Виктор Каннинг. Клетка -------------------------------------------------------- Книга: Виктор Каннинг. "На языке пламени. Клетка" Перевод с английского В.Ю.Саввова Издательство "Беларусь", Минск, 1993 OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 4 сентября 2001 -------------------------------------------------------- Перевод с английского В.Ю.Саввова Издательство "Беларусь", Минск, 1993 "Известно каждому, что ведомство шпионов - главнейший враг всех смертных на земле" У. Шекспир, "Макбет". ГЛАВА ПЕРВАЯ Автобус на ухабах так трясло и подкидывало, что старику напротив сестры Луизы и кусок в горло не лез. На коленях у него поверх красного платка лежали рыбные лепешки и кусок овечьего сыра. Старым ножом с костяной рукояткой старик отрезал ломтик сочащейся брынзы, клал его на лезвие, подносил ко рту, держа под ним и лепешку, чтобы ни крошки не растерять. Сзади, из глубины автобуса кто-то окликнул старика и захохотал. Тот обернулся, ухмыльнулся, вдруг двинул ножом так, словно хотел пырнуть кого-то и, сморщив лицо от удовольствия, ответил кричавшему словами грубоватыми, не совсем пристойными. Сестру Луизу они не покоробили. По давней привычке она просто не обратила на них внимания. Где-то заиграл транзистор и женский голос - глубокий, хрипловатый, томный - разнес по автобусу жалобу об утраченной любви. Монахиня отвернулась от старика и глянула в окно. Дорогу окаймляли заросли пробковых дубков. На их темном фоне в окне, словно в зеркале, отразилось ее лицо, а повыше - над верхушками деревьев - пролетел удод. Монахиня не отвела глаза от стекла - смотреть на свое лицо ей уже не казалось запретным. Ведь больше не придется выдумывать прегрешения просто ради исповеди. Можно хотя бы ненадолго позволить себе свободу, отринутую с уходом в монастырь. Три месяца назад тело предало сестру Луизу. Впрочем, ее плоть победила дух не в одночасье. Теперь монахиня понимала: за восемь лет земное начало постепенно пересилило стремление к истинному покою, обретаемому в святой преданности делу служения Иисусу Христу. И ничто уже не могло тронуть ее сердце, кроме гордыни - она и привела сестру Луизу на этот автобус, поддержит ее еще несколько кратких часов. Старик порылся под сиденьем, вынул кожаный бурдюк с вином, поднес ко рту. Кадык медленно запульсировал, упираясь в латунную заколку на рубашке без воротника, а увядший цветок люпина выпал из-за ленты на поношенной шляпе старика и теперь лежал на красном платке у него на коленях. Какой-то парень с пиджаком через плечо прошел мимо монахини и стал у водителя. Тот вытащил из-за уха окурок. Парень чиркнул спичкой, водитель закурил. На парне была потрепанная голубая рубашка, тугая в плечах. Ноги у него были стройные, словно девичьи. Сестра Луиза опустила глаза и разгладила письмо, спрятанное под поясом. Старик отрыгнул, транзистор заиграл военный марш. Сестра Луиза смотрела на дорогу. В детстве она часто бывала здесь, с удовольствием ездила по этим местам с матерью на заднем сиденье "Роллс-Ройса" - его вел Джорджио, одетый в зеленую ливрею с серебряными пуговицами, солнце сверкало на полированном черном козырьке его фуражки, а он с отвращением думал, что вскоре придется свернуть с шоссе на гравийку к морю; мать тем временем болтала без умолку - неугомонная, словно птица, она размахивала сигаретой "Балкан Субрейн", оставляя в воздухе легкие облачка дыма... мать, которой давно уже нет в живых. Автобус притормозил. Монахиня встала и двинулась к выходу. Парень уже спрыгнул наземь. Больше никто выходить не собирался. Она достала письмо и протянула его водителю. - Будьте любезны, отправьте его, когда приедете в Лагуш, - попросила она по-португальски. - Конечно, сестра. - Он рассеянно кивнул. Монахиня изъяснялась на языке шофера уверенно и без ошибок, но он мгновенно понял - язык этот ей не родной. Шофер положил письмо на полку под спидометром. - Спасибо. Монахиня сошла и остановилась на обочине, пропустила автобус. Парень, насвистывая, пошел вдоль дороги, помахал вслед автобусу. Она дождалась, когда машина скрылась за поворотом, пересекла шоссе и направилась по тропинке, что спускалась по склону, извиваясь между низеньких зонтичных сосен, к гравийке, размытой зимними дождями - потому ее и ненавидел Джорджио. Последний раз она приезжала сюда в 15 лет, за год до смерти матери. С ними был и отец, что случалось чрезвычайно редко. Солнце уже садилось, небо на западе окрасилось в зеленое и голубое - как перья у зимородка. За деревьями показалось море, спокойное в этот безветренный вечер, за что сестра Луиза была ему благодарна. Монахиня подошла ближе, и ничто не проснулось у нее в душе, когда она миновала крытую черепицей виллу, заросшую плющом и вьюном. Поздние дикорастущие белые ирисы росли у стен, а на желтой штукатурке красной краской были выведены политические лозунги. У подножия холма тропинка поворачивала направо - ноги стали увязать в принесенном с моря песке - шла между редкими бедняцкими хижинами и крытыми соломой пляжными навесами. У винной лавки за грубо сколоченным столом выпивали трое рыбаков. Они оглядели сестру Луизу без любопытства, а невзрачный коротколапый коричнево-белый пес - хвост крючком - побежал за ней. Женщина, что лущила фасоль под соломенным навесом, коротко кивнула ей, проводила взглядом, а руки ее тем временем трудились над стручками фасоли словно сами по себе. Пес обогнал монахиню и увел от хижин на песчаную косу, поросшую по берегам овощами и молодой кукурузой. На округлой стене ирригационного колодца было написано, что вода для питья непригодна. Ласточки и стрижи носились у самой земли в погоне за мухами и слепнями. Издалека доносились крики чаек. Между рыжими скалами монахиня прошла в небольшую долину, увидела приглаженный морем песок, а за ним - легкую пену ленивого прибоя. Именно здесь Джорджио останавливал "Роллс-Ройс", выносил на песок пляжные корзинки и зонтики, а потом уезжал до назначенного часа... Джорджио с вечно непроницаемым лицом - оно не менялось никогда, невзирая на все капризы матери. Пес по-прежнему бежал впереди. Сестра Луиза осторожно ступила на песок. Позади, далеко в стороне, стояли целиком вытащенные на берег шаланды, около прохаживались рыбаки. Вода начала отступать, и это было ей на руку. Отлив вынесет ее куда нужно. Глядя на безмятежное море, она чувствовала, как успокаивается, не оставляя место страхам и сомнениям. Идя по песку, монахиня поворачивала голову так, чтобы накрахмаленный чепец не мешал смотреть на безбрежное море. Здесь мать, очень любившая воду, научила ее плавать, здесь же отец едва не ударил, когда она пролила бокал красного вина ему на безукоризненно белые брюки. Он вовремя осекся, но она до сих пор помнила, каких усилий ему это стоило, как он затрясся, едва сдерживая себя. И вот теперь, освобожденная от шор праведности и всепрощения, она призналась себе, что никогда его по-настоящему не любила. Мать - другое дело... из нее так и выплескивались к нему любовь и обожание, яркие, теплые и обволакивающие, щедро сдобренные неуемными ласками и нежностью. Монахиня миновала невысокие безжизненные скалы - обошла их вдоль зарослей тамариска - и приблизилась к маленькой бухте, что застыла в одиночестве, и лишь переливы потоков теплого воздуха от нагретых солнцем скал нарушали ясную неподвижность моря и пляжа. Вдали, там, где воды смыкались с небом, четкой линии горизонта не было - одна бледная дымка цвета внутренней стороны высушенных солнцем раковин мидий, усеивавших берег. Монахиня опустилась на песок в тени невысокого утеса. Пес подошел и гавкнул. Она не обратила внимания, и он принялся искать что-то у самой кромки моря. Сестра Луиза рассеянно смотрела на него. Затем, стряхнув оковы самоотречения, лениво подняла лежавшую рядом палку, пепельно-серую от солнца и воды, гладкую, и с легким удовольствием провела по ней пальцами. Пес возвратился и свернулся калачиком у ног монахини. Солнце постепенно растворялось в море, тени от скал удлинялись, удручающе однообразно кричали чайки. Так и просидела сестра Луиза до сумерек, теребя отполированную палочку, словно четки, что лежали в кармане ее саржевой юбки. Пес уснул. Поднялся едва заметный туман, заволок звезды. Море, подчиняясь силам Луны, отступало. Монахиня поднялась и начала медленно раздеваться. Пес проснулся и, рассчитывая на игру, побегал немножко взад и вперед, а потом разочарованно заскулил. Следуя многолетней привычке, сестра Луиза аккуратно складывала одежду на ровный валун. Платье было не ее, принадлежало монастырю. Не желая познать собственную наготу, она осталась в ночной рубашке и грубых шерстяных чулках. Придавила стопку одежды на валуне тяжелыми черными башмаками. Наконец отстегнула тугие резинки чепца, сложила его и сунула в башмак. И с непривычкой ощутила, как прохладный ночной воздух ласкает коротко подстриженные волосы. Она подошла к самому морю. Пес ковылял за ней по пятам. Без колебаний она вошла в воду, почти не чувствуя холода. Вскоре остановилась, ощутила, как ее начинает тащить отлив, и опустила руки - теперь и они соприкасались с прохладой моря. Пес лаял и скулил, бегал из стороны в сторону вдоль кромки воды. Глубина была ей уже по пояс, монахиня присела - плечи скрылись - и поплыла брассом, неспешно, без труда превозмогая вес намокших ночной рубашки и чулок, что тянули на дно. Проплыв несколько сотен ярдов, она обернулась на берег. Там, вдали, на фоне неба мелькнули фары автомобиля. К востоку от них в ночи мерцали огни летних домиков. Над пляжем, где она разделась, одиноко сияло окно виллы, наполовину заслоненное черным стволом миндального дерева. По мерному повороту его силуэта на фоне окна монахиня догадалась, что отлив сносит ее к западу, прочь от берега. Ее вполне устраивало плыть по течению, ждать, когда верх возьмут холод и усталость. Потом она почувствовала, что с ноги съезжает чулок и, не раздумывая, сбросила его. Отлив все скорее уносил ее в открытое море. Вскоре она освободилась и от второго чулка. Пес вернулся к винной лавке и устроился на запорошенной песком деревянной ступеньке. А трое рыбаков по-прежнему пили местное вино, закусывали жареным тунцом, косяки которого теперь шли вдоль побережья в поисках устьев рек для нерестилищ. Никто из рыбаков о монахине и не вспомнил. У голой лампочки - она висела над заросшей плющом верандой - вились комары. Один из рыбаков отрыгнул, ощутил во рту кислый привкус вина и бросил псу объедки со своей тарелки. Крыса, что рылась среди выброшенного прибоем хлама, унюхала нечто новое, покрутила головой и углядела на валуне стопку прилежно сложенной одежды. Пожевав краешек накрахмаленного чепца, она вернулась к морю, а высоко в небе с едва слышным гулом, с едва заметными огнями пролетел "Боинг-707" компании ТАП рейсом на Рио-де-Жанейро. Когда огни "Боинга" исчезли в ночи, сестра Луиза, урожденная Сара Брантон, дочь полковника Джона Брантона и его жены Джин, беременная уже три месяца, ощутила: холод и усталость овладели ею настолько, что хотелось одного - забыться. Подняв руки над головой, она позволила себе погрузиться под воду. Но тут оказалось, что тело - этот великий предатель души - живет в постоянной вражде со смертью. В подводной тьме Сара поняла: тело вновь побеждает душу; руки и ноги словно сами по себе вынесли ее, захлебывавшуюся, на поверхность, забили по воде. Она отдышалась и еще долго помогала себе держаться на плаву медленными, слабыми движениями. Ричард Фарли сидел, вытянув ноги, прислонив каблуки к каменному порожку камина, где желтыми, голубыми и зелеными огоньками переливались старые сосновые шишки - потрескивали, разбрасывали искры. Когда он поднес к губам рюмку с бренди, оказалось, спиртное согрелось теплом рук. Ричард был сорокалетним мужчиной с темными волосами и глазами, загрубевшим смуглым лицом, почти неприятным, со следами жизненных неурядиц. Он носил голубую рубашку свободного покроя с заплатой на плече и без двух пуговиц. На его светлых военного образца брюках запеклись старые масляные и смоляные пятна. Словом, человек он был неприметный, знал об этом и давно с этим смирился. Он слышал, как Герман Рагге поднимается по лестнице, шум воды в ванной, а потом знакомые вздохи, с которыми заполнялся бачок старинного туалета виллы. Он отпил бренди, откинулся на спинку кресла и задремал, положив на колени руку с рюмкой. Вскоре его разбудил Герман, отняв эту рюмку. - Ты льешь на штаны. - Герман подошел к буфету, налил бренди себе, наполнил рюмку Ричарда. Вернулся, отдал ему выпивку и спросил: - Опять гости? - Похоже на то. - Фарли закурил. - Кому-то, видимо, вечно нужен от меня или приют, или поддержка, или милостыня. На ловца, как говорится, и зверь бежит. Или все от того, что я так и не научился отказывать даже дурным людям? Впрочем, на этот раз выбора не было. - Почему ты вызвал именно меня? Фарли оглядел Германа. Тот был крупным мужчиной с грубыми чертами лица, младше его лет на десять, с львиной гривой волос, большим, вечно смеющимся ртом. На такого можно положиться. По вечерам он играл на гитаре в оркестре отеля "Паломарес", а днем работал в саду - он владел несколькими гектарами оливковых и лимонных деревьев. Герман выучился в Берлине на врача, но всерьез медициной не занимался - из-за гитары и склонности к беззаботной жизни. Ричард и Герман любили друг друга и понимали с полуслова. - Чует мое сердце, она не захочет, чтобы я сообщал о ней властям. Позови я обычного доктора, и тому пришлось бы докладывать в полицию. К тому же Марсокс пригнал шаланду прямо к вилле, вот мы женщину сюда и принесли - а ты оказался под рукой. Врачу бы пришлось часа два ко мне добираться. Как она? - Я сделал ей укол успокоительного и растер губкой. Если она проспит целые сутки - ничего страшного. - Как может женщина в таком виде упасть с корабля незамеченной? Или ее столкнули? - Далеко ли от берега вы ее увидели? - Милях в двух - рыба только-только стала появляться. Герман снял с шеи стетоскоп, сунул его в карман пиджака и сказал: "Она могла и с берега приплыть - ее отлив вынес". - Не рановато ли еще купаться? Да в ночной рубашке! И почему она так коротко подстрижена? - Ее спроси, когда очнется. - Герман улыбнулся. - Она красивая женщина с хорошей фигурой. По-моему, ей нет еще и тридцати. Может, собиралась покончить с собой? - Если так, то вовремя передумала. Когда мы заметили ее, она кричала во все горло, а потом чуть не разорвала меня, когда я ее вытаскивал. Смотри, - Фарли распахнул рубашку, показал глубокие царапины на груди, - мне даже пришлось ударить ее, чтобы утихомирить, иначе нам бы ее не спасти. - Хочешь, замажу царапины йодом? - Нет, спасибо. Я уже смазал их чем-то из аптечки Холдернов, когда переодевался. - Ричард Фарли вздохнул. - Была минута, я подумал - все, нам обоим крышка, но тут подоспел Марсокс, втащил ее на шаланду, где она потеряла сознание и, - он вдруг улыбнулся, - лежала почти такая же голая, как те тунцы, что мы поймали. - Ладно, Ричард. - Герман встал. - Завтра вечером я к ней загляну. Но если понадоблюсь раньше - звони. - Спасибо, Герман. - Фарли проводил его до двери. - Она тебе что-нибудь сказала? - Нет. Хотя, по-моему, была в сознании, когда я делал укол. Видимо, она в шоке... а может, просто не хотела пока ни с кем разговаривать. Ну, до завтра. Фарли встал у двери, посмотрел, как Герман садится в машину. Зажглись фары. В их бледном свете оливы и олеандры казались подбитыми инеем. Автомобиль уехал, а Фарли еще немного постоял у порога. Прежде чем лечь спать, он заглянул к спасенной. Герман оставил дверь открытой, ночник - включенным. Женщина лежала лицом к стене, укрытая одеялом до самого подбородка, тяжело дышала. Плед Марсокса, который он всегда брал на рыбалку - в него они и завернули спасенную, - лежал на полу у занавешенного окна. Фарли поднял его, почувствовав, какой он тяжелый, мокрый. На крючке висела женская ночная рубашка из грубой белой ткани, в бледных пятнах замытой крови. Его крови. Когда он доплыл до женщины, она вцепилась в него как дикая кошка, царапалась и рвалась, и они вместе ушли под воду... Он покинул комнату, прихватив и плед, и рубашку, дверь не закрыл, ночник не выключил. Зашел в ванную, включил электрический полотенцесушитель, повесил на него мокрое. Дверь своей спальни он тоже не закрыл, чтобы услышать, если женщина проснется, попросит помощи, хотя и сомневался, что так может случиться. Герман дал ей явно сильнодействующее лекарство. Фарли переоделся в пижаму и через десять минут уже спал. На другое утро он встал спозаранку. Женщина спала по-прежнему, даже на другой бок не перевернулась. Пока он варил кофе и жарил тосты, приехала Мария, старая экономка и горничная Холдернов. Он сказал ей, что одну из комнат занимает гостья, которая не желает, чтобы ее беспокоили. Горничная не удивилась и тогда, когда он уточнил, что гостья - молодая женщина. Когда чета Холдернов уезжала в Англию, Ричард часто присматривал за виллой, и Мария уже убедилась - там, где Ричард Фарли, ничего предосудительного быть не может. Ближе к полудню - Мария уже собиралась уходить - во дворе послышался шум мотоцикла Марсокса, а потом его громкий разговор с горничной - та была глуховата. Марсокс вместе со старушкой-матерью заправлял рыбным рестораном, а по веснам садился в шаланду и отправлялся за тунцом. Он вошел в дом, Фарли протянул ему стакан вина. Марсоксу перевалило за шестьдесят, и хотя на вид он был сухой, как осокорь, и костлявый, он обладал нежной душой, прекрасным певческим голосом - но так и не женился, предпочитая, к вящему сожалению матери (ей очень хотелось понянчить внуков), полную свободу. - Спит как убитая, - сказал Фарли. - Был Герман, сделал ей укол. Всяконькую рыбу случалось нам ловить, но такую - никогда. - Красивая рыбка. Да, вот что. Я еду в Фаро. Там тебе ничего не нужно? - Нет, спасибо. - Касательно нее ты еще ничего не сделал? В полицию, к примеру, не сообщил? - Нет. - И правильно. Посмотрим, что она сама скажет. Если сделаешь что-нибудь для женщины без ее ведома, обязательно ошибешься. Как только Марсокс и Мария - когда хозяева уезжали, она работала всего полдня, - ушли, он поднялся на второй этаж. Женщина все еще спала, хотя перевернулась на другой бок, лицом к окну, так что из-под одеяла виднелись рука, плечо и отчасти грудь. На подбородке, там, куда он ударил ее, чтобы утихомирить, проклюнулся синяк. Прикрывая наготу спасенной одеялом, Ричард решил подобрать для нее одну из ночных рубашек Элен Холдерн. А когда проснется, предложить ей воспользоваться и другой одеждой Элен - они одного сложения, и Элен, если бы жила на вилле, не стала бы возражать. А раз так, он пошел в спальню Холдернов, разыскал там халат и шлепанцы и оставил их у постели спящей. Если женщина проснется, а его поблизости не окажется, у нее будет чем прикрыться. Съев на завтрак котлету из тунца и выпив стакан вина, Ричард направился к бассейну. В его договоренность с Холдернами входило покрасить бассейн и ставни. Такая жизнь ему нравилась. Приятно было сделать что-нибудь своими руками, а потом отойти, полюбоваться результатами. Когда в ворота виллы въехала машина Германа, Фарли уже ушел в работу с головой, насвистывал от удовольствия. Герман уселся на край бассейна и заметил: "Почему бы тебе не пойти в маляры? - Но тут же перешел к делу: - Ну, как она?" - Завтрак проспала без задних ног. - Пойду взгляну. Я приехал сейчас, потому что вечером у меня репетиция в "Паломарес". На следующей неделе ресторан вновь откроется. Он пошел в дом и очень быстро вернулся, сказал: "Она еще спит, но укол уже не действует. Пульс у нее нормальный. Скоро она запросит еды и внимания. Завтра я заеду снова, узнаю, как дела". - Какие дела? - Ну, что с ней произошло. Кто она и как очутилась в море. А ты разве не хочешь узнать? - Пожалуй, нет. Вряд ли это такая уж приятная повесть, верно? А я люблю истории веселые. Герман рассмеялся, покачал головой, кинул в друга сосновой шишкой и уехал. А Фарли, насвистывая, вернулся к работе. Из трещины в стене бассейна выскочила красивая бронзовая ящерка и уставилась на него глазами-бусинками. Ласточки летали над самой головой. Перекликнулись два Удода, и первый в этом году пчелоед уселся на столб с телефонными проводами к вилле. Бабочки отдыхали на плюще, подставив крылышки солнцу. Фарли хотел прочесть "Отче наш", но вспомнил только первую строку. Когда Сара Брантон проснулась, сквозь балконную дверь в комнату струились лучи предзакатного солнца. На улице кто-то насвистывал старую английскую песню. Много лет прошло с тех пор, когда Сара слышала эту мелодию в последний раз, и вот теперь лежала, смакуя звуки, знаменовавшие возвращение к жизни. Несмотря на потрясение, Сара все помнила прекрасно. Итак, она решила утопиться, но тело предало ее... Сестра Луиза погибла... Сара Брантон выжила. Но сегодняшняя Сара Брантон была совсем не той, что окончила монастырскую школу, прошла годы послушничества и наконец дала обет. И лишь время покажет, кто и что она теперь. С познанием самой себя спешить не стоит. Какой-то мужчина бросился в море, превозмог ее страх и спас. Она родилась вновь, и в ней начали потихоньку расти счастье и благодарность, причину которых искать не хотелось, дабы не испортить их. На этот раз она изберет жизненный путь сама... не даст другим играть собой... словно куклой, безвольной и безжизненной, пока не дернут за ниточки. Она встала с постели и впервые за много лет взглянула на себя обнаженную в большом зеркале. Без смущения и чувства, будто нарушаешь какой-то запрет, осмотрела она себя и вспомнила времена, когда была загорелой от частых солнечных ванн. Сара провела рукой по животу, который пока еще не выказывал никаких признаков полноты, прикасалась к себе без стыда, зная - это лишь начало той свободы, для которой она возродилась. Надевая халат, Сара покачнулась от внезапного головокружения и даже присела на край постели, чтобы прийти в себя. Потом сунула ноги в шлепанцы и вышла на маленький балкон. Ее встретило теплое солнце и запах смолы в воздухе, который она глубоко вдохнула. Несколько воробьев затеяли драку из-за пригоршни хлебных крошек - их кто-то выбросил на крошечную лужайку, обрамленную лимонными деревьями, чьи плоды солнечными зайчиками сверкали в темно-зеленой листве. Справа был небольшой миндальный сад, давно отцветший, а за ним между высокими соснами виднелось море. Сара вздрогнула, вспомнив ужас, овладевший ею, когда она тонула, отвернулась от моря, посмотрела направо и увидела мужчину - он стоял на дне осушенного бассейна, красил стену и, словно приветствуя Сару, засвистел вновь. Она хотела было вернуться в спальню, но остановилась - мужчина поднял голову, заметил ее. Он приветливо помахал Саре, вылез из бассейна, подошел к балкону и спросил на португальском: "Как себя чувствуете?" Как другие замечали в произношении Сары, так и она заметила, что это не родной для него язык, но ответила на нем же: "Хорошо, спасибо". Потом, вспомнив пронизанные ужасом мгновения в море, и мужчину, бросившегося к ней на выручку, стушевалась, смущенно рассмеялась и заметила: "У вас лицо в голубой краске". Он тронул щеку кончиками пальцев, осмотрел их, сказал: "Верно" - на сей раз по-английски, и его смуглое некрасивое лицо расплылось в широкой улыбке. - Это вы меня спасли, да? - спросила Сара. - Я. Меня зовут Ричард Фарли. Есть хотите? - Ну... да. Пожалуй. Сказать по правде, сейчас я ни в чем не уверена. - И не стоит ничего торопиться выяснять. Поедите у себя или спуститесь в столовую? - Я бы рада спуститься, да мне надеть нечего. - Пустяки. Зайдите во вторую дверь справа по коридору. Там стоит большой гардероб, где всего полно. Выбирайте на свой вкус. Вы сложены так же, как и Элен. - Элен? - Элен Холдерн. Она с мужем уехала в Англию. Я просто присматриваю за виллой. Элен не возразит, если вы наденете ее платье. Пойду, сварганю что-нибудь поесть. - Он помолчал немного, потом улыбнулся - сочувственно, ободряюще. - Да, попали вы в историю с географией... Но торопиться не будем. Разберемся во всем не спеша. Однако, что бы ни случилось, знайте - здесь вы в безопасности. Он опустил голову и прошел в дом. Тронутая его добротой, Сара осталась на балконе, глубоко вдыхала теплый, пахнувший цветами и смолою воздух, и вдруг закрыла глаза, пытаясь побороть подступавшие слезы. "Вторая дверь справа по коридору" вела в главную спальню - просторную и изысканную, с отдельной ванной. Пол был выложен бледно-розовой плиткой и устлан голубыми паласами. Тех же цветов были покрывала на двуспальных кроватях и длинные оконные занавеси. Хозяйничала здесь явно женщина - в недвижном воздухе витал легкий запах духов, на туалетном столике стояла косметичка в серебряной оправе, хрустальные пузырьки и флаконы выстроились рядком, сверкали в солнечных лучах. Саре вспомнились - смутно - неухоженный туалетный столик матери и - яснее - собственная крошечная спальня-келья в монастыре, мрачная и голая. Сара взяла гребень с серебряной рукоятью, провела им по коротким волосам и усмехнулась - он был ей пока ни к чему. Ну что ж, время все изменит, а времени у нее вдоволь, и нет нужды решать незамедлительно, как его провести. Пока что она свободна от обязательств, ей ранее навязанных. Одежду Сара выбрала со спокойствием, ее удивившим - ведь после восьми лет в монастырском облачении свобода носить, что хочешь, должна была показаться ей в диковинку. Она остановилась на безыскусном голубом платье из плотного хлопка с высоким воротником и юбкой, кончавшейся гораздо ниже колен. В ящике туалетного столика отыскался бюстгальтер, у которого пришлось удлинить бретельки, чтобы он удерживал ее полную грудь, так смущавшую Сару - она вспомнила об этом и улыбнулась - в школе. В том же ящике лежали коричневые колготки, белые трусики и крохотная шелковая комбинация. На дне гардероба рядком стояли туфли, но они были маловаты, поэтому она выбрала босоножки без пятки. Сара, не торопясь, оделась, и с каждой секундой нежданной жизни, что разворачивалась перед ней и захватывала, она все отчетливей осознавала, насколько не похожа стала на ту Сару Брантон или сестру Луизу, каких знала раньше, и что теперь собственная судьба в ее власти. Через зеркало туалетного столика был перекинут большой квадратный кусок белого шелка с голубыми разводами. Сара свернула его и повязала голову словно платком, скрыла коротко остриженные волосы. Потом, глянув в зеркало, увидела там незнакомку с синяком на подбородке - туда ее ударили, чтобы вывести из шока, - вспомнила об ужасах прошлой ночи и ощутила, как силы вновь покидают ее, как начинает кружиться голова. Сара присела на пуфик, обхватила голову и не нашла сил перебороть дрожь во всем теле, не смогла ничего с собой поделать, пока холодная страсть не иссякла сама собой. Неизвестно, сколько просидела бы она так, если бы на плечо ей не опустилась рука Ричарда и он бы не произнес умиротворяюще: "Ничего страшного... Это запоздалый шок. Думается, все уже позади, а он тут как тут. И со мной такое бывало. Потерпите немного, все пройдет". Сквозь умирающий водоворот ощущений Сара услышала, как Ричард стучал каблуками, спускаясь по лестнице. Потом вернулся и поднял ей голову, взяв за подбородок. Хотя слезы застилали глаза, она разглядела, что лицо у него по-прежнему в краске; некрасивое, смуглое ободряющее лицо, полное теплоты и сочувствия. В эту минуту Сара поняла, сколь многим обязана Ричарду и должна отблагодарить его, какую бы высокую цену ни запросил он или тайно ни назначила самой себе она. Он вложил в ее руку рюмку и сказал: "Вот, выпейте". Сара, не отводя взгляда от Ричарда, - ей не хотелось ни на миг разлучаться с сочувствием, написанным на его лице, - покачала головой, объяснила: "Не могу. Это же бренди!" Ричард вдруг сильно встряхнул ее за плечо и воскликнул: "Выпейте - или я силком волью!.. " Вот тогда она и улыбнулась ему - едва заметно, - сморгнула туманившие взгляд слезы, поняла: тот, кому она обязана жизнью, наконец-то попросил что-то для него сделать, и отказать невозможно. Ни сейчас, ни потом, чего бы он ни потребовал. Сара поднесла рюмку к губам и выпила, выпила большими глотками, превозмогая отвращение к жгучему вкусу спиртного, выпила с благодарностью - тайно она уже отдала себя в руки Ричарда Фарли, решила служить ему и ничего не просить взамен, кроме возможности благодарить за спасение. И неважно, кто послал ей его - Бог или дьявол. Фарли вдруг улыбнулся и сказал: "Вот молодчина. Выпила до самого донышка. Теперь вам надо перекусить и рассказать мне все по порядку". Он поставил ее на ноги, отступил на несколько шагов, вновь расплылся в неожиданной и какой-то пугающей улыбке, заметил: "Вот что я вам скажу - в этом платье вы смотритесь гораздо лучше Элен Холдерн". У противоположной от бассейна стороны дома был внутренний дворик, увитый плющом. Сара сидела за стеклянным столиком, около суетился Фарли, весело болтал, а чтобы не смущать ее, прямых вопросов о случившемся избегал. Придет час, и она ответит на них сама, а пока он обволакивал Сару утешительной теплотой и заботой, ласкал слух добрыми словами, стараясь рассеять ее беспокойство. Готовил он хорошо, делал все аккуратно, двигался на удивление проворно, что совсем не вязалось с ним - коренастым и нескладным. Руки у него были большие, короткопалые, но расторопные и ловкие. Когда он подавал Саре очередное блюдо, его карие с зелеными крапинками глаза встречались с ее взглядом и в уголках рта появлялась ободряющая улыбка. Ричард принес молодой салат, зеленый перец и омлет с сыром, которые она уписывала за обе щеки. Удивляясь самой себе, Сара без стеснения взяла стакан, который он наполнил белым вином. - Вы прекрасно готовите и очень добры ко мне, - наконец сказала она. Польщенный, Ричард пожал плечами и ответил: - Стряпня - это профессиональное. Я содержал небольшой ресторан здесь, на побережье. Но прогорел: мало уметь готовить, нужно быть еще и хорошим управляющим, а я человек не деловой. Что же касается доброты... так у меня бывали беды, и цену дружеской помощи, совета я знаю. Однако вы ешьте, пейте, никуда не спешите, а я пойду приберусь в бассейне. Если понадоблюсь - позвоните. - Он кивнул на бронзовый колокольчик на столе. - И еще... - Он помолчал, поскреб подбородок заскорузлой смуглой рукой, - мне подумалось, а вдруг есть кто-то... словом, тот, кто должен знать, что вы живы и здоровы, и не беспокоиться. Сара опустила глаза, чтобы не выказать, как тронула ее забота Ричарда, провела пальцем по прохладному стакану с вином. - Нет, - тихо произнесла она. - Пока, во всяком случае. Спасибо. - Нет так нет. Ешьте, омлет остывает. Сара взглянула на Ричарда, наградила его мимолетной улыбкой, но слов не нашла, хотя, когда он перед уходом подмигнул, поняла - вольно или невольно он сочувствует ей. Она слушала, как он насвистывает, прибирая в бассейне, ела и пила, изумляясь спокойствию, постепенно заполнявшему ее. В монастыре Сара была, как и остальные, отверженной, там любили и славили только Иисуса Христа. И когда Ричард, чужой человек, дружески подмигнул ей, то почудилось, будто птицы вдруг запели средь зимы... добрый, совсем не красивый, зато твердо стоящий на ногах мужчина возвращал ее к мирской красоте, впервые за много лет разбудил в ней чувство собственного достоинства, подсказал, что она женщина и жаждет принять новую веру... веру в богатство мира, от которого отвернулась, как ей казалось, навсегда. Его долго не было. А вернулся он в светло-голубом джинсовом костюме и белой кашемировой водолазке. Со щек исчезла краска, мокрые волосы блестели - Ричард принял душ. Сара слышала, как он напевал под струями воды. Ричард собрал посуду, отнес на кухню, возвратился и сказал: "Солнце скоро сядет. Пойдемте в дом. Я затопил камин". Сара встала, он задвинул за нею стул, взял под руку и провел в гостиную, усадил у огня. Сам расположился в кресле напротив и, молча глядя на Сару, набил трубку. Не заговорил и закурив - просто сидел, смотрел на отблески пламени, плясавшие на ее лице. Потом кашлянул, повел плечами, потянулся вперед и произнес: "Я тут подумал, а вдруг вам не хочется мне ничего рассказывать. Если так, я не настаиваю. Не хотите - не надо. Я одолжу вам одежду и деньги, если надо, закажу машину и отпущу с миром. В общем, так: вы не должны мне ничего, кроме, - тут он улыбнулся, - вежливого "спасибо" за то, что я оказался в нужное время в нужном месте и вытащил вас из воды. Словом, все в ваших руках". Сара замотала головой: "Нет, нет! Я обязана вам жизнью и ничего не утаю... а еще, если можно, мне бы хотелось пожить здесь немного. Видите ли... я только что вернулась в мир, мне посчастливилось встретить вас - человека, насколько я понимаю, доброго, и тут так хорошо, а... " - Она осеклась, не находя слов, в уголках глаз набухли слезы. Он негромко рассмеялся и подхватил: "... а вдобавок вы прилично готовите омлет!.. Но вы ни о чем не печальтесь, пожалуйста, и, если хотите, можете, конечно, остаться. Вот, возьмите". - Он вынул из нагрудного кармана чистый носовой платок. Сара промокнула уголки глаз. Хотела вернуть платок, но Ричард отрицательно покачал головой. Мокрая прядь упала ему на лоб, и Сара вдруг представила его мальчишкой, юношей с копной непослушных волос, вновь осознала - на этот раз с обожанием, - что никогда бы не рассталась с ним, что встреча их не случайна. Он получит от нее все, что захочет, его мечты станут ее мечтами, она поможет ему воплотить их. Мало того, она понимала, - это не минутное ослепление, чтобы утешиться. Неважно, кто подстроил так, что Сара оказалась рядом с Ричардом, важно, что она безоговорочно верит - это не случайно. Она оторвалась от спинки кресла, собралась с духом и начала: "Я была монахиней... целых восемь лет. Утопиться хотела от стыда - уже три месяца, как я беременна. Но в решающий миг отступила. Захотела жить - и вы вернули меня в мир". Он ничего не ответил. Лишь бесстрастно посмотрел на Сару. Потом не спеша отложил трубку и подошел к сосновому буфету. Сара услышала, как зазвенели рюмки и полилось спиртное. Он вернулся, грея в руке рюмку бренди, встал у кресла Сары, улыбнулся и сказал: "Как же это я сразу не догадался? Так вот почему у вас такие короткие волосы! Я думал, вы бежали из тюрьмы, но так сейчас женщин, по-моему, не стригут даже здесь, в Португалии. А вы, оказывается, монахиня... мне это и в голову не приходило. Как вас зовут?" - Я была сестрой Луизой, а теперь - Сара Брантон. - "Сара" мне нравится больше. Вы англичанка или ирландка? - Мой отец англичанин. Мать была ирландкой. - Кажется, я где-то слышал вашу фамилию. - Он вновь сел и вновь улыбнулся. - Ну вот, главное выяснили. Насчет ребенка вы уверены? - У меня трижды не было месячных. - Ваша мать умерла? - Да, - теперь отвечалось легко. - А отец, значит, жив. Монастырь вы известили? - Отправила настоятельнице письмо, где рассказала, что собралась делать. А для отца меня давно уже нет в живых. Мало того, он разошелся с матерью, когда я была еще ребенком. У меня есть в Португалии тетя, но она почти все время проводит в Америке. Так что здесь я совсем одна. - А тот мужчина? Отец ребенка? - Забудем о нем. Во всем виновата лишь я сама. Он - доктор в маленьком госпитале, опекающем монастырь. Иногда просто не верится, что это и в самом деле произошло. Кажется, будто приснилось. - Почему бы и нет? Так или иначе, я попрошу Германа осмотреть вас. Он знает толк в медицине. - Какого Германа? - Моего друга врача. Это он уложил вас в постель и сделал укол, от которого вы так долго спали. - Ричард помолчал немного, покусывая уголок нижней губы, и спросил: - А если бы не беременность, вы остались бы в монастыре? - Не знаю. - По-моему, тот, кто говорит "не знаю", прекрасно все знает, просто признаваться не желает. - Он покачал головой. - Вы ведь и раньше хотели убежать оттуда, верно? - Да, хотела, но покончить с собой решила из-за беременности. - Знаете, что я думаю? - заявил он с широкой улыбкой. - Вы просто опустили руки и поплыли по течению. Уверен: топиться - это не для вас. Сара неуверенно улыбнулась и застыла, пытаясь сдержать чувства, нахлынувшие в ответ на грубоватые, но такие добрые и естественные слова Ричарда, а потом произнесла: "Как вы хорошо все объяснили... поставили на место. Не могу даже выразить, как меня это утешает". - И не пытайтесь. - Он встал и подошел к магнитоле на книжной полке, бросил через плечо: - Вы отдыхайте, а я пойду, запру на ночь коз и кур. Щелкнула кнопка воспроизведения. Воздух комнаты мягко тронула музыка. Сара откинулась на спинку кресла, закрыла глаза, отдалась ласкам скрипок и от всего сердца поблагодарила судьбу за то, что к жизни ее возвращает еще и один из любимых концертов Шуберта. В то же самое время у себя дома в Челтнеме Арнолд Гедди, старший совладелец нотариальной конторы "Гедди, Парсонз и Рэнк", стоял у окна, смотрел, как по вечернему бульвару нескончаемым потоком движутся люди, а легкий апрельский дождик наводит блеск на молодую листву. Гедди вздохнул от внезапной грусти... сорок лет он стряпчий, и все время люди, люди и их заботы. Нет у него в работе истинного творчества, как, скажем, у художника, когда тот берет палитру и кисть и переносит на холст цвета, что виднеются за окном. Он невесело усмехнулся, сознавая, что подпадает под власть чуждой ему сентиментальности. Он был невысок, с брюшком и залысинами, гладким бледным лицом и паутиной вен на скулах - лицом, которому он без труда придавал холодно-равнодушное выражение, чтобы скрыть свои мысли. На столе зазвонил телефон. Гедди протянул руку за спину, снял трубку. - Слушаю. - Мистер Гедди, на проводе международная, звонят из Португалии. Хотят сначала узнать, согласны ли вы оплатить разговор. Это отец Доминик из монастыря в Лагуше. Арнолд ответил не сразу, хотя и не удивился - отца Доминика он знал прекрасно, правда, не виделся с ним уже много лет. Наконец сказал: "Хорошо, соединяйте". Вскоре в трубке послышался голос священника. Разговор длился минут пять. Потом Гедди попросил секретаршу позвонить полковнику Брантону и узнать, не примет ли он его сегодня вечером. Вскоре секретарша сообщила, что Брантон уехал в Уэльс и вернется только завтра. Положив трубку, мистер Гедди пожал плечами. Ну и пусть. Дело не спешное, подождет и до завтра, и до следующего месяца. Узнав, что его беременная дочь утопилась, полковник и глазом не моргнет. Но есть другие, кого это, наоборот, очень заинтересует. Гедди снял трубку с другого телефона - прямой связи с городом - и набрал лондонский номер. Ожидая ответа, он вздохнул, вспомнив Сару - светловолосую застенчивую девушку, а потом ее мать - страстную, как огонь, подвижную, как ртуть... да и бесшабашную - она жаждала получить от жизни все и ничем ради этого не гнушалась. ГЛАВА ВТОРАЯ Хотя ночами было еще холодно, Сара легла спать, приоткрыв окно и раздвинув шторы. Она глядела на звезды, на темные очертания пробкового дуба на фоне неба, и у нее становилось как никогда спокойно на душе, страхи исчезали. Жизнь, понимала Сара, со временем наладится. Ведь ничто не случилось просто так. Все, с той самой минуты, как Сара ушла из монастыр