ведение немцев. Теперь она принадлежит местным властям, и они там распоряжаются. К нам она уже не имеет никакого отношения. - Выходит, они жгли собственные книги? Шоун растерянно улыбнулся. - Да, выходит,- согласился он.- Если вдуматься, так оно и есть. Это важное соображение; можно было бы, пожалуй, подсказать его отделу прессы. Зазвонил телефон, Шоун снял трубку. - Это Ламли,- сказал он, прикрывая микрофон рукой,- дежурный сказал ему, что вы уже здесь. Но Тернер, казалось, не слышал его. Он читал очередную телеграмму - очень краткую, всего в два абзаца, не больше. Она была адресована "Ламли лично" и помечена "вручить немедленно". Для Тернера отложили второй экземпляр. - Он хочет говорить с вами, Алан,- Шоун протягивал ему трубку. Тернер прочел телеграмму до конца и тут же снова перечитал ее. Потом поднялся, подошел к стальному сейфу, вытащил небольшую черную записную книжку, совсем новую, и сунул ее куда-то в глубины своего тропического костюма. - Слушайте, вы, придурок, когда вы научитесь читать телеграммы? - спросил он негромко, уже стоя в дверях.- Вы все время трепались насчет брандспойтов, а ведь оказалось, что речь идет о перебежчике. Он протянул Шоуну листок розовой бумаги. - Заранее запланированный побег, вот как они это называют. Пропало сорок три папки, притом ни одна не имеет грифа ниже "секретно". Одной зеленой, помеченной "совершенно секретно" и "выдается по списку", нет на месте с пятницы. Да уж, ничего не скажешь, заранее запланированный побег. И, оставив Шоуна наедине с телефонной трубкой, которую тот все еще держал в руке, он тяжело зашагал по коридору по направлению к кабинету начальника. Глаза его были сейчас как у пловца, очень светлые, будто обесцвеченные морской водой. Шоун, точно завороженный, смотрел ему вслед. Вот что происходит, подумал он, когда впускаешь в дом другие сословия. Они бросают своих жен и детей, изрыгают ругательства в общественных местах и плюют на общепризнанные нормы поведения. Со вздохом он положил трубку, снова снял ее и набрал номер управления информации. Говорит Шоун, сказал он, Ш-о-у-н. У него появилась, кажется, неплохая мысль насчет этих беспорядков в Ганновере, насчет того, как их можно обыграть на пресс-конференции: какое нам, мол, дело, если немцы решили жечь собственные книги... Он полагает, что это может произвести хорошее впечатление как образец хладнокровного английского юмора. Да, Шоун, Ш-о-у-н. Не стоит благодарности. Может, как-нибудь выберем время и пообедаем вместе. Перед Ламли лежала открытая папка, его старая рука покоилась на ней, похожая на клешню. - Мы ничего о нем не знаем. Его даже нет в картотеке. С точки зрения нашего отдела он вообще не существует. Проверки он не проходил, не говоря уже об оформлении на допуск. Мне пришлось выпросить его личное дело у кадровиков. - И что же? - Есть какой-то душок, не более. Иностранный душок. Беженец - эмигрировал в тридцатые годы. Сельскохозяйственная школа, строительный батальон, служба обезвреживания бомб. Добрался до Германии в сорок пятом. Какое-то время был сержантом, потом сотрудником Контрольной комиссии - политический авантюрист, судя по всему. Профессиональный эмигрант. В те дни в оккупированной Германии можно было встретить такого почти в каждой солдатской столовой. Некоторые остались в армии, другие расползлись по консульствам. Очень многие осели в Германии на секретной работе или приняли немец кое гражданство. Кое-кто свихнулся. У большинства не было нормального детства, в этом вся беда. Извините,- Ламли смущенно замялся. - А как насчет родственников? - Ничего сверхобычного. Мы проверили ближайшую родню. Дядя - Отто Гартинг - жил в Хэмпстеде. Это его приемный отец. Никаких других родственников нет. У дяди - фармацевтическое дело. Насколько можно понять, больше алхимик, чем фармацевт. Патентованные средства или что-то в этом роде. Сейчас он уже мертв. Умер десять лет тому назад. С сорок первого по сорок пятый состоял членом хэмпстедской организации Коммунистической партии Великобритании. - К чему он имел доступ? - Неясно. Должность его обозначена "Претензии и консульские функции" - не знаю, что бы это могло означать. Он - в дипломатическом ранге. Второй секретарь. На основе специального соглашения - ни продвижения по службе, ни назначений, ни пенсии. Аппарат советников выделил для него место. Словом, он - не настоящий дипломат. - Вот счастливчик. Ламли оставил это замечание без ответа. - Ассигнования на представительские расходы,- Ламли заглянул в дело,- сто четыре фунта в год; может пригласить пятьдесят человек на коктейль и тридцать четыре - на обед. Выдаются под отчет. Жалкая сумма. Зачислен в аппарат на месте. Разумеется, временно. В этом статусе находится уже двадцать лет. Таким образом, у меня в запасе еще шестнадцать. - В пятьдесят шестом подал прошение разрешить ему вступить в брак с девицей Айкман, Маргарет Айкман. Он встретился с ней в армии. Судя по всему, ни разу не настаивал на своей просьбе. Был ли впоследствии женат - неизвестно. - А что в пропавших делах? Ламли заколебался. - Так, разные разности,- сказал он небрежно.- Разные бумаги общего характера. Брэдфилд как раз сейчас пытается составить список. В коридоре у дежурного снова заорало радио. Тернер уловил тон собеседника и продолжал в том же духе: - Какие же это разные разности? - Политика. Совершенно не в вашей сфере. - Другими словами, мне не следует знать? - Вам незачем знать.- Он и это сказал небрежно: мир, к которому привык Ламли, умирал, и он не хотел, чтобы кто-то пострадал от этого.- Этот тип выбрал очень подходящий момент, должен сказать,- добавил он,- учитывая все эти события. По всей вероятности, схватил то, что было под рукой, и удрал. - Взыскания? - Ничего особенного. Ввязался в драку в Кёльне пять лет назад. В ночном ресторане. Там сумели это дело замять. - И его не выгнали? Мы любим давать возможность исправиться,- сказал Ламли, все еще внимательно изучая бумаги, но не без подтекста. Ламли был человек лет шестидесяти или немного старше, с резким голосом, весь какой-то серый - серое лицо, серая одежда,- серый, как филин, старик, сгорбленный и высохший. Очень давно он был послом в какой-то маленькой стране, но продержался там недолго. - Вы должны ежедневно телеграфировать мне. Брэдфилд все это устроит. Но не звоните по телефону, понятно? Прямая связь опасна.- Он закрыл папку.- Брэдфилд согласовал все с послом. Они дадут вам возможность работать при одном условии. - Очень мило с их стороны. - Немцы ничего не должны знать. Ни в коем случае. Они не должны знать, что он сбежал, не должны знать, что мы его ищем, не должны знать, что произошла утечка информации. - А что, если он разгласил секретные материалы НАТО? Это их касается не меньше, чем нас. - Решения такого рода - не ваше дело. Вам приказано действовать осторожно. Не поступайте опрометчиво, ясно? Тернер ничего не ответил. - Вы не должны ничего нарушать, не должны никого раздражать или обижать. Они там ходят по острию ножа. Любой неверный шаг может нарушить равновесие - сегодня, завтра, каждую минуту. Есть даже опасность, что гунны вообразят, будто мы ведем против них двойную игру с русскими. Если эта идея получит распространение, там может выйти целая чехарда. - Выходит, нам трудно дается даже та игра, которую мы ведем один на один с гуннами,- заметил Тернер, пользуясь языком Ламли. - Посольские одержимы одной идеей. Их волнует не Гартинг, не Карфельд и уж меньше всего вы. Их волнует Брюссель. Помните об этом. Очень вам советую, помните, не то можете получить под зад коленом. - Почему бы вам не послать Шоуна? Он тактичный. Очарует их там всех до единого. Ламли пододвинул к нему через стол документ со сведениями о Гартинге. - Потому что вы его найдете, а Шоун не найдет. Не думайте только, что это приводит меня в восторг. Вы способны повалить дубовую рощу, чтобы отыскать желудь. Что движет вами? Что вы ищете? Какую-то небывалую абсолютную истину! Если я кого и ненавижу, так это циников, стремящихся обрести бога. Может быть, вам полезно разок потерпеть неудачу. - У меня их было сколько угодно. - Жена вам не писала? - Нет. - Вы могли бы простить ее, знаете. Такое ведь уже случалось и раньше. - Вы слишком много себе позволяете, черт подери,- еле сдерживаясь, ответил Тернер.- Что вы знаете о моем браке? - Ничего не знаю. Именно поэтому я вправе давать советы. Я просто хочу, чтобы вы перестали карать всех нас за то, что мы не во всем совершенны. - Еще что-нибудь? Ламли изучал его, как старый судья, у которого впереди уже не очень много дел. - Боже мой, как легко вызвать ваше презрение,- сказал он наконец.- Вы пугаете меня, скажу вам это совершенно бесплатно. Вы должны как можно скорее научиться любить людей, или будет слишком поздно. Мы еще по надобимся вам в жизни, знаете ли. При всей нашей второсортности.- Он сунул папку в руки Тернеру.- Ну, поезжайте. Отыщите его. Но только помните, что вы на сворке. На вашем месте я бы уехал ночным поездом. Добрались бы туда к обеду.- Его желтые глаза под набрякшими веками на секунду глянули в окно, на залитый солнцем парк.- Бонн - препротивное туманное место. - Я бы лучше полетел самолетом, если можно. Ламли медленно покачал головой. - Не терпится? Руки чешутся схватить его? Господи, хотел бы я обладать вашим энтузиазмом. - Вы обладали им когда-то. - И потом, купите себе костюм, купите что-нибудь поприличнее. Постарайтесь все-таки выглядеть, как один из нас. Хоть я и не один из вас, верно? - Ну ладно,- сказал Ламли, теряя терпение.- Носите матерчатую кепку. Господи,- добавил он,- мне казалось, что теперь ваше сословие страдает уже, наоборот, от чрез мерного признания. - Кое-чего вы мне не сказали. Что им нужнее - папки или этот человек? - Спросите Брэдфилда,- ответил Ламли, избегая его взгляда. Тернер пошел в свою комнату и набрал номер телефона жены. Ответила ее сестра. - Ее нет дома,- сказала она. Ты хочешь сказать, что они еще в постели? - Что тебе нужно? - Скажи ей, что я уезжаю за границу. Когда он повесил трубку, его снова отвлек грохот радио. Дежурный включил его на полную мощность и настроил на волну европейских передач. Какая-то дама с изысканным произношением читала обзор последних новостей. Следующий митинг Карфельдовского движения состоится в Бонне, сообщила она, в пятницу, через пять дней. Тернер усмехнулся. Совсем как приглашение на чашку чая. Он подхватил свою сумку и направился в Фулхем, в район меблированных комнат, где живут женатые мужчины, не ночующие дома из-за размолвки с женой. 4. В ТЕ ДЕКАБРИ ВОЗОБНОВЛЯЛСЯ ДОГОВОР П о н е д е л ь н и к . У т р о Де Лилл встретил его на аэродроме. Спортивная машина де Лилла, немного не соответствующая его возрасту, с грохотом и дребезжанием неслась по мокрому булыжнику деревенских мостовых. Хотя автомобиль был совсем новый, краска на кузове уже потеряла свой блеск от клейкого сока каштанов, росших вдоль улиц Годесберга. Было девять часов утра, но фонари еще горели. По обеим сторонам шоссе в обрывках тумана, точно старые корабли, выброшенные на сушу приливом, на плоской равнине лежали хутора и островки новых зданий. Капли дождя стучали в узкое ветровое стекло. - Мы заказали вам номер в отеле "Адлер". Думаю, там будет удобно. Мы не знали, сколько вам разрешается тратить на гостиницу. - Что написано на этих транспарантах? - А-а, мы уже перестали их замечать. Объединение... Союз с Москвой... Против Америки... Против Англии... - Приятно, что мы все еще в составе Большой тройки. - Боюсь, что Бонн встречает вас типично боннской погодой. Иногда туман бывает несколько холоднее,- весело продолжал де Лилл,- тогда мы считаем, что настала зима. Иногда - чуточку теплее, и тогда это - лето. Знаете, что говорят про Бонн: здесь либо идет дождь, либо перекрыты мосты. На самом деле обычно происходит и то и другое одновременно. Остров, отрезанный от мира туманом, вот что мы такое. Это очень мистический уголок: фантазии здесь напрочь вытеснили действительность. Мы живем где-то между ближайшим будущим и не столь отдаленным прошлым. У большинства из нас такое чувство, точно мы провели здесь всю жизнь. Даже Карфельд не трогает нас. Не в личном плане, конечно, вы меня понимаете. - И вас тут всегда сопровождают? Черный "опель" держался ярдах в тридцати позади них. Он не отставал и не набирал скорости. Впереди сидели двое бледных мужчин; машина шла с включенными фарами. - Они охраняют нас. Такова официальная точка зрения. Вы, может быть, слыхали о нашем совещании у Зибкрона? - Они свернули направо, "опель" последовал за ни ми.- Посол буквально в ярости. А теперь они, конечно, могут говорить, что все это оправдано Ганновером: ни один англичанин якобы не может чувствовать себя в безопасности без охраны. Мы сами так вовсе не считаем. Однако после пятницы есть надежда избавиться от них. Как дела в Лондоне? Говорят, Стид-Эспри назначен в Лиму. - Да. Мы все в восторге. Появился желтый дорожный знак: до Бонна - шесть километров. - Если не возражаете, мы объедем город по кольцевой дороге. Когда въезжаешь или выезжаешь, обычно возникают задержки из-за проверки пропусков и всяких формальностей. - Я понял из ваших слов, что Карфельд не причиняет вам беспокойства. - Мы все так говорим. Это один из обрядов здешней религии. Нас учат считать Карфельда чем-то вроде крапивницы, но вовсе не эпидемией. Вам придется к этому привыкнуть. Между прочим, у меня к вам поручение от Брэдфилда. Он просил передать, что, к сожалению, не имел возможности встретить вас сам, ему сейчас приходится нелегко. - Больше он ничего не просил передать? - Очень важно сразу установить, кто что знает. Брэдфилд полагает, что в этом вопросе у вас должна быть ясность. Крыша - так бы вы это назвали? - Возможно. - Об исчезновении нашего друга известно в общих чертах,- продолжал де Лилл тоном светской беседы.- Скрыть это было невозможно. К счастью, подвернулся Ганновер. И у нас возникла возможность кое-что подштопать на скорую руку. Официально Роули предоставил ему отпуск по семейным обстоятельствам. Никаких подробностей - только намек на какие-то личные неполадки, и все. Младший персонал может думать что угодно: нервный срыв, семейные неприятности, пусть сочиняют какие угодно слухи. Брэдфилд упомянул об этом на сегодняшнем совещании, мы все, конечно, поддерживаем эту версию. Что же до ваших функций... - Да? - Общая проверка соблюдения правил безопасности в нынешних чрезвычайных обстоятельствах. Как вам нравится такая версия? Нам она представляется убедительной. - Вы его знали? - Гартинга? Ну да. Вы его знали? - Мне кажется,- сказал де Лилл, останавливаясь у светофора,- что право надкусить пирог лучше предоставить Брэдфилду. Вы согласны? Ну, а какие новости о наших душках - лордах Йоркских? - А кто они такие, черт бы их побрал? - Ах, извините,- сказал де Лилл, искренне смутившись.- Мы здесь так называем кабинет министров. Прости те, как это глупо с моей стороны! Они подъезжали к посольству. Когда они перестроились в левый ряд, чтобы пересечь осевую, черный "опель" медленно проскользнул мимо, как старая нянька, которая благополучно перевела своих питомцев через дорогу. В холле посольства было тесно и шумно. Фельдъегери проталкивались сквозь толпу журналистов и полицейских. Железная решетка, выкрашенная в приметный оранжевый цвет, преграждала ход в подвал. Де Лилл быстро провел Тернера на первый этаж. Очевидно, кто-то уже позвонил с контрольного поста наверх, потому что Брэдфилд встретил их стоя. - Роули, это Тернер,- представил его де Лилл таким тоном, словно хотел сказать, что он здесь ни при чем, и деликатно прикрыл за собой дверь. Брэдфилд был хорошо сохранившийся мужчина, худощавый, узкокостный, спортивного сложения, и принадлежал к тому поколению, которое умеет обходиться очень малым количеством сна и целиком отдает себя делу. Однако напряжение последних дней проложило синие тени в уголках его век и окрасило кожу нездоровой бледностью. Он молча разглядывал Тернера: его парусиновую сумку, зажатую в тяжелом кулаке, видавший виды коричневый костюм, упрямое лицо без определенной классовой принадлежности. С минуту казалось, что Брэдфилда захлестнула волна неосознанного гнева, грозившая смыть его обычное спокойствие; казалось, что его эстетическое чувство сейчас восстанет против этого вопиюще неуместного пришельца, навязанного ему в такое трудное время. Из коридора до Тернера доносился приглушенный гул голосов, шум шагов, быстрый перестук пишущих машинок, пульсация машин в шифровальной. - Спасибо, что приехали в такое неуютное время. Позвольте мне взять это.- Он взял у Тернера сумку и поло жил за стулом. - Ух, и жарко здесь у вас,- сказал Тернер. Подойдя к окну, он оперся локтями о подоконник и выглянул наружу. Справа вдали на горизонте, очерченные меловой каймой облаков, поднимались семь зубцов Кёнигсвинтера, похожие на готические призраки на фоне бесцветного неба. У подножия их тускло поблескивала вода и виднелись силуэты неподвижных судов. - Он жил вон там, верно? У Кёнигсвинтера? - Мы снимаем несколько помещений на том берегу. Они никогда не пользуются спросом. Паром - большое не удобство... Насколько я знаю, у вас существуют определенные методы в подобных случаях,- продолжал Брэдфилд, обращаясь к спине Тернера.- Скажите, что вам требуется, и мы сделаем все, что в наших силах. - Понятно. - У шифровальщиков есть комната отдыха, где вас не будут беспокоить. Им дано указание передавать ваши телеграммы, минуя обычные инстанции. По моему распоряжению вам там поставили стол и телефон. Я также попросил канцелярию подготовить список пропавших дел. Если вам понадобится что-нибудь еще, де Лилл, конечно, все вам предоставит. Я думаю, что мы покончили с организационными вопросами.- Брэдфилд чуточку помедлил.- А теперь позвольте пригласить вас поужинать у нас завтра вечером. Мы будем очень рады. Обычный боннский вечер. Де Лилл, несомненно, сможет одолжить вам смокинг.- При этом он покосился на парусиновую сумку Тернера. - Что касается наших методов,- ответил наконец Тернер,- то у нас их много.- Он стоял теперь спиной к окну, опершись на радиатор и оглядывая комнату.- В такой стране, как эта, все должно быть дьявольски просто. Сообщить в полицию. Обзвонить больницы, санатории, тюрьмы, приюты Армии Спасения. Разослать его фотографии и словесный портрет и урегулировать дело с местной прессой. Потом я начну искать его сам. - Искать его? Где? - Через других людей. В его прошлом. Мотивы, политические связи, друзья, знакомые женщины, контакты. Кто еще был в этом замешан, кто знал, кто наполовину знал, кто знал на четверть, на кого он работал, с кем встречался, где и как поддерживал связь. Явки, явочные квартиры. Сколько времени это продолжалось. Возможно, кто-то потворствовал ему. Вот это я и называю - искать. Потом я напишу отчет: укажу виновных, наживу новых врагов.- Он продолжал рассматривать кабинет, и казалось, под его зорким, непроницаемым взглядом не остается ничего непричастного к преступлению - ни вещей, ни людей.- Это один из наших методов. Применим, конечно, только в дружественной стране. - Большая часть того, что вы предлагаете, здесь совершенно неприемлема. - Разумеется. Мне все это разъяснил Ламли. - Быть может, перед тем как мы пойдем дальше, вам следует услышать это и от меня. - Сделайте одолжение,- сказал Тернер таким тоном, будто намеренно стремился вывести собеседника из себя. - Насколько я понимаю, в вашей среде секреты - величина абсолютная. Они значат больше, чем что-либо другое. Те, кто хранит их,- ваши союзники, за теми, кто их разглашает, вы охотитесь. Здесь же все обстоит по-иному. В нынешних условиях соображения, связанные с мест ной политической ситуацией, приобретают намного большее значение, чем соображения безопасности. Тернер вдруг усмехнулся. - А это всегда так. Просто поразительно! - Здесь, в Бонне, в настоящий момент для нас самое главное - любой ценой сохранить доверие и благорасположение федерального правительства. Укрепить его решимость противостоять растущему недовольству избирателей. Здешняя коалиция больна, любой вирус может убить ее. Наше дело - потрафлять инвалиду. Утешать его, ободрять, иной раз припугнуть и молиться богу об его здравии - пусть он живет ровно столько, сколько нам нужно, чтобы с его помощью попасть в Общий рынок. - Очаровательная картина! - Алан снова смотрел в окно.- Наш единственный союзник - и тот на костылях. Два европейских инвалида поддерживают друг друга. - Нравится вам это или нет, таково положение вещей. Мы здесь вроде как играем в покер. Нам даже блефовать не с чем. Кредиты наши исчерпаны, ресурсы равны нулю. И все же в обмен на одну лишь улыбку наши партнеры готовы вести игру. Эта улыбка - все, что у нас есть. Вся система отношений между правительством Ее Величества и федеральным правительством зиждется на этой улыбке. Видите, сколь деликатно наше положение здесь и сколь оно необычно. И неустойчиво. Все наше будущее в Европе может решиться через десять дней.- Он помолчал, очевидно ожидая реплики Тернера.- Не случайно Карфельд выбрал именно пятницу для своего сборища в Бонне. К пятнице наши друзья в федеральном правительстве вынуждены будут решить, поддадутся ли они французскому давлению или останутся верными своим обещаниям, данным нам и партнерам по Шестерке. Своим походом в Бонн и наращиванием темпов кампании Карфельд стремится усилить давление на коалиционное правительство в самый критический момент. Вам понятна моя мысль? - Кое-как разбираюсь,- ответил Тернер. Цветная фотография королевы висела прямо над головой Брэдфилда. Ее герб присутствовал всюду в этой комнате: на синих кожаных креслах, на серебряном портсигаре, даже на блокнотах, разложенных на длинном столе для заседаний. Казалось, королевская фамилия прилетала сюда с визитом первым классом и оставила всем бесплатные сувениры. - Вот почему я прошу вас действовать со всей возможной осторожностью. Бонн - деревня,- продолжал Брэдфилд.- Здешние нравы, суждения и узость кругозора присущи кумушкам, собравшимся посудачить у деревенского колодца, и все же это государство. И главное сейчас для нас - сохранить доверие местных властей. А уже есть данные, что мы чем-то обидели их. Не знаю, чем именно. Их отношение к нам даже за последние сутки стало заметно холоднее. Мы находимся под наблюдением, наши телефонные разговоры прерываются, мы испытываем серьезнейшие затруднения даже в повседневных деловых контактах с их министерствами. - Ладно,- сказал Тернер. Он слышал достаточно.- До меня дошло. Мы стоим на зыбкой почве. Что дальше? - Дальше вот что,- повысив голос, заявил Брэдфилд.- Мы оба знаем, кем был или кем мог быть Гартинг. Такие случаи уже известны. Чем больше масштабы его предательства, тем серьезнее возможные неприятности, тем больше будет поколеблено доверие немцев к нам. Предположим самое худшее. Если окажется - я не утверждаю, что это так, но для предположений данные имеются,- итак, если окажется, что в результате деятельности Гартинга в посольстве наши самые секретные сведения в течение многих лет передавались русским, сведения, во многом являющиеся и немецкими секретами, этот удар может оборвать последнюю нить, на которой держится здесь доверие к нам. Возможно, что в исторической перспективе все это покажется пустяком. Подождите.- Он сидел очень прямо за своим столом, по его красивому лицу видно было, что он еле сдерживает неприязнь.- Дослушайте меня. Здесь существует нечто, чего нет в Англии,- коалиция против Советского Союза. Немцы относятся к этому очень серьезно, а мы, пренебрегая опасностью, посмеиваемся над ней. И все же эта коалиция - наш пропуск в Брюссель. Более двадцати лет мы рядились в сверкающие доспехи защитников. Пусть мы обанкротились, пусть выпрашиваем займы, валю ту, торговые, договоры, пусть мы иногда... перетолковываем на свой лад обязательства перед НАТО; пусть, когда гремят пушки, мы прячем голову под крыло и нами руководят люди столь же бездарные, как и у них... Что такое уловил вдруг Тернер в его тоне? Отвращение к себе? Беспощадное понимание близящегося конца того мира, к которому он принадлежал? Брэдфилд говорил как человек, испробовавший все лекарства и отвергающий теперь услуги врачей. На минуту пропасть между ними исчезла, и Тернер сквозь боннский туман услышал словно бы свой собственный голос: - И все же, если учесть психологию здешних обывателей, у нас есть один большой козырь, хотя о нем прямо не говорят: если угроза придет с Востока, немцы надеются на нас. Рейнская армия на Кентских холмах будет срочно призвана под ружье, и наши независимые оборонительные ядерные силы немедленно приведены в готовность. Теперь вы понимаете, что значил бы Гартинг в руках человека вроде Карфельда? Тернер вынул черную записную книжку из внутреннего кармана. Она хрустнула, когда он раскрыл ее. - Нет, еще не понимаю. Вы не хотите, чтобы он нашелся. Вы хотите, чтобы он исчез. Если бы вы могли поступить, как считаете нужным, вы бы не послали за мной.- Он с невольным восхищением покачал своей большой головой.- Что ж, надо отдать вам должное: никто еще не предупреждал меня о последствиях так заблаговременно. Господи, я ведь даже еще не присел. Я даже не знаю его имени, только фамилию. В Лондоне о нем ничего не известно, вы об этом слыхали? Он ни к чему не имел доступа - по крайней мере согласно нашим бумагам,- даже к простым воинским уставам. Судя по нашим лондонским данным, его могли просто похитить, он мог удрать с женщиной, попасть под автобус, наконец. А вы? Боже правый! Вы тут все посходили с ума! Послушать вас, он стоит всех международных шпионов, вместе взятых. Так что же именно он похитил? Что известно вам и неизвестно мне? - Брэдфилд попытался было его прервать, но Тернер неумолимо продолжал: - Или, быть может, я не должен спрашивать? Я ведь никого не хочу огорчать. Они смотрели друг на друга через века взаимного недоверия: Тернер - умный, напористый и грубый, с твердым взглядом выскочки, и Брэдфилд - попавший в беду, но не сломленный, а лишь замкнувшийся, осторожно подбирающий слова, будто кто-то заготовил их для него. - Исчезла наша самая секретная папка. Исчезла в тот же день, когда пропал Гартинг. В ней - полный набор бумаг, излагающий наши самые секретные, официальные и неофициальные беседы с немцами за последние полгода. По причинам, которые вас не должны касаться, опубликование этих документов погубит нас в Брюсселе. Сперва ему показалось, будто в ушах у него вдруг раздался рев самолета, но нет, гул уличного движения в Бонне был так же однообразен, как туман. Он выглянул в окно и только тут понял, что отныне уже не сможет ни видеть, ни слышать с полной ясностью: липкий туман и бесплотные звуки обволокли и притупили все его чувства. - Послушайте,- сказал он и указал на свою парусиновую сумку.- Я врач, специалист по абортам. Я вам неприятен, но очень нужен. Чистая работа без осложнений - вот за что вы мне платите. Ладно. Я сделаю все, что смогу. Но прежде, чем мы возьмемся за дело, давайте немного посчитаем на пальцах, ладно? И он начал исповедовать Брэдфилда. - Он не был женат? - Нет. - Никогда? - Никогда. - Жил один? - Насколько мне известно. - Когда его видели в последний раз? - В пятницу утром на совещании моих сотрудников. В этой комнате. - Это было в последний раз? - Я случайно узнал, что кассир видел его и позже, но я не считаю возможным вести расспросы. - Еще кто-нибудь исчез, помимо него? - Нет, никто. - Все на месте? Как насчет какой-нибудь длинноногой пичужки из канцелярии? - Кто-нибудь всегда в отпуске, но отсутствующих по неизвестным причинам нет. - Тогда почему Гартинг тоже не попросил отпуска? Обычно они так и делают. Уж если перебегать, то с удобствами, я бы так сказал. - Понятия не имею. - Вы не были с ним близки? - Конечно, нет. - Как насчет его друзей? Что говорят они? - У него нет друзей, достойных упоминания. - А не достойных упоминания? - Насколько мне известно, у него не было близких друзей в нашей колонии. Мало у кого из нас такие друзья есть. Знакомые - да, но не друзья. Это естественно для работников посольства. Представительские обязанности приучают ценить уединение. - Как насчет немцев? - Не имею представления. Он был когда-то на короткой ноге с Гарри Прашко. - Прашко? - Здесь есть парламентская оппозиция - свободные демократы. Прашко - одна из самых ярких фигур в этой группе. За свою жизнь он переменил несколько политических направлений, был даже довольно видным попутчиком. В деле есть упоминание о том, что они когда-то дружили. По-видимому, познакомились во время оккупации. У нас есть картотека полезных контактов. Я даже спрашивал Гартинга однажды об этом Прашко, и Гартинг сказал, что они больше не встречаются. Вот все, что мне по этому поводу известно. - Он был когда-то помолвлен с девушкой по имени Маргарет Айкман. Как военнослужащему, Гартингу требовался поручитель. Он назвал Прашко, депутата бундестага. - И что же? - Вы никогда не слышали об этой Айкман? - Боюсь, что эта фамилия не вызывает у меня никаких ассоциаций. - Маргарет. - Да, вы сказали. Я никогда не слышал об этой помолвке, никогда не слышал имени этой женщины. - Его хобби? Фотография? Марки? Радио? Тернер все время писал. Точно заполнял анкету. - Он любил музыку. Играл на органе в церкви. Кажется, собирал пластинки. Вы лучше поговорите с младшим персоналом: там он был больше в своей среде. - Вы никогда не бывали у него дома? - Один раз. Был приглашен на обед. - А он у вас бывал? Ритм их разговора внезапно нарушился: Брэдфилд задумался. - Однажды. - Вы приглашали его на обед? - На коктейль. Гартинг не совсем подходящий объект для званых обедов. Извините, если я задеваю ваши сословные чувства. - Их у меня нет. Брэдфилд не выказал удивления. - Но вы к нему все-таки пошли, верно? Другими слова ми, вы подали ему надежду.- Он встал и быстро перешел к окну, точно ночная бабочка, привлеченная светом.- У вас есть на него досье, верно? - Тон его был почти безразличным, будто он перенял у Брэдфилда протокольный стиль разговора. - Только платежные листки, годичные отчеты, армейская характеристика. Обычные документы. Можете ознакомиться, если хотите.- Тернер не ответил, и он добавил: - Мы не заводим на служащих подробных досье: наши кадры так часто меняются. Гартинг - исключение. - Он ведь работал здесь двадцать лет. - Да. Как я уже сказал, он - исключение. - И никогда не проходил проверки? Брэдфилд ничего не ответил. - Двадцать лет в посольстве, преимущественно - в аппарате советников, и ни разу не проверялся. Даже не представлялся на проверку. Поразительно.- Казалось, он просто высказывает мнение по поводу чьих-то взглядов. - Вероятно, мы все считали, что он уже прошел проверку. Ведь он попал к нам из Контрольной комиссии. Предполагается, что туда берут с определенным отбором. - Это большая честь - быть представленным на проверку. Не каждый ее удостаивается. По серой лужайке расхаживали два немецких полицейских, полы их мокрых кожаных пальто лениво хлопали по сапогам. Все это сон, думал Тернер. Шумный неотвязный сон. Он вновь услышал дружелюбный голос де Лилла: "Бонн - очень мистический уголок: фантазии здесь совсем вытеснили действительность". - Хотите, я вам что-то скажу? - Вряд ли я в состоянии помешать вам. - Так вот. Вы меня предупредили о последствиях. Это - обычное дело. Но где же остальное? - Понятия не имею, что вы хотите сказать. - Я хочу сказать, что у вас нет никакой версии. С таким отношением я еще не встречался. Ни паники. Ни своей точки зрения. Почему же? Он работал у вас. Вы его знали. Вы говорите, что он - шпион. Он стащил ваши ценнейшие папки. Что, у вас здесь всегда так относятся к перебежчикам? Раны рубцуются так быстро? - Он помолчал, ожидая ответа.- Я помогу вам, отвечу за вас: "Он проработал здесь двадцать лет. Мы полностью доверяли ему. И все еще доверяем". Как вам нравится эта версия? Брэдфилд молчал. - Сделаем еще одну попытку: "Я всегда его подозревал с того самого вечера, когда мы говорили о Карле Марксе. Гартинг проглотил маслину и не выплюнул косточки". Это годится? Брэдфилд и теперь не ответил. - Поймите, это выходит за рамки обычного. Теперь вам ясно? Он человек незначительный. Вы не желали приглашать его к себе на обед. Вообще не желали иметь с ним дело. К тому же он дерьмо. Пошел на такое предательство. Тернер не сводил глаз с Брэдфилда - светлых глаз охотника. Ждал жеста, малейшего движения. Он даже чуть наклонил голову, будто прислушиваясь, не донесет ли чего-нибудь ветер. Но напрасно. Вы даже не даете себе труда разобраться в его по ступке не только ради меня, но ради себя самого. Ни малейшей мысли. Когда речь идет о нем, вас как бы нет. Словно он уже умер. Ничего, что я перехожу на личности? Просто я понимаю, что вы не располагаете временем и как раз собирались мне это сказать. - Я как-то не отдавал себе отчета,- сказал Брэдфилд ледяным тоном,- что должен буду выполнять вашу работу. А вы - мою. - Капри. Как насчет Капри? В посольстве сейчас хаос. Он подхватил девчонку. Стянул несколько папок, продал их чехам и удрал со своей пичужкой. - У него не было девушки. - Айкман. Он ее раскопал. Удрал вместе с Прашко. Втроем - невеста, шафер и жених. - Я уже сказал вам: у него не было девушки. - А, значит, вам это известно? Значит, что-то вы все- таки знаете наверняка. Он предатель, и у него не было девушки. - Насколько нам известно, у него не было женщины. Такой ответ вас удовлетворяет? - Может быть, он гомосексуалист? - Убежден, что этого не может быть. - Он сорвался внезапно. Мы все немного психуем примерно в этом возрасте. Мужской климакс? Это подойдет? - Нелепое предположение. - Нелепое? - Насколько я могу судить, безусловно.- Голос Брэдфилда дрожал от ярости, тогда как Тернер говорил почти шепотом. - Мы всегда ничего не знаем до поры до времени, верно? Пока не станет поздно. В его распоряжении были казенные деньги? - Да. Но они - на месте. Тернер круто повернулся к Брэдфилду. - Значит, вы все-таки проверяли! - Глаза его горели торжеством.- Значит, и у вас бывают грязные мысли... Может быть, он просто кинулся в реку,- предположил Тернер успокоительно, по-прежнему не сводя глаз с Брэдфилда.- Личной жизни у него не было. Жить нечем. Эта версия не устроит нас? - Смехотворная мысль, если хотите знать мое мнение. - Для такого малого, как Гартинг, секс должен много значить. Я вот что хочу сказать: если ты один - только секс и остается. По правде говоря, не понимаю, как некоторые из ребят устраиваются. Я бы не смог. Недельки две, больше мне не продержаться. Секс - единственное, что остается, если живешь один. Разумеется, кроме политики. По крайней мере я так считаю. - Политика и Гартинг? Не думаю, чтобы он читал газеты чаще, чем раз в год. В этих вопросах он был сущим ребенком. Наивным младенцем. Так часто бывает,- сказал Тернер.- Это и примечательно.- Он снова сел, заложил ногу за ногу и откинулся на спинку стула, как человек, приготовившийся предаться воспоминаниям.- Я знавал одного парня, который продал свое первородство потому, что всегда должен был уступать место в метро. Мне кажется, из-за подобных вещей сбивается с пути куда больше людей, чем наставляется на путь истинный библией. Может быть, в этом все и дело? Его не приглашали на званые обеды, не доставали билетов в спальные вагоны. В конце концов, кем он был? Временным сотрудником? Брэдфилд ничего не ответил. - А в посольстве он проработал очень долго. Получается что-то вроде постоянного временного сотрудника. А такие вещи не приняты - особенно в посольстве. Люди ассимилируются, если слишком долго сидят на месте. Но ведь он и был из местных, верно? Наполовину. Наполовину гунн, как сказал бы де Лилл. Он говорил когда-нибудь о политике? - Никогда. - В нем не чувствовалось политической жилки? - Нет. - Никакой трещинки? Никакой нервозности? - Нет. - Что вы скажете об этой драке в Кёльне? - Какой драке? - Пять лет назад, в ночном ресторане. Кто-то там креп ко его отделал: он пролежал полтора месяца в больнице. Эту историю сумели замять. - Это было до меня. - Он что, много пил? - Мне об этом неизвестно. - Говорил по-русски? Брал уроки? - Нет. - Как он проводил отпуск? - Он редко брал отпуск. А когда брал, насколько я знаю, проводил его дома, в Кёнигсвинтере. Кажется, в свободное время занимался своим садом. Тернер долго, без стеснения изучал лицо Брэдфилда, ища в нем что-то, чего не мог найти. - Он не психовал,- продолжал Тернер.- Не был гомосексуалистом. У него не было друзей, но и анахоретом его не назовешь. Он не проходил проверки, и у вас нет на не го досье. Он был сущее дитя в политике, но ухитрился стащить именно ту папку, которая для вас важнее всего. Он никогда не крал денег, играл на органе в церкви, занимался в свободное время своим садом и любил ближнего как самого себя. Правильно я говорю? Он был ни то ни се, черт его подери, ни хороший, ни плохой. Что же он за человек, будь он проклят? Посольский евнух? Неужели вы не предложите никакой точки зрения,- продолжал он с похожей на издевку мольбой,- чтобы помочь несчастному одинокому сыщику в выполнении непосильной задачи? Из жилетного кармана Брэдфилда тянулась золотая цепочка от часов. Не более чем золотая ниточка - миниатюрный знак принадлежности к упорядоченному обществу. - Мне кажется, вы намеренно тратите время на вопросы, не имеющие отношения к делу. А у меня нет ни времени, ни желания играть в ваши замысловатые игры. Как ни мало значил Гартинг в посольстве, как ни загадочны были его побуждения, к сожалению, последние три месяца он имел довольно широкий доступ к секретным материалам. Он получил этот доступ обманным путем, и вместо того, чтобы гадать относительно его сексуальных наклонностей, вам следовало бы уделить некоторое внимание тому, что он украл. - Украл? - повторил Тернер негромко.- Забавное слово.- И он написал его нарочито корявыми печатными буквами сверху, на одной из страниц своей книжечки. Боннский климат уже начал сказываться на нем: темные пятна пота появились на тонкой ткани его неприглядного костюма.- Ладно,- сказал он с внезапной злостью.- Я трачу ваше драгоценное время. Давайте тогда начнем с самого начала и выясним, почему вы так его обожаете. Брэдфилд рассматривал свою авторучку. "Я мог бы предположить, что все это - извращенный секс,- говорило лицо Тернера,- если бы ты не ценил честь превыше всего". - Объясните, пожалуйста, свою мысль на общепонятном языке. - Расскажите мне о нем, как вы его себе представляете. О его работе, о нем самом. - Его единственной обязанностью, когда я сюда приехал, был разбор претензий немецких граждан в связи с действиями Рейнской армии. Потрава посевов танками, разрушения от случайных снарядов, коровы и овцы, убитые во время маневров. С конца войны все это стало