ево. И оказались в подвальном коридоре. Сандерс шел быстрым шагом. "Трудность в том, однако, что это меняется", продолжал он. "Мои азиатские студенты начали уезжать домой. Корейцы возвращаются в Корею. И тайваньцы. Даже индийцы возвращаются домой. Стандарты жизни в их странах растут и теперь дома больше возможностей. Некоторые из этих стран имеют громадное число хорошо обученных людей." Мы живо спустились еще на пролет. "Вы знаете, в каком городе мира самое большое число докторов по физике на тысячу человек населения?" "Бостон?" "Сеул, Корея. Подумайте об этом, когда мы ворвемся в двадцать первый век." Теперь мы шли по другому коридору. Потом на короткое время оказались снаружи на солнечном свете, прошли по асфальтовой дорожке и вошли в другое здание. Сандерс поглядел через плечо, словно боялся потерять меня. Но говорить не переставал. "А если иностранные студенты уедут домой, у нас не будет достаточно инженеров для американских исследований, чтобы творить новую американскую технологию. Тут простой баланс. Нет в нужном количестве тренированных людей. Даже большие компании вроде ИБМ начинают помаленьку испытывать трудности. Обученных людей попросту не существует. Осторожно, дверь." Дверь крутнулась в мою сторону. Я вошел внутрь и сказал: "Но если здесь имеются все возможности для работы с высокой технологией, разве это не привлекает студентов?" "Привлекает, но не так, как инвестиционные банки или юриспруденция." Сандерс засмеялся: "Америке может недоставать инженеров и ученых, однако мы первые в мире по производству адвокатов. Половина адвокатов всего мира находится в Америке. Только представить." Он покачал головой. "У нас четыре процента мирового населения и восемнадцать процентов мировой экономики. И у нас же пятьдесят процентов адвокатов. И каждый год из юридических школ выплывают еще тридцать пять тысяч. Вот куда направлена наша продуктивность, вот где наш национальный центр интереса. Половина наших TV-шоу толкует об адвокатах. Америка превращается в Страну Адвокатов. Все выдвигают друг другу иски. Все друг друга оспаривают. Все в судах. Ведь, кроме всего, трем четвертям миллиона американских адвокатов надо же хоть чем-то заниматься. Они обязаны как-то заколачивать свои триста тысяч в год. Другие страны думают, что мы спятили." Он открыл дверь ключом. Я увидел надпись от руки: "Лаборатория продвинутой обработки образов" и стрелку. Сандерс повел меня по длинному коридору. "Даже наши самые яркие ребята плохо обучены. Самые лучшие американские дети сегодня на двенадцатом месте в мире после промышленных стран Азии и Европы. А ведь это наши лучшие студенты. На дне гораздо хуже. Треть выпускников школ не может прочесть расписание автобусов. Они неграмотные." Мы дошли до конца коридора и повернули направо. "Ребята, которых я вижу, ленивы. Никто не хочет работать. Я учу физике. Чтобы стать мастером нужны годы. Но все дети хотят одеваться как Чарли Шин и сделать миллион долларов еще до того, как стукнет двадцать восемь. Единственный способ сделать такие деньги - это юриспруденция, инвестиционные банки, Уолл-Стрит. То есть, места, где идет игра бумажными доходами, что-то за ничего. Именно этого в наши дни хотят дети." "Может, только в УЮК?" "Всюду, поверьте мне. Они все смотрят телевизор." Он распахнул еще одну дверь. Еще один коридор. В нем было сыро и затхло. "Знаю, знаю, я старомоден", сказал Сандерс. "Я все еще верю, что каждое человеческое существо для чего-то предназначено. Вы для чего-то предназначены. Я предназначен для чего-то. Просто живя на этой планете, нося одежду, которую мы носим, делая работу, которую мы делаем, мы все предназначены для чего-то. И в этом маленьком уголке мира", сказал он, "мы предназначены возиться с телепакостью. Мы анализируем теленовости и видим, где они побывали со своей лентой. Мы анализируем TV-клипы..." Сандерс вдруг остановился. "В чем дело?" "С вами был еще кто-нибудь? Вы пришли один?" "Да, только я." "О, хорошо." Сандерс помчался дальше в том же головокружительном темпе. "Я всегда боюсь потерять здесь кого-нибудь. Окей, мы пришли. Вот и лаборатория. Хорошо. Дверь именно там, где я ее оставил." Широким жестов он распахнул дверь. Я остолбенело уставился в комнату. "Я понимаю, что вид подкачал", сказал Сандерс. Серьезное преуменьшение, подумал я. Я смотрел в подвальное помещение с ржавыми трубами и свисающей с потолка крепежной арматурой. Зеленый линолеум на полу в нескольких местах свернулся, обнажая бетон. По всей комнате расставлены обшарпанные деревянные столы с кучами оборудования и свисающими по бокам проводами. За каждым столом напротив монитора сидело по студенту. В нескольких местах в ведра на полу с потолка капала вода. Сандерс сказал: "Единственное место, которое нам удалось получить, оказалось здесь в подвале, а у нас нет денег на небольшие удобства, вроде потолка. Ничего, не обращайте внимания. Просто берегите голову." Он прошел в комнату. Во мне почти сто восемьдесят сантиметров, чуть меньше шести футов, и чтобы войти в комнату мне пришлось скрючиться. Откуда-то с потолка донеслось резкое скрежещущее шипение. "Конькобежцы", объяснил Сандерс. "Извините?" "Мы находимся под ледяным катком. Ничего, вы привыкните. На самом-то деле сейчас не так уж и плохо. Вот когда днем у них тренировка по хоккею, тогда шумновато." Мы шли глубже в комнату. Я чувствовал себя как в подводной лодке. Я поглядел на студентов за рабочими станциями. Они все были погружены в работу: когда мы проходили мимо, никто не поднимал глаз. Сандерс спросил: "Какие ленты вы хотите скопировать?" "Японские восьмимиллиметровые. Ленты службы безопасности. Это может оказаться трудным." "Трудным? Сильно в этом сомневаюсь", сказал Сандерс. "Знаете, в молодости я написал большинство ранних алгоритмов обработки видеоизображений. Подавление снега, инверсия, прослеживание границ - всякое такое. Алгоритмами Сандерса пользуются все. Тогда я был студентом-выпускником в Калтехе. В свободное время работал на JPL. Нет, нет, это мы сделать сможем." Я передал ему одну из лент. Он взглянул на нее: "Хитрый жучок." Я спросил: "И что же случилось со всеми вашими алгоритмами?" "Для них не нашлось коммерческого применения", сказал он. "Тогда в восьмидесятых американские компании, вроде RCA и GE, полностью ушли из коммерческой электроники. Мои программы расширенной обработки образов в Америке оказались не нужны." Он пожал плечами: "Тогда я попытался продать их фирме Сони в Японию." "И что?" "Японцы запатентовали эти продукты. В Японии." "Хотите сказать, что у них уже были эти алгоритмы?" "Нет, просто у них были патенты. Патентирование в Японии - это разновидность войны. Японцы патентуют, как сумасшедшие. И у них странная система. Получение патента в Японии занимает семь лет, однако ваша заявка становится доступной публике через восемнадцать месяцев, после этого срока все авторские гонорары могут оспариваться. И, конечно, у Японии нет взаимного лицензионного соглашения с Америкой. Это один из их способов держаться нос к носу. В общем, когда я приехал в Японию, то обнаружил, что Сони и Хитачи имеют несколько близких к моим патентов, и они сделали то, что называют "затоплением патентами", то есть перекрывают все возможные применения. У них не было прав пользоваться моими патентами, но я обнаружил, что и у меня тоже вообще нет прав. Потому что они запатентовали использование моего изобретения." Он пожал плечами. "Вот так. Однако, это уже древняя история. К нынешнему времени японцы изобрели гораздо более сложный видео-софтвер, далеко превосходящий все, что есть у нас. Теперь они впереди нас на целые годы. Однако, в этой лаборатории мы боремся. А, именно он-то нам и нужен! Дэн, ты занят?" Из-за консоли компьютера выглянула молодая женщина. Громадные глаза, очки в роговой оправе, темные волосы. Ее лицо частично перекрывали потолочные трубы. "Это не Дэн", немного удивленно сказал Сандерс. "Тереза, а где Дэн?" "Готовится к зачету", сказала Тереза. "Я просто кое-что прогоняю в реальном времени. Сейчас закончу." У меня создалось впечатление, что она старше других студентов. Но трудно было сказать, в чем именно дело. Конечно не в ее одежде: на ней была яркая цветная лента на голове, и U2- майка под джинсовой курткой. Однако в ней было некое спокойствие, от которого она казалась старше. "Ты можешь переключится на другое?", спросил Сандерс, обходя стол и глядя на монитор. "Потому что у нас здесь спешная работа. Надо помочь полиции." Я следовал за Сандерсом, ныряя под трубы. "Конечно", сказала женщина. И начала выключать устройства на столе. Она повернулась ко мне спиной, а потом я в конце концов рассмотрел ее. Смуглая, экзотичная, почти евразийка. И красивая, отпадно красивая. Она выглядела как высокая, скуластая модель из журнала. На секунду я смутился, потому что эта женщина была слишком красивой, чтобы работать в какой-то подвальной лаборатории электроники. В этом не было смысла. "Поздоровайтесь с Терезой Асакума", сказал он. "Единственная японская студентка- выпускница, работающая здесь." "Хай", сказал я. И покраснел. Я чувствовал себя дураком. Я чувствовал, что информация приходит ко мне чересчур быстро. И принимая все во внимание, я предпочел бы, чтобы не японец управлялся с этими лентами. Но ее имя не было японским, и она не выглядела японкой, она казалась евразийкой и лишь частично японской, такой экзотической, может быть она даже была ... "Доброе утро, лейтенант", сказала она. И протянула для пожатия левую руку. Я подумал, что правая рука поранена. Мы обменялись рукопожатием: "Хелло, мисс Асакума." "Тереза." "Окей." "Разве не красавица?", сказал Сандерс, говоря словно это его заслуга. "Просто красавица." "Да", сказал я. "На самом деле, я удивлен, что вы не модель." Возник неловкий момент. Я не мог сказать почему. Она быстро отвернулась. "Это меня не интересует", сказала она. Сандерс немедленно вступил и сказал: "Тереза, лейтенанту Смиту нужно, чтобы скопировали несколько лент. Вот таких." Сандерс вручил ей одну ленту. Она взяла ее левой рукой и поднесла к свету. Правая рука оставалась согнутой в локте и прижатой к талии. Тогда я заметил, что ее правая рука высохла, заканчиваясь толстым обрубком, торчащим из рукава джинсовой куртки. Словно рука талидомидового ребенка. "Весьма интересно", сказала она, скосившись на ленту. "Восьмимиллиметровая высокой плотности. Наверное, имеет фирменный цифровой формат, о котором мы не слышали. Наверное, включает обработку изображений в реальном времени." "Извините, я в этом не разбираюсь", сказал я. Сморозив фразу про модель, я чувствовал себя дураком. Я нырнул в свою коробку и выудил проигрыватель. Тереза немедленно достала отвертку, сняла крышку и склонилась на потрохами. Я увидел зеленые проводки, черный мотор и три небольших кристаллических цилиндра. "Да, это новейшая разработка. Очень хитро. Доктор Сандерс, взгляните: они делают это всего тремя головками. Наверное, плата генерирует компоненты RGB, потому что здесь... как вы думаете, это цепи компрессии?" "Наверное, ЦАП-конвертор", сказал Сандерс. "Весьма аккуратно. Такой маленький." Держа в руках коробочку, он повернулся ко мне. "Знаете, почему японцы умеют делать такие вещи, а мы нет? Это называется кайдзен: процесс неторопливого, терпеливого непрерывного улучшения. Каждый год продукт становится немного лучше, немного меньше, немного дешевле. Американцы не думают так. Американцы всегда ищут квантовый скачок, большое продвижение вперед. Американцы пытаются победить в главной гонке, выбить конкурента со стоянки, а потом усесться в сторонке. Японцы же никогда не сидят в сторонке, а просто участвуют во всех заездах. В этом, как и во всем прочем, проявляется философия народа." В том же духе он говорил еще некоторое время, вращая цилиндрики и восхищаясь ими. Наконец, я не вытерпел: "Вы сможете скопировать ленты?" "Конечно", сказала Тереза. "Мы можем снять сигнал с машины после конвертора и записать в любом желаемом формате. В каком вы хотите: три четверти, оптическом, VHS?" "VHS", сказал я. "Это легко", сказала она. "Копия будет аккуратной? В ЛРД сказали, что не могут этого гарантировать." "А, чертова ЛРД!", сказал Сандерс. "Они говорят так просто потому, что работают на правительство. А мы здесь занимаемся делом. Правильно, Тереза?" Но Тереза не слышала. Я следил, как она вставляет провода и кабели, быстро двигая здоровой рукой, и пользуясь обрубком, чтобы стабилизировать и удержать коробочку. Как и у многих инвалидов, ее движения были такими плавными, что было трудно заметить отсутствие правой руки. Вскоре маленький проигрыватель был подключен ко второму рекордеру и нескольким разным мониторам. "Зачем все это?" "Следить за сигналом." "Для записи?" "Нет. Большой монитор будет показывать картинку. Другие позволят следить за характеристиками сигнала и видеть карту данных: как именно картинка была записана на ленту." Я спросил: "Вам обязательно это знать?" "Нет, но просто приятно сунуть нос в чужие дела. Интересно, как устроен этот формат с высокой плотностью." Сандерс спросил: "Откуда происходит материал?" "С офисной камеры безопасности." "Ленты подлинные?" "Как мне кажется, а что?" "Ну, если это оригинальный материал, с ним следует быть осторожней", сказал Сандерс. Он обратился к Терезе, словно инструктируя ее: "Не надо, чтобы какие-нибудь обратные связи попортили поверхность ленты. Или чтобы сигналы просочились с головок и нарушили целостность потока данных." "Не беспокойтесь", сказала она, "я справлюсь." Она показала пальцем: "Видите, вот? Это предупреждает о смещении импеданса. И за центральным процессором я тоже слежу." "Окей", сказал Сандерс, сияя, как гордый родитель. "Сколько это займет?", спросил я. "Не долго. Записывать сигнал мы можем на очень высокой скорости, точнее, с предельной скоростью проигрывателя, а у него, похоже, имеется быстрая перемотка вперед. Поэтому, наверное, уйдет по две-три минуты на ленту." Я взглянул на часы: "В десять тридцать у меня встреча, на которую я не могу опаздывать, а я не хочу оставлять их здесь..." "Вам нужны копии всех лент?" "В общем-то, только первые пять критичны." "Тогда сделаем их первыми." Мы прокручивали первые несколько секунд каждой ленты, высматривая те пять, которые были записаны с камер сорок шестого этажа. Я видел картинку на центральном мониторе, стоящем на столе Терезы. На боковых мониторах следы сигнала извивались и дергались, словно в палате реанимации. Я сказал об этом. "Почти что так", согласилась она. "Палата реанимации для видео." Она вытащила одну ленту, вставила другую и включила ее. "Упс! Вы говорите, материал оригинальный? Неверно. Эти ленты являются копиями." "Как вы узнали?" "Потому что мы видим сигнатуру намотки." Тереза склонилась над приборами, уставившись в следы сигнала, и занимаясь тонкой настройкой с помощью ручек и кнопок. "Мне тоже так кажется", сказал Сандерс и повернулся ко мне. "Понимаете, по самой видеокартинке трудно определить копию. Старое аналоговое видео испытывало некоторую деградацию сигнала в последовательных копиях, однако в цифровых системах, вроде этой, разницы совсем нет. Каждая копия буквально идентична оригиналу." "Тогда как вы можете определить, что ленты скопированы?" "Тереза смотрит не на картинку", сказал Сандерс. "Она смотрит на сам сигнал. Даже когда мы не можем определить копию по самой картинке, мы все-таки можем установить, что картинка записана не с камеры, а с другого проигрывателя." Я покачал головой: "И как же?" Ответила Тереза: "Это связано с тем, как записан сигнал в первые полсекунды ленты. Если записывающий видеорекордер стартовал прежде проигрывающего, то появляются легкие флюктуации выходного сигнала, когда стартует проигрывающая машина. Это функция механики: мотор проигрывателя не может мгновенно набрать скорость. Для уменьшения эффекта в проигрывающей машине вставляют специальные электронные цепи, однако некоторый интервал набора скорости существует всегда." "И вы обнаружили именно это?" Она кивнула: "Это называется сигнатурой намотки." Сандерс продолжил: "Но этого никогда не бывает, когда сигнал приходит прямо с камеры, потому что в камере нет движущихся частей. Камера всегда мгновенно набирает скорость." Я нахмурился: "Значит, эти ленты являются копиями." "А что в этом плохого?", спросил Сандерс. "Не знаю. Но если они скопированы, то их можно было и изменить, верно?" "Теоретически, да", сказал Сандерс. "На практике, следует очень внимательно посмотреть. И весьма трудно утверждать это наверняка. Ленты происходят от японской компании?" "Да." "Накамото?" Я кивнул: "Да." "Откровенно говоря, я не удивлен, что они вам дали копии", сказал Сандерс. "Японцы чрезвычайно осторожны. Они не очень-то доверяют посторонним. И, находясь в Америке, японские корпорации чувствуют себя так, как мы чувствовали бы себя, занимаясь бизнесом в Нигерии: они считают, что окружены дикарями." "Эй", сказала Тереза. "Извини", сказал Сандерс, "но ты понимаешь, что я хотел сказать. Японцы чувствуют, что нас надо терпеть. Терпеть нашу глупость, нашу медлительность, идиотизм, некомпетентность. Они становятся перестраховщиками. Поэтому если ленты имеют хоть какую-то юридическую значимость, то последнее, что они сделают, это отдадут оригиналы полисменам-варварам, вроде вас. Нет, нет, они дали вам копию и сохранили оригиналы на случай, если он понадобится им для защиты. Полностью осведомленные о нашей отсталой американской видеотехнологии, они уверены, что вам никогда не обнаружить, что это всего лишь копия." Я нахмурился: "Сколько времени заняло бы сделать эти копии?" "Не долго", сказал Сандерс, покачав головой. "Таким способом, как их сейчас сканирует Тереза, по пять минут на ленту. Могу представить, что у японцев это получилось гораздо быстрее. Скажем, по две минуты на ленту." "В таком случае прошлой ночью у них была масса времени, чтобы сделать копии." Пока мы беседовали, Тереза продолжала перетряхивать ленты, рассматривая начало каждой. Как только появлялась картинка, она смотрела на меня. Я отрицательно качал головой, ибо все они были с других камер безопасности. Наконец, появилась первая из лент с сорок шестого этажа, знакомый облик офиса, который я видел прежде. "Вот эта." "Окей, начнем. Переведем ее в VHS." Тереза запустила первую копию. Лента мчалась вперед на бешеной скорости, картинка неслась и шла полосами. На боковых мониторах нервно извивались и корчились сигналы. Она спросила: "Это как-то связано с убийством прошлой ночью?" "Да. Вы знаете об этом?" Она пожала плечами: "Видела в новостях. Убийца погиб в автокатастрофе?" "Верно", сказал я. Она отвернулась. В три четверти она смотрелась поразительно красиво, высокая линия скулы. Я подумал, что плейбой Эдди Сакамура мог бы ее знать. Я спросил: "Вы его знали?" "Нет", сказала она. И через секунду добавила: "Он был японец." В нашей маленькой группе возникла еще одна неловкость. Похоже, было что-то такое, что Тереза и Сандерс знали, а я нет. Но я не понимал, о чем же спросить. Поэтому смотрел видео. Еще раз я видел, как по полу движутся солнечные лучи. Потом в комнате зажглись огни и персонал офиса поредел. Потом этаж совсем опустел. А потом на большой скорости появилась Черил Остин, за которой последовал мужчина. Они страстно поцеловались. "Ага", сказал Сандерс. "Это оно?" "Да." Наблюдая за дальнейшим, он нахмурился: "Вы хотите сказать, что убийство записывалось?" "Да", ответил я, "даже несколькими камерами." "Вы шутите." Сандерс замолк, следя за течением событий. На полосатой высокоскоростной картинке было трудно разглядеть больше, чем основные события. Два человека двинулись в конференц-зал. Внезапная борьба. Силой прижатая спина на столе. Внезапный отход в сторону. Торопливый уход из комнаты. Никто не говорил. Мы все смотрели ленту. Я глянул на Терезу. Лицо ее было отсутствующим. В очках отражалась картинка. Эдди миновал зеркала и вошел в темный коридор. Лента крутилась еще несколько секунд, потом кассета выскочила. "Первая. Вы сказали "несколько камер". Сколько именно?" "Мне кажется, пять", ответил я. Она отметила первую кассету липучей меткой, вставила вторую ленту в машину и начала еще одно скоростное копирование. Я спросил: "Эти копии точные?" "О, да." "Они легальны?" Сандерс нахмурился: "В каком смысле легальны?" "Ну, как улики, в суде..." "О, нет", сказал Сандерс, "судом эти ленты приняты бы не были." "Но если это точные копии..." "Точность к делу отношения не имеет. Все формы фотографических улик, включая видео, больше в суд не допускаются." "Я не слышал об этом", сказал я. "Такого еще не было", сказал Сандерс. "Закон недостаточно ясен. Но все к этому идет. В наши дни все фотографии подозрительны. Потому что теперь, с приходом цифровых систем, их можно изменить безупречно. Безупречно. И это нечто новое. Помните, как в прошлом русские удаляли политиков с фотографий, сделанных Первого мая? Это всегда была топорная работа - вырезай и ретушируй - и всегда можно было заметить, что что-то тут делалось. Забавное пустое пространство между плеч оставшихся людей. Или на задней стене не совпадал оттенок. Можно было заметить работу ретушера, пытавшегося загладить повреждения. В любом случае, заметить было можно, и даже очень легко. Было просто видно, что картинка изменялась. И вся работа шла на смех." "Помню", сказал я. "Фотографии обладали целостностью, именно потому, что их было невозможно изменить. Поэтому фотографии рассматривали, как представляющие реальность. Но теперь уже несколько лет, как компьютеры позволяют делать бесшовные изменения фотографических образов. Несколько лет назад "Нейшнл Джиогрэфик" выбрал для обложки фотографию великих пирамид Египта. Редакторам не понравилось место, где стоят пирамиды, и они решили, что композиция станет лучше, если их передвинуть. Поэтому они попросту изменили фотографии и передвинули их. Никто не заметил. Но если поехать в Египет с камерой и попробовать повторить их картинку, то выяснится, что это невозможно. Потому что в реальном мире нет места, откуда пирамиды выстраиваются подобным образом. Фотография больше не отражает реальность." "А с этой лентой кто-нибудь мог бы сделать то же самое?" "Теоретически, любое видео можно изменить." На мониторе я второй раз следил за происходящим убийством. Камера стояла в дальнем углу комнаты. Она не очень хорошо показывала само убийство, но потом был ясно виден Сакамура, когда шагал в сторону камеры. Я спросил: "А этот образ тоже можно изменить?" Сандерс засмеялся: "В наше дни возможно любое изменение, какое захотите." "Вы смогли бы изменить личность убийцы?" "Технически, да", ответил Сандерс. "Сегодня возможно впечатать лицо в сложный движущийся объект. Технически, это возможно. Но практически, это чертовски сложная работенка." Я ничего не сказал. Все равно Сакамура был нашим главным подозреваемым и он был мертв, а шеф хотел, чтобы дело завершилось. Как и я. "Конечно", продолжал Сандерс, "у японцев имеются все разновидности экзотических видеоалгоритмов для рендеринга поверхностей и трехмерных преобразований. Они могут делать такое, что мы не можем даже вообразить." Он снова забарабанил пальцами по столу. "Какое у этих лент временное расписание? Какова их история?" Я сказал: "Убийство произошло прошлым вечером в восемь тридцать, как показывают часы. Нам сказали, что ленты были удалены из комнаты службы безопасности примерно в восемь сорок пять. Мы их попросили и тогда началось некое перетягивание каната с японцами." "Как обычно. И когда вы, наконец, вступили во владение сами?" "Их доставили в штаб-квартиру дивизиона около половины второго ночи." "Окей", сказал Сандерс. "Это значит, что ленты оставались у них с восьми сорока пяти до часа тридцати." "Верно, чуть меньше пяти часов." Сандерс сморщился: "Изменить пять лент с пяти камер под разными углами за пять часов?" Он покачал головой: "Нет, невозможно. Этого просто нельзя сделать, лейтенант." "Неправда", вмещалась Тереза. "Это возможно. Даже с этими лентами. Здесь не требуется менять слишком много пикселов." Я спросил: "Вы в этом уверены?" "Ну", сказала Тереза, "Единственный способ, которым это может быть сделано так быстро, это с помощью автоматизированной программы, но даже для самых изощренных программ необходимо вручную полировать детали. Штуки, вроде плохих наплывов, могут все испортить." "Плохих наплывов?", спросил я. Я обнаружил, что мне нравится задавать ей вопросы. И нравится смотреть на ее лицо. "Плохие наплывы движения", сказал Сандерс. "Видео идет на тридцати кадрах в секунду. Можно представить себе каждый кадр видео, как снимок, снятый со скоростью затвора в одну тридцатую секунды. А это очень медленно - гораздо медленнее, чем у карманных фотокамер. Если вы снимете бегуна на одной тридцатой секунды, ноги станут просто полосами. Наплывами. Это называется наплывом движения. И если вы меняете механически, то он начинает выглядеть плохо. Образцы кажутся слишком острыми, слишком четкими. Углы кажутся странными. Вернемся к русским: можно видеть, что были изменения. Для реалистического движения необходима правильная доза наплыва." "Понятно." Тереза сказала: "И есть еще сдвиг цвета." "Верно", сказал Сандерс. "Внутри самого наплыва существует цветовой сдвиг. Например, взгляните сюда на монитор. На мужчине надет голубой костюм и его пиджак крутится, когда он ведет девушку в комнату. Вот. Если вы возьмете один из кадров этой акции и увеличим его до пикселов, вы обнаружите, что пиджак- то голубой, но наплыв усиливает оттенки светло-голубого, пока на границе цвет кажется почти прозрачным - по отдельному кадру нельзя в точности сказать, где кончается пиджак и начинается фон." Я смутно смог представить себе это. "Окей..." "Если цвета границы не слабеют гладко, то это можно заметить немедленно. Можно потратить часы, чтобы вычистить несколько секунд ленты коммерческого клипа. Но если этого не сделать, то клип будет выглядеть плоховато." Он щелкнул пальцами. "Так даже если они скопировали ленты, они не могли ее изменить?" "Не за пять часов", сказал Сандерс. "У них просто не было времени." "Тогда мы смотрим на то, что действительно случилось." "Никаких сомнений", сказал Сандерс. "Но в любом случае мы покопаемся с этой картинкой, когда вы уйдете. Тереза хочет поиграться, я знаю, что хочет. И я тоже. Загляните к нам сегодня позднее. Мы скажем, есть ли здесь что-нибудь забавное. Но фундаментально, этого нельзя сделать. И тем более нельзя сделать здесь." ( Заезжая на автостоянку клуба "Сансет-Хиллс", я увидел Коннора, стоящего перед большим штуковым зданием клуба. Он откланялся трем гольферам-японцам, стоящим рядом, а они поклонились в ответ. Потом он пожал всем руки, забросил клюшки на заднее сидение и сел в машину. "Ты опоздал, кохай." "Извините, всего на несколько минут. Я задержался в УЮК." "Твое опоздание поставило всех в неловкое положение. В качестве знака вежливости они чувствовали, что обязаны составить мне компанию перед клубом, пока я тебя жду. Людям их положения неловко стоять просто так. Они очень заняты. Однако, они чувствовали себя обязанными и не могли меня здесь бросить. Ты очень меня смутил. И ты создал плохое впечатление о департаменте." "Извините, я не нарочно." "Начинай понимать, кохай. Ты живешь в этом мире не один." Я выехал задом на дорогу и отчалил, взглянув на японцев в зеркало. Они махали вслед. Они совсем не казались расстроенными и не торопились уходить. "С кем вы играли?" "Аоки-сан - глава "Токио Марине" в Ванкувере. Ханада-сан - вице-президент банка Мицуи в Лондоне. Кеничи Асака управляет всеми заводами Тойота в Юго-Восточной Азии от КЛ до Сингапура. Базируется в Бангкоке." "Что они делают здесь?" "Они в отпуске", сказал Коннор. "Короткая поездка в Штаты на гольф. Им очень нравится отдыхать в таких неторопливых странах, как наша." По извилистому подъему я доехал до бульвара Сансет и остановился у светофора. "Куда?" "Отель "Четыре времени года"." Я повернул направо, направляясь в Беверли-Хиллс. "А почему эти люди играют в гольф с вами?" "О, это началось давно", ответил он. "В течении многих лет мелкие одолжения там и сям. Сам по себе я не важен. Однако, связи должны поддерживаться. Телефонный звонок, небольшой подарок, игра в гольф, если вы в городе. Потому что никогда не знаешь, когда снова понадобится собственная сеть. Связи - источник важной информации, ваш защитный клапан и ваша система раннего предупреждения. Таков японский способ смотреть на мир." "Кто попросил об игре?" "Ханада-сан уже намеревался играть. Я просто присоединился к нему. Знаешь, я весьма сильный игрок в гольф." "Почему вы хотели играть?" "Потому что хотел побольше узнать о субботних встречах", сказал Коннор. Я вспомнил слова "субботние встречи". На видео, которое мы смотрели в редакции, Сакамура схватил Черил Остин и сказал "ты не понимаешь, это все о субботних встречах". "И они вам сказали?" Коннор кивнул. "Очевидно, встречи начались давно", сказал он, "примерно в восьмидесятом и вначале проходили в Сенчури-Плаза, позднее в Шератон и, наконец, в Балтиморе." Коннор смотрел в окно. Машина подпрыгивала на ухабах бульвара Сансет. "Несколько лет встречи происходили регулярно. Видные японские промышленники, которые присутствовали в городе, участвовали в проходящих обсуждениях о том, что должно делать с Америкой. Как должна управляться американская экономика." "Что-что?" "Да." "Это же оскорбительно!" "Почему?", спросил Коннор. "Почему? Потому что это наша страна! Не может кучка иностранцев посиживать на секретных встречах и решать, как ею управлять!" "Японцы на это смотрят по-другому", сказал Коннор. "Да, уж конечно! Уверен, они думают, что имеют на это чертово право!" Коннор пожал плечами. "Они действительно думают именно так. И убеждены, что заслужили право решать..." "Боже мой..." "...потому что сильно инвестируют в нашу экономику. Они ссудили нам кучу денег, Питер, прорву денег. Сотни миллиардов долларов. Большую часть последних пятнадцати лет торговый дефицит Соединенных Штатов с Японией составляет миллиард долларов в неделю. С этим миллиардом долларов в неделю они же должны что-то делать. К ним устремился поток денег. Им не надо так много долларов. Что им надо делать со своими излишними миллиардами? Они решили ссужать деньги обратно нам. Наше правительство год за годом работало с бюджетным дефицитом. Мы не платили по нашим собственным программам. Поэтому японцы финансировали наш бюджетный дефицит. Они инвестировали в нас. И они ссужали свои деньги, основываясь на определенных гарантиях нашего правительства. Вашингтон заверял японцев, что мы приведем свой дом в порядок. Сократим наш дефицит. Улучшим обучение, перестроим инфраструктуру, даже повысим налоги, если необходимо. Короче, очистим нашу сцену. Потому что только тогда вложения в Америку имеют смысл." "У-гу", промычал я. "Но ничего из этого мы не сделали. Мы позволили дефициту стать еще хуже и мы девальвировали доллар. Мы наполовину сократили его ценность в 1985 году. Знаешь, что это сделало с японскими инвестициями в Америке? Затрахало их. Все, что они вложили до 1984 года, теперь возвратится только половиной." Я что-то смутно припоминал такое. Я сказал: "Я думал, мы сделали это, чтобы сократить свой торговый дефицит, чтобы подтолкнуть экспорт." "Да, но это не сработало. Наш торговый баланс с Японией стал еще хуже. Обычно, когда валюта девальвируется наполовину, стоимость всего импортного удваивается. Однако японцы срезали цены на свои VCR и копировальные машины и удержали свою долю рынка. Вспомни: бизнес -- это война. Все, что нам в действительности удалось, это сделать американскую землю и американские компании дешевле для японцев, потому что йена теперь вдвое сильнее прежнего. Мы сами сделали так, что все самые большие банки мира теперь японские. И мы сами сделали Америку бедной страной." "А какое отношение это имеет к субботним встречам?" "Ну", сказал Коннор, "предположи, что у тебя дядя -- пьяница. Он говорит, что если ты займешь ему денег, то он перестанет пить. Однако, пить не перестает. А тебе хочется вернуть свои деньги. Хочется спасти что еще можно из своего неудачного вложения. И, вдобавок, ты знаешь, что твой дядя, будучи пьяницей, может напиться и с кем-нибудь подраться. Твой дядя вышел из-под контроля. Поэтому, что-то надо делать. И тогда вся семья садится вместе, чтобы решить, что же делать с проблемным дядюшкой. Именно это и решили сделать японцы." "У-гу." Коннор, должно быть, расслышал скептицизм в моем голосе. "Послушай", сказал он. "Выброси из головы чепуху о заговоре. Ты хочешь завоевать Японию? Ты хочешь править их страной? Конечно, нет. Ни одна разумная страна не хочет завоевать другую страну. Делать бизнес, да. Иметь связи, конечно. Но не завоевывать. Никто не хочет ответственности. Никто не хочет беспокоиться. В точности, как с дядей-пьяницей -- ты идешь на эти встречи, только если вынужден. Это последнее средство." "И японцы видят это именно так?" "Они видят миллиарды и миллиарды своих долларов, кохай. Инвестированными в страну, у которой большие трудности. Наполненную странными индивидуалистически настроенными людьми, которые все время говорят и постоянно оспаривают друг друга. Которые все время совещаются. Которые плохо обучены, которые мало знают о мире, которые информацию получают в основном по телевизору. Которые плохо работают, которые привыкли к насилию и наркотикам, и, кажется, совсем не протестуют против них. У японцев миллиарды долларов находятся в этой причудливой стране, а они хотят получать приличный доход от своих вложений. И даже если американская экономика падает -- она скоро станет третьей по счету в мире, после Японии и Европы -- нужно попытаться поддержать ее. Что они все время и делают." "И это все?", спросил я. "Они просто заняты добрым делом спасения Америки?" "Кому-то надо это делать", сказал Коннор. "Мы больше не можем идти таким путем." "Сами справимся." "Так всегда говорили англичане." Он покачал головой. "Но сегодня Англия бедна. И Америка тоже беднеет." "Почему это она беднеет?", спросил я несколько громче, чем хотел. "Японцы утверждают, потому, что Америка становится страной без сущности. Мы позволили нашей промышленности покинуть страну. Мы больше не можем делать многие вещи. Когда изготовляют продукты, то добавляют стоимость к сырым материалам и в буквальном смысле творят богатство. Однако, Америка перестала это делать. Американцы сегодня делают деньги с помощью бумажных манипуляций, и японцы утверждают, что мы обречены на расплату, ибо бумажные доходы не отражают реального богатства. Они считают, что наше увлечение Уолл-Стритом и спекулятивными облигациями -- это сумасшествие." "И потому японцы должны нами управлять?" "Они считают, что кто-то должен нами управлять. Они предпочли бы, чтобы это мы делали сами." "Боже мой." Коннор поерзал на сидении. "Умерь раздражение, кохай. Потому что Ханада-сан сказал, что субботние встречи прекратились в 1991 году." "Да?" "Да. То есть тогда японцы решили не беспокоиться о том, очистит ли свою сцену Америка. Они увидели преимущества в нынешней ситуации: Америка дремлет и ее недорого купить." "Значит субботних встреч больше нет?" "Есть чисто случайные, в силу ничибей-канкей: продолжающихся японо-американских связей. Экономики двух стран сегодня переплетены. Ни одна не может отступить, даже если захочет. Но эти встречи более не важны. У них теперь в основном светские функции. То, что Сакамура сказал Черил Остин -- неправда. И ее смерть не имеет отношения к субботним встречам." "Тогда с чем же она связана?" "Похоже, мои друзья думают, что это дело личное. Чию-но моцуре -- преступление страсти, где замешана красивая женщина -- ирокичигай и ревнивый мужчина." "И вы им верите?" "Ну, суть в том, что они единогласны, все эти три бизнесмена. Конечно, японцы неохотно демонстрируют несогласие меж собой, даже при игре в гольф в недоразвитой крестьянской стране. И я знаю, что единогласие по отношению к гайджину может прикрывать множество грехов." "Думаете, они лгали?" "Не совсем." Коннор покачал головой. "Но у меня создалось впечатление, что они сказали мне что-то не говоря. Сегодня утром была игра хара-но сагураи. Мои друзья не рассчитывали на возврат." x x x Коннор описал игру. Все утро стояло глубокое молчание. Каждый в четверке был вежлив и осмотрителен, однако комментарии вслух были редкими и краткими большую часть времени люди ходили по площадке в полной тишине. "А вы пошли туда за информацией", сказал я. "Как же вам удалось ее добыть?" "О, я добыл нужную информацию." Но, как он объяснил, она вся была бессловной. Фундаментально среди японцев развилось понимание, основанное на столетиях общей культуры, и они способны передавать чувства без слов. Такая близость существует в Америке между родителем и ребенком -- ребенок часто все понимает по одному взгляду родителя. Но американцы, как общее правило, не полагаются на невербальные коммуникации, а японцы полагаются. Словно все японцы являются членами одной семьи и могут общаться без слов. Для японца молчание имеет значение. "В этом ничего мистического или чудесного", сказал Коннор. "Большей частью потому, что японцы так зажаты правилами и соглашениями, что иногда вообще не могут ничего сказать. Из вежливости, чтобы спасти лицо, другой человек обязан понять ситуацию, ее контекст, тонкие сигналы позы тела и невыраженного чувства. Потому что первый чувствует, что не может на самом деле переложить что-то в слова. Любой разговор вообще был бы неделикатным. Поэтому суть дела должна быть передана другими способами." Я спросил: "И вы так провели свое утро? Помалкивая?" Коннор покачал головой. Он чувствовал, что вполне ясно общается с японскими гольферами и совсем не беспокоился молчанием. "Так как я просил их поговорить о других японцах -- членах семьи -- мне надо было оформить свои вопросы с большой деликатностью. Словно если я хотел бы спросить, не находится ли твоя сестра в тюрьме, или затронуть любую тему, которая смущает или причиняет боль. Я был бы чувствителен к тому, как долго тебе нужно, чтобы начать отвечать, к паузам между твоими ответами, к тону голоса -- ко всем таким вещам. За пределами буквальной коммуникации. Окей?" "Окей." "Это означает -- чувствовать с помощью интуиции." "И что же дала интуиция?" "Японцы смогли выразить следующее: "Мы помним, что в прошлом вы оказывали нам услуги. У нас есть желание помочь вам. Однако, это убийство является японским делом, и