подъехали к дому Лейкона, лил дождь - на ступеньках возникло замешательство, что же делать с подчиненный на которого не рассчитывали. Смайли настаивал на том, чтобы Гиллем уехал и вернулся в половине одиннадцатого, а супруги Лейкон обязательно просили его остаться, уверяя что еды много, хватит на всех. - Я поступлю так, как вы скажете, - сказал Гиллем, обращаясь к Смайли. - Разумеется, я ничего не имею против, если хозяева приглашают, - с раздражением ответил Смайли. Они вошли в дом. Поставили четвертый прибор. Пережаренный бифштекс нарезали такими тонкими ломтиками, что он стал похож на пересушенное мясо. Дочке Лейконов дали деньги и отправили на велосипеде в ближайший паб за второй бутылкой дешевого вина. Светловолосая госпожа Лейкон была чем-то похожа на лань и очень легко краснела. Когда-то, когда она выходила замуж, ее называли девочкой-невестой. Теперь она, так и не повзрослев превратилась в девочку - мать семейства. Стол был слишком длинен для четверых. Госпожа Лейкон усадила Смайли и мужа на одном конце стола, а Гиллема посадила рядом с собой. Для начала она спросила, нравятся ли ему мадригалы, а потом пустилась в бесконечные рассказы о концерте, который недавно устроили в частной школе их дочери. Она считала, что школу совершенно развалили тем, что принимают детей богатых иностранцев. Половина этих детей совершенно не имеет представления о западной школе пения. - Я хочу сказать, кому понравится, что его дети воспитываются вместе с толпой персов, а в этой самой Персии мужчины имеют по шесть жен? - возмущалась миссис Лейкон. Стараясь не терять нить разговора, Гиллем одновременно напрягал слух, силясь уловить разговор на другом конце стола. Судя по всему, инициативу полностью захватил Лейкон. - Во-первых, ты должен сначала обратиться к о м н е, - басил он. - Ты сейчас так и поступаешь, и правильно делаешь. На этой стадии ты должен представить только предварительный документ - представление, содержащее описание ситуации в самых общих чертах. Министры всегда любят только то, что может уместиться на почтовой открытке. Желательно с картинкой, - поучительно сказал он и отпил маленький глоток отвратительного красного вина. Госпожа Лейкон, в самой нетерпимости которой было что-то трогательно-наивное, теперь жаловалась на евреев. - Я хочу сказать, они ведь даже едят не такую пищу, как мы, - возмущалась она. - Пенни говорит, что им на обед дают что-то такое особое из селедки. Тут Гиллем снова потерял нить разговора на другом конце стола, пока Лейкон не повысил голос, пытаясь убедить Смайли. - Постарайся при этом не упоминать о Карле, Джордж. Я ведь тебе уже много раз говорил. Научись вместо этого говорить "Москва", ладно? Они не любят, когда речь идет о личностях, даже если в твоей неприязни к нему на самом деле ничего такого нет. Да и мне это не слишком нравится. - Ладно, пусть будет "Москва", - уступил Смайли. - Ведь дело не в том, что кому-то они не нравятся, - говорила в это время госпожа Лейкон. - Просто они другие. В этот момент мистер Лейкон вернулся к тому, что видимо, обсуждалось раньше: - Когда ты говоришь о большой сумме, насколько она велика? - Мы пока еще не можем точно сказать. - Хорошо. Это выглядит интригующе. А фактора паники там нет? Гиллем не очень понял, что Лейкон хотел этим сказать (да и Смайли, пожалуй, тоже). - Что тебя больше всего тревожит в связи с этим открытием, Джордж? Чего ты боишься здесь? Для нас ты человек, профессия которого - обеспечивать безопасность страны. - Скажем, угроза безопасности британской колонии? - после некоторого раздумья ответил Смайли полувопросом. - Это они говорят о Гонконге, - объяснила Гиллему госпожа Лейкон. - Мой дядя был министром по политическим вопросам. Дядя с папиной стороны, - добавила она - Maмочкины братья никогда не занимались никакой умственной работой. Она считает, что Гонконг - неплохое место, но там очень плохо пахнет. Лейкон слегка порозовел и говорил немного беспорядочно, перескакивая с одного на другое - Колония, Бог мой, ты слышишь. Вал? - крикнул он через весь стол, делая паузу, чтобы просветить жену. - Да они, насколько я знаю, живут раза в два богаче нас и, насколько я могу судить со своей колокольни, в гораздо большей безопасности, так что нам остается только завидовать им. Их договор истекает еще только через двадцать лет, даже если китайцы будут настаивать на его точном соблюдении. А с такими темпами они спокойненько распрощаются с нами и помашут на прощание ручкой. - Оливер считает, что мы обречены, - разволновавшись, объяснила Гиллему госпожа Лейкон, так как будто она открывала ему семейную тайну, и послала своему мужу лучезарную улыбку. Лейкон вернулся к конфиденциальному тону, но время от времени повышал голос, и Гиллем догадался, что это делается для того, чтобы порисоваться перед женушкой. - Еще тебе нужно будет подготовить для меня бумагу - в качестве пояснения и дополнительной информации к тому, что будет, условно говоря, в открытке, о которой мы уже говорили. Надо четко сформулировать мысль о том, что серьезное советское присутствие в Гонконге в лице большой разведывательной сети могло бы вызвать серьезные осложнения в отношениях администрации колонии с Пекином, договорились? - Прежде чем я смогу сделать такие далеко идущие... - От чьего великодушия, - перебивая его, закончил Лейкон, - ежедневно и ежечасно зависит выживание Гонконга, так? - Именно из-за этих возможных последствий... - снова начал Смайли. - Господи, Пенни, ты же голышом! - воскликнула госпожа Лейкон в умилении. Она вскочила из-за стола, чтобы отнести в постель и уложить непослушную младшую дочурку, которая появилась в дверях столовой. Тем временем Лейкон набрал в легкие воздуха, чтобы продолжить свои разглагольствования. - Таким образом, мы не только защищаем Гонконг от р у с с к и х - а эта угроза сама по себе достаточно серьезна, уверяю вас, но, возможно, все-таки недостаточно актуальна для некоторых из наших господ-министров, мыслящих исключительно возвышенными категориями, - мы еще защищаем Гонконг от гнева Пекина, который внушает настоящий ужас всем без исключения. Так, Гиллем? О д н а к о, - продолжил Лейкон и, чтобы подчеркнуть поворот в своих рассуждениях, даже положил узкую и длинную ладонь на руку Смайли. - О д н а к о, - предупреждающе произнес он, его голос опустился и снова взлетел, - проглотят ли все это наши высшие руководители, принимающие решения, - это уже совершенно иной вопрос. - Я и не собирался просить их сделать это до тех пор, пока мне не удастся получить подтверждение имеющихся у нас данных, - резко заметил Смайли. - Да, но ведь как раз этого ты сделать и не можешь, разве не так? - возразил Лейкон, словно начиная играть другую роль. - Ты можешь проводить расследование только в Англии. Ни на что другое у тебя нет полномочий, исходя из положения о твоей организации. - Но не проведя предварительной разведки по имеющимся данным... - Но, Джордж, что конкретно ты п о д р а з у м е в а е ш ь под этим? - Засылку своего агента. Лейкон поднял брови и повернул голову, этим жестом сильно напомнив Гиллему Молли Микин. - Какими методами ты будешь действовать - не мое дело, детали операции - тоже. Но совершенно ясно - ты не можешь сделать ничего, что могло бы вызвать недовольство, ибо у тебя нет денег и нет фондов. - Он подлил в бокалы вина, пролив немного на стол. - Вэл! - требовательно позвал он, - Тряпку! - Ну почему же, к о е - к а к и е деньги у меня есть. - Но не для этих целей. - От вина на скатерти осталось пятно. Гиллем посыпал его солью, а Лейкон приподнял ткань и подложил под нее кольцо для салфетки, чтобы не испортить полированный стол. Последовало довольно долгое молчание, прерываемое лишь звуком падающих на паркетный пол капель. Наконец Лейкон сказал: - Это твое, и только твое дело - определять, на что могут идти те деньги, которые у тебя есть. - А ты не мог бы подтвердить это письменно? - Нет. - А могу я сослаться на твое разрешение предпринять те шаги, которые необходимы для подтверждения или опровержения имеющейся информации? - Нет. - Но ты не будешь чинить мне препятствий? - Поскольку я ничего не знаю о методах, которыми ты действуешь (от меня этого и не требуется), в мои обязанности отнюдь не входит что-либо тебе указывать. - Но поскольку я официально обращаюсь к... - начал Смайли. - Вэл, ты принесешь мне когда-нибудь тряпку?! Как только ты обращаешься ко мне официально, я полностью умываю руки и знать тебя не знаю. Масштабы допустимых действий определяет Комиссия по определению разведывательной политики, а не я. Ты представляешь им свою просьбу и свои предложения. Они тебя выслушивают. И с этого момента все решается между вами. Я - всего лишь посредник. Вэл, принеси наконец тряпку, оно растеклось повсюду! - Понятно, значит, на плахе оказывается моя, а не твоя голова, - подвел итог Смайли, словно разговаривая сам с собой. - А ты остаешься беспристрастным наблюдателем. Это мне очень хорошо известно. - Оливер - не бесстрастный наблюдатель, - жизнерадостно сказала госпожа Лейкон, возвращаясь в комнату с дочкой на руках - девочка была в ночной сорочке и причесана. - Он с т р а ш н о тебя поддерживает, да, Олли? - Она вручила Лейкону тряпку, и тот начал промокать пролитое вино. - Он у нас теперь стал настоящим я с т р е б о м. Даже больше, чем американцы. Ну же, теперь скажи всем: "Спокойной ночи!" Пенни, давай-давай. - Она по очереди поднесла ребенка ко всем, сидевшим за столом. - Сначала господину Смайли... господину Гиллему,... а теперь папочке... Джордж, как поживает Энн? Надеюсь, она не уехала снова из Лондона? - О, у нее все хорошо, благодарю вас. - Ну ладно, не отступай, пока не получишь от Оливера все, что тебе от него нужно. Он в последнее время стал ужасно важным и надутым - ведь ты не станешь этого отрицать, Олли? Женщина ушла танцующим шагом, напевая ребенку какие-то только им двоим известные песенки-загадки: Буки-злюки за забором, Буки-злюки во дворе, И Поттиферу крышка! Лейкон проводил ее восхищенным взглядом. - Да, вот еще что, Джордж: ты собираешься как-то привлечь к этому американцев? - спросил он будто бы между прочим, как о чем-то, не имеющем большого значения. - Ты же знаешь, это всегда помогает представить дело в выигрышном свете. Пригласи американцев - и ты одержал победу над комиссией, даже не сделав ни одного выстрела. А уж Министерство иностранных дел просто будет у тебя в кармане - Я бы предпочел пока действовать самостоятельно. "Kaк будто зеленого телефона вовсе нет и никогда не было", - подумал Гиллем. Лейкон задумался, медленно вертя бокал в руке. - Жаль, - наконец произнес он. - Очень жаль. Кузены не задействованы, фактора паники нет... - Он окинул взглядом не слишком импозантную фигуру коренастого полного человека перед ним. Смайли сидел, сцепив кисти рук и прикрыв глаза, - казалось, он дремлет. - И никаких других способов заставить их поверить, - продолжил Лейкон, явно высказывая те выводы, к которым он пришел на основе осмотра внешности Смайли. - Министерство обороны ради тебя палец о палец не ударит. В этом можешь быть уверен. То же самое можно сказать о Министерстве внутренних дел. С Министерством финансов дело может повернуться и так и этак, а с Министерством иностранных дел все будет зависеть от того, кого они пришлют на это заседание и хорошо ли этот человек с утра позавтракает. - Он снова на некоторое время задумался. - Джордж! - Да? - Давай я пришлю к тебе кого-нибудь, кто разделяет твою точку зрения. Кто поможет все точно сформулировать, составит представление для комиссии и выступит с ним на заседании. - Нет, спасибо, я думаю, справлюсь сам. - Заставляйте его больше отдыхать, - советовал Лейкон Гиллему оглушительно громким шепотом во время пути к машине. - И пожалуйста, постарайтесь уговорить его не носить больше эти черные пиджаки и все такое прочее. Они вышли из моды вместе с кринолинами. До свидания, Джордж! Позвони мне завтра, если ты передумаешь и тебе понадобится помощь. Гиллем, пожалуйста, поосторожнее за рулем. Не забывай, что ты выпил. Когда они выезжали за ворота, Гиллем произнес нечто весьма непочтительное, но Смайли был так плотно укутан пледом, что ничего не услышал. - Значит, Гонконг? - спросил Гиллем. Никакого ответа: ни да, ни нет. - И кто же этот счастливчик? Кого из оперативных сотрудников вы собираетесь послать? - немного погодя, продолжил Гиллем, не очень надеясь получить ответ. - Или, может быть, это все говорилось только для отвода глаз, чтобы одурачить Кузенов? - Мы вовсе не пытаемся водить их за нос, - возразил Смайли, на этот раз задетый за живое. - Если мы хоть как-то привлечем их к этому делу, нас просто оттеснят, нам даже места не останется. Если мы этого не сделаем, у нас не будет никаких средств. Весь вопрос в том, как найти необходимый баланс, - И Смайли снова закутался в плед. Но уже на следующий день - подумать только! - они были готовы. В десять Смайли собрал оперативное совещание. Сначала говорил он сам, потом говорила Конни, а ди Салис ерзал на стуле и чесался. Он был очень похож на противного, неизменно вызывающего отвращение опекуна в комедиях периода французской Реставрации (Комедии периода Реставрации (1660-1688 гг.) - комедии нравов; отличались остроумием и циничной откровенностью), пока не подошла его очередь высказаться, что он и сделал. В тот же самый вечер Смайли отправил телеграмму в Италию - настоящую телеграмму, а не просто шифровку, - подписанную кодовым именем Опекун, а копия этой телеграммы была приобщена к быстро увеличивающейся подшивке нового дела документов. Смайли написал текст, Гиллем вручил ее Фону, который тут же гордо отправился в круглосуточное почтовое отделение на вокзале Чаринг-Кросс. Если судить по тому, с каким торжественным видом Фон отбыл на почту, можно было подумать, что поручение отнести маленький желто-коричневый бланк было кульминационной точкой всей его до сего дня спокойной и упорядоченной жизни, в которой не было места ни для чего из ряда вон выходящего. Но на самом деле все было не так. До "краха" Цирка Фон работал в Брикстоне в качестве "охотника за скальпами". А его основной профессией была профессия "неуловимого убийцы". ПРОГУЛКА В ПАРКЕ В течение этой солнечной недели перед отъездом Джерри Уэстерби ни на минуту не покидало ощущение, что происходит что-то радостное и будоражащее. Лондон в тот год наслаждался запоздалым летом, и про Джерри, пожалуй, можно было сказать то же самое. Мачеха, прививки, бюро путешествий, литературные агенты и редакторы с Флит-стрит (Улица в Лондоне, где находятся редакции большинства крупнейших газет) - хотя Джерри терпеть не мог Лондон и считал его воплощением зла и порока, на этот раз он воспринимал его спокойно и легко справлялся со всеми возникавшими проблемами, продолжая двигаться вперед бодрой и уверенной поступью. Для Лондона у Джерри даже был заготовлен особый образ, вполне сочетавшийся с ботинками из оленьей кожи. Костюм был сшит не то чтобы на Савил-роу (Улица в Лондоне, где расположены ателье дорогих мужских портных), но, по крайней мере, был настоящим костюмом, против этого не пойдешь. Сиротка почему-то называла его костюм тюремной робой: это произведение портновского искусства было выполнено из блекло-голубой ткани, которую можно не только чистить, но и стирать, и сшил его за двадцать четыре часа мастер из ателье "Счастливый дом Пончака из Бангкока", который гарантировал его несминаемость, о чем свидетельствовала этикетка с вышитыми яркими шелковыми буквами. Легкий полуденный бриз обычно раздувал костюм подобно легким платьям женщин, прогуливающихся по пирсу в Брайтоне. Шелковая рубашка (того же происхождения) выглядела пожелтевшей, и вызывала воспоминания о раздевалках в спортивных клубах Уимблдона (Уимблдон - предместье Лондона, в котором находится Всеанглийский теннисный и крокетный клуб) или Хенли (Город на р. Темзе, где проводится ежегодная Хенлейская регата). Загар Джерри, хотя и приобретенный в Таскани, выглядел очень по-английски, так же как и знаменитый галстук для крикета, развевавшийся на шее, словно флаг. И только в выражении лица - и то для людей очень наблюдательных - была заметна та особая настороженность, которая не ускользнула от внимания почтмейстерши матушки Стефано и которую люди, не отдавая себе отчета почему, инстинктивно называют "профессиональной". Когда предполагалась возможность, что придется сидеть и ждать, Джерри тащил с собой свой привычный мешок с книгами. Это придавало ему вид неотесанного деревенского парня, недавно приехавшего в город. Он обосновался, если это можно так назвать, на Тарлоу-сквер, где жила его мачеха, третья леди Уэстерби. Маленькая уютная квартирка до предела была забита огромными антикварными вещами, которые удалось вывезти из домов, от которых пришлось отказаться. Леди сильно красилась, и в ней было что-то птичье; она была раздражительна, как это иногда бывает с женщинами, которые в молодости были очень красивы; она частенько поругивала пасынка за допущенные оплошности, реальные или выдуманные, утверждая, например, что он выкурил ее последнюю сигарету или принес на башмаках грязь, вернувшись после прогулки по парку. Джерри на это не обижался. Иногда, возвращаясь домой очень поздно, в три или четыре часа ночи, и когда ему совсем не хотелось спать, он стучал в дверь и будил ее; мачеха надевала шуршащий вычурный халат и подкрашивалась. Он усаживал ее на кровать, с большим бокалом охлажденного мятного ликера, а сам устраивался на полу, среди сказочного нагромождения всякого старья, занимая собой все пространство, и делал вид, что укладывает вещи. Гора старья состояла из всевозможных бесполезных вещей: старых газетных вырезок, кип пожелтевших бумаг, юридических документов, перевязанных зеленой ленточкой, там была даже пара позеленевших от плесени сделанных на заказ сапог для верховой езды. Считалось, что Джерри решает, что из всех этих вещей может ему понадобиться в путешествии, но обычно на глаза попадалась какая-нибудь вещица, вызывавшая у обоих целую череду воспоминаний, - на этом все и кончалось. Однажды ночью, например, он извлек откуда-то толстую тетрадь со своими первыми рассказами. - Эй, Пет, смотри-ка, а вот очень даже неплохой рассказик! Уэстерби мастерски срывает маску с этого злодея! Заставляет сердчишко биться быстрее. Не правда ли, друг мой? И кровь по жилам бежит веселей! - Тебе надо было поступить на работу в компанию твоего дяди, - откликнулась леди Уэстерби, с глубочайшим удовлетворением переворачивая страницы. Вышеупомянутый дядюшка владел компанией, производящей гравий, и являлся заметной фигурой в этой сфере бизнеса. Пет частенько упоминала о нем, чтобы подчеркнуть отсутствие деловой хватки у старины Самбо. В другой раз они нашли старое завещание отца Джерри, составленное много лет назад ("Я, Сэмюэль, также известный как Самбо, Уэстерби...") в связке вместе с целой кучей счетов и писем от адвокатов, адресованных душеприказчику, то есть Джерри, с пятнами от виски или хинина и начинавшиеся словами: "С глубоким прискорбием..." - Да, тогда судьба выкинула неожиданное коленце, - проговорил Джерри, испытывая душевную неловкость, поскольку было уже слишком поздно снова засунуть этот конверт в середину кучи. - Пожалуй, мы могли бы отправить все это на свалку - как ты думаешь, друг мой? Ее круглые, как пуговки, глаза гневно засверкали. - Читай вслух, - громким голосом театрально приказала она, и вскоре оба углубились в уму непостижимые хитросплетения и сложности распоряжений о деньгах, оставляемых в доверительную собственность, чтобы впоследствии обеспечить состояние внукам, дать образование племянникам и племянницам, пожизненный доход жене, состояние такому-то или такой-то в случае смерти такого-то, женитьбы или замужества таких-то; дополнительные распоряжения к завещанию: одни - чтобы отблагодарить за добро, другие - чтобы наказать за обиды. - Эй, а знаешь, кто это такой? Дядюшка Элдред, про которого говорили, что в семье не без урода, - тот самый, который был горьким пьяницей! Господи Иисусе, зачем же он хотел ему-то оставить деньги? Ведь тот спустил бы все за одну ночь! Были распоряжения относительно скаковых лошадей, которым иначе могло бы прийтись плохо: "Завещаю мою кобылу Розали в Мезон Лафитт, вместе с двумя тысячами фунтов в год на ее содержание, и моего жеребца Завоевателя, в настоящее время находящегося в Дублине на выездке, моему сыну Джеральду до естественной смерти вышеозначенных кобылы и жеребца, с условием, что он будет содержать их и заботиться о них..." Старина Самбо, как и Джерри, безумно любил лошадей. И еще - акции. Только для Джерри: акционерный капитал компании, исчисляемый миллионами. Председательское кресло, власть, ответственность; целый великолепный мир в наследство, в котором можно царить и наслаждаться жизнью, - мир, который ему предложили, даже пообещали, а потом вдруг отняли. "Моему сыну поручаю управлять всеми газетами моей издательской группы, в соответствии с установленными мною правилами и в духе традиций, сложившихся при моей жизни". В завещании нашлось даже место для признания незаконнорожденного ребенка: "Сумма в двадцать тысяч фунтов стерлингов, не подлежащая обложению налогом на наследство, должна быть выплачена мисс Мэри Такой-то, проживающей в городе Чобем, матери Адама, которого я признаю своим сыном". Единственная проблема состояла в том, что делить-то было нечего. С того самого дня, когда газетная империя этого великого человека обанкротилась и прекратила свое существование, не сумев выстоять в борьбе с трудностями. Цифры на банковском счете таяли на глазах. Дойдя до нуля, сумма снова начала расти, но уже со знаком минус, увеличиваясь по крайней мере на один нолик в год, как комары раздуваются от выпитой крови. - Ну что, Пет, - спросил Джерри в какой-то потусторонней тишине предрассветного утра, бросая конверт на вершину волшебной горы, - как ты: рада, что избавилась от него, дружище? - Перекатившись на бок, он взял в руки кипу пожелтевших газет, которые были детищами его отца, последние номера, и, как это умеют делать только старые газетчики, пролистал их все сразу. - Уж теперь-то - там, где он сейчас, он, пожалуй, уже не может гоняться за куколками-красотками, а? Никакого ответа, слышно только громкое шуршание газетных ЛИСТОВ. - Хотя он бы уж с радостью, будьте уверены. Загвоздка наверняка не в отсутствии желания с его стороны, осмелюсь предположить. - И спокойнее, снова повернувшись так, чтобы видеть маленькую изящную куколку, сидящую на краешке его кровати, - маленькие ножки едва доставали до ковра, покрывающего пол: - Но ты всегда была его любимой пташкой, друг мой, - номер один, что бы там ни было. Он всегда за тебя был готов и в огонь и в воду. Сам мне говорил: Лет - самая красивая женщина в мире, это уж точно". Сам говорил мне. Этими самыми словами. Однажды он прокричал их на всю Флит-стрит: "Самая лучшая из всех моих жен". - Чертов повеса, - сказала мачеха, произнося слова мягкой скороговоркой, как это делают жители северной Англии. Вокруг ее рта собрались морщинки, похожие на зажимы хирурга вокруг красного шва губ. - Дьявольский повеса, ненавижу даже звук его имени. Некоторое время они молча оставались в своих позах: Джерри лежал на ковре, продолжая перебирать какие-то вещицы и теребя прядь волос надо лбом, а она сидела на кровати. Они чувствовали, что любовь к отцу Джерри, которую они оба испытывают, хотя и по-разному, объединяет их. - Надо было тебе пойти работать в фирму дяди Пола - продавал бы гравий и балласт, - повторила она, вздохнув, словно высказывая истину, постигнутую путем страданий, - как женщина, которую часто обманывали. В свой последний вечер в Лондоне Джерри пригласил мачеху в ресторан поужинать, и потом, уже дома, на Тарлоу-сквер, она сварила кофе и подала его в одной из немногих чашечек, оставшихся от ее севрского сервиза. Этот великодушный жест привел к несчастью. Не подумав, Джерри продел свой широкий указательный палец в тоненькую ручку чашечки, и она отломилась с едва слышным звуком, на который женщина, к счастью, не обратила внимания. Пришлось приложить массу усилий, очень искусно прикрывая это место рукой. Джерри ухитрился скрыть ущерб, причиненный чашечке, удалось даже выскользнуть на кухню и поменять ее на целую. Когда самолет Джерри сделал остановку в Ташкенте - удалось выговорить эту уступку на транссибирском маршруте - он обнаружил (к своему величайшему удивлению), что в одном из уголков зала ожидания российские власти открыли бар. По мнению Джерри, это было потрясающим доказательством либерализации советской страны. Пошарив в кармане пиджака в поисках твердой валюты, решив выпить водки, он вместо монет нащупал изящный фарфоровый вопросительный знак с обломившимися кончиками. Водку пить расхотелось. Во всех деловых вопросах Джерри был сговорчивым и покладистым. Его литературным агентом был давний знакомый, с которым они когда-то вместе играли в крикет, - человек по фамилии Менкен с не совсем ясным происхождением, но с весьма снобистскими наклонностями. Он был одним из тех глупых по природе своей людей, для которых английское общество - и в особенности издательский мир - всегда готовы создать очень удобную нишу для существования. Менкен вел себя грубовато-добродушно и немного импульсивно, носил щегольскую седую бородку - возможно, для того, чтобы создавать у людей впечатление, что он тоже не чужд писательства, а не просто охотится за рукописями. Они встретились за обедом в клубе, который претендовал на великолепие, но не блистал чистотой, выживший благодаря слиянию с менее великосветскими клубами и постоянным просьбам о пожертвованиях, рассылаемых своим членам. Сидя под взглядами мраморных изваяний в полупустом ресторане, они говорили о том, что крикетной команде Ланкашира не хватает быстрых боулеров (Игрок, бросающий мяч по калитке противника, во время игры в крикет). Джерри пожалел, что в команде Кента игроки "не бьют, а просто гладят мяч". - В команде Мидлсекса есть несколько хороших молодых игроков, которые могут хорошо показать себя в будущем, но, Господи Боже, Твоя воля, посмотрите только, как их отбирают! - говорил Менкен, качая головой и одновременно усердно работая ножом. - Очень жаль, что у тебя не хватило пороху в пороховнице, - рокотал агент, обращаясь к Джерри. Делал он это так, что слышать его мог всякий, кто захотел бы прислушаться. - В последнее время, думаю, никто не писал хороших романов о Востоке. Это удавалось Грину, если принимаешь его манеру (чего не могу сказать о себе). Я не отношусь к его поклонникам: слишком много всяких папских штучек. Пожалуй, Мальро, если любишь философию, но я не люблю. Ну, Моэм - туда-сюда, но вот и все - дальше можно снова возвращаться к Конраду. Твое здоровье. Можно мне тебе кое-что сказать? Не старайся подражать Хэмингуэю. Вся эта его манера - внутренняя красота, которая проявляется в экстремальных условиях, вся эта любовь, когда от человека мало что осталось и он подыхает от ран. Думаю, читатели этого не любят. Да и от многократного повторения это уже приелось. Джерри проводил Менкена до такси. - Можно мне тебе кое-что сказать? - снова спросил агент. - Делай предложения подлиннее. Когда ваш брат, журналист, начинает писать романы, вы пишете слишком коротко. Короткие абзацы, короткие предложения, короткие главы. Вы по-прежнему меряете то, что пишете, сантиметрами газетного столбца, вместо того чтобы думать о книжных страницах. Хэмингуэй был именно такой. Всегда пытался написать роман на спичечном коробке. Не стесняйся размахнуться. - Будь здоров, Менкен. Спасибо. - И ты будь, Уэстерби. Не забудь передать от меня привет своему старику. Как он? Стареет, наверное? Ну, что поделаешь, этого никому из нас не избежать. Джерри почти удалось сохранить безмятежное расположение духа. Газетчики, как и всякий другой кочевой народ, везде устраивают одинаковый кавардак. Стаббс (отпетый негодяй, по словам Конни Сейшес), ответственный редактор издательской группы, не являлся исключением. Его письменный стол был завален залитой чаем корректурой в гранках, чашками с чернильными пятнами и остатками бутерброда с ветчиной, скончавшегося по причине преклонного возраста. Сам Стаббс сидел посреди всего этого беспорядка, исподлобья глядя на Джерри, как будто Джерри пришел, чтобы все это у него отнять. - Стаббси, гордость журналистского рода, - произнес Уэстерби, распахнув дверь. Он вошел и остановился у стены, держа руки за спиной, как будто хотел удержать себя от чего-то. Стаббс прикусил язык, чтобы не произнести крепкое и отнюдь не лестное словцо, готовое сорваться с языка. Потом вернулся к подшивке документов, лежавшей на столе поверх всего хлама, - он изучал ее перед приходом Джерри. Существует много избитых шуток и анекдотов о газетных редакторах. Все они были применимы к Стаббсу. Он был обидчив, у него был тяжелый, сизый от щетины подбородок и тяжелые темные веки - словно их натерли сажей. Дальнейшую его судьбу было легко предугадать: будет работать в ежедневной газете до тех пор, пока не одолеют язва и прочие болячки. Потом его перекинут в редакцию воскресного выпуска. Еще годик - и сплавят в почетную ссылку в редакцию женских журналов, где его начальниками будут желторотые юнцы. Там он будет сидеть, пока не кончится его время. - Сайгон, - прорычал Стаббс и шариковой ручкой с обгрызанным концом сделал какую-то пометку на полях. Его лондонский выговор нес на себе отпечаток слегка гнусавого американского произношения, словно сохранившегося у него с тех времен, когда на Флит-стрит господствовали канадцы. - Рождество три года назад. Вспоминаешь? - О каких воспоминаниях ты говоришь, старина? - спросил Джерри, оставаясь у стены. - О праздничных воспоминаниях, - ответил Стаббс с улыбкой палача. - Дух товарищества и веселья, небольшой праздник в корпункте, когда наши сотрудники были настолько молоды, что поддерживали таковой. Ты устроил вечеринку по случаю Рождества. - Стаббс процитировал документ из подшивки: "Израсходовано на рождественский обед в отеле "Континентал", Сайгон". Дальше ты, как мы всегда требуем, перечисляешь гостей. Местные журналисты, фотографы, шоферы, секретарши, мальчики-посыльные и черт его знает кто еще! На это тратится ни много ни мало - семьдесят фунтов, и все ради поддержания доброй репутации газеты и чтобы немного повеселиться. Теперь припоминаешь? В числе гостей ты упоминаешь Красавчика Столвуда. Он был на этой вечеринке? Я говорю про Столвуда. Вел себя, как обычно? Ухаживал за дурнушками, чтобы им не было грустно, говорил правильные слова, да? Стаббс выждал, снова пожевав язык, как будто раздумывая, высказать ли то, что у него там вертится. Но Джерри молча подпирал стену и всем своим видом показывал, что готов так стоять хоть целый день. - Мы - придерживаемся левой ориентации. - Стаббс сел на своего любимого конька. - Это означает, что мы предпочитаем доверять сотрудникам и считаем ниже своего достоинства охотиться на хитрых лис, которые захотят смошенничать. Наше выживание может оказаться под угрозой из-за чрезмерной щедрости одного безграмотного миллионера. Есть документы, свидетельствующие, что Столвуд праздновал Рождество в Пномпене. Он устраивал там рождественский обед для высоких должностных лиц камбоджийского правительства, храни его Бог. Я говорил со Столвудом, похоже и он это подтверждает. Он был в Пномпене. Джерри неторопливо продефилировал к окну и остановился, присев на старый черный радиатор отопления. За окном, меньше чем в двух метрах от него, над тротуаром, по которому в обоих направлениях сновали люди, висели большие уличные часы с довольно грязным циферблатом - подарок Флит-стрит от основателя газеты. Было не очень рано, но стрелки часов застыли на без пяти шесть. У дверей на другой стороне улицы двое мужчин читали газету. Шляпы и газета не позволяла разглядеть их лиц. Джерри подумал, как прекрасна была бы жизнь, если бы все "хвосты" на самом деле выглядели именно так. - Стаббси, все тянут с этой газетенки комиксов, что могут, - сказал он совершенно серьезно после довольно долгого молчания. - Включая тебя. Ты говоришь о том, что было три года назад, черт побери! Да выбрось ты это из головы, дружище! Послушайся моего совета. Можешь засунуть этот свой документ себе в задницу. Другого он не заслуживает. - Мы - не газетенка комиксов, мы - газета. Комиксы печатает цветное приложение. - Для меня - газетенка, дружище. Всегда ею была, и всегда ею останется. - Добро пожаловать, - выразительно сказал Стаббс со вздохом. - Добро пожаловать, избранник председателя правления. - Он взял печатный бланк контракта. "Имя: Уэстерби, Клайв Джеральд, - с пафосом продекламировал он, делая вид, что читает контракт. - Профессия: аристократ. Добро пожаловать, сын старика Самбо". - Он бросил контракт на стол - Будешь писать для обоих выпусков. Для воскресного и для ежедневного. Обеспечиваешь освещение всех событий недели, от военных действий до представлений с голыми бабами. Без автоматического права продления контракта и без пенсии, представительские расходы - на минимальном уровне. Расходы на стирку - только в командировках, и не включай сюда свои недельные счета из прачечной. У тебя будет карточка для оплаты телеграмм, но использовать ее не надо. Высылай статьи авиапочтой и сообщай по телексу номер квитанции, мы здесь будем учитывать, когда получим. Дальнейшая оплата - по результатам работы. Би-би-си великодушно согласилась использовать интервью, которые ты запишешь на магнитофон: расценки - как всегда, смехотворные. Наш председатель говорит, что это хорошо для престижа, уж не знаю, что он имеет в виду. Для использования твоих материалов другими агентствами и газетами... - Аллилуйя, - закончил Джерри, глубоко вздохнув. Неторопливо прошествовав к столу, он взял шариковую ручку с обгрызенным концом, еще мокрую от зубов Стаббса, и, не глядя на ее владельца не просмотрев формулировок контракта, неторопливым царственным жестом в конце последней страницы, ухмыляясь, начертал свою подпись. В эту самую минуту девушка в джинсах весьма бесцеремонно распахнула дверь и вывалила на стол кипу свежих гранок, как будто ее специально прислали для того, чтобы прервать происходившее священнодействие с контрактом. Зазвонили телефоны - возможно, они звонили уже давно. Девушка вышла из комнаты, нелепо балансируя в туфлях на платформе; чья-то незнакомая голова заглянула в дверь и прокричала: "К старику на утреннюю молитву, Стаббси" Тут же появился кто-то из младших сотрудников, и уже через минуту Джерри под его руководством начал обход отделов, в которых должен показаться новоиспеченный корреспондент: административный, международный, отдел редакционных статей, бухгалтерия, отдел хроники, спортивный, отдел путешествий и отдел этих ужасных женских журналов. Провожатым был бородатый выпускник колледжа лет двадцати, и Джерри на протяжении всего ритуала называл его Седриком. Покинув здание редакции, он остановился на тротуаре, слегка покачиваясь с пятки на носок и обратно, как будто был пьян или только что пережил хорошую встряску и еще не оправился. - Потрясающе, - проговорил он достаточно громко, так чтобы услышали и оглянулись проходившие мимо девушки. - Отлично. Великолепно. Замечательно. Неподражаемо. - С этими словами Уэстерби нырнул в ближайшее питейное заведение, где стойку бара подпирали несколько видавших виды журналистов - главным образом из братии, пишущей о вопросах промышленности и политики, хваставшиеся друг перед другом, как их статья едва не стала гвоздем пятой полосы. - Уэстерби! Это же сам граф, собственной персоной! Смотрите, это же его костюм! А в костюме - маленький графинчик - кто бы мог подумать! Джерри оставался там, пока не подошло назначенное время. Пил очень умеренно, потому что хотел сохранить ясную голову для прогулки в парке с Джорджем Смайли. В каждом закрытом сообществе есть свой узкий и широкий круг. Джерри принадлежал к широкому. Ему никогда бы не могло прийти в голову, что когда-нибудь он сможет "прогуляться по парку" или, если не употреблять профессионального жаргона, тайно встретиться со Смайли. Джерри назвал это, если бы ему когда-нибудь вздумалось - Боже упаси! - выразить словами то, что составляло большую и главную часть его судьбы - перенестись в другую жизнь, где живет и действует его второе, лучшее "я". Перед этим он должен был немного побродить по городу, взяв за точку отсчета какое-нибудь заранее условленное место, обычно не слишком людное, например Ковент Гарден, а потом появиться на месте за несколько минут до шести. Джерри полагал, что за это время довольно поредевшая команда "уличных художников" Цирка имела возможность хорошенько понаблюдать за ним и убедиться, что все чисто и "хвоста" нет. В первый вечер он должен был прийти к выходу на набережную из станции метро "Чаринг-Кросс" - это было место, где всегда много народу и сутолока и где всегда происходят какие-то заминки с транспортом. В последний вечер пунктом назначения была автобусная остановка на южной стороне Пикадилли, там, где начинается Грин-парк (Парк в Лондоне, тянется вдоль улицы Пикадилли). На эту остановку приходило много автобусов разных маршрутов. Встреч было четыре. Две в Лондоне и две - в "яслях". Совещания в Саррате являлись чисто рабочими - обязательное в таких случаях совершенствование профессиональных навыков - процедура, которую периодически проходили все оперативные сотрудники. Требовалось запомнить большое количество информации - телефонные номера, пароли, правила конспиративных встреч, условные фразы, открытый код обычных незашифрованных сообщений, запасные варианты и порядок действий в чрезвычайных обстоятельствах (которые, как хотелось надеяться, возможно, никогда не наступят). У Джерри была цепкая память на факты, и "инквизиторы", устроив ему экзамен, остались довольны. Кроме того, ему пришлось восстановить технику рукопашного боя, в результате чего на спине появились кровоподтеки от слишком частых падений на старенькие изношенные маты. Встреч в Лондоне было две: очень короткий инструктаж и очень короткое прощание. Его доставляли туда на машине, и каждый раз свидание обставлялось no-разному. У Грин-парка паролем служил пластиковый пакет из магазина "Фортнум энд Мейсон" (Универмаг в Лондоне, рассчитанный на богатых покупателей. "Часовая башня здания парламента в Лондоне). А на набережной он держал в руке старый номер журнала "Тайм", на обложке которого (по воле случая) была запечатлена весьма упитанная физиономия председателя Мао, и красная рамка, и подписи под фотографией в косых лучах заходящего солнца резко выделялись на белом фоне обложки. Часы на Биг Бене пробили шесть, Джерри сосчитал удары. Согласно правилам, такие встречи ни в коем случае не назначались на ровный час, четверть или половину, а только в промежутки между ними, потому что считается, что это не так бросается в глаза. Шесть часов осенью... Колдовской час, когда запах залитых дождями и засыпанных опавшими листьями крикетных полей Англии стелется над водой, смешиваясь с клочьями тумана, плывущего в сумерки над рекой. Джерри коротал время, пребывая в