ать им. Он сел, а К. О. Льюис пустился в бессвязный монолог о похоронах, безопасности и просьбе шефа Раньяна относительно помощи в расследовании. Эрик Ист маленькими глотками пил холодный кофе и изучал список. За тридцать четыре года Абрахам Розенберг записал не менее тысячи двухсот мнений. Его продукция постоянно изумляла специалистов по конституционному праву. Он как бы случайно игнорировал скучные антитрестовские случаи и апелляции по налогам, но если дело хоть в малейшей степени было по-настоящему противоречивым, то он хватался за него обеими руками. Он излагал в письменной форме мнения большинства, совпадение мнений большинства, совпадения по разногласиям и записал много-много особых мнений. Зачастую в выражении своего особого мнения он оставался в полном одиночестве. По каждому <горячему> делу за тридцать четыре года было записано так или иначе мнение Розенберга. Ученые и критики любили его. Они публиковали книги, эссе и критические заметки о нем и его работе. Дарби нашла пять отдельных справочников в жестком переплете с его мнениями, примечаниями редакторов и аннотациями. Один том содержал одни лишь особые мнения великого человека. Она пропустила занятия в четверг и уединилась в кабине для научной работы юридической библиотеки на пятом этаже здания. Компьютерные распечатки были аккуратно разложены на полу. Раскрытые книги Розенберга стопками лежали на столе. Имелась причина для убийств. Месть и ненависть можно допустить лишь в отношении Розенберга. Но добавь Дженсена для уравнения, и месть и ненависть станут менее значимыми. Конечно, он был омерзительным, но не вызывал гнева, подобно Янту или даже Мэннингу. Она не нашла книг с критикой записей судьи Гленна Дженсена. За шесть лет он собственноручно выразил в письменной форме только двадцать восемь мнений большинства, т. е. его труд был наименее производительным в суде. Он записал несколько особых мнений и присоединился к совпадению мнений по отдельным случаям, но тем не менее работал медленно и мучительно. Временами его записи были четкими и понятными, порой - бессвязными и патетическими. Она изучала мнения Дженсена. Его идеология коренным образом менялась из года в год. В основном, он был постоянен в защите прав обвиняемых по уголовным делам, но имелось достаточно исключений, которые могли поразить любого ученого. В семи случаях он пять раз отстаивал интересы индейцев. Записал три мнения большинства в защиту окружающей среды. Можно сказать, он был великолепен, поддерживая протестующих против налогов. А вот улик не было. Дженсен был слишком беспорядочен, чтобы воспринимать его серьезно. В сравнении с другими восьмью судьями он был безвреден. Она закончила другую бутылку теплой <Фрески> и на минуту отложила в сторону свои записи по Дженсену. Ее часы лежали в выдвижном ящике стола, и она понятия не имела, сколько времени. Каллахан протрезвел и хотел попозднее поужинать в квартале у мистера Би. Следовало позвонить ему. Дик Мабри, составитель речей, маг и волшебник слова, сидел рядом со столом Президента и смотрел, как Флетчер Коул и Президент читают третий вариант предложенного панегирика в адрес судьи Дженсена. Коул отклонил два первых, и Мабри по-прежнему оставался в неведении относительно того, чего же они хотят. Коул предлагает одно. Президент хочет чего-то другого. Раньше, днем, Коул позвонил и попросил забыть о надгробной речи, потому что Президент не будет на похоронах. Потом позвонил Президент и попросил его набросать несколько слов, потому что Дженсен, хотя он и гомосексуалист, все-таки считался другом. Мабри знал, что Дженсен не принадлежал к числу друзей Президента. Но судью преступно убили, и ему следовало устроить хорошо организованные похороны. Потом позвонил Коул и сказал, что они не уверены, поедет ли Президент, но что-то надо подготовить на всякий случай. Офис Мабри находился в старом административном здании рядом с Белым домом, и весь день там заключались небольшие пари по поводу того, приедет ли Президент на похороны известного гомосексуалиста. Ставили три к одному, что его там не будет. - Намного лучше. Дик, - сказал Коул, складывая бумагу. - Мне тоже нравится, - отметил Президент. Мабри заметил, что Президент обычно ждал, чтобы Коул высказался по поводу его текста. - Я могу попробовать еще, - сказал Мабри, вставая. - Нет, нет, - настаивал Коул. - Именно так. Очень проникновенно. Мне нравится. Он проводил Мабри до двери и закрыл её за ним. - Что вы об этом думаете? - спросил Президент. - Давайте отменим. Я предчувствую нехороший резонанс. Огласка будет большой, но ведь вы произнесете эти прекрасные слова над телом найденного в порнодоме гомосексуалиста. Слишком рискованно. - Да. Мне кажется, вы: - Это решающий момент для нас, шеф. Рейтинг продолжает расти, и я просто хочу воспользоваться шансом. - Мы должны послать кого-то? - Конечно. Как насчет вице-президента? - Где он? - Летит из Гватемалы. Будет здесь сегодня ночью, - Коул неожиданно улыбнулся про себя. - Это неплохо для вице-президента. Похороны гомосексуалиста. Президент фыркнул: - Отлично. Коул перестал улыбаться и стал ходить взад-вперед перед столом. - Небольшая проблема. Отпевание Розенберга в субботу, всего в восьми кварталах отсюда. - Лучше, черт побери, исчезнуть на день. - Знаю. Но ваше отсутствие будет очень подозрительно. - Я отправлюсь в Уолтер-Рид с жалобами на боли в спине. Раньше такое срабатывало. - Нет, шеф. Повторные выборы в следующем году. Вы должны удерживаться от посещения госпиталей. Президент оперся ладонями о стол и встал. - Черт возьми, Флетчер! Я не могу присутствовать на службе в церкви, потому что не смогу сдержать улыбку. Его ненавидели девяносто процентов американцев. Они будут любить меня, если я не отправлюсь туда. - Протокол, шеф. Хороший вкус. Вас сожжет пресса, если вы не будете присутствовать там. Послушайте, это не повредит. Вам не нужно говорить ни слова. Просто сбросьте напряжение, выглядите по-настоящему печальным и позвольте, чтобы фотокамеры изобразили вас в соответствующем виде. Это займет немного времени. Президент схватил клюшку и слегка присел для удара по оранжевому мячу. - Тогда мне нужно пойти и на похороны Дженсена. - Обязательно. Но без надгробной речи. Он ударил по мячу. - Я встречался с ним лишь дважды, вы знаете. - Знаю. Давайте просто спокойно поприсутствуем на обеих службах, ничего не говоря, а потом исчезнем. Он снова ударил по мячу. - Думаю, вы правы. Глава 9 Томас Каллахан спал допоздна и в одиночестве. Он лег спать поздно, в трезвом состоянии и один. Третий день подряд он отменял занятия. Наступила пятница, завтра служба по Розенбергу, и из-за уважения к своему идолу он не будет учить конституционному праву до тех пор, пока этого человека достойно не проводят на покой. Он заварил кофе и теперь сидел в халате на балконе. Температура воздуха как в шестидесятые годы. Первое резкое похолодание, листопад, и Дауфайн-стрит внизу казалась живым существом, охваченным бурной энергией. Он кивнул старушке, имени которой не знал, стоящей на балконе дома через улицу. Дом Бурбона находился в квартале отсюда, и туристы уже толпились невдалеке со своими маленькими картами и камерами. Рассвет незаметно приходил в квартал, но уже к десяти часам узкие улицы были заполнены машинами для доставки грузов и такси. В такое позднее время по утрам Каллахан частенько наслаждался своей свободой. Он закончил юридическую школу двадцать лет назад, и большинство его ровесников были заняты тягостной работой юристов на фабриках по семьдесят часов в неделю. Два года он отдал подобной работе. Одно чудище в округе Колумбия, с двумя сотнями юристов, вытащило его из Джорджтауна и наняло на работу в уютное местечко, где первые шесть месяцев он писал письма. Потом его перевели на <конвейер> на составление ответов на вопросы, поставленные в письменной форме и касающиеся внутриматочных устройств. Он работал по двенадцать часов в день и ожидалось, что рабочий день увеличится до шестнадцати часов. Ему сказали, что если бы он мог втиснуть следующие двадцать лет в десять, то мог бы запросто стать партнером в безрадостном возрасте тридцати пяти лет. Каллахан хотел прожить как минимум до пятидесяти и поэтому бросил это наскучившее ему дело. Он получил степень магистра права и стал профессором. Спал допоздна, работал по пять часов в день, время от времени писал статьи, а большей частью отлично развлекался. Он не имел семьи, которую надо было бы содержать, так что заработка в семьдесят тысяч долларов в год более чем хватало для оплаты двухэтажного бунгало, <порте> и ликера. Если бы смерть наступила преждевременно, то причиной было бы виски, а не работа. Он пренебрегал карьерой всю свою жизнь. Многие из его товарищей по юридической школе стали компаньонами в крупных фирмах, и их фамилии крупными буквами набирались на фирменных бланках, а заработки составляли полмиллиона долларов. Они водили компанию с высшими чинами из ИБМ, из ТЕКСЛКО и Госхозяйства. Они были запанибрата с сенаторами. У них были офисы в Токио и Лондоне. Но он не завидовал им. Одним из его лучших друзей по юридическому колледжу был Гэвин Верхик, который, как и он, оставил частную практику и стал работать на правительство. Сначала он служил в судебном ведомстве по гражданским правам, затем перешел в ФБР. Теперь он являлся специальным советником директора. Каллахан должен был явиться в Вашингтон в понедельник на конференцию профессоров конституционного права. Он и Верхик планировали пообедать и выпить в понедельник вечером. Ему нужно было позвонить и подтвердить договоренность, а также воспользоваться его мозгами. Он по памяти набрал номер телефона. Звонок, ещё один, и спустя пять минут после того, как он спросил Гэвина Верхика, нужный ему человек взял трубку. - Говорите быстрее, - произнес Верхик. - Так приятно слышать твой голос, - сказал Каллахан. - Как ты, Томас? - Сейчас пол-одиннадцатого. Я не одет. Сижу во Французском квартале, попиваю кофе и смотрю на педерастов на Дауфайн-стрит. Что ты делаешь? - Что за жизнь. У нас половина двенадцатого, а я ещё не выходил из офиса с тех пор, как нашли трупы в среду утром. - Мне просто плохо, Гэвин. Он выдвинет на должность двух нацистов. - Да, пожалуй. В моем положении я не могу комментировать такое. Но, подозреваю, ты прав. - Подозревай мой зад. Ты уже видел составленный им краткий список кандидатов, не так ли, Гэвин? Вы, парни, уже скрытно проводите проверку, не правда ли? Давай, Гэвин, ты можешь рассказать мне. Кто в списке? Я никому не скажу. - Я тоже, Томас. Но обещаю одно: твоего имени нет в списке среди немногих. - Я потрясен. - Как девушка? - Какая? - Ну, живо, Томас. Твоя девушка? - Она красивая, чудесная, нежная и добрая. - Продолжай. - Кто убил их, Гэвин? Я имею право знать. Я налогоплательщик и имею право знать, кто их убил. - Еще раз, как её имя? - Дарби. Кто убил их и почему? - Ты всегда умеешь выбирать имена, Томас. Я помню, как ты отказывался от женщин только потому, что тебе не нравились имена. Яркие, горячие женщины, но с такими неинтересными именами. Дарби. Несет в себе чудесный эротический оттенок. Какое имя! Когда я встречусь с ней? - Не знаю. - Она переехала к тебе? - Оставь свои чертовы вопросы. Гэвин, послушай. Кто это сделал? - Ты не читаешь газет? У нас нет подозреваемых. Ни одного. Вот так. - Определенно вам известен мотив. - Множество мотивов. Слишком много ненависти просматривается здесь, Томас. Странная комбинация, ты не согласен со мной? Дженсена трудно представить себе рядом с Розенбергом. Директор приказал нам расследовать незавершенные дела, просмотреть последние решения, а также образцы голосования. - Просто замечательно, Гэвин. Каждый специалист в области конституционного права в стране играет сейчас в детектива и пытается вычислить убийц. - А ты нет? - Нет. Я обратился к бренди, когда услышал новости, но теперь я трезв. Девушка, однако, увязла в тех же поисках, которые ведешь и ты. Она избегает меня. - Дарби. Какое имя! Откуда она? - Из Денвера. Мы встречаемся в понедельник? - Возможно. Войлс хочет, чтобы мы работали по двадцать четыре часа в сутки до тех пор, пока компьютеры не сообщат нам, кто это сделал. Однако я планирую увязать это с тобой. - Спасибо. Я надеюсь получить полный отчет, Гэвин. Не только сплетни. - Томас, Томас. Ты всегда ищешь новости. А у меня, как обычно, нечего сообщить тебе. - Ты напьешься и все расскажешь, Гэвин. Ты всегда одинаков. - Почему бы тебе не привести Дарби? Сколько ей лет? Девятнадцать? - Двадцать четыре. И она не приглашена. Возможно, позже. - Может быть. Пора бежать, дружище. Я встречаюсь с директором через тридцать минут. Обстановка здесь такая напряженная, что ты даже можешь уловить её запах. Каллахан набрал номер библиотеки юридической школы и спросил, не было ли там Дарби Шоу. Ее не было. Дарби припарковала машину на почти пустынной автомобильной стоянке у здания федерального суда в Лафейетте и вошла в канцелярию, расположенную на первом этаже. Была пятница, вторая половина дня, суд не заседал, и в залах было пустынно. Она остановилась у конторки и посмотрела в открытое окошко. Обождала. Служащая, запоздавшая с ленчем, с учтивым видом подошла к окну. - Чем могу служить? - спросила она тоном гражданского служащего низшего ранга, жаждущего хоть чем-то помочь. Дарби протянула в окошко листок бумаги. - Мне бы хотелось ознакомиться с этим делом. Служащая быстро взглянула на название дела и вопросительно посмотрела на Дарби. - Почему? - спросила она. - Я не обязана объяснять. Это судебный протокол, не так ли? - Полусудебный. Дарби взяла листок бумаги и сложила его. - Вы знакомы со <Свободой информационных действий>? - Вы адвокат? - Мне не нужно быть адвокатом, чтобы взглянуть на это дело. Служащая выдвинула ящик стола и взяла связку ключей. Она кивнула, тем самым показав: <Следуйте за мной>. Табличка на двери извещала о том, что это комната присяжных, но внутри не было ни столов, ни стульев, только пять картотечных шкафов и ящики, прикрепленные к стене. Дарби осмотрелась. Служащая указала на стену. - Вот здесь, на этой стене. Остальное - макулатура. В первом картотечном шкафу находятся все бумаги по предварительному делопроизводству и переписка. Все остальное - представление суду документов, вещественные доказательства и судебное разбирательство. - Когда был суд? - Прошлым летом. Длился два месяца. - Где апелляция? - Еще не вынесено решение. Кажется, срок до первого ноября. Вы репортер или что-то другое? - Нет. - Ладно. Как вы, очевидно, знаете, это, действительно, судебные протоколы. Но судья, участвующий в рассмотрении дела, определил некоторые ограничения. Во-первых, я должна знать вашу фамилию и точные часы вашего посещения этой комнаты. Во-вторых, ничего нельзя выносить. В-третьих, ничего из этого нельзя копировать до тех пор, пока не будет вынесено решение по апелляции. В-четвертых, если вы что-то трогаете, то следует вернуть точно туда, откуда взяли. Распоряжения судьи. Дарби смотрела на настенные картотеки. - Почему мне нельзя сделать копии? - Спросите Его честь, хорошо? Итак, как вас зовут? - Дарби Шоу. Служащая записала сведения на дощечку, висящую у двери. - Сколько времени вы пробудете здесь? - Не знаю. Три или четыре часа. - Мы закрываемся в пять часов. Когда будете уходить, найдите меня в канцелярии. Она с самодовольной улыбкой закрыла дверь. Дарби выдвинула ящик, полный бумаг по предварительному производству дела, и начала просматривать их, делая записи. Судебные процессы семилетней давности. За это время перед судом предстали один истец и тридцать восемь состоятельных обвиняемых, которые корпоративно ликвидировали не менее пятнадцати юридических фирм по всей стране. Крупных фирм, насчитывающих сотни юристов в дюжинах офисов. Семь лет дорогостоящей правовой борьбы, а результат далек от определенности. Горькая тяжба. Судебное решение присяжных заседателей было только временной победой обвиняемых. Вердикт был куплен или получен каким-то другим незаконным путем, требовал от истца подачи ходатайств о направлении дела на новое рассмотрение. Ящик ходатайств. Обвинения и встречные обвинения. Просьбы о предусмотренных законом мерах наказания и штрафы, быстро выплачиваемые то одной, то другой стороной. Страницы и страницы письменных показаний, подтвержденных присягой или торжественным заявлением, обстоятельно вскрывающих ложь и злоумышленное использование адвокатами и их клиентами процессуальных законов во вред противной стороне. Один адвокат мертв. Другой пытался покончить жизнь самоубийством, как утверждал однокурсник Дарби, который работал, если можно так выразиться, по делу на суде. Он устроился на лето в канцелярию секретарем большой фирмы в Хьюстоне и находился в тени, но кое-что слышал. Дарби откинула стул и посмотрела на картотечные шкафы. Чтобы все найти, понадобится пять часов. Широкая огласка была совсем на нужна <Монроузу>. Большинство постоянных посетителей дома носили темные солнцезащитные очки даже после наступления темноты и пытались зайти и выйти как можно быстрее. А тем более теперь, когда судья Верховного суда США мертвым был найден на балконе, это место стало известным, и притягивало любопытных к кинотеатру на все сеансы. Большая часть постоянных зрителей сменила кинотеатр на какое-то другое место. Более смелые приходили, когда было немноголюдно. Он выглядел как завсегдатай, вошел внутрь и заплатил деньги сразу у входа, не глядя на кассира. Бейсбольное кепи, черные солнцезащитные очки, джинсы, аккуратная прическа, кожаная куртка. Он хорошо скрыл свою внешность, но вовсе не потому, что был гомосексуалистом и стыдился появляться в таких местах. Наступила полночь. Он поднялся по ступенькам на балкон, улыбаясь при мысли о Дженсене с канатом на шее. Дверь была заперта. Он сел в центральном секторе на полу, подальше ото всех. Он никогда раньше не смотрел порнофильмы, а после этой-ночи у него и мысли не возникнет о повторном посещении. Это было третье по счету такое непристойное заведение за последние девяносто минут. Он остался в темных очках и старался не смотреть на экран, что было совсем непросто. И это раздражало его. В кинотеатре было ещё пять посетителей. Четырьмя рядами выше его и правее находились два попугайчика, целующихся и играющих друг с другом. Он помучился ещё минут двадцать и уже собирался сунуть руку в карман, как чья-то рука тронула его за плечо. Мягкая рука. Он притворился спокойным. - Могу я сесть рядом с вами? - раздался из-за плеча довольно глубокий и похожий на мужской голос. - Нет, и вы можете убрать свою руку. Руку сняли. Шли секунды, и было очевидно, что других просьб не последует. Потом незнакомец ушел. Это была пытка для человека, ни в коей мере не приемлющего порнографию. Его тошнило. Он оглянулся назад, затем сунул руку в карман кожаной куртки и вытащил черную коробочку размером шесть дюймов на пять и толщиной три дюйма. Положил на пол между ног. Скальпелем сделал аккуратный надрез в обивке соседнего сиденья и, осмотревшись, засунул туда черную коробочку. В ней имелись пружины, настоящие старые пружины. Он осторожно покрутил коробку в одну сторону, потом в другую, пока она не встала на место так, что через разрез в сиденье были видны выключатель и трубка. Глубоко вздохнул. Хотя устройство и было изготовлено настоящим профессионалом, легендарным гением в области миниатюрных взрывных приспособлении, было не очень-то приятно носить эту чертову штуковину в кармане в нескольких сантиметрах от сердца и других жизненно важных органов. И не очень-то уютно чувствовать себя сидящим рядом с ней сейчас. Это его третье мероприятие за ночь, осталось ещё одно, в другом кинотеатре, где показывали старые гетеросексуальные порнографические фильмы. Он почти ожидал этого посещения, что очень раздражало его. Посмотрел на двух любовников, не замечавших происходящего на экране и с каждой минутой все больше возбуждавшихся. Как бы он хотел, чтобы они оставались на своих местах, когда маленькая черная коробочка начнет бесшумно выпускать газ и потом, спустя тридцать секунд, когда огненный шар осветит здесь каждый предмет. Ему понравилось бы это. Но он принадлежал к группе, отказывающейся от применения насильственных методов и выступающей против огульных убийств невиновных и маленьких людей. Они убили несколько нужных жертв. Их специализацией, однако, было уничтожение структур, используемых врагом. Они выбирали легкодоступные мишени: невооруженные клиники, где проводились аборты, незащищенные учреждения <Американского союза гражданских свобод>, не ожидающие нападения непристойные заведения. У них был знаменательный день. Ни одного ареста за восемнадцать месяцев. Уже было двенадцать сорок, время уходить. Еще нужно торопливо пройти четыре квартала до автомобиля, взять другую черную коробочку, затем ещё шесть кварталов до <Пассикат синема>, который закрывается в половине второго. <Пассикат> был восемнадцатым в списке, он точно не мог вспомнить, каким именно по счету, но был абсолютно уверен, что ровно через три часа двадцать минут грязный кинобизнес в округе Колумбия взлетит на воздух. Предполагалось, что двадцать два заведения из общего числа таких небольших притонов получат сегодня ночью черные коробочки, а в четыре утра они все закроются, опустеют и будут уничтожены. Три, работающие всю ночь, были вычеркнуты из списка, потому что их группа отказывалась от применения насильственных методов. Он поправил солнцезащитные очки и последний раз взглянул на обивку сиденья рядом с ним. Судя по стаканчикам и воздушной кукурузе на полу, помещение убирали раз в неделю. Никто не заметит выключатель и трубку, едва различимые между рваными нитями. Он осторожно щелкнул выключателем и вышел из <Монроуза>. Глава 10 Эрик Ист никогда не встречался с Президентом и никогда не был в Белом доме. Никогда не видел он и Флетчера Коула, но знал, что тот не понравится ему. Следом за директором Войлсом и К. О. Льюисом в семь утра в субботу он вошел в Овальный кабинет. Не было ни улыбок, ни рукопожатий. Иста представил Войлс. Президент кивнул из-за стола, но даже не встал. Коул что-то читал. Двадцать порнозаведений вспыхнули факелами в округе Колумбия и многие ещё дымились. Они видели дым над городом через заднее стекло лимузина. В одном из домов под названием <Эйнджелс> сильно обгорел сторож, и он вряд ли выживет. Час назад они получили сообщение: анонимный посетитель радиостанции приписывает ответственность за все <Подпольной армии>, и она обещает устроить подобное же в ознаменование смерти Розенберга. Президент заговорил первым. <Он выглядит усталым, - подумал Ист. - Еще так рано для него>. - Во сколько заведений подброшены взрывные устройства? - В двадцать здесь, - ответил Войлс. - Семнадцать в Балтиморе и примерно пятнадцать в Атланте. Все выглядит так, как если бы атака была тщательно скоординирована, потому что все взрывы произошли ровно в четыре часа утра. Коул поднял голову от своих бумаг. - Директор, вы верите, что это <Подпольная армия>? - На данный момент они единственные, заявляющие об ответственности. Похоже, их работа. Может быть, - Войлс не смотрел на Коула, разговаривая с ним. - Итак, когда вы начнете аресты? - спросил Президент. - В тот самый момент, как появится возможная причина, господин Президент. Таков закон, вы понимаете. - Я понимаю, что эту группу вы больше всего подозреваете в убийствах Розенберга и Дженсена и что вы уверены, что именно её члены убили федерального судью, участвовавшего в рассмотрении дела в Техасе, и, скорее всего, именно она подложила взрывные устройства как минимум в пятьдесят два порнозаведения прошлой, ночью. Я не понимаю, почему они взрывают и убивают, оставаясь неприкосновенными. Черт побери, директор, мы находимся в осаде. Шея Войлса покраснела, но он не сказал ни слова. Просто отвел взгляд в сторону, в то время как Президент смотрел на него. К. О. Льюис прочистил горло. - Господин Президент, позвольте мне. Мы не убеждены в том, что <Подпольная армия> замешана в убийствах Розенберга и Дженсена. На самом деле у нас нет фактов, связывающих их. Они - только одни из дюжины подозреваемых. Как я сказал раньше, убийства хорошо организованы, совершены очень чисто и высоко профессионально. Исключительно профессионально. Коул шагнул вперед. - Что вы пытаетесь сказать, мистер Льюис? Что у вас нет никакого представления о том, кто же убил их? И вы, возможно, никогда этого не узнаете? - Нет, совершенно не об этом я говорю. Мы найдем их, но это займет определенное время. - Сколько времени? - спросил Президент. Это был понятный, характерный для студента-второкурсника вопрос, не требующий хорошего ответа. Ист сразу невзлюбил Президента, поскольку тот задал его. - Месяцы, - ответил Льюис. - Сколько месяцев? - Много. Президент закатил глаза и покачал головой, затем с раздражением встал и направился к окну. Он заговорил, глядя в окно: - Не могу поверить, что нет связи между тем, что случилось прошлой ночью, и убийством судей. Не знаю, возможно, я просто выжил из ума. Войлс с ухмылкой бросил быстрый взгляд на Льюиса. Шизофреник, неуверенный, неинформированный, глупый, не общающийся ни с кем. Войлс мог придумать ещё много других эпитетов. Президент продолжал, по-прежнему обращаясь к окну: - Я просто становлюсь нервным, когда убийцы свободно разгуливают здесь повсюду и раздаются взрывы. Кто может обвинить меня? У нас не убивали президента уже более тридцати лет. - О, мне кажется, вам ничего не грозит, господин Президент, - произнес Войлс с чувством удовлетворения. - Служба безопасности контролирует положение. - Отлично. Тогда почему я чувствую себя так, как будто нахожусь в Бейруте? - Он почти бормотал в окно. Коул почувствовал неловкость и схватил толстую докладную записку. Протянул её Войлсу, заговорив тоном профессора, читающего лекцию. - Это краткий список возможных кандидатов в Верховный суд. Здесь восемь фамилий с биографией каждого. Подготовлено судом. Мы начали с двадцати фамилий, затем Президент, Главный прокурор Хортон и я урезали до восьми. Никто из них даже не представляет себе, что его кандидатура рассматривается. Войлс по-прежнему смотрел в сторону. Президент медленно возвратился к столу и взял свой экземпляр докладной записки. Коул продолжал. - Кандидатуры некоторых спорны, и, если они в конце концов выдвинуты, нам придется выдержать бой, добиваясь их утверждения сенатом. Мы предпочли бы не начинать войну сейчас. Это должно сохраняться в тайне. Войлс неожиданно повернулся и посмотрел на Коула. - Вы идиот, Коул! Мы делали такое раньше, и я могу заверить вас, что, как только мы начинаем проверять этих людей, кот выскакивает из мешка. Вы хотите тщательного скрытого расследования и вместе с тем рассчитываете, что каждый, с кем мы будем вступать в контакт, смолчит. Так не пойдет, сынок. Коул подошел к Войлсу ближе. Его глаза метали молнии. - Вы должны немного повертеть своим задом, чтобы гарантировать, что эти имена не попадут в газеты, пока их не назначат на должность. Вы сделаете это, директор. Вы остановите утечку информации и не дадите ей попасть в газеты. Понятно? Войлс уже был на ногах, тыча пальцем в Коула. - Послушай, осел, ты хочешь проверить их? Тогда делай это сам. Не надо отдавать мне целую кучу распоряжений, как бойскауту. Льюис уже стоял между ними. И Президент встал за столом. В течение секунды или двух полное молчание. Коул положил свой экземпляр докладной записки на стол и сделал несколько шагов, глядя в сторону. Теперь Президент взял на себя роль примирителя. - Сядьте, Дентон. Сядьте. Войлс вернулся на свое место, по-прежнему глядя на Коула. Президент улыбнулся Льюису, и все сели. - Мы все в большом напряжении, - с теплотой в голосе произнес Президент. Льюис спокойно сказал: - Мы проведем тщательную проверку по вашим фамилиям, господин Президент, и это будет сделано в строжайшем секрете. Однако вы знаете, что мы не можем контролировать каждого, с кем ведем разговор. - Да, мистер Льюис, я это знаю. Но я хочу исключительной осторожности. Эти люди молоды и будут кроить и перекраивать Конституцию ещё долго после того, как я умру. Они стойкие консерваторы, и пресса съест их заживо. У них не должно быть тайн, тщательно скрываемых от посторонних. Ни наркотиков, ни незаконных детей, ни действий радикально настроенных студентов, ни разводов. Понимаете? Никаких сюрпризов. - Да, господин Президент. Но мы не можем гарантировать полной секретности в нашем расследовании. - Просто пытайтесь, хорошо? - Да, сэр. Льюис протянул докладную записку Эрику Исту. - Это все? - спросил Войлс. Президент посмотрел на Коула, который стоял у окна, ни на кого не обращая внимания. - Да, Дентон, это все. Мне бы хотелось, чтобы проверка по этим именам была проведена в течение десяти дней. Я хочу быстрого продвижения в этом вопросе. Войлс встал. - Вы получите докладную через десять дней. Каллахан находился в раздражении, когда постучал в дверь квартиры Дарби. Он был в смятении, и многое приходило ему в голову, многое, что он хотел бы высказать. Но он знал: нежели объявлять войну, а этого он хотел бы меньше всего, лучше выпустить немного пара. Она избегала его четыре дня, потому что играла в детектива и забаррикадировалась в библиотеке юридической школы. Она пропускала занятия, отказывалась отвечать на его звонки и вообще пренебрегала им в решающий момент. Но он знал, что, когда она откроет дверь, он будет улыбаться и забудет о том, что его игнорировали. Он держал в руках литровую бутылку вина и настоящую пиццу от мамы Розы. Было начало одиннадцатого, субботний вечер. Он снова постучал и посмотрел на выстроившиеся вдоль улицы аккуратные двухквартирные домики и бунгало. Звякнула цепочка, и он тотчас улыбнулся. Раздражение сразу же испарилось. - Кто там? - спросила она, не снимая цепочку. - Томас Каллахан, припоминаешь? Я стою у твоей двери и умоляю впустить меня, чтобы мы могли поиграть и снова стать друзьями. Дверь отворилась, и Каллахан вошел. Она взяла вино и одарила легким поцелуем в. щеку. - Мы ещё дружим? - спросил он. - Да, Томас. Я была занята. Он прошел за ней на кухню через небольшую комнату, где царил некоторый беспорядок. На столе стоял компьютер, рядом большая стопка толстых книг. ' - Я звонил. Почему ты не перезвонила? - Меня не было, - сказала она, выдвигая ящик стола и доставая штопор. - У тебя автоответчик. Я разговаривал с ним. - Ты пытаешься объявить мне войну, Томас? Он посмотрел на её босые ноги. - Нет! Клянусь, я не сошел с ума. Я обещаю. Пожалуйста, прости меня, если я кажусь выведенным из равновесия. - Прекрати. - Когда мы ляжем в постель? - Ты хочешь спать? - Совсем нет. Пошли, Дарби, прошло три ночи. - Пять. Какая пицца! - Она открыла бутылку и наполнила два бокала. Каллахан наблюдал за каждым её движением. - О, это одна из тех субботних ночей, когда все выбрасываешь из головы к черту. Только клешни креветок, яйца, головы речных раков. И дешевое вино. Я не совсем при деньгах и завтра уезжаю, так что должен следить за своими тратами. А поскольку уезжаю, то подумал, а не зайти ли к тебе и не остаться ли на ночь, чтобы меня не соблазнила какая-нибудь заразная женщина в округе Колумбия. Что ты думаешь об этом? Дарби открывала коробку с пиццей. - Похоже на сосиски и перец. - Я могу все-таки рассчитывать на то, чтобы лечь с тобой в постель? - Может быть, позже. Выпей вина и давай поболтаем. Последнее время мы не разговаривали. - Этого не скажешь обо мне. Я говорил с твоей машиной всю неделю. Он взял бокал с вином и бутылку и пошел за ней в комнату. Она включила стереоприемник, и они непринужденно растянулись на диване. - Давай напьемся, - сказал он. - Ты так романтичен. - У меня есть романс для тебя. - Ты пил всю неделю? - Нет, не всю. Восемьдесят процентов недели. Это твоя вина, ты избегала меня. - Что с тобой, Томас? - Меня бросает в дрожь. Я взвинчен, и мне нужен партнер, чтобы сбить напряжение. Что ты на это скажешь? - Давай напьемся наполовину. - Она взяла свой бокал с вином и стала пить маленькими глотками. Потом закинула ноги ему на колени. Он задержал дыхание, как если бы его пронзила боль. - Когда твой самолет? - спросила она. Теперь он едва сдерживался. - В час тридцать. Без остановки в Национальном. Я рассчитываю зарегистрироваться в пять, а в восемь обед. После этого я могу оказаться на улице в поисках любви. Она улыбалась: - Ладно, ладно. Через минуту мы займемся этим. Но сначала давай поговорим. Каллахан вздохнул с облегчением. - Я могу говорить только десять минут, потом все, крах. - Какие планы на понедельник? - Как обычно, восемь часов ничего не значащих дебатов о будущем Пятой поправки, затем комиссия отберет предложенный на конференцию доклад, который никто не одобрит. Еще больше дебатов во вторник, другой доклад, возм%CFжно, ссора, и не одна, потом мы объявим перерыв, ничего толком не завершив, и отправимся домой. Я буду поздно вечером во вторник и хотел бы назначить свидание в каком-нибудь хорошем ресторане, после чего мы вернемся ко мне для интеллектуальной беседы и животного секса. Где пицца? - Здесь, в коробке. Я достану. Он поглаживал её ноги. - Не двигайся. Я ни капельки не голоден. - Зачем ты ездишь на эти конференции? - Я профессор, а мы как раз такие люди, которые, по мнению многих, скитаются по всей стране, посещая разные собрания с другими образованными идиотами и утверждая доклады, которые никто не читает. Если я перестану бывать там, то декан подумает, что я не вношу вклад в академическую среду. Она снова наполнила бокалы. - Ты как натянутая струна, Томас. - Знаю. Это была трудная неделя. Мне невыносима даже мысль о куче неандертальцев, переписывающих Конституцию. Через десять лет мы будем жить в полицейском государстве. Я ничего не могу поделать с этим, потому, возможно, и ищу спасение в алкоголе. Дарби небольшими глотками пила вино и смотрела на него. Мягко звучала музыка, свет был неярким. - У меня уже шумит в голове, - сказала она. - Это как раз то, что тебе нужно. Бокал-полтора, и ты готова. Если бы ты была ирландкой, ты могла бы пить всю ночь напролет. - Мой отец наполовину шотландец. - Недостаточно. Каллахан скрестил ноги на кофейном столике и расслабился. Мягко поглаживал её лодыжки. - Я могу покрасить твои ногти на ногах. Она ничего не сказала. Он фетишизировал её ноги и настаивал, чтобы она покрывала ногти ярко-красным лаком как минимум дважды в месяц. Они видели это в <Бул Дэхеме>, и, хотя он не был таким аккуратным и трезвым, как Кевин Кёстнер, близость с ним приносила удовольствие. - Без пальчиков сегодня? - спросил он. - Может быть, позже. Ты выглядишь усталым. - Я отдыхаю, но рядом с тобой чувствую сильное желание, и ты не отделаешься от меня, утверждая, что я выгляжу усталым. - Выпей еще. Каллахан выпил и забрался поглубже на диван. - Итак, мисс Шоу, кто сделал это? - Профессионалы. Ты разве не читаешь газет? - Разумеется. Но кто стоит за этими профессионалами? - Не знаю. После взрывов последней ночью, по единодушному мнению, по-видимому, это дело рук <Подпольной армии>. - Но ты не уверена. - Нет. Не было арестов. Я не убеждена. - И у тебя есть несколько неприметных подозреваемых, не известных всем остальным в стране. - У меня есть один, но теперь я не уверена. Я провела три дня за наведением справок. Даже систематизировала все по-настоящему, отлично и аккуратно, в своем маленьком компьютере и вывела на распечатку черновой вариант дела. Но теперь отказываюсь от него. Каллахан посмотрел на нее. - Ты говоришь мне, что пропустила три дня занятий, избегала меня, работала сутки напролет, изображая из себя Шерлока Холмса, и теперь все отбрасываешь? - Посмотри вон там, на столе. - Я не могу поверить. Я дулся в одиночестве целую неделю. Знаю, для этого была причина. Знаю, что мои страдания были на пользу стране, потому что ты пропустишь все через сито и скажешь мне сегодня или, возможно, завтра, кто это сделал. - Этого нельзя сделать, по крайней мере, законным путем. Нет прототипа, нет обычной ниточки к убийцам. Я почти сожгла компьютеры в юридической школе. - Ха! Я говорил тебе. Ты забываешь, дорогая, что я гений по конституционному праву, и я знал сразу, что у Розенберга и Дженсена не было ничего общего, кроме черных мантий и угроз смерти. Нацисты, арийцы, ку-клукс-клан, мафия или какая-то другая группа убрала их, потому что Розенберг был Розенбергом, а Дженсен - самой легкопоражаемой мишенью и чем-то вроде препятствия. - Хорошо, почему ты тогда не позвонишь в ФБР и не поделишься с ними своими мыслями? Я уверена, они сидят у телефона. - Не сердись. Виноват. Извини меня, пожалуйста. - Ты глупец, Томас. - Да, но ты любишь меня, правда? - Не знаю. - Мы все ещё можем лечь в постель? Ты обещала. - Посмотрим. Каллахан поставил бокал на столик и пошел в атаку. - Послушай, бэби. Я прочитаю твое дело, согласен. А потом мы поговорим о нем. Но прямо сейчас я не могу четко соображать и не смогу продолжать, пока ты не возьмешь меня за слабую и дрожащую руку и не поведешь к постели. - Забудь о моем маленьком деле. - Пожалуйста, к черту его, Дарби, пожалуйста. Она обхватила его за шею и пригнула к себе. Их поцелуй был продолжительным и крепким. Пьяный, почти страстный поцелуй. Глава 11 Полицейский надавил большим пальцем на кнопку рядом с фамилией Грея Грентэма и держал её двадцать секунд. Короткая пауза. И ещё двадцать секунд. Пауза. Двадцать секунд. Пауза. Двадцать секунд. Он подумал, что это смешно, потому что Грентэм был ночным гулякой и, возможно, спал менее трех или четырех часов, а сейчас ещё этот надоедливый звонок, эхом отдающийся по всему коридору. Он нажал снова и посмотрел на свою патрульную машину, незаконно стоящую на краю тротуара под светофором. Почти рассвело. Наступало воскресенье, и улица была ещё пустынной. Двадцать секунд. Пауза. Двадцать секунд. Может быть, Грентэм умер? Или, может быть, находился в коматозном состоянии после попойки и ночного блуждания по городу? Может быть, у него какая-то женщина и он не собирается отвечать на звонок? Пауза. Двадцать секунд. Щелчок микрофона: - Кто там? - Полиция! - ответил полицейский. Он был чернокожим и делал ударение на первом слоге, просто ради удовольствия. - Что тебе надо? - требовательно спросил Грентэм. - Может, я получил ордер. - Полицейский готов был рассмеяться. Голос Грентэма смягчился, но звучал обиженно. - Это Клив? - Он самый. - Который час, Клив? - Почти половина шестого. - Самое время. - Не знаю. Садж не сказал. Понимаешь? Он просто попросил разбудить тебя, потому что хочет побеседовать. - Почему он всегда хочет поговорить