рокрутил эти события у себя в мозгу и решил, что сегодняшний день может стать началом его возвращения. Предыдущую ночь он провел в своей просторной квартире на Итон-Плейс в обществе Камиллы, долговязой студентки консерватории с красивым печальным лицом. Хотя ей было не больше двадцати, ее черные волосы уже успели подернуться сединой, будто она пережила какое-то потрясение, о котором, впрочем, никогда не рассказывала. Другим проявлением все той же скрываемой ею душевной травмы, наверное, было то, что она не ела мяса, не носила кожаных вещей и не пила ничего спиртного; и только в любви, как показалось Гиллему, она освобождалась от этих таинственных оков. Все утро он просидел в одиночестве в своем чрезвычайно тусклом кабинете в Брикстоне, фотографируя документы Цирка. Перед этим он получил из своего личного оперативного набора миниатюрную фотокамеру; проделывал он это довольно часто, чтобы не потерять сноровки. Кладовщик спросил: "Для дневного света или электрического?" - и они провели дружескую дискуссию о зернистости пленки. Он попросил секретаря, чтобы его не беспокоили, закрыл дверь и принялся за работу, тщательно следуя инструкциям Смайли. Окна располагались довольно высоко. Сидя, он вообще видел только небо и верхушку новой школы в глубине улицы. Он начал со справочных материалов из своего личного сейфа. Смайли установил очередность. Сначала справочник персонала, предназначенный лишь для старших офицеров, который содержал домашние адреса, номера телефонов, номера и псевдонимы всего "домашнего" персонала Цирка. Затем свод правил и обязанностей сотрудников со вклеенной схемой структуры управления Цирком, реорганизованной под руководством Аллелайна. В центре ее располагалось Лондонское Управление Билла Хейдона, похожее на гигантского паука в собственной паутине. "После провала Придо, - раздраженно заявил во все услышание Билл, - у нас больше не будет этих проклятых частных армий, и так, что левая рука не будет знать, что делает правая". Как заметил Гиллем, Аллелайн значился в списке дважды: один раз в качестве шефа, другой раз в качестве "Директора Службы особых источников информации". По слухам, это были те самые источники, которые поддерживали функционирование Цирка. Ничто больше, по мнению Гиллема, не могло объяснить с такой наглядностью инертность Цирка на рабочем уровне и уважение, которым он пользовался в Уайтхолле. К этим документам, по настоянию Смайли, он добавил измененный устав "головорезов" в форме письма Аллелайна, начинающийся словами "Дорогой Гиллем!" и детально излагающий сокращение его полномочий. В нескольких случаях в выигрыше оказался Тоби Эстсрхейзи, руководитель "фонарщиков" в Эктоне, единственного автономного образования, которое фактически разжирело в условиях латерализма. Затем Питер переместился к своему столу и, следуя инструкции Смайли, сфотографировал пару-тройку казенных циркуляров, которые могли бы оказаться полезным подручным материалом. Сюда входила кляуза от Эдмина о состоянии явочных квартир в черте Лондона ("Аккуратно обращайтесь с ними, как если бы они были вашими собственными") и другая - о злоупотреблении частными звонками по не внесенным в справочник телефонам Цирка. Наконец, он снял очень суровое личное письмо из отдела изготовлений документов, предупреждающее его "в последний раз", что у водительского удостоверения, выписанного на его оперативный псевдоним, истек срок действия и если он не позаботится о его продлении, "его фамилию сообщат в административно-хозяйственный отдел для соответствующего дисциплинарного взыскания". Он отложил фотокамеру и вернулся к сейфу. На нижней полке лежала стопка донесений от "фонарщиков" за подписью Тоби Эстерхейзи с условным штампом "На уничтожение". Они включали в себя имена и должности двухсот или трехсот выявленных офицеров советской разведки, действующих в Лондоне под легальной или полулегальной "крышей": сотрудники торгпредств, ТАСС, "Аэрофлота", "РадиоМосква", консульских и дипломатических сотрудников. В соответствующих случаях там значились также даты проводимых "фонарщиками" наблюдений и имена "побочных отростков", что на жаргоне обозначало контакты, установленные в ходе слежки, которые можно использовать в перспективе. Донесения подшивались в основном ежегоднике и в ежемесячных приложениях. Он справился сначала по основному ежегоднику, а затем в приложениях. В 11.20 Питер запер сейф, позвонил по прямому телефону в Лондонское Управление и спросил Лодера Стрикленда из Финансового отдела. - Здравствуйте, Лодер, это Питер из Брикстона, как дела? - Да, Питер, чем можем вам помочь? Он проговорил это торопливо и отчужденным тоном. Дескать, у нас, в Лондонском Управлении, есть друзья и поважнее. Он звонит насчет отмывания некоторой суммы, пояснил Гиллем, насчет субсидирования одной операции с французским дипкурьером, который, кажется, готов кое-что продать. Прикинувшись кроткой овечкой, Гиллем поинтересовался: может быть, Лодер найдет время, чтобы встретиться и обсудить это дело? - Операция согласована с Управлением? - спросил Лодер. - Нет. - Но Гиллем уже отослал Биллу документы с "челноком". Почувствовав, что Стрикленд сбавил тон, Гиллем поспешил этим воспользоваться: - Здесь есть несколько щекотливых моментов, Лодер, я думаю, мы не обойдемся без ваших мозгов. Лодер сказал, что, пожалуй, сможет ему уделить полчаса. По пути в Вест-Энд Гиллем занес свои пленки в неприметную захудалую аптеку под вывеской "Ларк" на Чаринг-Кросс-роуд. Сам Ларк, если это был он, оказался толстяком с огромными кулачищами. Аптека была пустой. - Это пленки мистера Лэмптона, нужно проявить, - сказал Гиллем. Ларк унес пакет в подсобку. Через некоторое время вернулся, скрипучим голосом произнес: "Готово" - и выдохнул большую порцию воздуха, как если бы он сейчас курил. Он проводил Гиллема до двери и с грохотом захлопнул ее, когда тот вышел. "Господи, - подумал Питер, - и где только Джордж таких находит?" Перед тем как уйти, он купил упаковку таблеток от ангины. Каждый шаг нужно продумать, предупредил его Смайли: нужно вести себя так, будто ищейки Цирка следят за тобой двадцать четыре часа в сутки. "Ну и что в этом удивительного? - подумал Гиллем. - Тоби Эстерхейзи натравил бы ищеек на собственную мать, если бы мог этим заслужить похвалу Аллелайна". Свернув с Чаринг-Кросс, он зашел в кафе "У Виктора" пообедать со своим начальником Саем Ванхофером и каким-то бандюгой, который называл себя Лоримером и утверждал, что спит с любовницей посла ГДР в Стокгольме. Лоример сказал, что девчонка готова работать на них, но взамен требует британское подданство и много денег за первый "улов". Она готова делать все, что угодно, сказал он: вскрывать посольскую почту, нашпиговать квартиру посла "жучками" или "насыпать ему в ванну битого стекла" (это, вероятно, была шутка). Гиллем подумал, что Лоример лжет, он допускал, что и Ванхофер может лгать, но он был достаточно разумен, чтобы понять, что вот так с ходу не сможет определить, к чему клонит каждый из них. Вообще ему нравилось бывать "У Виктора", но сейчас он даже не мог вспомнить, что ел, и, входя в вестибюль Цирка, понял, что волнуется. - Привет, Брайант. - Рад видеть вас, сэр. Присаживайтесь, сэр, пожалуйста, одну минутку, благодарю вас, - выдал Брайант на одном дыхании, и Гиллем уселся на деревянную скамью, размышляя о дантистах и Камилле. Она была его недавним и в некотором смысле непостоянным приобретением; с некоторых пор подобные обстоятельства его жизни менялись довольно часто. Они познакомились на одной из вечеринок; Камилла была одна и, сидя в уголке за стаканом морковного сока, рассуждала о том, что есть истина. Гиллем, решив воспользоваться удобным случаем, сказал, что не слишком искушен в этикете, поэтому не пойти ли попросту им вместе в постель?Она немного с серьезным видом поразмышляла, а затем пошла и принесла свое пальто. С тех самых пор она часто приходила к нему, готовила ореховые пончики и играла на флейте. Вестибюль выглядел более мрачно, чем обычно. Три старых лифта, деревянный барьер, рекламный плакат чая "Мазават", остекленная комната дежурного с календарем "Английские пейзажи" и телефонами болотного цвета. - Мистер Стрикленд уже ждет вас, сэр, - снова появившись, сказал Брайант и неторопливым движением поставил штамп с указанием времени на розовом пропуске: " 14.55. П. Брайант, вахтер". Решетка центрального лифта загремела, как связка сухих палок. - Давненько вы ее не смазывали, верно? - воскликнул Гиллем, ожидая, когда заработает механизм. - Мы только и делаем, что просим, - завел Брайант свою любимую песню. - А им все одно, хоть кол на голове теши. Как семья, сэр? - Все хорошо, - ответил Гиллем, у которого ее не было. - Ну и правильно, - сказал Брайант. Гиллем проводил взглядом его напомаженную голову, уплывающую вниз. Он вспомнил, как Мэри называла его "ванильно-клубничное мороженое": розовое лицо, белые волосы и весь такой мягко-слащавый. В лифте он рассмотрел как следует свой пропуск. "Разрешение на вход в ЛУ" - гласила крупная надпись. Мельче: "Цель визита: Финансовый отдел. Документ подлежит возврату при выходе". И незаполненная графа: "Подпись принимающего лица". - Рад встрече, Питер. Привет. Вы, по-моему, немного опоздали, но ничего страшного. Лодер в белом воротничке ждал его возле барьера, тайком приподнявшись на цыпочки, чтобы при росте в полтора метра выглядеть хоть чуть-чуть солиднее. Во времена Хозяина этот этаж напоминал оживленную улицу в час пик. Сейчас вход был перекрыт барьером и вахтер с крысиным лицом тщательно проверил пропуск Гиллема. - Боже мой, и давно вы обзавелись этим монстром? - спросил Питер, остановившись у сверкающей новой кофеварки. Две девушки, наполнявшие стаканчики, обернулись и сказали: "Привет, Лодер", уставившись на Гиллема. Высокая напомнила ему Камиллу: те же едва тлеющие глаза, будто живой укор мужской неполноценности. - О, вы не представляете, сколько человеко-часов это сберегает, - тут же воскликнул Лодер. - Поразительно. Просто поразительно. - И, охваченный энтузиазмом, чуть не сбил с ног Билла Хейдона. Он как раз выходил из своего кабинета - шестиугольной башенки с окнами на Нью-Комптон-стрит и Чаринг-Кросс-роуд. Он направлялся в ту же сторону, что и они, но двигался со скоростью меньше километра в час, что в помещении было для Билла предельно быстро. На улице - другое дело, Гиллем не раз это замечал: и на учебных сборах в Саррате, и один раз во время ночного десанта в Греции. На улице Хейдон становился подвижным и энергичным; его выразительное лицо, которое в этом казенном коридоре выглядело сумрачным и задумчивым, на свежем воздухе будто носило отпечаток всех тех заморских краев, где ему приходилось работать. А им не было числа: к непреходящему изумлению Гиллема, он не знал такой оперативной точки, где бы не ступала нога Хейдона. Раз за разом, выполняя собственную работу, он с ужасом натыкался на свидетельства необычных достижений Билла. Год или два назад, все так же работая в морской разведке, Гиллем, одной из задач которого было организовать группу береговых наблюдателей для китайских портов Вэнчжоу и Амой, к своему удивлению, обнаружил, что, как ни странно, в тех же самых городах До сих пор живут агенты, завербованные Биллом Хейдоном еще во время войны, в ходе одной, теперь уже забытой, операции; к тому же у них в тайниках остались радиопередатчики и все необходимое снаряжение, и с ними вполне можно было возобновить контакт. В другой раз, копаясь в документах участников "силовых операций" Цирка времен войны и испытывая скорее ностальгию по прошлому, чем профессиональный оптимизм в отношении будущего, Питер дважды наткнулся на оперативный псевдоним Хейдона в двух разных протоколах: в сорок первом он выводил французские одномачтовые рыбацкие лодки из устья Хелфорда; в том же году, работая в паре с Джимом Придо, он налаживал курьерскую связь через всю Южную Европу от Балкан до Мадрида. В глазах Гиллема Хейдон принадлежал к тому неповторимому, увядающему поколению Цирка, что и его родители, и Джордж Смайли - исключительному, даже аристократическому, как в случае с Хейдоном, - которое неторопливо смогло прожить с десяток разных жизней по сравнению с его суматошной одной, и до сих пор, тридцать лет спустя, эти люди, несмотря ни на что, сумели сохранить в Цирке эту исчезающую атмосферу авантюрности. Увидев их обоих, Хейдон застыл на месте. Прошел месяц с тех пор, как Гиллем последний раз разговаривал с ним; Билл, вероятно, куда-то уезжал по своим делам. Сейчас, напротив света, падающего из его открытого кабинета, он выглядел неестественно черным и высоким. Он что-то держал в руках. Гиллем не мог разглядеть, что именно: то ли журнал, то ли папку, то ли доклад. Кабинет, рассеченный надвое его силуэтом, походил на комнатушку в студенческой общаге, захламленную и уединенную, как келья. Доклады, копии счетов, досье кипами лежали повсюду; на стене - обтянутая сукном доска, сплошь утыканная открытками и газетными вырезками; рядом с ней - криво приколоченная одна из ранних картин Билла без рамки: что-то круглое и абстрактное на фоне тяжелых блеклых цветовых сочетаний некой пустыни. - Привет, Билл, - сказал Гиллем. Оставив дверь открытой - в нарушение распоряжений администрации, - Хейдон прошел вперед, так и не проронив ни слова. Он был одет, по своему обыкновению, пестро. Кожаные заплатки, пришитые на пиджаке, имели не квадратную, а ромбовидную форму, что делало его сзади похожим на Арлекина. Очки были приподняты вверх, на манер лыжных, и сидели на его прямой седоватой челке. Гиллем со Стриклендом нерешительно последовали за ним, когда вдруг он развернулся на месте, словно статуя, которую медленно поворачивают вместе с постаментом, и впился взглядом в Гиллема. Затем усмехнулся, так что его серповидные брови подпрыгнули вверх, как у клоуна, и лицо стало симпатичным и до нелепости молодым. - Какого черта ты здесь делаешь, изгнанник? - весело спросил он. Восприняв вопрос всерьез, Лодер пустился в объяснения о французе и отмывании денег. - Да-да, ты уж спрячь подальше свои ложечки, - бесцеремонно перебил его Хейдон. - Эти паршивцы-головорезы когда-нибудь у тебя золотые зубы изо рта уведут. И девочек своих посади под замок, - добавил он, не переставая, однако, смотреть на Гиллема, - если сможешь, конечно. И с каких это пор "головорезы" сами отмывают свои деньги? Это наша работа. - Отмывать будет Лодер. Мы только тратим... "бабки". - Бумаги ко мне на стол, - внезапно отрывисто бросил он Стрикленду. - Черта с два что-нибудь подпишу, пока сам не проверю. - Они уже отправлены, - сказал Гиллем. - Скорее всего, даже уже лежат в корзинке у вас на столе. Прощальным кивком Хейдон пропустил их вперед, и Гиллем почти физически почувствовал, как взгляд его светло-голубых глаз ввинчивается ему в спину, пока они не свернули за угол. - Потрясающий парень, - заявил Лодер, будто Гиллем встретил Хейдона впервые. - Надежнее рук для Лондонского Управления просто не найти. Выдающийся талант. Выдающаяся карьера. Блестящая. "А ты и рад примазаться, - раздраженно подумал Гиллем. - Чем бы ты мог блеснуть, не будь Билла, или этой твоей кофеварки, или банков?" Его размышления были прерваны язвительной репликой Роя Бланда, говорившего как кокни. Голос доносился из раскрытой двери впереди по коридору: - Эй, Лодер, погоди-ка минутку, не видал ли тыгде этого паршивца Билла? Он срочно нужен. И сразу вслед за ним из той же двери эхом послышался среднеевропейский выговор верного Тоби Эстерхейзи: - Немедленно, Лодер, в самом деле, а то мы уже тревогу объявили. Они шли по последнему пролету узкого коридора. Лодер был шагах в трех впереди и уже начал что-то сочинять в ответ, когда Гиллем подошел к комнате и заглянул внутрь. Бланд всей своей массой развалился за столом, сбросив пиджак и зажав в руке какую-то бумагу. Под мышками у него выступили круги пота. Крошка Тоби Эстерхейзи склонился над ним, как метрдотель, похожий на чопорного маленького дипломата с седыми, отливающими серебром волосами и угрюмо выступающей квадратной челюстью; он протягивал руку к бумаге, будто разъясняя какие-то детали. Они, очевидно, читали один и тот же документ, когда Бланд краем глаза заметил проходящего мимо Лодера Стрикленда. - Разумеется, я видел Билла Хейдона, - сказал Лодер, который имел привычку перефразировать вопрос, чтобы придать своему ответу больше солидности. - Я подозреваю, Билл сейчас как раз идет сюда. Он там, в коридоре: мы только что переговорили с ним кое о чем. Взгляд Бланда медленно переполз на Гиллема и застыл; холодным, оценивающим выражением он неприятно напоминал хейдоновский. - Здорово, Пит, - сказал Бланд. Тут КрошкаТоби выпрямился и тоже перевел взгляд; карие спокойные глаза, как у пойнтера. - Привет, - сказал Гиллем. - Что за шутки? Их приветствие было не просто холодным, а открыто неприязненным. Гиллем как-то жил бок о бок с Тоби Эстерхейзи целых три месяца, когда они проводили одну чрезвычайно хитроумную операцию в Швейцарии, и Тоби за все время ни разу не улыбнулся; так что не было ничего удивительного в том, что он сейчас так уставился. Но Рой Бланд был одной из находок Смайли: добросердечный импульсивный малый, рыжеволосый и толстый, интеллектуал-самородок, чье представление о хорошо проведенном вечере заключалось, например, в том, чтобы поболтать о Витгенштейне в какой-нибудь пивнушке в Кентиш-Тауне. Он провел десять лет в Восточной Европе, выполняя разную черновую работу для партии и штудируя гуманитарные дисциплины, а теперь, как и Гиллема, его вернули на родину, что в некотором роде сближало их. Обычной манерой Бланда было широко улыбнуться, хлопнуть по плечу и обдать запахом пива, выпитого накануне; однако сейчас его будто подменили. - Никаких шуток. Питер, старина, - ответил Рой, собравшись с духом и выдавив наконец улыбку. - Просто чудно тебя здесь видеть, вот и все. Мы-то привыкли, что на этом этаже все свои. - А вот и Билл, - сказал Лодер, очень довольный тем, что его предсказание так быстро сбылось. Когда Хейдон появился в полосе света, Гиллем обратил внимание на нездоровый цвет его щек: лихорадочный румянец, как бы грубо измалеванный на скулах, был вызван мелкими разрывами сосудов. И это придавало ему, как заметил нервничающий больше обычного Гиллем, отдаленное сходство с Дорианом Греем. Разговор с Лодером Стриклендом продлился час и двадцать минут. Гиллем сам затянул его, и все это время он мысленно возвращался к Бланду и Эстерхейзи и не мог понять, какая муха их укусила. - Ладно, я думаю, мне лучше выяснить все это у Акулы, - сказал он наконец. - Всем известно, что она дока по части швейцарских банков. Администрация располагалась через две двери от Банковского отдела, - Я оставлю это здесь, - добавил он и бросил свой пропуск на стол Лодеру. В комнате Дайаны Долфин по прозвищу Акула пахло дезодорантом; ее проволочная сумочка лежала на сейфе рядом с экземпляром "Файнэншл таймс". Эта женщина была одной из тех вечных невест Цирка, за которой все не прочь поухаживать, но замуж никто не берет. Да, сказал Питер устало, оперативные документы находятся теперь в ведении Лондонского Управления. Да, он понимает, что те времена, когда деньги можно было разбазаривать направо и налево, прошли. - В общем, мы разберемся и дадим вам знать, - в конце концов объявила Акула, что означало: она пойдет и проконсультируется у Фила Портоса, который сидит в кабинете рядом. - Я передам Лодеру, - - сказал Гиллем и вышел. "А теперь пошевеливайся", - подумал он. В мужском туалете он подождал секунд тридцать возле умывальников, наблюдая за дверью через зеркало и прислушиваясь. На всем этаже повисла какая-то странная тишина. Лаван, - подумал он, - ты что-то стареешь, а ну, пошевеливайся. - Он прошел через коридор, смело шагнул в комнату дежурного офицера, с шумом хлопнул дверью и огляделся. Он рассчитал, что у него есть десять минут, и еще подумал, что хлопнувшая дверь в такой тишине произведет меньше шума, чем аккуратно прикрытая. - Пошевеливайся". Он принес с собой фотокамеру, но освещение было ужасным. Окно, забранное тюлевой занавеской, выходило во внутренний двор, полный почерневших труб. Он не рискнул бы включить лампу, даже если бы она была у него с собой, так что приходилось рассчитывать на свою память. Кажется, ничего здесь особо не изменилось со времен переворота. Раньше этот закуток служил в дневное время комнатой отдыха для девиц, подверженных депрессиям, и, судя по запаху дешевых духов, продолжал сю оставаться и сейчас. Вдоль одной из стен располагался диван, который на ночь раскладывался в плохонькую кровать; рядом стояли ящик-аптечка с облупившимся красным крестом на дверце и отживающий свое телевизор. Стальной шкаф находился на своем прежнем месте, между распределительным щитом и запертыми на замок телефонами, и Гиллем направился прямо туда. Это был старый сейф, который можно было открыть консервным ножом. На этот случай Питер захватил с собой отмычки и пару легких инструментов. Затем он вспомнил, что комбинация всегда была 31-22-11, и решил попробовать: четыре щелчка против, три по часовой стрелке, два против и затем по стрелке, пока не сработает пружина. Наборный диск был таким заезженным, что едва ли не сам поворачивался куда следует. Когда он открыл дверцу, со дна выкатилось облако пыли, затем медленно расползлось по направлению к темному окну. В ту же секунду он услышал отдаленный звук, будто кто-то взял ноту на флейте. Скорее всего, просто где-то на улице притормозил автомобиль или в здании колесо тележки для документов взвизгнуло, скользнув по линолеуму, но на секунду ему почудилось, будто это одна из тех печальных протяжных нот, которые звучат, когда Камилла играет свои гаммы. Она могла начать музицировать, когда ей в голову взбредет. В полночь, рано утром - когда угодно, наплевать на соседей. Казалось, нервы у нее полностью атрофированы. Он вспомнил их первый вечер: "С какой стороны кровати ты спишь? Где мне положить одежду?" Он втайне гордился тем, что обладает определенным умением в интимных делах, но Камилла в этом совершенно не нуждалась: техника секса, в конце концов, не что иное, как компромисс, компромисс с действительностью, она бы даже сказала, попытка бегства от этой действительности. Так что пусть лучше он избавит ее от всех этих премудростей. Журналы дежурств лежали на верхней полке, переплетенные в тома, с указанием дат на корешках. Они были похожи на семейные гроссбухи. Он снял с полки том за апрель и стал изучать оглавление на внутренней стороне обложки, не переставая думать о том, видит ли его кто-нибудь из копировальной лаборатории на противоположной стороне двора, и если видит, то что за этим последует. Он начал просматривать записи, отыскивая отчет о дежурстве в ночь с десятого на одиннадцатое - именно тогда якобы имел место обмен радиосообщениями между Тарром и Лондонским Управлением. Смайли просил его обратить внимание: телеграмма из Гонконга должна быть зарегистрирована девятью часами раньше, потому что как запрос Тарра, так и первый ответ из Лондона были отправлены в нерабочие часы. Из коридора вдруг послышались приближающиеся голоса, и на мгновение Питеру почудилось, что он различил среди них брюзгливый провинциальный акцент Аллелайна, отпустившего какую-то плоскую остроту. Однако сейчас было не до фантазий. У Гиллема на всякий случай было заготовлено кое-какое оправдание, и какая-то часть его естества уже поверила в это. Если его застукают, он поверит в нее полностью, так что, если в Саррате его станут допрашивать, наверняка найдутся пути для отступления. Гиллем никогда ничего не начинал, не придумав заранее алиби. И тем не менее в тот момент его обуял настоящий ужас. Голоса смолкли, призрак Перси Аллелайна исчез вместе с ними. По груди Гиллема заструился пот. Мимо прошмыгнула какая-то девица, мурлыча под нос песенку из фильма "Волосы". Если Билл услышит, он тебя убьет, подумал он. Вот уж чего не стоит делать в присутствии Билла, так это напевать под нос: "Что ты здесь делаешь, изгнанник?" Тут, к своему мимолетному изумлению, он и вправду услышал взбешенный рев Билла, донесшийся бог весть откуда: "Прекратите эти завывания! Что это там за идиот?" Пошевеливайся. Если остановишься, то начать снова уже не сможешь: это что-то сродни страху перед публикой, из-за которого можно забыть роль и уйти ни с чем и из-за которого пальцы горят при прикосновении к тому, что потом может стать уликой, и судорогой сводит живот. Пошевеливайся. Он положил на место апрельский том и вытащил наугад четыре других: за ф е в р а л ь , июнь, сентябрь и октябрь. Он быстро пролистал их, сравнивая некоторые места, вернул на место и сел, сгорбившись, умоляя Бога, чтобы пыль поскорее осела. Почему никто не жалуется? Вот всегда так, когда куча народу в одном месте: никто ни за что не отвечает, всем на все наплевать. Он начал искать списки присутствующих, которые составляют ночные вахтеры. Нашел он их на самой нижней полке вперемежку с пакетиками чая и сгущенного молока: целые стопки, уложенные в папки в виде конвертов. Вахтеры заполняли их и приносили дежурному офицеру дважды за время его двенадцатичасового дежурства: в полночь, а затем в шесть утра. За их точность можно было ручаться - бог знает как, но в то время как ночной персонал разбросан по всему зданию, они умудрялись всех отметить, сохранить третий экземпляр и неизвестно зачем забросить его в этот шкаф. Эта процедура сохранилась еще с допотопных времен и, кажется, продолжала соблюдаться и поныне. "Пыль и чайные пакетики на одной полке, - подумал он. - Интересно, когда здесь в последний раз пили чай?" Он еще раз задержался взглядом на отметке за 10-11 апреля. Рубашка прилипла к ребрам. "Что происходит со мной? Господи, неужели я уже отработал свое?" Он повернул диск вперед, затем назад, снова вперед, два, три раза, затем захлопнул шкаф. Подождал, прислушался, бросил последний озабоченный взгляд на пыль, затем смело шагнул в коридор - назад, в спасительный мужской туалет. Его поразил шум и галдеж, пока он шел туда: треск шифровальных машин, телефонные звонки, женский голос, выкрикнувший: "Где эта чертова пробка, я ведь только что держала ее в руке?" - и снова этот таинственный гудок, но теперь уже не похожий на то, что играет Камилла в предрассветные часы. "В следующий раз я заставлю-таки ее выложить все начистоту, - подумал он с раздражением, - без всяких компромиссов, лицом к лицу, как это должно быть в жизни". В мужском туалете он застал Спайка Каспара и Ника де Силски, стоящих у умывальников и потихоньку переговаривающихся друг с другом через зеркало: это были связные Хейдона для советских агентурных сетей, они много повидали на своем веку и все их называли не иначе как "русскими". Увидев Гиллема, они тут же замолчали. - Привет обоим. Господи, да вы и впрямь неразлучны. Они были оба светловолосые и коренастые и больше походили на русских, чем настоящие русские. Он подождал, пока они уйдут, вымыл руки и затем небрежным шагом вплыл в кабинет Лодера Стрикленда. - Господи помилуй, как Акула умеет вести беседу! - беззаботно сказал он. - Очень способный офицер. Из всех, кто здесь работает, ее в первую очередь можно назвать незаменимой. Исключительно компетентна, можете мне поверить на слово, - сказал Лодер. Он внимательно взглянул на часы, перед тем как подписать пропуск, и проводил Гиллема обратно к лифту. Возле барьера Тоби Эстерхейзи разговаривал с неприветливым молодым вахтером. - Ты собираешься назад в Брикстон, Питер? - Его голос звучал небрежно, и, как обычно, лицо было непроницаемо, непонятно было, к чему он клонит. - А что? - У меня здесь просто есть машина. Я бы мог везти тебя. У нас есть кое-какие дела в том районе. "Везти тебя". Крошка Тоби и на одном языке не мог говорить как следует, хотя говорил почти на всех. В Швейцарии Гиллем слышал, как он говорит по-французски с немецким акцентом; в его немецком слышалось что-то славянское, а в английском было полно случайных оговорок, ненужных пауз и неправильно произнесенных гласных. - Спасибо, Тоб, я думаю, мне пора домой. Пока. - Прямо домой? Я могу везти тебя все равно. - Благодарю, мне нужно пройтись по магазинам. Все эти чертовы крестники, понимаешь. - Ну ясно, - сказал Тоби, будто у него их не было и он не понимает подобных забот. Он обиженно поджал свои маленькие губы, снова придав лицу каменное выражение. "Какого черта ему нужно? - подумал Гиллем. - Крошка Тоби вместе с этим толстяком Роем: чего это они так на меня уставились? То ли вычитали там что-нибудь, то ли что-то раскусили". Выйдя на улицу, он не спеша побрел вдоль Чаринг-Кросс-роуд, глазея на витрины книжных магазинов, одновременно автоматически просматривая обе стороны улицы. Заметно похолодало, поднимался ветер, и, судя по лицам спешащих прохожих, погода не предвещала ничего хорошего. Питер испытывал воодушевление. "Что-то я слишком отстал от жизни, - подумал он. - Нужно жить в ногу со временем". В магазине "Цвеммерс" (Крупнейший книжный магазин Лондона (по имени первого владельца)) он детально изучил красивое подарочное издание под названием М у з ы к а л ь н ы е и н с т р у м е н т ы н а п р о т я ж е н и и в е к о в " и вспомнил, что Камилла будет допоздна заниматься с доктором Сандом, ее учителем по флейте. Повернув назад, он дошел до "Фойлз", проглядывая очереди на автобусных остановках. "Все время представляй себе, будто ты за границей", - говорил ему Смайли. Это было нетрудно, если вспомнить дежурную комнату и отрешенно уставившегося на него Роя Бланда. И Билла тоже. Неужели Хейдон разделял их подозрения? Нет. Билл сам по себе, решил Гиллем, не в силах совладать с нахлынувшим на него чувством симпатии к Хейдону. Билл не станет разделять ничье мнение, если оно в первую очередь не принадлежит ему самому. Рядом с Биллом эти двое просто пигмеи. В Сохо он поймал такси и попросил отвезти его к вокзалу Ватерлоо. На Ватерлоо он зашел в вонючую телефонную будку и набрал код Митчема в Суррее, чтобы поговорить с инспектором Мэнделом, бывшим офицером полиции из Отдела специальных операций, которого Гиллем и Смайли знали по другим делам. Когда Мэндел подошел к телефону, Гиллем попросил позвать Дженни и услышал короткий ответ, что никакая Дженни здесь не живет. Он извинился и повесил трубку. Затем набрал номер службы точного времени и вежливо поговорил с автоответчиком: снаружи стояла пожилая леди и ждала, когда он закончит. Ну, теперь он, наверное, уже на месте, подумал Гиллем. Он снова повесил трубку и набрал другой номер в Митчеме; на этот раз он звонил в телефонную кабину в конце той улицы, где жил Мэндел. - Это Вилл, - сказал Гиллем. - А это Артур" - весело ответил Мэндел. - Как поживает Вилл? Мэндел был угловатой проворной ищейкой с умным лицом и проницательными глазами, и Гиллем очень живо представлял себе, как он в эту минуту склонился над своим полицейским блокнотом, держа наготове карандаш. - Я хочу прочитать вам краткую сводку на тот случай, если, не дай Бог, попаду под автобус. - Это хорошо, Вилл, - утешил его Мэндел. - Осторожность никогда не помешает. Питер медленно продиктовал свое послание, используя в качестве кода терминологию ученых, которую они разработали для окончательной защиты от случайного подключения: экзамены, студенты, научные доклады, которые кто-то у кого-то передрал. Каждый раз, когда Гиллем делал паузу, он слышал лишь легкое поскрипывание. Он представил себе, как Мэндел пишет, медленно и разборчиво, и не переспрашивает, пока не закончит. - Кстати, я получил из проявки те фотографии с вечеринки, - сказал наконец Мэндел после того, как проверил все еще раз. - Получились то что надо. Ни одной неудачной. - Спасибо. Я очень рад. Но Мэндел уже повесил трубку. Что я могу сказать про "кротов", подумал Гиллем, так это то, что вся их жизнь от начала до конца - это длинный темный туннель. Придержав открытую дверь для пожилой леди, он увидел, что с телефонной трубки, висящей на рычаге, медленно сползают капли пота. Он вспомнил свое послание Мэнделу и снова подумал о Рое Бланде и Тоби Эстерхейзи, уставившихся на него, когда он стоял в дверях. Ему вдруг нестерпимо захотелось узнать, где сейчас Смайли и соблюдает ли он осторожность. Не совсем уверенный, правильно ли он все понимает, Гиллем вернулся на Итон-Плейс, испытывая жгучую потребность увидеть Камиллу. Неужели его возраст играет теперь против него? Впервые в жизни он почему-то погрешил против собственных представлений о благородстве. У него было чувство отвращения, даже омерзения к самому себе. Глава 12 Некоторым пожилым людям, когда они приезжают в Оксфорд, каждый камень словно подмигивает, напоминая о молодости. Смайли к таким людям не относился. Десять лет назад он бы, вероятно, еще мог почувствовать что-то подобное. Но сейчас - нет. Проходя мимо Бодлеанской библиотеки, он рассеянно подумал: а вот здесь я работал. Увидев дом своего старого куратора на Паркс-роуд, он вспомнил, что перед самой войной в этом большом саду Джебоди первым дал понять, что может переговорить кос с кем в Лондоне, "кого он хорошо знает". И, услышав, как Том Тауэр отбивает шесть часов вечера, Джордж неожиданно для себя вспомнил о Билле Хейдоне и Джиме Придо, которые, должно быть, поступили сюда в тот год, когда Смайли заканчивал учебу, и которых война свела вместе; и из праздного любопытства ему стало интересно, как они выглядели рядом: Билл - художник, полемист, сочувствующий социалистам, и Джим - спортсмен, слушающий Билла с открытым ртом. Во время расцвета их карьеры в Цирке, вспоминал он, различия между ними почти сгладились: Джим достиг недюжинной гибкости ума, а Биллу не было равных в оперативной работе. И только под конец снова возобладала изначальная противоположность: рабочая лошадка вернулась в свою конюшню, а мыслитель - к своему письменному столу. Моросил дождь, но Смайли не замечал его. Он приехал поездом и пошел пешком от станции, все время кружа, петляя, сворачивая в сторону, все время возвращаясь к магазину "Блэкуэллс", к своему бывшему колледжу, затем еще куда-нибудь, затем опять на север. Из-за высоких деревьев здесь довольно рано стемнело. Дойдя до переулка, он снова замешкался, еще раз осмотрелся. Какая-то женщина в шали проехала мимо него на велосипеде, плавно скользя в лучах уличных фонарей, пронизывающих клочья тумана. Потом она толкнула калитку и исчезла в темноте. На противоположной стороне улицы какая-то закутанная фигура прогуливала собаку, он не мог разобрать, мужчина это или женщина. Если не считать этого, и на улице, и в телефонной будке было совершенно пусто. Затем вдруг мимо прошли двое, громко разговаривая о Боге и о войне. Говорил в основном тот, что помоложе. Услышав, что старший слушал и с чем-то соглашался, Смайли предположил, что это профессор и студент. Он шел вдоль высокой ограды, сквозь которую там и сям торчали ветки кустов. Ворота под номером "15" еле держались на петлях; они были двойными, но открывалась только одна створка. Толкнув ее, Смайли обнаружил, что щеколда сломана. Дом стоял далеко в глубине сада, в большинстве окон горел свет. В одном из них, на самом верху, молодой человек склонился над столом; в другом, кажется, спорили о чем-то две девушки; в третьем очень бледная женщина играла на альте, но звуки не доходили. Окна на нижнем этаже тоже светились, но здесь были задернуты занавески. Крыльцо было выложено плиткой, а во входную дверь вставлено витражное стекло; к косяку прикреплена выцветшая записка: "После 23.00 пользоваться только боковой дверью". Под звонком - еще бумажки: "Принц - три звонка", "Ламби - два звонка", "Звоните - весь вечер никого нет дома, до встречи, Дженет". Табличка под нижним звонком гласила: "Сейшес". Смайли нажал на кнопку. Тут же залаяли собаки, и раздался женский крик: "Флэш, глупый ты мальчик. Это кто-то из моих оболтусов. Флэш, да заткнись ты, дурачок! флэш!" Дверь приоткрылась, удерживаемая цепочкой, и кто-то протиснулся в проем. Пока Смайли изо всех сил пытался разглядеть, кто еще внутри, пронизывающие глаза, влажные, как у ребенка, окинули его оценивающим взглядом, задержавшись на его портфеле и забрызганных туфлях, затем взлетели вверх, вглядываясь через его плечо в глубину аллеи, затем еще раз осмотрели гостя. Наконец белое лицо расплылось в очаровательной улыбке, и мисс Конни Сейшес, некогда первая красавица Аналитического отдела Цирка, обнаружила свою неподдельную радость. - Джордж Смайли! - воскликнула она, сопроводив свою реплику неуверенным смешком и втаскивая его в дом. - Ба, это ты, мой дорогой и любимый, а я-то думала, это агент по продаже пылесосов, а это, оказывается, Джордж, Господи Боже мой! Она быстро закрыла за ним дверь. Конни была крупной женщиной, на голову выше Смайли. Тугой узел седых волос обрамлял ее раздобревшее лицо. На ней был коричневый жакет, похожий на спортивную куртку, и брюки с эластичным поясом, над которым нависало пузо, как у старика. В камине тлел уголь. Перед ним лежали кошки, а шелудивый серый спаниель, настолько жирный, что едва мог двигаться, развалился на диване. На тележке стояли консервные банки и бутылки, из которых ела и пила хозяйка. К одной и той же розетке тянулись провода от радио, электрической плитки и щипцов для завивки волос. На полу лежал мальчик с волосами до плеч и поджаривал хлебец. Увидев Смайли, он отложил в сторону свой латунный трезубец, - Ой, зайчик, дорогой, не могли бы мы заняться этим завтра? - взмолилась Конни. - Не каждый день меня навещает моя старинная-старинная любовь. - Джордж уже успел забыть ее голос. Она постоянно играла им, в полной мере используя всю его амплитуду. - Я целый час дарю тебе бесплатно, дорогой, хорошо? Один из моих оболтусов, - объяснила она Смайли, хотя мальчик еще не успел выйти из комнаты. - Я все еще преподаю, сама не знаю почему. Д ж о р д ж , - промурлыкала она, горделиво оглядывая его через всю комнату, пока он вытаскивал из портфеля бутылку хереса и наполнял стаканы, - самый очаровательный и дорогой мужчина из всех, кого я знала. Явился сюда пешком, - объяснила она спаниелю. - Посмотри на его ботинки. Пешком из самого Лондона, да, Джордж? О Господи, т в о е з д о р о в ь е ! Ей было трудно держать стакан. Пальцы, пораженные артритом, были повернуты книзу, будто сломаны все разом в одной аварии, а рука словно онемела. - Ты пришел один, Джордж? - спросила она, выудив сигарету прямо из кармана жакета. - Без сопровождения или как? Он зажег ей сигарету, и она держала ее всеми пятью вытянутыми пальцами, как мальчишки держат плевательную трубку, затем посмотрела на него, будто прицеливаясь, своими покрасневшими проницательными глазами: - Ну и что потребовалось от Конни? Отвечай, проказник. - Ее воспоминания. - А именно? - Нужно будет вернуться к одной позабытой теме. - Ты слышишь, Флэш? - возопила она, обращаясь к спаниелю. - Сначала они дают нам пинка под зад и кидают на прощание изгрызенную кость, а затем приходят побираться. Что еще за позабытая т е м а , Джордж? - Я принес тебе письмо от Лейкона. Он будет сегодня в семь вечера в своем клубе. Если ты в чем-то сомневаешься, позвони ему из телефонной будки на улице. Я бы предпочел, чтобы ты этого не делала, но если б