вый горшок пришел в
Алжир. Вот там-то я и загремел ненароком в "Легион этранже".
Пьян был смертельно, -- первый раз в жизни не смог пустить в
ход кулаки, когда нужно. Меня уволокли в пустыню и дрессировали
там -- учили всевозможным гнусностям. Мы должны были убивать
людей, а нам за это обещали хорошо платить.
Однажды нас перевозили на грузовике: мы зачем-то
понадобились в Марокко. Когда машина въехала на пограничный
мост, я спрыгнул в воду. Вместе со мной удрали еще три
легионера. Вслед нам стреляли. В живых остался один я. ,В
погоню тут же послали лодку. Можешь мне поверить, я плаваю как
дельфин, до спасительного берега оставался всего какой-то метр,
и тут меня ударили веслом по. голове.
Мак нащупал рукой большой шрам, который я уже раньше
заметил под его короткими пепельными волосами. Мак-Интайр
глубоко затянулся, выпустил дым и продолжил рассказ:
-- В сознание я пришел лишь в Боне (4). Меня заковали в
цепи, целыми днями не давали воды, хотели уморить жаждой,
свиньи. Но. я выдержал -- отделался лишь последним
предупреждением перед отправкой на каторжные работы. Затем меня
послали в дальний форт. Это был отрезанный от всего мира
четырехугольный "загон" из камня и прессованной глины -- в
самом сердце раскаленной пустыни. Перестрелки с туарегами не
заставили себя ждать. Чтобы выжить, мы должны были убивать. В
этом гиблом местечке смерть подстерегала нас на каждом шагу --
если не от палящего солнца или ночного холода, так от руки
бедуина. О побеге нечего было и думать. Что можно сделать, если
вокруг тебя на сотой километров пустыня?
Вот как раз в Сиди-эль-Бараб -- это проклятое название
мзде никогда не забыть -- я вторично пустил в ход свои ручищи.
Я был ранен, арабская пуля пронзила плечо. Но свинья Вавэ,
лейтенант Вавэ, приказал мне явиться вместе со всеми на поверку
и стоять на, этой адской жаре целый час с винтовкой у ноги.
Кровь текла у меня по спине. Я стоял в луже крови. Это было
невообразимое мучение, но Вавэ не позволил меня перевязать. Он
был слабак и ненавидел мою силу и непокорность. Он ненавидел
меня за то, что я все еще не подох.
В конце концов я не выдержал и упал. Казалось, форт
завертелся и рухнул на меня. Последнее, что я увидел, прежде
чем потерять сознание, было огромное огненное колесо, бешено
вращавшееся перед глазами...
Мак помолчал немного и продолжал:
-- Пинок ноги. привел меня в чувство. Я все еще лежал на
песке во внутреннем дворе. В самой середине этого раскаленного,
как сковорода, прямоугольника лежал я, а рядом стояли
легионеры. Тут я увидел ноги Вавэ. Они надвигались на меня,
становились все больше и больше. У моей головы эти гигантские
ноги остановились. Я услышал ненавистный голос лейтенанта Вавэ
-- язвительный и подлый голос. Мои руки потянулись вперед. У
меня было такое чувство, будто я давно умер, а вся моя жизнь
перелилась в руки. Чужие, опасные существа -- они без моего
приказа сами подобрались к ногам Вавэ, крепко ухватили их и
сжали так, что лейтенант грохнулся на. землю. Не знаю, кричал
ли он, -- я ощущал только его ноги. А мои руки тянулись дальше,
давили, плющили и раздирали тело Вавэ. Ничто уже не могло
помочь ему. В тени стены форта стояли легионеры и, не пробуя
вмешаться, наблюдали, как я расправляюсь со скотиной
лейтенантом. Он давно уже не дышал. Но я ие останавливался, не
мог остановиться: сокрушающее огненное колесо вес еще вращалось
во мне.
До утра я провалялся рядом с трупом Вавэ. Никто не
подходил ко мне. Всех охватил ужас. От рапы у меня началась
лихорадка. Я никогда нс забуду эту ужасную ночь, поверь мне. За
забором выли шакалы, они чуяли мертвечину. На следующее утро,
когда поднялось неумолимое солнце, Вавэ начал гнить. А я все
еще жил -- ночной холод принес мне облегчение. Я медленно
пополз в тень здания. Больше часа потребовалось мне, чтобы
преодолеть нятнадцатиметровый раскаленный плац, ;и никто не
предложил помощи. Все боялись моих р.ук. Лишь очередная омена
занялась мной. Они перевязали кое-как плечо и заковали меня в
цепи.
-- Мак, я никак не пойму, при чем же здесь твоя рыба?
-- Yes, -- сказал Мак-Интайр, -- я рассказываю про свинью
Вавэ, потому что с его убийства все и началось. Конечно, для
них это было преднамеренное убийство. Ведь жертвой-то стал
французский офицер! Убей я десять или двести кабилов или
берберов, они бы навесили мне орден. А теперь меня заковали в
кандалы и отправили по караванной тропе в Константину, где
заседал военный трибунал. В результате -- двенадцать лет
каторги во Французской Гвиане. Климат в Гвиане дьявольский.
Весь день мы должны были вкалывать в удушливой тропической
жаре. Вечером нас отводили в тюрьму. Арестанты дохли как мухи.
С болит ползла гнилая лихорадка. О бегстве нечего было и думать
-- чистое самоубийство!
Потом нас послали строить железнодорожную ветку близ
Сен-Лорана. Я таскал и укладывал шпалы и тяжелые рельсы, толкал
груженые вагонетки, и сила моя росла с каждым днем. Никто не
осмеливался схватиться со мной. Однажды вечером Луи, наш
ублюдочный надсмотрщик, огрел меня плетью из кожи бегемота. Ему
показалось, что я слишком медленно поднимаюсь на платформу.
Попробуй защитись, когда на руках и ногах у тебя кандалы! Ведь
после работы нас тут же заковывали снова. Все-таки я попытался
сопротивляться и схватил его за руку. Ты же знаешь мой захват.
Луи упал. Он корчился у моих йог, как червяк. Я отпустил его,
однако правой рукой ему уже не владеть никогда.
За это я получил дубляж. Ранее меня приговорили к
обыкновенной ссылке, а теперь наказание удваивалось. Я провел
на каторге уже пять лет. Через год я мог бы стать "либерэ".
Либсрэ, правда, еще не совсем свободный человек, но он уже
может работать под надзором в городке и, по крайней мере,
свободен от цепей. Словом, вместо оставшихся двенадцати месяцев
меня ожидали двенадцать лет. Ты не можешь себе представить, что
это значит.
Меня отправили на Чертов остров, и тут началась жизнь,
которую и жизнью-то назвать страшно. Бежать с этого острова
невозможно. Пытались многие, да только никому не удавалось.
Можешь ты себе представить, что это такое -- быть погребенным
заживо? Изнурительная работа, постоянно в цепях, климат
убийственный! Где-то далеко жизнь идет дальше без тебя. Где-то
далеко люди живут, любят, пьют вино, в Ирландии растет зеленая
трава, на лугах пасется скот, и все это без тебя!
О тебе просто забыли. Ты пропал без вести, тебя вычеркнули
из памяти, а в один прекрасный день закопают в землю, не пролив
над могилой ни единой слезы.
При дубляже никаких скидок и амнистий не полагается. Я еще
жил и в то же время был, по су-.ществу, уже мертв. Любая
попытка к сопротивлению или неповиновению удваивала срок
наказания. Лучше всего было бы попросту наложить на себя руки.
Я дошел до точки...
Мак-Интайр умолк. Он опустил голову и долго смотрел себе
под ноги. На баке стало прохладно. Набежавший ветер трепал края
тента. Я чертовски устал и охотно отправился бы спать, но самое
интересное было еще впереди. Я свернул по второй сигарете.
Затянувшись раз-другой, Мак-Интайр продолжал:
-- Немного оставалось среди нас тех, в ком тлела- искра
мужества, кто верил еще в возможность побега. Я не знаю, видел
ли ты когда-нибудь в атласе, где находится Чертов остров. Вряд
ли ты разыщешь его. Это высохший каменистый обломок, столь
хитро запрятанный в океане, что никому и в голоду не придет,
будто там могут жить люди. И все-таки я решил бежать. Я уже
говорил тебе, что плаваю, как дельфин. Но в водах кишели акулы,
и не было ни малейшего шанса уклониться от встречи с ними на
длинном пути до материка. Они кружили вокруг острова, мы
постоянно видели, как их треугольные спинные плавники режут
воду.
Снова замолк Мак-Интайр. Я сидел на кнехте и пытался
представить себе ирландца в арестантской одежде.
-- Тебе не понять, -- заговорил он после паузы, -- что
испытывает человек, лишенный малейшего права быть самим собой.
В пять утра начинался наш каторжный труд, а в пять часов
пополудни нас снова запирали. И вот однажды на моем горизонте
забрезжил луч надежды. Одному моему товарищу по несчастью, Туру
Нордстранду, медвежьей силы шведу, передали тайком с воли
записку, где был изложен план побега. План самый авантюрный,
шансов у нас было -- один из ста. Но этот один шанс все-таки
был! У шведа в Сан-Франциско жил родственник, который решил
помочь моему тюремному приятелю. "Ты такой же сильный, как я,
-- сказал мне Тур, -- а путь, что предстоит нам преодолеть, под
силу только таким парням, как мы".
План был следующий: голландское каботажное судно, капитана
которого сумели подкупить, должно крейсировать у границы
территориальных вод, подобрать нас и доставить в Венесуэлу. В
назначенный день у Чертова острова бросает якорь шведский
лесовоз. Разгружать его посылают, конечно, каторжников.
"Голландец" в этот день ожидает нас в море, а мы должны вплавь
добраться до пего. Для защиты от акул нам следовало обзавестись
большими ножами.
Нам часто приходилось разгружать и нагружать на рейде
суда. Для этой работы выделяли только самых сильных и
выносливых арестантов. Тур Нордстранд и я всегда старались
попасть в такую группу. Это была единственная возможность
побыть хоть немного без цепей. Мы рвались к ней, хотя и знали,
что придется перетаскивать под палящим солнцем уголь в пыльные
трюмы или крячить тяжелые бревна.
Словно в лихорадке, ожидали мы дня своего освобождения. С
большим трудом нам удалось изготовить из крепкого шинного
железа два длинных ножа. На это ушло два месяца. Инструментом
служили наши цепи, наковальнями -- камни или железнодорожные
колеса. День и ночь мы били по железу, пока не получились два.
клинка длиной но сорок сантиметров.
Чтобы лучше держать нож в руке, я приспособил к сосновой
рукоятке поперечину. Оружие имело форму креста, и теперь по
этому признаку я узяаю ЕГО. ОН будет носить мою метку, пока не
погибнет. ОН рыскает с этим крестом по морям, ищет меня. Я
отметил ЕГО навсегда!..
Мак-Интайр вскочил и схватился за стойку тента. Руки его
дрожали, в глазах снова вспыхнул огонек одержимости, взгляд
блуждал по темной глади моря. Мне стало страшно. Чем мог
закончиться наш ночной разговор? Я попытался успокоить
ирландца, но он грубо оборвал меня:
-- Слушай! Ты все поймешь, когда я докончу свою историю!
Только прошу: верь мне, даже если она будет казаться совершенно
неправдоподобной...
Мы держали ножи на теле днем и ночью. Поистине труднейшее
дело -- скрыть это длинное оружие от глаз стражников. И вот
наступил долгожданный день. Черный фрахтер бросил якорь по --ту
сторону мола. Не пробило еще и четырех, как нас стали
распределять по работам. От страха, что меня могут не назначить
на разгрузку, я истекал холодным потом. Когда подошла очередь и
стражник какое-то мгновение нерешительно разглядывал меня, я от
волнения чуть было не упал ему я ноги. Но наши с Туром мускулы
решили дело.
Нордстранд и я были в первой партии, отправленной на
баркасе к фрахтеру. На нас еще были цепи: снимали их всегда уже
на борту. Когда мы приблизились к пароходу, я увидел, что на
корме его развевается шведский флаг. Итак, все шло по плану.
Как сейчас помню, это было двадцать третьего января. Мы
вскарабкались по трапу на палубу. И только на борту с нас
наконец сняли цепи.
В полдень баркас пришел снова и привез нам в вонючем котле
обед. Охраняемые четверкой вооруженных до зубов французов, мы
сидели на люке и ели, с волнением обшаривая глазами море.
Придет ли голландское судно? Тур Нордстранд украдкой ткнул меня
в бок и незаметно качнул головой в сторону. Теперь увидел и я.
У самого горизонта отчетливо была видна черная тонка. От
волнения у меня задрожали руки. Работая на палубе, мы с трудом
подавляли возбуждение. Лишь ,бы только не выдать себя! И каждый
раз, когда мы осторожно поднимали головы и как бы ненароком
бросали взгляд на сверкающую поверхность моря, черная точка
становилась все больше. Это мог быть только наш "голландец".
Можешь ты себе представить, какое в эти мгновения у меня
было состояние? Вот-вот я должен был начать действовать, а там
уж пан или пропал! Судно приблизилось настолько, что до него
можно было добраться вплавь. Тур Нордстранд доложил
надсмотрщику, что ему необходимо справить нужду. К нему тотчас
же присоединился и я. Об этом мы сговорились заранее. Гальюн
был расположен по правому борту, со стороны, обращенной к
открытому морю. Мы прошаркали по палубе, как загнанные вьючные
животные. Караульный следовал вплотную за нами. Я протянул руку
к дверной задвижке. Стражник внимательно следил за моими
движениями, и чувство опасности на секунду оставило его. В то
же мгновение Тур Нордстранд кошкой бросился к нему и точно
рассчитанным ударом кулака, свалил с ног. Не успел караульный
упасть на палубу, как я подхватил, его. Мы втолкнули француза в
гальюн и заперли там. Ключ полетел за борт.
Мы кинулись к фальшборту. Шведские матросы заранее,
привязали к нему трос, свисающий прямо в воду. Видно, дядюшке
Тура Нордстранда пришлось-таки здорово раскошелиться, готовя
побег. Бесшумно скользнули мы в воду и, вкладывая в гребки всю
силу, поплыли, норовя поскорее убраться подальше от парохода.
Ружейный салют "в нашу честь" мог раздаться в любой момент. И
тут неподалеку показался спинной плавник голубой акулы. Словно
сабельный клинок, резал он воду. Гадина описывала вокруг нас
широкие, но от раза к разу все более сжимавшиеся витки спирали.
Я схватился за нож, моля бога, чтобы рядом не оказалось больше
акул. Ведь убей мы одну, на ее кровь тут же ринется десяток
других.
Хоть тысячу раз воображай заранее, будто отбиваешься ножом
от акулы, все равно появляются они совсем иначе, чем тебе это
представлялось. Да к тому же шкура у них толстая и шершавая,
словно терка. Дай им только сойтись с тобой вплотную, и они тут
же располосуют тебя до костей. А эта голубая акула уже почуяла
человечину. Она стремглав ринулась к Туру. Когда она достигла
его, швед поднырнул и всадил нож прямо в акулье брюхо.
Остановиться акула не могла. Она двигалась дальше, и Туру
оставалось только изо всех сил удерживать нож, а уж чудовище
само распарывало себе брюхо. Мы плыли в крови, среди якульих
потрохов. Уже утопая, эта чертовка успевала-таки жадно хватать
свои собственные кишки.
До каботажника оставались еще добрых пятьсот метров. Между
судном в нами кишели акулы, то гут, то там выныривали из воды
их острые плавники. А мы плыли дальше, я -- первый. Тур
Нордстранд чуть позади меня. Ставкой была наша, жизнь. И тут
над водой плетью хлестнул выстрел. Черта с два: им уже в нас нс
лопасть. Шлюпку они не спустили. Может быть, родственники Тура
подкупили и- охрану? Во всяком случае, акулы в этом сговоре не
участвовали. Кровавая приманка привела, их в настоящее
бешенство. Мне приходилось обороняться сразу от трех-четырех
хищниц. Одной иа акул к засадил нож в позвоночник столь прочно,
что она дотащила меня эа собой на. глубину. Нож застрял, как
вбитый гвоздь, но я вовсе не собирался лишаться своего
единственного оружия. Ведь без него мне. наверняка была бы
крышка. На какую глубину утащила меня рыба, я не знаю. Мне
повезло: нож наконец-то высвободился. Я оказался на
поверхности, крепко сжимая в руке клинок с сосновой рукояткой.
Нырнув снова, чтобы ловчее уклониться от очередной акулы, я
увидел из-под воды ее мощное тело. Меня поразили его необъятные
размеры...
Мак-Иптайр запнулся, будто воспоминания о пережитом в те
ужасные минуты лишили его дара речи. Когда он заговорил снова,
голос его дрожал:
-- Я вышвырнул и увидел, что все спинные плавники сбились
в кучу чуть в стороне. Там боролся за жизиь мой товарищ. Вода
забурлила, вскипела темно-красной пеной. Тур Нордстранд так
больше и не вынырнул... Полный страха, плыл я далыше. С
каботажника уже махали мне руками. Однако мне предстояло
выдержать последнюю, самую тяжелую битву. Один на один с НИМ, с
морским королем. Все остальные бестии признавали его величие и
держались на почтительном удалении. Я тебе говорю: такую
рыбу-молот не видел еще никто!
Сперва ОН сделал вираж вокруг меня, стремясь отрезать путь
к судну. Его спинной плавник, большой, словно парус, шипя,
резал воду. ОН нырнул, зашел снизу, и я увидел его огромную,
полукруглую, широко разинутую пасть с грозным частоколом острых
зубов. Она вот-вот готова была захлопнуться. Но я ускользнул и
иа этот раз. Игра повторялась снова и снова. Я уже потерял счет
атакам. Я наносил ЕМУ удары своим ножом, но не мог пробить
толстую шкуру. ОН нападал, проносился мимо, и все-таки ухватить
меня ЕМУ никак не удавалось. При каждой попытке, рыбе
приходилось делать новый виток, а я пользовался этим временем,
чтобы продвинуться поближе к спасительному борту судна.
Оставалось проплыть каких-нибудь пятьдесят метров, когда
ОН пошел в очередную атаку. Это было похоже иа шахматную игру.
Все новые и новые ходы выискивал ОН, чтобы добраться до меня..
На этот раз рыба-молот зашла сзади. Едва шевеля хвостом,
медленно, очень медленно стал ОН настигать меня, словно
размышляя до пути, как ловчее меня обвести. Даю слово, ОН
отлично понимал, что мы с ним противники "на равных". ЕМУ не
удалось, застать меня врасплох. Когда акула вдруг неожиданно
метнулась ко мне, я успел обернуться и увидел мерзкие глазищи
на огромной молотообразной голове. Ты не представляешь, что
это. было за зрелище! На каждом конце гигантской кувалды -- в
трех метрах друг от друга! -- но большущему темному глазу. Не
мигая, в упор Таращатся они на тебя. Так и сверкают --
свирепые, кровожадные, ОН ринулся на меня. Совсем близко я
видел темную тень судна. Люди на палубе возбуждевно размахивали
руками и что-то кричали мне: они и так уже довольно далеко
забрались во французские территориальные воды. Вот уже в мою
сторону полетел трос, но мне было не до этого. Ослепленные
яростью, мы бились не на жизнь, а на смерть, -и разнять вас
было невозможно. Уже у самого судна ОН поднырнул и своим
шершавым боком ободрал мою -ногу до мяса. И тут вдруг глаз,
огромный черный глазище возник передо мной. Глазное яблоко в
упор таращилось на меня, прямо-таки вылезало из орбиты. И в
этот глаз я всадил свой нож1 Я по пояс высунулся из воды и,
собрав остаток сил, нанес удар с такой мощью, что нож вошел в
кость глазницы и остался торчать там. Я выпустил из рук оружие,
рывком преодолел последние два метра и намертво вцепился в
брошенный мае трос.
Можешь считать меня чокнутым, но я понял еще и вот что.
Морокой король запомнил меня. Даже когда меня вытаскивали на
палубу, ОН все еще сверлил меня своим взглядом. Я никогда этого
не забуду. Рыба-молот признала меня победителем, но лишь на
этот раз. И я понял тогда, что покоя мне больше не видать. ОН
повсюду будет искать меня, чтобы вновь сразиться со мной.
Когда судно дало ход, ОН поплыл следом за нами, устало
ударяя хвостом. Немым упреком торчала из его глаза
крестообразная рукоятка ножа. Вскоре опустились сумерки, и
судно ушло из опасной зоны. Я назвался Туром Нордстрандом. Не
задавая лишних вопросов, меня доставили в Венесуэлу.
Если где-нибудь в море ты увидишь треугольный парус
спинного плавника, а впереди него крест -- рукоятку ножа знай:
это ОН.
Мак-Интайр умолк. Он медленно подошел к самому штевню и
молча уставился на черную водную равнину. Я же удалился в
кубрик и бросился на конку. Я устал как собака. Но я во сне
меня преследовали ужасные видения. Я не знаю, когда Мак-Интайр
вернулся в кубрик. Перед восьмой склянкой нас растолкали на
вахту. Мак-Интайр был уже возле котла и выгребал шлак. Выгребал
молча, ни словом не обмолвившись о прошедшей ночи...
Жизнь на судне шла своим чередом. Мы примирились с тем,
что ирландец стоит вместе с нами у топок, сидит рядом за столом
и спит в нашем кубрике. Большинство избегало его, считая
ненормальным, опасным чужаком и авантюристом. Я был
единственным, кто знал о тяжких превратностях судьбы, выпавших
на долю Мак-Интайра. Я вовсе не собираюсь утверждать, будто
Мак-Интайр был заурядным кочегаром и пребывал в ясном уме,
однако страха перед ним, как другие, я не испытывал, мои
чувства к нему скорее можно назвать состраданием.
Во время одной из наших шахматных битв он объяснил мне
смысл татуировки на своем предплечье:
-- Здесь, рядом с рыбой-молотом, цифры. Это даты, когда я
прикончил четырех бестий, столь напоминавших ЕГО. Первых двух я
убил еще в Венесуэле, в третьего, смотри сюда, я влепил из
шлюпки три пистолетные пули. Это было на рейде Порт-Луи, когда
меня послали доставить на берег нашего кэпа. Последняя дата
совсем свежая. Когда я расправлялся с четвертым, я увидел и
ЕГО. ОН кружил вокруг, пока я вспарывал брюхо его сородичу. Я
слышал, как с шипеньем режет воду спинной плавник, и видел
крест, который ОН все еще носит в своем глазу. ОН не напал на
меня, только кружил и кружил возле шлюпки. Один раз ОН прошел
столь близко, что я даже испугался: такой ОН был огромный. Я
тебе точно говорю -- это настоящий морской король. У берегов
Южяой Америки я одолел ЕГО. С тех пор ОН идет по моим следам.
Здесь, у восточного берега Мадагаскара, ОН снова хочет вызвать
меня на бой. Я чувствую это.
История об акуле, жаждущей мести, показалась мне
совершенно невероятной, и теперь я почти не сомневался в том,
что Мак-Интайр потерял свой рассудок на Чертовом острове или
лишился его позже, в битве с "морским королем". Так или иначе,
а вахту он стоял -- дай бог всякому. И я как-то постепенно
начал забывать о его "пунктике".
Время тянулось медленно, монотонно и нудно. Мы даже
разговаривать толком разучились. В извечном однообразия морских
будней узорная ткань наших бесед мало-помалу вытерлась.
Осталась одна лишь затхлая и прелая основа. Когда же мы
оставили Гамбург? Год назад, десять, сто лет? Куда несет нас
"Артемизия"? Мы не только не знали, где кэп собирается встать
под разгрузку, но и вовсе потеряли всякую ориентацию во времени
и пространстве: изо дня в день вое те же громады волн вокруг,
те же альбатросы, капскис голуби и дельфины. А может, мы и не
идем уже, а стоим себе на одном месте?
Нет, мы все-таки двигались... Пенистые волны, вздымаемые
стальным штевнем старушки "Артемизии", свидетельствовали, что
есть для нас в этом мире какое-то место назначения, а мятежные
события последующих дней доказали, что время тоже не стояло на
месте: "время собирать камни и время разбрасывать камни". И
события эти роковым образом сплелись с несчастной судьбой
нашего "Мака-рыбы" -- Мак-Интайра "короля ирландского"...
В долгом тропическом рейсе наши продовольственные запасы
протухли и зачервивели, питьевая вода воняла и цветом
напоминала болотную жижу, да и той выдавалось всего по кружке в
день матросам и по две кочегарам. Начальство же наше (мы знали
об этом доподлинно от стюарда) угощалось свежей ветчиной и
запивало еду холодным пивом. Мы решили объявить протест и
первым делом коллективно выбросить свой харч за борт. Для
выработки плана боевых действий все собрались в столовой, но не
успели закончить этот импровизированный митинг, как вошел
донкимен Джонни.
Все мигом очутились на своих местах. Ян, Фред и я играли в
карты, Ренцо мирно вырезал из куска дерева кораблик. Доикимен,
искоса поглядывая па нас, налил себе холодного чая.
-- Не скоро мы еще сойдем на бережок, -- сказал он,
ухмыляясь. -- Ни одного порта на горизонте.
Он определенно ухватил кое-что из наших разговоров и хотел
теперь подзавести нас, чтобы вызнать все поточнее. Самое лучшее
было --- смолчать. Однако не в правилах Яна держать свою
"хлопушку" закрытой.
-- Ах, знаешь, Джонни, -- сказал он с наигранным
дружелюбием, -- мы тут как раз размышляли над тем, что будем
совать в пасть котлу, когда кончится -уголь.
Все заулыбались. Ян не робел и нахально рассуждал дальше:
-- Ты же сам, как донкимен, знаешь, что уголька-то у нас
-- кот наплакал!
Получалось, будто до прихода Джонни мы только и делали,
что спорили о запасах угля. Прямо-таки можно подумать, что
топливо для пас, важнее еды. Донкимену предложили высказаться.
Он почувствовал, что мы берем его "на пушку", быстро допил свой
чай и выскочил из кубрика. Мы услышали, как его деревянные
сандалии прощелкали к машинному отделению, и поняли, что он
пошел к механику -- доложить, в каком мы настроении. Первым
подал голос Ренцо:
-- Покатил на нас бочку "свиной морде"! Расскажет, должно
быть, о червях в угле.
-- За борт,-- закричал Фред,-- за борт вонючую труху, и у
всех на глазах!
Кто-то поставил на стол миску. Все побросали в нее свои
куски сыра, так что червяки только долетели во все стороны. За
сыром последовала и протухшая колбаса. Нас было шесть человек
кочегаров, но присоединились еще и матросы. Молча двинулась
наша процессия на бак.
На мостике мелькнула рыжая голова "бульдога" -- нашего
дорогого чифа. Мы дошли уже до второго люка. Никто не произнес
ни слова. С самыми серьезными минами подошли мы к релингам.
Кто-то шепнул, что чиф наблюдает в бинокль. Но это нас не
остановило. В конце концов это ведь были наши продукты, и мы
могли поступать с ними как заблагорассудится. И даже если мы их
сообща отправляем в воду, то это еще вовсе не мятеж.
Харч летел за борт, а мы стояли рядом, вытянувшись, как на
парадном смотре. Вонючая труха пошла на корм рыбам. Милосердное
море покачало немного куски на гребнях волн, потом, отчаянно
споря из-за каждой корки, на них накинулись альбатросы. Ренцо
громко рассмеялся. Жорж одернул его:
-- Прикуси язык, парень. Пусть они не думают, что тут
шутки шутят.
Мы молча отправились в кубрик. Беспорядок кончился. Один
матрос прибежал с мостика -- он только что отстоял свою вахту
-- и тут же поспешил сообщить нам о том, что происходило
наверху.
-- Кэпу нарушили послеобеденный отдых, так что он метался
там злой как черт, -- начал рассказывать вахтенный, очень ловко
имитируя казарменные металлические нотки в голосе кэпа. -- "Что
происходит, штурман?" -- "Люди протестуют, капитан. Там их
собралась целая толпа, и все швыряют свои продукты за борт".
Настроение у кэпа стало еще гаже. Опять, поди, разбушевалась
его язва: ветчина оказалась для желудка чересчур жирной,
а.стакан портвейна -- слишком тяжелым. Словно стервятник,
накинулся он на штурмана: "Что, на моем судне -- протестовать?
В море? Сколько было человек?" И штурман всех вас пересчитал.
"Десять человек, капитан, --сказал он, -- шесть кочегаров и
четыре матроса. Они выкинули в море сыр и колбасу". Это
сообщение совсем взбесило кэпа. Забегал он взад-вперед по
мостику и стал расспрашивать чифа о продуктах. Ваше
недовольство его очень удивило. "Бульдог" же думал, как бы ему
получше выгородить себя. "Капитан., -- сказал он, -- ведь мы
уже гак долго в море, холодильников у нас нет, вот продукты и
протухли!" Мне показалось, что я ослышался: надо же, "бульдог"
отбрыкивался! "Я не знаю, -- говорит, -- что мы теперь сможем
выдать людям", -- и вид у него такой виноватый. И тут
послушайте, что оказал кэп: "Что вы им выдадите? Те продукты,
что есть на борту! О том, что пища в тропиках не сохраняется, я
знаю и без вас. Курс менять я не собираюсь!" Кэп рассвирепел
ужасно. Он уже проклинал и чифа и команду, кричал, что никто
ему не указ. Потом они пошли в каюту кэпа,. Больше я ничего не
смог разобрать, отчетливо услышал только имя Мак-Интайра...
Матрос ушел в свой кубрик. Мы снова остались одни. Каждый
думал, что в ближайшем порту нас всех спишут с судна.
-- А кто же дальше будет кочегарить? -- опросил Фред. --
Все это лишь полбеды. "Бульдогу"-то ведь тоже надо как-то
выкручиваться. В последнюю вахту он спросил меня, что я могу
сказать о кормежке. Я ничего не ответил, только оттянул нижнюю
губу, чтобы показать десны. Все же прекрасно знают, как
начинается цинга.
С мостика до нас донесся свисток. Это означало, что
появился боцман!. Итак, наш удар попал в цель. Ну теперь-то они
ему выдадут по первое число! У меня вдруг стало сухо в горле.
Жорж подвинул мне кружку с чаем. Наконец воше.л боцман. Должно
быть, не слишком-то ему хотелось идти в кубрик к кочегарам.
Остановившись в нерешительности, он молча жевал табак.
Развалясь на койке, блаженно почесывая волосатую грудь, Ян
спросил с ухмылкой:
-- Ну что,- боцман, никак не решишься объявить, что завтра
нам выдадут швейцарский сыр, салями и свежие яйца?
Боцман не знал, что и сказать. Неуютно он себя чувствовал.
Мы откровенно насмехались над ним. И то сказать: таким
растерянным мы его давно не видели! Его счастье, что наступило
время смены вахт. Только это и выручило боцмана в столь
щекотливой ситуации. Кто его знает, что он доложит кэпу? Однако
о нашем непочтительном обращении с ним явно постарается
умолчать...
Все было как обычно, когда мы опускались в котельную. Чад,
пылающий уголь в раскрытых дверцах топок, сумасшедшая жара.
Красная пелена застлала нам глаза, виски сдавило, славно
железными обручами. Донкимен, как и всегда при смене вахты,
прошел через машинное отделение, чтобы не встречаться с
Мак-Интайром. Он быстро поднялся наверх. Во взгляде, которым
Джонни одарил нас, я прочел явную издевку. "Что он замыслил?"
-- мелькнуло у меня.
Через отдраенную машинную переборку я услышал, как второй
машинист сказал стажеру:
-- Эй вы, сухопутные крысы, через пять минут мы пересечем
экватор! Быстрей бегите на мостик, глядишь, перехватите еще
стаканчик виски.
Мне снова вспомнился злорадный взгляд донкимена. Может, он
приготовил кому-то из вас хитрую "экваториальную купель"? Я
подошел к Мак-Иитайру, чтобы предупредить его. Но ирландец меня
не слушал. Он энергично управлялся с тяжелой лопатой, будто это
была простая поварешка. Ян, как раз собиравшийся приложиться к
чайнику с водой, остановился на мгновение, С любопытством глядя
на него.
-- Полундра! -- заорал вдруг Мак-Интайр как оглашенный.
Я услышал громкое шипенье где-то у входа в кочегарку.
Мак-Интайр гигантским прыжком метнулся в угол бункера и налетел
на меня. Я споткнулся о кусок угля и растянулся на полу. Через
решетку люка в кочегарку -- прямо в раскрытую дверцу топки --
ударила струя воды. Из топки с гудением вырвался двухметровый
язык пламени. Ян закрыл лицо руками, но слишком поздно. Пламя
ожгло его тело. Содрогаясь, он упал на залитый водой днищевый
настил. Тщетно пытались мы поднять его. Не отрывая рук от лица,
Ян уткнулся головой в уголь.
Мак-Интайр захлопнул дверцу топки и оказал:
-- Экваториальная купель. Привет от донкимена.
Предназначалась мне. Позови машиниста.
Я подбежал к двери в переборке, ведущей в машинное
отделение.
-- Господин Шаллен, скорее! С Яном Гуссманом несчастье.
Сверху плеснуло водой, и это при спокойном-то море! Пламя
вырвалось наружу и опалило Яна.
-- Тащите его наверх, да смотрите поосторожнее, -- это
было единственное, что я услышал в ответ.
.Не произнеся больше ни слова, Мак-Интайр наклонился и,
словно легкий узел с бельем, взвалил отбивающегося Яна на
плечи. Осторожно поднялся со своей нашей наверх...
Ужас все еще не отпускал меня, таился где-то внутри. Ужас,
смешанный с яростью. "Какая же скотина донкимен! -- думал я. --
Это его месть Мак-Интайру".
На палубе я обнаружил большую пустую лохань, стоявшую под
водяным краном на деревянной решетке. Лохань принадлежала
стюарду кают-компании. Когда мы шли иа вахту, она была полной.
Ирландец тащил на верхнюю палубу, к лазарету, потерявшего
сознание Яна. Несколько матросов подошли с кормы и остановились
в молчании. Они видели, что здесь случилось что-то недоброе. В
моих ушах все еще звучал страшный крик Яна. Я остался на
палубе. У топок был теперь только один Жорж. Кто-то побежал к
чифу и постучался в дверь его каюты. Дверь открылась. До меня
донеслись слова чифа:
-- Лазарет переполнен. Отнесите парня в кубрик и положите
на койку.
.Непонятно: то ли здесь какое-то недоразумение, то ли чиф
просто не уяснил, что случилось с Яном. Я дерзко крикнул:
-- Как это "лазарет переполнен"? У нас же тяжелораненый!
Физиономия "бульдога" налилась кровью.
-- Я же сказал: мест нет! -- свирепо фыркнул он. --
Уберите раненого с верхней палубы!
Мак-Интайр снова поднял беднягу Яна и отнес его в кубрик.
Наш товарищ все еще не приходил в сознание. Лицо его было
обожжено, волосы обгорели. Возможно, пламя повредило и глаза.
Никто из нас толком не знал, какую помощь надо оказывать в
подобных случаях.
Наконец в кубрик опустился боцман и сообщил, что ни
медикаментов, ни перевязочных материалов на судне не осталось.
Зато капитан Ниссен посылает из своих личных запасов два.
марлевых бинта, а как -- бутылочку льняного масла. Это все.
Свободные от вахты кочегары как могли перебинтовали Яна.
Мы с Маком вернулись к топкам. Ирландец не проронил ни слова.
Происшедшее славно вовсе не коснулось его. Казалось, он
озабочен чем-то иным, куда более существеннным.
Сменившись с вахты, я разыскал "деда". Тот сидел в своей
каюте за письменным столом и, не отрываясь от работы, коротко
бросил мне:
-- Что у вас?
Я смиренно шагнул в каюту и сказал:
-- Насчет донкимена Джонни. Это он опалил Яна.
Я удивлялся своей смелости (надо же--доложить самому
машинному богу!), но молчать я не мог.
-- Беда случилась при пересечении экватора, господин
старший механик. Как раз в это самое время сверху пошла вода.
Ясно, донкимен опрокинул на нас лохань, ни о ком другом не
может быть и речи.
"Дед" вскочил. Он вытолкнул маня за дверь и заорал:
-- Ваши ссоры меня не касаются. Разбирайтесь в них сами!
Мне требуется только, чтобы вы держали пар. Это и есть ваше
дело. И оставьте меня в покое!
В душевой я столкнулся с Мак-Интайром и сообщил ему о
визите к "деду".
-- Никакого результата, Мак, -- сказал я. -- "Дед" не
хонет ни о чем знать. Понятное дело: донкимен лижет ему пятки,
а это всегда приятно.
Сгорбившись над раковиной, Мак-Интайр лил себе на шею
горячую опресненную воду.
-- Может, мне вышвырнуть его за борт или треснуть кулаком
так, чтобы концы отдал? --опросил он.
-- Тогда у топок будет на одного человека меньше, --
просто ответил я.
Земли все еще не было и в помине. Она лежала где-то далеко
южнее нашего курса. Нам оставалось лакать воду с червями и
ржавчиной. Или "наверху" полагают, будто мы станем пить
опресненную воду, чтобы помереть, маясь животом? Пожалуй, для
двадцатого столетия это уж слишком... Впрочем, на "Артемизии"
был в наличии весь букет "удовольствий": и жажда, и голод, и
отсутствие медикаментов, и удары исподтишка.
В очередную выдачу мы снова получили испорченные продукты.
Ярость обуяла нас, мы двинулись к капитану. Как известно,
морокой закон запрещает подобные выступления. Нам вполне могли
"припаять" мятеж. Но в ту минуту мы не думали об этом. Дело
зашло уже слишком далеко. По железному трапу, ведущему, на
шканцы, мы -- двенадцать чумаэых кочегаров и матросов --
поднялись к салону. Затем остановились, тяжело дыша, па
вылизанной добела палубе. Жорж постучал в дверь святилища, и
стук этот был, видимо, столь осторожен, что капитан Ниссен не
смог отличить его от почтительного стука своих офицеров.
Дверь красного дерева широко распахнулась; в проеме стоял
кэп. Без капитанской фуражки и в расстегнутой на все пуговицы
форменной тужурке. Увидев нас, он пошарил рукой за спиной и
немедленно водрузил на голову фуражку. Лишь теперь он
почувствовал себя хозяином положения и, ступая широко и
уверенно, вышел из каюты.
Однако мы не позволили ему и рта раскрыть. Фред выдвинулся
вперед и сунул прямо под нос капитану вонючую миску с нашими
пайками. Кэп начал понимать, что происходит. Сперва он собрался
было разобраться, но, увидев наши решительные лица, счел за
лучшее податься назад. Он схватился за дверную ручку и
попытался захлопнуть дверь салона. Не тут-то было! Жорж успел
подставить ногу -- дверь осталась открытой. Несколько парней
схватили кэпа за лацканы тужурки и пригнули его голову к
отврати тельпо воняющей мяске. Теперь уже бунт было налицо! Кэп
мычал, как бык на бойне, пучил глаза на тухлую колбасу и, не в
силах совладать с подступающей тошнотой, издавал горлом
клокочущие звуки. Из последних сил он все же прокричал:
-- Бунт! Мятеж!
На мостике показались чиф, "дед" и второй помощник. У
каждого в руке было по револьверу. Кэп ревел:
-- Стреляйте же, стреляйте! В кандалы этих бичей, в цели!
Однако стрелять господа не осмеливались. Зато Фред грохнул
миску прямо под ноги кэпу, так что зловонная жижа брызнула на
его отутюженные брюки. Все мы отступили на несколько шагов.
Один Жорж остался на месте и заявил:
-- Капитан Ниссен, вы знаете, что труд у нас тяжелый, и
тем не менее даете нам тухлые продукты. Это противоречит
морским законам. Можете отдать нас в ближайшем порту под суд.
Нас здесь двенадцать человек, больных цингой, я мы обвиняем в
этом вас. На борту нет также годной для питья воды.
Кэп, понятно, не хотел ничего слышать. Он шипел только:
"Заткнись, бич!" -- и снова кричал, стараясь, чтобы его слышали
офицеры:
-- Стреляйте же, не то я прикажу заковать в цепи вас!
В конце концов "бульдог" дал предупредительный выстрел.
Пуля просвистела над головами. Офицеры спрыгнули на палубу
салона, появилось оружие и в руке у кэпа. Теперь все было
потеряно, это мы поняли, как дважды два. Нас согнали на шкафут,
только Жоржа и Фреда задержали наверху. Чиф с "дедом"
приставили пистолеты к их спинам и затолкали обоих в
штурманскую рубку. Позднее, когда я снова заступил на вахту,
парней перевели в форпик и заковали в цепи.
Мак-Интайр отнесся к этой акции безучастно. Правда, он
тоже был вместе с нами у дверей капитанского салона, но вел
себя весьма сдержанно, а когда все кончилось -- еще больше
замкнулся в себе. Как и прежде, он исправно выполнял свою
работу, но в краткие минуты передышек обязательно взбегал по
железному трапу, чтобы понаблюдать за морем.
Куда же мы идем? После того как Жоржа и Фреда заковали в
цепи, держать пар стало еще тяжелее. Наша воля к сопротивлению
была сломлена. Сумрачные, спускались мы в свою преисподнюю,
шуровали, как дьяволы, пили опресненную воду и жрали червивый
сыр.
.Я спросил Мак-Интайра:
-- Где расположен Ле-Пор? Как-никак кэп грозился списать
нас всех именно в этом городишке. Мак прислонил лопату к стенке
бункера, уселся на кусок угля и сказал, подумав:
-- Ле-Пор? Это на Реюньоне, маленьком французском острове
неподалеку от Мадагаскара. Всего лишь крохотная точка в атласе.
-- Он вытащил свои знаменитые шахматы. -- Брось ты этот остров,
давай лучше сыграем, а то, может быть, больше случая не
представится.
Я сел напротив Мака.
-- Ты что, собираешься списаться да берег?
Он не ответил и сделал первый ход.
Я играл хорошо. Ирландец заметил это и удвоил усилия. И
все-таки уже после первых десяти ходов наметилась серьезная
угроза его Королю. Внезапно Мак-Интайр решил сдаться. Он
медленно поднялся и дрожащими руками протянул мне маленькие
чудо-шахматы.
-- ОН близко, -- сказал Мак. -- В Ле-Порс мы с ним
встретимся. Я дарю тебе шахматы. Мне они теперь ни к чему.
Шахматы я брать не хотел. Они не принесут мне счастья Так
я и оказал ему, но ирландец смотрел куда-то в сторону и ничего
больше не слышал.
Двадцать пять больших лопат швырнул я в ненасытную пасть
топки. Когда я затворил дверцу, за моей с