и успела обнаружить дверную цепочку, накинула ее и только уж потом зажгла вторую спичку. Звук ее голоса, позвавшего Лофти, ее шаги, лязганье цепочки еще долго-долго отдавались в кромешной тьме. У нее мелькнула мысль о летучих мышах и прочих отвратительных вещах, например морских водорослях на лице. Лестница с железными перилами вела наверх, на деревянную галерею, прозванную общей комнатой; со времени посещения двухэтажной квартиры в Мюнхене это напоминало Чарли о Мишеле. Держась за перила, она поднялась наверх и постояла на галерее, всматриваясь в сумеречный зал и прислушиваясь, давая глазам привыкнуть к темноте. Она разглядела сцену, вздувшийся пузырями задник, потом стропила и крышу. Взгляд ее выдернул из темноты серебристый круг их единственного юпитера, сооруженного парнем с Багам по имени Гаме из передней фары, которую он подобрал на автомобильной свалке. На галерее был старый диван и рядом с ним столик, крытый светлым пластиком, на который падал отсвет из окна. На столике стоял черный телефон для служебного пользования и лежала тетрадь, где полагалось регистрировать частные разговоры, которые съедали выручку за билеты шести первых рядов в месяц. Чарли села на диван, дожидаясь, пока ее перестанет мутить и пульс немного успокоится. Затем взяла аппарат и опустила на пол рядом со столиком. Ей надо было набрать пятнадцать цифр, и в первый раз телефон лишь завыл ей в ухо. Во второй раз она набрала не тот номер, и какая-то сумасшедшая итальянка заорала на нее; в третий раз у нее соскользнул палец. Однако на четвертый раз после набора наступила задумчивая тишина, а за ней - характерный для Европы звонок. И много позже - пронзительный голос Хельги, ответившей по-немецки. - Это Иоанна, - сказала Чарли. - Ты меня помнишь? Снова задумчивая тишина. - Ты где, Иоанна? - Какое твое дело? - У тебя проблема, Иоанна? - В общем, нет. Я только хотела поблагодарить тебя за то, что ты привела этих свиней к моему порогу. И тут, к довершению ее торжества, Чарли овладела прежняя безудержная ярость, и она выплеснула поток ругательств, чего с ней не случалось с той давней поры, которую ей заказано было вспоминать, - с той поры, когда Иосиф поехал с ней смотреть ее любовника, прежде чем приготовить из него наживку. Хельга молча выслушала ее. - Ты где? - спросила она, когда Чарли умолкла. Произнесла она это нехотя, словно вопреки правилам. - Не будем об этом, - сказала Чарли. - Можно тебе куда-нибудь позвонить? Скажи мне, где ты будешь в ближайшие двое суток. - Нет. - Будь добра, позвони мне снова через час. - Я не смогу. Долгое молчание. - А где письма? - В безопасном месте. Снова молчание. - Возьми бумагу и карандаш. - Они мне не нужны. - Все равно возьми. Ты сейчас не в том состоянии, чтобы точно все запомнить. Готова? Не адрес и не телефон. А название улицы, время и как туда добраться. - Сделай все в точности, как я тебе сказала. Если не сможешь, если у тебя возникнут новые проблемы, позвони по номеру на карточке Антона и скажи, что хочешь поговорить с Петрой. Возьми с собой письма. Ты меня слышишь? С Петрой - и возьми с собой письма. Если ты не возьмешь писем, мы на тебя очень рассердимся. Опустив трубку на рычаг, Чарли услышала внизу, в зале, тихие аплодисменты. Она подошла к краю галереи, заглянула вниз и, к своей бесконечной радости, увидела Иосифа, который сидел один в середине первого ряда. Она повернулась и ринулась к нему вниз по лестнице. Он стоял у последней ступеньки и ждал, протянув ей руки. Он боялся, как бы она не оступилась в темноте. Он поцеловал ее, поцеловал снова и снова, потом повел назад, на галерею, крепко держа за талию, не отпуская даже там, где лестница была совсем узкая; в другой руке он нес корзинку. Он купил копченой лососины и бутылку вина. И, не разворачивая, выложил все на стол. Он знал, где под умывальником стоят тарелки и как включить электрокамин. Он принес термос с кофе и пару стареньких одеял из логовища Лофти. Поставив на стол термос рядом с тарелками, он пошел проверить большие викторианские двери и запер их изнутри на засов. И она поняла - по очертаниям его спины в полумраке и свободе жестов, - что он делал это не по сценарию: он запирал двери, чтобы отгородиться от всего мира, кроме своего собственного. Он сел рядом с ней на диван и накинул на нее одеяло потому, что в зале стоял холод и она дрожала, не могла унять дрожь. Разговор по телефону с Хельгой до смерти перепугал ее, как и глаза палача-полицейского в ее квартире, как и все эти дни ожидания и подозрений, а подозревать - это много, много хуже, чем ничего не знать. И ей вдруг стало ясно то, что она знала всегда: невзирая на все свои умолчания и перекрашивания, Иосиф, по сути, человек добрый, готовый сочувствовать каждому; и в борьбе, и в мирной жизни это человек небезразличный, ненавидящий причинять боль. Она погладила его по лицу, и ей приятно было, что он не брит: сегодня ей бы не хотелось думать, что все заранее подстроено, хотя это и была не первая их ночь вместе - и еще не пятидесятая: они ведь давние, ненасытные любовники, перебывавшие в доброй половине мотелей Англии, позади у них и Греция, и Зальцбург, и, бог знает, сколько еще жизней, ибо ей внезапно стало ясно, что пьеса, которую они до сих пор разыгрывали, была лишь прелюдией к этой ночи в реальной жизни. Он отстранил ее руку, привлек ее к себе и поцеловал в губы - она ответила целомудренным поцелуем, предоставляя ему разжечь страсть, о которой они так часто говорили. Ей нравились его запястья, его руки, такие умные. Еще прежде, чем он овладел ею, она уже поняла, что он был лучшим из всех ее любовников, ни с кем не сравнимый, далекая звезда, за которой она следовала по всей этой гиблой стране. Даже будь она слепой, она уразумела бы это по его касаниям; если б умирала, - по его грустной улыбке человека, победившего страх и неверие, ибо все это он уже познал; уразумела бы по его инстинктивному умению понимать ее и расширять ее познания. Она проснулась и увидела, что он сидит, уже одетый, рядом и дожидается ее пробуждения. Все было убрано. - Я не хочу слышать ни звука, - сказала она. - Никаких придуманных историй, никаких извинений, никакого вранья. Если это входило в твои служебные обязанности, лучше промолчи. Сколько сейчас времени? - Полночь. - Тогда иди ко мне. - Марти хочет поговорить с тобой, - сказал он. Но что-то в его голосе и в том, как он это произнес, дало ей понять, что не Марти придумал вызвать ее, а он сам. Это была квартира Иосифа. Чарли сразу это поняла, как только вошла: продолговатая аккуратная комната для одного жильца где-то в Блумсбери, на первом этаже, с кружевными занавесками на окнах. На одной стене висели карты Лондона; вдоль другой шла полка с двумя телефонами. У третьей стены стояла раскладная кровать, на которой явно никто не спал, а у четвертой - сосновый письменный стол со старой лампой на нем. Рядом с телефонами булькал кофейник, а в камине горел огонь. Когда Чарли вошла, Марти не встал ей навстречу, но повернул к ней голову и улыбнулся необычно доброй улыбкой - возможно, правда, ей так показалось, потому что весь свет представлялся ей сейчас добрым. Он протянул к ней руки, и она, пригнувшись, позволила ему по-отечески себя обнять: дочка вернулась из дальних странствий. Она села напротив него, а Иосиф по-арабски устроился на полу - так он сидел тогда, на холме, когда заставил ее сесть рядом и стал говорить про пистолет. - Хочешь послушать себя? - предложил Курц, указывая на стоявший рядом магнитофончик. Она отрицательно покачала головой. - Чарли, ты была потрясающа. Ты прошла не третьим номером, не вторым, а самым первым. - Он тебе льстит, - предупредил Иосиф, но сказано это было серьезно. В комнату без стука вошла маленькая женщина в коричневом платье и спросила, кто пьет чай с сахаром, кто - без сахара. - Чарли, ты вольна выйти из игры, - сказал Курц, когда женщина ушла. - Иосиф настаивает, чтобы я напомнил тебе об этом четко и ясно. Если ты уйдешь от нас сейчас, то уйдешь с почестями. Верно я говорю, Иосиф? Со множеством денег и множеством почестей. Получишь все, что мы тебе обещали, и даже больше. - Я это ей уже сказал, - заметил Иосиф. Курц шире улыбнулся, прикрывая раздражение, и Чарли не преминула это заметить. - Конечно, ты ей это сказал, Иосиф, а теперь говорю ей я. Разве ты не хотел, чтобы я это сказал? Чарли, ты приподняла для нас крышку с целой банки червей, которых мы искали уже давно. Ты и понятия не имеешь, сколько накидала нам имен, мест встреч и контактов, а за ними последуют другие. С твоей помощью или без твоей. Пока еще ты не замазана, а если где и есть замазка, дай нам два-три месяца, и мы ее счистим. Устрой себе карантин, передохни, возьми с собой какого-нибудь приятеля... - Видишь ли, Чарли, - продолжал Марти, - в этой истории есть то, что на поверхности, и то, что под поверхностью. До сих пор ты находилась на первом этаже и, однако же, сумела показать нам, что происходит внизу. Но отныне... в общем, все может пойти несколько иначе. Так мы это понимаем. Возможно, мы ошибаемся, но, судя по некоторым признакам, мы понимаем правильно. - Он хочет сказать, - вставил Иосиф, - что до сих пор ты была на дружественной территории. Мы могли быть рядом, мы могли, если понадобится, вытащить тебя из игры. Но теперь этому приходит конец. Ты становишься одной из них. Будешь делить их жизнь. Станешь думать, как они. Поступать, как они. Могут пройти недели, месяцы вне контакта с нами. - Не столько вне контакта, сколько, пожалуй, вне досягаемости, но, в общем, это так, - согласился Марти. - Однако можешь не сомневаться, мы будем поблизости. - А каков финал? - спросила Чарли. Марти, казалось, на секунду смешался. - О каком финале речь, милочка, - финале, который оправдывает все это? Что-то я не очень тебя понимаю. - Какую цель я должна перед собой ставить? Когда вы удовлетворитесь? - Чарли, мы и сейчас вполне удовлетворены, - великодушно заметил Марти, и Чарли поняла, что он уклоняется от прямого ответа. - Цель - человек, - резко произнес Иосиф, и Марти круто повернулся к нему, так что Чарли не могла видеть его лица. Но она видела лицо Иосифа и его взгляд, в котором был смелый вызов, - такого взгляда она у него еще не видела. - Цель, Чарли, - человек, - наконец признал Марти, снова поворачиваясь к ней. - Если ты согласна идти с нами дальше, ты должна это знать. - Халиль, - сказала она. - Правильно - Халиль, - подтвердил Марти. - Халиль возглавляет всю их деятельность в Европе. Мы должны получить этого человека. - Он опасен, - сказал Иосиф. - Если Мишель был плохим профессионалом, то этот - профессионал хороший. Возможно, желая показать, кто здесь главный, Курц запел ту же песню. - Халиль никому не доверяет, у него нет постоянной девушки. Он никогда две ночи подряд не спит в одной постели. Ни с кем не общается. Все свои потребности, по сути дела, удовлетворяет сам. Ловкий разведчик, - завершил Курц, снисходительно улыбнувшись Чарли. Но когда он раскуривал сигару, Чарли поняла - по тому, как дрожала спичка в его руке, - что он весь кипит. Почему она не заколебалась? Необычайное спокойствие снизошло на нее, такая ясность в мыслях, какой она прежде не знала. Значит, Иосиф спал с ней не для того, чтобы проститься, а чтобы удержать. Он пережил за нее все страхи и сомнения, которыми должна была бы мучиться она. Но она знала также, что в этом микрокосме существования, который они создали для нее, повернуть назад - значит повернуть навсегда; знала она и то, что любовь, если нет развития отношений, не может возродиться, - она потонет в колодце обыденностей, где погибли все ее увлечения до Иосифа. Его стремление остановить ее не побудило Чарли свернуть с пути, напротив, оно лишь укрепило ее решимость. Они же партнеры. Они же любовники. Их объединяет общность судьбы, общая цель. Чарли спросила Курца, как она опознает дичь. Он похож на Мишеля? Марти отрицательно покачал головой и рассмеялся. - Увы, милочка, он никогда не позировал нашим фотографам! Иосиф намеренно не смотрел на него, а смотрел в грязное, закопченное окно; Курц быстро встал и из старого черного портфеля, стоявшего рядом с его креслом, извлек нечто похожее на толстую запаску к шариковой ручке, из которой торчали, как усы у рака, две тоненькие красные проволочки. - Это называется детонатор, милочка, - пояснил он, постукивая толстыми пальцами по запаске. - На этом конце - затычка, и из затычки, как видишь, торчат проволочки. Совсем маленькие проволочки, столько нужно Халилю. А остаток он упаковывает вот таким образом. - И, вынув из портфеля кусачки, Курц обрезал каждую из проволочек так, чтобы осталось дюймов пятнадцать. Затем умело и ловко скрутил из проволочек куколку и перепоясал. После чего вручил ее Чарли. - Вот эта куколка, как мы говорим, - подпись Халиля. Рано или поздно у каждого человека появляется своя подпись. Вот это - его. И он взял у Чарли куколку. Чарли могла ехать: у Иосифа уже был готов для нее адрес. Маленькая женщина в коричневом проводила ее до двери. Она вышла на улицу, там ее ждало такси. Занималась заря, и воробьи начинали чирикать. Глава 20 Чарли вышла из дома раньше, чем велела Хельга, - частично потому, что была из тех, кто вечно волнуется, а частично потому, что заранее скептически относилась к плану в целом. "А что, если автомат будет сломан? - возразила она Хельге. - Это же Англия, Хельга, а не сверхоперативная Германия... А что, если он будет занят, когда ты позвонишь?" Но Хельга решительно отмела все эти доводы: делай, как тебе велели, остальное предоставь мне. И вот Чарли двинулась в путь: она села на Глостер-роуд на двухэтажный автобус, но не на первую машину после семи тридцати, а на ту, что пришла в двадцать минут восьмого. На станции метро "Тоттэнхем-Корт-роуд" ей повезло: поезд подошел как раз, когда она выходила на платформу южного направления, и потом ей пришлось долго ждать на пересадке, на станции "Набережная", следующего поезда. Было воскресное утро, и если не считать людей, страдающих бессонницей или истово верующих, она была единственной, кто бодрствовал во всем Лондоне. В Сити царила полнейшая пустота, и, найдя нужную улицу, Чарли сразу увидела метрах в ста впереди, как и говорила Хельга, телефонную будку, ярко светившуюся точно маяк. В будке никого не было. "Дойди до конца улицы и поверни назад", - сказала ей Хельга. И Чарли, покорно пройдясь по улице, установила, что телефон не разбит; правда, к этому времени она уже решила, что крайне нелепо торчать на таком заметном месте в ожидании звонка от международных террористов. Она повернулась и пошла назад и тут к своей досаде заметила, как в будку зашел какой-то мужчина. Она взглянула на часы - до назначенного времени было еще двенадцать минут, а потому, не слишком волнуясь, она остановилась в нескольких шагах от будки и стала ждать. Прошло семь минут, а мужчина в будке все распинался по-итальянски - это мог быть и страстный монолог неразделенной любви, и речь о положении дел на Миланской бирже. Чарли стала нервничать - она облизнула губы, посмотрела вниз и вверх по улице, но кругом не было ни души, не стояло таинственных черных машин или мужчин в подъездах, не было и красного "Мерседеса". Никого и ничего, кроме захудалого фургончика во вмятинах; дверца со стороны водителя была в нем открыта. И однако же Чарли чувствовала себя будто голой. Настало восемь часов, о чем оповестил перезвон поразительного множества разных колоколов и часов. Хельга сказала - в пять минут девятого. Мужчина перестал говорить, но Чарли услышала, как он зазвенел монетами в кармане, затем постучал по стеклу, как бы привлекая ее внимание. Она обернулась и увидела, что он держит пятидесятипенсовую монету и просительно смотрит на нее. - Вы не дадите мне сначала позвонить? - спросила она. - Я спешу. Но он не говорил по-английски. "А, черт с ним, - подумала она. - Придется Хельге звонить еще раз. Я ведь ее предупреждала..." Сбросив с плеча ремень сумки, Чарли открыла ее и среди мешанины вещей принялась отыскивать десяти- и пятипенсовики, пока не набрала пятьдесят. "Господи, да у меня же пальцы все потные". Она протянула итальянцу руку с монетами, зажатыми в кулак, - она так ее повернула, чтобы монеты упали на его благодарно протянутую ладонь, и тут увидела торчащий из-под полы его летной куртки пистолет - он был нацелен прямо ей в живот, под ребра. В другой руке мужчина продолжал держать телефонную трубку, и Чарли подумала, что, видно, там, на другом конце, кто-то слушает, потому что, хоть он и обращался к Чарли, трубку держал у самого рта. - Вот что, Чарли: ты шагаешь сейчас со мной к машине, - сказал он на хорошем английском языке. - Идешь справа от меня, немного впереди, руки держишь сзади, чтоб я их видел. Сцепив за спиной, поняла? Если ты только попытаешься удрать, или подашь кому-нибудь знак, или крикнешь, я выстрелю тебе в левый бок - вот сюда - и убью. Если явится полиция, если начнут стрелять, если меня заподозрят, я поступлю с тобой точно так же. Пристрелю. И для большей убедительности он ткнул себя в живот. Добавил в трубку что-то по-итальянски и повесил ее на рычаг. Затем вышел на тротуар и, очутившись совсем рядом с Чарли, широко улыбнулся ей. Судя по обтянутому кожей лицу, он был настоящим итальянцем. И голос у него был густой и мелодичный, как у итальянца. Чарли так и слышала, как этот голос эхом отдается на древней рыночной площади, как парень перебрасывается шуточками с женщинами на балконах. - Пошли же, - сказал он. Одну руку он продолжал держать в кармане куртки. - Не спеши, о'кей? Шагай легко и свободно. Минуту тому назад Чарли отчаянно хотелось помочиться, но на ходу это прошло, зато заломило шею, а в правом ухе зазвенело, точно комар в темноте. - Как только сядешь на место пассажира, руки положи на приборную доску перед собой, - наставлял он ее, шагая следом. - У девчонки, которая сидит сзади, тоже есть пистолет, и она очень быстро может тебя прикончить. Куда быстрее, чем я. Чарли открыла дверцу со стороны пассажира, села и, как воспитанная девочка за столом, положила пальцы на приборную доску. - Расслабься, Чарли, - весело произнес за ее спиной голос Хельги. - Опусти, дорогая моя, плечи, а то ты выглядишь как старуха! - Чарли не шелохнулась. - А теперь улыбнись. Ура! Улыбайся же. Все сегодня рады. А кто не радуется, того надо пристрелить. - Можешь начать с меня, - сказала Чарли. Итальянец сел на место шофера и включил радио на полную катушку. - Выключи, - приказала Хельга. Она сидела, прислонясь к задней дверце, подняв колени и держа обеими руками пистолет; вид у нее был такой, что она не промахнется и в консервную банку с расстояния в пятнадцать шагов. Итальянец, пожав плечами, выключил радио и в установившейся тишине снова обратился к Чарли. - О'кей, пристегни ремень, потом сцепи руки и положи их на колени, - сказал он. - Подожди, я сам тебя пристегну. Он взял ее сумку, швырнул назад Хельге, затем дернул за ремень и пристегнул его, по пути проведя рукой по ее груди. Лет тридцать с небольшим. Красив, как кинозвезда. Избалованный Гарибальди с красным платком на шее для понта. Предельно неспешным движением, точно у него было сколько угодно времени, он выудил из кармана большие солнечные очки и надел их на Чарли. Сначала ей показалось, что она ослепла от страха: она ничего не видела. Потом решила, что это "хамелеоны". Но стекла не светлели. Тогда она поняла, что это специально: она ничего и не должна видеть. - Если ты их снимешь, она пристрелит тебя в затылок, - предупредил итальянец, включая мотор. - О, безусловно, пристрелит, - весело объявила старушка Хельга. Они двинулись в путь - сначала попрыгали по брусчатке, потом покатили по гладкой дороге. Чарли прислушивалась, не едет ли кто за ними, но на улицах урчал и потрескивал лишь их мотор. Она попыталась понять, в каком направлении они едут, но она уже потеряла всякое представление об этом. Неожиданно они остановились. Итальянец помог ей вылезти из машины, в руку ей вложили палку - наверно, белую, подумала она. С помощью своих новых друзей она сделала шесть шагов и затем еще четыре - по крыльцу, к чьей-то двери. "Они хорошие профессионалы, - предупреждал ее Иосиф. - Это не ученики. Ты прямо со школьной скамьи попадешь в театр на Вест-Энде". Теперь она сидела как бы на кожаном седле без спинки. Руки ей велели сложить и держать на коленях. Сумку не вернули, и она услышала, как вытряхнули содержимое на стеклянный стол, как зазвенели ее ключи и монеты. Вот с глухим стуком упала пачка писем Мишеля, которые она утром забрала с собой, следуя приказу Хельги. В воздухе пахло лосьоном, более сладким, чем у Мишеля, и усыпляющим. Они находились в помещении уже несколько минут, а никто не произнес ни слова. - Я требую товарища Местербайна, - неожиданно объявила Чарли. - Я требую защиты закона. Хельга от души расхохоталась. - Ох, Чарли! Полный идиотизм. Нет, она потрясающа. Верно?... Чарли услышала шаги и на самом краешке своего поля зрения увидела на рыжем ковре словно выставленную для обозрения черную, хорошо начищенную, дорогую мужскую туфлю. Она услышала, как кто-то дышит и прищелкивает языком. Тьма вызвала у нее головокружение. "Я сейчас свалюсь. Хорошо, что я сижу". Мужчина стоял у стеклянного столика и обследовал содержимое ее сумки, как это делала Хельга в Корнуолле. На мгновение зазвучала музыка - это он покрутил приемничек с часами, - и раздался стук, когда он опустил его на столик. "На этот раз - никаких штучек, - сказал ей Иосиф. - Будь сама собой, никаких подмен". Вот теперь человек принялся листать ее дневник, время от времени похмыкивая. "Виделась с М... встречалась с М... люблю М... АФИНЫ!!!" Он ни о чем ее не спросил. Она услышала, как он, слегка застонав, опустился на диван, услышала, как поелозили его брюки по жесткому ситцу. Плотный мужчина, пользующийся дорогим лосьоном, носящий сшитые вручную туфли и курящий гаванские сигары, с наслаждением опустился на пошленький диванчик. Тьма завораживала. Чарли, сцепив пальцы, по-прежнему держала руки на коленях, но это были не ее, а чьи-то чужие руки. Она услышала, как щелкнула резинка. Письма. - Скажешь нам правду, и мы тебя не убьем, - произнес мягкий мужской голос. Мишель! Почти Мишель! Будто он ожил! Его акцент, музыкальная плавность речи, низкий бархатистый голос, идущий из глубины гортани... - Расскажи нам все, что ты им рассказывала, что для них уже сделала, сколько они тебе заплатили, - ничего тебе не будет. Мы понимаем. Мы отпустим тебя. - Не мотай головой! - прикрикнула на нее сзади Хельга. - Мы не думаем, что ты предала его, предательства ради, ясно? Ты была напугана, слишком глубоко увязла и теперь вынуждена плясать под их дудку. О'кей, это понятно. Мы же не звери. Мы вывезем тебя отсюда, высадим на краю города, ты все расскажешь им про то, что было здесь. Мы не возражаем. При условии, что ты выложишь нам все начистоту. - Он вздохнул, словно вдруг ощутив всю тяжесть жизни. - Может, ты чем-то обязана какому-то славному полисмену, а? И решила оказать ему услугу. Нам такие вещи понятны. Мы преданы своему делу, но мы не психопаты. Так оно и было, да? - Ты хоть понимаешь, Чарли, что он говорит? - не вытерпела Хельга. - Отвечай, или тебе плохо будет! Чарли решила не отвечать. - Когда ты к ним впервые пошла? Скажи же. После Ноттингема? После Йорка? Неважно. Ты к ним пошла. Согласны. Ты испугалась, ты побежала в полицию. "Этот сумасшедший араб пытается завербовать меня, хочет, чтоб я стала террористкой. Я сделаю все, что вы скажете, только спасите меня". Так было дело? Послушай, можешь снова к ним идти - это для нас не проблема. Расскажешь им, какая ты героиня. Мы дадим тебе кое-какую информацию, чтобы ты могла передать им. Мы же неплохие люди. Разумные. О'кей, приступим к делу. Не будем больше валять дурака. Ты славная женщина, но все это выше твоего понимания. Начнем же. А ей было так покойно. И все безразлично - из-за полной изоляции и слепоты. Хельга сказала что-то по-немецки, и, хотя Чарли не поняла ни слова, она почувствовала в тоне недоумение и решимость. Полный мужчина ей ответил голос его тоже звучал озадаченно, но не враждебно. Вполне возможно, а возможно, и нет, - казалось, говорил он. - Где ты провела ночь после того, как позвонила Хельге? - спросил наконец он. - С любовником. - А прошлую ночь? - С любовником. - Другим? - Да, причем оба были полисмены. Чарли была уверена, что, не будь на ней очков, Хельга ударила бы ее. Она подскочила к ней и охрипшим от злости голосом рявкнула: - Не нахальничай, не ври, отвечай на вопросы сразу, без иронии. И снова посыпались вопросы; Чарли устало отвечала, заставляя вытягивать из себя ответы - по фразам, потому что в конце-то концов не их это дело, черт подери. В каком номере она жила в Ноттингеме? В каком отеле в Салониках? Они плавали в море? В какое время приехали, когда ели, какие напитки заказывали в номер? Постепенно, слушая себя, а потом их, Чарли поняла, что, по крайней мере, на данный момент одержала победу - хоть они и не разрешили ей снять темные очки, пока не отвезли достаточно далеко от дома. Глава 21 Шел дождь, когда они приземлялись в Бейруте, и Чарли поняла, что дождь идет теплый: жаркий воздух проник в кабину самолета, когда они еще кружили над городом, и у Чарли зачесалась голова от краски, которой Хельга заставила ее выкраситься. Приземлились они отлично, дверь самолета открылась, и Чарли впервые вдохнула запахи Ближнего Востока с таким чувством, словно вернулась на родину. Было семь часов вечера, но могло быть и три часа утра, ибо Чарли мгновенно поняла, что спать тут вообще не ложатся. Гул в аэровокзале напомнил ей атмосферу скачек перед заездами; вокруг полно было вооруженных людей в различной форме - казалось, каждый готов был начать свою особую войну. Прижав к груди сумку на длинном ремне, Чарли встала в очередь к окошечку иммиграционной службы и, к своему удивлению, обнаружила, что улыбается. Ее восточногерманский паспорт, ее измененная внешность - все, что пять часов тому назад, в Лондонском аэропорту, было для нее вопросом жизни или смерти, здесь, в этой атмосфере, дышащей опасностью и возбуждением, казалось вполне обычным. "Встань в левую очередь и, когда подашь свой паспорт, попроси вызвать господина Мерседеса", - наставляла ее Хельга на автостоянке в аэропорту Хитроу. "А как быть, если он затарабанит по-немецки?" Уж ей-то такой вопрос не следовало задавать. "Если заблудишься, бери такси, поезжай в отель "Коммодор", сядь в холле и жди. Это приказ. Запомни: Мерседес - как марка машины". "А что потом?" "Чарли, ты стала что-то уж слишком упряма и слишком глупа. Прекрати это, пожалуйста". "Иначе ты меня пристрелишь", - заметила Чарли. - Мисс Пальме! Ваш паспорт. Паспорт. Да, пожалуйста! В ее немецком паспорте стояло - "Пальме". - Пожалуйста, - повторил маленький веселый араб и потянул ее за рукав. Его куртка была расстегнута, и видно было, что за пояс заткнут большой серебристый пистолет-автомат. Между нею и чиновником иммиграционной службы стояло человек двадцать, а Хельга не говорила ей, что так будет. - Я господин Дании. Пожалуйста. Мисс Пальме. Пойдемте. Она дала ему паспорт, и он нырнул с ним в толпу, расставив руки и раздвигая ее для Чарли. Привет, Хельга! Привет, Мерседес! Внезапно Дании исчез и через минуту вновь появился, держа с гордым видом белый посадочный талон в одной руке, а другой вцепившись в высокого мужчину в черном кожаном пальто, шагавшего с весьма официальным видом. Высокий мужчина окинул Чарли внимательным взглядом, затем изучил ее паспорт и передал его Дании. Наконец он так же внимательно изучил белый посадочный талон и сунул его в свой нагрудный карман. - Willkommen [Добро пожаловать! (нем.)], - сказал он и дернул головой, показывая, что надо спешить. Машина была старая, синий "Пежо", пропахший сигаретным дымом; она стояла возле стойки, где пили кофе. Дании открыл заднюю дверцу и рукой смахнул пыль с подушек. Не успела Чарли сесть в машину, как с другой стороны в нее сел паренек. Дании включил мотор, и на пассажирское сиденье рядом с ним тотчас залез другой парень. Было слишком темно, и Чарли не могла разглядеть их лиц, но ясно видела их автоматы. Ребята были до того молоденькие - Чарли даже не верилось, что у них настоящее оружие. Парень, сидевший рядом, предложил ей сигарету и очень огорчился, когда она отказалась. - Вы говорите по-испански? - очень любезно спросил он. Чарли на этом языке не говорила. - Тогда извините мой английский. - Но вы отлично говорите по-английски. - Это неправда, - возразил он с укором, словно лишний раз убеждаясь в лицемерии Запада, и умолк. Позади прогремело два-три выстрела, но никто на это не реагировал. Они подъехали к баррикаде из мешков с песком. Дании остановил машину. Часовой в форме внимательно оглядел Чарли, затем указал автоматом, что они могут ехать дальше. - Он тоже сириец? - спросила она. - Ливанец, - сказал Дании и вздохнул. Тем не менее Чарли чувствовала, как напряжен Дании. Она чувствовала, что все они напряжены - и глаза, и мозг работают быстро, четко. Это была не улица, а наполовину поле сражения, наполовину строительная площадка - Чарли обнаружила это при свете мелькавших мимо фонарей, тех, что горели. Остовы обугленных деревьев говорили, что раньше это был тенистый проспект, а теперь бугенвиллеи уже поползли по руинам. У тротуаров стояли обгорелые остовы машин, усеянные, словно перцем, пулевыми дырами. Они проехали мимо освещенных лачуг, в которых разместились безвкусные лавочки, и мимо высоких силуэтов разбомбленных домов, превратившихся в горы развалин. Они проехали мимо дома, до того изрешеченного снарядами, что он казался огромной теркой, висящей на фоне светлого неба. Луна, проглядывая поочередно сквозь дыры, сопутствовала им. И вдруг среди всего этого возникал новый дом - наполовину достроенный, наполовину освещенный, наполовину заселенный, причудливое сооружение из красных поперечин и темного стекла. - Прага - я там был два года. Гавана, Куба - три. Ты была Куба? Сидевший рядом с ней парень немного оживился. - Я на Кубе не была, - призналась Чарли. - Я теперь официально переводчик - испанский, арабский. - Фантастика, - сказала Чарли. - Поздравляю. - Переводить для вас, мисс Пальме? - С утра и до вечера, - сказала Чарли, и все рассмеялись. Западная женщина все-таки восстановила свое достоинство. Данни притормозил машину и опустил со своей стороны стекло. Прямо перед ними, посреди дороги, горел костер; вокруг сидели мужчины и молодые ребята в белых куфиях и боевой форме цвета хаки. Чарли вспомнила Мишеля - как он в своей деревне слушал рассказы путешественников, и подумала, что эти ребята устроили здесь, на улице, свою деревню. Данни притушил фары, и от костра поднялся красивый старик, потер спину и, шаркая, направился к ним с автоматом в руке; пригнувшись к окошку машины, он расцеловался с Данни. Их разговор перескакивал во времени - вперед, назад. Чарли вслушивалась в каждое слово - ей казалось, что хоть что-то должна же она понять. Но, взглянув поверх плеча старика, она увидела нечто страшноватое: за ним молча полукругом стояли четверо его спутников, нацелив на машину автоматы; всем им было меньше пятнадцати. - Наши люди, - сказал Чарли ее сосед уважительным тоном, когда они снова двинулись в путь. - Палестинские бойцы. Здесь наша часть города. "И Мишеля - тоже", - не без гордости подумала она. "Ты полюбишь их", - говорил ей Иосиф. Чарли провела четыре ночи и четыре дня с ребятами и полюбила их - всех вместе и каждого в отдельности. Они стали первой из ее семей. Они перевозили ее с места на место, точно сокровище, - всегда в темноте, всегда очень бережно. Она явилась так неожиданно, пояснили они с обезоруживающим сожалением: нашему Капитану необходимо немножко подготовиться. Звали они ее "мисс Пальме" и, возможно, действительно думали, что это ее настоящее имя. Первой ее спальней была комната наверху старого, поврежденного бомбой дома, в котором не было ни души, кроме попугая, оставшегося от бывших хозяев. Ребята спали на лестничной площадке, по одному, а двое других курили, пили сладкий чай из маленьких стаканчиков и вели беседу у костра за карточной игрой. Ночи казались бесконечными, и, однако, ни одна минута не была похожа на другую. Сами звуки словно воевали между собой - сначала на безопасном расстоянии, потом приближались, перегруппировывались, а затем в страшном гомоне сражались друг с другом: здесь воздух разрывала музыка, там взвизгивали шины, выли сирены, а потом наступала глубокая, как в лесу, тишина. Самую скромную роль в этом оркестре играли выстрелы: застрекочут тут, забарабанят там, иной раз тихо просвистит снаряд. Однажды Чарли услышала взрыв смеха, но вообще человеческие голоса звучали редко. А однажды, рано утром, раздался настойчивый стук в дверь, и Данни с двумя мальчишками проскользнул на цыпочках к окну Чарли. Последовав за ними, она увидела машину, стоявшую на улице ярдах в ста от них. Из машины валил дым; она вдруг подскочила в воздух и перевернулась на бок, точно человек, спящий в постели. Волна горячего воздуха отбросила Чарли в глубь комнаты. Что-то упало с полки. Звук падения отозвался у нее в голове глухим стуком. - Мирная жизнь, - произнес, подмигнув, самый красивый из мальчишек, и они все вышли из ее комнаты, блестя глазами и перешептываясь. Неизменным было здесь лишь наступление утра, когда раздавался треск в приемнике и вслед за ним голос муэдзина призывал верующих к молитве. Вторую ночь Чарли провела на верхнем этаже сверкающего стеклами многоквартирного дома. Перед ее окном высился черный фасад нового международного банка. За ним - пустынный пляж с заброшенными кабинками, словно на курорте в межсезонье. Одинокий купальщик выглядел здесь так же дико, как если бы кто-то вздумал плавать в пруду Серпентайн в Рождество. Однако наиболее дико выглядели здесь занавеси. Вечером, когда парни задернули их, Чарли не заметила ничего особенного. Когда же наступила заря, Чарли увидела змеистый след дырочек от пуль на стекле. Это было в тот день, когда она приготовила ребятам омлет на завтрак, а потом учила их игре в джинрамми на спички. Третью ночь она спала над подобием военного штаба. Окна были зарешечены, на лестнице - следы от снарядов. На плакатах дети размахивали автоматами или букетами цветов. На каждой площадке стояли, прислонясь к стене, черноглазые вооруженные люди, а вся бесшабашная атмосфера напоминала лагерь Иностранного легиона. - Наш Капитан скоро примет тебя, - время от времени мягко заверял ее Данни. - Он готовится к встрече. Это великий человек. Она уже стала понимать, что когда араб улыбается, значит, предстоит отсрочка. Желая чем-то занять ее мысли, Данни стал рассказывать про своего отца. Проведя двадцать лет в лагерях, старик, видимо, слегка тронулся от отчаяния. И вот как-то утром, еще до восхода солнца, он сложил свои немногочисленные пожитки в мешок и, ни слова не сказав своей семье, отправился через заграждения, устроенные сионистами, лично требовать назад свою ферму. Данни и его братья выскочили следом за стариком, но лишь увидели вдали его маленькую согбенную фигурку - он шел по долине дальше и дальше, пока не подорвался на мине. За эти четыре дня - о чудо! - Чарли все больше и больше влюблялась в них. Ей нравились их застенчивость, их неиспорченность, дисциплинированность и власть над ней. Она любила в них и своих тюремщиков, и своих друзей. Тем не менее они так и не вернули ей паспорт и, если она слишком близко подходила к их автоматам, отступали, глядя на нее недобрым, твердым взглядом. - Поехали, пожалуйста, - сказал Данни, тихонько постучав к ней в дверь и разбудив ее. - Наш Капитан готов с тобой встретиться. Было три часа утра и еще темно. Потом ей казалось, что она сменила двадцать машин, но вполне возможно, что их было только пять - до того все происходило быстро и так страшно петляли по городу эти машины песочного цвета с антеннами впереди и сзади и с охранниками, которые не произносили ни слова. Первая машина ждала у дома, но во дворе, где Чарли прежде не бывала. Только когда они выехали со двора и уже мчались по улице, она поняла, что рассталась с ребятами. В конце улицы шофер, видимо, увидел нечто такое, что ему не понравилось, ибо он сделал резкий разворот, так что автомобиль чуть не перевернулся, и, когда они мчались назад, Чарли услышала позади треск и крик - тяжелая рука низко пригнула ей голову: стреляли, видимо, в них. Они промчались через перекресток на красный свет и чуть не врезались в грузовик, въехали на правый тротуар и оттуда, развернувшись, влетели на автостоянку, находившуюся напротив, над пустующим пляжем. Чарли снова увидела над морем любимый Иосифом серп месяца, и на секунду ей показалось, что она едет в Дельфы. Они затормозили рядом с большим "Фиатом" и чуть не по воздуху перебросили туда Чарли - и вот она уже снова мчалась куда-то по ухабистой дороге с изрешеченными домами по бокам - собственность двух новых охранников. Внезапно машина остановилась на пустынном проселке; Чарли пересела в третью машину - на сей раз это был "Лендровер", без окон. Шел дождь. До сих пор она этого не замечала, но сейчас, пересаживаясь в "Лендровер", промокла до костей и увидела белесую вспышку молнии в горах. А может быть, это разорвался снаряд. Они ехали вверх по крутой, извилистой дороге. Сквозь заднее стекло "Лендровера" Чарли видела, как убегает вниз долина, а сквозь ветровое стекло, в просвете между головами охранника и шофера, видела, как пляшет дождь, отскакивая от асфальта косяками пескарей. Впереди шла машина, и по тому, как "Лендровер" ехал за ней, Чарли поняла, что это их машина; сзади тоже шла машина, и, судя по тому, что это ничуть не волновало сидевших в "Лендровере", эта машина была не чужой. Затем Чарли пересадили в другую машину, потом еще в одну - теперь они подъезжали к чему-то вроде заброшенной школы, но на этот раз шофер выключил мотор, и они с охранником сидели, выставив автоматы в окна, дожидаясь, не поднимется ли за ними в гору еще кто-нибудь. На дорогах стояли дозоры, и одни их останавливали, другие пропускали, и они ехали дальше, лишь лениво взмахнув рукой. Было одно место, где их остановили, и охранник, сидевший впереди, опустил стекло и выдал из автомата очередь в темноту - ответом было лишь испуганное блеяние овец. Наконец они в последний раз нырнули в темноту меж двойного ряда нацеленных на них фар, но к тому времени ничто уже не способно было испугать Чарли: она находилась в состоянии, близком к шоку, и ей было на все наплевать. Машина остановилась перед старой виллой, где на крыше вырисовывались силуэты часовых с автоматами - совсем как в русском кино. Воздух был холодный и свежий, насыщенный ароматами, как бывает после дождя; пахло, точно в Греции, - кипарисами, и медом, и всеми дикими цветами на свете. В небе клубились грозовые, дымные облака; внизу простиралась долина, уходя вдаль квадратами огней. Чарли провели на крыльцо, и она вошла в холл,