Если бы Мастерс в эту минуту дал себе труд посмотреть на Джерри, он заметил бы целеустремленный блеск в его глазах и, возможно, заколебался бы. Если бы он лучше разбирался в интонациях Джерри и ощутил в его голосе чрезвычайно дружелюбную хрипловатость, он бы заколебался еще сильнее. А если бы он увидел, как Джерри дергает себя за вихор, прикрывая тело рукой, словно инстинктивно пытается спрятаться, или ответил на его застенчивую улыбку, которой Уэстерби поблагодарил юного стажера на синем джипе, вернувшегося, чтобы отвезти его к воротам, то сомнения охватили бы майора с новой силой. Но Мастерс был не только озлобленным профессионалом, давно растерявшим всякие иллюзии. Он был типичным джентльменом с Юга и неимоверно страдал, потерпев поражение от грубых дикарей; к тому же в тот момент у него не было времени задумываться о причудах изможденного британца, который явился, когда его не ждали, и превратил его ставший ненужным "дом с привидениями" в отделение почты. Отбытие опергруппы Цирка в Гонконг прошло в приподнятом настроении, а так как все приготовления держались в тайне, то события приобрели даже какой-то праздничный оттенок. Начало празднованию было положено новостью о том, что Джерри вновь объявился. Торжество достигло апогея, когда было получено и прочитано его послание; оно пришло одновременно с известием от Кузенов, гласившим, что Дрейк Ко отменил все светские и деловые встречи и уединился в своем доме "Семь врат" на Хедленд-роуд. К сообщению от Кузенов прилагалась фотография Ко, снятая длиннофокусным объективом из фургона, оборудованного для наблюдения; он, полуобернувшись, стоял в своем обширном саду возле беседки из розовых кустов и смотрел на море. На голове у него красовался неизменный мягкий берет, бетонной джонки не было видно. - Дорогуша, он похож на Джея Гэтсби в последние дни! - восторженно вскричала Конни Сейш, когда все как следует рассмотрели снимок. - Погруженный в мечтания, стоит на самом конце пирса и глядит на вспышки взрывов, или что там еще делал этот дурачок! Когда через два часа фургон вернулся, Ко стоял на том же месте в той же позе, так что они даже не дали себе труда сделать еще один снимок. Гораздо больше интереса вызвал тот факт, что Ко перестал пользоваться телефоном - или, по крайней мере, теми линиями, которые прослушивали Кузены. Сэм Коллинз тоже прислал отчет, третий подряд, самый длинный из всех написанных им. Как всегда, он был запечатан в особый конверт и адресован лично Смайли, и, как всегда, он не обсуждал его содержание ни с кем, кроме Конни. В последнюю минуту, когда группа уже собиралась выехать в лондонский аэропорт, прибыло известие от Мартелло. Он сообщал, что Тиу вернулся из Китая и в настоящее время уединился с Ко в доме на Хедленд-роуд. Но, по воспоминаниям Гиллема, самым важным событием тех дней была небольшая перепалка, произошедшая в кабинете Мартелло во Флигеле. Она попортила всем действующим лицам немало крови. На ней присутствовал не только обычный квинтет в составе самого Мартелло, двух его молчаливых спутников, а также Смайли и Гиллема; в придачу к ним в виде исключения явились Лейкон и Сол Эндерби. Что знаменательно, они прибыли в одном служебном автомобиле. На этой встрече, созванной Смайли, должна была состояться официальная церемония передачи ключей. Мартелло получит полную картину "дела Дельфина", включая такой важный момент, как сведения о Нельсоне. Он, как полноправный участник, ознакомится со всеми материалами дела, за исключением малозначительных купюр, которые обнаружатся позже. Гиллем так до конца и не понял, каким образом к этому делу примазались Лейкон и Эндерби, а Смайли по понятным причинам предпочитал об этом не распространяться. Эндерби ровным голосом объявил, что прибыл сюда в целях поддержания порядка и военной дисциплины. Лейкон выглядел бледнее обычного и смотрел на всех свысока. У Гиллема не шло из головы подозрение, что они что-то замышляют, и это подозрение усилилось, когда он заметил, что Эндерби и Мартелло ведут между собой какую-то игру, коротко говоря, эти новоиспеченные приятели изо всех сил делали вид, что даже не знакомы друг с другом; этим они напомнили Гиллему тайных любовников, встретившихся во время завтрака за общим столом где-нибудь в деревенском доме - Гиллем и сам частенько оказывался в такой ситуации. В с е д е л о в м а с ш т а б е с о б ы т и й, объяснил Эндерби. Дело раздулось так, что наверняка какие-нибудь чиновники уже сунули в него нос. Он имеет в виду колониальное лобби, пояснил он. Уилбрахем давно мутит воду в Министерстве финансов. - Значит, самое худшее мы услышали, - подвел итог Эндерби, когда Смайли закончил долгий пересказ существа работы, а Мартелло разразился такими проклятиями, что крыша едва не обрушилась. - Так чей теперь палец лежит на спусковом крючке, Джордж? - спросил он, и с этой минуты совещание превратилось в спектакль с Эндерби в главной роли; впрочем, это всегда происходило с совещаниями, в которых участвовал Эндерби. - Кто будет отдавать приказы, когда запахнет жареным? Вы, Джордж? Опять вы? Я хочу сказать, что вы провели хорошую подготовительную работу, этого не отнимешь, но тяжелая артиллерия находится в руках Марта, разве не так? При этих словах у Мартелло словно заложило уши; он рассыпался в уверениях благодарности всем достославным британцам, с которыми ему выпала честь иметь дело, и предоставил Эндерби выполнять за него всю черную работу. - Марта, а как ты сам это представляешь? - не отставал Эндерби, словно в самом деле не имел понятия; можно подумать, он не ездил с Мартелло на рыбалку, не устраивал для него роскошных ужинов и не обсуждал вопросы повышенной секретности за пределами официальных стен. В этот миг Гиллема посетило странное озарение. Впоследствии он не раз упрекал себя за то, что вовремя не уделил ему должного внимания. Мартелло все знал. Откровения касательно Нельсона - Мартелло сделал вид, что потрясен ими - на самом деле не были для него чем-то новым, они всего лишь повторяли информацию, которой он и его "молчуны" и без того владели. Гиллем прочитал это на их бледных застывших лицах, в их внимательных глазах. Он понял это по неискреннему тону Мартелло. М а р т е л л о в с е з н а л. - Да, Сол, с точки зрения техники, Джордж оказался на высоте, - преданно напомнил Мартелло, отвечая на вопрос Эндерби, и при этом выделил слова "с т о ч к и з р е н и я т е х н и к и " ровно настолько, чтобы поставить все остальное под сомнение. - Джордж сейчас проходит самый трудный участок пути, Сол. И мы прибыли туда как раз вовремя, чтобы поддерживать огонь в топках. Эндерби горестно сдвинул брови и принялся ковырять спичкой в зубах. - Джордж, как т е б е это нравится? Ты рад, что все такобернулось? Пусть Марта отказывается от крыши, от стола и крова, от средств связи и слежки, от всего, что сделали наши рыцари плаща и кинжала в Гонконге, А ты тем временем будешь отдавать приказы? Боже мой! Я бы сказал, этовсе равно, что надеть чужой смокинг. Смайли держался достаточно твердо, но, на взгляд Гиллема, его слишком тревожило само существо операции и чересчур мало беспокоил едва прикрытый тайный сговор этих двоих. - Ничего подобного, - ответил Смайли. - Мартелло и я хорошо понимаем друг друга. Ключевой этап операции будем проводить мы сами. Если потребуется поддержка, Мартелло ее окажет. Результат разделим по справедливости. Если кто-то думает о дивидендах, причитающихся американцам за их капиталовложения, то это учтется при окончательном разделе. Ответственность за получение результатов остается на нас. - В завершение он привел весомый аргумент: - Разумеется, письменное соглашение, фиксирующее все, что я сейчас сказал, давно подшито в дело. Эндерби взглянул на Лейкона: - Оливер, вы говорили, что вышлете мне это соглашение. Где оно? Лейкон склонил набок продолговатую голову и выдавил тоскливую улыбку, ни к чему конкретно не относящуюся: - Полагаю, Сол, ходит где-нибудь в кулуарах вашего ведомства. Эндерби решил испробовать другую тактику: - И вы полагаете, что сумеете вдвоем вытянуть эту операцию при любых непредвиденных обстоятельствах? Я вас спрашиваю, кто обеспечит нашему гостю надежное убежище и все такое? Кто, так сказать, похоронит трупы? Смайли продолжил: - Административно-хозяйственный отдел уже снял загородный дом и готовится его заселить, - бесстрастно произнес он. Эндерби вынул изо рта замусоленную спичку и бросил ее в пепельницу. - Если бы попросили, могли бы остановиться у меня, - с отсутствующим видом пробормотал он. - Комнат полным-полно. Никого нет. Целый штат прислуги. Все, что нужно. - Он опомнился и встревоженным тоном продолжил гнуть свою линию: - Слушайте. Ответьте мне вот на какой вопрос. Предположим, ваш человек ударился в панику. Он удирает и прячется где-то среди глухих улочек Гонконга. Кто будет играть с ним в казаки-разбойники и доставлять обратно? "Н e о т в е ч а й, - взмолился про себя Гиллем. - Это наши секреты, и он не имеет никакого права их выведывать. Скажи ему, пусть идет к черту!" Ответ Смайли возымел действие, хоть ему и недоставало того пыла, какого жаждая Гиллем. - Полагаю, каждый волен выдвигать любые предположения, какие придут ему в голову, - мягко возразил он. - Думаю, лучшее, что можно сказать в ответ, - это то, что Мартелло и я будем в этом случае действовать сообща и делать все от нас зависящее. - У нас с Джорджем прекрасные деловые отношения, Сол, - убежденно заявил Мартелло. - Просто прекрасные. - Т а к - т о л у ч ш е, Д ж о р д ж, - заключил Эндерби, вгрызаясь в новую спичку. - Куда б е з о п а с н е е, если янки возьмут все на себя. Если люди Марти наломают дров, им придется всего лишь извиниться перед губернатором, отправить парочку ребят на заслуженный отдых и пообещать, что они больше не будут. Вот и все. Большего от них никто не ждет. Хорошо иметь подмоченную репутацию, правда, Марти? Если вы по дороге трахнете горничную, никто не удивится. - Ну почему же, С о л, - ответил Мартелло и громко расхохотался, давая понять, что ценит британское чувство юмора. - Будет гораздо хуже, если провинимся м ы, - продолжал Эндерби. - Или, точнее, вы. Губернатор повергнет вас наземь одним щелчком, именно об этом сейчас идет разговор. У и л б р а х е м давно поливает слезами его письменный стол. Однако ничто не могло поколебать сумасбродного упрямства Смайли, поэтому Эндерби вынужден был сдаться, и они снова начали обсуждать "картошку с мясом" - этой восхитительной фразой Мартелло обозначал приемы и методы работы. Но не успели они закончить, как Эндерби попытался в последний раз вытеснить Смайли с главенствующей позиции - он снова заговорил об эффективном проведении операции и о последующей работе с уловом, который она принесет. - Джордж, кто будет проводить допросы и все такое?Лично вы с тем вашим иезуитом, как бишь его там? Скользкое какое-то имя. - Ди Салис будет отвечать за те аспекты доклада, которые связаны с Китаем, а отдел по изучению Советского Союза - за русские вопросы. - То есть та мужеподобная калека, Джордж? Та самая, которую Билл Хейдон, будь он проклят, уволил за пьянство? - Именно они двое продвинули дело до нынешнего состояния, - ответил Смайли. Мартелло не упустил случая ринуться в открывшуюся брешь. - О нет, Джордж, так дело не пойдет! Мне этого не нужно, сэр! Сол, Оливер, я хочу, чтобы вы знали, что я рассматриваю "дело Дельфина" во всех его фазах, слышите, Сол, как е д и н о л и ч н ы й т р и у м ф нашего друга Джорджа, и никого больше! Радушно поаплодировав старому доброму Джорджу, они отправились обратно на Кембридж-серкус. - Порох, заговор и измена! - возмущенно восклицалГиллем. - Почему Эндерби так запросто продает тебя? Что это за чушь насчет потерянного письма? - Да, - откликнулся Смайли, но казалось, мысли его блуждают где-то далеко. - Да, это очень неосторожно с их стороны. Мне казалось, я действительно послал им один экземпляр. Слепой, написанный от руки, просто для сведения. Эндерби всегда все путает. Пожалуйста, Питер, займитесь этим, поговорите с "мамашами". При упоминании о письме с текстом договора - Лейкон называл его "параграф о договоре" - ожили самые худшие предчувствия Гиллема. Он вспомнил, как, не подумав, поручил доставку письма Сэму Коллинзу и как тот, по словам Фона, под предлогом этой доставки провел целый час наедине с Мартелло. Он также вспомнил, как однажды встретил Сэма Коллинза в приемной Лейкона: он бродил по Уайтхоллу, как ленивый чеширский кот, а Лейкон и Эндерби поверяли ему какие-то таинственные планы. Вспомнил, как Эндерби любит играть в триктрак - он всегда делал большие ставки; Гиллем так старательно пытался учуять, не пахнет ли тут заговором; ему даже пришло в голову, что Эндерби может оказаться постоянным посетителем клуба, в котором состоит Сэм Коллинз. Правда, вскоре он отбросил эту мысль как явно нелепую. Но по иронии судьбы впоследствии выяснилось, что так оно и было. Он также припомнил свое первое впечатление, не основанное, пожалуй, ни на чем, кроме выражения лиц троих американцев, и поэтому был вынужден от него отказаться, - о том, что все они заранее знали, ч т о и м е н н о Смайли собирается им рассказать. Однако Гиллему так и не удалось разубедить себя в том, что Сэм Коллинз незримо присутствовал на этом утреннем празднестве; когда в лондонском аэропорту Гиллем, истощенный долгим и бурным прощанием с Молли, садился в самолет, тот же самый призрак усмехнулся ему сквозь дым коричневой сигареты Сэма, словно дым, исходящий из самой преисподней. Полет прошел без осложнений, если не считать одной мелочи. Они летели втроем, и, рассаживаясь, Гиллем в своей непрекращающейся войне с Фоном выиграл небольшую баталию. Отмахнувшись от "домоправителей", Гиллем и Смайли летели первым классом, а верный слуга Фон сидел на откидном кресле в проходе туристского класса, едва не касаясь щекой могучей челюсти охранника из службы безопасности авиакомпании; в продолжение почти всего полета тот мирно дремал, а Фен сердито дулся. К счастью, можно было не опасаться, что с ними летят Мартелло и его "молчуны", потому что Смайли решительно заявил, что такого не должно произойти ни при каких обстоятельствах. К тому же Мартелло улетел в Лэнгли за инструкциями, а потом должен был отправиться дальше, через Гонолулу, в Токио, чтобы к их прибытию успеть в Гонконг и на всякий случай быть под рукой. Их отлет имел невольное ироничное примечание: Смайли оставил для Джерри длинную рукописную записку. Ее должны были передать Уэстерби по прибытии в Цирк, а заодно поздравить с успешным выполнением задания. Написанный под копирку второй экземпляр до сих пор хранится в досье Джерри. Никто и не подумал его убрать. Смайли хвалил Джерри за "непоколебимую преданность", писал, что эта операция "достойно увенчала его более чем тридцатилетнюю службу". Ссылаясь на письмо, которого, скорее всего, никогда и не было, он передал ему привет от Энн, "которая вместе со мной желает вам в не меньшей степени прославиться в качестве романиста". Завершил он довольно неуклюжими реверансами, подчеркнув, что "наша служба сводит нас с такими замечательными коллегами - в этом одно из ее преимуществ. Должен сказать вам, что все мы почитаем за честь работать рядом с вами". Кое-кто до сих пор задается вопросом, почему до их отлета никто в Цирке не потревожился и не спросил, где же столько времени пропадал Джерри. В конце концов, он задержался на несколько дней. При этом недоброжелатели опять пытаются взвалить вину на Смайли, но не могут найти никаких доказательств того, что в Цирке что-то упустили. Чтобы передать сообщение Джерри, посланное с авиабазы на северо-востоке Таиланда, - последнюю его весточку, - Кузены освободили прямую линию между Бангкоком и лондонским Флигелем. Но линию освободили только для одного этого сообщения и для одного ответа на него, продолжение не предусматривалось. Соответственно, жалоба американцев на то, что Джерри исчез, была передана сначала по военной линии связи в Бангкок, оттуда - гонконгским Кузенам через их собственную сеть, потому что Гонконгу было дано право собирать у себя все материалы по "делу Дельфина", и только после этого донесение переслали в Лондон, снабдив пометкой "Текущий материал". Там оно долго путешествовало по лоткам для бумаг из палисандровой фанеры, и никому не приходило в голову, что этот листок может иметь какую-то ценность. Следует добавить, что флегматичный майор Мастерс не придал никакого значения тому, что какой-то бродячий англичанин, как он выразился, не явился вовремя. "Объяснения ищите сами", - так заканчивалось его послание. Сейчас майор Мастерс живет в городке Норман, штат Оклахома, и содержит небольшую авторемонтную мастерскую. "Домоправители" тоже не увидели здесь никаких причин для паники - по крайней мере, так они утверждают. Джерри было велено по прибытии в Бангкок сесть в самолет, любой самолет, по его собственному выбору, расплатиться с помощью кредитной карточки авиакомпании и прилететь в Лондон. Не указывалась ни конкретная дата, ни конкретная авиакомпания. Пусть все идет само по себе - такова была конечная цель. Скорее всего, он где-нибудь остановился, чтобы отдохнуть. Так поступают многие оперативные агенты по пути домой, а Джерри стоял на особом учете за свою сексуальную необузданность. Так что они продолжили привычно просматривать все полетные листы и на всякий случай забронировали в Саррате двухнедельный курс отдыха и восстановления, а потом занялись куда более неотложными делами - нужно было организовать для участников "дела Дельфина" надежное убежище. Выбор остановили на очаровательной мельнице, тихой и заброшенной, хоть и располагалась она в довольно оживленном пригородном поселке Мерсфилд в Сассексе - всегда удавалось найти подходящий предлог, чтобы поехать туда. Там должны были поселиться ди Салис со значительной частью своего китайского архива, небольшая группа дешифровщиков и переводчиков, не говоря уже о техниках, прислуге и враче, говорившем по-китайски. Тотчас же от местных жителей посыпались громкие жалобы в полицию о том, что округу наводнили японцы. Местная газета поместила статью, в которой утверждалось, что на гастроли приехал танцевальный ансамбль. Эту "утечку информации" организовали, разумеется, "домоправители". Джерри нечего было забирать в отеле, да и самого отеля не было, но тем не менее он счел, что на сборы у него есть час, а может быть, и два. Он не сомневался, что американцы прослушивают телефоны по всему городу, и знал, что, если Лондон попросит, майор Мастерс запросто сумеет объявить на весь мир, что Джерри - дезертир из американской армии и путешествует с фальшивым паспортом. Поэтому, едва такси выехало за ворота, Джерри велел отвезти его на южную окраину города; подождал немного, сел в другое такси и отправился на север. Над рисовыми полями стелилась туманная дымка, насквозь бежало прямое шоссе, и конца не было видно. По радио звенели размеренные голоса тайских дикторш, словно кто-то рассказывал бесконечный детский стишок. Проехали мимо американской базы средств электронного слежения, огороженной кольцевым решетчатым забором с полкилометра в диаметре; база, прозванная в округе "слоновьей клеткой", казалась плывущей в тумане. По периметру стояли высокие шесты, а в середине, среди паутины проволочных струн, пылал, словно предчувствие грядущей войны, единственный фонарь, зловещий, как адское пламя. Джерри слышал, что там работает тысяча двести студентов-языковедов, но ни разу не видел ни души. Нужно было время, чтобы отдохнуть. Завершив дело, он позволил себе отдать целую неделю на расслабление Вряд ли Джерри успел бы собраться с силами быстрее, потому что в душе он был солдатом и привык в знак несогласия просто убираться подальше с глаз. В н а ч а л е б ы л о д е л о, любил говорить ему Смайли, цитируя какого-то немецкого поэта, когда на него нападало настроение сыграть роль неудавшегося священника. Эта простая максима стала для Джерри краеугольным камнем его несложной философии. Что человек думает - никого не касается. Важно, что он делает. Он добрался до Меконга ранним вечером, нашел подходящую деревню и пару дней лениво бродил по берегу реки, волоча за собой сумку и пиная носком кожаного ботинка пустые банки из-под кока-колы. На другом берегу, за горами, похожими на коричневые муравейники, пролегала тропа Хо Ши Мина. С этого самого места Джерри когда-то смотрел, как километрах в пяти отсюда Центральный Лаос бомбили "Б-52". Он вспомнил, как сотрясалась под ногами земля, как то пустело, то полыхало огнем небо, и вдруг понял, нутром почувствовал, каково находиться там, в самом пекле. Той же ночью Джерри Уэстерби, выражаясь его собственным жизнерадостным языком, "пошел вразнос"; именно этого и ожидали от него "домоправители", хотя, возможно, и не в таких масштабах. В баре на берегу реки, где музыкальный автомат наигрывал забытые мелодии, он пил шотландский виски, попадавший на "черный рынок" из армейского магазина, и ночь за ночью доводил себя до беспамятства. По неосвещенной лестнице он провожал наверх в обшарпанную спальню одну хохочущую девицу за другой, пока наконец не засыпал там крепким сном. На заре он резко, словно от толчка, пробуждался с ясной головой и под крик петухов, плеск лодок на реке заставлял себя подолгу думать о своем друге и наставнике Джордже Смайли. Эти мысли были для Джерри проявлением силы воли и даже покорности. Он просто хотел повторить положения символа веры, а символом веры для него всегда был старина Джордж. В Саррате всегда очень трезво и с пониманием относились к побудительным мотивам людей, вступающих на путь оперативного агента, и терпеть не могли фанатиков с горящими глазами, которые скалили зубы и рычали "ненавижу коммунизм". Если человек кричит об этом на каждом углу, он, скорее всего, давно спелся с коммунистами. Кого они действительно любили - и Джерри обладал этими чертами, он, собственно говоря, таким и был, - так это парня, который не тратит времени на пустые слова, а просто любит свое дело и знает - хотя упаси его Бог не в меру об этом разглагольствовать, - что правы мы, и только мы. "Мы" было понятием расплывчатым, но для Джерри оно означало "Джордж", и больше никто. Старина Джордж. Классный парень. С добрым утром. Он видел Джорджа таким, каким он ему больше всего нравился, таким, каким впервые увидел его в Саррате вскоре после войны. Джерри был еще младшим армейским офицером и скучал донельзя: срок его службы подходил к концу, на горизонте маячил Оскфорд. Курс предназначался для лондонских внештатных сотрудников, тех, кто нахватался отрывочных сведений о всякой всячине и, не поступив на официальную службу в Цирк, завербовался в качестве вспомогательного резерва Джерри уже один раз подавал заявление о приеме на службу с полной рабочей неделей, но отдел кадров Цирка сказал "нет", и это отнюдь не улучшило его настроения. Поэтому, когда Смайли, в тяжелом пальто и очках, вразвалку вошел в отапливаемую керосином аудиторию, Джерри мысленно зевнул и приготовился провести еще пятьдесят минут в смертельной скуке, изучая, где лучше устроить шпионский тайник для связи с резидентом и в качестве практики отправиться на экскурсию на природу, в Рикменсуорт, искать на кладбищах деревья с дуплами. Все нахохотались от души, когда ассистент пытался пригнуть пюпитр на кафедре пониже, чтобы Джордж смог из-за него выглянуть. В конце концов он, немного смущаясь, встал сбоку и заявил, что его сегодняшняя лекция будет посвящена вопросам поддержки курьерской связи на вражеской территории. До Джерри постепенно доходило, что он не читает по учебнику, а рассказывает то, что познал на основе личного опыта; что этот маленький, похожий на сову педант с робким голосом и неуверенными жестами провинившегося школьника отпахал три года в неком немецком городке, где держал в руках все нити солидной агентурной сети, постоянно ожидая, что внезапный стук тяжелого сапога в дверь или удар рукояткой пистолета по лицу ознакомят его со всеми прелестями фашистского допроса. Когда лекция закончилась, Смайли захотел поговорить с Джерри. Они встретились за столиком в углу опустевшего бара, под оленьими рогами, на которых висела мишень для метания дротиков в цель. - Очень жаль, что до сих пор мы не смогли использовать вас, - сказал он. - У нас создалось впечатление, что вам предварительно следовало бы побольше поработать н а с в е ж е м в о з д у х е. - Таким образом, они давали понять, чтодля настоящей работы он еще не созрел. Слишком поздно Джерри вспомнил, что Смайли был в составе отборочной комиссии, завалившей его, и не произнес там ни слова. - Возможно, если вы получите степень и сделаете небольшую карьеру в какой-либо другой области, и они изменят свое мнение. Не теряйте с нами связи, хорошо? После этого старина Джордж почему-то всегда оказывался поблизости. Он ничему не удивлялся, никогда не терял терпения; спокойно, но твердо он перекраивал жизнь Джерри так, что в конце концов тот душой и телом стал принадлежать Цирку. Империя его отца развалилась - Джордж ждал его с распростертыми объятиями. Его семейная жизнь пошла прахом - Джордж ночи напролет сидел рядом с ним и гладил по голове - Я всегда был благодарен этой службе за то, что она дала мне возможность платить по счетам, - говорил Смайли. - Уверен, это чувствует каждый. Я думаю, нам не нужно стыдиться того, что за это мы всю жизнь кладем на алтарь. Наверно, я кажусь тебе старомодным? - Ты говоришь, что нужно делать, я выполняю приказ, - ответил Джерри. - Ты говоришь, куда бить, я наношу удар. Время еще оставалось. Он это знал. Поездом доехать до Бангкока, сесть там в самолет и отправиться домой - и в худшем случае его ждет разнос за то, что несколько дней он болтался неизвестно где. Д о м о й, сказал он себе. Легко сказать. А куда? Домой в Таскану, в дом на холме, который без Сиротки наполнился тоскливой пустотой? Домой к старушке Пат, извиняться за разбитую чашку? Домой к старому доброму Стаббси, занять ответственнейшую должность литсотрудника, обязанного отвергать поступающие рукописи? Или домой в Цирк: "Мы полагаем, лучше всего вам будет в банковском отделе". Или даже - гениальная мысль - домой в Саррат, учить молодежь, завоевывать умы и сердца новобранцев, а самому совершать полные опасностей поездки на работу из маленького домика в Уотфорде. На третье или четвертое утро он проснулся очень рано. Заря над рекой только занималась, небо стало сначала красным, потом оранжевым, а под конец буроватым. В грязи, позвякивая колокольчиками, плескалось семейство буйволов. Посреди реки три сампана собирались тащить длинную, хитроумной формы, донную сеть. Джерри услышал свист, сеть взметнулась вверх и, зашелестев, как град, упала в воду. По реке пошла рябь. "И все-таки я здесь не потому, что у меня нет будущего", - сказал он себе, - а потому, что у меня нет настоящего. Дом - это место, куда человек идет после того, как сбежит изо всех домов, - подумал он, - значит, я должен идти к Лиззи. Вопрос спорный. Отложим на потом. А сейчас пора завтракать". Сидя на тиковом балконе и уплетая яичницу с рисом, Джерри вспоминал, как Джордж впервые сообщил ему новость о Хейдоне. Стоял дождливый день, они сидели в баре "Эль Вино" на Флит-стрит. Джерри никогда не умел ненавидеть кого-нибудь слишком долго, и после того, как прошло первое потрясение, сказать было больше нечего. "Что ж, нет смысла ударяться в запой и рыдать на плече, правда, дружище? Нельзя же оставлять корабль на съедение крысам. Солдат должен оставаться в строю, тут ничего не попишешь". Смайли согласился. Да, ничего не попишешь, солдат должен оставаться в строю и благодарить судьбу за то, что она дала возможность платить по счетам. Джерри находил даже странное утешение в том, что Билл был одним из их команды. Он никогда всерьез не сомневался, что его страна находится в состоянии необратимого упадка, как и в том, что во всех неприятностях виноват его собственный класс. "Мы с о т в о р и л и Билла, - утверждал Уэстерби, - так что будет справедливо, если мы и примем на себя главный удар его предательства. То есть заплатим по счетам. Расплатимся". Именно об этом и говорил старина Джордж. Он опять бродил у реки, дышал теплым воздухом свободы и заставлял камушки прыгать по воде. Лиззи, думал он. Лиззи Уэрдингтон, норовистая лошадка из пригорода. Лучшая ученица и боксерская груша Рикардо. Старшая сестра, источник жизненных сил и недосягаемая любовница Чарли Маршалла. Птичка в клетке Дрейка Ко. Для меня - партнерша за ужином на целых четыре часа. А для Сэма Коллинза - еще раз спрашиваю, кем она была для него? Для мистера Меллона, "скользкого британского торговца", как его называл Чарли, восемнадцать месяцев назад она была курьером по доставке героина в Гонконг. Но и это не все. Где-то на полпути Сэм чуть-чуть приподнял перед ней завесу и намекнул, что она работает для королевы и для страны. Лиззи тотчас же поделилась этой радостной новостью с кружком своих восхищенных друзей. Сэм пришел в ярость и отшвырнул ее, как горячий кирпич. Итак, Сэм сделал из нее козла отпущения. Дрессировал на роль подсадной утки, Эта мысль доставила Джерри немало удовольствия, потому что Сэм имел репутацию шпиона высшего класса, а Лиззи Уэрдингтон могла бы блистать в Саррате как классический пример женщины, которую ни за что на свете не следует вербовать. Куда менее забавен вопрос о том, кем она является для Сэма с е й ч а с. Почему он крадется за ней по пятам, как убийца, подкарауливающий жертву, и улыбается своей мрачной застывшей улыбкой? Этот вопрос очень тревожил Джерри. Грубо говоря, он был им просто одержим. Ему совсем не хотелось видеть, как Лиззи неожиданно исчезнет еще раз. Если она и переместится куда-то из постели Ко, так только в постель Джерри. С некоторых пор - собственно говоря, с того дня, как он впервые увидел ее, - он то и дело ловил себя на мысли о том, как полезен был бы для Лиззи бодрящий тасканский воздух. И так как он не знал, как и почему Сэм Коллинз очутился в Гонконге, не знал, какие намерения, по большому счету, питают в Цирке относительно Дрейка Ко, он не мог отделаться от подозрения, что если сейчас он уедет в Лондон и не увезет отсюда Лиззи на белом коне, то она останется сидеть на большой-пребольшой бомбе. Эта мысль не давала ему покоя. Такого он допустить не мог. В другое время он бы наплевал на Лиззи с ее бомбой, как в свое время наплевал на множество других проблем. В другое время, но не сейчас. На этот раз, наконец понял он, музыку заказывают Кузены, и, хоть у Джерри и не было с ними особых разногласий, их вмешательство сильно усложняло обстановку. Так что нельзя рассчитывать даже на те слабые проявления гуманности, какие он замечал у Джорджа. Кроме того, Лиззи ему нравилась. Очень нравилась. Его чувство было совершенно определенным, без малейших двусмысленностей. Он стремился к ней открыто и без прикрас. Она была неудачницей, именно такой, какие ему нравились, и он ее любил. Он долго размышлял над этим, установил себе границы дозволенного, несколько дней взвешивал все "за" и "против". Решение его было окончательным и бесповоротным. Он немного побаивался, но остался очень доволен. "Джеральд Уэстерби, - сказал он себе. - Ты присутствовал при собственном рождении. Присутствовал на нескольких своих свадьбах, на некоторых из разводов и, несомненно, окажешься у себя на похоронах. Давно пора, по зрелом размышлении, поприсутствовать и на некоторых решающих событиях собственной жизни". Он сел в автобус, проехал несколько километров вверх по реке, прошел немного пешком, потом долго путешествовал на велорикшах, сидел в барах, пару раз переспал с девушками, но думал только о Лиззи. Он остановился на постоялом дворе, битком набитом ребятишками, и, проснувшись однажды утром, обнаружил, что двое этих сорванцов сидят у него на кровати и, удивленно хихикая, рассматривают, какие у фаранга длинные ноги и как забавно они свисают с конца кровати. Может быть, остаться здесь, подумал Джерри. Но тут же понял, что валяет дурака, потому что уяснил: он должен вернуться и задать ей один-единственный вопрос. Он должен его задать, даже если в ответ она сморозит какую-нибудь чушь. Джерри запускал с балкона бумажные самолетики для детей; глядя, как они уплывают вдаль, мальчишки хлопали в ладоши и смеялись. Он нашел лодочника и с наступлением вечера, не утруждая себя иммиграционными формальностями, переправился во Вьентьян. На следующее утро, также без особых формальностей, он хитростью пробрался на борт не обозначенного в расписании "ДС-8" компании "Ройал Эйр Лао" и днем поднялся в воздух. Сжимая восхитительно теплую бутылку виски, он весело болтал с двумя приветливыми торговцами опиумом. Когда они приземлились, стояла темнота, хлестал дождь, окна аэропортовского автобуса почернели от грязи. Джерри ничего не имел против. Впервые в жизни, прибывая в Гонконг, он чувствовал себя так, словно возвращается домой. Тем не менее в аэропорту Джерри вел себя очень осмотрительно. Никаких фанфар, сказал он себе. Несколько дней отдыха сотворили чудеса с его разумом. Хорошенько осмотревшись, он вместо стойки иммиграционного контроля направился в мужскую комнату и подождал там, пока не появился японский самолет, полный туристов; он затесался среди них и спросил, не говорит ли кто-нибудь по-английски. Выбрав четверых добровольцев, он показал им свое гонконгское удостоверение работника прессы и, пока они, выстроившись в очередь, ждали паспортного контроля, засыпал их вопросами о том, кто они такие, почему приехали сюда, чем и с кем собираются заняться. Бешено строча в блокноте, он перешел к следующей четверке и так продвигался все дальше и дальше. За этим занятием он дождался, пока сменится дежурный наряд полиции. В четыре часа полицейские сменились, и он сразу направился к двери с надписью "Вход воспрещен", которую приметил заранее. Он долго барабанил в нее, пока ему не открыли, и шагнул внутрь. - Куда вы прете, черт бы вас побрал? - заорал разъяренный полицейский инспектор - шотландец. - Домой, приятель, к себе в газету. Немножко полить грязью наших милых гостей из Японии. Он показал журналистское удостоверение. - Так идите через ворота, черт возьми, как все остальные. - Не валяйте дурака. Я не взял паспорта. Поэтому ваш достославный коллега и впустил меня сюда этим путем. Через пять минут благодаря своей массивной фигуре, зычному голосу, внушительной британской внешности и обаятельной улыбке он сумел отвоевать себе место в автобусе, идущем в город. Приблизившись к своему многоэтажному дому, он помедлил, но не заметил ничего подозрительного. Однако Китай есть Китай, здесь ничего нельзя сказать наверняка. В лифте, как всегда, было пусто. Поднимаясь, он напевал любимую песенку Ганса, Призывающего Смерть, и предвкушал, как погрузится в горячую ванну и переоденется. У двери в свою квартиру он на мгновение встревожился, заметив, что небольшие клинышки, которые он засунул в щель между дверью и косяком, валяются на полу, но потом с запозданием вспомнил о Люке и улыбнулся: вот они и встретятся. Он отпер укрепленную дверь и сразу же услышал внутри тихое монотонное жужжание. Может быть, это кондиционер, но только нe кондиционер Призывающего Смерть, тот слишком маломощен, от него никакого толку. Чертов придурок Люк оставил граммофон включенным, подумал он, и тот вот-вот взорвется. Потом ему пришла в голову другая мысль: Я к нему несправедлив, это просто холодильник. Джерри открыл дверь и наткнулся на труп Люка, распростертый посреди комнаты. Половина головы была разнесена в клочья, вокруг вились и жужжали мухи, слетевшиеся чуть ли не со всего Гонконга. Он быстро захлопнул дверь и прижал к губам носовой платок. В голову не пришло ничего лучше, как сбегать на кухню и посмотреть, нет ли в доме кого-нибудь еще. Вернувшись в комнату, он отодвинул ноги Люка в сторону и вытащил паркетную доску, под которой прятал запрещенный уставом пистолет и аварийный запас на случай бегства. Он едва успел сунуть все это в карман, как его вырвало. Разумеется, подумал он. Поэтому Рикардо и не сомневается, что "лошадиный писака" мертв. "Итак, я тоже вступил в клуб живых мертвецов", - подумал он, снова очутившись на улице Ярость и горе звенели в ушах, застилали глаза. Нельсон Ко мертв, но на самом деле он сбежал в Китай. Рикардо мертв, но Дрейк Ко разрешил ему оставаться в живых, пока тот будет держать язык за зубами и прятаться в тени. "Лошадиный писака" Джерри Уэстерби тоже мертв, как бревно, если не считать того, что верный прихвостень Ко, чертов изувер, проклятый негодяй, толстяк-кровопийца мистер Тиу оказался настолько туп, что пристрелил не того круглоглазого. "ЗОЛОТАЯ ЖИЛА" Человек, оказавшийся внутри американского консульства в Гонконге, мог бы подумать, что он по-прежнему находится в лондонском Флигеле, так они были похожи. Одинаковыми были и неизменные деревянные панели, оклеенные пленкой под палисандр, и вкрадчивая любезность служащих, и кресла, будто похищенные из аэропорта, и портрет президента, призванный вселять в присутствующих бодрость духа; в эти дни на портрете красовался Форд. Добро пожаловать в "дом с привидениями" Говарда Джонсона, подумал Гиллем. Отдел, в котором они работали, назывался "изолятором" и имел отдельный вход с улицы, охраняемый двумя морскими пехотинцами. Пропуска их были выписаны на вымышленные имена - Гиллем по документам прозывался Гордоном; за все время пребывания там они не перемолвились словом ни с кем, кроме друг друга, если не считать разговоров по телефону. "Мы не только формально отсутствуем здесь, господа, - гордо заявил им на инструктаже Мартелло, - мы еще и невидимы". В таких условиях они будут работать и дальше, сказал он. Генеральный консул США мог бы поклясться на Библии, что их здесь нет, а персонал не имел к делу никакого отношения, говорил Мартелло. Полная и всеобщая слепота. После этого он передал бразды правления Джорджу: "Джордж, с начала и до конца этот спектакль - твой". В пяти минутах ходьбы вниз по склону располагался отель "Хилтон", где Мартелло забронировал для них номера. А в пяти минутах ходьбы вверх, хотя пройти их было нелегко, находился многоэтажный дом, в котором жила Лиззи Уэрдингтон. Они сидели в "изоляторе" уже пять дней. Снаружи стоял вечер, но они этого не замечали, потому что в рабочей комнате не было окон. Вместо них на стенах висели многочисленные карты, сухопутные и морские, и стояла пара телефонов, возле которых дежурили "молчуны" из команды Мартелло - Мэрфи и его друг. Мартелло и Смайли сидели за собственными большими столами. Гиллем, Мэрфи и его парень обитали за одним столом с телефонами, а Фон, словно утомленный кинокритик перед началом закрытого просмотра, с мрачным видом ютился на пустом ряду сцепленных кресел из кинотеатра, ковырял в зубах и изредка зевал, но ни за что не хотел уходить, как ему не раз советовал Гиллем. С Кро поговорили заранее и велели ему держаться подальше от всех этих дел, поглубже залечь на дно. После смерти Фроста Смайли боялся за него и хотел бы поскорее вывезти отсюда, но старик не желал уезжать. Для "молчунов" наконец пробил звездный час, Мартелло назвал это событие окончательным подробным инструктажем". "Но если только э