ез этого не обойтись, учти, он будет важно сопеть и все равно тебя уговорит. Все это время она стояла, опершись о него, но сейчас всплеснула руками и заходила кругами по комнате, изредка останавливаясь, чтобы успокоиться, и продолжая ругаться: - Черт бы тебя побрал, Джордж Смайли, тебя и всех вас, вместе взятых. - Возле окна она чисто машинально отодвинула край занавески, но, казалось, ничто не могло ее отвлечь. - Ох, Джордж, черт тебя подери, - пробормотала она. - Зачем ты впутал сюда какого-то Лейкона? Мог бы с таким же успехом обратиться в какую-нибудь конкурсную комиссию. На столе лежал экземпляр дневной "Тайме" кроссвордом кверху. Все клеточки до единой были заполнены. - Ходила сегодня на футбол, - протянула она, подкрепляясь с тележки. - Душка Вилл брал меня с собой. Мой любимый оболтус, как это мило с его стороны. - И вдруг надула губы и проговорила детским обиженным голоском: - Конни так з а м е р з л а , Джордж. Промерзла до самых косточек. Он догадался, что она плачет, вытащил ее из темноты и подвел к дивану. Ее стакан опустел, и он долил его. Они сидели на диване бок о бок, потягивая вино, и слезы Конни капали ей на жакет и ему на руки. - Ох, Джордж, - продолжала она, - Ты знаешь, что она мне сказала, когда меня вышвыривали? Эта корова из отдела кадров? - Она взяла кончик воротника Смайли и, теребя его большим и указательным пальцами, продолжала отпивать из стакана. - Ты знаешь, что сказала эта корова? - И она произнесла начальственным голосом: - "Вы потеряли всякое чувство меры, Конни. Пора вам спуститься с небес на землю". Я н е н а в и ж у эту "землю", Джордж. Я люблю Цирк и всех моих любимых мальчиков. - Она взяла старого друга за руки, пытаясь переплести его пальцы со своими. - Поляков, - сказал он тихо, произнося это имя так, как учил его Tapp. - Алексей Александрович Поляков, атташе по культуре, советское посольство в Лондоне. Он снова ожил, в точности, как ты предсказывала. По дороге прошуршала машина с выключенным мотором. Затем раздались шаги, очень легкие. - Это Дженет, хочет тихонько пройти со своим дружком, - прошептала Конни, поняв, что его отвлек легкий шум, и уставившись на него своими покрасневшими глазами. - Она думает, что я ничего не знаю. Слышишь? Это металлические задники на его каблуках. А теперь погоди. - Шаги смолкли, а затем послышалось бормотание и пошаркивание. - Она отдает ему ключ, думает, что он может отпереть замок тише, чем она сама. Черта с два. - Замок повернулся, звонко щелкнув. - Эх вы, мужчины. - Конни вздохнула с безнадежной улыбкой. - Ох, Джордж, ну зачем тебе понадобилось вытаскивать на свет божий Алекса? - И она снова начала плакать, вспомнив об Алексе Полякове. Ее братья были преподавателями, вспомнил Смайли, а отец каким-то профессором. Она познакомилась с Хозяином на одной из вечеринок за партией в бридж, и он придумал ей работу. Она начала свою историю как сказку: - Давным-давно, в далеком 63-м, жил-был перебежчик по имени Стэнли. Как и в былые годы, она придавала событиям в своем рассказе видимость строгой последовательности и закономерности, отчасти из вдохновения, отчасти умело приспосабливая детали с помощью своего незаурядного ума, что выдавало в ней неувядающую детскую наивность. Ее расплывшееся белое лицо озарилось сиянием, как это бывает у бабушек, ударившихся в приятные воспоминания, которые по своей необъятности могли поспорить с ее телом, и, уж конечно, она любила их не меньше, потому как положила все рядом с собой, чтобы ничто не мешало прислушиваться к ним: стакан, сигареты и даже податливую руку Смайли. Теперь она перестала сутулиться, а наоборот, выпрямилась, наклонив большую голову и мечтательно перебирая белую гриву своих волос. Он был уверен, что она начнет сразу с Полякова, но она начала со Стэнли; он как-то позабыл о ее страсти ко всяким родословным. Стэнли, сказала она, это следственная кличка третьесортного перебежчика из Московского Центра. Март 63-го. "Головорезы" перекупили его у голландцев и переправили в Саррат, и скорее всего, если бы в это время был не мертвый сезон и у следователей не оказалось свободного времени, то кто знает, обнаружилось бы хоть что-нибудь из того? А так у братца Стэнли оказалась при себе крупинка золота, одна крохотная крупинка, и они нашли ее. Голландцы прошляпили, а наши следователи нашли, и копия их рапорта пришла к Конни. - Что уже само по себе было чудом, - громко и раздраженно проговорила Конни, - учитывая, что все, и о с о б е н н о в Саррате, п р и н ц и п и а л ь н о не включали Следственный отдел в списки для рассылки документов. Смайли жадно ждал продолжения истории о крупинке золота, потому что Конни достигла того возраста, когда единственное, чем мужчина мог наградить ее, было терпение. Итак, Стэнли перебежал в тот момент, когда получил "мокрое" задание в Гааге, объяснила она. По профессии он был чем-то вроде наемного убийцы, и его послали в Голландию, чтобы он убил русского эмигранта, который действовал Центру на нервы. Вместо этого он решил сдаться. - Его обдурила какая-то д е в к а , - сказала Конни с величайшим презрением. - Голландцы устроили ему западню, милый мой, и он вляпался в нес как бы с широко закрытыми глазами. Для подготовки к этой миссии Центр откомандировал Стэнли в один из своих учебных лагерей под Москвой, специализирующихся на гнусном ремесле: диверсии и бесшумные убийства. Голландцы, когда он попал к ним, были шокированы и сосредоточили на этом все свое дознание. Они поместили его фотографию в газетах и добились от него чертежей пуль с цианидом и разного другого жуткого оружия, которое так обожают в Центре. Следователи же "яслей" знали все эти штуки вдоль и поперек, поэтому они интересовались самим лагерем, который был для них чем-то новым, малоизвестным. "Настоящее сокровище для Саррата", - пояснила Конни. Совместными усилиями они набросали план этого учебного центра, располагавшегося на нескольких сотнях гектаров посреди лесов и озер, и обозначили на нем все здания, которые смог припомнить Стэнли: прачечные, войсковые магазины, лекционные помещения, стрельбища и тому подобную ерунду. Стэнли бывал там несколько раз и все хорошо помнил. Когда они думали, что уже почти все из него вытянули, русский вдруг притих. Он взял карандаш и ближе к северо-западу обозначил еще пять бараков с двойным забором со сторожевыми псами. Вот так-то. Эти бараки - новые, сказал Стэнли, их построили буквально за последние несколько месяцев. К ним можно проехать по охраняемой дороге; он как-то раз увидел их с вершины холма, когда прогуливался там со своим инструктором Милошем. По словам Милоша (который был д р у ж к о м Стэнли, сказала Конни, явно намекая на что-то), там было расквартировано особое учебное подразделение, недавно основанное Карлой для подготовки войсковых офицеров к диверсионной работе. - Итак, дорогой мой, вот что мы имели, - воскликнула Конни. - Г о д а м и ходили слухи, что Карла пытается создать свою частную армию внутри Московского Центра, но у бедняги не хватало силенок. Известно было, что его агентами нашпигован весь земной шар, и, е с т е с т в е н н о , он беспокоится, что, достигнув почтенного возраста, будет не в состоянии управлять ими в одиночку. Известно было также, что, как и любой другой на его месте, он б е з у м н о ревнив и не переносит мысли о том, чтобы передать свою агентуру в руки резидентов в странах-противниках. И, е с т е с т в е н н о , он бы этого не сделал:ты знаешь, как он ненавидит резидснтуры - они, мол, ненадежны, у них раздуты штаты. Точно также, как он ненавидел старую гвардию. Слишком приземленные, так он о них отзывался. Что на самом деле довольно справедливо. Итак, теперь он обладал властью и начал делать что-то такое, на что никто больше не решился бы. Это было в марте 63-го, - повторила она на тот случай, если Смайли забыл. И ничего из этого, конечно, не вышло. - Обычное дело: не высовывайся, занимайся своими делами, жди у моря погоды. Она и не высовывалась три года, пока майора Михаила Федоровича Комарова, помощника военного атташе советского посольства в Токио, не поймали с поличным при передаче ему шести катушек пленки с совершенно секретной разведывательной информацией высокопоставленным чиновником Министерства обороны Японии. Комаров был героем ее второй сказки: не перебежчик, но солдат с погонами артиллериста. - А наград, Бог ты мой! Вся грудь в орденах! Сам Комаров вынужден был покинуть Токио так быстро, что его собака осталась запертой в квартире, и ее потом нашли подохшей с голоду, чего Конни ему до сих пор не могла простить. В то же время японский агент Комарова был, конечно же, надлежащим образом допрошен, и, к счастью, Цирку удалось купить отчет об этом допросе у своих коллег из Страны восходящего солнца. - Кстати, Джордж, если подумать, это ведь ты организовал ту сделку! С характерной для профессионала гримасой тщеславия Смайли признал, что, вполне возможно, так оно и есть. Суть рапорта была проста. Японский военный чиновник работал "кротом". Он был завербован перед самой войной во время японского вторжения в Маньчжурию неким Мартином Брандтом, немецким журналистом, якобы связанным с Коминтерном. Брандт, сказала Конни, было одним из имен Карлы в 30-е годы. Сам Комаров никогда не состоял в резидентуре внутри посольства в Токио; он работал в одиночку с одним связным и имел прямую связь с Карлой, с которым вместе служил во время войны. Более того, перед тем как прибыть в Токио, он прошел специальную подготовку в новой школе под Москвой, основанной исключительно для учеников, отобранных лично Карлой. - Короче говоря, - пропела Конни, - братец Комаров был для нас первым и, увы, не самым выдающимся выпускником школы Карлы. Его расстреляли, беднягу, - добавила она, драматически понизив голос. - Они никогда не церемонятся, заметь, не нужны им ни судебные, ни похоронные церемонии: слишком торопятся, гады. Теперь Конни почувствовала, что может за что-то зацепиться. Зная, по каким приметам искать, она проштудировала досье Карлы. Она потратила три недели в Уайтхолле вместе с армейскими специалистами по Москве, переворошив сводки Советской Армии с непонятными назначениями, пока не посчитала, что из уймы подозреваемых может выделить трех учеников Карлы. Все трое были военными, все трое были лично знакомы с Карлой, все трое были лет на десять-пятнадцать моложе его. Она произнесла их имена как Бардин, Стоковский и Викторов. При упоминании третьего имени на лице Смайли отразилась скука, его глаза вдруг стали такими усталыми, будто он из последних сил борется с дремотой. - Ну и что с ними со всеми было дальше? - спросил он. - Бардин превратился в Соколова, затем в Русакова. Стал членом советской делегации в Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке. Никаких явных контактов с местной резидентурой, никак прямо не замешан в конкретных операциях, никаких резких движений, попыток кого-нибудь завербовать, хорошая, солидная "крыша". Все еще работает там, насколько мне известно. - Стоковский? - Нелегально выехал за рубеж, организовал фотобизнес в Париже под именем Гродсску, французского румына Основал филиал в Бонне; предполагается, что там он руководит одним из западногерманских источников Карлы. - Ну а третий, Викторов? - Пропал бесследно. - О Господи, - сказал Смайли, казалось, умирая от скуки. - Прошел подготовку, а затем испарился. Моги умереть, конечно. Мы иногда почему-то с к л о н н ы забывать о естественных причинах. - О да, конечно, - согласился Смайли. - Разумеется. Он обладал особым искусством, выработанным за долгие годы скрытной жизни, искусством умения слушать некой внешней частью мозга, позволяя излагаемым событиям разворачиваться прямо перед его мысленным взором, в то время как другая, совершенно отдельная часть его сознания в спешном порядке устанавливала временные связи, В данном случае связь вела от Тарра к Ирине, от Ирины к ее бедному возлюбленному, так гордившемуся тем, что его зовут Лапин и что он обслуживает некоего полковника Григория Викторова, "который работает в посольстве под именем Поляков". В его памяти эти вещи были сродни картинкам из детства, он бы никогда этого не забыл. - А были у вас какие-нибудь фотографии, Кон-ни? - спросил он хмуро. - Сумела ли ты обзавестись приметами этих троих? - Бардина из ООН - естественно. Стоковского - возможно. У нас есть старое газетное фото времен его солдатской службы, но мы так и не установили, подлинное ли оно. - А Викторов, который бесследно пропал? - Здесь могло быть любое другое имя. - Ни одной приличной фотографии, что ли? - спросил Смайли и направился в другой конец комнаты, чтобы вновь наполнить стаканы. - Викторов, полковник Грегор, - повторила Конни с мечтательной улыбкой. - Воевал под Сталинградом, как простой солдат... Нет, у нас никогда не было его фото. Жаль. Говорили, он намного превосходил всех остальных. - Она встряхнулась. - Хотя, конечно, мы н и ч е г о не знаем об этих остальных. Пять казарм и двухгодичные курсы - это, скажу я тебе, наводит на размышления о том, что за все эти годы из тех стен вышло побольше чем три человека! С легким вздохом разочарования, будто давая понять, что пока ничего во всем ее рассказе, не говоря уже о личности полковника Грегора Викторова, нисколько не продвинуло его в кропотливых изысканиях, Смайли предложил перейти поближе к не имеющему никакого отношения ко всему вышесказанному феномену Полякова Алексея Александровича из советского посольства в Лондоне, больше известного Конни как "дорогой Алекс Поляков", и установить, каким из винтиков сложного механизма Карлы он является и почему так получилось, что она была отстранена от дальнейшего расследования по его делу. Глава 13 Тут женщина оживилась. Поляков не был героем сказки, он был ее любимым Алексом, хотя она никогда не разговаривала с ним и, скорее всего" никогда не видела его живьем. Она переместилась на другое сиденье, поближе к настольной лампе - в кресло-качалку: она нигде не могла сидеть подолгу. Конни откинула голову назад, так что Смайли увидел перекаты волн на ее белой шее, и кокетливо свесила онемевшую руку, вспоминая о сумасбродствах, о которых она не жалела, в то время как Смайли эти ее размышления, с точки зрения здравого ума разведчика, представлялись еще более бредовыми, чем раньше. - О, он, однако, был хорош, - сказала Конни. - За семь долгих лет пребывания Алекса здесь у нас не возникло и тени подозрения. Семь лет, дорогой мой, и хоть бы раз з а с в е т и л с я ! Представляешь? Она привела выдержку из его визовой анкеты девятилетней давности: Поляков Алексей Александрович, окончил Ленинградский государственный университет, атташе по культуре в ранге второго секретаря, женат, супруга остается в СССР, родился 3 марта 1922 года на Украине, сын железнодорожника, начальное образование не указано. Она продолжала без запинки, со смехом приводя первое казенное описание, данное "фонарщиками": - Рост около ста восьмидесяти сантиметров, телосложение крупное, цвет глаз зеленый, цвет волос черный, особые приметы отсутствуют. Веселенький такой верзила, - со смехом подвела она итог. - Потрясающий шутник. Черная челка вот здесь, падает на правый глаз. Я уверена, он здорово играл на подаче, хотя мы ни разу не застали его за этим. Я бы предложила ему парочку мячей с нашей стороны, если бы Тоби согласился сыграть, но он не захотел. Хотя, заметь, я совсем не уверена, что Алексей Александрович попался бы на эту удочку. Алекс был слишком осмотрителен, - сказала она с гордостью. - Приятный голос, бархатный, как у тебя. Я, бывало, дважды прокручивала пленку только для того, чтобы послушать, как он говорит. Неужели он все еще здесь, Джордж? Я даже боюсь спрашивать, понимаешь? Я боюсь, что они все сменятся, а я никого так и не узнаю. Он по-прежнему здесь, заверил ее Смайли. Та же "крыша", тот же чин. - И все так же занимает тот жуткий загородный домишко в Хайгейте, который так ненавидят шпики Тоби? Медоу-Клоуз, сорок, верхний этаж? О, это совершенно чумовое место. Я уважаю тех, кто сполна отрабатывает свою "крышу", а Алекс как раз из таких. Он всегда был самым деятельным и хватким из всех атташе по культуре, которые когда-либо работали в этом посольстве. Если требуется что-нибудь быстро организовать - лектора, музыканта, - только скажи, Алекс пробьется через всю бюрократическую волокиту быстрее всех. - Как же ему это удавалось, Конни? - По крайней мере не так, как ты думаешь, Джордж Смайли, - выпалила она, и краска ударила ей в лицо. - О, нет, Алексей Александрович был исключительно тем, за кого себя выдавал, так-то вот, можешь, кстати, спросить Тоби Эстерхейзи или Перси Аллелайна. Он был чист, как младенец. Не запятнан никоим образом, уж это-то Тоби тебе подтвердит! - Ну-ну, - пробормотал Смайли, наполняя ей стакан. - Остынь, Конни. Успокойся. - Тьфу, - вскрикнула она, выходя из себя. - Чистейшей воды бред собачий. Алексей Александрович Поляков самому Карле сто очков вперед даст, это тренированный громила, если я хоть что-то в этом понимаю, но они ведь меня даже слушать не захотели! "Тебе шпионы под каждой кроватью мерещатся", - говорит Тоби. "Фонарщики" и так заняты по горло, - говорит Перси (она передразнила его шотландский акцент), - у нас нет возможности шиковать". Ты только вдумайся - "шиковать". - Конни снова расплакалась. - Бедный Джордж, - продолжала она, - бедный Джордж, ты пытался помочь, но что ты мог? Ты и сам был внизу лестницы. Ох, Джордж, не ходи на охоту со всякими там Лейконами. Пожалуйста. Он мягко подвел ее мысли снова к Полякову, пытаясь понять, почему она так уверена, что он - громила Карлы, выпускник его специальной школы. - Был День поминовения, - громко всхлипнула она. - Мы сфотографировали его награды, да, это было именно тогда. Год первый снова. Год первый ее восьмилетнего романа с Алексом Поляковым. Самое интересное, говорит она, это то, что она положила на него глаз сразу, как только он прибыл. "Привет, - подумала я, - неплохо было бы с тобой позабавиться". Почему она так решила, Конни четко объяснить не могла до сих пор. Возможно, тут сыграла роль его самоуверенность, возможно - осанка, грудь колесом, будто прямо с парада. "Крепкий такой, как гриб боровик. Армия у него прямо-таки на лбу написана". А может быть, виной тому был его образ жизни: "Он выбрал единственный дом в Лондоне, к которому эти "фонарщики" не могли подойти ближе, чем на сорок-пятьдесят метров". А возможно, это была его работа: "Теперь в посольстве было уже три атташе по культуре, двое из которых явно шпионили, а третий только и делал, что носил цветы на Хайгейтское кладбище к могиле бедняги Карла Маркса". Конни была немного не в себе, и Смайли снова прогулялся с ней по комнате, поддерживая ее, когда она спотыкалась. Сначала, правда, сказала она, Тоби Эстерхейзи согласился внести Алекса в список "А", и эктонские "фонарщики" наугад "пасли" его двенадцать дней из каждых тридцати, и все время, пока они следили за ним, он оставался чист, как младенец. - Дорогой мой, можно было подумать, что я позвонила ему и сказала: "Алекс Александрович, смотри в оба, потому что я натравила на тебя ищеек Крошки Тоби. Так что живи пока под "крышей" и не делай резких движений". Он ходил на торжественные приемы, лекции, гулял в парке, изредка играл в теннис, и, если бы не раздавал ребятишкам на улице конфеты, ему трудно было бы выглядеть более респектабельным. Конни отчаянно добивалась продления наблюдения, но эта битва была уже проиграна. Жернова бюрократической машины продолжали крутиться, и Полякова перенесли в список "Б": если позволяли ресурсы, его опекали каждые шесть месяцев. Шестимесячные проверки так ничего и не дали, и через три года он был перенесен в категорию "чистых": изучен до основания и признан не представляющим интереса для контрразведки. Конни ничего поделать не смогла и уже начала свыкаться с этой мыслью, когда в один прекрасный ноябрьский день милый Тедди Хэнки позвонил ей из "прачечной" в Эктоне и сказал запыхавшимся голосом, что Алекс Поляков разоблачил себя, показал наконец свое истинное лицо. Все тут же встали на уши. - Тедди был старый, о ч е н ь с т а р ы й наш приятель. Старейший сотрудник Цирка и всеобщий любимец, даром что ему уже под девяносто. Он закончил свой рабочий день и шел домой, когда мимо проехала "Волга" советского посла с тремя военными атташе; направлявшимися на церемонию возложения венков. Трое других следовали за ними на другой машине. Одним из них был Поляков, и на нем было больше медалей, чем на рождественской елке. Тедди сломя голову помчался с фотоаппаратом к Уайтхоллу и сфотографировал их с другой стороны улицы. Боже мой, в тот день все было на нашей стороне: чудесная погода, сначала небольшой дождь, а затем такое приятное вечернее солнце. Можно было с трехсот метров заснять волоски на заднице у мухи. Мы увеличили снимки, и вот что там было: две медали "За отвагу" и четыре - за участие в различных операциях. Алекс Поляков был ветеран войны, и за семь лет ни одна душа об этом не узнала. Ох, как меня это взбудоражило! Мне показалось, что теперь-то уж не нужно будет никого убеждать. "Тоби, - сказала я (я позвонила ему прямо тут же), - послушай меня, противный венгерский карлик. Это один из тех случаев, когда "эго" пробивается в конце концов через любую "крышу". Я хочу, чтобы ты вывернул мне Алекса Александровича н а и з н а н к у , и никаких отговорок быть не может, маленькое подозрение Конни попало в десятку". - Ну и что сказал Тоби? Серый спаниель разочарованно вздохнул и снова уснул. - Тобн? - Конни вдруг стала очень печальной. - О, Крошка Тоби своим тишайшим голосом мертвой рыбы поведал мне следующее: сейчас операциями руководит Перси Аллелайн, не так ли? Это не его, а Перси работа - изыскивать ресурсы. Я нутром чуяла: что-то здесь не так, но думала, что вся загвоздка в Тоби. - Она умолкла. - Проклятый камин, - пробормотала она угрюмо. - Стоит повернуться к нему спиной, и он тут же гаснет. - Конни потеряла всякий интерес к разговору. - Ну, остальное ты знаешь. Рапорт пришел к Перси. "Ну и что? - говорит Аллелайн. - Поляков служил в русской армии. Это самая большая армия в мире, и не всякий, кто в ней воевал, - агент Карлы". Так странно. Он обвинил меня в ненаучной дедукции. и где ты взял это выражение?" - спросила я его. "А здесь нужна вовсе не д е д у к ц и я , - говорит он, - а и н д у к ц и я " . - "Дорогой мой Перси, не знаю, кто тебя научил таким словам, но ты сейчас похож на противного докторишку каких-то там наук". Бог ты мой, как его это разозлило! Тоби сделал мне одолжение и пустил за Алексом хвост, но это ничего не дало. "Поставьте у него дома "жучки", - сказала я, - и в его машине - везде, где можно! Разыграйте ограбление на улице, выверните его наизнанку, поставьте его телефон на прослушивание! Инсценируйте проверку документов, будто по ошибке, обыщите. Да что угодно, но, р а д и в с е г о с в я т о г о , сделайте что-нибудь, я готова поставить фунт стерлингов против рубля, что Алекс Поляков - куратор английского "крота". Тут Перси посылает за мной, весь такой важный (снова его акцент): "Ты оставляешь Полякова в покое, выкидываешь его к черту из своей дурацкой бабьей башки, поняла или нет? Ты и твоя чертова Полли, или как там ее, у меня уже вот где сидите, хватит мне с ним надоедать". Вдобавок к этому прислал грубое письмо: "... Мы поговорили, и я тебя убедил..." - и копию этой корове из отдела кадров. Я написала внизу: "Да, да, повторяю - нет" - и отослала ему обратно. - Она снова заговорила начальническим голосом: - "Вы потеряли всякое чувство меры, Конни. Пора вам спуститься с небес на землю". Конни захмелела. И сидела теперь, умолкнув, над своим стаканом. Ее глаза закрылись, голова начала свешиваться набок. - О Господи, - прошептала она, снова приходя в себя. - Ох, Боже ты мой. - У Полякова был связной? - спросил Смайли. - А зачем он ему нужен? Он же "ценитель искусства". Ценителям искусства не нужны никакие связные. - У Комарова в Токио был связной. Ты же сама говорила. - Комаров был военный, - угрюмо заметила она. - Поляков тоже. Ты же видела его медали. Джордж держал ее за руку и ждал. Кролик Лапин, сказала она, водитель посольства, этот прохвост. Сначала она никак не могла его вычислить. Она подозревала, что это некто Ивлев, он же Брод, но не могла этого доказать, и никто ей не собирался в этом помогать. Кролик Лапин проводил большую часть времени, гуляя по Лондону, засматриваясь на девушек и не отваживаясь заговорить с ними. Но постепенно она начала прослеживать некую связь. Поляков давал прием, а Лапин помогал разливать напитки. Как-то раз поздно вечером Полякова вызвали, и через полчаса примчался Лапин, вероятно, чтобы расшифровать телеграмму. А когда Поляков летал в Москву, кролик Лапин фактически переехал в посольство и ночевал там, пока тот не вернулся. - Он его подменял, - убежденно заявила Конни. - Ясно как дважды два. - Ты и об этом доложила? - Естественно. - Ну и что дальше? - Конни уволили, а Лапин спокойненько уехал домой, - усмехнувшись, сказала Конни и зевнула. - Э-хе-хе, - добавила она, - золотые были денечки. Неужели я начинаю разваливаться, Джордж? Огонь почти совсем погас. Откуда-то сверху раздался глухой удар - наверное, это были Дженет и ее любовник. Конни начала мурлыкать что-то под нос, затем постепенно стала раскачиваться под собственную музыку. Смайли терпеливо пытался развеселить ее. Он налил ей еще, и в конце концов она взбодрилась. - А ну-ка, пойдем, - сказала она, - я покажу тебе мои паршивые медальки. И снова памятные реликвии. Они хранились у нее в потертом чемоданчике, который Смайли должен был вытащить из-под кровати. Сначала настоящая медаль в коробочке и выдержка из благодарственного письма, где она значится занесенной в список премьер-министра под своим оперативным псевдонимом Констанс Сэлинджер. - Потому что Конни была хорошей девочкой, - объяснила она, прижавшись к нему щекой. - И любила всех своих замечательных ребят. Затем фотографии бывших сотрудников Цирка: Конни в форме женского вспомогательного батальона во время войны, стоящая между Джебсди и стариной "пастухом" ("Пастухи" - жаргонное обозначение дешифровальщнков) Биллом Магнусом, снято где-то в Англии; Конни с Биллом Хейдоном с одной стороны и Джимом Придо с другой, мужчины в крикетных костюмах, и все трое выглядят, как сказала Конни, "бог-ты-мой-какими-приятными", на летних курсах в Саррате, позади них простираются лужайки, подстриженные и озаренные солнцем, и поблескивают проволочные заграждения. Затем огромная лупа с выгравированными на линзе надписями: от Роя, от Перси, от Тоби и всех остальных: "Конни с любовью, чтоб никогда не забывала!" Наконец, особый вклад самого Билла: карикатура, где Конни лежит на всем протяжении Кенсингтон-Палас-Гарденс (Кенсингтон-Палас-Гарденс - улица в Лондоне, известная своими роскошными особняками; в описываемое в романе время на ней были расположены некоторые зарубежные посольства) и рассматривает в телескоп советское посольство: "С любовью и нежными воспоминаниями милой-милой Конни". - Ты знаешь, они здесь все еще помнят erо. Блестящий парень. В комнате отдыха колледжа Крайст-Черч есть несколько его картин. Они их часто выставляют. Я встречалась с Жилем Лэнгли вцеркви буквально на днях: не слышала ли я чего-нибудь о Хейдоне? Не помню, что я ответила: да, нет. Ты не знаешь, сестра Жиля по-прежнему занимается явочными квартирами? Смайли не знал. - Нам не хватает таких способных, говорит Жиль, у них не получается воспитать таких, как Билл Хейдон. Жиль прямо весь пылал от возбуждения. Говорит, что преподавал Биллу современную историю в те дни, когда слово "империя" еще не было бранным. Про Джима тоже спрашивал. "Его альтерэго, можно сказать, хм-хм". Ты всегда недолюбливал Билла, да? - продолжала Конни рассеянно, снова все укладывая в пластиковые пакеты и заворачивая в кусочки ткани. - Я никогда не могла понять: ты его ревнуешь или он тебя? Пожалуй, слишком уж он обаятельный. Ты никогда не доверял внешнему виду. Я имею в виду мужчин. - Дорогая Конни, не говори ерунды, - возразил Смайли, на этот раз застигнутый врасплох. - Мы с Биллом всегда были идеальными друзьями. Откуда тебе в голову взбрело сказать такое? - Да так, ниоткуда. - Она уже почти забыла об этом. - Я слышала, он как-то прогуливался в парке с Энн, только и всего. Он ведь ее двоюродный брат или что-то в этом роде? Я всегда думала, что вы могли бы поладить, ты и Билл, если бы вместе работали. Вы сумели бы вернуть дух прошлого. Вместо этого шотландского выскочки. Билл, перестраивающий Камелот, - снова ее мечтательная улыбка, как из сказки, - а Джордж... - Джордж подбирает остатки, - сказал Смайли, подыгрывая ей, и они рассмеялись, хотя у Смайли это вышло довольно наигранно. - Поцелуй меня, Джордж. Поцелуй Конни. Она проводила его по тропинке через огород, которой пользовались ее постояльцы, и сказала, что лучше ходить там, чем любоваться зрелищем уродливых новых бунгало в соседнем саду, которые понастроили эти свиньи Харрисоны. Моросил мелкий дождь, редкие крупные звезды тускло проблескивали сквозь туман, на дороге был слышен грохот грузовиков, удаляющихся в ночь в направлении севера. Прижавшись к нему, Конни вдруг забеспокоилась: - Ты такой непутевый, Джордж. Ты слышишь? Взгляни на меня. Да не смотри в ту сторону, там сплошной неоновый свет, порок и распутство. Поцелуй меня. Гадкие люди во всем мире превращают нашу жизнь в ничто, так почему ты помогаешь им? Почему? - Я не помогаю им, Конни. - Да конечно помогаешь! Посмотри на меня. Хорошие ведь были времена, слышишь? Настоящие. Англичане могли гордиться. Сделай так, чтобы они снова могли гордиться. - Это не совсем по адресу, Конни. Она притянула его лицо к себе, так что он поцеловал ее прямо в губы. - Бедняжсчки. - Она тяжело дышала, скорее всего, не от какого-то отдельного чувства, но от целой сумятицы их, смешавшихся в ней, как в крепком коктейле, - Бедняжечки. Привыкли к империи, привыкли повелевать миром. Все ушло. Все пропало. Тю-тю, старый мир. Вы последние, Джордж, ты и Билл. Ну, может быть, еще этот мерзкий Перси. - Он знал, что этим все и закончится, но не думал, что это будет так ужасно. Она и раньше так говорила, каждое Рождество, когда во всех закутках Цирка проводились маленькие вечеринки. - Ты знаешь Миллпондз или нет? - спросила она. - Что еще за Миллпондз? - Там живет мой брат. Шикарный дом в греческом стиле, милые лужайки - это рядом с Ньюбери. В один прекрасный день туда пришла дорога. Бац. Все к черту. Автомагистраль. Лужайки коту под хвост. Я там выросла, понимаешь. Они еще не продали Саррат, ты не знаешь? Я боюсь, они могут. - Конечно не продали. Он уже не знал, как от нее избавиться, но она прижалась к нему еще настойчивее, он даже почувствовал, как колотится ее сердце. - Если что-то не так, не возвращайся. Обещаешь? Я слишком старый леопард, для того чтобы сменить свои пятна ("Может ли леопард изменить свои пятна?" - цитата из Библии). Я хочу помнить вас всех такими, какими вы были. Милые, милые ребята. Ему не хотелось оставлять ее здесь в темноте, под деревьями, и он провел ее немножко назад к дому; оба молчали. Он уже шел по дороге, когда снова услышал, как она напевает, причем так громко, что это было похоже на вой. Но это была ерунда по сравнению с той бурей, что клокотала у Джорджа внутри, с теми вспышками тревоги, гнева и отвращения, что сопровождали его во время этой поездки в глухую ночь, и бог знает чем все это должно было закончиться. Он успел на пригородный поезд до Слау, где его ждал Мэндел в машине, взятой напрокат. Пока они неторопливо приближались к желтому мерцанию городских огней, он слушал, чем увенчались поиски Питера Гиллема. В журнале дежурного офицера не содержалось записи о ночи с десятого на одиннадцатое апреля, сказал Мэндел. Кто-то вырезал страницы бритвенным лезвием. Отсутствовали также отчет вахтера за ту же ночь и отчет об обмене радиосообщениями. - Питер полагает, что это сделано совсем недавно. Там на следующей странице нацарапана приписка: "По всем вопросам обращаться к руководителю Лондонского Управления". Почерк Эстерхейзи, датировано пятницей. - Прошлой пятницей? - спросил Смайли, повернувшись так резко, что ремень безопасности жалобно взвизгнул. - Это тот же день, когда Tapp прибыл в Англию. - Все со слов Питера, - ответил Мэндел бесстрастно. И, наконец, что касается Лапина (он же Ивлев) и атташе по культуре Алексея Александровича Полякова, оба из советского посольства в Лондоне. В донесениях "фонарщиков" Тоби Эстерхейзи не содержится ничего нелицеприятного. Оба были как следует изучены, оба были признаны "чистыми": самая безупречная из всех категорий. Лапина откомандировали в Москву год назад, Мэндел также принес в портфеле фотографии Гиллема, полученные в результате его вылазки в Брикстон, проявленные и увеличенные до размеров целого листа. У Паддингтонского вокзала Смайли вышел, и Мэндел передал ему портфель через дверной проем. - Думаю, ты не хочешь, чтобы я тебя провожал? - спросил Мэндел. - Спасибо, здесь всего метров сто. - На твое счастье, в сутках двадцать четыре часа. - Да, действительно. - Кое-кто уже спит. - Спокойной ночи. Мэндел все еще не отпускал портфель. - Я, кажется, нашел эту школу, - сказал он. - Место называется Тэрсгуд, рядом с Тонтоном. Он сначала полсеместра подменял кого-то в Беркшире, потом вроде бы перебрался в Сомерсет. Я слышал, у него есть фургон. Хочешь, я проверю? - А как ты это сделаешь? - Постучусь в дверь, представлюсь торговым агентом или проведу социологический опрос. - Прости, - извинился Смайли, вдруг забеспокоившись. - Я уже собственной тени боюсь. Прости, это было невежливо с моей стороны. - Юноша Гиллем тоже боится собственной тени, - невозмутимо сказал Мэндел. Говорит, что на него косо смотрят. - Говорит, что там что-то неладно и все они что-то затевают. Я посоветовал ему выпить чего-нибудь покрепче. - Да, - ответил Смайли, немного подумав. - Да, пожалуй, так и стоит сделать. Джим настоящий профи, - объяснил он, - старой закалки. А это на всю жизнь, что бы они с ним ни сделали. Камилла вернулась поздно. Гиллем почему-то решил, что ее урок с Сандом заканчивается в девять, но, когда она открыла дверь и вошла, было уже одиннадцать, и поэтому он почти не разговаривал с ней, не в силах ничего с собой поделать. Сейчас она лежала в постели, разметав черные с проседью волосы по подушке, и смотрела, как он стоит у темного окна, вглядываясь в улицу. - Ты поела? - спросил он. - Доктор Санд меня покормил. - Чем? Санд был иранец, она ему как-то говорила об этом. Нет ответа. Мечтами, наверное? Отбивной с орехами? Любовью? В постели она никогда не возбуждалась, только обнимала его. Во сне она едва дышала. Иногда он просыпался и смотрел на нее, размышляя, что бы он почувствовал, если бы она взяла и умерла. - Тебе нравится Санд? - спросил он. - Иногда. - Ты спишь с ним? - Иногда. - Может, ты лучше переедешь от меня к нему? - Это не то, - сказала Камилла, - ты не понимаешь. Да. Он не понимал. Сначала влюбленная парочка целовалась на заднем сиденье "ровера", затем одинокий тип в шляпе прогуливал своего терьера, затем две девушки целый час названивали из телефонной кабины напротив его входной двери. В этом не было бы ничего особенного, если бы все эти события не происходили последовательно, как смена караула. Теперь остановился фургон, и никто из него не вышел. Снова влюбленные или ночная группа "фонарщиков"? Через десять минут после того, как остановился фургон, "ровер" уехал. Камилла задремала. Он лежал рядом и не мог заснуть в предчувствии того, что предстоит завтра, когда по просьбе Смайли ему нужно будет выкрасть папку с делом Придо, известным как скандал Эллиса или, для более посвященных, операция "Свидетель". Глава 14 Это был второй счастливейший день в пока короткой жизни Билла Роуча. Первый произошел незадолго до разрыва в их семье, когда его отец нашел под крышей осиное гнездо и обратился к Биллу, чтобы тот помог ему выкурить ос оттуда. Его отец мало смыслил в хозяйстве и даже почти ничего не умел делать руками, но после того, как Билл прочитал все об осах в своей энциклопедии, они поехали вместе в аптеку и купили серу, которую сожгли в жестянке на чердаке. И все осы погибли. А сегодня состоялось официальное открытие ралли в автоклубе Джима Придо. Пока они успели только разобрать "алвис" на части, подновить его и собрать снова, но сегодня в качестве награды за свои труды они установили с помощью ПЛ Латци соломенные тюки для слалома на каменистом участке трассы, а затем каждый по очереди садился за руль и, пуская клубы дыма, маневрировал между воротами под гомон болельщиков, а Джим засекал время. "Лучшая машина, когда-либо сделанная в Англии - так Джим представил свой автомобиль. - Теперь снята с производства, спасибо социализму". Они его заново покрасили, на капоте красовался гоночный "Юнион Джек", и, без сомнения, это был самый лучший, самый быстрый автомобиль на свете. В первом заезде Роуч пришел третьим из четырнадцати, а теперь во втором он уже поравнялся с каштановыми деревьями, ни разу не заглохнув, и имел все шансы завершить финальную прямую с рекордным временем. Он и не представлял раньше, что что-нибудь может приносить ему столько удовольствия. Он любил эту машину, он любил Джима, и даже шкапу он любил, и впервые в жизни он полюбил в себе стремление победить. Он слышал, как Джим орет: "Полегче, Слоненок!" - и видел, как Латци подпрыгивает на месте с импровизированным клетчатым флажком, но когда он прогрохотал мимо финишного столба, то понял, что Джим смотрит совсем не на него, а пристально вглядывается вдоль трассы в направлении буковых деревьев. - Какое время, сэр? - еле дыша, спросил он, и на короткое время в воздухе повисла тишина. - Хронометрист, - протянул Спайкли. - Время, пожалуйста, Бегемот. - Было очень хорошо, Слоник, - сказал Латци, вместе со всеми вопросительно глядя на Джима. На этот раз дерзость Спайкли, так же как и мольба Роуча, остались без ответа. Джим вглядывался через поле в направлении тропинки, которая служила восточной границей. Рядом с ним стоял мальчик по имени Коулшоу, по прозвищу Калоша, двоечник из третьего "Б", известный тем, что подлизывался к учителям. Этот участок был совершенно плоским, и лишь далеко впереди он поднимался, переходя в холмы; часто после нескольких дней дождя его затапливало. По этой причине возле тропинки не было хорошей живой изгороди, а лишь забор из столбов и проволоки и никаких деревьев; только забор, равнины и иногда совсем уж вдалеке виднелся Куонтокс, который сегодня исчез в расплывчатой белизне. Равнины могли быть заболочены и постепенно переходить в озеро или просто в белесую неопределенность. И вот там, на фоне этой размытой картины, брела одинокая фигура: опрятный, неприметный с виду пешеход с худым лицом, в широкополой шляпе, в сером плаще и с палкой в руке, которой он почти не пользовался. Наблюдая за ним вместе с Джимом, Роуч решил, что этот мужчина хотел бы идти быстрее, но что-то его сдерживало. - У тебя стеклышки с собой, Слоник? - спросил Джим, продолжая следить за этим человеком