в Германии настоящим промыслом. Когда меня поставили здесь во главе аппарата советников два с половиной года назад, у него все было на пять с плюсом. - Вы хотите сказать, он стал знатоком своего дела? - Если угодно. - Вся беда в вашей эмоциональной окраске. Она сбивает меня с толку. Я не могу не симпатизировать ему, когда вы так о нем говорите. - Так вот, эти претензии, если вам так больше нравится, стали его специальностью. Они и открыли ему доступ в посольство. Он знал это дело до тонкостей: занимался им многие годы на разных должностях. Сначала - в Контроль ной комиссии, потом в армии. - Что он делал до этого? Он появился в сорок пятом? - Он пришел сюда, разумеется, в форме. В звании сержанта или вроде того. Затем его перевели на гражданскую должность. Не имею представления, какую работу ему поручили. Наверно, вам могут это сказать в военном министерстве. - Не скажут. Я смотрел и архивы Контрольной комиссии. Они уложены на века в нафталин для будущих поколений. Понадобится несколько месяцев, чтобы раскопать его дело. Так или иначе, он сделал правильный выбор. Пока английские войска находятся в Германии, будут проводиться маневры и немецкие граждане будут требовать возмещения убытков. Можно сказать так: его работа, хотя и носила специальный характер, была, во всяком случае, гарантирована присутствием наших войск в Европе. - Ей-богу, мало кто дал бы вам в долг под такой залог,- сказал Тернер с внезапной заразительной улыбкой, однако на Брэдфилда она не произвела впечатления. - Он справлялся с этой работой хорошо. Более чем хорошо. У него было кое-какое представление о юридической стороне вопроса, знание законов - и немецких, и военных. От природы он все легко схватывал. - Воровские наклонности? - предположил Тернер, пристально наблюдая за Брэдфилдом. - Если у него возникали затруднения, он мог обратиться к атташе, занимающемуся вопросами права. Не всякий справился бы с такой работой - быть посредником между здешними крестьянами и британской армией, сглаживать острые углы, сохранять инциденты в тайне от прессы. Для этого требовалась особая интуиция. Он ею обладал,- заключил Брэдфилд, снова с нескрываемым презрением.- На уровне своих возможностей он был компетентным работником. - Но его уровень - это не ваш уровень? Так? - Здесь нет других людей его уровня,- ответил Брэдфилд, намеренно игнорируя подтекст,- Он был единственным специалистом в своей области. Мои предшественники считали целесообразным не вмешиваться в его дела, и, приняв эту должность, я не видел причин менять сложившуюся практику. Он был приписан к аппарату советников, чтобы мы могли осуществлять известный административный контроль, не более. Он являлся на наши утренние совещания, был пунктуален, не причинял никаких неприятностей. Ему симпатизировали до известного предела, но, полагаю, не доверяли. Английским он никогда не владел в совершенстве. Я бы сказал, что он довольно энергично общался с другими дипломатами, главным образом в тех посольствах, где не слишком разборчивы. Говорят, он также хорошо ладил с южноамериканцами. - Его работа требовала разъездов? - Частых и на довольно большие расстояния. По всей Германии. - Он ездил один? - Да. - Что касается армии, он, очевидно, знал тут все вдоль и поперек: ему присылали отчеты о маневрах, он знал расположение войск, их численность - в общем, все. Так? - Он знал гораздо больше. Он слушал разговоры в солдатских столовых по всей Германии: маневры ведь нередко проводились вместе с союзными войсками. На иных маневрах испытывалось новое оружие. Поскольку это наносило ущерб, он должен был знать о степени ущерба. Словом, в его распоряжении оказывались факты и данные, по существу нигде не учтенные. - Материалы НАТО? - Главным образом. - Сколько лет он занимался этой работой? - Очевидно, с сорок восьмого или с сорок девятого года. Не заглянув в дело, я не могу сказать точно, когда английская сторона впервые выплатила компенсацию. - Скажем, двадцать один год с некоторым допуском в ту и другую сторону, - Я тоже так считаю. - Неплохо для временного работника. - Могу я продолжать? - Да, конечно, продолжайте,- самым добродушным тоном ответил Тернер и подумал: "На твоем месте я бы вы швырнул меня за дверь". Таково было положение, когда я принял дела. Он работал по договору, который ежегодно подлежал возобновлению. Каждый год в декабре договор представлялся на рассмотрение для продления, и каждый год в декабре поступала рекомендация продлить договор. Так обстояло дело еще полтора года назад. - До вывода Рейнской армии? - Мы здесь предпочитаем называть это присоединением Рейнской армии к нашим стратегическим резервам в Соединенном Королевстве. Не забывайте, что немцы все еще оплачивают содержание этой армии. - Не забуду. Так или иначе, в Германии остался только костяк армии. Вывод войск произошел совершенно внезапно: мы все были захвачены врасплох. Сначала возникли споры по поводу оплаты расходов на содержание армии, потом беспорядки в Миндене. Карфельдовское движение только набирало силу. Все больше и больше начинали шуметь студенты. Пребывание войск в Германии становилось поводом для провокаций. Решение было принято на высшем уровне, с послом даже не посоветовались. Пришел приказ, и Рейнская армия была эвакуирована в течение одного месяца. Нас заставили провести значительное сокращение расходов. В Лондоне просто помешались на этом: бросают деньги на ветер и называют это экономией. Тернер вновь ощутил горечь в тоне Брэдфилда: семейный позор, о котором не должен упоминать гость. - И Гартинг остался ни при чем? - Он, конечно, уже какое-то время знал, к чему все идет. Но это не смягчило удара. - Он все еще был временным работником? - Разумеется. Более того, возможность перейти на постоянную работу, если она когда-либо для него и существовала, стала быстро исчезать. Как только выяснилось, что Рейнская армия уходит, это решило его судьбу. А мне дало достаточно оснований воздержаться от перевода его на постоянную работу. - Так,- сказал Тернер,- понятно. - Легко говорить, что с ним поступали несправедливо,- заметил Брэдфилд,- но можно с не меньшим основанием сказать, что он получал вполне достаточно, если учесть, чего он стоил.- Это признание проступило, как пятно на одежде, которое тщетно пытаются смыть. - Вы говорили, что он имел доступ к казенным деньгам,- сказал Тернер, а сам подумал: "Врачи тоже так - прощупают, потом поставят диагноз". - Время от времени он передавал чеки армейским властям. Был своего рода почтовым ящиком, не более. Посредником. Армия получала деньги. Гартинг их передавал, брал расписки. Я регулярно проверял его отчетность. Армейские ревизоры, как вы знаете, славятся своей придирчивостью. Ни разу никаких нарушений. При существовавшей системе это было невозможно. - Даже для Гартинга? - Я вовсе не это имел в виду. Кроме того, он всегда казался вполне обеспеченным человеком. Я не считаю его жадным, у меня не создалось такого впечатления. - Он что, жил не по средствам? - Откуда мне знать, каковы его средства? Если он жил на то, что зарабатывал здесь, то, наверно, тратил все подчистую. Дом в Кёнигсвинтере он занимал довольно большой. Такой дом ему, конечно, не по рангу. Насколько я понимаю, он жил в общем-то на широкую ногу. - Ясно. - Вчера вечером я специально проверил, сколько он получил наличными за три месяца, предшествовавшие по бегу. В пятницу после совещания нашего аппарата он взял в кассе семьдесят один фунт и четыре пенса. - Довольно-таки странная сумма. - Напротив, все вполне логично. Пятница была десятым днем месяца. Он взял точно одну треть своего месячного заработка и денег на представительские расходы, за вычетом налогов, страховки, удержаний за поломку имущества и личные телефонные переговоры.- Брэдфилд помолчал.- Эту сторону его характера я, может быть, недостаточно подчеркнул - он был скрупулезно честен. - Почему был? - Я ни разу не поймал его на лжи. Решив уйти, он взял ровно столько, сколько ему полагалось, и ни пенни больше. - Кое-кто назвал бы это благородным поступком. - То, что он не крал? Я бы сказал, что это негативный подвиг. А кроме того, он, очевидно, знал, как человек, достаточно эрудированный в вопросах права, что кража могла бы послужить основанием для обращения в немецкую полицию. - Господи,- сказал Тернер, посмотрев на Брэдфилда,- вы не хотите поставить ему хорошую отметку даже за оведение. Мисс Пит, личный помощник Брэдфилда, внесла кофе. Это была средних лет женщина, употреблявшая совсем мало косметики, очень подтянутая и полная недоброжелательства. Она, по-видимому, уже знала, откуда приехал Тернер, ибо окинула его взглядом, исполненным величественного презрения. Ее гнев, как не без удовольствия отметил Тернер, вызвали прежде всего его башмаки, и он подумал: "Отлично, черт подери, для того они и нужны". Брэдфилд продолжал: - Рейнская армия ушла очень быстро, и он остался без работы. В этом вся суть. - Он потерял доступ к материалам военной разведки НАТО. Это вы хотите сказать? - Такова моя гипотеза. - Ага,- пробормотал Тернер, изображая просветление, и старательно записал в своей книжке "гипотеза", будто самое это слово было ценным приобретением в его лексиконе. - Как только Рейнская армия ушла, Гартинг в тот же день явился ко мне. Это было примерно полтора года назад. Он замолчал, погрузившись в воспоминания. - Он был такой обыденный,- сказал Брэдфилд наконец с несвойственной ему мягкостью.- Такой, знаете ли, неприметный.- Казалось, Брэдфилд до сих пор продолжал этому удивляться.- Сейчас легко забыть об этом, но он был уж очень незначительный. - Больше вам не придется говорить о его незначительности,- заметил Тернер небрежно,- советую привыкнуть к этому. - Он вошел ко мне, он был бледен - и только. Никаких других перемен. Сел вон на тот стул. Это его подушечка, между прочим.- Он позволил себе улыбнуться сухой, не дружелюбной улыбкой.- Подушка эта - своего рода заявочный столб. Он единственный из всех имел здесь постоянное место. - И единственный, кто мог его потерять. Кто вышивал эту подушечку? - Не имею ни малейшего представления. - Была у него экономка? - Нет, насколько мне известно. - Ладно. - Он не сказал ни слова о переменах в своем положении. Помню, в канцелярии как раз слушали передачу по радио. Солдаты размещались по вагонам под звуки оркестра. - Важная для него минута, верно? - По-видимому. Я спросил его, чем могу быть полезен. Он ответил, что хотел бы найти себе применение. Все это говорилось на полутонах, полунамеками. Он знает, что Майлз Гевистон очень перегружен работой в связи с берлинскими осложнениями, выступлениями ганноверских студентов и другими трудностями. Не может ли он ему помочь? Я сказал, что вопросы такого рода - вне его компетенции: ими должны заниматься мои постоянные сотрудники. Нет, сказал он, речь идет совсем о другом. Он и не собирается предлагать свои услуги в решении коренных проблем. Он думал вот о чем: у Гевистона есть два или три мелких вопроса, не может ли он заняться ими? Скажем, деятельностью Англо-германского общества, которое в то время было очень малоактивно, но все же требовало какой-то переписки на низшем уровне. Потом дела по розыску пропавших без вести граждан. Нельзя ли ему взять на себя несколько обязанностей такого рода и разгрузить более занятых сотрудников? Я не мог не признать, что в этом был свой смысл. - И вы сказали: ладно? - Да, я согласился. Разумеется, как на временную меру. Временная договоренность. Я полагал тогда, что мы предупредим его об увольнении в декабре, когда истечет срок его договора, а до тех пор я разрешил ему выполнять любые мелкие поручения, какие подвернутся. С этого все и пошло. Я, разумеется, поступил глупо, поддавшись на его уговоры. - Я этого не говорил. - Вам незачем это говорить. Я протянул ему палец, он схватил всю руку. За один месяц он сосредоточил у себя все, что можно назвать отходами работы аппарата советников, весь поток всевозможной ерунды, которая обычно стекается в каждое большое посольство: дела о пропавших без вести гражданах, прошения на имя королевы, случайные посетители, официально запланированные туристы, Англо-германское общество, письма, содержащие оскорбления и угрозы, и разные другие бумаги, которые вовсе не должны попадать в аппарат советников. Не менее активно проявлял он свои таланты и в общественной жизни посольства. В церкви он аккомпанировал хору, вошел в комиссию по бытовым вопросам, в спортивную комиссию. Он даже создал группу учредителей Национального фонда. Через какое-то время он попросил разрешения добавить к названию своей должности слова "консульские функции", и я пошел и на это. Вы, вероятно, знаете, что у нас здесь консульских функций нет, все подобные дела отправляются в Кёльн.- Он пожал плечами.- К декабрю он сумел сделаться незаменимым. Договор с ним был представлен на рассмотрение.- Брэдфилд взял авторучку и снова стал разглядывать ее кончик.- И я продлил его еще на год. - Вы обошлись с ним по-хорошему,- сказал Тернер, не сводя глаз с Брэдфилда.- Сделали для него доброе дело. - У него здесь не было никакого статуса, никаких гарантий на будущее. Он фактически стоял на пороге увольнения и знал это. Думаю, что это обстоятельство сыграло свою роль. Мы обычно больше дорожим людьми, от которых можем в любой момент избавиться. - Вам было просто жаль его. Почему вы не хотите признать это? На мой взгляд, такая причина вполне убедительна. - Да. Да, вероятно, мне было его жаль. В первый раз, когда он пришел, я пожалел его.- Брэдфилд теперь улыбался, но только собственной глупости. - Он выполнял свою работу хорошо? - Он действовал необычными методами, но довольно эффективно. Предпочитал телефон написанному слову; впрочем, это объяснимо: он никогда не учился составлять официальные бумаги. К тому же английский не был его родным языком.- Он пожал плечами и повторил: - Словом, я взял его еще на год. - Который истек в декабре. Совсем как лицензия. Лицензия на право работать, быть одним из нас,- Он продолжал внимательно наблюдать за Брэдфилдом.- На право шпионить. И вы снова возобновили ее? - Да. - Почему? Опять секундное колебание, быть может, попытка что-то скрыть. - На этот раз вам ведь не было его жаль? Не так ли? - Мои чувства не имеют отношения к делу.- Брэдфилд резко положил перо.- Причины, по которым я оста вил его, носили совершенно объективный характер. - А я ничего не сказал, но вы могли бы ведь и пожалеть его при этом. - У нас не хватало людей и было очень много работы. После приезда инспекторов из Лондона аппарат советников сократили на двух человек, несмотря на мое реши тельное сопротивление. Наполовину урезали ассигнования. Не только Европа пришла в движение. Стабильности не было нигде. Родезия, Гонконг, Кипр... Английские войска метались из края в край, пытаясь потушить лесной пожар. Мы оказались и не в Европе, и не вне ее. Поговаривали о федерации северных стран. Один бог знает, какой дурак породил эту идею! - презрительно заметил Брэдфилд.- Мы стали прощупывать почву в Варшаве, Копенгагене и Москве. Мы вступали в заговоры против французов и на другой день затевали козни вместе с ними. В разгар всего этого мы все же ухитрились отправить на слом три чет верти нашего военного флота и девять десятых вооружения. Это было самое страшное, самое унизительное для нас время. В довершение всего как раз в этот момент Карфельд возглавил движение. - И тогда Гартинг снова разыграл у вас ту же сцену? - Нет, не ту же. - Какую же? Наступило молчание. - Он был более целеустремлен, более настойчив. Я все это почувствовал, но никак не реагировал. И я виню себя. Я ощутил какой-то новый оттенок в его поведении, но не стал разбираться, в чем дело. В то время,- продолжал он,- я отнес это за счет общей атмосферы напряженности, в какой мы все жили. Теперь я понимаю, что тогда он пошел ва-банк. - И что же? - Он начал с того, что, мол, работал ниже своих возможностей. Год прошел неплохо, но он знает, что может сделать больше. Мы переживаем трудные дни, и он хотел бы чувствовать, что по-настоящему участвует в общем деле стабилизации обстановки, Я спросил его, что он имеет в виду: мне казалось, что он и так забрал в свои руки все доступные ему функции. Гартинг ответил, что ведь уже декабрь, впервые, хоть и туманно, намекнув на свой договор, и что его, естественно, беспокоит дальнейшая судьба досье "Сведения об отдельных лицах". - Сведения о чем? - Биографические сведения о деятелях, играющих важную роль в жизни Германии. Наш собственный секретный справочник "Кто есть кто". Мы обновляем его каждый год. В этом участвуют все - каждый сообщает сведения о тех немецких деятелях, с которыми сталкивался. Те, кто занимается вопросами торговли, пишут о своих контактах среди коммерсантов, экономисты - об экономистах, атташе, отдел прессы и информации - все добавляют свои материалы. Большая часть этих сведений весьма нелестного характера, кое-что поступает из секретных источников. - И аппарат советников все это обрабатывает? - Да. И на этот раз тоже Гартинг рассчитал очень точно. Эта работа принадлежит к числу тех, что отвлекают моих сотрудников от их прямых обязанностей. К тому же прошли все сроки выпуска справочника. Де Лилл, который должен был этим заниматься, уехал в Берлин. Это дело висело у меня на шее. - И вы поручили ему эту работу. - Да, временно. - Скажем, до следующего декабря? - Скажем, так. Теперь легко объяснить, почему он добивался именно такого поручения. Составление этого справочника открывало ему доступ в любой отдел посольства. Справочник охватывает все отделы, все отрасли жизни Федеративной республики: промышленность, военные и административные круги. Получив подобное поручение, он мог приходить в любой отдел, не вызывая никаких вопросов, мог брать папки в любых канцеляриях - торговой миссии, экономической, военно-морской, военной. Все открыли ему двери. - И вам никогда не приходило в голову, что надо послать его документы на проверку? - Никогда,- ответил Брэдфилд с прежней ноткой самоукоризны. - Что ж, со всяким случается,- сказал Тернер негромко.- Значит, таким путем он получил доступ к нужным ему материалам? - Это еще не все. - Не все? Разве этого не предостаточно? - У нас здесь есть не только архивы, существует еще система уничтожения устаревших дел. Такой порядок заведен очень давно. Цель его - освободить место в архиве для новых дел и избавиться от старых, которые больше не нужны. По виду работа эта чисто канцелярская, и во многих отношениях так оно и есть, и все же она очень важна. Существует определенный предел количества бумаг, которые архив в состоянии обработать, предел количества папок, которые он может вместить. Это похоже на проблему уличного движения: мы пишем больше бумаг, чем можем переварить. Естественно, что эта работа тоже принадлежала к числу тех, за какие мы хватались, лишь когда позволяло время. Еще одно из проклятий аппарата советников. Потом мы о ней забывали до тех пор, пока из министерства не запрашивали последних данных на этот счет.- Он пожал плечами.- Я уже сказал: нельзя до бесконечности составлять больше бумаг, чем мы уничтожаем, даже в помещении таких размеров. Архив трещит по всем швам. - И Гартинг предложил вам взять на себя это дело? - Именно. - И вы согласились? - Как на временную меру. Я сказал, чтобы он попробовал и посмотрел, что у него получится. Он выполнял эту работу с перерывами в течение пяти месяцев. Я сказал ему также, что, если возникнут трудности, он может обратиться к де Лиллу. Он ни разу к нему не обратился. - Где он делал эту работу? В своем кабинете? Брэдфилд поколебался лишь долю секунды. - В архиве аппарата советников, где хранятся самые важные документы. Он имел также доступ в бронированную комнату. Он практически мог брать оттуда любые дела, не надо было только зарываться. Даже регистрации того, что он брал, не велось. В итоге не хватает еще и нескольких писем - завканц сообщит вам необходимые подробности. Тернер медленно встал и потер руки, будто хотел стряхнуть с них песок. - Из сорока с чем-то недостающих папок восемнадцать относятся к досье "Сведения об отдельных лицах" и содержат материалы самого деликатного свойства о высокопоставленных немецких политических деятелях. Внимательное их изучение даст, несомненно, точное представление о наших самых сокровенных источниках. Остальные папки с грифом "совершенно секретно" охватывают англо-германские соглашения по ряду вопросов и содержат секретные договоры и секретные дополнения к опубликованным договорам. Если он задался целью поставить нас в трудное положение, он не мог сделать лучшего выбора. Некоторые из папок содержат документы сорок восьмого и сорок девятого годов. - А особая папка? "Беседы официальные и неофициальные*? - Мы называем ее "Зеленая". Она подлежит специальному хранению. - Сколько таких "зеленых" в посольстве? - Только эта одна. Она была на месте в бронированной комнате архива в четверг утром. Заведующий архивом заметил, что ее нет, в четверг вечером, и подумал, что она в работе. В субботу утром он был уже очень обеспокоен. В воскресенье доложил об этом мне. - Скажите,- заговорил наконец Тернер,- что с ним произошло за последний год? Что случилось между двумя декабрями? Помимо Карфельда. - Ничего особенного. - Почему же вдруг вы прониклись к нему такой антипатией? - Вовсе нет,- ответил Брэдфилд презрительно.- Поскольку я никогда не испытывал к нему никаких чувств - ни положительных, ни отрицательных,- этот вопрос не уместен. Просто за предшествующий год я узнал, какими методами он действует, как обрабатывает людей, как подлаживается к ним, чтобы добиться своего. Я стал видеть его насквозь, вот и все. Тернер посмотрел на него в упор. - И что же вы увидели? Тон Брэдфилда был теперь четким, исключающим иной смысл и не допускающим толкований, как математическая формула. - Обман. Мне казалось, что вам это должно быть уже ясно. Тернер встал. - Я начну с его кабинета. - Ключи у начальника охраны. Вас уже ждут. Спросите Макмаллена. - Я хочу видеть его дом, друзей, соседей. Если понадобится, буду говорить с иностранцами, с которыми он встречался. Придется, может быть, наломать дров, но лишь настолько, насколько потребует дело. Если вас это не устраивает, сообщите послу. Кто здесь заведует архивом? - Медоуз. - Артур Медоуз? - Он самый. На этот раз заколебался Тернер - оттенок неуверенности, нечто похожее даже на робость прозвучало в его тоне, совсем ином, чем прежде: - Медоуз был в Варшаве, верно? - Да, был. Теперь он спросил уже увереннее - И список пропавших папок находится у Медоуза? - И папок, и писем. - Гартинг, разумеется, работал у него? - Разумеется. Медоуз ждет вас. - Сначала я осмотрю комнату Гартинга.- Это уже прозвучало как окончательное решение. - Как хотите. Вы сказали еще, что собираетесь побывать в его доме... - Ну и что же? - Боюсь, что в настоящий момент это невозможно. Со вчерашнего дня он под охраной полиции. - Это что - общее явление? - Что именно? - Полицейская охрана. - Зибкрон на этом настаивает. Я не могу ссориться с ним сейчас, - Это относится ко всем домам, арендуемым посольством? - В основном к тем, где живут руководящие работники. Вероятно, они включили дом Гартинга из-за того, что он расположен далеко, Не слышу уверенности в вашем голосе. - Не вижу других причин. - Как насчет посольств стран "железного занавеса"? Он что, околачивался там? - Он иногда ходил к русским. Не могу сказать, как часто. - Этот Прашко, его бывший друг, политический деятель. Вы сказали, он был когда-то попутчиком? - Это было пятнадцать лет назад. - А когда они перестали дружить? - Сведения имеются в деле. Примерно лет пять на зад. - Как раз тогда была драка в Кёльне. Может быть, он дрался с Прашко? - Все на свете возможно. - Еще один вопрос. - Пожалуйста. - Договор с ним. Если бы он истекал... скажем, в прошлый четверг?.. - Ну и что? - Вы бы его продлили еще раз? - У нас очень много работы. Да, я бы его продлил. - Вам, наверно, недостает этого Гартинга? Дверь открылась, и вошел де Лилл. Его тонкое лицо было печально и торжественно. - Звонил Людвиг Зибкрон. Вы предупредили коммутатор, чтобы вас не соединяли, и я разговаривал с ним сам. - И что же? - По поводу этой библиотекарши Эйк, несчастной женщины, которую избили в Ганновере. - Что с ней? - К сожалению, она умерла час назад. Брэдфилд молча обдумывал это сообщение. - Выясните, где состоятся похороны. Посол должен сделать какой-то жест: пожалуй, послать не цветы, а телеграмму родственникам. Ничего чрезмерного - просто выражение глубокого сочувствия. Поговорите в канцелярии посла - там знают, что нужно. И что-нибудь от Англо-германского общества. Этим лучше займитесь сами. Пошлите еще телеграмму Ассоциации библиотекарей - они запрашивали насчет нее. И пожалуйста, позвоните Хейзел и сообщите ей. Она специально просила, чтобы ее держали в курсе. Он был спокоен и превосходно владел собой. - Если вам что-нибудь потребуется,- добавил он, обращаясь к Тернеру,- скажите де Лиллу. Тернер наблюдал за ним. - Итак, мы ждем вас завтра вечером. Примерно с пяти до восьми. Немцы очень пунктуальны. У нас принято быть в сборе до того, как они придут. Если вы пойдете прямо в его кабинет, может быть, вы захватите эту подушечку? Не вижу смысла держать ее здесь. Корк, склонившись над шифровальными машинами, стягивал ленты с валиков. Услышав какой-то стук, он резко повернулся. Его красные глаза альбиноса наткнулись на крупную фигуру в дверном проеме. - Это моя сумка. Пусть лежит. Я приду попозже. - Ладненько,- сказал Корк и подумал: легавый. Надо же! Мало того, что весь мир летит вверх тормашками. Джейнет может родить с минуты на минуту и эта бедняга в Ганновере сыграла в ящик, так еще к нему сажают в комнату легавого. Он был недоволен не только этим. Забастовка литейщиков быстро распространялась по Германии. Сообрази он это в пятницу, а не в субботу, "Шведская сталь" принесла бы ему за три дня чистой прибыли по три шиллинга на акцию. А пять процентов в день для Корка, безуспешно стремившегося пройти аттестацию, означали бы возможность приобрести виллу на Средиземном море. "Совершенно секретно,- прочитал он устало,- Брэдфилду. Расшифровать лично". Сколько это еще будет продолжаться? Капри... Крит... Специя... Эльба... "Подари мне остров,- запел он фальцетом, импровизируя эстрадную песенку,- мне одному". Корк мечтал еще, что когда-нибудь появятся пластинки с его записями: "Подари мне остров, мне одному, какой-нибудь остров, какой-нибудь остров, только не Бонн". 5. ДЖОН ГОНТ П о н е д е л ь н и к . У т р о Толпа в холле рассеялась. Электрические часы над закрытым лифтом показывали десять тридцать: те, кто не решился пойти в столовую, собрались у стола дежурного. Охранник аппарата советников заварил чай: прихлебывая из чашек, служащие беседовали вполголоса. В этот момент они и услышали его приближающиеся шаги. Каблуки на его башмаках были подбиты железными подковками, и каждый шаг отдавался в стенах из искусственного мрамора, точно эхо выстрелов в горной долине. Фельдъегери, обладающие свойственной солдатам способностью сразу распознавать начальство, осторожно поставили чашки и застегнули пуговицы на форменных куртках. - Макмаллен? Он стоял на нижней ступеньке, тяжело опираясь одной рукой на перила, сжимая в другой вышитую подушечку. По обе стороны от него коридоры с колоннами из хромированной стали и опущенными ввиду чрезвычайного положения решетками, уходили в темноту, точно в какие-то гетто, отделенные от городского великолепия. Тишина вдруг наполнилась значением, и все предшествующее показалось глупым и ненужным. - Макмаллен сменился с дежурства, сэр. - А вы кто? - Гонт, сэр. Я остался за него. - Моя фамилия Тернер, Я проверяю здесь соблюдение правил безопасности. Мне нужно посмотреть двадцать первую комнату. Гонт был невысокий, богобоязненный валлиец, унаследовавший от отца долгую память о годах депрессии. Он приехал в Бонн из Кардиффа, где водил полицейские машины. В правой руке у него болталась связка ключей, походка его была твердой и несколько торжественной. Когда Гонт вошел впереди Тернера в черное устье коридора, он был похож на шахтера, направляющегося в забой. - Просто безобразие, что они тут творят,- говорил нараспев Гонт в темноту коридора, и голос его эхом от давался позади.- Питер Эдлок - он высылает мне из дому струны, у него есть брат здесь, в Ганновере, пришел сюда с нашими войсками во время оккупации, женился на немке, открыл бакалейную торговлю. Так вот этот самый брат напуган до смерти: говорит, они все наверняка знают, что мой Джордж - англичанин. Что, мол, с ним будет? Хуже, чем в Конго. Привет, падре! Капеллан сидел за пишущей машинкой в маленькой белой келье напротив коммутатора, над головой у него висел портрет жены, дверь была широко открыта для желающих исповедаться. За шнурок портрета был засунут камышовый крест. - Доброе утро и тебе, Джон,- ответил он немного укоризненно, что должно было напомнить им обоим гранитное своевластие их валлийского бога. Гонт снова повторил: "Привет!" - но не сбавил шага. Со всех сторон неслись звуки, указывавшие на то, что это учреждение, где говорят на разных языках: монотонно гудел голос старшего референта по печати, диктовавшего на немецком языке какой-то перевод; экспедитор пролаял что-то в телефонную трубку, издалека доносилось насвистывание - мелодичное и вовсе не английское: оно тянулось отовсюду, из всех соседних коридоров. Тернер уловил запах салями и еще какой-то еды - видимо, пришло время ленча,- типографской краски и дезинфицирующих средств и подумал: все становится по-другому, когда добираешься до Цюриха - там ты уже, безусловно, за границей. - Тут главным образом вольнонаемные из местных,- объяснил Гонт, перекрывая шумовой фон.- Им не разрешается подниматься выше, поскольку они немцы.- Чувствовалось, что он симпатизирует немцам, но сдерживает свои чувства - так симпатизирует медицинская сестра в той мере, в какой допускает ее профессия. Налево отворилась дверь - они внезапно оказались в яркой полосе света, выхватившего из темноты убожество оштукатуренных стен и пожухлую зелень доски для объявлений на двух языках. Две девушки, появившиеся на пороге архива, отступили назад, пропуская Гонта и Тернера. Окинув их взглядом, Тернер подумал: вот мир, в котором он жил,- второсортный и чужеземный. Одна из девушек держала термос, другая несла кипу папок. Позади них, за окном с поднятыми металлическими шторами, он увидел стоянку машин и слышал рев мотоцикла: выехал один из посыльных. Гонт нырнул вправо, в другой коридор, и остановился у какой-то двери. Пока он возился с замком, Тернер поверх его плеча прочитал табличку, висевшую в центре: "Гартинг, Лео. Претензии и консульские функции",- неожиданное свидетельство о живом или, может быть, неожиданная дань памяти мертвому. Буквы первого слова, в добрых два дюйма высотой, закруглялись на конце и были заштрихованы красным и зеленым карандашом, а в словах "консульские функции", выписанных еще крупнее, буквы были обведены чернилами, чтобы придать им ту весомость, какой, по-видимому, требовал этот титул. Наклонившись, Тернер легонько провел пальцами по поверхности таблички: это была бумага, наклеенная на картон, и даже при слабом свете он мог различить тонкие карандашные линии, проведенные по линейке и ограничивавшие буквы сверху и снизу: или, может быть, они ограничивали рамки скромного существования, жизнь, оборванную обманом? "Обман. Мне казалось, что вам это должно быть уже ясно". - Поторопитесь,- сказал он. Гонт отпер замок. Тернер нажал на ручку, рывком распахнул дверь и снова услышал голос ее сестры, как тогда по телефону, и свой ответ, когда он швырнул трубку: "Скажи ей, что я уезжаю за границу". Окна были закрыты. От линолеума на них пахнуло жаром. В комнате стоял запах резины и воска. Одна занавеска была чуть отдернута. Гонт протянул руку и поправил ее. - Не трогайте. Отойдите от окна. И стойте здесь. Если кто-нибудь зайдет, отправьте его отсюда.- Он швырнул вышитую подушечку на стул и обвел глазами комнату. Стол был с хромированными ручками - лучше, чем у Брэдфилда. Календарь на стене рекламировал фирму голландских импортеров, обслуживающих дипломатов. Несмотря на свою комплекцию, Тернер двигался очень легко: он осматривал, но ничего не трогал. Старая военная карта, разбитая на прежние зоны оккупации, висела на стене. Британская зона была выкрашена в ярко-зеленый цвет - оазис плодородия среди иностранных пустынь. Точно в тюремной камере, подумал он, максимум безопасности. Может, это из-за решеток. Отсюда только и бежать - всякий бы убежал на его месте! В комнате стоял какой-то чужеземный запах, но он не мог определить, какой именно. - Просто удивительно,- заговорил Гонт,- тут очень многого не хватает, должен сказать. Тернер не смотрел на него. - Чего, к примеру? - Не знаю. Всяких штуковин. Машинок разных. Это - комната мистера Гартинга,- объяснил Гонт,- он, мистер Гартинг, очень любит разные приспособления. - Какие именно? - Ну, вот у него был такой чайник со свистком, знаете? Можно было приготовить отличный чай в этой штуке. Жаль, что ее нет, право, жаль. - Еще чего не хватает? - Электрокамина. Новой конструкции с двумя спиралями. И еще лампы. Была настольная лампа, японская. Во все стороны поворачивалась. С переключателем, чтобы горела вполнакала. И энергии брала мало - он мне говорил. Но я такую не захотел себе купить: куда мне сейчас, когда сократили жалованье. Только я думаю,- продол жал он, словно желая успокоить Тернера,- что он увез ее домой, правда? Если, конечно, поехал домой. - Да, да, я тоже так думаю. На подоконнике стоял транзистор. Нагнувшись так, чтобы глаза оказались на уровне шкалы, Тернер включил его. Они сразу же услышали слащавый голос диктора Британских экспедиционных сил, читавшего комментарии о событиях в Ганновере и о возможных успехах англичан в Брюсселе. Тернер медленно поворачивал ручку и передвигал указатель по освещенной шкале, прислушиваясь к вавилонской смеси языков - французский, немецкий, голландский. - Мне показалось, вы сказали: соблюдение правил безопасности. - Да, говорил. - Но вы даже не посмотрели на окна и на замки. - Посмотрю, посмотрю.- Он поймал славянскую речь и теперь сосредоточенно слушал.- Вы его хорошо знали, да? Часто заглядывали сюда на чашечку чая? - Заглядывал. Если выдавалась минутка. Выключив радио, Тернер встал. - Подождите за дверью и дайте мне ключи. - Что же он такое сделал? - спросил Гонт в нерешительности.- Что случилось? - Сделал? Ничего он не сделал. Он - в отпуске по семейным обстоятельствам. Я хочу остаться один, вот и все. - Говорят, у него неприятности. - Кто говорит? - Люди. - Какие неприятности? - Не знаю. Может быть, автомобильная катастрофа? Он не был на репетиции хора и потом в церкви. - Он что, плохо водит машину? - Не знаю, по правде говоря. Отчасти из упрямства, отчасти из любопытства Гонт остался у двери и смотрел, как Тернер открывает деревянный шкаф и заглядывает внутрь. Три фена для сушки волос, еще в упаковке, лежали на дне шкафа рядом с парой галош. - Вы ведь друзья, верно? - Не совсем. Только по хору. - С кем же он особенно дружит? Может, с кем-нибудь еще из хора? Может, с какой-нибудь женщиной? - спросил Тернер. - Он ни с кем не дружит. - Для кого же он покупал вот это? Фены были разного качества и разной конструкции, Цена, указанная на коробках, колебалась от восьмидесяти до ста марок. - Для кого? - повторил Тернер. - Для всех. Аттестованный дипломат или не аттестованный, для него это не имеет значения. Он всех обслуживает: устраивает дипломатическую скидку. Лео, он всегда готов помочь. Что бы вам ни вздумалось купить - радио там, или посудомойку, или автомобиль, он устраивает не большую скидку, понятно? - Знает ходы и выходы, так, что ли? - Правильно. - И небось берет комиссионные за труды,- почти вкрадчиво заметил Тернер.- Что ж, правильно делает. - Я этого не говорил. - И девушку вам устроит, если нужно? Мистер-Чего-Изволите, так? - Вовсе нет! - ответил Гонт возмущенно. - Какую же он получал выгоду? - Никакой. Насколько мне известно. - Просто он всеобщий друг, да? Хочет, чтоб его любили. Так? - Мы все этого хотим, разве нет? - Пофилософствовать любим? - Всем готов помочь,- продолжал Гонт, не очень чувствуя перемену в тоне Тернера.- Вот спросите хотя бы Артура Медоуза. Как только Лео поступил в архив, ну, прямо на следующий же день он пришел сюда, вниз, за почтой. "Не беспокойтесь,- говорит он Артуру,- поберегите ноги, вы уже не так молоды, как прежде, у вас и без того хватает забот. Я принесу вам почту". Вот он какой, Лео. Услужливый. Святой человек, можно сказать, если учесть, какие трудности он пережил. - Какую почту он приносил? - Всякую. Открытую и закрытую, он с этим не считался. Спускался вниз, расписывался за нее и нес Артуру. - Так, понятно,- очень спокойно сказал Тернер.- А иной раз он забегал по дороге к себе, верно? Посмотреть, что тут у него делается, выпить чашку чаю? - Верно, верно,- подхватил Гонт.- Всегда готов был услужить.- Он отворил дверь.- Ну, я оставляю вас здесь. - Нет, не уходите,- сказал Тернер, продолжая наблюдать за ним.- Вы мне не помешаете. Останьтесь, Гонт, поговорим. Я люблю общество. Скажите, какие же у него были трудности? Положив фены обратно в коробки, он вытащил полотняный пиджак, висевший на плечиках. Летний пиджак - вроде тех, что носят бармены. Из петлицы свешивалась засохшая роза. - Какие же трудности? - повторил он, швырнув розу в мусорную корзину.- Можете мне довериться, Гонт.- Он снова почувствовал этот запах, запах гардероба, который заметил, но не мог сначала определить,- сладковатый, знакомый запах мужских лосьонов и сигар, какие в ходу на континенте. - В детстве. Его воспитывал дядя. Ощупав карманы пиджака, Тернер осторожно снял его с плечиков и приложил к своему мощному торсу. - Невелик ростом? - Модник,- сказал Гонт,- всегда одет с иголочки. - Ростом с вас? Тернер протянул ему пиджак, но Гонт брезгливо отступил. - Меньше меня,- сказал он, не сводя, однако, глаз с пиджака.- Полегче на ногу. Мотылек. Двигался, будто танцевал. - Педик? - Конечно нет,- уже с возмущением ответил Гонт, краснея от одной мысли. - Откуда вам знать? - Оттуда, что он порядочный малый,- в ярости выпалил Гонт.- Даже если и сделал что не так. - Набожный? - Почитает религию. Очень. Никогда не позволит себе насмешки или хулы какой, хоть и иностранец. Бросив пиджак на стул, Тернер протянул руку за ключами. Гонт нехотя отдал их. - Кто это сказал, будто он сделал что-то дурное? - Вы. Все чего-то вынюхиваете насчет него, примериваетесь. Мне это не нравится. - Что же он такого мог натворить, хотелось бы мне з