нкой и кофе Французского рынка, ив этот момент на тротуарах как бы неохотно начинают появляться признаки жизни. Дарби съежилась, сидя в кресле на маленьком балконе, потягивая кофе и ожидая восхода солнца. Каллахан находился в нескольких футах от нее, по другую сторону открытых балконных дверей, все ещё завернутый в простыни и равнодушный к окружающему миру. Потянуло свежим ветерком, но к обеду, знала Дарби, влажность снова вернется. Она поплотнее подтянула его халат к шее и вдохнула роскошный запах его одеколона. Она подумала об отце и его мешковатых хлопковых рубашках, которые он позволял ей носить, когда она была тинэйджером. Она, бывало, плотно закатывала рукава до локтей и оставляла рубашку навыпуск, а потом прогуливалась с друзьями по тенистым аллеям, преисполненная уверенности, что никого не оставит равнодушным. Отец был её другом. К окончанию школы она перепробовала весь его гардероб, и сейчас веши снова висели на плечиках, аккуратно выстиранные и выглаженные. Она все ещё могла почувствовать запах одеколона <Грей Фленнея>, которым он освежал лицо каждое утро. Останься он жив, был бы старше Томаса Каллахана на четыре года. Ее мать снова вышла замуж и переехала в Бойз. Брат Дарби жил в Германии. Они редко встречались втроем. Ее отец был связующим звеном в семье, и его смерть разбросала их. В авиакатастрофе погибло двадцать человек, и ещё до того, как были закончены приготовления к похоронам, начали звонить адвокаты. Это была её первая встреча с реальным миром, и она оказалась не из приятных. Гершель, их семейный адвокат, принадлежал к сословию юристов, ничего не понимающих в судебных процессах. Проныра, из тех, которые делают деньги на несчастных случаях, он появился у них дома сразу вслед за её братом и убедил семью возбудить дело. Два года семья вынуждена была терпеть, как он неумело врал, изворачивался и портил дело. За неделю до процесса они согласились на компенсацию в полмиллиона, за вычетом доли Гершеля, и Дарби получила свои сто тысяч. Она решила стать юристом. Если уже клоун вроде Гершеля мог этим заниматься и делать большие баксы, сея смуту в обществе, то она наверняка смогла бы делать это в благородных целях. Она часто думала о Гершеле. Когда она сдаст экзамены в адвокатуре, то её первый иск за противозаконные действия будет направлен против него. Она хотела работать в фирме по охране окружающей среды. Найти работу, знала она, будет нетрудно. Сто тысяч остались нетронутыми. Новый муж её матери, исполнительный директор бумажной компании, был немного старше и намного здоровее отца Дарби, и вскоре после замужества мать разделила свою часть наследства между дочерью и сыном. Она сказала, что деньги напоминают ей о покойном муже. Жест этот был скорее символическим. Хотя она все ещё любила их отца, у неё была новая жизнь в новом городе и новый муж, который уйдет на пенсию через пять лет с кучей денег. Дарби. сконфузил этот символический жест, но она оценила его и взяла деньги. Ее сотня тысяч удвоилась. Она поместила большую часть капитала в совместные фонды, но только те, которые не имели дело с химическими и нефтяными компаниями. Она ездила на <аккорде> и жила скромно. Ее гардероб являлся типичным для студентки юридической школы, вся одежда была из магазина готового платья. Они с Каллаханом ходили в лучшие рестораны города и никогда не ели в одном месте дважды. Обычно это был шведский стол. Его не интересовали деньги, и он никогда не выдавливал из неё информацию. Она была более чем обычной студенткой, но в Тьюлане были и богатые дети. Они встречались месяц, перед тем как лечь в постель. Она обосновала основные правила, и он горячо с ними согласился. Не будет никаких других женщин. Они будут очень осторожны. И он перестанет так много пить. Он выдержал первые два, но продолжал выпивать. Его отец, дед и братья были заядлыми выпивохами, и от него следовало ожидать того же. Но первый раз в жизни Томас Каллахан был влюблен, бешено влюблен, и он знал точку, за которой скотч начинал влиять на отношения с женщиной. За исключением последней недели и личной травмы, связанной с утратой Розенберга, он никогда не пил раньше пяти вечера. Когда они были вместе, он поклонялся Шиве, если перебрал, и думал, что это может повлиять на его форму. Было забавно наблюдать сорокапятилетнего мужчину, влюбившегося в первый раз. Он пытался сохранить некоторую видимость сдержанности, но в интимные моменты был глуп, как студент-первокурсник. Она поцеловала его в щеку и накрыла легким покрывалом. Ее одежда была аккуратно сложена на кресле. Она тихо закрыла за собой входную дверь. Солнце стояло уже высоко, просвечивая между зданиями поперек улицы. Тротуар был пустынным. Через три часа у неё были занятия, затем Каллахан и процессуальный кодекс в одиннадцать. Через неделю должен был состояться учебный апелляционный суд. Ее папка для судебных дел покрывалась пылью. Настала пора снова стать студенткой. Она потратила впустую четыре дня, играя в детектива, и корила себя за это. <Аккорд> стоял за углом через полквартала. Они её видели, и это было великолепно. Джинсы в обтяжку, мешковатый свитер, длинные ноги, солнечные очки, чтобы спрятать глаза без макияжа. Они видели, как она закрыла дверь и быстро пошла вдоль Рояль-стрит, затем исчезла за углом. Волосы были до плеч и казались темно-рыжими. Он принес свой ленч в маленькой сумке из коричневой бумаги и нашел пустую парковую скамейку, повернутую спинкой к Нью-Хэмпширу. Он страшно не любил Дюпон Сэркл с его вонючими бродягами, наркоманами, дегенератами, стареющими хиппи и облаченными в черную кожу панками с красными волосами, стоящими торчком, и грязными языками. Напротив фонтана хорошо одетый мужчина с громкоговорителем выстраивал свою группу активистов по правам животных для марша к Белому дому. Кожаные панки насмехались над ними и поливали их оскорблениями, но четверо конных полицейских были достаточно близко, чтобы предотвратить неприятности. Он взглянул на часы и снял с банана кожуру. Полдень, и он в любом случае предпочитал поесть. Встреча будет краткой. Он посмотрел на панков и увидел, как от толпы отделился его связной. Их взгляды встретились, кивок, и он сидит на скамейке рядом с ним. Его звали Букер, из Лэнгли. Они здесь встречались изредка, когда каналы связи портились и становились ненадежными, а их боссы хотели услышать обычные нормальные слова, которые больше не слышал бы никто. Букер не обедал. Он начал щелкать жареный арахис и бросать шелуху под скамейку, изогнутую дугой: - Как мистер Войлс? - Здоров, как черт. Как обычно. Букер бросил орешки в рот. - Гмински был в Белом доме вчера вечером до полуночи, - сказал он. На это ответа не последовало. Войлс это знал. Букер продолжал: - Они там запаниковали. Эта штучка с пеликанами их напугала. Мы тоже её прочли, знаешь ли, и мы уверены, что на ваших ребят она не произвела впечатления. Но по каким-то причинам Коул ею сильно напуган и расстроил Президента. Мы посчитали, что вашим ребятам не очень-то большая радость от Коула и его босса, а раз в деле упоминается Президент и в нем есть это фото, то мы подумали, что это дельце для вас. Понимаешь, к чему я клоню? Он откусил от банана кусочек размером с дюйм и ничего не сказал. Любители животных двинулись прочь нестройными рядами, а любители кожи освистывали их. - Во всяком случае, это не наше дело, и не должно быть нашим, за исключением того, что Президент теперь хочет от нас секретного расследования дела о пеликанах прежде, чем ваши ребята до него доберутся. Он убежден, что мы ничего не найдем, и он хочет знать, что там ничего и нет, чтобы убедить Войлса успокоиться, - наконец произнес он. - Ничего там нет, - уверил Букер. Букер посмотрел на пьяного, мочившегося в фонтан. Полицейские на фоне солнца уезжали прочь. - Тогда Войлсу от этого дела нет никакой пользы, верно? - спросил он. - Мы используем все возможности, чтобы все прояснить. - И никаких реальных подозреваемых? - Никаких. - Банан ушел в историю. - Почему они так волнуются из-за нашего расследования этой штучки? Букер раздавил кожуру ещё одного маленького ореха: - Ну, для них это вполне естественно. Их очень разозлило, что Прайс и Мак-Лоренс выставлены в качестве кандидатов, и, конечно, это целиком ваша ошибка. Они ни на грош не доверяют Войлсу. И если ваши ребята начнут копать дело о пеликанах, они боятся, что пресса раскроет это и Президенту зададут трепку. Перевыборы в следующем году, начнут молоть чепуху и все такое прочее. - Что Гмински сказал Президенту? - Что у него нет желания вмешиваться в расследование ФБР, что у нас есть чем заниматься и что это было бы абсолютно незаконно. Однако поскольку Президент так настойчиво умолял и Коул был так сильно напуган, то мы тем не менее это сделаем. И вот я здесь и говорю с тобой. - Войлс ценит это. - Мы собираемся начать копать сегодня, но все дело - абсурд. Мы начнем работу, остановимся на полпути и через неделю или около того скажем Президенту, что вся эта теория - выстрел в белый свет, как в копеечку. Он отогнул вниз крышку своей коричневой сумки и встал: - Хорошо. Я доложу Войлсу. Спасибо. Он пошел по направлению к Коннектикуту, подальше от кожаных панков, и пропал из виду. Монитор стоял на загроможденном столе в центре отдела новостей, и Грей Грентэм свирепо глядел на него, сидя посреди гама и рева репортеров, собирающих и докладывающих информацию. Звук до него не доходил, и он сидел и смотрел на экран. Зазвонил телефон. Он нажал кнопку и схватил трубку, не отрываясь от монитора: - Грей Грентэм. - Это Гарсиа. Он позабыл про монитор: - Да, что случилось? - У меня два вопроса. Первый, записываете ли вы эти звонки, и второй, можете ли вы их воспроизвести? - И нет, и да. Мы не записываем до тех пор, пока не спросим разрешения, и мы можем воспроизвести запись, но не делаем этого. Я думал, ты не будешь мне звонить на работу. - Хочешь, чтобы я повесил трубку? - Нет. Все отлично. По мне, лучше говорить в три часа дня в офисе, чем в шесть утра в постели. - Извини. Я просто испугался, вот и все. Я буду говорить с тобой, пока доверяю тебе, но, если ты когда-нибудь мне солжешь, я перестану говорить. - Хорошо. Когда ты начнешь? - Сейчас не могу. Я в телефоне-автомате в даунтауне и спешу. - Ты сказал, что у тебя есть какая-то копия. - Нет, я сказал, что у меня, возможно, будет кое-какая копия. Посмотрим. - О'кэй. Так когда ты можешь снова позвонить? - Я должен назначить встречу? - Нет, но я часто выхожу из офиса. - Я позвоню завтра во время ленча. - Я буду ждать прямо здесь. Гарсиа повесил трубку. Грентэм нажал семь цифр, затем шесть, затем четыре. Он записал номер, потом быстро пробежался по желтым страницам, пока не нашел компанию телефонов-автоматов. Звонили из телефона-автомата на Пенсильвания-авеню, рядом с Дворцом правосудия. Глава 15 Перепалка началась за десертом, из-за того, что Каллахан вновь захотел выпить. С неё было достаточно того, что Каллахан уже выпил за ужином: два двойных скотча, пока они ожидали столика, ещё один перед тем, как сделали заказ, и две бутылки вина под рыбу, и которых она выпила две рюмки. Он пил слишком быстро и пьянел, и, когда она оттарабанила ему свои подсчеты выпитого, он разозлился. Он заказал на десерт драмбуи, потому что это было его любимое вино и потому что это внезапно стало делом принципа. Он выпил его залпом, и она сильно разозлилась. Дарби помешивала ложечкой кофе и игнорировала его. Дело было сделано, и она хотела лишь уйти без сцен и попасть к себе домой одна. Перепалка неожиданно переросла в ссору на бульваре, после того, как они вышли из ресторана. Он вытащил из кармана ключи от <порше>, и она сказала, что он слишком пьян, чтобы вести машину. Он намертво зажал их в руке и пошел, пошатываясь, к паркингу, который был в трех кварталах от ресторана. Она сказала, что пойдет домой пешком. <Приятной прогулки>, - ответил он. Она шла за ним в нескольких шагах, обескураженная его спотыкающейся походкой. Она его умоляла. У него давление по крайней мере в два раза выше нормы. Он ведь профессор права, черт возьми. Он кого-нибудь убьет. Он пошел быстрее, ковыляя и опасно приближаясь к дороге, а затем отшатываясь назад. Он выкрикнул через плечо что-то насчет того, что он и пьяный водит машину лучше, чем она - трезвая. Она осталась позади. Раньше, когда он был такой пьяный, она сама вела машину. Она знала, что может натворить пьяный в <порше>. Он вслепую пересек улицу, держа руки глубоко в карманах, так, как на обычной прогулке поздним вечером. Он прозевал кромку тротуара, споткнулся и упал. Он быстро поднялся, прежде чем она успела подойти. <Оставь меня, черт возьми>, - сказал он. <Только дай мне ключи, - умоляла она, - или я пойду пешком>. Он оттолкнул её. <Приятной прогулки>, - сказал он со смешком. Она никогда не видела его таким пьяным. Он никогда не трогал её, когда был зол, ни трезвый, ни пьяный. Рядом с паркингом был маленький сальный погребок с неоновой рекламой пива на окнах. Она заглянула за помощью внутрь, через открытую дверь, но как она была глупа! Погребок был заполнен пьяными. Она прокричала ему, когда он приблизился к <порше>: <Томас! Пожалуйста! Дай я поведу!> Она была на тротуаре и дальше бы не пошла. Он снова споткнулся, отмахиваясь от неё и что-то бормоча себе под нос. Он отпер дверь, втиснулся внутрь и потерялся среди других машин. Мотор завелся и раскатисто заревел, когда он нажимал на газ. Дарби прислонилась к зданию в метре от ворот паркинга. Она смотрела на улицу и почти надеялась, что появится полицейский. Она предпочла бы видеть его арестованным, чем мертвым. Идти пешком было слишком далеко. Она посмотрит, как он отъезжает, затем вызовет такси, а потом не будет его замечать целую неделю. По крайней мере, неделю. <Приятной прогулки>, - повторяла она про себя. Он вновь газанул, и шины пронзительно завизжали. Взрыв бросил её на тротуар. Она приземлилась на все четыре точки, лицом вниз, на секунду оглушенная, затем быстро пришла в себя от тепла и крошечных металлических обломков, падающих на улицу. Она в ужасе и удивлении смотрела на паркинг. <Порше> был подброшен в бешеном сальто и приземлился вверх колесами. Шины, колеса, двери, крылья отлетели прочь. Машина превратилась в сверкающий огненный шар, с ревущими языками пламени, мгновенно её пожирающими. Дарби побежала к машине, она пронзительно кричала и звала Томаса. Вокруг падали обломки, и жар преградил ей дорогу. Она остановилась метрах в десяти и пронзительно вопила, прижав руки ко рту. Затем машину вновь подкинуло вторым взрывом, а Дарби отшвырнуло в сторону. Она за что-то зацепилась и сильно ударилась головой о бампер другого автомобиля. Она лежала лицом вниз на горячей мостовой, и это было последнее, что она запомнила. Пьяные из погреба высыпали наружу. Они стояли вдоль тротуара и глазели. Некоторые пытались приблизиться, но жар опалял их лица и держал на расстоянии. Густой, тяжелый дым поднимался над огненным шаром, и за несколько секунд два других автомобиля тоже охватил огонь. Раздавались панические крики: - Чья это машина? - Позвони 911! - Там есть кто-нибудь? - Позвони 911! Они отволокли Дарби за локти обратно на тротуар, в центр толпы. Она, не переставая, звала Томаса. Из кабачка принесли холодный лоскут ти положили ей на лоб. Толпа стала густой, а улица - оживленной. Сирены, она слышала сирены, в тот момент, когда очнулась. На лице лежало что-то холодное, а на затылке была шишка. Во рту сушило. <Томас, Томас>, - повторяла она. - Все в порядке, все в порядке, - успокаивал её какой-то негр. Он осторожно поддерживал её голову и похлопывал по руке. Остальные окружили их. Все они согласно закивали: - Все в порядке. Теперь сирены пронзительно выли. Она сняла мокрую тряпку со лба, окружающие её предметы обрели очертания. На улице вспыхивали красные и синие огни. Сирены оглушали. Она села. Ее прислонили к зданию под неоновой рекламой пива и посторонились, внимательно поглядывая на нее. - С вами все в порядке, мисс? - спросил чернокожий. Она не смогла ответить. Не пыталась. Голова у неё раскалывалась. - Где Томас? - спросила она, глядя на трещину в тротуаре. Они посмотрели друг на друга. Первая пожарная машина взвыла поблизости, и толпа расступилась. Пожарники спрыгнули с машины и рассыпались во все стороны. - Где Томас? - повторила она. - Мисс, кто такой Томас? - спросил чернокожий. - Томас Каллахан, - сказала она мягко, так, как будто его все знали. - Он был в машине? Она кивнула и закрыла глаза. Сирены взвывали и замолкали, и в промежутках она слышала встревоженные выкрики людей и треск огня. Она чувствовала запах горелого. Вторая и третья пожарные машины медленно продвигались сквозь толпу с разных направлений. Между людей протискивался коп. <Полиция. С дороги. Полиция>. Он прокладывал себе путь локтями и отпихивал людей, пока не добрался до нее. Он встал на колени и помахал у неё под носом жетоном. - Мэм, сержант Руперт, отделение полиции Нового Орлеана. Дарби услышала, но никак не отреагировала. Он находился перед ней, этот Руперт, с растрепанными волосами, в бейсбольной кепке и желто-черной куртке. Она тупо смотрела на него. - Это ваша машина, мэм? Кто-то сказал, что это была ваша машина. Она покачала головой: - Нет. Руперт схватил се за локти и потянул вверх. Он что-то говорил ей, спрашивал, все ли в порядке, и одновременно тащил её вверх, и это причиняло ужасную боль. Голова ныла, гудела, раскалывалась на части, она была в шоке, но это совсем не заботило этого идиота. Она встала. Ноги подгибались в коленях, она хромала. Он продолжал спрашивать, все ли в порядке. Негр глядел на Руперта, как на сумасшедшего. Теперь её ноги были в порядке, и они с Рупертом шли через толпу, позади пожарной машины, мимо ещё одной, к полицейской машине без служебных знаков. Она опустила голову и приказала себе не смотреть на паркинг. Руперт непрерывно говорил. Что-то о <скорой помощи>. Он открыл переднюю дверь и осторожно усадил её на пассажирское сиденье. Другой коп присел у двери на корточки и начал задавать вопросы. На нем были джинсы и ковбойские ботинки с заостренными носками. Дарби наклонилась вперед и положила голову на руки. - Я думаю, мне нужен врач, - сказала она. - Конечно, леди. Помощь уже в пути. Только пару вопросов. Как вас зовут? - Дарби Шоу. Я думаю, у меня шок. У меня сильно кружится голова, и мне кажется, меня должно стошнить. - <Скорая помощь> скоро прибудет. Вон то ваша машина? - Нет. Еще одна полицейская машина, на этот раз раскрашенная, с надписями и мигалками, пронзительно взвизгнула шинами и остановилась перед машиной Руперта. Коп-ковбой внезапно закрыл дверь, и она осталась в машине одна. Она наклонилась вперед, и её вырвало. Она заплакала. Ей было холодно. Она медленно положила голову на сиденье водителя и свернулась калачиком. Тишина. Потом темнота. Кто-то стучал в окно над ней. Она открыла глаза и увидела человека в форме и шляпе с жетоном. Дверь была заперта. - Откройте дверь, леди! - прокричал он. Она села и открыла дверь. - Вы пьяны, леди? В голове шумело. - Нет, - сказала она в отчаянии. Он приоткрыл дверь пошире. - Это ваша машина? Она потерла глаза. Ей надо было подумать. - Леди, это ваша машина? - Нет! - Она свирепо посмотрела на него. - Нет. Это машина Руперта. - О'кей. Кто такой Руперт, черт возьми? Осталась одна пожарная машина, и толпа в основном разошлась. Этот человек в дверях, вне сомнения, был полицейским. - Сержант Руперт. Один из ваших ребят, - сказала она. Это привело его в бешенство: - А ну-ка, вон из машины, леди! С радостью. Дарби сползла с сиденья и встала на тротуар. В стороне одинокий пожарник поливал из шланга остов сгоревшего <порше>. Еще один полицейский в форме подошел к ней, и теперь они все стояли на тротуаре. Первый полицейский спросил: - Как вас зовут? - Дарби Шоу. - Почему вы потеряли сознание в этой машине? Она посмотрела на машину: - Я не знаю. Меня ранило, и Руперт отвел меня в машину. Где Руперт? Полицейские посмотрели друг на друга. - Кто такой Руперт, черт возьми? - спросил первый из них. Это привело её в бешенство, и гнев придал силы: - Руперт сказал, что он полицейский. Второй коп спросил: - Как вас ранило? Дарби взглянула на него. Она показала через улицу на паркинг: - Я должна была быть в той машине. Но не успела, так что сейчас стою здесь и выслушиваю ваши дурацкие вопросы. Где Руперт? Они растерянно посмотрели друг на друга. <Постойте здесь>, - бросил один полицейский и пошел через улицу к ещё одной служебной машине, где какой-то человек в костюме разговаривал с небольшой группой людей. Они пошептались, затем вместе вернулись на тротуар, где ждала Дарби. Человек в костюме представился: - Лейтенант Ольсон, отделение полиции Нового Орлеана. Вы знали человека в том автомобиле? - Он показал на паркинг. У неё подогнулись колени, она прикусила губу и кивнула. - Его имя? - Томас Каллахан. Ольсон посмотрел на первого полицейского: - То, что выдал компьютер. Ну, а кто такой Руперт? Дарби взвизгнула: - Он сказал, что из полиции! Ольсон казался полным сочувствия: - Мне очень жаль. Но полицейского по имени Руперт не существует. Она начала быстро трезветь. Ольсон помог ей сесть на капот машины Руперта и поддерживал её за плечи, пока она плакала, мало-помалу затихая и стараясь овладеть собой. - Проверьте номера, - бросил Ольсон второму полицейскому, который быстро нацарапал у себя в книжке номера машины Руперта и принялся звонить. Ольсон мягко держал её руками за плечи и смотрел в глаза: - Вы были с Каллаханом? Она кивнула, все ещё плача, но уже намного тише. Ольсон бросил быстрый взгляд на первого полицейского. - Как вы попали в эту машину? - спросил Ольсон медленно и мягко. Она вытерла глаза и уставилась на Ольсона: - Этот парень, Руперт, который сказал, что он из полиции, пришел и привел меня вон оттуда. Он посадил меня в машину, а другой, в ковбойских ботинках, начал задавать вопросы. Остановилась ещё одна полицейская машина, и они пропали. Потом, наверное, я потеряла сознание. Я не знаю. Я бы хотела видеть врача. - Подгони мою машину, - сказал Ольсон полицейскому. Появился второй коп: - В компьютере не записан этот номер. Должно быть, поддельный, - озадаченно доложил он. Ольсон взял Дарби за руку и повел к своему автомобилю. Он быстро сказал подчиненным: - Я отвезу её в Шарле. Заканчивайте с этим и приезжайте ко мне туда. Конфискуйте машину. Обследуем её позже. Она сидела в машине Ольсона, слушала шум и треск радио и смотрела на паркинг. Сгорели четыре машины. <Порше> лежал в центре, вверх колесами, от него осталась только съежившаяся и перекрученная рама. Вокруг ходили несколько пожарников. Полицейские опоясывали место преступления желтой лентой. Она потрогала шишку на затылке. Крови нет. Подбородок был залит слезами. Ольсон с силой захлопнул за собой дверцу, они проехали между припаркованными машинами и направились к Сант Шарле. Он включил синие мигалки, а не сирену. - Можете говорить? - спросил он. - Наверное, - сказала она. - Он мертв, да? - Да, Дарби. Мне очень жаль. Как я понимаю, он был в машине один? - Да. - Как вас ранило? Он подал ей носовой платок, и она вытерла глаза. - Я упала, кажется. Было два взрыва, и я думаю, что вторым меня сбило с ног. Я не помню всего. Пожалуйста, скажите мне, кто такой Руперт? - Понятия не имею. Я не знаю полицейского по имени Руперт, и там не было полицейского в ковбойских ботинках. Она размышляла над этим полтора квартала. - Как Каллахан зарабатывал на жизнь? - прервал молчание Ольсон. - Профессор права в Тьюлане. Я там учусь. - Кто бы мог хотеть его смерти? Она уставилась на дорожные огни и покачала головой: - Вы уверены, что это было предумышленное убийство? - Несомненно. Взрыв был очень мощный. Мы нашли кусок каблука в проволочной изгороди на расстоянии двадцати пяти метров. Извините, ради бога. Он был убит. - Может быть, кто-нибудь перепутал машину? - Это всегда может произойти. Мы все проверим. Как я понимаю, вы должны были находиться в машине вместе с ним? Она хотела что-то сказать, но не смогла сдержать слез и уткнулась лицом в платок. Он припарковал автомобиль между двумя машинами скорой помощи у входа в Шарле и выключил синие мигалки. Он помог ей быстро пройти в грязную комнату, где сидело человек пятьдесят и все они в той или иной степени мучились от боли. Она нашла место у фонтанчика с питьевой водой. Ольсон поговорил с леди за окошком и повысил голос, но Дарби не смогла разобрать, что он говорил. Маленький мальчик с головой, обвязанной окровавленным полотенцем, сидел у матери на коленях. Молодая черная женщина была готова разродиться. Не было видно ни врача, ни сестры. Никто не спешил. Ольсон согнулся над ней: - Я буду через несколько минут. Держитесь. Я уберу машину и вернусь через минуту. Вы сможете говорить? - Да, конечно. Он ушел. Она снова проверила, нет ли крови, и убедилась, что нет. Двойные двери широко открылись, и две злые санитарки вышли за рожающей негритянкой. Они с усилием поволокли её через открытые двери вниз по холлу. Дарби подождала, затем пошла за ними. С воспаленными и красными глазами и носовым платком в руках она выглядела, как мать какого-нибудь ребенка. Холл кишел снующими туда-сюда сестрами, больничными служащими и стонущими ранеными. Она завернула за угол и увидела надпись <выход>. Дверь, ещё одна дверь - и она в приемном отделении. На аллее горели фонари. Не беги. Крепись. Все нормально. Никто на тебя не смотрит. Она очутилась на улице и быстро пошла вперед. Свежий воздух отрезвил её. Она приказала себе не плакать. Ольсон сделает то, что ему нужно, затем вернется и подумает, что её позвали и она вернется, когда её обработают. Он будет ждать. И ждать. Она свернула и увидела Рампарт. Впереди уже был Квартал. Там она может затеряться. На Рояль были люди, прогуливались туристы. Она почувствовала себя в безопасности. Она зашла в <Холидей Инн>, расплатилась кредитной карточкой и взяла комнату на пятом этаже, заперла дверь на задвижку и цепочку, съежилась на кровати и оставила свет включенным. Миссис Верхик перекатила свою пухлую, но роскошную задницу с центра кровати и схватила телефонную трубку. <Это тебя, Гэвин!> - крикнула она в ванную. Появился Гэвин, с кремом для бритья на лице, и взял из рук жены телефонную трубку. Жена утонула в постельном белье. Как похотливая свинья в грязи, подумал он. - Алло, - бросил он в трубку. Ответил женский голос, которого он до этого никогда не слышал. - Это Дарби Шоу. Вы знаете, кто я такая? Он сразу же улыбнулся и на секунду представил бикини на Сент-Томасе. - Ну, да. Я полагаю, у нас есть общий друг. - Вы прочли маленькую историю, которую я написала? - Да. Дело о пеликанах, как мы его называем. - А кто это мы? Верхик присел на табуретку около туалетного столика. Это не был обычный звонок: - Почему ты звонишь, Дарби? - Мне нужны ответы на некоторые вопросы, мистер Верхик. Я до смерти испугана. - Зови меня Гэвин, о'кей? - Гэвин. Где сейчас находится дело? - И здесь, и там. А почему интересуешься? - Через минуту скажу. Ответь только, что ты сделал с этим делом? - Ну, я прочитал его, затем послал в другой отдел, его посмотрели несколько человек из Бюро, затем его показали директору Войлсу, которому оно вроде бы понравилось. - Видел ли его кто-нибудь вне ФБР? - Я не могу на это ответить, Дарби. - Тогда я не скажу тебе, что случилось с Томасом. Верхик некоторое время раздумывал. Она терпеливо ждала. - О'кей, - наконец произнес Верхик. - Да, оно было отослано за пределы ФБР. Но кому и сколько экземпляров, я не знаю. - Он мертв, Гэвин. Он был убит около десяти часов прошлым вечером. Кто-то установил для нас в автомашине бомбу. Мне повезло, но они за мной гонятся. Верхик навис над телефоном, быстро записывая услышанное: - Ты ранена? - Физически со мной все в порядке. - Где ты находишься? - Новый Орлеан. - Ты уверена, Дарби? То есть, я хочу сказать, я знаю, что ты уверена, но, черт возьми, кому было нужно его убить? - Я уже встречалась кое с кем из них. - Как, ты?! - Это длинная история. Кто видел дело, Гэвин? Томас дал его тебе вечером в понедельник. Оно разошлось, и сорок восемь часов спустя он был убит. Меня предполагалось убить вместе .с ним. Оно попало не тому, кому следует. Что ты на это скажешь? - Ты в безопасности? - Кто это может знать, черт возьми? - Где ты остановилась? Какой у тебя номер телефона? - Не так быстро, Гэвин. Будем продвигаться потихоньку. Я в телефоне-автомате, так что не умничай. - Брось, Дарби! С меня довольно! Томас Каллахан был моим лучшим другом. Ты должна понять. - И что это может означать? - Послушай, Дарби, дай мне пятнадцать минут, и у нас будет дюжина агентов, которые заберут тебя. Я сяду на самолет и буду у тебя до полудня. Ты не можешь оставаться на улице. - Почему, Гэвин? Кто за мной гонится? Скажи мне, Гэвин. - Я скажу тебе, когда приеду. - Не знаю. Томас мертв, потому что поговорил с тобой. Мне не очень-то хочется встречаться с тобой прямо сейчас. - Дарби, послушай, я не знаю, кто или почему это сделал, но уверяю тебя, ты в очень большой опасности. Мы можем тебя защитить. - Может быть, позже. Он глубоко вздохнул и сел на край кровати: - Ты можешь доверять мне, Дарби. - О'кей, я доверяю тебе. А как насчет остальных? Это очень тяжелая ситуация, Гэвин. Мое маленькое дело кого-то очень сильно задело. Как m считаешь? - Он мучился? Она заколебалась: - Я не думаю, - её голос дрожал. - Можешь позвонить мне через два часа? В офис. Я дам тебе внутренний телефон. - Дай мне номер, и я это обдумаю. - Пожалуйста, Дарби. Я пойду прямо к директору, как только туда приеду. Позвони мне в восемь, это время будет специально для тебя. - Дай номер. Бомба взорвалась слишком поздно, чтобы попасть в утренний выпуск <Таймс-Пикант> в четверг. Дарби быстро пролистала его в комнате отеля. Ничего. Она посмотрела телевизор, и там это появилось. Прямая трансляция сгоревшего <порше>, все ещё стоящего посреди обломков на паркинге, тщательно отделенного от всего остального желтой лентой. Полиция считала, что это убийство. Подозреваемых нет. Комментариев нет. Затем имя Томаса Каллахана, возраст сорок пять лет, выдающийся профессор права в Тьюлане. Печальный декан с микрофоном у лица говорил о Томасе Каллахане и шоке, связанном со всем этим. Шок, связанный со всем этим, её усталость, страх, боль. Дарби уткнулась лицом в подушку. Она ненавидела плакать, и пока это все. Траурная церемония её бы доконала. Глава 16 Это был знаменательный кризис. Его шансы повышались после того, как Розёнберг скончался. Его собственный образ сиял в лучах славы, и Америка чувствовала себя прекрасно, потому что он был в команде, и демократы шли к перевыборам следующего года с победой в кармане. И тем не менее его уже мутило от всего этого и от этих бесконечных митингов до рассвета. Его тошнило от Дентона Войлса, его самодовольности, ограниченности и чопорности, от его приземистой маленькой фигуры, сидящей за другим концом его письменного стола в свободном плаще с поясом, поглядывающей в окно до время разговора с Президентом Соединенных Штатов. Он придет сюда через минуту ещё на одну встречу перед завтраком, ещё на одну жесткую стычку, на которой он скажет только часть того, что знает. Ему уже опротивело блуждать в потемках, пользоваться крохами, которые Войлс бросал ему. Гмински тоже подбросит ему кое-какие крупицы. Считалось, что среди всего этого мусора он сможет выудить достаточно и%CEформации и этим удовлетворится. Он не знал, с чем их можно сравнить. По крайней мере, у него есть Коул, который пропахивал их бумаги, вызубривал их к заставлял их быть честными. От Коула его тоже тошнило. Тошнило от его безупречности и способности практически не спать. Тошнило от его ума. Тошнило от его склонности начинать каждый день тогда, когда солнце находилось где-то над Атлантикой, и планировать каждую чертову минуту каждого чертова часа до тех пор, пока оно не будет над Тихим океаном. Затем он, Коул, набьет ящик хламом, накопившимся за день, заберет домой, расшифрует, разберет и через несколько часов педантично отметит каждую нудную мелочь, каждое несоответствие, которое он обнаружил. Когда Коул уставал, он спал ночью пять часов, но обычной нормой было три или четыре. Он покидал свой офис в Западном крыле каждый вечер в одиннадцать, читал документы на заднем сиденье своего лимузина по дороге домой, а затем, как раз к тому моменту, когда лимузин успевал остыть, Коул уже ждал его для обратной поездки в Белый дом. Прибыть к своему письменному столу позже пяти часов утра он считал для себя грехом. И если он мог работать по сто двадцать часов в неделю, то все вокруг должны были быть способны по крайней мере на восемьдесят. Он требовал восемьдесят. Спустя три года никто в его администрации не мог упомнить всех тех, кого Флетчер Коул выгнал за то, что они не работали по восемьдесят часов. Это случалось по крайней мере трижды в месяц. Счастливее всего Коул бывал по утрам, когда напряжение достигало пика и планировалась какая-нибудь очередная мерзкая встреча. На прошлой неделе это развлечение было связано с Войлсом. Он стоял около стола и разбирал почту, пока Президент просматривал <Пост>, а два секретаря суетились вокруг него. Президент бросил на него взгляд. Идеальный черный костюм, белая рубашка, красный шелковый галстук, чуть жирноватые волосы над ушами. От него тошнило, но, когда с кризисом будет покончено и он вернется к гольфу, он это преодолеет, а Коул тем временем попотеет над деталями. Он говорил себе, что у него была такая же энергия и такой же запас жизненных сил, когда ему было только тридцать семь. Ему виднее. Коул щелкнул пальцами, взглянул на секретарей, и они с довольными лицами выбежали из Овального зала. - И он сказал, что не придет, если здесь буду я. Очень смешно, - Коула это явно развлекало. - Я не думаю, что ты ему нравишься, - сказал Президент. - Ему нравятся те, кого он может раздавить. - Наверное, мне нужно быть с ним помягче. - Преувеличиваете, шеф. Ему придется замять это дело. Эта история настолько слаба, что выглядит комично, но в его руках она может оказаться опасной. - Что со студенткой? - Мы проверяем. Она кажется безобидной. Президент встал и потянулся. Коул тасовал бумаги. Секретарь сообщил по селектору о прибытии Войлса. - Я пойду, - сказал Коул. Он будет смотреть и слушать из-за угла. По его настоянию в Овальном зале были установлены три соединенных телекамеры. Мониторы находились в маленькой, запертой на ключ комнатке в Западном крыле. Единственный ключ был у него. Садж знал об этой комнате, но его не просили входить. Пока. Камеры не были видны и считались большим секретом. Президент почувствовал себя лучше, зная, что Коул будет по крайней мере наблюдать за встречей. Он встретил Войлса у дверей теплым рукопожатием и проводил его к дивану для небольшого теплого дружеского разговора. На Войлса это не произвело впечатления. Он знал, что Коул будет прослушивать. И смотреть. Однако, в соответствии с духом момента, Войлс снял свой просторный плащ и аккуратно уложил его на кресло. Кофе он не хотел. Президент скрестил ноги. На нем была шерстяная кофта на пуговицах без воротничка. Дедушка. - Дентон, - сказал он веско. - Я хотел бы извиниться за Флетчера Коула. Ему недостает вежливости. Войлс слегка кивнул. Ублюдок ты. В этом офисе достаточно электропроводки, чтобы посадить на электрические стулья всех бюрократов Вашингтона. Коул находился где-нибудь в подвале, выслушивая, что ему не хватало вежливости. - Да он просто задница, не так ли? - буркнул Войлс. - Да, действительно. Мне нужно присматривать за ним. Он смышлен и хорошо работает, но временами перебарщивает. - Сукин он сын, я ему это скажу прямо в лицо, - Войлс посмотрел на вентиляционное отверстие над портретом Томаса Джефферсрна, в котором находилась одна из камер. - Да. Ну, я попридержу его, чтобы он не лез тебе поперек дороги, пока это дело не закончится. - Сделайте это. Президент медленно отхлебнул кофе, взвешивая, что сказать дальше. Войлс не знал, о чем пойдет речь. - Мне необходима ваша помощь. Войлс смотрел пристально, не мигая, взгляд был жестким: - Да, сэр. - Мне нужно разобраться с этой штукой с пеликанами. Это совершенно дикая идея, но, черт возьми, я в ней так или иначе упоминаюсь. Насколько вы считаете её серьезной? Замечательно! Войлс выдавил улыбку. Эта штука сработала. Мистер Президент и мистер Коул потели над делом о пеликанах. Они получили его поздним вечером во вторник, проковырялись с ним всю среду и сейчас, в утренние часы в четверг, стояли на коленях и умоляли что-нибудь сделать с этим делом, которое, в сущности, было просто шуткой. - Мы ведем расследование, господин Президент. - Это была ложь, но откуда ему знать? - Мы используем все каналы, проверяем всех подозреваемых. Я не прислал бы вам его, если бы это не казалось мне серьезным. На загорелом лбу Президента собрались толстые морщины, и Войлсу захотелось рассмеяться. - Что вам удалось выяснить? - Не очень много, но ведь мы только что начали. Мы получили его меньше чем сорок восемь часов назад, и я назначил четырнадцать агентов в Новом Орлеане раскопать это дело. Сейчас работа идет на всю катушку. Четырнадцать! Это был удар под дых. И такой сильный, что он выпрямился и поставил чашку с кофе на стол. Четырнадцать фэбээровцев размахивают там своими жетонами, задают вопросы, и, следовательно, только вопрос времени, когда это дело вылезет наружу. - Вы сказали четырнадцать. Похоже, что это серьезно. Войлс был несгибаем. - Мы очень серьезно относимся к этому делу, мистер Президент. Они мертвы уже неделю, и следы остывают. Мы идем по всем каналам настолько быстро, насколько это возможно. Мои люди работают круглые сутки. - Это понятно, но насколько серьезна вся эта теория с пеликанами? <Отлично, черт возьми>. Дело только должно было быть послано в Новый Орлеан. Фактически, с Новым Орлеаном ещё не вошли в контакт. Он проинструктировал Эрика Иста направить копию в их офис с указанием спокойно и тихо задать несколько вопросов. Это был тупик, такой же, как и сотня других дел, которые они начинали. - Не думаю, что там что-нибудь есть, мистер Президент, но нам необходимо все проверить. Морщины разгладились, и появилась тень улыбки. - Не нужно говорить вам, Дентон, как эта чепуха может мне повредить, если об этом пронюхает пресса. - Мы не консультируем прессу, когда ведем расследование. - Я знаю. Давайте не будем влезать в это дело. Я бы хотел, чтобы ты замял это дело> Я имею в виду, черт побери, это же абсурд, и я действительно могу на этом погореть. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Вид у Войлса был отвратительный и грубый: - Вы хотите, чтобы я проигнорировал подозреваемого? Коул нагнулся к экрану. <Нет, я говорю тебе забыть это де