те всегда страшно накурено. Жозэ осторожно засунул в пепельницу два пальца и извлек из нее несколько клочков бумаги. -- Простите меня, мадам, за мое любопытство. -- Прошу вас. Я просто забыла выбросить пепел. Жозэ обернулся к окну, которое выходило в сад. -- Летом, наверное, в этой комнате особенно приятно. -- Вы правы, -- подтвердила старушка. -- Но сейчас газон пожелтел, да и на деревьях осталось мало листьев. -- Такой кабинет -- мечта для поэта, -- продолжал Жозэ. -- Да, да, мой племянник говорит то же самое... Когда я вхожу сюда, я забываю о Париже, -- вот его слова. Кстати, все его рукописи хранятся здесь. -- Вы их читаете? -- Иногда. Она подошла к столу и выдвинула один из ящиков. -- Смотрите, вот все его стихи. Да он, наверное, говорил вам о них. Старая дама достала тетрадь в твердом переплете, на которой тушью было выведено: <СТИХИ>. -- Кажется, этот сборник он составил два года тому назад, когда приезжал сюда отдыхать на месяц. Она принялась листать тетрадь. Жозэ склонился за ее плечом. Мадам Лорис задержалась на оглавлении. Названия стихотворений были переписаны и перенумерованы мелким и твердым почерком, хорошо знакомым Жозэ. -- Названия выбраны с большим вкусом, -- заметил Жозэ. -- Вы правы, -- с гордостью проговорила мадам Лорис. Но репортер уже не слушал ее, он читал и перечитывал последнюю в оглавлении строку: <Стр. 87. ``Волшебство молчания''>. -- Мне бы хотелось прочесть последнее стихотворение, -- сказал он. -- Пожалуйста. Посмотрим, вот восемьдесят третья страница, восемьдесят пятая... Видимо, он ошибся, когда нумеровал... Хотя нет... Как странно. Последнего стихотворения нет. Наверное, оно ему не понравилось, и он вырвал страницу. Но остальные стихи -- прекрасны... * * * Вот что набросал Жозэ в своей записной книжке: <1. О Фризу. У Фризу было обнаружено четырнадцать золотых монет Латинского союза. Такая же монета была найдена рядом с трупом. На Фризу была зеленая накидка, похожая на накидку Гастона Симони, члена Гонкуровской академии. Фризу притащили на место преступления. Жаль, что он не может говорить. Глухонемого Фризу привели в дом, где был убит Гюстав Мюэ?!?! Фризу, совершенно очевидно, неспособен ничего объяснить. Он даже не может ответить <да> или <нет>, то есть кивнуть или покачать головой. Очень досадно. В доме убитого Фризу повторил то, что сделал в первый вечер. Он расстелил накидку на полу и разложил на ней золотые монеты. На его взгляд, получается очень красиво. Где он расстелил накидку? На том месте, где был труп? 2. О Бари. Бари -- главный редактор <П.-Н.>. Бари -- поэт. Бари любит природу и покой. Б. родился в Муассаке. Он хранит свои стихи в Муассаке. Одно стихотворение Б. было найдено на кухне убитого. Это страница 87. <Волшебство молчания>. Страница была вырвана (недавно?) из сборника <Стихи>. 3. О Дубуа. Является ли Дубуа убийцей? Каковы побудительные причины? Смелое предположение: преступник умышленно навлекает на себя подозрения, оставляет улики именно для того, чтобы не заподозрили его, чтобы сказали: <Нет, это исключено>. (Небывалое в уголовной практике!) 4. Не стоит огорчаться. Обратить внимание на самые обычные вещи. Из-за деревьев леса не видно. Не торопиться. Все проверить и только тогда идти дальше>. 9. УЧИТЕЛЬ БРОДИТ СРЕДИ НОЧИ Да отступит оружие перед тогой. Цицерон Дождь внезапно прекратился. Налетевший с севера ветер высушивал грязные мостовые, лужи, крыши. На чистом, удивительно бледном небе замигали звездочки. Приближалось время заморозков. Скоро с виноградных кустов упадут последние красные листья. Съежившиеся и потрескавшиеся от ночных заморозков, они наполнят канавы в виноградниках, а голые поля наденут свой серо-бурый зимний наряд. В тот вечер Жозэ сидел у себя в номере. Только что кончился ужин, прошедший, как всегда, почти в полном молчании. Учитель ел, уткнувшись в свою тарелку, и не проронил ни слова. Хозяйка бесшумно сновала из кухни в столовую и обратно. Посетителей было мало. Холод разогнал людей по домам. Жозэ был рад, что выбрал эту второразрядную гостиницу, хотя здешняя кухня, как он теперь узнал, пользовалась весьма неважной репутацией. Собратья по перу остановились в более привлекательных отелях, расположенных поблизости от почты и полиции. В гостинице <Розовая гроздь> для Жозэ было два преимущества: он был огражден от докучливых коллег, и, кроме того, улица Кабретт находилась рядом, а Жозэ любил <вжиться> в обстановку; он старался не упустить ни одной мелочи, связанной с делом, которым он занимался. Здесь он имел возможность в любой час дня и ночи пойти на место преступления. Репортер сидел на кровати, накинув на плечи плащ; гостиница не отапливалась -- хозяин просил его извинить, завтра он привезет дрова и в камине будет пылать яркое пламя, но сейчас у него дров мало, совсем мало, и они нужны для кухни... Завтра... <Завтра, -- размышлял Жозэ, -- меня наверняка здесь не будет>. Ему не терпелось вернуться в Париж и посмотреть, как развертываются события там. Пока что было исписано много бумаги -- репортеры и хроникеры упивались этим делом. Говорили, что министр юстиции выразил желание познакомиться с произведением Дубуа. Какая-то вечерняя газета даже объявила, что будет печатать роман <Молчание Гарпократа>. Но жюри Гонкуровской премии после нескольких заседаний вынесло решение передать все экземпляры рукописи нотариусу. Официальное сообщение гласило: <Во избежание возможных злоупотреблений с корыстными целями - - наживы и рекламы, а также ввиду того, что здесь задеты честь и достоинство французской литературы...> Что же касается следствия, то оно не продвинулось ни на шаг. Газеты, конечно, поспешили раструбить об аресте Фризу, о том, что у него обнаружили четырнадцать золотых монет. Сумма невелика -- всего около шестидесяти тысяч франков. Но убийца ли Фризу? Способен ли он пользоваться револьвером? Все терялись в догадках, так как глухонемой старик ничего не мог сказать. Журналисты злорадно подчеркивали, что, <как это ни странно, но даже их коллега, всецело занявшийся этой драмой, не в состоянии ее разгадать>. Некоторые парижские газеты не преминули сопоставить тот факт, что и у Фризу и у поэта, члена жюри, Гастона Симони, одинаковые зеленые накидки. Симони осаждали репортеры, засыпая его нескромными вопросами, касающимися его гардероба. Симони сперва злился, но потом все же ответил, что у него всего две накидки из зеленого сукна и накидка, обнаруженная в Муассаке, ему не принадлежит. Одна загадка особенно мучила Жозэ: как попали в печку букиниста стихи, вырванные из тетради Бари? Репортеру удалось убедить следователя Рамонду, что этот факт не имеет большого значения и, во всяком случае, пока лучше его не предавать широкой огласке. Трудно было сказать, умышленно ли сунули листок в золу и потом забыли его вынуть или же он туда попал случайно. На покрытой пылью мебели в квартирке букиниста были обнаружены и сфотографированы отпечатки пальцев. Но их оставил человек в перчатках. Да, убийца принял все меры предосторожности. Нашли также следы ног. На грязном потрепанном коврике перед кроватью был примят ворс, и следы там выделялись особенно четко. Но они были оставлены женскими туфлями тридцать седьмого размера. Такой же след оказался на одном из комодов. Там же, на комоде, и в лавчонке за прилавком были обнаружены следы мужской обуви сорок второго размера. По мнению комиссара -- он первый и увидел эти следы, -- убийца или убийцы взобрались на комод, чтобы осмотреть висевшие на стене полки, на которых стояли поломанные безделушки и валялась пыльная макулатура. Вот эти следы да еще золотые монеты и сам Фризу были единственным достижением следствия. <Может быть, в это дело замешана женщина? А почему бы и нет?> -- размышлял Жозэ. Этот запутанный клубок разных обстоятельств носит чисто женский характер. Жозэ вспомнил хохот в телефонную трубку. Это мог быть и женский голос. Да и вообще все вместе -- желание поиздеваться, бросить вызов, все усложнить, запутать... Жозэ покачал головой. Одни лишь предположения, туманные догадки, не обоснованные никакими вескими доводами. Надо отсеять все, что сбивает с правильного пути, и заняться только самыми простыми и бесспорными уликами. * * * Размышления Жозэ были прерваны звуком тихих шагов в соседней комнате, в номере Рессека. Кто-то, скорее всего сам учитель, осторожно пробирался по комнате, но его выдавал скрип половиц. Все знают, как скрипит пол в гостиничных номерах. Идешь чуть ли не по воздуху и кажется, что никто тебя не услышит, как вдруг на другом конце комнаты раздается страшный треск, такой, будто сейчас все рухнет. Жозэ прислушался. Скрип продолжался. Потом осторожно открыли дверь. Шаги удалились в сторону лестницы. Жозэ немедленно потушил свет, ринулся к окну и приоткрыл его. Из гостиницы вышел Рессек. Жозэ узнал его долговязую фигуру. Своей подпрыгивающей походкой он шел в сторону монастыря. Видимо, ботинки у него были на каучуке или на резине, потому что шагов не было слышно. Он шел, прижимаясь к темным стенам домов, и почти сливался с ними. Жозэ застегнул плащ и спустился. Интересно, куда пошел учитель истории? Это необходимо выяснить. Может быть, ему вздумалось навестить кого- нибудь -- коллегу или друга? Ну, а все эти предосторожности? Просто чтобы не разбудить людей? Жозэ перешел на противоположную сторону улицы и крупным шагом бесшумно бросился вслед за Рессеком. Он выйдет справа от знаменитого портала с барельефами, а учитель -- слева. Вскоре Жозэ остановился. Он потерял Рессека из виду, не слышал его шагов. Куда же тот девался? У Жозэ было великолепное зрение, но он тщетно пытался что-нибудь разглядеть в ночной мгле. И вдруг он понял: Рессек зашел в портал. Он, конечно, знает каждую деталь портала, но, видно, не смог отказать себе в удовольствии еще раз им полюбоваться. <Хоть бы зажигалкой чиркнул, -- подумал репортер. -- Ведь он же ничего не видит>. Но вот из темного портала донесся легкий шорох, и репортер догадался - - учителю не нужен был свет, он трогал руками высеченные из камня скульптуры, гладил их -- словом, любовался ими на ощупь, как слепой. В ушах Жозэ звучал низкий голос Рессека: <Боковые стены украшены скульптурами. К великому сожалению, они сохранились плохо. Слева -- демоны пытают Скупость и Прелюбодеяние. Наверху -- пиршество богача и смерть Лазаря...> Жозэ не двигался, он следил за учителем. А тот все гладил и гладил священные камни, влюбленно водил пальцами по несколько потерявшим от времени свою четкость фигурам, высеченным из камня более семисот лет назад. Что такое? Что все это значит? Неужели следует приобщить к делу и этот монастырь с его порталом? Конечно, убийца не мог не знать этого памятника старины с его скульптурами. Ну и что из этого? Скупость и Прелюбодеяние? Пиршество богача? Ну а почему бы и нет? Скупость. Говорят же, что букинист был скрягой, что он копил свою жалкую ренту. Прелюбодеяние? Нашли же в его доме следы женских туфель. Не замешана ли в это дело женщина? Недаром говорится -- во всем виновата женщина. Может быть, старинная поговорка и права. А при чем тут пиршество богача? Из мглы портала возникла длинная и нелепая тень учителя и устремилась влево, в сторону улицы Кабретт. Жозэ, крадучись, пошел за учителем. Здесь все было объято сном. Впереди горел фонарь, при его свете вчера репортер увидел человека в зеленой накидке. Но Рессек старательно обошел освещенный участок и свернул налево. Значит, сейчас он уже на улице Кабретт. До чего же здесь было темно! Никаких признаков жизни. Дома чернели сплошной стеной, и лишь наверху, между домами, тянулась узкая полоска светлого неба, усеянного изящными звездочками. <Типичное разбойничье логово>, -- подумал Жозэ и удивился тому, как эта мысль пришла ему в голову только сейчас. До сих пор он замечал здесь лишь навеянную веками тишину, живописную нищету этого трухлявого квартала. Он как-то не задумывался над тем, что здесь несколько дней назад был убит человек и что выбранное преступниками место как нельзя лучше подходило для сведения счетов в полной тайне. Жозэ обернулся, долго вглядывался в темноту, посмотрел по сторонам, прислушался. Из темной улочки доносились осторожные шаги учителя. Вскоре их не стало слышно. Рессек углубился в тупик. Теперь уже не было никаких сомнений -- он шел к дому букиниста, туда, где было совершено преступление. * * * Дойдя до тупика, репортер притаился за углом. Вообще-то учитель должен был быть далеко. А вдруг он придержал шаг, проверяя, нет ли кого поблизости? Жозэ знал, что сейчас у дома букиниста охраны нет. Видимо, и Рессеку это было известно. Следователь Рамонду принял такое решение, чтобы освободить своих подчиненных от ночного дежурства. К тому же дом был тщательно обыскан, и в нем не осталось ничего ценного. Так, во всяком случае, считал уголовный розыск. Ну, а учитель, подумал Жозэ, возможно, придерживается иного мнения. Наконец репортер осмелился высунуть из-за угла голову и заглянуть в тупик. Никого! Учитель исчез. В глубине тупика, зажатый двумя глухими стенами, стоял серый домишко с ветхой, покосившейся крышей, маленьким кухонным окном и двумя дверями -- в лавку и в коридор. Жозэ задумался. Учитель направлялся к этому дому. Он не мог перелезть через стены, не мог их обойти. Раз его нет на улице, значит, он вошел в дом. Значит, он открыл дверь дома, где был убит букинист! Он ее отпер и закрыл за собой, чтобы его случайно не обнаружил патруль. Оставалось одно -- с крайней осмотрительностью подойти к дому и выяснить, что учителю там нужно. Осторожно ступая по мелкому щебню, Жозэ крался вдоль домов. Прыжок -- и Жозэ очутился у самого входа. Затаив дыхание он прильнул ухом к рассохшейся двери. Да, учитель был в доме. Жозэ слышал тихие шорохи, легкие шаги. Рессек двигался медленно, стараясь ничего не задеть. Сперва он зашел в кухню, потом шаги стали еще тише. Учитель прошел в комнату. Что он искал? А вдруг из комнаты он сразу же выйдет на улицу? Жозэ на всякий случай отошел от двери и притаился у кухонного окна. До его слуха снова донесся шорох. По-видимому, учитель начал вести себя более уверенно. Ему казалось, что он тут один, без каких-либо свидетелей. Скрипнул стул. Наверное, Рессек нечаянно задел его. Учитель вышел из комнаты и остановился в коридоре. Вдруг под дверью появилась полоска света. Жозэ догадался, что учитель обшаривает дом с помощью карманного фонарика. Что-то спрятанное букинистом? Или же что-то оставленное либо потерянное убийцей? Но как учитель проник в дом? Естественно, пользуясь ключом. Другими словами, у него есть ключ от дома. Правда, замок на двери самый обычный, но все же надо было подобрать ключ и вообще подготовить свой приход так, чтобы никто не знал. Шаги стали глуше. Теперь учитель осматривал лавку. Что делать? Войти в дом? Это не так-то просто... Или же оставаться здесь и ждать? Но тогда может случиться, что он так и не узнает, зачем Рессек пришел сюда. Жозэ заставил себя сосредоточенно все взвесить. На несколько минут он забыл, где находится, забыл о холодной ночи, об этом зловещем и загадочном квартале, о странных подробностях своей молчаливой погони от самой гостиницы до дома, где было совершено убийство. Поразмыслив, Жозэ принял решение. Он вернулся к двери и снова прильнул к ней. Учитель все еще оставался в лавке. Судя по всему, поиски затягивались. Впрочем, в лавке столько книг, тысяча закоулков и, вероятно, множество тайников. А если перелистать каждую книгу или хотя бы тщательно осмотреть полки, на это уйдет очень много времени -- несколько часов, наверное. Учитель, кажется, этим и занят. Жозэ медленно протянул руку к дверной ручке. Дверь может заскрипеть. Ее надо толкать очень осторожно и открыть совсем небольшую щель, чтобы только протиснуться. Секунды шли за секундами. Дверь скрипнула. А ведь Жозэ был очень осторожен. Но старые петли давным-давно не смазывались. В приоткрытую дверь репортер увидел слабый свет, струившийся из лавки. Вдруг раздался какой-то шум, вслед за этим с глухим стуком рухнули книги. Свет погас. Шли секунды, они казались вечностью. В доме царила мертвая тишина. Журналист застыл на пороге. Он не сделал ни малейшего движения. Выключатель находился поблизости от двери. Справа или слева? Жозэ забыл. Этим выключателем зажигалась лампочка в коридоре, единственная в доме неперегоревшая лампочка. Жозэ вытянул руку и ощупал сырую штукатурку стены. Но тут в темноте послышался какой-то шорох, и луч света ослепил репортера. Жозэ продолжал шарить по стене, пока наконец не нашел выключатель. В глубине коридора вспыхнула тусклая лампочка. Прямо перед Жозэ стоял учитель с опущенными руками. В одной из них он держал фонарик. Лицо у Рессека было растерянное. -- Что вы здесь делаете, мосье? -- медленно выговорил он. Он задал этот вопрос, чтобы начать разговор и хоть что-то сказать. -- Знаете, -- ответил репортер, -- в общем-то я имею право о том же спросить вас. -- Ах да, понятно... -- прошептал Рессек. Он горько усмехнулся и нахмурился. -- Значит, вы считаете, что я причастен к этому преступлению? Он развел руками и тут же с беспомощным видом опустил их. -- Даю вам честное слово, что я пришел сюда по делу, не имеющему никакого отношения к вашему следствию и следствию полиции. -- Охотно верю, -- улыбнулся Жозэ, -- но должен вас предупредить, что, если мы будем продолжать наш разговор здесь, мы рискуем привлечь внимание... И тогда я не ручаюсь... -- Мосье, вы правы, выйдем отсюда, -- проговорил Рессек таким замогильным голосом, что, несмотря на всю необычность обстановки, Жозэ стало смешно. Учитель выключил фонарик, вынул из кармана большой ключ и шагнул к двери. Жозэ погасил свет. Они вышли на улицу. Северный ветер дул с еще большей яростью, чем раньше. Он несся по улочке и разбивался о домик букиниста. -- Этот ключ принадлежал Гюставу Мюэ. Да, да, мосье. Я его украл. Украл очень давно. Мюэ ничего не заметил. Он был доверчивым человеком. Я его в самом деле украл. С точки зрения общепринятой морали моя вина в этом. С вашей точки зрения моя вина в том, что я забрался в ночное время в дом, который не принадлежит мне. Я сознаю, что факты против меня. Я каюсь. Учитель остановился посреди улочки. -- Но Наука, мосье, -- сказал он, вытянув перед собой руки, -- но Искусство, разве они не выше каких-то обстоятельств, каких-то условностей? Репортер с любопытством взирал на своего собеседника. Они пошли дальше. -- Я вам скажу всю правду, мосье, -- продолжал Рессек. -- Она крайне проста... Человек, живший в этой халупе, был необыкновенный человек. Он получил хорошее образование. Но с его семьей произошло несчастье. Он завершил свой жизненный путь в этой лавчонке среди книг и разного хлама. Но все это его не интересовало. У него была одна страсть: памятники старины, древняя скульптура. Он досконально изучил наш монастырь с его великолепным порталом, который находится всего в нескольких шагах от его дома. Он даже собирался выпустить об этом шедевре большую монографию. Учитель перевел дыхание и продолжал: -- У меня, мосье, та же страсть, и я тоже пишу монографию о монастыре Сен-Пьер. Мое исследование будет вполне законченным, и каждый специалист по этим вопросам будет нуждаться в нем. Только вот... Рессек вздохнул. -- Только вот... У нас было одно расхождение. Да, именно расхождение. Гюстав Мюэ утверждал, будто капители монастыря созданы не раньше тысяча двухсотого года. Я же убежден в другом. Не думайте, что я хочу вам прочитать лекцию по истории архитектуры. У меня есть много разных доказательств, я ссылаюсь на проверенные источники. И все же я не сумел переубедить Гюстава Мюэ. Старик был упрям. Он подтрунивал надо мной, он даже утверждал, что имеет неопровержимый документ. Вот теперь вы меня поймете, мосье... Они дошли до портала монастыря. В темноте туманно вырисовывались контуры каменных барельефов. Учитель несколько минут смотрел в темную пасть портала, потом, вытянув вперед руку, восторженно сказал: -- До чего же это прекрасно! Ах, да, на чем же я остановился? Так вот, да будет вам известно, что аббатство было воздвигнуто Дагобером. Луи ле Дебоннер щедро одарил аббатство, и в тысяча сорок седьмом году оно было причислено к ордену Клюни. Так вот, я дошел до темы нашего разговора. В древних архивах города упоминается о мемуарах Жана де Монтека. В этих мемуарах он описывает красоты монастырской церкви... Жан де Монтек жил между тысяча сто восемнадцатым и тысяча двести шестидесятым годами. Это установлено и, кстати, легко проверить. Его рукопись, которая называется <Скульптурный убор Сен-Пьера>, должна дать возможность окончательно определить возраст монастырских капителей. Так вот, мосье, букинист утверждал, что у него есть эта рукопись. Да, мосье, он мне это повторял раз сто, но ни разу не согласился ознакомить меня с нею. Он хотел ее опубликовать, собираясь таким образом опровергнуть мои выводы. Вам может показаться, что все это пустяки, но это очень важный вопрос. Годы упорной работы, годы кропотливого исследования могут в несколько минут пойти насмарку. Почему он не захотел поделиться со мной своей находкой? Им руководила ревность, теперь уже утратившая смысл. -- Значит, вы разыскиваете эту рукопись? -- медленно проговорил репортер. -- Да, мосье. И я ее не нашел. Что он с нею сделал? Существовала ли она вообще? А может быть, ее похитил вор? Вот о чем я думаю со страхом. Речь идет о Науке и Искусстве. Вы понимаете, что ради Науки и Искусства можно подделать ключ... -- Понимаю, -- ответил Жозэ. -- Подделка ключа -- еще куда ни шло... Рессек стоял рядом с ним. Его мертвенно-бледное лицо приблизилось к лицу репортера, длинная нелепая фигура, напоминавшая цаплю, наклонилась вперед. Он то поднимал руки, то опускал их. Они дрожали. Учитель действительно был очень взволнован. -- Поступайте так, как вам подскажет ваша совесть. Вы можете написать в газете, можете сообщить полиции. Я повторю то, что сказал вам. Я, мосье, честный человек, я ученый. И я забочусь о Науке... Да, да, о Науке. Ничего нет важнее Науки! Я должен все знать, я должен разыскать эту рукопись, если она существует... С этими словами, произнесенными выспренним тоном, учитель поклонился репортеру и вошел в коридор гостиницы <Розовая гроздь>. Жозэ остался в темноте. Но стоял, опустив голову и засунув руки в карманы своего плаща. Он глубоко задумался над необычайной исповедью, которую только что услышал. Искренен ли был Рессек? Судя по всему, да. Он -- просто-напросто историк, с головой ушедший в старые книги, обуреваемый страстью маньяк. С его точки зрения, нет ничего ценнее вот этого древнего монастыря, этих высеченных из гранита и мрамора святых, с улыбками, застывшими на их лицах семьсот или восемьсот лет назад. Да, для него главное -- найти рукопись Жана де Монтека. Ради этого он готов пожертвовать своим спокойствием, своим благосостоянием и даже жизнью. Для того чтобы обыскать запыленные полки букиниста, почтенный преподаватель коллежа превратился во взломщика. Вдруг Жозэ осенила мысль. Он схватился за голову. Перед его глазами встало бледное лицо учителя с горящими глазами. Вся жизнь Рессека была в этой исчезнувшей рукописи, в монастыре, в изучении его тайн... А почему бы не провести параллель... Можно подумать о... Ну конечно! Это и есть та направляющая линия, которая приведет к объяснению кровавой драмы. В напряженном уме репортера одна за другой пронеслись картины, и среди них вот эта: глухонемой Фризу расстелил в коридоре на полу зеленую накидку и разложил на ней золотые монеты. Почему монеты были разложены на накидке? Именно в доказательство... Жозэ подумал о своем утреннем разговоре с д'Аржаном. Он просил д'Аржана сообщить ему некоторые подробности о романе <Молчание Гарпократа>. В этой книге, уверял д'Аржан -- и он привел ему даже несколько цитат, -- образ букиниста дан несколько поверхностно. Он описан как безмятежный философ, которого не смущает его нищета, и он спокойно живет себе в тиши своей уединенной лавки. И это вроде бы соответствовало действительности. Нет, пожалуй, не совсем... Какие-то детали автор мог упустить... А всегда надо опасаться деталей. 10. ИСТОРИЯ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ СВАДЬБОЙ Милый друг, до обрученья Дверь не отворяй. <Фауст> Д'Аржан поднял голову и улыбнулся. -- Ах, это вы, Робен. Я вас не ждал так скоро. Хорошо съездили? -- Да, да, конечно... Здравствуйте, -- ответил Жозэ, садясь в кресло. -- Я рад, что вернулся. -- Что-нибудь удалось узнать? -- Ничего интересного. Но такие маленькие городки обманчивы. Думаешь, что они погружены в сон, а они полны странных историй. Мне кажется, если бы я задержался в Муассаке, я был откопал десять или пятнадцать новых нитей, и притом одинаково заслуживающих внимания. Жозэ бросил на д'Аржана дружески-иронический взгляд и спросил: -- А вы, д'Аржан, напали на какой-нибудь след? Вам помогли господа писатели, поэты и литературные критики? Д'Аржан пригладил свои скромные усики, украшавшие его худощавое лицо. -- Да нет, мне нечего вам сообщить... Все теряются в догадках -- так, кажется, говорят в подобных случаях? Ропщут на журналистов, что они подняли шум вокруг этого дела, и хотят только одного -- чтобы эта таинственная история или наконец раскрылась, или же заглохла. -- Да, пересуды по этому поводу не устраивают жюри, я понимаю... -- задумчиво произнес Жозэ. Сделав паузу, он добавил деловым тоном: -- Кстати, д'Аржан, мне прислали рукопись. Я вам ее возвращаю. Можете ее передать Морелли с нашей благодарностью. -- Любопытно, какое у вас создалось мнение? Жозэ покачал головой. -- Вы скажете, что я нахал, но, по-моему, роман перехвалили. Я, правда, не особенно в него вчитывался, у меня не было времени, но, мне кажется, он не заслуживает такого шума. Меня просто поражает, как ему могли дать Гонкуровскую премию! Вы согласны со мной? -- Но все же там есть несколько превосходных мест. -- Правильно. Глава, где убийца рассказывает, как он решился пойти на преступление... Хорошее психологическое описание... -- Такое проникновенное!.. А как дана сложная психология героя!.. Жозэ пренебрежительно махнул рукой. -- Да, да, я помню вашу статью. И все же я не знаю, можно ли назвать это произведение шедевром. Вы возразите, что я просто привык к подобным вещам. Я, как говорится, варюсь в этом котле, и удивить меня трудно. Но такими словами, как шедевр, бросаться нельзя. -- Возможно. А вот Бари с вами не согласен. -- Я могу ошибаться. Бари всегда высказывает очень здравые суждения. Да и вы сами -- более компетентный судья, чем я. -- Он сожалеет, что этому господину угрожает или может угрожать смертный приговор. Жозэ встал. -- Кажется, скоро полдень. Давайте, старина, пообедаем вместе, если вы не возражаете. Я забегу поздороваюсь с нашим главным. Можем захватить с собой и Рози. Д'Аржан с таинственным видом поднял палец. -- Вы ничего не знаете? -- А что именно? -- Так Рози же... -- Ничего не понимаю. -- Наш главный редактор и наш начальник отдела информации Рози Соваж решили пожениться. Жозэ помотал головой и удивленно сказал: -- Вот это новость! Никогда бы не подумал. Я знал, что Бари время от времени завозит Рози домой, но мне казалось, что этим все и ограничивается. Ну что ж, желаю им много счастья. Рози -- чудесная девушка, обожает свою работу. Она красивая... -- Обручение уже назначено, а свадьба будет весной, -- добавил д'Аржан. Литературный обозреватель встал и подошел к окну. Погода улучшилась. Крыши блестели под бледными лучами солнца. Вдали виднелся окутанный золотой дымкой лес печных труб. Высокая фигура д'Аржана, одетого по последней моде, красиво вырисовывалась на фоне светлого окна. Жозэ обеспокоенно провел рукой по своим небритым щекам. -- Кажется, я здорово оброс. Я проболтался все утро, да еще потерял два часа на эту проклятую рукопись. А теперь уже поздно, мы едва успеем поесть. -- Почему? -- с любопытством спросил д'Аржан. -- Вы думаете, у нас будет сегодня работа? -- Очень возможно. -- Какая? * * * Бари погладил головку своей трубки, любовно посмотрел на нее и, открыв кисет, принялся перебирать табак. Это уже вошло у него в привычку, и часто можно было видеть, как он, прежде чем набить трубку, тщательно отделял одну ниточку табака от другой. Это занятие позволяло ему делать вид, что он погружен в разрешение какого-то важного вопроса. Они устроились в глубине маленького зала ресторана, который находился по соседству с газетой. Они изредка здесь собирались. Рози Соваж, сидя рядом с главным редактором, точнее со своим женихом, аккуратно чистила яблоко. Д'Аржан, откинувшись на спинку стула, небрежно листал какой-то журнал. Робен курил сигарету и следил за колечками дыма, которые таяли под самым потолком. -- В общем, -- сказал Бари, набив трубку, -- вы утверждаете, что <Молчание Гарпократа> -- любительская стряпня господина, не обладающего истинным талантом... -- Но ведь и любитель может быть очень талантлив, -- заметил д'Аржан. -- На свете существуют наверняка десятки непризнанных писателей. -- Вы верите в неизвестные шедевры? -- незаметно пожав плечами, спросил Жозэ. -- Ладно, -- сказал Бари. -- Не будем отвлекаться. Достойно ли произведение, о котором идет речь, присужденного ему лаврового венка или нет? Робен считает, что нет. -- Это его право, -- мягко заметила Рози. -- Дело не в этом, -- возразил д'Аржан. -- Конечно, -- проговорил Жозэ. -- Да и вообще мое мнение -- мнение профана. Я, всего-навсего, -- репортер, специалист по уголовным делам, а не по литературе. Кстати, вы знаете, что действие романа происходит в Муассаке? Так вот, мне кажется, что описание городка сделано довольно поверхностно. О Муассаке можно рассказать гораздо больше. Можно было бы попытаться показать истинную, скрытую жизнь этого сонного на первый взгляд провинциального городка... Я нахожу, что все это отображено неглубоко... -- В замысел этого самого Поля Дубуа, -- сказал Бари, -- входило не описать маленький городок, а передать состояние духа своего героя. Это история преступника и преступления. И вот с этой точки зрения нельзя отрицать, что произведение удалось... -- Остается все тот же неразрешенный вопрос, -- вставила Рози. -- Роман написан той же рукой, что убила человека, да или нет? Как по- вашему, Робен? Жозэ почесал себе затылок. -- Мне кажется, что здесь не может быть сомнения. Убийца -- очень осторожный и осмотрительный человек. Он сделал все, чтобы не оставить улик. Его никто не видел, он остановился не в гостинице... -- Ну, а следы? -- Возможно, они и пригодятся нам, но они не стоят хороших отпечатков пальцев. Кроме всего прочего, -- добавил Жозэ, -- автор романа так и не объявился. Будь у него чистая совесть, он сделал бы это без колебаний. -- А что означает история с золотыми монетами? -- спросил Бари. -- Мы считаем, что убийца -- литератор. А вдруг он -- самый заурядный грабитель? Ведь у этого юродивого, которого зовут Фризу, отобрали пятнадцать монет, не так ли? Может быть, состояние старика было и крупнее? -- Я уже об этом думал, -- медленно проговорил Жозэ. -- К каким же выводам вы пришли, Робен? -- спросила Рози Соваж, устремив свои красивые темные глаза на трубку Бари, которую тот нежно поглаживал. -- Пока ничего не могу сказать. У меня есть несколько предположений, но они очень туманны. Правда, солнце еще не встало, -- рассмеялся репортер, -- но и ночь на исходе... -- И, обернувшись к Бари, Жозэ спросил: -- Кстати, каков наш тираж? -- Неплохой. В начале этой истории мы здорово вырвались, и первые номера с вашими репортажами были нарасхват. Сейчас все слишком затянулось, да и просвета никакого не видно, поэтому читателю поднадоело. Нам бы стоило дать либо заключение, либо какой-то неожиданный поворот... Все зависит от вашей проницательности, дорогой мой. Жозэ выпустил изо рта дым, небрежно сдул с рукава крошки табака. -- Я сегодня разговаривал с коллегой из <Глобуса>. Этот парень очень хорошо ко мне относится, и он рассказал, что <Глобус> готовит на завтра небольшую бомбочку -- статью Воллара, которая будет называться что-то вроде <Поль Дубуа не заслуживает Гонкуровской премии>. Как видите, он придерживается моего мнения. -- Воллар? -- переспросила Рози. -- Вы говорите о Жюле Волларе, о том писателе, который сам рассчитывал на премию и в последнюю минуту был отвергнут? -- Совершенно верно. Говорят, он довольно тщеславный молодой человек. -- У него есть бесспорные качества, -- заметил д'Аржан. -- Он пишет остро, очень своеобразным стилем. Его статья, несомненно, вызовет большой интерес. Ведь до сих пор никто не останавливался на недостатках <Молчания Гарпократа>. Но на мой взгляд, это какой-то маневр. Воллару не следовало бы вмешиваться. -- Почему же? О каком маневре вы говорите? -- А вот о каком. Жюри высказалось за Дубуа, но большинство членов жюри, голосовавших за скандальный роман, не прочь теперь переиграть и свалить вину на Симони, который заварил всю эту кашу и с первого же момента объявил себя рьяным сторонником неизвестного писателя. -- В дальнейшем Симони очень сожалел об этом, -- вставил Робен. -- Правильно, -- согласился д'Аржан. -- Я могу вам сообщить еще один секрет. Сегодня вечером все члены жюри собираются у Морелли, возможно, там будет и Воллар. -- Они найдут способ аннулировать первое голосование, -- заметила Рози. -- И тогда жюри снимет с себя ответственность, и вся эта история потеряет свою притягательную силу, раз убийца не получит, вернее, раз его лишат Гонкуровской премии. И погорит ваш броский заголовок, -- улыбаясь Бари, добавила девушка. -- Я как раз подумал об этой концовке, -- сказал Жозэ. -- Обидно за убийцу. Значит, убийца будет лишен Гонкуровской премии... * * * В тот же день, около трех часов после полудня, Жозэ Робен сидел у себя в отделе. Зазвонил телефон. -- Мосье Робен, вы у себя? -- спросила девушка с коммутатора. -- Вас вызывает Муассак. -- Алло! -- сказал Жозэ. Он услышал далекий сухой голос: -- Алло, это вы, Робен? Алло... Я бы хотел поговорить с мосье Жозэ Робеном, репортером <Пари-Нувель>... Алло... -- Я у телефона, мосье Рамонду, -- ответил Жозэ. -- Ах, это вы, Робен! Говорит следователь Рамонду. Вы меня узнали? У вас все в порядке? Прекрасно. -- Что случилось? -- Еще одна странная история... Сейчас все объясню... Я только что получил анонимное письмо. Алло! -- Анонимное письмо, я понял. А откуда оно прислано? -- Из Муассака. Оно было опущено в Муассаке. Я очень обеспокоен за вас. -- Почему же за меня? -- Алло, вы меня слышите? Я читаю... Оно составлено из букв, вырезанных из газеты. Прием обычный. Слушаете? Так вот: <Стихи, найденные в золе, написаны Максом Бари, главным редактором ``Пари- Нувель''. Они взяты из его последнего сборника>. Вот и все. Что вы об этом думаете? -- Ничего. -- Ну а все-таки? Ваш главный редактор пишет стихи? -- Кажется, иногда пописывает. -- Ах так? А я, признаться, подумал, что это вранье... -- Возможно, и вранье... -- Я решил, прежде чем передать все это газетчикам, поделиться с вами. Знаете, к нам понаехало столько парижан! -- Вы им уже сообщили об этом письме? -- Нет еще. -- Мне кажется, что благоразумнее повременить. Обещаю навести справки. Я сегодня же позвоню вам в полицию. -- Рассчитываю на вас. Но это наверняка вранье. Письмо было опущено вчера вечером. Подождите, я вам расскажу некоторые подробности, которых, я уверен, вы не знаете. -- Вы очень любезны, мосье Рамонду. -- Это по поводу золота. -- Какого золота? -- Ну, пятнадцати монет Латинского союза, которые были отобраны у Фризу. -- Простите, мосье, у Фризу было изъято четырнадцать монет, а пятнадцатую нашли у порога дома. -- Ваш хозяин пришел ко мне и признался, что он продал эти монеты букинисту. -- Какой хозяин? Итальянец, хозяин гостиницы, где я останавливался? -- Да, некий Жино Роберти, женатый на Франсуазе Лескар. Он весь дрожал, перепугался, что его втянут в это дело. Он клянется, что ни в чем не замешан... Он продал эти монеты старому букинисту с полгода тому назад. Букинисту потребовалось золото, а Роберти нужны были деньги, чтобы отремонтировать гостиницу. Он мне божился, что продал их по нормальному курсу и не имеет никакого отношения к тому, что произошло потом. -- Вот как! -- воскликнул Жозэ. -- Это может пригодиться. Но зачем же он признался? Сидел бы себе да помалкивал. -- Насколько я понял, он побоялся, что это как-нибудь всплывет. Тогда ему пришлось бы отвечать. Я выясню, что за этим кроется... -- Возможно, ничего. -- Посмотрим. Не забудьте об анонимном письме. Странно, в этом деле все время фигурирует <Пари-Нувель>. -- Я все сделаю. Еще один вопрос. Когда я был в Муассаке, никто не смог объяснить мне, почему так назвали гостиницу. -- <Розовая гроздь>? -- Да. -- Не знаю. Это очень старинная харчевня. И никто не помнит, почему ее решили назвать именно так. Но ведь мы -- край винограда. О муассакской шашле вы слышали? -- Да. -- Кстати, название красивое -- <Розовая гроздь>. Ну, я с вами прощаюсь. У меня дела. -- Еще есть новости? -- Нет, восьмую бригаду тоже кинули сюда, но они не обнаружили ничего, что бы уже не было известно нам, то есть ничего существенного. А в Париже? -- Много болтают, вот и все. -- Ах как бы мне хотелось знать, кто убийца! -- воскликнул в заключение следователь. * * * В кабинет Робена вошел д'Аржан. -- Что нового? -- спросил литературный обозреватель. -- К вечеру мы наконец арестуем этого парня? Признаться, мне все это порядком осточертело. -- Никогда не надо терять терпения, -- тихо проговорил Жозэ. -- Вы что-то нащупали? -- Совершенно верно, -- подтвердил репортер, закуривая сигарету. -- Я только что говорил с Муассаком, -- он задул спичку, -- точнее, со следователем Рамонду, с которым я немного знаком. Он кое-что сообщил мне. Я уверен в одном: преступление совершено не в целях грабежа. Вы сами сейчас в том убедитесь. Мне не давали покоя золотые монеты, они даже как бы ослепляли меня. Кстати, убийца именно этого и добивался. Но мне кажется, что убийца не все предусмотрел. -- Вы говорите каким-то эзоповским языком. -- Сейчас все объясню. У Фризу было четырнадцать монет. Как они к нему попали? -- Вы забыли о накидке, о зеленой накидке Симони. -- Правильно. У него были золотые монеты и накидка, похожая на накидки Симони, хотя и не такая потертая. Ведь накидки Симони -- не новые. Так. Фризу получил накидку и монеты не от убийцы. Во-первых потому, что убийца -- очень осторожный господин. Он действовал в одиночку и сделал все, чтобы не навлечь на себя подозрения. -- Одним словом, идеально продуманное преступление! -- Вот именно. В сообщники лучше никого не брать, даже глухонемого. Просто и золотые монеты и накидку Фризу нашел. А накидка и монеты во всей этой истории играют первостепен