Леонард продолжает бормотать, а его натренированные пальцы тем временем собирают черную стальную машину. Мне в голову приходят мысли о Ванессе - девчонке, которую я оставил дома. Мне представляется, что мы на речном берегу, закутались в наш старый спальник, и я трахаю и трахаю ее до умопомрачения... Но любимые фантазии мои потеряли все свое очарование. И теперь, когда я представляю себе бедра Ванессы, ее темные соски, ее пухлые губы, у меня уже не встает. Наверное, из-за селитры, которую, по слухам, добавляют нам в еду. Леонард лезет рукой под подушку и вытаскивает заряженный магазин. Он нежно вводит стальной магазин в винтовку, в свою Шарлин. - Леонард... Откуда у тебя боевые патроны? К этому времени уже многие парни поднялись, шепчут друг другу: "Что там?" Сержант Герхайм включает свет в конце отсека. "НУ, ЛЕОНАРД, ПОЙДЕМ-КА СО МНОЙ". Я исполнен решимости спасти свою задницу (если получится), а насчет леонардовой абсолютно уверен, что ей уже ничего не поможет. В прошлый раз, когда сержант Герхайм поймал рекрута с боевым патроном - всего одним патроном - он заставил его выкопать могилу в десять футов длиной и на десять же футов в глубину. Всему взводу пришлось торчать в строю навытяжку на этих "похоронах". Я говорю Леонарду: "Ох, и попал же ты в дерьмо по самые уши..." Взрыв света из потолочных ламп. Отсек залит светом. - ЧТО ЗА ИГРЫ В МИККИ МАУСА ВЫ ТУТ УСТРОИЛИ? ВО ИМЯ ХРИСТА ВСЕВЫШНЕГО - ЧТО ВСЕ ЭТО БЫДЛО ДЕЛАЕТ В МОЕМ ОТСЕКЕ? Сержант Герхайм надвигается на меня, как бешеный пес. Его голос разрывает отсек на части: - ВЫ ПРЕРВАЛИ МОИ СЛАДКИЕ СНЫ, ДАМОЧКИ. ДУМАЮ, ВАМ ПОНЯТНО, ЧТО ИЗ ЭТОГО СЛЕДУЕТ. ПОНЯЛИ, БЫДЛО? А СЛЕДУЕТ ИЗ ЭТОГО ТО, ЧТО КТО-ТО ЗДЕСЬ ТОЛЬКО ЧТО ДОБРОВОЛЬНО РЕШИЛ ОТДАТЬ СВОЕ ЮНОЕ СЕРДЦЕ ДЛЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ, МАТЬ ВАШУ ТАК! Леонард слетает со шконки, разворачивается лицом к сержанту Герхайму. Весь взвод уже на ногах, все ждут, что предпримет сержант Герхайм, и все уверены, что поглазеть на это стоит. - Рядовой Джокер. Говнюк! На центральный проход. Шевелю задницей. - АЙ-АЙ, СЭР! - Ну, гнида, докладывай. Почему рядовой Пайл после отбоя не в койке? Почему у рядового Пайла оружие в руках? Почему ты до сих пор ему кишки не вытоптал? - СЭР, рядовой обязан доложить инструктору, что у рядового... Пайла... полный магазин, магазин примкнут и оружие готово к бою, СЭР. Сержант Герхайм глядит на Леонарда и кивает головой. Тяжело вздыхает. Комендор-сержант Герхайм выглядит невероятно смешно: белоснежное исподнее, красные резиновые шлепанцы, волосатые ноги, покрытые наколками предплечья, пивной животик и рожа цвета свежей говядины, а над всем этим, на лысой башке - зеленый с коричневым "Медвежонок Смоуки". Наш старший инструктор вкладывает все свои недюжинные способности по устрашению личного состава в голос, который как никогда похож на голос Джона Уэйна на Сирубачи: - Слушай сюда, рядовой Пайл. Приказываю - положить оружие на шконку и - - НЕТ! Я ЕЕ НЕ ОТДАМ! ОНА - МОЯ! СЛЫШИШЬ? ОНА - МОЯ! Я ЛЮБЛЮ ЕЕ! Комендор-сержант Герхайм окончательно выходит из себя. - СЛУШАЙ СЮДА, ДРАНЫЙ СРАНЫЙ ГОВНЮК. ПРИКАЗЫВАЮ ОТДАТЬ МНЕ ЭТО ОРУЖИЕ, ИЛИ Я ТЕБЕ ОТОРВУ ЯЙЦА И ЗАБЬЮ ИХ В ТВОЮ КОСТЛЯВУЮ ГЛОТКУ! СЛЫШИШЬ МЕНЯ, МОРПЕХ? ДА Я ИЗ ТЕБЯ СЕРДЦЕ СЕЙЧАС ВЫШИБУ, МАТЬ ТВОЮ! Леонард направляет ствол прямо в сердце сержанту Герхайму, ласкает предохранительную скобу, нежно поглаживает спусковой крючок... И вдруг сержант Герхайм стихает. И выражением глаз, и всем своим обликом он становится похож на странника, вернувшегося домой. Он - хозяин, и ему в полной мере подвластны и он сам, и мир, в котором он живет. Лицо его обретает какую-то леденящую кровь красоту, по мере того как темная сторона его натуры выползает наружу. Он улыбается. В этой улыбке нет ни капли дружелюбия, эта улыбка исполнена зла, как будто это не сержант Герхайм, а оборотень, человек-волк, обнаживший клыки. - Рядовой Пайл, я горжусь - Бум. Стальная накладка приклада толкает Леонарда в плечо. Пуля калибра 7,62 мм, остроконечная, в медной оболочке разрывает сержанту Герхайму спину. Он падает. Мы все замираем, уставившись на сержанта Герхайма. Сержант Герхайм приподнимается и садится, как будто ничего не произошло. На какую-то секунду мы вздыхаем с облегчением. Леонард промахнулся! А затем темная кровь толчком выплескивается из крохотной дырочки на груди сержанта Герхайма. Красное кровяное пятно распускается на белоснежном белье как цветок неземной красоты. Выпученные глаза сержанта Герхайма заворожено глядят на эту кровавую розу на груди. Он поднимает взгляд на Леонарда. Прищуривается. И оседает, с улыбкой оборотня, застывшей на губах. Я должен что-то сделать - как ни ничтожна должность дневального, но все же я при исполнении. - Слушай, как там, Леонард, мы все - твои братаны, братья твои, друган. Я ведь твой сосед по шконке. Я - - Конечно, - говорит Ковбой. - Тихо, Леонард, не гоношись. Мы же тебе зла не желаем. - Так точно, - говорит рядовой Барнард. Леонард никого не слышит. - Вы видели, как он на нее смотрел? Видели? Я знаю, чего он хотел. Знаю... Этот жирный боров и его вонючий - - Леонард... - А мы можем вас всех убить. И вы это знаете. - Леонард ласково поглаживает винтовку. - Вы же знаете, что мы с Шарлин можем вас всех убить? Леонард наводит винтовку мне в лицо. На винтовку я не гляжу. Я смотрю Леонарду прямо в глаза. Я знаю, что Леонард слишком слаб, чтобы в полной мере управлять своим смертоносным орудием. Винтовка - лишь инструмент, а убивает закаленное сердце. А Леонард - это прибор с дефектом, который не способен управлять той силой, которую должен собрать и выбросить из себя. Сержант Герхайм ошибался - он не смог разглядеть, что Леонард как стеклянная винтовка, которая разлетится вдребезги после первого же выстрела. Леонард слишком слаб, чтобы собрать всю мощь взрыва внутри себя и выстрелить холодной черной пулей своей воли. Леонард улыбается нам всем, и это - прощальная улыбка на лице смерти, жуткий оскал черепа. Выражение этой улыбки меняется - удивление, смятение, ужас, тем временем винтовка Леонарда покачивается вверх-вниз, а потом Леонард вставляет черный стальной ствол в рот. - НЕТ! Не - Бум. Леонард замертво падает на палубу. Его голова превратилась в жуткую мешанину из крови, лицевых костей, черепных жидкостей, выбитых зубов и рваных тканей. Кожа - какая-то ненастоящая, как пластмасса. Гражданские, понятное дело, как обычно, потребуют расследования. Но в ходе этого расследования рекруты взвода 30-92 покажут, что рядовой Пратт, хотя и обладал высокой мотивацией к службе, входил однако в число тех десяти процентов с некомплектом, из-за которого им нельзя служить в возлюбленном нами Корпусе. Сержант Герхайм по-прежнему улыбается. Он был хорошим инструктором. "Погибать вот для чего мы здесь. - любил он повторять. - От крови трава растет лучше". Если б сержант Герхайм мог сейчас говорить, он бы объяснил Леонарду, почему мы влюбляемся в оружие, а оно не отвечает нам взаимностью. И еще он добавил бы: "Благодарю за службу". Я выключаю верхний свет. Объявляю: "Приготовиться к отбою". - ОТБОЙ! Взвод падает на сотню шконок. Внутри меня - холод и одиночество. Но я не одинок. По всему Пэррис-Айленду нас тысячи и тысячи. А по всему свету - сотни тысяч. Пытаюсь заснуть... Лежа на шконке, притягиваю к себе винтовку. Она начинает со мной разговаривать. Слова вытекают из дерева и металла и вливаются в руки. Она рассказывает мне, что и как я должен делать. Моя винтовка - надежное орудие смерти. Моя винтовка - из черной стали. Это наши, человеческие тела - мешки, наполненные кровью, их так легко проткнуть и слить эту кровь, но наши надежные орудия смерти так просто не испортить. Я прижимаю винтовку к груди, с великой нежностью, будто это священная реликвия, волшебный жезл, отделанный серебром и железом, с прикладом из тикового дерева, с золотыми пулями, хрустальным затвором и бриллиантами на прицеле. Мое оружие мне послушно. Я просто подержу в руках Ванессу, винтовочку мою. Я обниму ее. Я просто чуть-чуть ее подержу... И, докуда смогу, буду прятаться ото всех в этом страшном сне. Кровь выплескивается из ствола винтовки и заливает мне руки. Кровь течет. Кровь расплывается живыми кусочками. Каждый кусочек - паук. Миллионы и миллионы крохотных красных паучков ползут по рукам, по лицу, заползают в рот... Тишина. И в этой темноте сто человек, как один, начинают читать молитву. Я гляжу на Ковбоя, затем - на рядового Барнарда. Они все понимают. Холодные оскалы смерти застыли на их лицах. Они мне кивают. Новоиспеченные солдаты морской пехоты из моего взвода лежат по стойке "смирно", вытянувшись горизонтально на шконках, винтовки прижаты к груди. Солдаты морской пехоты застыли в ожидании, сотня оборотней-волчат с оружием в руках. Я начинаю читать: Это моя винтовка. Много таких, как она, но именно эта - моя... ЛИЧНЫЙ СЧЕТ Я видел, как лучшие умы моего поколенья гибнут от безумья, истощены истеричны и голы... - Аллен Гинсберг, "Вой" Псих - это человек, который только что осознал, что творится вокруг. - Уильям С. Берроус Тет: год Обезьяны. Последний день перед встречей нового, 1968 года по вьетнамскому лунному календарю мы с Стропилой проводим у лавки на Фридом Хилл возле Да-Нанга. Мне приказано написать тематическую статью о центре отдыха на Фридом Хилл на высоте 327 для журнала "Leatherneck". Я - военный корреспондент при 1-ой дивизии морской пехоты. Моя работа заключается в том, чтобы писать бодрые новостные бюллетени, которые раздаются высокооплачиваемым гражданским корреспондентам, которые ютятся со своими служанками евроазиатского происхождения в больших отелях Да-Нанга. Те десять корреспондентов, что работают в информбюро 1-ой дивизии, с неохотой выполняют свои обязанности по созданию пиара войне вообще и корпусу морской пехоты в частности. Сегодня утром мой начальник решил, что статью, которая может реально вдохновить войска на великие свершения, можно написать о высоте 327, а фишка должна быть в том, что высота 327 была первой долговременной точкой, которую заняли американские войска. Майор Линч считает, что я заслужил немного халявы перед тем как вернусь в информбюро в Фу-Бай. Мои последние три операции меня вымотали до усрачки; в поле корреспондент - такой же стрелок, как и все. Стропила прицепился ко мне и таскается за мной как ребенок. Стропила - военный фотокорреспондент. Он думает, что я реально крутой боевой морпех. Мы направляемся в кинотеатр, который больше похож на склад, и любуемся там на Джона Уэйна в "Зеленых беретах", в этой голливудской мыльной опере о любви к оружию. Сидим в самых первых рядах, рядом с группой хряков. Хряки развалились поперек кресел, задрав грязные тропические ботинки на кресла перед ними. Они все бородатые, немытые, одеты не по форме. Все поджарые и злобные - так обычно выглядят люди, вернувшиеся живыми после долгих топаний через джунгли, болота, зеленую пиздятину. Я укладываю ноги на ряд кресел перед собой, и мы смотрим, как Джон Уэйн ведет за собой зеленоберетчиков. Джон Уэйн просто прекрасен как солдат, он чисто выбрит, одет в щегольскую тропическую форму в тропическом камуфляже, сшитую точно по фигуре. Ботинки на его ногах блестят, как черное стекло. Вдохновленные Джоном Уэйном, исполненные боевого духа солдаты спускаются с небес и вступают в рукопашную со всеми Виктор-Чарли в Юго-восточной Азии. Он рявкает, отдавая приказ актеру-азиату, который играл Мистера Сулу в "Звездном пути". Мистер Сулу, который здесь играет арвинского офицера, зачитывает свою реплику, исполненный величайшей убежденности в сказанном: "Сначала убейте ... всех вонючих конговцев ... а потом поедете домой". Морпехи-зрители взрываются ревом и хохотом. Это дико смешное кино, такого мы давно уже не видели. Позднее, в самом конце фильма, Джон Уэйн уходит в закат с отважным мальчонкой-сиротой. Хряки смеются, свистят и предупреждают, что сейчас напустят полные штаны от смеха. Солнце садится в Южно-Китайское море, и это делает конец фильма столь же похожим на правду, как и все остальное. Большинство летунов в зале - чисто выбритые штабные крысы, которые никогда не ходят на операции. На крысах отполированные ботинки, накрахмаленная форма и авиаторские темные очки. Крысы уставились на хряков так, будто перед ними Ангелы Ада, забредшие на балет. Экран тускнеет, включается верхнее освещение, и одна из крыс говорит: "Хряки гребаные... животные, и ничего боле..." Хряки оборачиваются. Один из хряков поднимается. Направляется к ряду, где расселись крысы. Крысы смеются, пихают друг друга, передразнивают хряка, изображая, какое сердитое у него лицо. И вдруг замолкают. Они не могут отвести глаз от этого лица, на котором появляется улыбка. Хряк улыбается, будто ему известен какой-то жуткий секрет. Аэродромные крысы не спрашивают у хряка, почему он так улыбается. Лучше им этого не знать. Еще один хряк вскакивает, хлопает улыбающегося хряка по руке и говорит: "Брось, Звер. Ерунда. Этих мудаков мы мочить не будем". Улыбающийся морпех делает шаг вперед, но тот, что поменьше, преграждает ему путь. Крысы решают воспользоваться этой задержкой в продвижении улыбающегося хряка. Они пятятся спиной вперед по проходу до самой двери и там, запинаясь, вываливаются на солнечный свет. Я говорю: - Ну не херня ли? А говорят, хряки все сплошь убийцы. По мне, так вы, дамочки, на убийц и не похожи. Улыбающийся хряк уже не улыбается. Он говорит: - Так-так-так, сукин ты сын... - Не лезь, Звер. - говорил маленький морпех. - Я этого засранца знаю. Мы с Ковбоем бросаемся друг на друга, боремся, пихаемся и колотим друг друга по спинам. - Старый ты козел. Как ты? Что нового? Кого успел поиметь? Только твою сестренку. Ну, лучше уж сестренку, чем маманю, хоть у меня и маманя ничего. - Слушай, Джокер, а я уж размечтался, что больше с тобой, говнюком, не встречусь. Я уж так надеялся, что призрак комендор-сержанта Герхайма из Пэррис-Айленда никогда тебя не выпустит, что уж он-то обеспечит тебе мотивацию. Я смеюсь: - Ковбой, засранец ты этакий. А выглядишь ты сурово. Когда б не знал, что ты прирожденная крыса, тебя бы испугался. Ковбой фыркает. - Знакомься, это Зверодер. Вот он - суровый малый. Здоровенный морпех ковыряет пальцем в носу. - Проверять не рекомендую, ептать. Лента с пулеметными патронами крест-накрест перехватывает его грудь, поэтому выглядит он просто как здоровенный мексиканский бандит. Я говорю: - А это Стропила. Он не ходячая фотолавка. Он фотограф. - Ты фотограф, да? Мотаю головой. - Я военный корреспондент. Зверодер оскаливается, обнажая гнилые клыки. - Много войны повидал? - Хорош трындеть, урод. Мой откат - п...ц всему. У меня в два раза больше операций, чем у любого хряка в I корпусе. А сюда я просто заехал всякого добра поднабрать. Моя контора - в Фу-Бай. - Правда? - Ковбой толкает меня кулаков в грудь. - Это наш район. Первый пятого. Рота "Дельта" - лучше всех, круче всех, злее всех. Мы сегодня утром сюда на попутках добрались. Заслужили чуток халявы, потому что наше отделение замочило боку Виктор-Чарли. Мы ведь душегубы и сердцееды. Ты там спроси только кабанов из первого взвода. Мы из людей сита делаем, брат, и свинцом их затыкаем. Я ухмыляюсь. - Сержант Герхайм мог бы гордиться, если б это услышал. - Да, - отвечает Ковбой, кивая головой. - Да, согласен. Смотрит куда-то в сторону. - Терпеть этот Вьетнам не могу. У них тут даже лошадей нет. Охренеть можно - на весь Вьетнам ни одной лошади. Ковбой разворачивается и знакомит нас с мужиками из своего отделения: Алиса, чернокожий, такой же здоровяк, как и Зверодер, Донлон - радист, младший капрал Статтен - главный в третьей огневой группе, Док Джей - флотский медик, С.А.М. Камень; и командир отделения "Кабаны" Бешеный Граф. У Бешеного Графа на плече висит кольтовская автоматическая винтовка M-16, но в руках еще и духовое ружье "Ред райдер". Он тощий, будто из концлагеря сбежал, а все лицо его состоит из длинного острого носяры и пары запавших щек по сторонам. Глаза увеличены толстыми стеклами, и одна дужка дымчатых очков, какие выдают в морской пехоте, прикручена проволокой, которой могло бы быть и поменьше. Он говорит: "По коням", и хряки начинают собирать свои вещи, винтовки М-16, гранатометы М-79 и захваченные у врага АК-47, рюкзаки, бронежилеты и каски. Зверодер поднимает пулемет М-60 и упирает приклад в бедро, направив черный ствол вверх под углом в сорок пять градусов. Зверодер крякает. Бешеный Граф поворачивается к Ковбою и говорит: - Надо б нам поторапливаться, братан. Мистер Недолет нам сердца повышибает, если опоздаем. Ковбой собирает свой скарб. "Так точно, Граф. Но ты с Джокером сначала переговори. Мы на острове вместе были. Он про тебя такого распишет - знаменитым станешь". Бешеный Граф глядит на меня. Лицо его не выражает ничего. - Именно так. Меня Бешеный Граф зовут. Гуки меня любят страшно, покуда я их не грохну. Потом уже не любят. Я ухмыляюсь. - Именно так. Бешеный Граф ухмыляется, выставляет вверх большие пальцы, говорит: "Выдвигаемся, Ковбой" и выводит отделение из кинотеатра. Ковбой толкает меня в плечо. - Вот это, братан, мой бесстрашный командир. А я - командир первой огневой группы. Скоро командиром отделения стану. Жду вот только, когда Графа замочат. Или он просто спятит к гребаной матери. Сам-то Граф именно так главным стал. До него у нас главным старина Сток был. Просто суперхряк. Свихнулся напрочь. Ничего, совсем скоро и мой черед придет. - Ну, Ковбой, ты там не расслабляйся. Не забывай, какой ты дурень. Ты же сам о себе позаботиться, и то не можешь. Помнишь, как легко я тебя завалил, когда сержант Герхайм заставил меня снайпера изображать? Я вот как думаю: Корпус должен твою маму сюда на самолете доставить, чтобы она с тобой вместе по джунглям шастала. Ковбой делает несколько шагов к двери, оборачивается, машет рукой, улыбается. Показываю ему средний палец. Когда Ковбой уходит за своим отделением, мы с Стропилой смотрим мультики про розовую пантеру. Потом берем свои винтовки и отправляемся в лавку, которая по виду ничем не отличается от обычного склада. Покупаем там всякую недорогую хавку. Стоим в очереди, чтобы расплатиться за хавку военными платежными чеками. Стропила мнется, придумывает, как бы получше сказать. - Джокер, я хочу ... Куда-нибудь. Я на операцию хочу. Я в стране уже почти три месяца. Три месяца. А чем занимаюсь? Только рукопожатия щелкаю на наградных церемониях. Намба тен, хуже некуда. Мне надоело уже. Какая-нибудь школьница - и та бы справилась. Он протягивает чеки миловидной кассирше-вьетнамке. Когда мы выходим за дверь, юный вьетконговец-стажер насильно заставляет меня сдаться и разрешить ему почистить мне ботинки, а тем временем его старшая сестренка демонстрирует свою грудь Стропиле. - Не гоношись, Строп, ради своей же пользы. Успеешь еще и на операцию. - Ну, Джокер, помоги, а? Как я смогу географии учить, если мира не видел? Забери меня с собой в Фу-Бай. Договорились? - Ага, а там тебя замочат на первой же операции, и я же буду виноват. Вернусь в Мир, а там твоя мамочка меня разыщет. Она же меня до усрачки отмудохает. Никак нет, Строп. А я ведь не сержант, я всего лишь капрал. И ответственности за твою тощую задницу не несу. - А вот и несешь. Я же только младший капрал. Мы с Стропилой заходим в контору Объединенных организаций обслуживания вооруженных сил и обмениваемся скользкими шуточками с девчонками из Красного креста, которые в ответ хлопают широко раскрытыми глазами и угощают нас круглыми бубликами. Мы спрашиваем девчонок из Красного креста, не думают ли они, что этими бубликами мы должны удовлетворять свои плотские желания, а они отвечают, что больше дырки от бублика мы ничего не заслуживаем. В конторе лежат кучи и кучи писем, которые пишут нам дети из Мира. Дорогие Солдаты в Боевой Готовности: Мы узнали, что во Вьетнаме все самые смелые, живые или мертвые. Мы все стараемся помочь вам вернуться домой в свои дома. Мы покупаем облигации. Мы помогаем Красному кресту помогать солдатам. Мы поможем вам и вашим союзникам прийти обратно. Если можно, мы пошлем вам подарки. С приветом из вашей страны, Чери Дорогой боевой товарищ: Мне восемь лет. У меня есть брат. У меня есть сестра. Там, наверно, грустно. Искренне Ваш, Джефф Дорогой американец: Мне хотелось бы поговорить с тобой по-настоящему, а не через открытку. У нас есть собака, она такая четкая. Она черная, с длинными волосами. Меня зовут Лори. Я всегда буду упоминать о тебе в своих молитвах. Скажи всем, что я люблю их всех, и тебя тоже. Ну, пока. Твой друг Лори Стропила читает эти письма вслух. Его они еще способны тронуть. А по мне эти письма - что туфли для покойников, которые ходить уже не могут. Когда начинает темнеть, мы с Стропилой добираемся на попутках до хибары, отведенной для информбюро в расположении штаба 1-ой дивизии морской пехоты. Стропила пишет письмо матери. Достаю черный маркер и рисую жирное "X" на числе 59 на крутом бедре голой женщины, которую я нарисовал в натуральную величину на фанерной перегородке позади своих нар. На моем бронежилете, на задней стороне - уменьшенная копия той же самой женщины. Практически у каждого морпеха во Вьетнаме есть свой стариковский календарь его срока службы - обычных 365 дней и еще 20 бесплатного приложения за то, что он морпех. Некоторые рисуют их маркерами на бронежилетах. Некоторые украшают ими каски. Некоторые накалывают. Есть и трафаретные картинки Снупи, на которых его собачье тело разделано на части бледно-голубыми чернилами, или каска с парой ботинок - "Старик". Рисунки бывают разные, но самый популярный - полуженщина-полудевочка с большим бюстом, которая раскроена на кусочки, как сборная картинка-головоломка. Каждый день очередная деталь ее соблазнительного анатомического устройства затушевывается, а та, что между ног, естественно, остается на последние несколько дней в стране. Сидя на шконке, я печатаю на машинке свой отчет о Высоте 327, этом оазисе для военнослужащих, о том, как всем нам, добропорядочным юным гражданам Америки, гарантируются здесь ежедневные рационы хавки, и о том, как те из нас, кому повезет посетить тылы, смогут посмотреть на то, как Мистер Джон Уэйн с помощью каратэ забивает Виктор-Чарли до смерти в цветных мультиках про войну в каком-то другом Вьетнаме. Статья, которую я пишу на самом деле - шедевр. Требуется настоящий талант, чтобы убедить людей в том, что война - это прекрасное приключение. Поезжай один, приезжайте все в экзотический Вьетнам, жемчужину Юго-Восточной Азии, здесь вы познакомитесь с интересными людьми, наследниками древней культуры, которые пробудят в вас интерес к жизни ... и кроме того, вы сможете их убить. Стань первым парнем из своего района, кто откроет официальный счет убитым врагам. Валюсь в койку. Пытаюсь уснуть. Заходящее солнце заливает оранжевым светом рисовые поля за проволочным заграждением. Полночь. Где-то под нами, в деревне Догпэтч, гуки запускают фейерверки, отмечая вьетнамский Новый год. Мы с Стропилой забрались на жестяную крышу нашей хибары, откуда лучше видны салюты посерьезнее, которые запускают с аэродрома Да-Нанга. 122-миллиметровые ракеты падают с темного неба. Я открываю набор "B-3", и мы едим джонуэйновские печенюшки, макая их в ананасовый джем. Не прекращая жевать, Стропила говорит: - Я думал, должно быть перемирие, ведь Тет у них великий праздник. Пожимаю плечами. - Ну, наверное, лишь из-за того, что сегодня праздник, трудно отказаться от удовольствия пострелять по тем, кого уже давно пытаешься пристрелить. И вдруг "у-у-у-ш-ш-ш..." Это по нам. Я спрыгиваю с крыши. Стропила, раскрыв от изумления рот, вскакивает на ноги. Он смотрит сверху вниз на меня как на сумасшедшего. - Что - Мина разрывается на палубе в пятидесяти ярдах от нас. Стропила слетает с крыши. Рывком поднимаю Стропилу на ноги. Пихаю его. Он валится в бункер из мешков с песком. Повсюду вокруг холма оранжевые пулеметные трассеры взлетают к небу. Летят в противника мины. Бьет артиллерия. Ракеты летят в нас. Осветительные заряды вспыхивают над рисовыми полями. Ракеты блестят, плавно скользя вниз на миниатюрных парашютах. Пару секунд прислушиваюсь, потом хватаю за шкирку Стропилу и втягиваю его в хибару. - Хватай оружие. Беру свою M-16. Щелкаю магазином. Кидаю набитый магазинами патронташ Стропиле. - Вставляй магазин, и патрон - в патронник. Заряжай. - Но ведь так не положено. - Делай что говорят. За дверью штабные из окружающих хибар несутся, запинаясь, в стрелковые ячейки, отрытые по периметру. Они в одном исподнем, съеживаются в мокрых окопах. Напряженно вглядываются в темноту за проволокой. Там внизу, на аэродроме Да-Нанга, ракеты Виктор-Чарли поливают бетонные конюшни, где крыло авиации морской пехоты разместило свои штурмовики F-4 "Фантом". Ракеты мерцают как фотовспышки. Затем вспышки лопаются. И начинают стучать барабаны. Информбюро на высоте напоминает карнавал, на который все пришли в зеленых костюмах - много-много человек. Служаки так и хотят показать себя бесстрашными командирами. Новички готовы обмочиться от страха. Говорят все сразу. Все ходят взад-вперед и смотрят туда-сюда, ходят и смотрят. Большинство из этих ребят в говне еще ни разу не были. Насилие не волнует их так, как волнует оно меня, потому что так, как я, они им еще не прониклись. Им страшно. С ними смерть еще не побраталась. Потому они и не знают, о чем говорить. Они не знают, что им надо делать. Входит наш начальник майор Линч и приводит всех в кондицию. Он сообщает, что Виктор-Чарли воспользовался праздником Тет и начал наступление по всему Вьетнаму. Нападению подверглись все основные объекты во Вьетнаме, имеющие военное значение. В Сайгоне посольство Соединенных Штатов захвачено отрядами смертников. В Ке-Сань ждут, когда и их захватят, второй Дьен-Бьен-Фу получится. Термин "укрепленный район" отныне потерял всякое значение. Всего в пятидесяти ярдах дальше по холму, возле генеральских апартаментов, отделение вьетконговских подрывников разнесло ранцевыми зарядами центр связи. Наш "побежденный" противник взбрыкнул поразительно мощно. Все начинают говорить одновременно. Майор Линч спокоен. Он стоит в центре этого бедлама и пытается отдавать нам приказания. Никто не слушает. Он заставляет нас себя услышать. Его слова вылетают отрывисто, как пули из пулемета. - Задернуть молнии на бронежилетах. Ты, морпех, каску надень. Примкните магазины, но не досылайте патрон в патронник. Всем приказываю заткнуться нахер. Джокер! - Ай-ай, сэр. За спиной майора Линча флаг Корпуса морской пехоты - кроваво-красный, с орлом, земным шаром и золотым якорем, на нем надписи: U.S.M.C. и Semper Fidelis. Майор стучит пальцем мне по груди. - Джокер, я приказываю снять этот чертов значок. Ну, как это будет выглядеть? - тебя убьют, а у тебя пацифик на груди. - Ай-ай, сэр! - Двигай в Фу-Бай. У капитана Джэньюэри сейчас каждый на счету. Стропила делает шаг вперед. - Сэр? Можно мне поехать с Джокером? - Что? Громче говори. - Я Комптон, сэр. Младший капрал Комптон. Я из фото. Хочу в говне побывать. - Разрешаю. И - добро пожаловать на борт. Майор отворачивается, начинает орать на новичков. Я говорю: - Сэр, я думаю, что не - Майор Линч раздраженно оборачивается ко мне. - Ты еще здесь? Исчез, Джокер, рики-тик как только можно. И салагу забирай. Отвечаешь за него. Майор отворачивается и начинает рявкать, отдавая приказы по организации обороны информбюро 1-ой дивизии морской пехоты. На аэродроме Да-Нанга царит хаос, реактивные снаряды противника раздолбали кучу хибар, морских пехотинцев и "Фантомов". Обращаюсь к крысе в очках с толстыми стеклами. Крыса читает сборник комиксов. Используя свой голос как командное средство, довожу до этой крысы, что я офицер и имею личное поручение от командующего корпуса морской пехоты. Мы со Стропилой занимаем приоритетное место в очереди, и потому вынуждены ждать всего девять часов, пока вместе с сотней служак из морской пехоты не запихиваемся в чрево транспортника C-130 "Геркулес", как в пещеру. В тысячах футов под нами Вьетнам выглядит как узкая полоска драконьего дерьма, которую бог усыпал игрушечными танками, самолетами и множеством деревьев, мух и морских пехотинцев. Мы идем на посадку на военную базу Фу-Бай. Стропила прижимает к себе три черных "Никона", как железных младенцев. Я смеюсь: "Когда хряки увидят, что знаменитый Стропила наконец-то прибыл, они сразу поймут, что войне конец ". Стропила ухмыляется. Стропила получил свое прозвище в ту ночь, когда он свалился со стропил в клубе "Тандербэрд" (это солдатская лавка в районе штаба 1-ой дивизии морской пехоты). Для развлечения зрителей, которые набили зал до отказа, привезли юмориста из Австралии и двух толстых теток из Кореи, исполнительниц танца живота. Стропила был упившись в доску, но удержать его я не смог, потому что сам был не лучше. Места нам достались сзади, возле дверей, и Стропила решил, что единственная возможность рассмотреть полуголых танцовщиц получше -залезть на стропила и повиснуть там над зеленой массой морпехов. Генерал Моторс со своим штабом тоже заглянул, чтобы посмотреть на представление. Время от времени такое случалось - генерал Моторс не любил отрываться от своих морпехов. Стропила просвистел со стропил как зеленая бомба, разнес вдребезги генеральский столик, залил всех пивом, раскидал все сушки и генерала вместе с четырьмя офицерами его штаба так, что они шлепнулись на свои высокопоставленные задницы. Сотни рядовых и сержантов решили, что Стропила - минометный снаряд неизвестного образца, и превратились в плотную кучу зеленых тряпок. Затем из кучи начали высовываться отдельные головы. Офицеры штаба схватили Стропилу, рывком привели его в вертикальное положение и начали вопить, вызывая эмпэшников. Генерал Моторс поднял руку. На зал опустилась тишина. В отличие от многих других генералов морской пехоты, генерал Моторс действительно выглядел как генерал морской пехоты, с серыми глазами оттенка оружейного металла, с лицом грубым, но выразительным. В общем, с лицом кроманьонского святого. Его тропическое обмундирование было накрахмалено, стрелки остры как бритвы, рукава рубашки аккуратно закатаны. Стропила уставился на генерала, улыбаясь как дурак набитый. Его шатнуло в сторону. Он попытался было сделать шаг, но выяснил, что ходить не в состоянии. Ему и стоять на месте было нелегко. Генерал Моторс приказал убрать остатки разбитого стола. Затем предложил Стропиле свой собственный стул. Стропила постоял, посмотрел на генерала, потом на офицеров штаба, которые все еще не могли прийти в себя от возмущения, потом на меня, и снова на генерала. Улыбнулся и свалился на складной металлический стул. Генерал кивнул и присел на пол рядом со Стропилой. Жестом приказал офицерам штаба усесться на пол рядом с собой (что они и сделали, по-прежнему в состоянии крайнего недовольства). Следующим жестом генерал приказал артистам продолжать представление. Юморист из Австралии и потные танцовщицы продолжали стоять в замешательстве. Стропила встал. Покачался немного и, обмякнув, свалился на палубу рядом с генералом. Обвил ему плечи рукой. Генерал Моторс смотрел на него, не выражая никаких эмоций. Стропила сказал: "Слушай, брат, а я летать умею. Видал, как я летал?" Сделал паузу. "Ты думаешь ... пьян ли я? Типа, в доску я пьян или в доску я пьян?" Осмотрелся. "Джокер? А где Джокер?" Но я все еще пробирался к нему, запинаясь о разгневанных крыс. "Джокер - мой брат, сэр. Мы, рядовой и сержантский - сплоченный состав, понял? Неоспоримо. А вон тех сексуальных баб я люблю. Вас понял, прием..." И, с серьезным лицом: "А кто проведет меня через заграждение? Сэр? Где Джокер?" Он осмотрелся, но меня не увидел. "Я же там запутаюсь. Или подорвусь. Сэр? СЭР! Я на мину наступлю. Мне бы брата отыскать, сэр. Я не хочу снова в колючке путаться. ДЖОКЕР!" Генерал Моторс посмотрел на Стропилу и улыбнулся. - Спокойно, сынок. Морские пехотинцы никогда не бросают раненых. Стропила посмотрел на генерала с выражением, с каким пьяницы глядят на людей, изрекающих нечто сверх их понимания. Потом улыбнулся. Кивнул головой. - Ай-ай, сэр. Юморист из Австралии и мясистые исполнительницы танцев живота возобновили действо, которое заключалось в основном в том, что юморист отпускал плотские шуточки каждый раз, когда большая нежная грудь у какой-нибудь из танцовщиц вываливалась из ее крохотного золотого костюма. Действо имело сокрушительный успех у зрителей. К концу представления Стропила мог удерживаться на ногах только в присутствии стенки, на которую мог бы опереться. Генерал Моторс взял руку Стропилы, положил ее себе на плечи и вывел Стропилу из солдатского клуба. Оставив офицеров штаба позади, он помог Стропиле проковылять вниз по холму, по узкой тропе, проложенной через проволочные паутинки и спирали. Покидая клуб "Тандербэрд", рядовой и сержантский состав наблюдал за этим маленьким представлением, кивая головами и заключая: "Достойно. Намба ван". И добавляли: "Именно так". C-130 "Геркулес" крутит пропеллерами, выруливая на стоянку. Тяжелая транспортная дверь обрушивается на полосу. Мы с Стропилой выпрыгиваем вместе с остальными попутчиками. На левую сторону аэродрома отогнали в одну кучу три поврежденных C-130. С правой стороны - скелет еще одного С-130 с выпущенными наружу внутренностями, обугленный, еще дымящийся. Люди в космических костюмах из фольги прыскают на разорванный металл белой пеной. Мы со Стропилой шлепаем с поля и топаем по снова ставшей скользкой грунтовке до самого периметра военной базы Фу-Бай, примерно в миле от аэродрома и тридцати четырех от ДМЗ. Фу-Бай - это широкая глинистая лужа, разбитая на сектора идеально ровными рядами щитовых хибар. Самое крупное строение в Фу-Бай - штаб 3-ей дивизии морской пехоты. Это большое деревянное здание возвышается здесь символом нашей мощи и храмом для тех, кто влюблен в эту мощь. Мы останавливаемся у бункера охраны. Здоровый дубина-эмпэшник приказывает нам разрядить оружие. Выщелкиваю магазин из своей М-16. Стропила выполняет то же самое. Я пристально смотрю на дубину-эмпэшника, чтобы показать ему, что намерен играть по своим правилам. Он черкает на дощечке огрызком желтого карандаша. Неожиданно эмпэшник толкает Стропилу в грудь своей каштановой деревянной палкой. - Салага? Стропила кивает. - В наряд пойдешь. Будешь для моих бункеров мешки песком заполнять. Эмпэшник указывает согнутым пальцем на бункер охраны посередине дороги. Из бункера выгрызен здоровый кусок. Минометный снаряд пробил один ряд мешков и раскромсал другой, из которого высыпался песок. Я говорю: "Он со мной". С презрительной ухмылкой сержант напрягается под своим новехоньким, чистым полевым обмундированием, какое носят в Америке. На белом чехле его каски красным выведено "Военная Полиция", ремень белый с золотой пряжкой, на которой орел, земной шар и якорь, ярко блистает новенький пистолет сорок пятого калибра, как и черные начищенные до блеска ботинки, какие носят в Америке. Дубина-эмпэшник самодовольно купается в своей власти, разрешающей ему требовать обыденных мелочей. "Он будет делать, что я скажу. Кап-рал" - постукивает по черным металлическим уголкам на петлицах концом своей каштановой палки. - "А я - сержант". Я киваю. "Так точно. Точно так, служака ты гребаный. Но вот он - только младший капрал. И приказы ему отдаю я". Дубина-эмпэшник пожимает плечами. "Ну, хорошо. Хорошо, урод. Можешь отдавать ему свои приказания. А вот ты сам можешь набивать мешки песком, капрал. Много-много мешков". Я не отрываю глаз от палубы. Изнутри меня начинает распирать нечто чреватое взрывом. Пока это давление нарастает, я ощущаю страх, ужасный напряг, а потом - как разрядка, выпуск пара: "Нет уж, тупорылая ты деревенщина. Никак нет, свинья гребаная. Нет уж, не собираюсь я. Нет, в твою рабочую команду Микки Мауса направляться я не собираюсь. И знаешь, почему? А?" Я вгоняю магазин обратно в свою М-16 и передергиваю затвор, досылая патрон. А вот сейчас я уже улыбаюсь. Улыбаясь, я вдавливаю пламегаситель в рыхлый живот дубины-эмпэшника и жду, когда он издаст лишь звук, любой звук, или пошевелится хоть чуть-чуть, и вот тогда я нажму на спусковой крючок. У дубины-эмпэшника отвисает челюсть. Больше сказать ему нечего. Полагаю, он больше не хочет, чтобы я набивал его мешки песком. Дощечка с карандашом падают на землю. Пятясь спиной вперед, дубина-эмпэшник отступает в свой бункер, так и не закрыв рта и подняв руки вверх. Какое-то время Стропила от испуга не может рта открыть. Я говорю: - Привыкнешь еще к местным порядкам. Другим станешь. Все поймешь. Стропила по-прежнему молчит. Мы идем дальше. Наконец он отвечает: - Ты же всерьез. Ты ведь мог его убить. Ни за что. - Именно так. Стропила глядит на меня, как будто видит в первый раз. - Тут все такие? Ты же смеялся. Как... - Об этом обычно не говорят. Этого не объяснишь. Вот побываешь в говне, запишешь на личный счет первый труп - тогда поймешь. Стропила молчит. Его переполняют вопросы, но он молчит. - Вольно. - говорю я ему. - Не обманывай себя, Стропила, бойня тут. В этом говеном мире у тебя времени не будет, чтобы разбираться, что к чему. Что сделаешь, тем и станешь. Не рыпайся, и будь что будет. Тебе же лучше будет. Стропила кивает, но ничего не говорит в ответ. Я понимаю, что у него сейчас в душе творится. Информационное бюро оперативной группы "Экс-Рей", подразделения, которому поставлена задача прикрывать подразделения 1-ой дивизии, временно действующие в зоне действий 3-ей дивизии, представляет собой маленькую сборную хибару, которая построена с использованием брусков два на четыре дюйма и рабского труда. К двери из проволочной сетки приколочена красная табличка, на которой желтыми буквами написано: TFX-ISO. Крыша хибары изготовлена из листов оцинкованной жести, а стены - из мелкоячеистой сетки, назначение которой - спасать нас от жары. По бокам хибары флотские строители приколотили зеленые нейлоновые пончо. Эти пыльные полотна закатываются вверх во время дневного говна, а ночью опускаются вниз для защиты от свирепых муссонных дождей. Чили-На-Дом и Дейтона Дейв занимаются фотолистами перед хибарой информбюро. Чили-На-Дом - задиристый чикано из восточного Лос-Анджелеса, а Дейтона Дейв - пофигист и серфингист из богатой флоридской семьи. Они абсолютно, совершенно разные. Но друзья - не разлей-вода. Около сотни хряков постарались втиснуться во все возможные уголки, где отыскалась тень. Каждому хряку выдан фотолист, это такой отпечатанный формуляр с пробелами для внесения личных данных, которые нужны для того, чтобы отправить фотографию хряка в газету в его родном городишке. Дейтона Дейв фотографирует черным "Никоном", а Чили-На-Дом помогает: - Улыбнись, гандон. Скажи п-и-и-и-ська. Следую