веряю им. Иначе в нашем отделе работать невозможно. Я не в состоянии ходить и вынюхивать, кто что читает и зачем. Правильно? - спросил он, не обращая внимания на удивленный взгляд Тернера.- Лео чувствовал себя как рыба в воде. Просто удивительно. Он был счастлив. Ему нравилось работать здесь, и скоро я тоже был рад, что он пришел к нам. Ему нравились сотрудники.- Медоуз помолчал.- Единственное, против чего мы возражали,- продолжал он с неожиданной улыбкой,- это невообразимые сигары, которые он курит. По-моему, они голландские, с Явы. Зловоние от них - на все помещение. Мы поддразнивали его, но он продолжал свое. А теперь вот мне их словно не хватает,- продолжал Медоуз негромко.- Он был не в своей среде в аппарате советников, и первый этаж, на мой взгляд, тоже не подходил ему, а у нас здесь как раз то, что ему нужно.- Он кивнул в сторону закрытой двери.- У нас тут иногда как в магазине: приходят клиенты, ну, и наши люди - Джонни Слинго, Валери... они его тоже полюбили. Ничего другого не скажешь. Все были настроены против него, когда он пришел, и за одну неделю привязались к нему. Так обстояло дело. У него был под ход к людям. Я знаю, что вы думаете: мол, сумел подольститься ко мне, так вы скажете. Что ж, пусть так. Всякому хочется, чтобы его любили, а он любил нас. Что ж, я одинок. Майра причиняет мне немало хлопот, я оказался плохим отцом и никогда не имел сына. Наверно, и это все сыграло какую-то роль, хотя он только на десять лет моложе меня. Может быть, разница кажется больше оттого, что он маленького роста. - Любит он поухаживать за женщинами? - спросил Тернер скорее для того, чтобы прервать неловкое молчание, а не потому, что заранее обдумал свой вопрос. - Да нет, так только - поддразнивает их. - Слышали вы когда-нибудь о женщине по фамилии Айкман? - Нет. - Маргарет Айкман. Они были помолвлены, она и Лео. - Нет, не слыхал. Они все еще не смотрели друг на друга. - И работа ему нравилась,- продолжал Медоуз.- В эти первые недели. Он, по-моему, раньше не понимал, как много знает по сравнению со всеми нами. Знает Германию, я хочу сказать. Ее корни, почву. Он замолчал, вспоминая, может быть, то, что было пятьдесят лет назад. - И этот мир он тоже знает,- добавил Медоуз,- знает до тонкостей. - Какой мир? - Послевоенную Германию. Оккупацию, те годы, о которых больше не желают помнить. Знает как собственную ладонь. "Артур,- говорил он мне,- я видел эти города, когда они были всего лишь стоянками для машин, я слышал, как разговаривали эти люди, когда даже язык их был под запретом". Иногда это уводило его в сторону. Иной раз я видел, что он сидит тихо как мышь, будто зачарованный папкой, которую читает. Случалось, он поднимет голову и смотрит вокруг: нет ли кого-нибудь, кто может на минутку оторваться и послушать, на что он наткнулся. "Вот,- скажет,- видели? Мы раскассировали эту фирму в сорок седьмом, посмотрите на нее теперь". А то вдруг погрузится в оцепенение и уйдет в себя - там уж он один на один с собой. Мне кажется, ему бывало иной раз тяжело оттого, что он столько знал. Странно, но порой он, по-моему, чувствовал себя виноватым. Он много говорил нам о своей памяти. "Вы заставляете меня уничтожать мое детство,- сказал он однажды. Мы рвали какие-то папки для уничтожения.- Вы делаете из меня старика". Я тогда ответил: "Если я делаю это, то превращаю вас в счастливейшего человека на земле". И мы вместе хорошо тогда посмеялись. - Говорил он когда-нибудь о политике? - Нет. - Что он говорил о Карфельде? - Он был озабочен. Это естественно. Именно из-за Карфельда он и радовался, что помогает нам, - Ну да, конечно. - Людям надо доверять,- сказал Медоуз непримиримо.- Вы этого не поймете. И он правильно говорил: мы старались избавиться от старья, а в нем было его детство. Именно это старье больше всего значило для него. - Ну, ладно. - Послушайте. Я не выступаю его адвокатом. Насколько я понимаю, он погубил мою карьеру или то, что еще оста лось от нее после вашего вмешательства. Но я повторяю: вы должны видеть в нем и хорошее тоже. - Я с вами не спорю. - Они б е с п о к о и л и его, эти воспоминания. Помню, раз это проявилось в связи с музыкой: он поставил мне послушать пластинки. Главным образом чтобы продать их мне, так я думаю: он заключил какое-то соглашение, которым очень гордился, с одним из магазинов в городе. Я сказал: "Знаете, Лео, так не годится. Вы зря тратите время. Я прослушиваю одну пластинку, и вы тут же ставите другую. К этому времени я забываю первую". Он сразу же оборвал меня: "Тогда вам нужно стать политическим деятелем, Артур. Именно так они и поступают". И он говорил совершенно серьезно, поверьте. Тернер вдруг усмехнулся. - Это очень забавно. - Было бы забавно, если бы он при этом так не разозлился. В другой раз мы разговаривали о Берлине, о чем-то в связи с кризисом, и он сказал: "Ладно, все это неважно, никто больше не думает о Берлине", что, правду сказать, совершенно справедливо. Я имею в виду папки. Никто больше не берет эти папки и не интересуется тамошними обстоятельствами. Во всяком случае, не так, как раньше. Словом, в политическом отношении это теперь прошлогодний снег, "Нет,- говорил он,- бывает малая память и большая память. Малая память существует для того, чтобы помнить малые дела, а большая - чтобы забывать большие". Вот что он сказал. Это как-то задело меня. Я хочу сказать, что многие из нас сейчас так думают, в наши дни трудно думать по-другому. - Он иногда забегал к вам домой? Коротали вместе вечерок? - Случалось. Когда Майра куда-нибудь уходила. А иногда я забегал к нему. - Почему когда Майра уходила? - Тернер особенно подчеркнул свой вопрос,- Вы все еще не доверяли ему? - Разные ходили слухи,- ответил Медоуз ровным голосом.- Толковали о нем всякое, я не хотел, чтобы это как-то коснулось Майры. - О нем и о ком еще? - О девушках. Просто о девушках. Он был холост и любил поразвлечься. - О ком именно? Медоуз покачал головой. - У вас создалось неверное впечатление,- сказал он, играя скрепками и стараясь соединить их в цепочку. - Говорил он с вами когда-нибудь об Англии военного времени? О своем дяде из Хэмпстеда? - Рассказывал, что приехал в Дувр с биркой на шее. Но это было необычно. - Что было необычно? - Что он рассказывал о себе. Джонни Слинго говорил, что знал его четыре года до того, как он пришел в архив, и ни разу не вытянул из него ни слова. А тут он вдруг весь открылся, как говорил Джонни. Может быть, почувствовал приближение старости. - Что же дальше? - Это единственное, что у него было,- только эта бирка с надписью: "Гартинг, Лео". Ему обрили голову, послали на санитарную обработку, потом отправили в сельскую школу. Там, по-видимому, дали возможность выбрать между домоводством и сельским хозяйством. Он выбрал сельское хозяйство, потому что хотел иметь свой клочок земли. Мне это показалось нелепым: Лео хотел стать фермером. Но факт остается фактом. - Он ничего не говорил о коммунистах? Или о левой юношеской группе в Хэмпстеде? Что-нибудь на эту тему? - Ничего. - А вы бы мне рассказали, если бы говорил? - Сомневаюсь. - Упоминал он когда-нибудь о человеке по имени Прашко? Депутате бундестага? Медоуз заколебался. - Он сказал однажды, что Прашко его продал. - Каким образом? Как продал? - Он не сказал. Говорил только, что они вместе эмигрировали в Англию и вместе вернулись сюда после войны. Прашко выбрал одну дорогу, Лео - другую.- Медоуз пожал плечами.- Я не уточнял. К чему? После он ни разу больше не упоминал о нем. - Вот все говорят о его памяти. Как вы считаете, что он пытался запомнить? - Мне кажется, что-то по части истории. Лео очень интересовался историей. Учтите, все это было уже месяца два назад. - Какое это имеет значение? - Это было до того, как он пошел по следу. - Пошел по следу? - Он шел по следу,- повторил Медоуз просто.- Я все время пытаюсь вам это втолковать. - Расскажите мне о пропавших папках,- сказал Тернер.- Я хочу проверить регистрационные книги и почту. - Вам придется подождать. Есть вещи, которые не сводятся просто к фактам, и, если вы дадите себе труд быть повнимательней, возможно, вы услышите о них. Вы сами вроде Лео: не успели задать вопрос, а уже хотите получить ответ. А я вот что пытаюсь вам объяснить: с самого первого дня его прихода к нам я знал, что он что-то ищет. Все мы это знали. У Лео все ведь на виду. И было ясно, что он хочет что-то найти. Каждый из нас по-своему что-то ищет, но Лео искал что-то совершенно конкретное, что-то почти ощути мое. И для него это "что-то" имело очень большое значение. А у нас здесь такое отношение к делу встречается крайне редко, поверьте. Казалось, Медоуз рассказывает, опираясь на опыт целой жизни. - Архивариус подобен историку. У него есть любимые эпохи, любимые места, короли и королевы. Все досье здесь связаны межу собой, иначе и быть не может. Дайте мне любую папку из соседней комнаты, какую хотите папку, и я проложу вам тропинку через весь архив от морского торгового права в Исландии до последних данных о ценах на золото. В этом вся колдовская сила архивных дел: они не имеют конца. - Так по какому же следу шел Лео? - Подождите, я о важных вещах говорю. Я очень много думал об этом последние двадцать четыре часа, и вам придется выслушать меня до конца, хотите вы этого или нет. Архивные дела захватывают тебя, и ты ничего с этим не можешь поделать. Они способны изменить ход твоей жизни, если ты этому поддашься. Некоторым они заменяют жену и детей. Я видел таких людей. А порой они просто ведут тебя за собой, ты идешь по следу и не в силах свернуть с пути. Одержимость - вот что это такое... Путешествие без спутников. Это случается с каждым, так создан человек. - И это случилось с Лео? - Да. Да, это случилось и с Лео. Только еще одно: с первого дня его прихода к нам я почувствовал, что он... чего-то ждет, что ли. Такой у него был вид, так он просматривал бумаги. Будто вглядывался. Иной раз оторвусь отдела, посмотрю на него - и вижу эти небольшие карие глаза, которые пристально так вглядываются. Я знаю, вы скажете, что это плод воображения. Мне все равно. Я не делал никаких особых выводов. Мне было ни к чему. У каждого из нас свои заботы, и потом, тогда здесь у нас работали, как на конвейере. Позже я обдумал все это и решил: так оно и есть. Сначала - ничего особенного, я это видел. По том мало-помалу его потянуло по следу. Внезапно зазвенел звонок. Долгий, властный звон заполнил все коридоры. Они услышали хлопанье дверей и топот бегущих ног, звонкий женский голос прокричал: "Валери, Валери, где же Валери?" - Учебная пожарная тревога,- сказал Медоуз.- Сейчас у нас их по две-три на неделе. Не беспокойтесь, архива это не касается. Тернер сел. Он казался еще бледнее, чем прежде. Широкой ладонью он пригладил свои светлые вихры. - Я слушаю,- сказал он. - Начиная с марта он все время работал над большим делом, над всеми материалами, относящимися к досье семьсот семь. Это законодательные акты. Их штук двести или даже больше, и касаются они главным образом передачи имущества в связи с окончанием оккупации. Условия нашего ухода, сохраняемые права, право отзыва, условия и стадии предоставления автономии и еще бог знает что. Все это - материалы с сорок девятого по пятьдесят пятый год, здесь сейчас совершенно ненужные. Он мог начать списывать для уничтожения двадцать различных дел, но как только напал на семьсот седьмое, больше ни на что не стал смотреть. "Вот это,- сказал он,- как раз мне подходит, Артур. Самое лучшее для начала, пока у меня режутся молочные зубы: я знаю, о чем здесь говорится, все это знакомая материя". Не думаю, чтобы кто-нибудь брал эти папки в руки последние пятнадцать лет. Но дело это было не простое, хотя и старое. Масса специальных терминов. Поразительно, как много Лео знал. Все эти термины - и немецкие, и английские,- всю юридическую фразеологию.- Медоуз покачал головой, выражая восхищение.- Я видел бумагу, составленную им для атташе правового отдела - резюме содержания одной из папок. Уверен, что мне такое не написать, не думаю, чтобы вообще кто-нибудь в аппарате советников справился с этим. По поводу Прусского уголовного кодекса и независимой юрисдикции региональных органов правосудия. - Он знал больше, чем хотел показать,- это вы имеете в виду? - Ничего похожего,- сказал Медоуз.- И не старайтесь вкладывать свои мысли в мои слова. Он приносил здесь пользу, вот что я имею в виду. Он обладал широкими познаниями, которые в течение долгого времени никак не использовались. И вдруг он получил возможность применить их при разборе досье семьсот семь. Речь, конечно, не шла об уничтожении, скорее об отправке дела в Лон дон, чтобы оно хранилось там и не занимало у нас места. Но его нужно было прочесть целиком и оформить, как и все остальные досье. Лео занимался этим очень детально последние несколько недель. Я уже говорил вам: он работал не отвлекаясь, тихо как мышь. А с той минуты, как он погрузился в законодательные акты, он стал еще тише. Он пошел по следу. - Когда это было? В конце черной книжечки Тернера имелся календарь. Он открыл его. - Три недели назад. Он углублялся в эти дебри все дальше и дальше. Был все так же обходителен: вскакивал, чтобы подать кому-нибудь из девушек стул или поднести пакет. Но что-то им уже завладело, и это "что-то" было очень важно для него. Правда, он отличался тем же любопытством - от этого его ничто не излечит: непременно хотел знать, чем живет каждый из нас. И все же он был как-то подавлен. С каждым днем это делалось все очевиднее. Он стал задумчивее, серьезнее. И вдруг в понедельник, в прошлый понедельник, все опять переменилось. - Ровно неделю назад. Пятого числа. - Семь дней. Всего-навсего? Боже милостивый! - Вдруг из соседней комнаты потянуло запахом горячего сургуча и раздался глухой стук большой печати, с силой опущенной на пакет.- Это они готовят двухчасовую почту"- пробормотал Медоуз без всякой связи с предыдущим и посмотрел на свои серебряные карманные часы.- Ее надо сдать вниз к двенадцати тридцати. - Я приду после обеда, если хотите. - Нет, предпочитаю закончить с вами до обеда,- ответил Медоуз,- если не возражаете.- Он спрятал часы в карман.- Где же он? Вы-то знаете? Что с ним произошло? Он сбежал в Россию, да? - Вы так думаете? - Он мог сбежать куда угодно, тут ничего нельзя предположить. Он не был таким, как мы. Старался быть, но не был. Скорее он чем-то походил на вас, так мне кажется. Упорный. Всегда был занят делом, но делал его как-то задом наперед. Никогда не смотрел на вещи просто, в этом, на мой взгляд, его беда. Слишком много было у него всего в детстве, а вернее, детства-то не было. Это ведь, в конце концов, одно и то же. Я считаю, что люди должны расти медленно. - Расскажите мне о прошлом понедельнике. Он переменился. В чем? - Переменился к лучшему. Стряхнул с себя что-то, не знаю, что именно. Сошел со следа. Когда я утром открыл дверь, он улыбнулся такой счастливой улыбкой. Джонни Слинго и Валери тоже заметили это. Мы, разумеется, работали на всех парах. Я был здесь большую часть субботы и все воскресенье. И остальные тоже приходили в эти дни. - А Лео? - Он тоже работал, тут нет никаких сомнений, но мы мало видели его. Часок поработает здесь, наверху, потом часа три внизу... - Внизу? - В своей комнате. Он и раньше так делал: возьмет с собой несколько папок и работает у себя внизу. Там потише. "Я хочу, чтобы там был жилой дух, Артур,- говорил он мне,- это моя прежняя комната, и мне будет неприятно, если она придет в запустение". - И он брал с собой папки туда, вниз? - спросил Тернер совсем тихо. - Потом у него была еще церковь. На это уходила часть воскресенья. Он играл на органе. - Между прочим, давно он стал играть в церкви? - Много лет назад. Это была своего рода двойная страховка,- сказал Медоуз с коротким смешком.- Он хотел стать необходимым. - Итак, в понедельник он выглядел счастливым. - Безмятежным. Не подберу другого слова. "Мне нравится здесь у вас, Артур,- сказал он,- и я хочу, что бы вы об этом знали". Потом сел и снова занялся работой. - И таким он оставался до самого своего исчезновения? - Более или менее. - Что значит - более или менее? - Видите ли, мы немного повздорили. Это случилось в среду. Во вторник все шло хорошо, он был счастлив как ребенок, и вдруг в среду я застал его в тот момент...- Медоуз сидел понуро, уронив руки на колени, и смотрел на них, склонив голову,-...в тот момент, когда он пытался достать Зеленую папку с грифом "выдается по списку".- Медоуз нервным жестом провел рукой по волосам.- Я говорил вам: он всегда отличался любопытством. Есть такие люди - они ничего не могут с собой поделать, лишь бы разузнать - безразлично, что именно. Оставь я, скажем, на столе письмо от своей матери, уверен, что Лео при малейшей возможности прочитал бы его. Ему всегда казалось, что против него что-то замышляют. Сначала это приводило всех нас в бешенство: всюду он заглядывал - в папки, в ящик", всюду. Еще не пробыв у нас и недели, он стал расписываться за почту. Получал ее внизу - она туда при бывает. Сначала мне это не понравилось, но, когда я сказал, чтобы он не брал почту, он так разобиделся, что я в конце концов оставил все как было.- Медоуз развел руками, будто ища ответа.- Потом, в марте, мы получили из Лон дона коммерческие документы особого назначения - спе циальные указания для торговой миссии о новых связях и перспективном планировании. Я застал его за чтением этой папки. "Вы что же,- спросил я,- читать не умеете? Они только для тех, кому размечены, а вовсе не для вас". Он и ухом не повел, даже разозлился: "Я полагал, что могу читать здесь все". Я думал, он ударит меня. "Вы неправильно полагали",- сказал я. Это было в марте. Нам обоим понадобилось два дня, чтобы остыть. - Господи, спаси нас,- пробормотал Тернер. - А потом я застал его с Зеленой. Это особая папка. Я сам не знаю, что в ней. И Джонни не знает, и Валери. Она хранится в спецсумке. Один ключ от нее у его превосходительства, второй - у Брэдфилда. Им пользуется также де Лилл. Сумку каждый вечер следует возвращать в бронированную комнату. Она выдается и принимается под расписку, и только лично мной. И вдруг в среду в обеденный перерыв - этот случай. Лео был здесь один. Мы с Джонни ушли вниз, в столовую. - Он ведь часто оставался в архиве на обеденный перерыв? - Да, он любил оставаться здесь. Любил тишину. - Ну, ладно. - В столовой была большая очередь, а я не переношу очередей. Я сказал Джонни: "Вы стойте, а я поднимусь и немного поработаю. Приду через полчасика". Вот по чему я вернулся неожиданно. Вошел, и все. Лео тут не было, а бронированная комната оказалась открытой. Там он и стоял с сумкой для Зеленой. - Что значит "с сумкой"? - Он держал эту сумку в руках. Рассматривал запор, насколько я мог заметить - из любопытства. Увидев меня, он улыбнулся, но ничуть не потерял самообладания. Он умен, я ведь говорил вам. "Артур,- сказал он,- вы поймали меня на месте преступления, проникли в мою тайну". Я сказал: "Какого черта вы здесь делаете? Поглядите, что у вас в руках!" "Вы ведь меня знаете,- ответил он обезоруживающе,- я просто не в силах удержаться,- Он поставил сумку на место.- Я пришел сюда за папками семьсот седьмого, вы их, кстати, не видели? За март и февраль пятьдесят восьмого года?" Что-то вроде этого он мне сказал. - И что же потом? - Я зачитал ему соответствующую статью Положения. Что еще я мог предпринять? Еще я сказал, что доложу Брэдфилду. Я был в ярости. - Но вы не доложили? - Нет. - Почему? - Вы не поймете,- сказал, помолчав, Медоуз.- Я знаю, вы считаете, что я просто тронутый. Это был как раз день рождения Майры: в клубе устраивали специальный прием. А Лео должен был идти на репетицию хора и на званый обед. - На званый обед? Куда? - Он не сказал. - У него на календаре ничего не записано. - Это меня не касается. - Продолжайте. - Он обещал забежать к нам в течение вечера и занести ей подарок. Фен для сушки волос. Мы вместе его выбирали.- Медоуз снова покачал головой.- Как мне все это вам объяснить? Я уже говорил, что чувствовал себя ответственным за него. Он вызывал такое чувство. Мы с вами при желании могли бы сбить его с ног одним плевком. Тернер недоверчиво поглядел на него. - Наверно, было у меня еще одно соображение.- Он посмотрел Тернеру прямо в лицо.- Если бы я сказал Брэдфилду, это был бы конец. Для Лео все было бы кончено. А ему же некуда деваться, понимаете. Вот, скажем, теперь. Я надеюсь, что он в самом деле сбежал в Москву, больше его нигде не примут. - Вы хотите сказать, что подозревали его? - Да, вероятно, так. Должно быть, в глубине души я его подозревал. Этому меня научила Варшава. Я очень хотел, чтобы Майра устроила там свою жизнь, с этим студентом. Ладно, пускай его подослали, поручили ему соблазнить ее. Но он ведь сказал, что женится на ней. Из-за ребенка. Я полюбил этого будущего ребенка больше всего на свете. И вы у меня его отняли. И у Майры. Вот ведь что. Поймите, вы не должны были этого делать. Сейчас Тернер благодарил судьбу за то, что сюда доносится шум уличного движения, был рад любому шуму, который заполнил бы эту проклятую стальную коробку и заглушил бесцветный голос Медоуза, голос обвинителя. - И в четверг сумка исчезла? Медоуз пожал плечами. - Канцелярия посла вернула ее днем в четверг. Я сам принял ее, расписался и запер в бронированную комнату. В пятницу сумки не было. Вот и все. Он помолчал. - Я должен был сообщить об этом сразу. Я должен был побежать к Брэдфилду в пятницу днем, когда обнаружил, что сумки нет. Я этого не сделал. Это мучило меня ночью. Я думал об этом всю субботу, совсем загрыз Корка, привязывался к Джонни Слинго - словом, извел их обоих. Я просто сходил с ума. Я боялся поднимать шум. За время последних событий у нас пропало множество разных вещей. Словно все кругом заболели клептоманией. Кто-то стащил нашу тележку, не знаю кто, мне кажется - служащий из аппарата военного атташе. Кто-то еще унес у нас вращающийся табурет. Из машбюро исчезла машинка с большой кареткой, пропали различные книжки-календари, даже чашки с маркой фирмы "Наафи". Во всяком случае, я искал в этом объяснения. Может быть, думал я, она у кого-нибудь из тех, кто к ней допущен: у де Лилла или в канцелярии посла... - А у Лео вы спросили? - Ведь его уже не было. И снова Тернер перешел к обычному допросу: - У него был, я полагаю, портфель? - Да. - Он имел разрешение вносить его сюда? - Он приносил с собой сандвичи и термос. - Значит, он имел разрешение? - Да. - Был у него с собой портфель в четверг? - Кажется, был. Да, наверняка был. - Большой это портфель? Могла в нем поместиться сумка с папкой? - Могла. - Где он обедал в четверг? Здесь? - Он ушел отсюда около двенадцати. - И вернулся? - Я уже говорил вам: четверг у него - особый день, день совещаний. Это осталось от его прежней работы. По четвергам он уезжал в какое-то министерство в Бад- Годесберге. Какие-то дела по особо важным претензиям. В тот четверг он, по-моему, условился с кем-то обедать. А потом поехал на это совещание. - Он что, всегда ездил на совещания? Каждый четверг? - Всегда, с первого дня, как пришел в аппарат советников. - У него был свой ключ? - Какой ключ? От чего? Тернер стоял на зыбкой почве. - Для входа в архив. Или он знал шифр? Медоуз просто рассмеялся. Только я и старший советник Брэдфилд знаем, как войти сюда и как выйти, и больше никто. Тут три шифра, с полдюжины установок скрытой сигнализации на случай взлома и еще бронированная комната. Ни Слинго, ни де Лилл - словом, никто не знает. Только мы двое. Тернер быстро писал в книжечке. - Скажите мне, чего еще недостает,- сказал он на конец. Медоуз отпер ящик своего стола и достал список. Движения его стали быстрыми и неожиданно уверенными. - Брэдфилд не сказал вам? - Нет. Медоуз передал ему список. - Можете оставить его себе. Сорок три папки. Все они хранятся в спецсумках и все отсутствуют с марта. - С того времени, как он пошел по следу? - Секретность их различная, начиная с "конфиденциальных" и кончая "совершенно секретными". Но на большинстве стоит гриф "секретно". Это дела организаций, документы конференций, папки с биографическими сведениями о различных деятелях и два дела с договорами. Их материалы охватывают довольно широкий круг вопросов - от демонтажа химических предприятий в Руре в сорок седьмом году до протоколов неофициальных англоамериканских переговоров за последние три года. Кроме того, Зеленая, то есть "Беседы официальные и неофициальные"... - Брэдфилд говорил мне. - Все это вроде кубиков, поверьте, вроде кубиков, из которых складывают картинку... так я подумал сначала. Я часами переворачивал их так и эдак в голове. Я не мог спать. Иногда,- голос его прервался,- иногда мне казалось, у меня мелькает какая-то мысль, возникает кар тина, вернее, часть картины... И все же,- закончил он упрямо,- в том, что пропали именно эти папки, нет никакой системы, никакого внутреннего смысла. Некоторые рас писаны самим Лео разным людям, некоторые помечены: "утверждена для уничтожения", но большинство просто отсутствует. Сразу не скажешь, понимаете. Нельзя же ввести такой порядок, чтоб за них расписывались даже сотрудники архива, это просто немыслимо. Пока кто-нибудь не запросит дело, вы не знаете, что его у вас нет. - Дела в спецсумках? - Я же вам сказал. Все сорок три. Вместе они весят, верно, больше ста килограммов. - И еще письма? Письма ведь тоже пропали. - Да,- нехотя подтвердил Медоуз,- не хватает тридцати трех входящих. - Их никогда не регистрировали при выдаче, верно? Просто клали куда-то, и каждый мог их взять. О чем они? Вы тут не указали. - Мы не знаем. Вот вам вся правда. Это письма от немецких учреждений. Мы знаем, откуда они, потому что экспедиция зарегистрировала их у себя. Они так и не добрались до нашей канцелярии. - Но вы все же проверили, откуда они? Очень сухо Медоуз ответил: - Отсутствующие письма относятся к пропавшим делам. Получены из тех же ведомств. Вот все, что мы можем сказать. Поскольку это письма из немецких учреждений, Брэдфилд распорядился не запрашивать копий, пока все не будет решено в Брюсселе, чтобы наше любопытство не вызвало у немцев подозрений в отношении Гартинга. Тернер положил свою черную книжечку в карман и подошел к зарешеченному окну. Он попробовал запоры, проверил прочность проволочной сетки. - В нем что-то было. Какой-то он был особенный, что-то заставляло вас приглядываться к нему. С улицы до них донесся тревожный сигнал сирены -он приблизился, пролетел мимо и замер вдали. - Он был особенный,- повторил Тернер.- Все время, пока вы рассказывали, я только и слышал: Лео то, Лео другое. Вы следили за ним. Вы прощупывали его, я вижу. Почему? - Ничего подобного. - Что это были за слухи? Что о нем говорили? Что вас испугало? Может быть, он был чьим-то любимчиком, Артур? Утехой для Джонни Слинго в его преклонном возрасте? Или он держал в руках концы от веревочки, которой связана целая шайка таких типов? Может быть, это и вгоняет всех вас в краску? Медоуз покачал головой. - У вас нет больше жала. Вам теперь меня не запугать: я вас знаю. Я знаю о вас самое худшее. Все это не имеет ничего общего с Варшавой. Лео совсем другой. И я не ребенок, и Джонни - не гомосексуалист. Тернер продолжал смотреть на него в упор. - Что-то вы слышали, что-то вам было известно. Вы следили за ним, я это знаю. Вы следили за тем, как он идет по комнате, как стоит, как достает папку. Он занимался самой дурацкой работой в вашем архиве, а вы говорите о нем так, будто он по меньшей мере посол. Здесь у вас был хаос, вы это сами сказали. Все, кроме Лео, работали как бешеные, заполняли пробелы, регистрировали, составляли сводки, все лезли из кожи вон, чтобы машина не застопорилась в это трудное время. А что делал Лео? Лео занимался уничтожением старых дел! С такой же пользой он мог вышивать гладью. Это говорили вы сами, не я. Так в чем же дело? Почему вы следили за ним? - Вы бредите. У вас мозги набекрень, и вы не в состоянии смотреть на вещи прямо. Но если бы вы и были в чем-то правы, я ничего не сказал бы вам, даже на смертном одре. Записка на дверях шифровальной сообщала: "Буду в 2.15. В экстренных случаях звонить по 333". Он с силой постучал в дверь Брэдфилда и нажал ручку. Дверь оказалась запертой. Он подошел к перилам и сердито заглянул вниз, в холл. За столом дежурного молодой охранник аппарата советников читал какой-то учебник по технике. Тернеру видны были диаграммы на правой странице. В приемной с застекленной стеной поверенный в делах Ганы в пальто с бархатным воротником задумчиво разглядывал фотографию долины Клайда, снятую откуда-то с большой высоты. - Все обедают, старина,- прошептал голос за его спиной.- Ни один гунн не пошевелится до трех. Дневное перемирие. Представление продолжается. Человек с разболтанными движениями и хитроватым лицом стоял среди огнетушителей. - Краб,- пояснил он,- я - Микки Краб,- таким тоном, будто это имя могло служить оправданием его появлению.- Питер де Лилл, с вашего позволения, только что вернулся. Был в министерстве внутренних дел. Спасал женщин и детей. Роули послал его накормить вас. - Я хочу отправить телеграмму. Где комната триста тридцать три? - Это комната отдыха здешних работяг, старина. Они там немного приходят в себя после всего этого бедлама. Беспокойное время. Сделайте передышку,- посоветовал Краб.- Если дело неотложное, оно и останется неотложным даже после того, как вы его на время отложите. Если просто важное, все равно уже поздно им заниматься - вот мой принцип.- С этими словами Краб повел его по погруженному в молчание коридору, словно дряхлый придворный, со свечой в руках указывающий путь в спальню. Проходя мимо лифта, Тернер остановился и еще раз бросил на него взгляд. На лифте висел тяжелый замок. Надпись гласила: "Не работает". "У каждой работы свои особенности,- думал он.- Зачем, черт подери, волноваться? Бонн - это не Варшава. Варшава была сто лет назад. Бонн - сегодня. Мы делаем, что нам положено, и идем дальше". Перед его глазами снова возникла Варшава, комната в стиле рококо в посольстве, канделябры, черные от пыли, и Майра Медоуз - одна на этой дурацкой кушетке. "В следующий раз, когда вас пошлют за "железный занавес", черт вас возьми,- орал он,- выбирайте себе любовников поосторожнее!" "Скажи ей, что я уезжаю за границу,- думал он.- Уезжаю искать предателя - законченного, многоопытного, бесстыжего, хорошо оплаченного предателя. Я знаю, чего я ищу,- думал он.- Я вижу весь путь до конца". "Давай, давай, Лео, мы с тобой одной крови - мастера темных дел, вот кто мы. Я буду гнаться за тобой по канализационным трубам, Лео, вот почему от меня так славно пахнет. На нас вся грязь земли, Лео,- на мне и на тебе. Я буду охотиться за тобой, ты будешь охотиться за мной, и каждый из нас будет охотиться за самим собой". 7. ДЕ ЛИЛЛ П о н е д е л ь н и к . П о с л е п о л у д н я У Американского клуба не было такой сильной охраны, как у посольства. - Мечты гастрономов не нашли здесь своего воплощения,- заметил де Лилл, показывая документы американскому солдату у входа,- зато у них роскошный плавательный бассейн. Он заказал столик у окна, выходившего на Рейн... Поплавав и освежившись, де Лилл с Тернером сидели, пили мартини и наблюдали за тем, как гигантские бурые вертолеты проносились мимо и снижались где-то выше по течению реки. На иных были красные кресты, на других - ничего. Время от времени в тумане скользили белые пассажирские суда с туристами, направлявшимися в страну Нибелунгов,- радио на борту оглушило их раскатами грома. Мимо прошла стайка школьников - донеслись звуки "Лорелеи", лихо исполняемой на аккордеоне в сопровождении хора ангельских, хотя и не очень стройных голосов. Размытые туманом контуры семи зубцов Кёнигсвинтера, казалось, были совсем рядом. С подчеркнутой почтительностью де Лилл указал на Петерсберг - лесистый конус, увенчанный квадратным зданием отеля. - В тридцатые годы здесь останавливался Невилл Чемберлен,- пояснил он,- после того, конечно, как мы отдали Чехословакию... По окончании войны здесь помещалась Верховная союзническая комиссия, а позже это была резиденция королевы, когда она приезжала в Германию с официальным визитом. Правее - Драхенфельс, где, по преданию, Зигфрид убил дракона, а потом купался в его крови. - А где дом Гартинга? - Отсюда не видно,- спокойно сказал де Лилл, сразу оставив тон любезного гида.- Он у подножия Петерсберга. Гартинг поселился, образно говоря, под крылышком Чемберлена.- И он перевел разговор на более близкие им темы: - А плохо, наверно, быть таким вот пожарником: примчитесь на пожар, а огня уже и нет, правда? - А здесь он часто бывал? - Мелкие посольства устраивали тут приемы - те, что не располагают большими гостиными. Это было по его части. Де Лилл понизил голос, хотя в столовой никого не было. Только в углу у входа, возле бара, за стеклянной перегородкой сидели извечные иностранные корреспонденты, они жестикулировали, пили и жевали, точно моржи. - Неужели вся Америка такая? - заметил де Лилл.- Или, может быть, еще хуже? - Он медленно обвел взглядом комнату.- Впрочем, это, конечно, создает впечатление масштабности и рождает оптимизм. Но в этом, пожалуй, и главная беда американцев, не правда ли? Эта устремленность в будущее. Очень опасная штука. Они не замечают настоящего и уничтожают его. Я всегда считал, что куда добрее оглядываться назад. Я не питаю надежд на будущее и оттого чувствую себя намного свободнее. И заинтересованнее в сегодняшнем дне. Люди лучше друг к другу относятся, когда сидят в камере, из которой нет выхода, правда? Впрочем, не принимайте меня слишком уж всерьез, хорошо? - Если бы вам поздно ночью понадобились кое-какие папки с документами аппарата советников, что бы вы сделали? - Разыскал бы Медоуза. - Или Брэдфилда? - Ну, это уж слишком. Роули, конечно, знает комбинации бронированной комнаты, но пользуется этим лишь в крайнем случае. Скажем, если Медоуз попадет под автобус, Роули сумеет добраться до бумаг. А вы, я смотрю, хорошо поработали утром,- сочувственно заметил он.- И до сих пор еще не пришли в себя. - Так что же вы все-таки сделали бы? - О, я бы взял папки во второй половине дня. - Позвольте, а если вдруг понадобилось бы работать ночью? - Если архив работает сверхурочно, тогда все просто. А если он закрыт, ну что же, у нас почти у всех есть сейфы и металлические ящики для хранения секретных документов, и мы имеем право держать там бумаги до утра. - А у Гартинга ничего такого не было. - Может быть, мы отныне будем называть его про сто ом? - Хорошо, так куда же о н пошел бы работать? Если бы о н взял папки вечером - секретные папки - и решил работать допоздна, как бы он это проделал? - Наверно, отнес бы их к себе в комнату, а уходя, отдал бы охраннику, который дежурит в коридоре. Если бы, конечно, он не остался работать в архиве. У охранника есть сейф. - И охранник расписался бы в получении этих документов? - О господи, конечно. Не настолько уж мы безответственны. - Значит, я мог бы увидеть эту расписку в книге ночного дежурного? - Могли бы. - А он ушел, не попрощавшись с охранником. - О господи! - Де Лилл был явно озадачен этим сообщением.- Вы хотите сказать, что он отнес эти папки домой? - Какая у него была машина? - Небольшой пикап. С минуту оба молчали. - А он больше нигде не мог работать? На первом этаже нет никакой специальной комнаты для чтения документов, секретного помещения? - Нет,- коротко ответил де Лилл.- Послушайте, мне кажется, нам надо выпить еще чего-нибудь и немножко освежить мозги. Он подозвал официанта. - Знаете, я сегодня провел совершенно кошмарный час в министерстве внутренних дел с этими унылыми типами, что работают у Людвига Зибкрона. - Чем же вы там занимались? - О, оплакивал бедняжку мисс Эйк. Очень было мерзко. И весьма любопытно,- признался он.- Очень даже любопытно...- И тут же перескочил на другое: - Вы знаете, что кровяную плазму хранят в консервных банках? Так вот, министерство пожелало дать несколько таких банок посольству - на всякий случай. Прямо как в романах Оруэлла. Воображаю, то-то взбесится Роули. Он и так уже считает, что они слишком далеко зашли. Очевидно, там думают, что у нас у всех одна группа крови - единокровие какое-то. Так здесь, видимо, понимают равенство.- И добавил: - Зибкрон начинает изрядно злить Роули. - Почему? - Да все из-за этой его чрезмерной заботы о бедных англичанах. Допустим, Карфельд в самом деле настроен резко против англичан и против Общего рынка. И в Брюсселе решаются судьбы очень многого, а вступление англичан в Общий рынок затрагивает националистические чувства сторонников Карфельдовского движения и бесит их; к тому же в пятницу состоится весьма опасное сборище, и все чрезвычайно обеспокоены этим обстоятельством. Да еще пре неприятные события произошли в Ганновере. Все это, конечно, так. И тем не менее мы не заслуживаем такого внимания, никак не заслуживаем. Сначала - комендантский час, затем - охрана, а теперь еще и эти тени на мотоциклах. У нас такое впечатление, что Зибкрон с какой-то целью делает все это.- И протянув свою тонкую женственную руку за спину Тернера, де Лилл взял огромное меню.- Как насчет устриц? Гурманы, кажется, именно это едят? Здесь у них есть устрицы в любое время года. Они получают их, по-моему, из Португалии, а может быть, откуда-то еще. - Никогда не ел устриц,- несколько агрессивно заявил Тернер. - В таком случае вы должны взять дюжину, чтобы на верстать упущенное,- весело заметил де Лилл и отхлебнул немного мартини.- Так приятно встретить человека со стороны. Вам, наверно, этого не понять. Наступило молчание. Вверх по реке, преодолевая течение, ползли цепочкой баржи. - Больше всего раздражает нас, по-моему, отсутствие уверенности в том, что все эти охранительные меры принимаются действительно для нашего блага. Немцы внезапно спрятались, как улитка в раковину, точно мы их чем-то спровоцировали, точно это мы устраивали демонстрации. Они с нами почти не разговаривают. Полнейший лед. Да. Вот так-то.- И он добавил: - Они стали относиться к нам как к врагам. А это вдвойне неприятно, если учесть, что мы-то добиваемся как раз хороших отношений. - Он обедал с кем-то в пятницу вечером,- вне всякой связи с предыдущим произнес Тернер. - В самом деле? - Но в дневнике его никаких записей об этом нет. - Вот неразумный человек! - Де Лилл обернулся, но никого не обнаружил.- Куда запропастился этот чертов малый? - Послушайте, а где был Брэдфилд в пятницу вечером? - Перестаньте,- сухо оборвал его де Лилл.- Я не люблю такого рода расспросов.- И тут же продолжал как ни в чем не бывало: - Взять хотя бы самого Зибкрона... Да, все мы знаем, что он человек ненадежный, все мы знаем, что он заигрывает с коалицией, и все мы знаем, что он жаждет политической карьеры. Мы знаем также, что ему очень нелегко будет поддерживать порядок в будущую пятницу и что у него куча врагов, которые только и ждут возможности сказать, что он плохо справ