за скучный час, который придется провести с его светлостью. "Стоит им однажды воспользоваться тобой, - размышлял Гедди, криво усмехаясь, - как они решают, что ты у них на крючке и побежишь бегом, едва они поманят тебя пальцем". Впрочем, последние десять лет они беспокоили его не часто и не сильно. Беллмастер, как и сам Гедди, с ними почти не сотрудничал, но в сетях у них оставался. Только смерть могла освободить от гнета Клетки. Повернув за угол, он натолкнулся на арабчонка - тот с улюлюканьем катил пылесос (без сомнения, выпрошенный у горничной), преследовал девочку - она со смехом бежала впереди, катила игрушечную тележку. Едва Гедди дал детям дорогу, как из ближнего номера выбежала женщина, одетая по-арабски, и закричала на них. "Призраки имперского прошлого, - подумал Гедди, - верно, уже перестали бродить по здешним коридорам: их глаза туманят слезы по крушению великого государства". Слабо уловимый пикантный запах кускуса витал в воздухе. Впервые Гедди отведал это африканское блюдо, приготовляемое из крупы на пару мясного бульона, в Тунисе - он был тогда молодым и довольным жизнью капитаном артиллерии: война позволила ему вырваться из нотариальной конторы отца. В тот самый день Беллмастер - пока еще не лично - и вошел в его жизнь - Гедди перевели в разведотдел. Арнолд познакомился с аристократом после войны, когда понадобилось уладить дело с брачным контрактом Брантона. Его выбрали явно не случайно. Сор нельзя было выносить из избы. На двери нужного ему номера висела табличка: "Не беспокоить". Гедди постучал, открыл Беллмастер, приветствовал его крепким рукопожатием, изумленным взглядом и словами: "Мой дорогой Гедди, как я рад вас видеть". Дверь захлопнулась, табличка так и осталась висеть на ручке. Если судить по гостиной, куда попал Арнолд, могло показаться, будто в номере вообще никто не живет, не говоря уж о таком аристократе, как Беллмастер. Однако на буфете стоял поднос с виски, рюмками и - Гедди не удивился, вспомнив, что у старика отличная память, - двумя бутылками его любимой минеральной воды "Перрье". В Клетке вас всегда стремились очаровать, сыграть на маленьких слабостях, однако не кичились этим. Беллмастер наполнил две рюмки и сел напротив Гедди, по другую сторону низкого стола. Он был крупный мужчина, хорошо сохранившийся для своих шестидесяти с лишним лет, в однобортном костюме с платиновой часовой цепочкой, белая рубашка девственным снегом сияла на его груди. Годы посеребрили волосы, но реже их не сделали - словом, перед Гедди сидел человек значительный, с большими притязаниями, исполнить которые были призваны острый ум и обширные знания. Раньше Гедди понимал, чего хочет Беллмастер. Теперь же только догадывался. Они выпили, и аристократ заговорил: "Хорошо, что вы заглянули. Я получил вашу записку и решил, нам стоит побеседовать. - Он улыбнулся, как хороший актер на сцене. - Ради прошлого. Не вашего, а моего и других заинтересованных людей. Милая леди Джин - даже из могилы она заставляет нас плясать под ее дудку. А теперь расскажите о Саре". Гедди скрупулезно, не давая волю воображению, сообщил все, что знал. Он был достаточно осведомлен о личной и деловой (особенно деловой) связи ее матери с Беллмастером, иначе его не пригласили бы оформить брачный контракт Брантона. Выслушав Арнолда, Беллмастер спросил: "И никто не знает, где она сейчас?" - Нет. Думаю, Сара все еще в Португалии. - А как насчет ребенка? Что об этом думаете вы? - Только то, что сказано в ее письме. - Забеременеть в монастыре?! Как она умудрилась? Похоже на роман из жизни средневековья. Впрочем, дочери леди Джин по плечу и это. - Но вас, по-моему, беспокоит другое. - За что вы мне всегда нравились, - Беллмастер вновь улыбнулся, - так это за способность надавить на собеседника. Да, меня беспокоит другое. У Сары в Португалии есть тетка, верно? Не ей ли принадлежит вилла Лобита? - Ей. - Боже, а ведь у меня немало связано с этой виллой - и плохого, и хорошего... словом, всякого. Однако имя тетки я забыл. - Она вышла замуж за американца, но вскоре овдовела. Ее зовут миссис Ринджел Фейнз. Богата. Много путешествует. К ее делам я никакого отношения не имею. Знаю только, что вилла завещана Саре матерью. А Сара, уходя в монастырь, отказалась от нее, как и от остального имущества. - Если она хоть немного похожа на мать, то начнет требовать ее обратно, - с улыбкой заметил Беллмастер. - Как вы считаете, не поехала ли она туда? - Не знаю. - Я не спрашиваю, что вы знаете и что - нет, - нахмурился Беллмастер. - Я интересуюсь, как вы считаете. В этих словах, в интонации заключалась угроза. Гедди распознал ее и пожал плечами: - За Сарой кто-то присматривает. Она ясно сказала об этом в письме. А считаю я вот что: она пойдет дорожкой матери. Научится, как кошка, падать только на лапы. Да, я думаю, за неимением лучшего Сара поедет к тетке. Лорд Беллмастер не спеша погладил ладонью подбородок и улыбнулся с почти ребяческим восторгом. "Да, да, Гедди, - вздохнул он, - знайте, все осталось по-прежнему. Вы, я вижу, ждете, когда я в этом признаюсь, но прямо спросить не решаетесь. Ведь брачный контракт обсуждался при вас, вы слышали, что сказала леди Джин". - Прекрасно помню. Она была в полном смятении. Забеременев от вас, она, естественно или самонадеянно, считала, что вы на ней женитесь и сделаете ее леди Беллмастер. И капитан Брантон показался довольно дешевой заменой. - Вы рассказали не все. - Не хотел вас смущать. Лорд Беллмастер расхохотался, налил виски только себе, чему Арнолд не удивился - он бы все равно отказался, о чем его светлость знал, а потому не стал тратить время на пустые церемонии. - Продолжайте, - сказал Беллмастер, - давайте проверим вашу память. Вернее, посмотрим, такая же она цепкая, как раньше, или нет. Сами вы этого не сделаете. Вы же человек маленький, скромный. Гедди улыбнулся, услышав перефразированное высказывание своего любимого Льюиса Кэрролла, и, прекрасно понимая, что хочет услышать Беллмастер, ответил: "Леди Джин закатила одну из своих знаменитых сцен. Живописать, как взыграла ее ирландская кровь, сложно да и не стоит, милорд. Короче говоря, леди Джин заявила, что выйдет за Брантона на условиях брачного контракта, но вы... но вы по-прежнему можете располагать ею как в профессиональных, так и в личных целях... " - И выражения не выбирала. Спасибо, что вы их смягчили. -... однако при первом удобном случае, - продолжил Гедди, - она уничтожит вас и внесет сумятицу... - он помолчал, по старой привычке подбирая обтекаемые слова, хотя знал - разговор не подслушивается - ... внесет сумятицу там, где это наиболее опасно, в частности, в дела, связанные с внешней политикой. Но я уверен, милорд, вы послали за мной совсем не для того, чтобы освежить вашу память и заодно проверить мою. Лорд Беллмастер молчал, помешивая виски в рюмке кончиком длинного смуглого указательного пальца. Он посмотрел на возрожденные пузырьки газа от минеральной воды, вынул из кармана плоский золотой портсигар, задумчиво постучал им по подбородку, наконец достал сигарету и закурил. Гедди терпеливо ждал. Через окно невнятно донесся звон мусорных бачков, приглушенные голоса мусорщиков-кокни. Внезапно Беллмастер произнес: "Она не блефовала никогда. А случай шантажировать, сказать по правде, предоставил я ей. Через много-много лет. Но не будем об этом. Она умерла скоропостижно, вскоре после нашего разрыва. Естественно, в Клетке кое-что предприняли, дабы обезопасить себя. Все ее вещи перетрясли. Она тогда жила - если это можно назвать жизнью - в Португалии. Помните, вы еще любезно позволили нам ознакомиться с ее завещанием и личными бумагами?" - Я поступился профессиональной этикой, что было сделано, говоря вашими словами, в государственных интересах. - А как еще я мог сказать? - неожиданно Беллмастер заговорил жестко, сварливо. "Что за бес в нем проснулся? - подумал Гедди, - Забияка и драчун, вечно скрывавшийся под напускным равнодушием? Нет, скорее всего заговорило опасение за собственную репутацию и безграничное самолюбие". - Леди Джин была дьявольски хитра, - продолжал Беллмастер. - Она прекрасно понимала, что мы перероем все ее бумаги. Во всяком случае сразу после ее смерти. Как вы думаете, кто сильнее всего толкал - именно толкал - Сару в религию? Гедди притворился, что размышляет над вопросом, хотя ответ знал прекрасно. На самом деле он анализировал все оттенки беседы с аристократом. Хотя с тайным миром Беллмастера Арнолд был почти не связан, он не мог не признать, что восхищался им, и потому давно научился заглядывать "под" и даже "за" всякого вопроса, чтобы понять, какой подспудный смысл придает ему собеседник - ведь стряпчий знал: если люди Клетки вдруг начинают интересоваться очевидным - это ловушка. - По-моему, - ответил он наконец, - Сару толкали с двух сторон. Брантон не хотел тратить на нее время, и, когда разошелся с леди Джин, она оставалась или у матери, или с теткой. Леди Джин, видимо, все-таки любила по-своему дочь, - но тоже возиться с ней не хотела. В краткие каникулы она баловала Сару как могла, была ей истинным другом. Думаю, леди Джин - без всякой задней мысли, что выплыла бы после ее смерти, безвременной или, наоборот, долгожданной, - повлияла на дочь. Ведь она обладала романтическим характером. Возможно, ей хотелось, чтобы дочь - назло вам, милорд, - жила праведной жизнью. - К черту "назло", Гедди. Вы же понимаете, куда я клоню. Девчонка сбежала. А я так и слышу, как Джин говорит ей: "Если поймешь, что тебе там невыносимо, не отчаивайся. Уходи оттуда. И о тебе позаботятся. Стоит только... " Что же именно? - Понятия не имею, милорд. - А у вас самих ничего для Сары нет? Скажем, ключа от ячейки в банке или документов? Возможно, вам передали что-нибудь для нее уже после смерти Джин? - Ничего. И, сказать по правде, я даже леди Джин не считаю хитрой и предусмотрительной настолько, чтобы припрятать нечто для дочери на случай, если та решит покинуть монастырь, и предупредить об этом еще до того, как ту постригли в монахини. - Пожалуй, вы правы. По крайней мере, хочется верить. А как насчет полковника Брантона? - Если у него и есть нечто такое, разве он может вам помешать? - Ни в коем случае. Убрать его труда не составляет. - Вот именно, милорд. И учтите - последнюю фразу я не слышал. - Отлично. - Беллмастер встал. - Мы со своей стороны сделаем все, чтобы разыскать девчонку. Но если и вы что-нибудь о ней услышите - дайте мне знать. Да, вот еще что. Я не хотел тащить вас сюда через полстраны, но, надеюсь, вы успеете хорошенько развлечься на Кадоган-сквер до отхода вашего поезда? Не высказав удивления, - а Гедди все-таки не ожидал, что Клетка до сих пор следит за ним, - он парировал: "Мои визиты в Лондон всегда заканчиваются приятно, милорд". Гедди ушел, а лорд Беллмастер Конарейский в раздумье опустился в кресло и не спеша допил виски. Немного поразмышлял о Гедди. Когда он, Беллмастер, был связан с Клеткой теснее, он пользовался молодым Гедди вовсю. Одному Богу известно, кто первым разглядел его ограниченные, но полезные способности, а всего через несколько месяцев Арнолда подчинили Клетке полностью, прибегнув к старому как мир способу. Из него сделали мишень, привлекли внимание противников, и те приставили к нему ту женщину - Беллмастер даже имя ее не забыл - Франчину Пави. Завязался короткий военный роман, один из уик-эндов люди Клетки заставили Гедди провести в Почитано, где он в ночь с субботы на воскресенье должен был опоить Франчину снотворным якобы для того, чтобы выписать из ее записной книжки все адреса и телефоны, хотя в Клетке их давно уже знали. Ведомство решило, что чрезмерно церемониться с Франчиной не стоит, ее нужно без обиняков убрать - она служила двум господам. Если бы это не сделала Клетка, мисс Пави рано или поздно уничтожила бы другая сторона. Словом, усилиями ничего не подозревавшего Гедди она умерла во сне - в снотворное был добавлен яд, - и через четверть часа после все объяснившего телефонного звонка Арнолда на горной дороге в Амальфи подобрал автомобиль. Тогда Беллмастер находился в Лондоне и еще не знал его лично. В донесении на Гедди говорилось: "Реакция девять десятых". Это означало, что Гедди выказал лишь верхушку айсберга своих чувств. В его личном деле значилось: "Для полевых условий неприемлем. Предложение: работа в Лондоне, а потом переквалификация". Что в переводе с тарабарского означало: "Дайте ему дело, более подходящее его способностям и уровню мышления". Итак, Гедди отозвали в Лондон, познакомили с Беллмастером и заняли серьезной работой. Словом, в том, что впоследствии для заключения брачного контракта Брантона Беллмастер воспользовался услугами именно Гедди, не было ничего удивительного. К тому же он понравился и Джин, вызвал у нее доверие с первого взгляда. "Милая Джин, - подумал Беллмастер и горестно улыбнулся, - ведь ты способна на все". Только слабоумный сбросил бы ее со счетов сейчас, когда Беллмастера собирались назначить или послом в США, или вице-президентом комиссии Европейского Экономического Сообщества, а значит, со временем он стал бы ее президентом просто по ротации. Ведь самолюбие толкало Беллмастера именно к власти, к высокому чину. Денег у него хватало всегда. Он позвонил привратнику - оказалось, такси уже ждет - и спустился в вестибюль. Отпустив машину у Мэлла, он пересек Сент-Джеймс-парк; замедлив шаг на мосту, посмотрел, как парочка бакланов ловила рыбу, как взлетела кряква, и на мгновение перенесся на родину в Конари, в юность. Больше всего на свете тогда ему хотелось, чтобы поскорее умер пьяница отец и оставил ему титул и поместье, а еще - затащить в постель восемнадцатилетнюю Шейлу, дочь Ангуса. Первое случилось через три месяца после его шестнадцатилетия, второе - через девять. Вспоминать и о том, и о другом было приятно. Покинув парк, он попал в переулок Клетки. И немного не доходя до казарм Веллингтона, вошел в один из домов с окнами на парк. В тот же вечер Кэслейк, сидя за столом в кабинете на верхнем этаже того самого дома, куда заходил Беллмастер, читал памятную записку, которую только что принесла его секретарша Джоун. Там значилось: "Сара Брантон, дочь леди Джин Брантон (в девичестве Орестон) и полковника Джона Брантона. Возраст - 28 лет. Последние восемь лет была монахиней монастыря Святого Сердца в Кальвире, провинция Альгавре, Португалия. Покинула монастырь, считая себя беременной, четвертого апреля нынешнего года. Связывалась с монастырем. Место ее нахождения в настоящее время неизвестно. Имеет тетку - миссис Ринджел Фейнз, вдову, живущую на вилле Лобита, неподалеку от Мончикских холмов. Запросите лиссабонский отдел о розыске мисс Брантон. С ней самой в контакт не вступайте. С португальскими властями не связывайтесь". Кэслейк перечитал записку дважды. В Клетке он работал сравнительно недавно, поэтому имена в записке ему ни о чем не говорили. Если эти люди значатся в архивах и Кэслейку полагалось бы знать их прошлое, ему представили бы список досье, к которым следовало бы обратиться. Кэслейк был терпеливым, умным молодым человеком, знал свое место и при первой возможности (а такая ему рано или поздно подвернется) намеревался быстро продвинуться по служебной лестнице. Он отпер ящик стола, вынул шифровальный блокнот для лиссабонского отдела и начал кодировать телеграмму в Португалию. Между тем Гедди сидел в вагоне первого класса в поезде на Челтнем, почесывал кончик носа большим пальцем правой руки и улыбался легкому запаху духов, оставшемуся на теле. "Арпеж" французской фирмы "Ланвен", - определил он. - Итак, в Клетке о моей любовнице знают... Ну и пусть". Беллмастер почти не изменился, разве что начал слишком явно высказывать свои намерения. Забавно, если леди Джин встанет из могилы и с дьявольской хитростью, присущей ей при жизни, начнет преследовать Беллмастера и мстить ему. ГЛАВА ТРЕТЬЯ В широком прохладном коридоре висел написанный маслом портрет леди Джин Брантон. На картине она стояла на верхней ступеньке короткой лестницы. Сбоку из каменной вазы ниспадала герань, сквозь трещины в каменных ступенях пробивался очиток - его золотистые цветочки подчеркивали красоту волос леди Джин - по прихоти художника они развевались под воображаемым бризом. Он же подхватил и легкое перламутровое платье, оно облегло руки и бока женщины, проявило ее гибкое стройное тело. И хотя открытыми оставались только кисти и лицо леди Джин, она застыла в столь чувственной позе, что казалась более обнаженной, чем если бы позировала нагишом. Ее талию охватывал золотой ремень, вернее, пояс чудесной работы, усыпанный драгоценными камнями, с большой пряжкой в виде двух купидонов, протянувших друг другу пухлые ручонки. От пояса глаз нельзя было оторвать, хотя чувствовалось в нем нечто определенно вульгарное, пошлое. Сходство с дочерью ощущалось, но слабое. Леди Джин своей красотой словно вызов бросала. Ее улыбка искушала, коралловые губки соблазняли, голубые глаза недобро усмехались, тело просто источало высокомерие. "Очаровательная ведьма, - мелькнуло в мыслях у Фарли. - Перед такой никому не устоять". Он отвернулся от картины, прошел на веранду - отсюда открывался вид на склон, спускавшийся к далекому морю за деревьями. Хотя вилла Лобита была невелика, строили ее, с расходами не считаясь: снабдили открытым подогреваемым бассейном, фигурным парком на юге, а на западе - дорогой, обсаженной рожковыми деревьями и инжиром. У истока дороги стояла небольшая сторожка - в ней круглый год жили шофер-садовник и его жена, домоправительница. По стилю вилла напоминала марокканские строения: все спальни и две ванные - на втором этаже, каждая спальня со своим балконом. На первом этаже юго-восточного крыла - длинная лоджия, где можно было насладиться утренним солнцем и спрятаться от солнца дневного. А еще там находились кабинет-библиотека, кухня и комнаты личной служанки хозяйки. Сейчас они были свободны. Размышляя обо всем этом, Ричард побрел к бассейну. Когда два дня назад они подъехали к вилле, Фарли остался в машине, а Сара пошла поздороваться с тетей. Из приоткрытой входной двери доносился разговор - но не с тетей, а, как оказалось, с домоправительницей. Вскоре Сара вместе с ней показалась на дорожке и по-английски известила, что тетя неожиданно уехала в Америку и они могут жить на вилле сколько захотят. Теперь он улыбнулся воспоминаниям: Сара тогда явно солгала и даже не попыталась сделать обман убедительным, приписав "неожиданный" отъезд, например, визиту к больному или умиравшему родственнику или хотя бы спешным денежным делам. Ричард потихоньку начинал понимать ее. Стоило ей вообразить что-нибудь, как это становилось для нее реальностью. Она во что бы то ни стало хотела взять Ричарда с собой на виллу, знала - тетки не будет, а потому сочинила ее присутствие, дабы он не мог отказаться. Возможно, сквозь годы ее монашества пробились отголоски аристократического воспитания, которое требовало покровительствовать Ричарду некоторое время, собрать его в путь и вежливо распрощаться. Это его не обижало - он и сам считал себя перелетной птицей. Сара сорвала его с места, и он не спешил расстаться с кочевой жизнью. Вилла Лобита - лишь временное пристанище, долго он здесь не задержится. Ричард подошел к бассейну как раз тогда, когда Сара выходила из воды. Она замерла на парапете, улыбнулась, помахала рукой и стала вытирать полотенцем голову - волосы уже немного отросли и теперь делали ее похожей на мальчишку. Со дня приезда Сара по утрам и вечерам купалась в бассейне, и Фарли спрашивал себя, не хотела ли она этим убить в себе остатки страха или неприятных воспоминаний о проведенных в воде часах. Из купальных костюмов она выбрала самый непритязательный - цельный, голубого цвета. Глядя на нее, Фарли решил, что она все-таки похожа на мать - такая же полногрудая, узкобедрая, только на лице не было материнского насмешливого задорного сознания собственной красоты. Увидев, что Фарли разглядывает ее, она, как обычно, отвернулась, накинула халат. На столике под зонтиком от солнца домоправительница поставила им несколько бутылок, банок, рюмки и стаканы. Сара села и спросила: "Что будете пить, Ричард?" Впервые она назвала его так по дороге на виллу. - Пиво, пожалуй. Спасибо... Сара. - Самому Ричарду не очень хотелось обращаться к ней по имени. "Почему? - спрашивал он себя. - Потому, что близко знакомиться с "ведьмой" нельзя... а лучше ее имя не произносить вообще?" Он сел, отхлебнул пива и решил высказать все, что беспокоило его с самого утра. Готовясь набить трубку, он начал: "Я бы хотел поговорить с вами... начистоту о наших отношениях". Сара натянуто рассмеялась: "Удивительно, но и я хотела поговорить с вами откровенно. Мне не нравится... в общем, я не могу, когда мы что-то скрываем друг от друга". - Так кто же начнет? - усмехнулся Фарли. - Может, бросим жребий? - У вас очень серьезные соображения? - Нет. Но высказать их необходимо. - А у меня - серьезные. И я хочу снять этот груз с души. - Тогда вы и начинайте. - Спасибо. - Она взяла две коктейльные соломинки и стала рассеянно заплетать их в колечко. - Речь пойдет о нашей поездке сюда. Я обманула вас. Но обман был крошечный, поэтому сначала показался неважным. А потом, как ни странно, я поняла: вы так много для меня значите, сделали столько хорошего, что я вам лгать не могу - даже по мелочам, даже во спасение. Я и впрямь говорила с тетей по телефону из виллы Холдернов, и она в самом деле согласилась нас принять с радостью. Но так случилось, что в тот самый день она улетела в Америку - через Лиссабон и Лондон. Словом, она заявила: раз я покинула монастырь, она больше не считает виллу своей. Ведь раньше она принадлежала мне. Разве я не говорила вам? - Нет. - Я отписала ее тете, когда уходила в монастырь. Фарли раскурил трубку и задул спичку: "Отчего вы не признались сразу? Что бы это изменило?" - Я боялась, вы не поедете. Понимаете, мы только вдвоем на этой вилле... Он расхохотался: "Вы отстали от времени на восемь лет, по крайней мере... И разве я похож на ловеласа, который запросто прыгает в чужую постель?" - Ничего подобного. Напротив, это я побоялась показаться вам... навязчивой. Видите ли, я очень многим обязана вам и, конечно, хочу вернуть долг. И верну. Должна вернуть! - По-моему, такие рассуждения завели вас слишком далеко, - улыбаясь, заметил Фарли. - Допустим, я спас вам жизнь и вы чувствовали себя обязанной. Вам не хотелось терять меня из виду, не отблагодарив. Однако вам казалось, что здесь вдвоем без тети мы разрушим равновесие, начнем создавать отношения, которые заведут нас... в постель? Когда Сара вскинула на Ричарда глаза, он угадал в них слезы. Сказанное показалось ему глупым. Противоречивым... исполненным бессмысленной женской логики. Словно прочитав его мысли, она всхлипнула и сказала: "Не знаю, что я подумала. Все перепуталось. С вами я чувствовала себя такой счастливой и благодарной, что очень боялась чем-нибудь все испортить. Да и не хотелось мне с вами расставаться". Минуту-другую Фарли молчал. Пытался выбраться из лабиринта мыслей... потом, вспомнив пережитое Сарой, взял девушку за руку, тихонько сжал и произнес: "Забудем об этом. Да, вы немного сплутовали. Но это пустяки". Она медленно подалась вперед, хриплым, почти резким голосом, в котором зазвучало вдруг сильное чувство, сказала: "Я хотела привезти вас сюда, на виллу, что когда-то принадлежала мне. И отблагодарить вас. А это можно только здесь. Я не могла не привезти вас. И, пожалуйста, не спрашивайте пока больше ни о чем. - Она встала, туже завернулась в халат и продолжила: - Прошу, не говорите того, что хотели сказать, - я и сама догадываюсь. Вы спасли мне жизнь. Так не лишайте меня права отблагодарить вас. Я должна это сделать и сделаю. - Сара подошла к Ричарду и со слезами на глазах склонилась, тронула его лоб губами. - Пожалуйста... я прошу совсем немного. Только исполнить свой долг. А для этого нужно лишь съездить в Лиссабон. - Она неожиданно улыбнулась, пальцами вытерла слезы под глазами и отвернулась, сказала: - Я пойду приготовлю обед. Сегодня суббота, Марио с женой уехали в город за покупками". Оставшись один, Фарли потянулся было к пиву, но передумал, налил себе джина с вермутом. Выпил и вздохнул. А впрочем, стоит ли вздыхать? Идти ему некуда, живет он здесь ни о чем не заботясь, на лоне чудесной природы. Может, Сара права-таки? Она и впрямь ему многим обязана. Он прикрыл глаза, поднял голову, подставил лицо солнцу. Не время ли хорошенько оглядеть себя со стороны и отбросить все то, что делало его "беззаботным, славным малым"? Люди издавна пользовались его добротой, а он только ушами хлопал. Разве не интересно, не заманчиво переделать самого себя? И если Сара считает, что обязана его отблагодарить, зачем перечить? Впрочем, он даже представить не мог, как она это сделает. При чем тут Лиссабон? Возможно, у нее там тайный счет в банке - открыла, уходя в монастырь. В тот же вечер, когда они сидели на небольшой веранде, пристроенной к южной стене огромной гостиной, Сара - что уже не удивило Ричарда, а позабавило - вернулась к разговору без всякого смущения. Солнце стояло низко на западе, его красные лучи воспламеняли верхушки эвкалиптов на склонах холма. На висевшей на веранде вазе с лобелией отдыхала бабочка. Сара была в легком длинном платье голубого шелка, с рядком перламутровых пуговиц спереди, под высоким отложным воротничком. Восемь лет в монастыре приучили ее стесняться собственного тела, поэтому Ричард редко приходил к бассейну, когда она купалась там. Глядя, как Сара рассеянно потягивает апельсиновый сок, он догадывался - она подготовила целую речь и вот теперь хмурится, ждет подходящего мгновения или слова, которое настроит разговор на откровенность. Не успел Ричард решить, стоит ли помогать Саре, как она вдруг выпалила: "Мне нужно поговорить с вами о себе и о вас тоже. Вы не против?" Не сводя глаз с бабочки, которая, сидя на цветке, медленно открывала и закрывала крылышки, он ответил: "Нет. - И, взглянув на девушку, продолжил с улыбкой: - Вы все равно бы высказались, верно? Мне уже понятно это решительное выражение на вашем лице". Она улыбнулась в ответ, быстро опустила глаза и расправила платье, произнесла: "Выслушайте меня. Может, я стану говорить путано. Но главное вы поймете - то, что я узнала сама или услышала от других". Он откинулся на спинку кресла и стал слушать, глядя, как солнце, все больше скрываясь за краем земли, превращало небо из дымчато-красного в бледно-золотистое и зеленоватое. Вскоре ему пришлось мысленно признать, что Сара - отменная рассказчица: редко отступает от временного порядка событий и не отвлекается на несущественное. Возможно, исполненная ясных обязанностей и четкого распорядка жизнь в монастыре научила ее выделять главное, не придавая внимания пустякам. Ее мать вышла замуж за богатого офицера, который по-прежнему жил в Глочестершире. Через два года после рождения Сары они развелись, но не "расплевались", так что отец часто приезжал к дочери и бывшей жене. Первое время после развода они с матерью кочевали... Париж, Флоренция, Рим, Каир, Мадрид... но домом считали виллу Лобита. Мать часто оставляла здесь Сару под присмотром няни или гувернантки, потом отправила в школу во Флоренции, а после - в интернат при одном из монастырей Лиссабона. С раннего детства Сара почему-то считала, что станет монахиней. - Теперь я уверена - эту мысль вселила в меня мать, в противовес своей, очень светской жизни. Я знала, у нее были любовники, всегда богатые, она обожала мирские утехи, - но в глубине души сознавала, что грешит, - и меньше всего на свете хотела, чтобы я пошла по ее стопам. Лет с четырнадцати она вдохновляла и направляла меня на религиозный путь. И мне самой стало казаться, будто я мечтала о монашестве всегда, а потому никогда не оспаривала этот выбор. Однако матери так и не удалось увидеть дочь монахиней. Когда Саре было шестнадцать лет, мать неожиданно заболела, и дочь привезли к ней на виллу Лобита из интерната в Лиссабоне. - Когда я приехала, то поняла - ее дни сочтены. Хотя в этом она не признавалась никому, даже самой себе. Она умела изгонять неприятные или нежелательные мысли. Ведь в ее жизни бывали не только бурные времена, дни напоказ, но и скрытые, тайные. В тот раз она о себе почти не говорила. Все обо мне беспокоилась... в основном о моем будущем пострижении в монахини. И у меня, наивной девчонки, сложилось-таки впечатление, будто мать, понимая, видимо, что перестаралась с моей религиозностью, пыталась дать мне возможность передумать. Но когда я твердо заявила, что хочу только одного - служить Господу, она возликовала. Может, и не стоит так говорить, но мать, вспоминая собственную жизнь, здорово утешалась, зная, что ее дочь решила посвятить себя Богу, и это... словом, это откроет путь на небеса и ей самой. О, как трудно заявлять такое о матери... но, по-моему, я разгадала ход ее мыслей. И всеми силами старалась угодить ей. К тому же я и впрямь желала стать монахиней. Боже, как долог и нуден мой рассказ... Но мне очень хочется объяснить вам все. Когда Сара чуть-чуть отвернулась от Ричарда, он заметил, как у нее в глазах блеснули слезы. Потом посмотрел на склон за верандой, услышал дробную птичью трель в зарослях олеандра. Тихо сказал: "Ничего, ничего, не торопитесь", - вновь взглянул на Сару, и, оказалось - она смотрит на него, промокает уголки глаз краешком носового платка - и невпопад подумал, что, когда ездили в город, она забыла купить косметичку. - Короче, я заявила матери, что в своем намерении уверена совершенно. Прекрасно помню - она сидела тогда в кресле у бассейна, закутавшись в плед, хотя стоял июнь. Она сказала мне - помню дословно: "Совершенная уверенность в шестнадцать лет, так же как совершенная уверенность в лошади, на которую ты поставила, - а мать обожала скачки, - может подвести. Поэтому я хочу кое-что сказать тебе по секрету, которым ты не должна делиться ни с кем до тех пор, пока не захочешь вернуться в мир из монастыря. Ты знаешь, Орден потребует отречения от всего имущества?" Конечно, я знала, еще бы не знать. Когда мать умерла, - вскоре после нашей беседы, - я унаследовала эту виллу и очень много денег... " И Сара объяснила, но уже бесстрастно, как отписала виллу тете, а остальное отцу, не потому, что была связана с ним узами дочерней любви, а потому, что не хотела обидеть его, отдав деньги на сторону. Заметив, что Сара отвлеклась, Фарли спросил: "Так что же сказала вам мать? Конечно, если не хотите открыться мне, не надо". - Да, да, Ричард, конечно, я хочу, чтобы вы все знали. Здесь и зарыта собака. Видите ли, я понимаю - денег у вас мало. А вы многого могли бы добиться. И я хочу вам помочь. Вы уже знаете, почему. Не стоит повторяться, верно? Фарли улыбнулся. Мысли Сары утратили логику и последовательность, однако ее искреннее замешательство тронуло - он ощутил, как сильно хочет она его отблагодарить. А сам он - если не считать недавнего укола самолюбия - слушал ее равнодушно. Что она могла дать ему, если, уходя в монастырь, отказалась от всего? Сознавая, что ей понравится, если он назовет ее по имени, Фарли сказал: "Сара, не надо обо мне. Сейчас хотя бы. Что вам сказала мать?" - То, что я так до конца и не поняла. И когда мать высказалась, мне показалось, будто она и сама об этом пожалела, в лице переменилась. Она ведь была красива. Даже в болезни. Но вдруг как будто постарела и с горечью заметила: "Жизнь невозможно предсказать. День за днем за тебя борются Бог и дьявол и ты в их руках. Я просто хочу, чтобы ты знала: если вернешься из монастыря в мир, милостыню тебе просить не придется. Мне, в отличие от тебя, никому обеты давать не нужно. Кроме меня у тебя есть только тетя и отец. Но он и пальцем ради тебя не шевельнет, а тетя старше меня на десять лет и к тому времени может умереть". А потом во всем призналась. Сара умолкла. Виллу окутывали сумерки, на небе показались первые звезды. То тут, то там ночное небо пронзал свет фар поднимавшихся наизволок автомобилей. - В чем она призналась? - мягко спросил Ричард. - В том, что я должна поехать в Лиссабон и попросить у Мелины оставленное мне, причем, если я с умом воспользуюсь им, этого хватит на всю жизнь. - Звучит туманно. Кто такая Мелина? - Она была служанкой моей матери. Вышла замуж за Карло, шофера, которого мы наняли, когда Джорджио ушел. Теперь они оба не служат больше, открыли небольшую гостиницу в Эсториле. Так что, - она поднялась и вдруг весело улыбнулась, - нам нужно только съездить туда и взять то, что завещала мне мать. Это или деньги, или нечто очень ценное, и я хочу отдать его вам. Вы ведь не откажетесь, верно? Фарли тоже встал. Время от времени ему казалось, что с той минуты, когда он услышал крик Сары в ночи, он попал в новое измерение, в другой мир, где бродил теперь с тоской по старому, раз навсегда заведенному жизненному укладу, такому привычному. А теперь - беременная и вовсе не беременная монахиня, сбежавшая из монастыря, обманом привозит его на роскошную виллу; непонятные слова ее матери, прожившей на редкость бурные годы, слова, пересказанные дочерью, - девушкой с телом женщины. Эта Сара Брантон присосалась к нему, как принцесса Сабра к святому Георгию, когда тот спас ее от дракона, и хочет отдать ему если не саму себя, то хотя бы все, что имеет, а он желает одного - выслушать слова благодарности и отчалить. В этот миг его мозг пронзила мысль - верная или нет, он не знал - о том, что, возможно, Сара по-прежнему живет тем сном наяву, который начался, когда ее вытащили из моря и бросили, обнаженную, на дно шаланды поверх скользких тунцов. Ричард решил при первом удобном случае рассмотреть портрет леди Джин повнимательнее: он явно проглядел в ее глазах оттенок безумия, столь свойственного ирландкам. - Я выпью еще, - произнес Ричард. - А вы? Не глядя на него, Сара ответила: "Нет, спасибо. Значит, вы не хотите ехать в Лиссабон?" - Отчего же? - неожиданно для себя ответил он. - Хочу. Но считаю, вы должны подготовиться к разочарованию. Нет, нет, я к вашей матери отношусь с почтением. Но когда человек умирает... он часто выдает желаемое за действительное. Сара повернулась и упрямо взглянула на Ричарда: "Моя мать оставалась холодно-трезвой. Впрочем, я вас понимаю. Вы хотите отвязаться от меня. Я слишком назойлива. Но больше такой не буду. Честное слово. Я хочу лишь подарить вам то, что завещала мать. Я чувствую - хранящееся у Мелины поможет вам начать жизнь сначала. Это осчастливит меня и сделает независимым вас... " Сраженный умоляющим и вместе с тем решительным выражением на ее лице, Ричард осторожно, бережно взял Сару за подбородок, склонил голову, легонько поцеловал и нежно сказал: "Да, осчастливить вас было бы здорово, хотя я и сейчас независим. Словом, я выпью еще и когда-нибудь мы поедем в Лиссабон". - Завтра? Он громко расхохотался над ее нетерпением. Но когда пошел прочь, услышал ее прерывавшийся от радости возглас: "Завтра! Завтра, да?!" - и не останавливаясь, ответил: "Будь по-вашему, мисс Сара Брантон. Завтра, так завтра". Стоял воскресный полдень, в парке прогуливались люди. На клумбах зацветали тюльпаны. Лебедь на пруду вытянул шею, подставил грудку под солнечные лучи и, не пытаясь взлететь, забил от наслаждения крыльями. Индус в красной шапочке и белых кроссовках кормил уток хлебными крошками. Негритянка, которую он держал под руку, вдруг притянула его к себе и поцеловала. "Весна, - подумал Кэслейк, - настоящая весна". Был бы он в Барнстепле, он бы взял удочку и пошел на крутой берег реки рыбачить, свозил бы Маргарет в ресторан, а потом уединился с ней в машине где-нибудь у песчаных холмов... Переписка между ними замерла, чего Кэслейк и добивался. На его поприще о любовных связях лучше забыть. Всему свое время. А пока... если приспичит, можно снять девочку и за деньги. Но сейчас ему хотелось другого - этой работы, этого кабинета, и провидение помогло - будучи сыщиком в Барнстепле, он встретился со случайно оказавшимся там Куинтом, произвел хорошее впечатление и вскоре оказался здесь, в Лондоне. Он положил руку на телефон, собираясь позвонить Куинту, но решил еще раз перечесть только что расшифрованное донесение из Лиссабона. "На ваш запрос ОХ 137. Сара Брантон. Проживает в Мончике, на вилле Лобита, принадлежащей миссис Ринджел Фейнз, которая отбыла в США за два дня до приезда Брантон. Последняя прибыла в сопровождении Ричарда Фарли, предположительно гражданина Великобритании. О нем самом расследования не проводилось. Ждем указаний. Будем следить за Брантон до получения новых распоряжений". Кэслейк позвонил Куинту и услышал: "Я ухожу, так что читайте прямо в трубку". Различив в дыхании начальника астматические хрипы, Кэслейк улыбнулся. Астма способна сразить человека в любую минуту, и в один прекрасный день Куинта отстранят от должности, а пустоту заполнят им, Кэслейком. Он отчетливо, не спеша, прочитал донесение. Куинт помолчал и сказал: "Пусть выяснят все об этом Фарли. Но с португальцами не связываются. И вы со своей стороны узнайте о нем, что можно. Авось что-нибудь и проклюнется. Какого черта они не сообщили, - хотя бы приблизительно, - сколько ему лет? Возможно, он воевал или служил в нашей армии. Поройтесь в архивах Министерства обороны. Хорошо?" - Слушаюсь, сэр. Он положил трубку и принялся составлять шифровку в Лиссабон, не позволяя себе рассуждать, почему этой Сарой Брантон вдруг так заинтересовались. Если будет нужно, ему сообщат. Выехали после завтрака. Фарли вел машину умело. Так же, догадывалась Сара, он делал все, за что бы ни брался: уходил в работу с головой, отдавался ей без остатка. Боясь отвлечь его, она почти не раскрывала рта. Да ей, признаться, и не хотелось говорить - ведь она была счастлива. Не раз ездила Сара по этой дороге в детстве: сначала ее возил Джорджио, а потом муж Мелины Карло Спуджи. С Джорджио ей бывало одиноко - на вопросы он отвечал, но сам разговора не завязывал. Его волновали только дорога, да любимый "Роллс-Ройс", подчинявшийся ему безропотно. Казалось, Джорджио никогда не снимал ливрею, не отходил от машины ни на шаг, там и спал. Сара улыбнулась. Карло совсем другой. Трещал, как сорока, по малейшему поводу и очень любил отпускать оскорбительные шуточки о запряженных мулами повозках или автомобилях, которые обгонял. Коренастый, похожий на гориллу коротышка, он сумел завоевать сердце статной темноволосой красавицы Мелины тем, что играл под ее окнами на гитаре, когда уезжала мать. А иногда, ради забавы - Карло знал: Сара тоже любит слушать его, а по характеру был добр и щедр - он останавливался и под ее окном и, прежде чем прокричать "доброй ночи", пел короткую серенаду. Ему удалось понравиться даже отцу, едва терпевшему Джорджио. Молчание Ричарда не угнетало Сару - оно ведь здорово отличалось от молчания Джорджио. В мыслях о нем, а часто и в беседах она обращалась к нему по имени. А он называл ее Сарой изредка. Только хорошенько подумав. и, как она догадывалась, с вполне определенными добрыми намерениями. Если она расстраивалась, - а ей надо научиться держать себя в руках, ведь Ричарда беспокоит ее малейшее волнение, - он точно знал, когда утешить ее и назвать не сестрой Луизой, а Сарой. Удивительно, сколь далекой ей казалась теперь совсем недавня