уже ничего не знаю... Старушка тяжело вздохнула. -- Я ведь так рассеянна. Подумать только, воры проникли ко мне в ту самую ночь, когда был убит этот несчастный старик. Какая доля правды была в том, что поведала эта розовощекая дама? В самом ли деле в ее дом забрались воры? В ее рассказе была одна тайна. В тот день она, как обычно, часов в пять вышла за покупками. Вернулась уже в темноте, съела свой легкий ужин и пошла спать. До этого она заперла входную дверь и задвинула засов. Ночью дул сильный ветер. -- Да, я отлично помню. Мне казалось, что дом вот-вот обрушится. Я вообще-то не трусиха, но в тот вечер, признаюсь, меня то и дело охватывала мелкая дрожь. Я не люблю, когда бушует ветер. И вот, представьте себе, как я удивилась, когда утром увидела, что входная дверь открыта, то есть не настежь, вы меня понимаете, но засов не был задвинут и замок оказался не заперт. Вот как. Неужели я забыла повернуть ключ и задвинуть засов? Никак не могу вспомнить. -- Но у вас ничего не похитили? -- Нет, у меня ничего не пропало. Деньги я дома не храню. Да и вообще я небогата. Все осталось на месте. Поначалу эта история с засовом немножко растревожила меня, не сказать, чтобы я очень перепугалась... Просто я упрекнула себя: ты стала рассеянна, впредь постарайся быть повнимательнее. Но когда утром я раскрыла газету и узнала об убийстве букиниста, да еще в его собственной лавке, тут, признаться, меня охватил страх... Понизив голос, старушка добавила: -- И до сих пор я боюсь... -- Для этого нет никаких оснований, -- успокоил ее Жозэ. -- Дверь у вас крепкая. Только не забывайте запирать ее на ключ. А сейчас тем более можете быть спокойны, город наводнен жандармами, полицейскими инспекторами... -- Ну и времена, -- вздохнула старушка. Репортер поднял стоявшую перед ним на столике рюмку с малагой и, вертя ее, любовался игрой вина. -- Я думаю, это все ваша рассеянность. Трудно поверить, чтобы к вам мог проникнуть грабитель, если дверь была наглухо заперта. Ведь снаружи засов нельзя отодвинуть? -- Конечно, нет! -- Значит, одно из двух: или вы забыли запереть дверь, и тогда вряд ли можно предположить, что об этом немедленно узнал грабитель, или же вы задвинули засов и повернули ключ в замке, и тогда никто не смог бы к вам проникнуть, не взломав дверь... И Жозэ добавил с улыбкой: -- Никто не мог бы проникнуть, а... тем более выйти! -- Но мне все-таки кажется, что я заперла дверь, -- насупив брови, проговорила мадам Лорис. Жозэ встал, чтобы попрощаться. Пожилая дама предложила ему еще рюмку малаги. Он отказался. Он больше не может задерживаться, у него нет времени, и он просит его извинить. Максу Бари он сообщит, что его тетя чувствует себя великолепно. -- Скажите ему, что я перепугалась грабителей и ему следовало бы почаще меня навещать. Жозэ и мадам Лорис стояли в прихожей. Здесь тоже все было заставлено самой разнообразной мебелью и стены были увешаны бездарными картинами -- большими и маленькими. Жозэ нравился стоявший здесь легкий запах жареного лука и воска. Мадам Лорис тихонько пританцовывала, ее руки то и дело взлетали в воздух, а с лица ее не сходила улыбка. У нее были голубые, очень светлые и очень молодые глаза. -- Мосье, я не осмеливаюсь вас задерживать, -- говорила она. -- Вас ждет работа и вы приехали в Муассак не для того, чтобы расследовать легкомысленное поведение пожилой женщины... -- Простите, могу я попросить вас об одном одолжении, -- сказал Жозэ неуверенным тоном. -- Пожалуйста, я к вашим услугам, -- любезно ответила мадам Лорис. -- Мне бы хотелось пройтись по дому. Познакомиться с расположением комнат... Добродушная дама была явно обеспокоена. -- Неужели вас так заинтересовала история с дверью? Вы меня пугаете. -- Да нет, -- успокоил ее Жозэ. -- Клянусь вам, что ничего не знаю и ничего не предполагаю. Я убежден, что вы забыли задвинуть засов. Но у меня есть свой метод, я его строго придерживаюсь: никогда ничем не пренебрегать. Нет ничего маловажного, нет незначительных подробностей. Мною руководит, так сказать, профессиональный долг. Только и всего. Мадам Лорис погладила свое ожерелье и, казалось, задумалась над словами Жозэ. -- Ну что ж, -- вздохнула она, -- следуйте за мной, прошу вас. Направо -- маленькая гостиная, здесь вы уже были. За ней столовая. Красивая комната, правда? Столовая -- большая и светлая -- была обставлена старинной мебелью красного дерева. Правда, здесь тоже было много лишнего, но в такой огромной комнате это не ощущалось так, как в гостиной. -- А библиотека у вас есть? -- тихо спросил Жозэ. -- Есть, но не в столовой. Она в комнате Макса. Я вам ее покажу. Ее начали собирать еще во времена Людовика XIII или примерно в ту эпоху. Муж очень ею гордился. Вот кухня. Кухня была длинной и узкой, пол в ней был выложен красной плиткой. Над раковиной сверкало внушительное количество кастрюль и медных котлов. -- Если угодно, вернемся в прихожую. У выхода -- комната для прислуги. Но с тех пор, как я живу одна, я не держу прислуги. Ко мне приходит поденщица для уборки. И я сделала в этой комнате кладовую... Мадам Лорис рассмеялась: -- Да, я храню там фрукты и картошку. Там же у меня сохнут пучки лечебной травы. Максу это очень нравится. Когда он приезжает, он обязательно открывает туда дверь и долго вдыхает запахи... Он говорит, что я консервирую лето. Вот, взгляните, но здесь, конечно, беспорядок. Жозэ увидел гору картофеля, аккуратно сложенные в решета груши, свисающие с потолка пучки листьев. -- И правда, очень приятная смесь ароматов, -- заметил репортер. -- А теперь пройдем в комнату Макса. Она выходит в сад. Входите, мосье. Вот библиотека, о которой я вам говорила. Письменный стол тоже принадлежал моему мужу. Жозэ внимательно огляделся. В углу стояла широкая удобная низкая кровать, в противоположном углу - - кожаное кресло. Темные стеллажи тянулись вдоль одной из стен. На полках стояли книги в строгих коричневых переплетах из кожи. -- Наверху -- книги моего покойного мужа, -- сказала мадам Лорис. -- Книги по праву. Он был адвокатом. Я никогда к ним не притрагиваюсь. Я пользуюсь только нижними полками, там стоят книги Макса. Все романы да стихи. Я очень люблю поэзию. В этом Макс пошел в меня... Но ему некогда... Жозэ подошел к письменному столу, где царил полный порядок. Посредине стояла настольная лампа с зеленым абажуром. На подставке лампы была кнопка-выключатель. Справа стопкой лежали бумаги и папки. Слева -- авторучка, книга, оловянная пепельница, нож для разрезания книг и разные другие мелочи. -- Я прихожу сюда писать письма, -- объяснила старушка. -- А когда приезжает Макс, он складывает свои рукописи в ящик. Но я их не трогаю, он этого не любит. Пепельница была забавной -- маленький пароходик. -- А теперь пройдем на второй этаж. -- С удовольствием, -- ответил Жозэ. Он еще раз окинул взглядом кабинет, присел на корточки и заглянул под стол. Потом собирался последовать за мадам Лорис, но передумал и склонился над пепельницей. -- Любопытная вещичка, мадам Лорис, -- сказал он. -- Нельзя сказать, что она красивая, но Макс уверяет, что она очень удобная. Вы же знаете, он много курит. Ох, когда он здесь, в кабине