-- номер один.
     Шрек чуть не добавил: "Только вот этот засранец убежал".
     Но  Мичам  предупредил его, чтобы он не затрагивал эту тему --  генерал
очень переживал по поводу случившегося прокола.
     Шрек быстрым взглядом обвел обеденный зал дома де Раджиджо. Прямо перед
выходом из  комнаты раскинулся огромный сад; волнистым  рисунком  посадок  и
аллей он плавно  спускался по  холмам к небольшому озеру,  которое  по форме
представляло из себя правильный овал, и, когда  солнце  вечером склонялось к
горизонту,  его  лучи  отражались  от  стеклянной  поверхности  воды  яркими
брызгами света. Сразу за озером начинался густой лес, а еще дальше, где-то в
двух милях от них, виднелась узкая полоска моря.
     -- Вы должны знать, полковник Шрек, что для нас  все это прошло не  так
уж гладко.
     -- В смысле? -- спросил Шрек.
     -- Вы только не волнуйтесь.
     -- Вот это да! -- сказал Хью Мичам и отпил еще глоток вина.
     --  У нас  оказался изменник. Да, да, предатель. Шрек выжидающе смотрел
на генерала, думая о том, что же еще могло случиться.
     -- Он узнал о наших приготовлениях и скрылся.
     -- Печально, -- сказал Хью Мичам. -- Очень печально. Кое-кому это может
не понравиться.
     -- Уже можно не беспокоиться, -- ответил генерал.
     -- Но почему, сэр? -- спросил Шрек.
     -- Этот изменник сам себя  выдал. Он скрывался  в  Панаме  и, когда уже
думал, что  все успокоилось  и он находится в безопасности, вылетел в  Новый
Орлеан. Он хотел  обратиться за помощью к  ФБР. Но мы его ждали. Помните  ту
прекрасную разведмашину, которую ваша организация любезно предоставила нашей
разведслужбе?
     -- Естественно.
     -- Так вот, благодаря ей  мы его и выследили. Мы убедились, что это был
наш Эдуарде, и убрали его так, как  убираем всех, кто что-то  лишнее знает о
нас или о наших намерениях.
     Шрек кивнул головой.
     -- Ну а  теперь я  бы  выпил,  -- заключил  генерал, -- за моих храбрых
друзей и славное будущее наших народов.
     -- Спасибо, -- произнес Хью. "Пошел ты..." -- подумал Шрек.
     Следующим  утром, ожидая вертолет,  который должен был доставить его  в
аэропорт, откуда он собирался лететь обратно в Соединенные Штаты, Шрек стоял
на лужайке перед большим домом до Раджиджо и смотрел на море. День был серый
и хмурый, дул промозглый, сырой ветер, обжигая кожу непривычным для тропиков
холодом. Эта промозглая сырость напомнила ему о Корее, где он был еще совсем
безусым юнцом и мерз по утрам, как ребенок. Именно там он поклялся себе, что
сделает все, чтобы только никогда так не мерзнуть по утрам.
     Но сегодня ему было холодно.
     -- Полковник, с вами все в порядке? Это был генерал де Раджиджо. На нем
была  камуфляжная униформа и  черный  берет.  Никелированный  автоматический
кольт по-прежнему торчал из кобуры под его левой рукой.
     -- Со мной все в порядке, сэр, -- ответил Шрек.
     -- Вы выглядите довольно хмурым, в соответствии с погодой, полковник.
     -- Нет, сэр. Все нормально.
     --  Ну  хорошо.  У  меня  есть  для  вас  небольшой  подарок.  Из  моих
собственных архивов.
     Он щелкнул пальцами, и слуга мгновенно принес дипломат.  Генерал открыл
его и вытащил оттуда черный  пластиковый прямоугольник, в котором Шрек сразу
же узнал видеокассету.
     --  Я снял  на  пленку  все  операции моего  батальона,  --  пояснил де
Раджиджо. -- В учебных целях.  Это  копия одной из них,  на  которой засняты
наши военные  действия на  реке Сампул. Думаю, мастерское выполнение  нашими
подразделениями своих боевых задач покажется вам интересным и поучительным.
     Первым желанием Шрека было заехать генералу прямо в рожу. Но он скромно
улыбнулся и  взял  кассету. --  У меня таких  много, --  сказал  генерал, --
поэтому я дарю вам одну из них.
     -- Да, сэр. Огромное спасибо.
     Генерал улыбнулся  с чувством внутреннего превосходства, отдал честь и,
когда Шрек в ответ тоже отдал ему честь, повернулся и пошел в глубь дома.
     Шрек посмотрел на часы. Вертолет  задерживался. В этой проклятой стране
ни черта нельзя сделать вовремя.
     -- Полковник, вы, кажется, сегодня чем-то особенно расстроены?
     Естественно, это  был  старый  Хью, который никогда  не  напивался  так
сильно, как это иногда казалось со стороны, хотя  уже  сейчас, в одиннадцать
часов утра, держал  в одной руке джин, а в другой  -- тоник и на лице у него
играл розовый румянец.
     --  Эта сволочь только что  всучила  мне  пленку с  мясорубкой на  реке
Сампул. Я думаю, что  этим он хочет лишний раз намекнуть  на то,  что мы все
там  замешаны, в большей или меньшей  степени -- не  важно,  но все. Если он
влипнет, то пленка попадет к кому-нибудь наверху, и тогда нас всех уберут.
     -- Генерал очень практичный человек.
     -- Меня тошнит от того, что такой ублюдок, как де Раджиджо, думает, что
он держит нас на крючке. Он напоминает  мне тех желтолицых сытых толстожопых
генералов в тропической униформе, которые в семьдесят пятом  закончили войну
с полными карманами баксов. Каждый тогда уволок в мешке по двести миллионов.
     --  Раймонд, я  всегда ценил ваше чувство  такта. Вы обычно никогда  не
говорили всего того, что думаете, не так ли?
     -- Мне  платят не  за то, чтобы  я думал, мистер Мичам. Я  не учился  в
Йельском университете, как вы. И вы это прекрасно знаете.
     -- Конечно,  вы  правы. Генерал  -- ужасный человек, настоящий  военный
преступник, и для него все это -- вполне обычные  вещи. К тому же он главный
поставщик кокаина... Но за действия батальона "Пантеры" на реке Сампул несет
ответственность не только  он один. Мы там  тоже были.  Вы, полковник, тоже,
кстати. Да, вы там были. На поле боя действовали вами подготовленные люди. И
если мы считаем себя вполне  взрослыми  и ответственными  людьми, то  должны
довести это дело до конца.
     Такое объяснение событий, однако, не устроило полковника Шрека.
     --  Все, что мы делали,  --  сказал он, -- мы делали в  здравом  уме  и
рассудке, прекрасно сознавая последствия, риск и цену  содеянного. Мы делали
это потому, что верили, что это спасет гораздо больше людей, чем погубит.
     -- Да, мы верили. Это  именно то, за  что они платят нам деньги, не так
ли?  На этом же принципе строилась  и  последняя ваша операция, так  успешно
проведенная   в  Новом  Орлеане.  Она  стоила  нам  двух   людей  --  умного
архиепископа  с  удивительно  стойкими моральными принципами  и потрепанного
войной и жизнью героя Вьетнама, который  оказался  довольно крепким орешком.
Если же мы не используем в своих целях создавшуюся ситуацию и восторжествует
воля  архиепископа --  я  имею в  виду,  если  что-то  всплывет о  батальоне
"Пантеры" и о том, кто совершил это покушение  и почему, -- то и  "правые" и
"левые"  в  этой Богом  забытой  убогой  стране  поднимут  невероятный шум и
никогда  между собой не договорятся. Никакого договора и в помине не  будет.
Опять начнутся сплошные перестрелки  и войны, и  попрежнему будут продолжать
умирать тысячи  и  тысячи людей...  -- Ладно, мистер Мичам,  пусть  это  вас
сейчас  не  волнует. Вас  должно волновать  то,  что  здесь  могут  победить
"левые",  даже   несмотря  на  то,  что  коммунизм   сейчас  во  всем   мире
разваливается,  а кое-где уже совсем развалился, а также несмотря на то, что
мы разнесли  все в  пух  и  прах в Персидском заливе.  Вот  на  что вам надо
обратить сейчас внимание.
     Старик улыбнулся  одной  из своих  загадочных озорных улыбок, но тут же
поспешил спрятать ее под маской безразличия и скуки:
     -- Хорошо, Раймонд,  верьте в  то, что вам  нравится, и в то, во что по
каким-то  непонятным  причинам  вам  так  хочется верить.  Но  вам  придется
согласиться со мной в одном -- в том, что  этот Суэггер должен быть пойман и
уничтожен.
     -- Мы найдем его.
     -- Кстати, по  этому  поводу у  меня  возникла одна  идея.  "Электроток
5400". Необычайно сложная конструкция и суперсовременный прибор, не так ли?
     -- Конечно, вы это и сами знаете.
     -- Я думаю,  не стоит оставлять его в Новом  Орлеане  до тех пор,  пока
генерал найдет способы протащить его через таможню. Мне пришло в голову, что
его можно достаточно эффективно использовать в поиске этого Суэггера.
     -- Черт, вы, как всегда, правы -- согласился полковник.
     -- Да,  я  знал,  что вам  понравится  эта  мысль. Понимаете,  Раймонд,
несмотря ни  на что, мы  все равно должны заботиться и думать о самих себе и
своей безопасности. Мы  всегда  так  делали... И  всегда  будем  так делать.
Поэтому на вашем месте, -- Мичам выдержал небольшую паузу, -- я бы уничтожил
эту кассету.
     --  Хорошо, я ее уничтожу, -- сказал Шрек, задумчиво глядя на проклятую
коробку в своих руках.


        Глава 18

     Автомобиль Боба буквально пронзал яркий, ослепляющий свет, льющийся  на
него  со всех сторон. Ярким было  все. Солнце неистово палило, заливая землю
своим огненным сиянием, и  белый песок, не впитывая в себя этот  свет, сразу
же отражал его в разные  стороны. Боб  вел машину  с полуприкрытыми глазами,
потому что у него не было солнцезащитных очков.  Зная, что его лицо является
сейчас самым известным лицом в Америке, он старался нигде не останавливаться
и ехал все время прямо и без остановок. Питался он одними булочками и кокой,
которые  покупал  в  торговых  автоматах  на  старых  объездных  заброшенных
автозаправочных  станциях.  Слава  Богу,  что  у него в  бумажнике оказалось
двести долларов.  Он  гнал машину, не  обращая  внимания на боль и сдерживая
гнев, он приказывал  себе ехать и, сцепив зубы, выполнял собственный приказ.
Становилось очень жарко. Кругом была пустыня.
     Огромные кактусы  с  длинными и тонкими колючками выглядели так,  будто
хотели кинуться на него и заколоть. В  глубине души, в той ее части, которая
сохраняла в себе остатки религиозности, эти кактусы сейчас ассоциировались у
него  с распятиями, хотя он никогда не был католиком, а скорее чем- то вроде
баптиста, особенно пока  был жив его отец. Лежащая перед ним дорога, по мере
того как взгляд устремлялся по ней вдаль, постепенно расплавлялась и  таяла,
превращаясь в  жаркое,  плавно  колышущееся  в  воздухе  пятно.  То  и  дело
появлялись  какие-то  миражи и  казалось, что пыльные  чертики перебегают  с
одной стороны дороги на другую. Он ехал только вперед.
     Стрелка спидометра все время  указывала на цифру семьдесят --  ровно на
пять  миль в час больше, чем положено на этом  участке дороги. Это была  уже
третья украденная машина, "меркури-бобкэт" 1986 года выпуска. Перед тем  как
украсть  машину,  Боб всегда менял на  ней номера, снимая их с какого-нибудь
другого автомобиля, -- это  был старый трюк, о котором он услышал на острове
Паррис от  одного  чернокожего  юноши,  наверное, давным-давно погибшего  во
Вьетнаме. Бобу выпали тяжелые испытания. Он пробирался через топи и  болота,
мокрый и злой, еле живой от  усталости и потери крови, охотясь  на  животных
только  для  того,  чтобы выжить,  и  стреляя только в  тех  случаях,  когда
наверняка  был  уверен в том, что попадет; а когда у него остался  последний
патрон, который  он в конце  концов был все-таки вынужден использовать,  ему
повезло -- он наткнулся на следы цивилизации. Тогда  Боб выбросил пистолет и
угнал машину, а потом было долгое восемнадцатичасовое путешествие, которое и
привело его в пустыню. Десять часов в Техасе. Нью-Мексико был короче. Сейчас
он находился в Аризоне. И, хотя Техас  остался далеко позади, путешествие по
этому штату было очень и очень длинным  и  трудным.  Он знал,  что уже почти
достиг цели. Но что его ждет там? Может быть, ничего. А может быть,  как раз
то, что  ему сейчас надо. Все равно выбора нет; может,  он  все это выдумал?
Нет, не выдумал, просто сейчас в мире нет другого места, в котором бы они не
искали его, и,  если он  не поедет туда, его обязательно  схватят. Его  ищут
везде... только не здесь. У  него был  еще один шанс.  Машина ехала в  гору.
Прямо впереди показался маленький городишко,  затерявшийся в жаркой пустыне.
Разбросанные  вдоль  дороги  редкие строения  ярко  сияли  на  солнце своими
жестяными  крышами. Там  тоже, наверное, были какие-то представители закона,
но Боба  это сейчас мало волновало.  Где- то  вдалеке,  на самом  горизонте,
виднелись  нежно-фиолетовые вершины гор.  Но сейчас  его интересовали только
эти  маленькие  домики  в   пустыне.   Он  снизил  скорость.  Город   быстро
приближался.
     На дорожном указателе было написано: "АХО, АРИЗ., НАС.7567".
     Он  ехал по городу, прикрыв глаза рукой, чтобы  не так слепило  солнце.
Банк,  стриптиз-бар,  продуктовый  магазин,  две  бензозаправочные  станции,
главная  улица,   представляющая   из   себя  ряд  трактиров   с   надписями
"Макдоналдс", "Бюргер Кинг", еще одна  заправка, школа и, наконец,  "Санбелт
трейлер парк" -- небольшой жилой квартал с маленькими аккуратными домиками.
     Боб медленно въехал  в него.  Проделать  такой  длинный путь ради этого
захудалого  местечка? Гм-м... Всего-то, наверное,  сотня трейлеров да  сотня
пальм. Хотя он все именно так себе и представлял.
     Он чуть не потерял сознание прямо  здесь, у самой цели. В глаза ударила
дикая  волна  боли,  и  все  тело  сначала  напряглось,  а  потом   внезапно
расслабилось, безвольно обмякнув  на  сиденье автомобиля. Ему  казалось, что
вся кожа вдруг начала  гореть огнем, как будто у него была какая-то страшная
кожная  болезнь.  То  место,  где   пуля  прошла  навылет  рядом  с  соском,
представляло  из себя  эпицентр боли  и мук; оно вздрагивало  в  такт ударам
сердца, и волны боли распространялись от него по всему телу.
     "Стоит ли это делать?" -- спросил он сам себя.
     Он ездил  по  узким, маленьким улочкам между  трейлерами  и наблюдал за
людьми,  которые  были похожи  на  героев мультиков,  --  толстые,  дородные
американцы   в  шортах,  их  жены  с   аккуратными  прическами  и  множество
предоставленных самим себе Детей.
     "Надо осмотреться и быть поосторожнее, -- подумал Боб.  -- Я, наверное,
обращаю на себя внимание".
     Но никто даже  не смотрел в его сторону, потому что все слишком глубоко
были погружены в свои собственные дела.

     И  тут он увидел ее  имя на почтовом ящике, рядом  с  которым  были две
буквы "Д.М."", указывавшие на ее профессию.
     Суэггер  помнил  адрес  наизусть.  Все  конверты  возвращались  обратно
нераспечатанными, письма  -- непрочитанными, просто заклеенными в большие по
объему конверты. А цветы, которые он  посылал  каждый  год к  четырнадцатому
декабря?.. Она,  наверное, их просто-напросто выбрасывала. Ни разу ни одного
знака благодарности  в  ответ. Да, женщины всегда так поступают. 'Джули Фенн
не изменила  свою фамилию и  даже никогда не пыталась  этого сделать. Скорее
всего, она просто не  позволит  ему переступить порог ее трейлера... Прошлое
должно оставаться в  прошлом, потому  что возвращение  к  нему, как правило,
приносит людям слишком много боли.
     Боб сидел в машине и смотрел  на  ее жилище: трейлер был старенький, но
аккуратный и ухоженный, с маленькими чистенькими  окнами и стоящими за  ними
цветами. Женщины всегда живут в уюте  и чистоте. Сам трейлер был коричневый,
по углам обшитый белым пластиком. Аккуратно, очень аккуратно.
     А  если, предположим, ее нет  сейчас дома? Но рядом с трейлером  стояла
машина, которая, скорее всего, принадлежала ей. И имя тоже было ее, как  раз
то,  которое он помнил. А вдруг она там  не одна?  Почему бы и нет? Ведь она
женщина, почему бы ей не иметь мужчину?
     Но он чувствовал, что мужчины там нет.
     Выключив двигатель, он нетвердой  походкой направился к двери. Подойдя,
негромко постучал.
     Раньше  Боб  никогда не  видел  эту женщину, только на  фотографии. Но,
когда она открыла дверь, он сразу же ее  узнал. Тогда, во Вьетнаме, глядя на
ее фотографию,  он старался угадать, какая же она на самом деле. Тогда Джули
она была молодой  и красивой; сейчас же перед ним стояла  не  такая молодая,
как тогда, но по-прежнему на редкость красивая женщина.
     Выражение ее  лица было  упрямым, кожа смуглой, с  тоненькими  лучиками
разбегающихся  от уголков  глаз морщин, которых, впрочем, было  очень  мало;
серые глаза смотрели на  него сквозь  стекла очков с неописуемым изумлением.
Волосы  были  светлые, почти  как у блондинки.  Стоявшая перед ним  высокая,
стройная женщина  молча смотрела  ему в  глаза,  которые  сейчас  можно было
сравнить разве что с безжизненной пустыней.
     На  ней  были джинсы  и  какой-то  пуловер, на лице не было даже следов
косметики,  и красивые  густые волосы были  собраны на затылке  в хвостик. В
руке Джули держала книжку, скорее всего, какой-нибудь роман.
     --  Да? -- вопросительно  протянула она, и по лицу  ее  пробежал легкий
испуг.
     У него не было ни малейшего представления о том,  что надо говорить. Он
не общался с женщинами уже в течение долгих лет.
     -- Простите,  -- сказал он,  -- простите за беспокойство, мэм, и за мой
внешний вид. Меня зовут  Суэггер.  Боб  Ли. Я знал вашего мужа по  службе  в
морской пехоте. Мы были большими друзьями.
     -- Вы... -- начала  она. А  потом снова повторила:  -- Вы?  Сказав это,
женщина замерла,  и  на  ее  лице промелькнула  гримаса боли.  Он видел, как
тщательно она его рассматривает: его  небритое, заросшее, покрытое  потеками
грязи лицо, неряшливую, оборванную рубашку с темно-бурыми пятнами запекшейся
крови, его  воспаленные красные глаза; он  сам чувствовал исходящий от  него
острый,  кислый запах мужского пота  -- да, последнее  время  ему было не до
гигиены. Вероятно,  она  заметила не только это, но  и то, что  он  выглядел
абсолютно беспомощным. Боб знал, что сейчас полностью отдал себя в ее  руки.
Его опять начал бить озноб, он закачался...
     -- О Господи, как вы ужасно выглядите!
     -- Да, за мной охотится весь мир, причем за то, чего я совсем не делал.
Я ехал двадцать четыре часа без остановки. Я приехал к вам, потому что...
     Она  пристально  посмотрела на  него, как  бы говоря: "Хорошо, если это
так".
     --  ...потому что он  говорил,  что  рассказывал  вам обо  мне в  своих
письмах. Это были  самые приятные  моменты  в  моей жизни,  и если вы верили
тому, что писал вам ваш муж с войны, то, может быть, поверите и мне,  если я
скажу, что все, что обо мне говорят, -- неправда, а я действительно нуждаюсь
в вашей помощи. Это мой последний  шанс. Вы можете впустить  меня,  а можете
вызвать полицию. Так или иначе, но мне больше деваться некуда.
     Джули все так же внимательно смотрела на него.
     -- Вы поможете мне, миссис Фенн? Мне больше некуда идти...
     После непродолжительной паузы она наконец произнесла:
     -- Вы... Я  знала, что  вы  придете. Когда я услышала об этом,  я сразу
поняла, что вы придете.
     Боб  вошел  в трейлер. Она  уложила его в постель,  отбросив в  сторону
покрывало и простыни. Весь мир куда-то провалился.
     -- Пойду отгоню машину куда-нибудь подальше, -- сказала она, и это было
последнее, что он слышал, прежде чем провалился в пустоту.
     Бобу  приснился  Пайи.  Он  увидел его  как раз  в  тот  момент,  когда
прозвучал выстрел  Соларатова  и Пайн окликнул его  по имени. Боб повернулся
прямо на  вспыхнувшее  пламенем дуло, всю  комнату осветило, раздался  дикий
грохот, и  он понял, что больше им не нужен и на прощание они дарят  ему эту
пулю в  грудь. Ему снилось, как он падает  на колени, весь кипя от ярости  и
бессилия, а потом -- на пол.
     Сон  снова  и  снова  прокручивался у  него в  голове: пламя  выстрела,
падение и понимание того, что игра уже проиграна. Он чувствовал, что кричит.
Наконец он проснулся.
     Судя  по всему, уже было  утро. Он  чувствовал  себя намного лучше, его
раненая рука была туго  прибинтована к груди.  Все  тело было чистым. Кто-то
обмыл  его  губкой.  Он  был  без одежды.  Натянув повыше  шерстяное  одеяло
здоровой  рукой, он ощутил себя еще более уязвимым. Боб зажмурился, сглотнул
слюну и внезапно  почувствовал, что  ужасно  хочет пить.  Ноги ныли,  голова
раскалывалась, на руке почему-то тоже были бинты, она болела. Черт, его ведь
сюда тоже ранили, а он совсем об этом забыл.
     Боб  огляделся,  изучая  комнату: звукопоглощающий потолок с ровными  и
аккуратными  рядами  дырочек,  какие-то занавесочки,  сквозь щели в  которых
пробивалось  солнце,  хотя, если не принимать это  во внимание, комната была
достаточно темной и  маленькой. Рядом с ним на столе стоял графин с холодной
водой. Он приподнялся и, налив себе целый стакан, выпил его одним глотком.
     -- Как вы себя чувствуете? -- Она тихо проскользнула в дверь.
     --  Спасибо, хорошо.  Похоже,  мне еще суждено  пожить на  этом  свете.
Сколько я...
     -- Сегодня третий день.
     -- О Господи!
     --  Во  сне вы кричали, плакали, умоляли. Кто такой Пайн?  Вы все время
вспоминали Пайна.
     --  Пайн... э-э...  понимаете... Этот  парень,  который сыграл со  мной
очень злую шутку.
     -- Мне  всегда  казалось,  что в мире найдется  немного  людей, которые
рискнули бы так с вами поступить.
     -- Может быть. Но он один из них.
     -- В  газетах пишут  что вы  -- убийца с психопатическими отклонениями,
настоящий  сумасшедший  с винтовкой в руках. Они считают,  что вы не в Новом
Орлеане, а в Арканзасе. Или уже мертвы. Некоторые действительно  думают, что
вы уже умерли.
     Боб ничего не ответил. Голова просто раскалывалась от боли.
     -- Я не убивал президента.
     -- Президента?!
     -- Я бы никогда не убил прези...
     -- Но это  был не  президент. Президент  жив. Неужели вы не слышали  по
радио?
     -- Мэм,  я  целую неделю  промотался по  болотам,  убивая раз в два дня
какого-нибудь  зверя, чтобы не умереть  с голоду. А в машинах мне было не до
этого, я ехал.
     -- Это был не президент. Говорят, вы целились в президента, но попали в
архиепископа.
     -- Я еще ни разу в жизни не промахнулся. Тем более из той вин... Тут он
остановился.
     --  Донни  тоже  так  говорил.  И  я  в  это верю.  Но  там  приводятся
доказательства: отпечатки  пальцев,  экспертиза  винтовки,  проба  пороха  и
всякое такое...
     -- Ну, это еще ни о чем не говорит. Может быть, они и  не так умны, как
думают. Может быть,  и я не так глуп и беспомощен,  как они меня изображают.
Вы говорите, епископ?
     -- О Боже,  вы что,  действительно  ничего не знаете? Либо это  правда,
либо вы самый великий лжец в мире.
     -- Я бы ни за что не выстрелил в  священника. Я  дал  себе слово больше
никогда не стрелять в людей и не  делал этого уже больше десяти  лет. -- Боб
угрюмо покачал головой.
     "Выстрел в священника, -- подумал он -- так вот ради чего все это было!
Они заставили меня  выследить его,  просчитать  все  наилучшим образом,  они
заставили  меня работать  на  них, а потом повернули  все  это  против  меня
самого... из-за какого-то священника?!"
     Вдруг ему в голову пришла неожиданная мысль. Он глубоко вздохнул:
     -- Скажите, пожалуйста, а  не  было  ли  в газетах  чего-нибудь о  моей
собаке?
     -- О! -- воскликнула Джули. -- Вы разве не знаете?
     -- Они убили ее?
     -- Говорят, что это сделали вы сами.
     --  То,  что  говорят,  и то,  что  произошло  на  самом деле,  --  две
совершенно разные вещи, -- сказал Боб. Но ему было неприятно, что люди могут
думать  о нем так плохо. Он видел, что женщина наблюдает за ним. -- Ублюдки.
Убить такого старого и такого доброго пса! Ну и сволочи!
     --  Удивительно.  За вами сейчас охотится буквально  вся Америка, а  вы
спрашиваете  меня  о  своей  собаке.  И,  когда  узнаете,  что  она  умерла,
расстраиваетесь почти до слез.
     --  Этот старый пес искренне любил меня, и  я сейчас сожалею, что порой
был с ним слишком суров. Он не был кастрирован, но, несмотря на это, никогда
не убегал  и всегда  оставался со  мной.  Он  заслужил  гораздо больше,  чем
получил.
     -- Так происходит со всеми. Послушайте, вам надо хорошенько  отдохнуть.
Вы  пережили слишком много, к тому  же у вас большая потеря  крови.  То, что
случилось  с вами, убило бы кого  угодно. Я знаю некоторых индейцев, которые
могли бы все это  вынести, но я практически не знаю белых,  которые могли бы
пройти через этот ад и остаться в живых.
     Боб снова погрузился в сон, но на этот раз уже без сновидений. Когда он
проснулся,  Джули  все  так  же  была  рядом.  Немного  поев,  он  задремал.
Проснувшись в третий раз, он  заметил, что она по-прежнему находится здесь и
молча смотрит на него.
     -- Который сейчас час?
     -- Час?  Сегодня вторник,  вот который  час.  Вы  проспали восемнадцать
часов.
     -- Мне кажется, что я никогда не смогу встать на ноги.
     --  Нет.  Я  думаю, сможете.  Вам очень повезло.  Пуля прошла навылет и
почти не  причинила вреда.  Вы  поступили  достаточно  умно, заткнув пулевое
отверстие  кусочком вощеной  бумаги. Вероятно, именно это вас  и спасло. Все
сейчас только  и  делают, что высказывают  предположения по  поводу  мотивов
вашего поступка. Говорят, что вас могло толкнуть на это желание отомстить за
отца или, например, раздражение от того, что вы не стали таким же знаменитым
героем, как  -- я не знаю, правильно ли я произношу его имя, -- Карл  Хач...
Хатч... Хачко...
     -- Хичкок. Карл Хичкок.
     -- Да. Так и говорили.
     -- Это все  пустые разговоры. Никто  из них не знает главного. Мой отец
был настоящим  героем.  И  меня никогда  не  интересовали  награды.  Они  не
волновали ни его, ни меня. Это все чушь.  -- Он с горечью смотрел в пустоту.
Отец... Люди не имеют права втягивать в это дело его отца.
     -- Вам  не  следует так серьезно ко всему  этому относиться, -- сказала
она.  --  Они устроили из случившегося  цирк. Хотя  в таких случаях они, как
правило, всегда именно так и поступают.
     Он смущенно забормотал:
     -- Я должен вас поблагодарить. То, что вы делаете, это...
     -- Нет, не  надо благодарить. В какое-то мгновение я поняла,  что вы не
могли  выстрелить  ни  в  президента,  ни в  архиепископа. Если бы  вы  были
способны  на  такое,  Донни увидел бы это еще тогда, во Вьетнаме. От него бы
это не укрылось.
     Боб был не  в силах  поднять на нее глаза. Ее слова  произвели  на него
странное  впечатление.  Он  вдруг  почувствовал  себя  маленьким,  слабым  и
неловким. Он должен был сказать ей правду.
     -- Если  Донни говорил вам, что  я  самый настоящий герой,  то  это  не
совсем так.  Я должен признаться  вам, что... десять  лет был алкоголиком  и
даже  приобрел  привычку бить женщину,  которая, единственная  в этом  мире,
любила меня.  Я разрешил себе опуститься на самое дно, и  это, пожалуй, хуже
всего. К  тому же я  позволил этим  подонкам обмануть себя  и  в  результате
превратился в существо, мало чем похожее на человека.
     Выражение ее лица говорило о том, что она не совсем понимает его.
     -- Кто эти подонки?  -- продолжал Боб. -- О, вы знаете кто. Они  всегда
вокруг нас, эти умненькие мальчики, у которых на все есть ответы, они всегда
подскажут вам, что  такое хорошо и что такое  плохо и почему вам должно быть
стыдно  за  ваш поступок. Но хуже  всего  то,  что  я дурак. Я позволил этим
умникам пробраться  в  мою  жизнь  и обвести  меня вокруг  пальца.  Да,  они
действительно  умны. Они разузнали все мои слабости  и так  ловко пролезли в
мою душу, что  я даже этого не заметил. Они  надули  меня. Сделали  из  меня
полного  идиота.  Господи, превратить меня в самого преследуемого человека в
стране! Но  я  выжил. И  теперь пришла моя  очередь. Мне  очень хотелось  бы
остаться  здесь до тех пор, пока  я не почувствую  себя лучше и не придумаю,
каким будет мой  следующий  шаг.  Прошу прощения за  то,  что  причинил  вам
столько  беспокойства,  но  никакая другая дверь  не открылась бы  для меня.
Поэтому я  прошу вас: пожалуйста,  позвольте мне  остаться здесь  и прийти в
себя.  Всего  лишь  на несколько  недель,  максимум  --  на месяц. Дайте мне
возможность все обдумать, взвесить и решить, что делать дальше. К сожалению,
мне нечего вам предложить, кроме своей благодарности. Вы ее примете?
     Она бросила на него грустный взгляд. Потом на ее лице вдруг засветилась
улыбка.
     -- Господи,  -- сказала  она,  --  как  прекрасно, когда  в  доме  есть
мужчина!


        Глава 19

     Получивший недавно повышение детектив Леон Тиммонс  напился и  пребывал
теперь в наипрекраснейшем расположении духа. У него все было хорошо, и'жизнь
казалась сплошным счастьем.
     -- Эй,  Пайн, эй, черт...  парень, мы... мы прокрутили это  дело, а, не
так ли?
     Пайн фыркнул.  Они  сидели  в  ресторане "У  Большого Сэма", в квартале
Бурбон. На сцене колыхалась  полногрудая девица. Пайну  она напоминала кусок
сырой говядины, качающийся на крюке в мясном магазине.
     --  Черт, -- сказал Тиммонс,  -- черт,  старина, крутая телка,  а?  Как
тебе, Пайн?
     -- Да, крутая, -- ответил Пайн, -- круче просто не бывает.
     -- О-о-о!!! -- выдохнул Тиммонс, и в его глазах вспыхнул огонь.
     Пайн не  спеша  отхлебнул пива  "Дикеи".  Это  была единственная  вещь,
которая нравилась  ему в  Новом Орлеане. Больше в  этом городе его  ничто не
привлекало. Кто-то незаметно поставил перед Тиммонсом еще одну кружку пива.
     -- В чем дело? -- повернулся он.
     --  Леон,  дорогой, -- сказал официант, -- вон те  джентльмены выражают
тебе свою благодарность за то, что  ты почти что убил человека, который чуть
не убил президента, в общем...
     Приветственным жестом Тиммонс поднял бокал с пивом в  направлении своих
почитателей,  которые  оказались группой дантистов  из  Дэйтона.  Освещенные
темно-красным светом ламп, они поаплодировали ему, подняв над головой  руки,
а потом снова стали  посмеиваться над  танцующей  на  сцене красоткой  Бонни
Клайд с длиннющей сигаретой в зубах.
     -- Ты настоящий герой, -- сказал Пайн.
     -- Клянусь, ты прав. Знаешь, Пайн, ведь этот  президент, черт, как  его
там... ну ладно, так  вот, он должен пригласить меня  в Белый дом. Он должен
выписать  мне  пригласительный  билет,  и  чтобы  мое  имя было написано  им
собственноручно и большими буквами прямо по всему билету. Как ты думаешь?
     --  Естественно, должен, -- поддержал Пайн. --  Ты же спас  ему  жизнь.
Ведь  это ты удержал Боба Ли  Суэггера от следующего выстрела и  чуть его не
прихлопнул. Ведь ты чуть не грохнул самого Боба Снайпера!
     --  Да,  ты  прав, --  сказал  Тиммонс,  который  к  этому  времени уже
окончательно поверил в то, что так все и было и что он действительно чуть не
убил  Боба. Поэтому  он снова рассказал Пайну эту историю во всех мельчайших
подробностях  и,  конечно,  значительно  все  приукрасив.  Пайн   слушал  со
скучающим видом. Наконец Тиммонс выдал такую фразу:
     -- Знаешь, а ведь я бы мог стать полицейским года.
     --  Тебе  стоит   подумать   о  том,  чтобы  продать  эту  историю  для
киносценария.
     -- Здесь я тебя опередил, Пайн... У меня уже есть агент... в Голливуде.
Очень большой человек. Мы заколотим с ним кучу бабок.
     -- Тебе не нужен никакой агент. Ты и так уже получил целый мешок денег.
     -- У меня не так много денег, как ты думаешь... -- сказал Тиммонс. -- И
потом, денег никогда не бывает много, их все время мало.
     -- Да уж, -- согласился Пайн.
     Глаза  Тиммонса снова вернулись к телу красотки Клайд. Он облизал губы.
В эту минуту все его лицо выражало невероятное удовольствие.
     -- Думаю, ты смог  бы снять себе эту девочку, -- бросил  Пайн.  --  Мне
кажется,  она  будет  неимоверно  счастлива  провести  время  в  компании  с
героем-полицейским из Нового Орлеана, который почти что убил того  человека,
который чуть не убил президента, который... ну, короче, сам знаешь.
     -- Видимо, ты прав,  -- кивнул  Тиммонс.  Подозвав самоуверенным жестом
управляющего, он быстро объяснил ему, что хочет.
     -- Все будет сделано, -- ответил тот.
     --  О-о...  сегодня,  чувствую,  будет  жаркая  ночка,  --  мечтательно
протянул Тиммонс..
     --  Знойная  девочка.  Стены  будут  трястись так, что потолок в  конце
концов грохнется на пол, -- заметил Пайн.
     После  того как красотка Клайд ушла  со сцены и ей на смену вышла  мисс
Сюзи Кью с просто необъятной грудью, к ним снова подошел управляющий.
     -- 0'кей, все в  порядке, -- сказал  он. -- Она согласна  и призналась,
что делает это исключительно для сержантадетектива  Тиммонса. Но, понимаете,
она  попросила  об  одном  одолжении.  У  нее  есть  дружок,  отвратительный
ублюдокнегритос.  Так вот, она хочет, чтобы вы  были осторожны и сделали все
очень тихо. Чтобы  до Вена ничего не дошло  и он не  рассердился, потому что
Бен ей голову оторвет, если поймает с другим мужчиной.
     -- 0'кей, -- согласился Тиммонс. -- Ну и как мы это устроим?
     --  Подходите к служебному входу ближе к полуночи.  Этот  негр работает
пожарником,  поэтому  уходит  на смену в  одиннадцать тридцать.  Там  вы  ее
встретите, и  она  отведет вас  к себе  в комнату,  где вы  и протрете ей ее
"запотевшее стеклышко". Она вам понравится, она всем нравится, только будьте
осторожны.
     -- О, меня это так возбуждает... -- воскликнул Тиммовс.
     --  Конечно,  придется немножко подождать... -- елейным голосом  пропел
управляющий, который весь казался каким-то скользким и напоминал прилизанную
крысу с тонкими прямыми усами.
     Итак, Пайн и  Тиммонс продолжали ждать назначенного часа, изо  всех сил
стараясь прикончить все существующие запасы фирмы "Дикси Бруэри", а если это
не  удастся,  то  по  крайней  мере  "работать"  на  пределе  всю  ночь. Они
напоминали двух закадычных приятелей-моряков,  которые  ушли  в  море в 1960
году  и сейчас  впервые с тех пор  сошла на берег Дорогостоящая  и тщательно
выполненная прическа Тиммонса, на фоне которой как-то странно выделялись его
густые героические брови, блестела  от лака.  Он  весь был в ожидании жаркой
ночи. Пайн же все больше и больше погружался в собственные мысли. К полуночи
Тиммонс  был  уже в  стельку  пьян.  Пайн  встал,  показал на часы.  Тиммонс
послушно поднялся и, тяжело волоча ноги, поплелся за ним.
     -- Все в порядке, -- хрипло сказал он.
     -- Ну что ж, тогда  пойдем, малыш, -- ответил Пайн  и потащил его через
узкий проход между столиками к выходу, на свежий воздух Бурбон-стрит.
     На улице было полно народу, и  вся эта круговерть создавала впечатление
какой-то  безудержной вечеринки в аду. Ученики колледжа из Оле Мисс, туристы
с  севера страны, множество  матросов, несколько человек  аристократического
типа в ярких  куртках  и  военные в  форме цвета хаки в сопровождении  своих
бледных и почти бестелесных  женщин. Курили практически все. Вверх и вниз по
улице  толпились очереди: некоторые  стояли,  чтобы попасть на стриптиз-шоу,
некоторые  -- на транссексуальные  представления,  другие  хотели  купить  в
красочных  сувенирных  магазинах  футболки  на   память,  кто-то   стремился
прорваться  в  фешенебельный  ресторан  "У  Антония  и  Арнауда".  Несколько
несчастных дам, оставшихся без кавалеров, печально смотрели с нависающих над
улицей балконов на все это зрелище.
     -- Ну и что делать дальше? Куда теперь? -- спросил Пайн,  оглядываясь в
этой суматохе.  -- Что-то мне ве  верится, что  я смогу пробраться через эту
толпу, не зацепив какого-нибудь громадного негра.
     -- Пали  тогда в  него,  -- сказал Тиммонс, -- нечего  церемониться. Не
бойся кого-нибудь огорчить.  Может, это даже  к  лучшему --  тогда  для тебя
освободится  его  подружка.  Или  ты  хочешь  протащиться   с  моей  телкой,
естественно, после того, как я кончу?
     -- А сколько ты будешь кончать? Секунд двадцать?
     -- Ха! Я смогу пялить эту кобылу хоть полночи!
     --  Ну  хорошо, тогда  я  пас.  Быть  вторым,  тем более  после  такого
специалиста, как ты, -- это не для меня.
     Пробираясь  через  кипящую  толпу,  они  наткнулись на  матросов.  Панн
ненавидел их еще с армии,  где для всех, кто  служил в  сухопутных  войсках,
просто  полагалось ненавидеть  матросов.  Он почувствовал,  что сейчас может
влезть в драку. Ему так хотелось  со всей силы ткнуть кулаком в одну из этих
мерзких рож и посмотреть,  как получивший удар рухнет на землю, отплевываясь
зубами и  кровью.  Но вместо этого он продолжал двигаться вперед.  Ночь была
какой-то  печальной.  Полная  луна  освещала  разрисованные  пастелью здания
квартала, и  ее ровный  свет  наводил на грустные размышления. Это напомнило
ему  город  в джунглях.  Почти  как  в  Сайгоне.  Только вот желтолицых нет.
Слишком много негров, толстых парней и милых девушек, много шума и движения,
но  желтомордых  нет.  Ему  вдруг вспомнилось то  смешанное  ощущение войны,
безумия и какого-то даже приподнятого настроения -- ведь  в любую минуту они
могли все умереть, -- которое  охватило его, когда, наглотавшись амфетамина,
их боевой  отряд целый месяц, показавшийся им вечностью, сдерживал фронтовые
атаки в  проклятых джунглях Вьетнама. Охваченный  меланхолией, Пайн  грустно
вздохнул.  Казалось, сегодня здесь собрался весь город. Люди заполнили почти
все узкие улицы  и, разгоряченные спешкой и эмоциями, так и искали, с кем бы
столкнуться. Но только не он.  Сегодня  Джек  Пайн  отличался  от  всех них,
потому что у него было более серьезное дело.
     Рядом с  ним шел одержимый похотью Тиммонс. Говорили, что он мог прийти
в любой  публичный дом в Новом Орлеане и его бы с готовностью  там обслужили
по  высшему разряду,  но здесь было совсем другое -- другие чувства,  другие
ощущения. Поэтому он весь буквально сгорал от страсти и нетерпения.
     -- Она очень знойная женщина, -- снова заговорил он.
     -- Да, да, -- согласился Пайн. -- Ну и куда ты теперь прешься?
     -- Чуть-чуть вверх, потом направо, за  самым рестораном  надо повернуть
налево  и  спуститься по  переулку. Она выйдет через служебный ход, там, где
танцплощадка.
     -- Да, ты классно знаешь этот город.
     -- Прилично знаю, я  бы так сказал, -- произнес Тиммонс, что-то напевая
от нетерпения. Сейчас он чувствовал себя абсолютно счастливым.
     Когда они  прошли Бурбон, толпа стала  редеть и рассеиваться. Здесь,  в
боковой  части одной из улиц, они увидели небольшой проезд шириной с машину,
который  уходил в  темноту  между старыми  обветшалыми  зданиями.  Когда они
свернули в него, им в ноздри ударил запах мочи и гниющих отбросов.
     Впереди  замаячили какие-то  фигуры;  казалось, эти люди ссорились. Что
там было точно, определить было трудно, но в  общем  это выглядело так,  как
будто большой чернокожий избивал маленькую белую женщину.
     --  О-о,   --   протянул  Пайн,  --  я  уверен,   что  тут  совершается
преступление. Посмотри.
     -- Вот дерьмо, -- сказал Тиммонс. Он засунул  руку под  мышку и вытащил
из  кобуры  знаменитую  беретту.   Двигаясь   вперед  развязной  полицейской
походкой, он заорал:
     -- Руки вверх! Полиция! Ну ты, черная скотина, прекрати немедленно!
     Пайн  смотрел, как  глупо спешит  вперед  Тиммонс,  и  не  испытывал ни
сожаления,  ни печали,  потому  что в душе он питал к этому  человеку только
глубокое  омерзение. Парочка распалась, и теперь они уже поодиночке смотрели
на человека, который спешил к ним с пистолетом в руке.
     -- Черт тебя побери! Я же сказал, прекрати, -- заорал Тиммонс.
     Он  выстрелил в  воздух и еще решительней  направился  вперед,  немного
удивленный тем, что  чернокожий не убежал,  как  это обычно бывало. Заметив,
что у негра неизвестно откуда в руке  вдруг  тоже появился пистолет, Тиммонс
на секунду остановился.
     -- Ну-ка  пре... -- начал было Тиммонс, но  в это мгновение первая пуля
попала ему в горло, а через секунду вторая -- точно под левый глаз. Это были
пули  25-го  калибра, выпущенные из какого-то полуигрушечного  пистолета, из
которого  нельзя было  вести  прицельный огонь более чем на десять футов. Но
между ними было семь.
     Тиммонс умер, схватившись  за маленькую ранку на  лице, из которой, как
из прорвавшейся канализационной трубы, хлестала кровь.
     Задержавшись  только на  секунду  --  чтобы перемигнуться  с Пайном, --
чернокожий сразу  же  скрылся. Все  прошло точно по  плану.  Это был  Морган
Стэйт, по крайней мере так его называли в группе. Он был правой рукой Пайна,
прекрасно стрелял  и  имел  за  плечами немалый опыт хладнокровных убийств в
подобных ситуациях. В таких делах он был  незаменимым человеком. Сейчас  его
здесь  уже  не   было.  Туристка,  к   которой  он  приставал,  как  и  было
предусмотрено  заранее, стала кричать и плакать,  как  бы  от  побоев и вида
крови, хотя на ней  не  было  ни  единой царапины.  По плану она должна была
изображать  невинную  жертву  и  быть  свидетельницей  всего  произошедшего.
Главное -- чтобы был свидетель.
     Завизжали сирены, и уже через несколько минут в переулок влетела первая
полицейская машина. Пайн незаметно растворился в темноте.

     Она скупила все журналы, все газеты и вообще все, что только можно было
найти из прессы в Ахо, не привлекая к себе внимания.
     Через десять  минут чтения  Боб  наткнулся на заметку  о смерти  Майка.
"Странно, что  такого  рода информация  попала  в официальные сообщения", --
подумал он.
     Боб медленно отложил  журнал в сторону и задумчиво уставился в окно. До
самого горизонта  лежала  освещенная ярким  светом пустыня, над  ней  висело
раскаленное небо, которое приковывало взгляд своей бесконечностью.
     Он  так и  просидел большую часть  утра,  размышляя над тем, кто же мог
убить Майка.  Он пришел к выводу, что