авка бензина представляет большую опасность при взлете и посадке... предпочтительно не столько в интересах экономии, сколько для поддержания бодрости духа, производить снабжение углем и зерном, нежели заранее выпеченным хлебом... переброска сухого картофеля вместо свежего даст экономию в семьсот двадцать тонн на каждые девятьсот тонн ежедневного рациона гражданского населения. Тернер как зачарованный перелистывал пожелтевшие страницы; на глаза то и дело попадались неожиданно знакомые фразы: "Первое заседание Союзной контрольной комиссии состоялось 21 сентября в отеле "Петерсберг" неподалеку от Бонна... В Нью-Йорке намечено открыть немецкое туристское агентство... В самое ближайшее время предполагается воскресить традиционные фестивали в Байрейте и Обераммер-гау..." Тернер пробежал глазами краткие протоколы совещаний Союзной контрольной комиссии: "Обсуждались возможности расширения прав и ответственности Федеративной Республики Германии в сфере международной и экономической деятельности... В рамках Оккупационного статута были определены более широкие права Федеративной Республики Германии в области международной торговли... Было санкционировано непосредственное участие Германии в двух международных организациях..." Следующая подшивка само собой открылась на материалах, относящихся к освобождению некоторой категории немецких военных преступников, посаженных в свое время под арест. И снова он невольно углубился в чтение: "В заключении пребывают в настоящий момент три миллиона немцев... Заключенные снабжаются продовольствием лучше, нежели оставшиеся на свободе... Союзники не всегда в состоянии отделить плевелы от злаков... По плану "Уголь" заключенных надлежит направить в шахты, по плану "Ячменное зерно" их следует послать на уборку урожая..." Один абзац был резко очерчен на полях синей шариковой ручкой: "31 мая 1938 года как акт милосердия была объявлена амнистия всем членам СС, против которых начато судебное преследование в соответствии с ордонансом 69, если они не относятся к категории лиц, активно проявивших себя на охранной службе в концентрационных лагерях". Слова "акт милосердия" были подчеркнуты, и чернила производили впечатление совсем свежих. Просмотрев все подшивки, Тернер начал хватать их одну за другой и одним яростным движением отрывать от бумаги обе крышки переплета вместе с корешком, словно ломая крылья птицы, после чего он выворачивал переплет наизнанку и тряс бумагу, проверяя, не спрятано ли что-нибудь между листками. Покончив с этим, он подошел к двери. Снова где-то начало погромыхивать и позвякивать - на этот раз громче, чем прежде. Тернер замер, склонив голову набок; его бесцветные глаза пытливо вглядывались в полумрак; он услышал гудок - протяжный, монотонный, вибрирующий и заунывный,- терпеливый призыв, таинственное стенание, робкую мольбу. Поднимался ветер - ну, разумеется, это был ветер. Тернер снова услышал стук ставни, ударяющейся о стену дома. Но ведь он же закрыл ставни! Безусловно, закрыл! Это ветер, предрассветный ветер с реки. Крепкий ветер, однако,- как отчетливо поскрипывают ступеньки лестницы, и скрип этот все набирает силу, словно скрип такелажа, когда ветер наполняет паруса. А стекло, стекло в столовой,- оно звенит как сумасшедшее, куда громче, чем прежде. - Поторопись! - прошептал Тернер, отдавая сам себе приказ. Он начал выдвигать ящики письменного стола. Ни один не заперт. Некоторые совсем пусты. Электрические лампочки, электрические пробки, иголки, нитки, носки, запонки, гравюра без рамки - галеон под всеми парусами. На обороте надпись: "Дорогому Лео от Маргарет с самыми нежными чувствами. Ганновер, 1949". Почерк был явно не английский. Небрежно сложив гравюру пополам, он сунул ее в карман. Под гравюрой обнаружилась небольшая коробка. Квадратная, твердая на ощупь, завернутая в черный шелковый носовой платок, заколотый булавками. Отколов булавки, Тернер осторожно развернул платок и увидел металлическую коробочку тускло-серебристого цвета; по-видимому, коробочка была когда-то покрашена или разрисована, а потом краску соскоблили каким-то острым инструментом, и поверхность стала шершавой. Приподняв крышку, Тернер заглянул внутрь, затем осторожно, почти благоговейно высыпал содержимое коробочки на платок. Перед ним лежали пять пуговиц. Круглые деревянные пуговицы, все на один образец, примерно дюйм в диаметре, вырезанные вручную, грубовато, но с большим старанием, словно у их создателя не хватало хороших инструментов, но отнюдь не рвения; в каждой пуговице были просверлены две просторные дырочки, как для толстой нитки или шнурка. Под коробочкой лежала брошюра на немецком языке, взятая из боннской публичной библиотеки, с библиотечным номером и печатью. Плохо зная язык, Тернер сумел разобраться только, что это какое-то руководство по употреблению отравляющих газов. Библиотечная дата указывала, что книга взята в феврале этого года. Кое-где на полях виднелись пометки, и некоторые абзацы были отчеркнуты. " М г н о в е н н о е т о к с и ч е с к о е д е й с т в и е . . . п р и х о л о д н о й п о г о д е с и м п т о м ы п о я в л я ю т с я н е с р а з у " . Направив свет лампы на книгу, Тернер уселся за стол и, подперев голову рукой, углубился в текст; он с таким напряжением старался вникнуть в него, что лишь инстинктивно повернулся на стуле, когда на пороге возникла чья-то высокая фигура. Это был совсем старый человек, в мундире и фуражке с высоким верхом вроде тех, что носили немецкие студенты или моряки торгового флота в период первой мировой войны. Черное от сажи лицо, в дряхлых руках кочерга - он держал ее перед собой, как трезубец, и она угрожающе покачивалась; тусклый взгляд красноватых глаз был устремлен на кипу изуродованных, оскверненных книг, и взгляд этот был гневен. Тернер начал медленно, очень медленно подниматься на ноги. Старик не шевельнулся, только кочерга затряслась еще неистовей и белые костяшки суставов проглянули сквозь въевшуюся в поры сажу. Тернер осторожно шагнул вперед. - Доброе утро,- сказал он. Одна черная рука, выпустив кочергу, по привычке потянулась к фуражке. Тернер прошел в угол, где стояли картонные коробки с виски. Он сорвал крышку с одной из коробок, достал бутылку, откупорил. Старик что-то бормотал, покачивая головой, и все не сводил глаз с разорванных книг, валявшихся на полу. - Ну-ка,- дружелюбно сказал Тернер,- глотните! - И протянул бутылку, стараясь, чтобы она попала в поле зрения старика. Старик апатично выронил кочергу, взял бутылку и поднес ее к губам; в ту же секунду Тернер стремительно проскочил мимо него и бросился в кухню. Открыв наружную дверь, он закричал что было сил: - Де Лилл! Его возглас гулким эхом прокатился по пустынной улице и замер где-то над рекой. - Де Лилл! Он еще не успел возвратиться в кабинет, как в окнах соседних домов начали вспыхивать огоньки. Тернер распахнул деревянные ставни, и в комнату проник свет зарождающегося дня. У всех троих был растерянный, недоумевающий вид; старик, сжимая бутылку виски в дрожащей руке, все смотрел на разодранные книги. - Кто этот человек? - Истопник. Мы все держим истопников. - Спросите его, когда он последний раз видел Гартинга. Старик ответил не сразу; снова выйдя из своего столбняка, чтобы хлебнуть виски, он протянул бутылку де Лиллу, по-видимому инстинктивно почувствовав к нему доверие. Де Лилл поставил бутылку на стол возле шелкового носового платка и спокойно повторил вопрос, но старик только молча поглядывал на них - то на одного, то на другого - и потом снова устремлял свой взгляд на книги. - Спросите его, когда он последний раз видел Гартинга. Наконец старик заговорил. Голос был безжизненный, неопределимый, как вечность; медлительный, тягучий крестьянский говор, невнятное бормотание, словно на исповеди, покорное и вместе с тем сварливое,- скулеж побитой собаки, безнадежно жаждущей сочувствия. Черные пальцы коснулись взломанной дверцы книжного шкафа; кивок в сторону реки - словно он хотел сказать, что там его дом; однако ни то, ни другое не нарушало монотонного бормотания, как будто все эти действия производились одним лицом, а бормотал кто-то другой. - Он продает билеты на увеселительные прогулки по реке,- шепотом сообщил де Лилл.- Он заходит сюда рано утром, по пути на работу, и в пять часов вечера - по дороге домой. Топит котлы, вывозит мусор и пустую тару. Летом присматривает за лодками, подготавливает их для экскурсий. - Спросите его снова. Когда в последний раз видел он Гартинга. Вот,- Тернер вынул из кармана бумажку в пятьдесят марок,- покажите ему, объясните, что он получит это, если расскажет то, что меня интересует. Увидев деньги, старик устремил на Тернера пристальный взгляд тусклых красноватых глаз. У него были впалые щеки, изборожденное глубокими складками лицо, давно высохшее от недоедания,- морщинистая кожа да кости; сажа въелась в него, как краска в холст. Осторожно сложив бумажку пополам, он прибавил ее к остальным, которые вытащил из заднего кармана брюк. - Когда? - резко спросил Тернер.- Wann? Старик заговорил, боязливо подыскивая слова, подбирая их одно к другому, словно купец, раскладывающий свой товар. Он снял шапку; коричневая кожа черепа проглядывала в проплешинах коротких, темных от сажи волос. - В пятницу,- спокойно перевел де Лилл. Он смотрел в окно; казалось, что-то отвлекало его внимание.- Лео расплатился с ним в пятницу после обеда. Зашел к нему домой и тут же расплатился, как только старик отворил ему дверь. Сказал, что уезжает, и надолго. - Куда? - Куда - не сказал. - А когда он вернется? Спросите его. Пока де Лилл переводил, ухо Тернера уловило отдельные знакомые слова: Kommen... zurьck... - Лео заплатил ему за два месяца. Он говорит, что может показать нам кое-что. Что-то такое, за что мы не по жалеем еще пятидесяти марок. Старик испуганно поглядывал то на одного, то на другого; глаза смотрели выжидательно и со страхом, а худые руки нервно шарили под курткой. Это была матросская куртка, выцветшая и бесформенная, на его скелетообразной фигуре она выглядела странно чужеродно. Нащупав наконец то, что он искал, старик приподнял полу куртки и, засунув под нее снизу руку, достал нечто, спрятанное где-то возле ворота. И снова что-то забормотал - теперь слова сыпались быстрей, обильней, беспокойней. - Он нашел это в субботу утром в мусорном ящике, Тернер увидел кабуру военного образца от пистолета 38-го калибра, сделанную из защитного цвета ткани. Пустая кобура, а на внутренней стороне надпись чернильным карандашом: Г а р т и н г , Л е о . Лежала в мусорном ящике прямо сверху: как поднял крышку - сразу увидел. Другим никому не показывал. Другие кричали на него, грозили превратить его физиономию в котлету. Другие все напоминали ему о том, что сделали с ним во время войны, и грозили, что так будет снова. - Что значит "другие"? Кто это? - Обождите. Де Лилл подошел к окну и осторожно выглянул наружу. Старик продолжал бормотать. - Он говорит, что распространял антифашистские листовки во время войны,- сказал де Лилл, все еще глядя в окно.- По неведению. Думал, что это обыкновенные газеты. А те, другие, поймали его и повесили вниз головой. Вот, по-видимому, кто они такие - эти другие. Он говорит, что англичане ему больше по душе. Гартинг, по его словам, был настоящий джентльмен. И еще он говорит, что хочет оставить себе эту бутылку виски. Лео всегда давал ему шотландское виски. И сигары. Тонкие голландские сигары, каких не достанешь в магазинах. Лео получал их по специальному заказу. А на рождество он подарил его жене фен для волос. И еще он хочет пятьдесят марок за кобуру,- добавил де Лилл, но в это время автомобили уже въезжали в ворота, и небольшую комнату сразу заполнил вой двух полицейских сирен и синий, слепящий, двойной свет фар. Послышались голоса, топот ног, и в комнату просунулись стволы автоматов, а за окном возникли одетые в зеленоватую форму фигуры. Дверь распахнулась, молодой человек в кожаном пальто держал в руке пистолет. Истопник плаксиво причитал; он съежился, ожидая удара; синий луч метался по комнате, как прожектор по танцплощадке. - Ничего не предпринимайте,- сказал де Лилл,- и не выполняйте никаких приказаний. Он обратился к мальчишке в кожаном пальто, предъявив ему свою красную дипломатическую карточку. Голос его звучал негромко, но твердо; он сдержанно, без излишней болтливости вел переговоры, уверенный в своем авторитете, намекая на недопустимое нарушение дипломатического суверенитета. Лицо молодого полицейского было бесстрастно, как маска Зибкрона. Однако становилось заметно, что де Лилл мало-помалу одерживает верх, В тоне его зазвучали негодующие нотки. Он начал задавать вопросы, а мальчишка уже заговорил примирительно, даже уклончиво. Тернер понемногу уразумел смысл излагаемых де Лиллом претензий. Де Лилл указал на записную книжку, которую Тернер держал в руке, потом на старого истопника. Опись, сказал он. Они составляют опись. Разве дипломатам запрещено составлять опись? Производить инвентаризацию посольского имущества, устанавливать степень его амортизации? Казалось бы, это вполне естественное дело, особенно в такое время, когда собственности британских подданных грозит опасность разрушения. Мистер Гартинг находится в продолжительном отпуске; в связи с этим возникла необходимость сделать кое-какие распоряжения в отношении имущества, уплатить истопнику его пятьдесят марок... И с каких это пор, хотелось бы ему знать, спросил де Лилл, английским дипломатам запрещен вход в жилища сотрудников английского посольства? По какому праву, хотелось бы ему знать, отряд полицейских врывается в дом, нарушая покой лиц, пользующихся правом экстерриториальности? Снова взаимно предъявляются и внимательно проверяются документы; обе стороны записывают фамилии, номера. Полицейский приносит извинения. Тревожные времена, говорит он и долго, пристально смотрит на Тернера, словно распознав в нем коллегу. В любые, даже самые тревожные времена, отвечает де Лилл, следует уважать права дипломатов. Чем больше опасность, тем более необходимо соблюдать неприкосновенность личности. Обмен рукопожатиями. Кто-то из полицейских отдает честь. Один за другим они удаляются. Зеленые мундиры перестают маячить перед глазами, синие огни перестают слепить, машины отъезжают. Де Лилл раздобыл где-то три стакана и разливает виски. Старик продолжает хныкать. Тернер укладывает пуговицы обратно в металлическую коробочку и сует коробочку в карман вместе с небольшой брошюрой об отравляющих газах. - Это и есть "другие?" - спрашивает он.- Этот его и допрашивал? - Он говорит: да, вроде этого шпика, но чуть постарше. И более солидный. И волосы светлее. Мне кажется, мы оба знаем, кого он имеет в виду. А это возьмите - это больше по вашей части. Де Лилл вынул из кармана своего коричневого пальто кобуру и без церемоний перебросил Тернеру; тот подхватил ее на лету... Паром был разукрашен флагами Федеративной Республики Германии. К капитанскому мостику был прибит герб Кенигсвинтера. Весь нос парома заполняли полицейские. Стальные квадратные каски, бледные угрюмые лица. Очень молодые, они были непривычно тихими и молчаливыми для своего возраста; резиновые подошвы их сапог бесшумно ступали по металлической палубе; они глядели на реку так, словно получили приказ хорошенько ее запомнить. Тернер стоял в стороне и смотрел, как команда отдает швартовы; час был еще очень ранний; от усталости и напряжения мозг Тернера с необычной резкостью запечатлевал все окружающее: глухую дрожь металлической палубы под колесами автомобилей, вползавших вверх по сходням и стремившихся занять место поудобнее; тарахтение машины, звон якорной цепи и крики команды, отдающей швартовы; резкий звон колокола, заглушивший отдаленный перезвон церковных колоколов, долетавший из города; враждебную отчужденность одетых в форму шоферов, когда они, выйдя из машин и порывшись в своих кожаных кошельках, доставали мелочь с таким видом, словно, принадлежа к какой-то тайной секте, не хотели узнавать друг друга в общественном месте; толпу скромно одетых людей с обожженными солнцем лицами, заполнивших паром и глазевших на машины, от которых их отделял барьер. Берег отступал; городок прятал свои кровли и шпили в зелени холмов, становясь похожим на оперную декорацию. Но вот паром лег на курс, описав длинную дугу вниз по течению, чтобы пропустить своего двойника, отчалившего от противоположного берега. Какое-то время казалось, что они вовсе не движутся - паром тихонько относило течением вниз по реке, в то время как "Джон Ф. Кеннеди", нагруженный черными, аккуратными пирамидами добротного угля, быстро двигался ему навстречу; свежий ветерок развевал над его палубой простиранное и развешанное для просушки детское белье. Вскоре паром закачался на кильватерной волне, и женщины стали громко перекликаться, радуясь неожиданному развлечению. - Он сказал вам еще что-то. Насчет какой-то женщины. Я слышал, как он сказал: "фрау" и "ауто". Он сообщил вам что-то о какой-то женщине в автомобиле. - Ошибаетесь, старина,- холодно сказал де Лилл.- Вас обмануло его своеобразное местное произношение. Порой оно и меня ставит в тупик. Тернер, защитив рукой в перчатке глаза - ибо даже в это неяркое весеннее утро отраженный от воды свет был слишком резок - смотрел на удаляющийся берег Кенигсвинтера. Наконец он увидел то, что искал: коричневые зубчатые башни вилл, построенных на деньги Рура, вздымались ввысь, словно закованные в латы руки, простертые к Семи Холмам Зигфрида, а между ними белело что-то, проглядывая сквозь листву деревьев, окаймлявших набережную,- дом Гартинга, уплывавший в туман. - Я охочусь за призраком,- пробормотал Тернер.- За тенью, будь она проклята! - За вашей собственной тенью,- с нескрываемой не приязнью возразил де Лилл. - О да, разумеется. - Я доставлю вас в посольство,- сказал де Лилл.- А оттуда вы уж сами как-нибудь доберетесь. - Почему, черт подери, понадобилось вам вообще везти меня сюда, если вы так щепетильны? - Внезапно Тернер рассмеялся.- Понятно! - сказал он.- Какой же я идиот! Мне надо бы выспаться! Вы испугались, что я могу найти Зеленую папку, и решили покараулить за кулисами. Слишком большая честь для временного сотрудника. О господи!.. Корк только что прослушал восьмичасовую передачу последних известий. Немецкая делегация покинула вечером Брюссель. По официальной версии, правительство Федеративной Республики Германии пожелало "обсудить некоторые чисто технические проблемы, возникшие в ходе дискуссии". На самом же деле они, по выражению Корка, решили сбежать с уроков. Тернер безучастно смотрел, как цветная бумажная лента, содрогаясь, сползает с роликов и падает в железную корзину. В этом состоянии он пребывал уже минут десять, и тут его потревожили. Раздался стук в дверь, и в узкой щели появилась физиономия этой дурищи, мисс Пит. Мистер Брэдфилд требует его к себе немедленно. Ее паскудные глазки сверкали от удовольствия. Теперь тебе крышка, говорил ее взгляд. Выходя следом за ней в коридор, Тернер случайно взглянул на купленную Корком брошюру с описанием земельных участков, которые можно приобрести на Багамских островах, и подумал: "Это может пригодиться, когда он разделается со мной". 12. "И ТАМ БЫЛ ЛЕО. В БУФЕТЕ ДЛЯ ПАССАЖИРОВ ВТОРОГО КЛАССА" С р е д а - Я уже переговорил с Ламли. Сегодня вечером вы возвращаетесь в Лондон. Транспортный отдел позаботится о вашем билете.- Письменный стол Брэдфилда был завален телеграммами.- Я от вашего имени принес извинения Зибкрону. - Извинения? Брэдфилд запер дверь, щелкнув английским замком. - Вы хотите, чтобы я повторил вам все по слогам? По-видимому, вы такой же невежда в вопросах политики, как Гартинг. Вы находитесь здесь на правах временного дипломатического сотрудника; не будь этого, вы бы уже давно сидели за решеткой.- Брэдфилд был бледен от ярости.- Одному богу известно, о чем думал де Лилл. С ним у меня будет отдельный разговор. Вы сознательно не выполнили моих указаний. Ну что ж, у людей вашего сорта, по-видимому, свой особый моральный кодекс, я в ваших глазах личность подозрительная, и вы оказываете мне не больше доверия, чем любому встречному. - Вы льстите себе. - Тем не менее вы были присланы сюда с тем, чтобы действовать под моим руководством - этого требовал Ламли, этого требовал посол и сама сложившаяся здесь ситуация, и вы были особо предупреждены о том, что ваша деятельность никоим образом не должна быть замечена вне стен посольства. Молчите и слушайте, что я говорю! Однако, ни в малейшей степени не считаясь ни с полученными вами указаниями, ни с обстоятельствами и не давая себе труда проявить хотя бы минимум сообразительности, вы в пять часов утра отправились в дом Гартинга, напугали до полусмерти одного из его служащих, пере будили соседей, орали во все горло, призывая де Лилла, и в результате привлекли к дому целый наряд полиции, что через несколько часов станет предметом обсуждения всего города. Не удовольствовавшись этим, вы вместе с де Лиллом разыграли перед полицией глупейший спектакль, инсценировав какую-то дурацкую инвентаризацию. Думаю, что это заставит улыбнуться даже Зибкрона, особенно после того объяснения вашей роли здесь, которое вы преподнесли ему вчера вечером. - Это все? - Прошу прощения, далеко не все. Если у Зибкрона были подозрения по поводу Гартинга, теперь вы дали ему в руки доказательства. Вы ведь сами видели, какую он занимает позицию. Одному богу известно, в каких только преступных замыслах не будет он нас теперь подозревать. - Так расскажите ему,- предложил Тернер.- А по чему бы и нет? Облегчите его душу, черт подери, ему и так известно больше, чем нам. Почему мы делаем секрет из того, что знают уже все? Они сами рыщут по следу. Худшее, что мы можем сделать,- это испортить им охоту, спугнуть их дичь. - Я не могу допустить подобного признания. Все что угодно - любые подозрения, любое недоверие с их стороны, только не наше признание в такой момент, как сейчас! Только не признание в том, что один из членов нашего дипломатического аппарата в течение двадцати лет работал на советскую разведку. Вы что, ничего не в состоянии понять? Я не могу допустить подобного признания! Пусть думают, что хотят: пока мы не пойдем им навстречу, они могут только строить догадки. Он произнес это как присягу, как символ своей веры. И замолчал, выпрямившись на стуле, словно страж, оберегающий национальную святыню. - Ну, теперь уже все? - Предполагается, что такого сорта деятельность, как ваша, должна протекать втайне. Вас призывают на помощь, рассчитывая на соблюдение обычных норм осторожности и благоразумия. Я мог бы кое-что рассказать вам о том, как вы должны вести себя здесь, если бы вы не дали мне ясно понять, что плевать вы хотели на всякие приличия. Мне потребуется немало времени, чтобы расхлебать кашу, которую вы тут заварили. Вы, по-видимому, полагаете, что я нахожусь в полном неведении относительно того, что происходит кругом. Я уже вынужден был сделать внушение Гонту и Медоузу. Не сомневаюсь, что найдутся еще и другие, которых мне придется призвать к порядку. - Что ж, пожалуй, я отбуду сегодня после полудня,- сказал Тернер, глядя на Брэдсрилда в упор.- Я вам тут все изгадил, так, что ли? Весьма сожалею. Сожалею, что не сумел вам угодить. Я пришлю вам извинение в письменной форме. Ламли это понравится. И поблагодарю вас за гостеприимство. Да, да, я это сделаю непременно. Я напишу.- Он вздохнул.- Я здесь у вас вроде как Иона в чреве китовом. Самое лучшее, конечно, изрыгнуть меня. Это потребует от вас только некоторых неприятных усилий. Вы ведь не любите отделываться от людей, не правда ли? Предпочитаете подписывать с ними договора на вре менную работу. - Что вы хотите этим сказать? - А то, что у вас, черт подери, есть немало оснований настаивать на соблюдении тайны! Я сказал Ламли - просто в шутку, черт подери,- я спросил его, слышите, спросил его, что для вас главное - документы или человек? Что, черт подери, вам на самом-то деле нужно? Обождите! Сегодня вы даете ему работу, завтра вы не желаете его знать. Если сейчас сюда доставят его труп. вам же будет тысячу раз наплевать на то, что он мертв. Вы обыщете его карманы - нет ли там каких бумаг,- и мир праху его! Он сам не знал, почему его взгляд все время притягивали к себе туфли Брэдфилда. Туфли были сшиты на заказ и начищены до того благородного блеска, который напоминает полированную мебель красного дерева и может быть достигнут лишь усилиями камердинера или многочисленной челяди. - Что за чертовщину вы несете? - Я не знаю, чьих разоблачений вы боитесь, мне все равно. Думаю, Зибкрона - больно уж вы лебезите перед ним. Зачем, черт подери, понадобилось вам сводить нас вместе вчера вечером, если вы умирали от страха, как бы я его не задел? Какой был в этом смысл? И л и о н п о т р е б о в а л э т о г о ? Подождите, не отвечайте... пока еще говорю я, моя очередь. Вы же ангел-хранитель Гартинга - вы от даете себе в этом отчет? Это ведь бросается в глаза за тысячу километров, и первое, что я сделаю, возвратясь в Лондон,- напишу это где только можно метровыми буквами. Вы возобновили его договор, так или нет? Всего- навсего для начала. А ведь вы его презирали. И несмотря на это вы не просто дали ему работу, вы изобрели для него работу. Вы прекрасно знали, черт подери, что министерству иностранных дел это уничтожение устаревших дел ни на что не нужно. Так же, как и картотека политических деятелей, что меня нисколько не удивляет. Но вы делали вид, что это важно, вы придумали это специально для него. Только не говорите мне, что вами руководило сочувствие, не поверю - не вашего он круга человек. - Как бы там ни было, все это отошло в область пре дания,- сказал Брэдфилд, и снова Тернер - уже в который раз - уловил в его голосе нотку не то растерянности, не то презрения к себе. - В таком случае, что вы скажете насчет совещаний по четвергам? - По лицу Брэдфилда пробежала судорога, словно от острой боли. - О господи, с вами невозможно иметь дело,- пробормотал он, и это даже не прозвучало оскорблением в адрес Тернера, а скорее выводом, сделанным для себя. - Эти вымышленные совещания по четвергам! Вы же сами освободили Гартинга от посещения совещаний, сами препоручили эту работу де Лиллу. Тем не менее отлучки Гартинга каждый четверг после полудня продолжались. Положили вы им конец? Черта с два! Сдается мне, вы даже знали, куда он бегает, верно? - Тернер вынул из кармана ключ, который нашел в одном из костюмов Гартинга.- А у него имелось специальное местечко; вот видите - тайник. Но, может, я и это вам зря говорю, может, вы и об этом осведомлены? С кем он там встречался? Это вам тоже известно? Я было подумал, с Прашко, но потом вспомнил, что вы сами подсунули мне эту идейку. Так что я теперь буду поосторожнее насчет этого Прашко, черт подери! Брэдфилд сидел, опустив голову, а Тернер уже кричал, наклонившись над столом. - Что же касается Зибкрона - так у него, как мы знаем, чертова уйма агентов, у него в руках целая сеть, уж будьте покойны. Гартинг был всего лишь одним звеном цепи. Вы не в состоянии проконтролировать, что известно Зибкрону и что не известно. Здесь мы имеем дело с реальными фактами, а не с дипломатией.- Тернер ткнул пальцем в окно - туда, где смутно темнели очертания холмов за рекой.-- Они там времени даром не теряют. Пьют с друзьями, развратничают, разъезжают! Они не замурованы в четырех стенах - они знают, что такое жизнь! - Для интеллигентного человека не требуется особых усилий, чтобы это понимать,- сказал Брэдфилд. - Так вот, это будет первое, что я скажу Ламли, как только возвращусь к родному очагу. Гартинг работал не один! У него был покровитель и был тайный шеф, и, насколько я понимаю, это одно и то же лицо! И будь я проклят, если Лео Гартинг не был мальчиком-фаворитом Роули Брэдфилда! И они втихомолку немножко грешили, как мальчишки в интернате. Брэдфилд встал с перекошенным от гнева лицом. - Можете говорить Ламли все, что вам заблагорассудится,- прошипел он,- но сейчас же убирайтесь вон и чтоб духу вашего здесь не было! - Ив этот момент дверь из приемной мисс Пит приотворилась, и они увидели воспаленное лицо Микки Краба. Вид у него был озадаченный и несколько растерянный; с нелепым усердием он жевал кончик своих рыжеватых усов. - Послушайте, Роули,- сказал он, осекся и начал сно ва, словно ему показалось, что он заговорил не в том клю че.- Извините, что я так ворвался, Роули. Я попробовал дверь из коридора, но она заперта. Извините, Роули, я на счет Лео.- Остальное внезапно хлынуло из него уже скороговоркой: - Я только что видел его на вокзале. Видел своими глазами, черт побери! Он пил пиво. - Быстро и по порядку,- сказал Брэдфилд. - Я оказывал услугу Питеру де Лиллу. Вот и все,- сказал Краб, сразу занимая оборонительную позицию. Тернер уловил, что от него попахивает алкоголем и мятными лепешками.- Питер должен был поехать в бундестаг. Там важное дело, как я понимаю, дебаты по поводу чрезвычайных законов идут уже второй день, ну, он и попросил меня заняться этой самой встречей на вокзале. Главари движения прибыли сегодня из Ганновера. Надо было поглядеть - кто именно будет их приветствовать... Я частенько выполняю разные мелкие поручения для Пи тера,- виноватым тоном присовокупил он.- Ну, встреча ли их, прямо сказать, что твоего лорда-мэра. Пресса, телевидение, полным-полно машин,- он нервно покосился на Ьрэдфилда.- Вся стоянка такси забита, представляете себе, Роули? И толпа народу. Скандируют во все горло приветствия и размахивают старыми черными флагами. И музыка.- Он покачал головой, выражая свое безмолвное удивление.- Буквально все дома на площади обклеены лозунгами. - И вы увидели Лео? - в нетерпении перешел к делу Тернер.- В толпе? - Да, вроде так. - Не понимаю. - Да один затылок только. Затылок и плечи. Промелькнул - и все. Исчез. У меня не было' возможности задержать его. Тернер схватил Краба за плечо своей каменной лапищей. - Вы же сказали, что видели, как он пил пиво! - Отпустите его,- сказал Брэдфилд. - Эй вы, потише! - На секунду Краб, казалось, рассвирепел.- Ну и что? Я увидел его еще раз потом, понимаете. Когда все это представление закончилось. Почти что, можно сказать, столкнулся лицом к лицу. Тернер отпустил его. - Подошел поезд, и все начали орать что было мочи и протискиваться вперед, чтоб поглядеть хоть краем глаза на Карфельда. Кое-где началась даже потасовка, но, по-моему, это были главным образом журналисты. Паразиты! - добавил он с оттенком подлинной ненависти.- И этот поганец Сэм Аллертон тоже, между прочим, был там. Не удивлюсь, если это он затеял драку... - О боже милостивый! - в отчаянии возопил Тернер, и Краб осуждающе уставился на невежу. - Первым появился Мейер-Лотринген - полиция устроила для него такой проход, вроде как для прогона скота, затем Тильзит, за ним Гальбах, и толпа заревела, словно стадо гиппопотамов. Битлзы,- несколько неожиданно добавил он.- Там преимущественно были длинноволосые мальчишки, студенты; они лезли на загородки, старались хоть дотронуться до этих господ. А Кзрфельда не было. Я слышал, как кто-то сказал, что он вышел из вагона на противоположную платформу, чтобы избежать толпы. Говорят, он не любит, когда к нему подходят слишком близко; вот почему повсюду строят для него эти чертовы помосты, страшенной высоты. В общем, тогда часть толпы отхлынула - побежали его искать. Остальные топтались на месте, и тут заорали громкоговорители: все мы, дескать, можем отправляться домой, потому что Карфельд еще не прибыл из Ганновера. "Тем лучше для Бонна",- подумал я.- Он ухмыльнулся.- Разве не так? Никто ему не ответил. - Журналисты были просто в бешенстве, а я решил: надо позвонить Роули, сказать, что Карфельд не явился. Лондон ведь не любит, когда теряется след... След Кар фельда,- пояснил он Тернеру.- А здесь с него тоже не спускают глаз, не дают ему общаться с неизвестными людьми.- Он, кажется, приближался к концу своего рас сказа: - Там, в вестибюле, есть круглосуточное почтовое отделение, я направился туда, и тут,- он поглядел на обоих слушателей и сделал робкую попытку заговорить с ними доверительным тоном,- тут мне подумалось, что не мешало бы выпить чашечку кофе, чтобы немножко собраться с мыслями, и, проходя по залу ожидания, я случайно поглядел в стеклянную дверь. Там двери друг против друга, понимаете. С одной стороны - ресторан, с другой - зал ожидания, а в нем - буфетная стойка и около нее два-три столика, чтобы можно было поесть сидя. Или хоть просто посидеть,- пояснил он с таким видом, словно впервые столкнулся с таким необыкновенным явлением.- Слева по коридору там первый класс, справа - второй, и обе двери стеклянные. - Послушайте, я вас умоляю! - не выдержал Тернер. - И там был Лео. Во втором классе. За столом. Одет в какой-то плащ, вроде военного, И мне показалось, что он немного не в себе. - Пьян, что ли? - Не знаю. Это было бы уж чересчур, черт побери,- в восемь-то часов утра? - Он с наивным видом поглядел на них.- Скорей он казался жутко усталым и, как бы это сказать, неподтянутым, не таким, как всегда. Без этого его щегольства, без лоска. Впрочем,- добавил он растерянно,- с каждым из нас такое бывает, мне кажется. - Вы не разговаривали с ним? - Нет уж, увольте. Я поскорее смылся оттуда и бегом сюда, чтобы доложить Роули. - Было у него что-нибудь в руках? - быстро спросил Брэдфилд.- Был у него при себе портфель? Что-нибудь, в чем он мог бы держать бумаги? - Ничего при нем не было, Роули, старина,- пробормотал Краб.- Извините. Все трое молчали; Краб, часто моргая, поглядывал то на одного, то на другого. - Вы поступили правильно,- негромко проговорил наконец Брэдфилд.- Все в порядке, Краб. - Правильно? - закричал Тернер.- Он поступил плохо, черт бы его побрал! Лео же не зачумленный! По чему он не мог поговорить с ним, усовестить его, притащить его, наконец, за шиворот? Господи Иисусе, да вы просто какие-то полутрупы оба, и тот и другой! Правильно поступил? Его теперь, конечно, и след простыл. Мы упусти ли наш единственный шанс! Возможно, он ожидал там последнего связного. Наверное, они устроили ему фальшивый заграничный паспорт. С ним был кто-нибудь еще? - Он уже отворил дверь.- Я вас спрашиваю, был с ним кто-нибудь еще? Ну, что вы молчите? - Ребенок,- сказал Краб.- Маленькая девочка. - Кто? - Чья-то девочка. Лет шести-семи. Он разговаривал с ней. - Он заметил вас? - Сомневаюсь. Он раз глянул в мою сторону, но как бы сквозь меня. Тернер сорвал свой плащ с вешалки. - Мне бы не хотелось,- сказал Краб, отзываясь скорее на этот жест, чем на слова.- Извините. - А вы? Почему вы стоите? Поехали! Брэдфилд не шевельнулся. - Бога ради! - Я остаюсь здесь. У Краба есть машина. Пусть он отвезет вас. Прошло уже около часа с тех пор, как он видел Гартинга или ему показалось, что видел. Так или иначе, пока он сюда добрался, того уже и след простыл. Я не намерен тратить время попусту.- Делая вид, что он не замечает изумленного взгляда Тернера, Брэдфилд продол жал: - Посол только что просил меня не покидать здания посольства. С минуты на минуту мы ждем сообщений из Брюсселя, и весьма вероятно, что ему понадобится старший советник. - Боже милостивый, что здесь происходит? Трехстороннее совещание? А он сейчас, быть может, сидит там с целым ворохом секретных государственных бумаг! Неудивительно, что у него такой мрачный вид! Что с вами здесь творится? Или вы хотите, чтобы Зибкрон опередил вас? Хотите, чтоб он поймал его с поличным? - Я уже объяснял вам: секретные бумаги - это еще не святыня. Мы предпочитаем, чтоб секреты не разглашались. Но по сравнению с моими обязанностями здесь... - Это не секреты?! А ваша проклятая Зеленая папка?.. Брэдфилд, казалось, был в нерешительности. - Я не имею права приказывать ему! - воскликнул Тернер.- Я даже не знаю его в лицо! Что я должен делать, что я должен, по-вашему, делать, если увижу его? Сказать ему, что вам желательно перемолвиться с ним словечком? Вы же его начальник, так или нет? Или вы хотите дать Людвигу Зибкрону возможность зацапать его раньше вас? - Неожиданно для него самого слезы вдруг прихлынули к его глазам. В голосе его прозвучала отчаянная моль ба: - Брэдфилд! - Он был совсем один, старина,- пробормотал Краб, не глядя на Брэдфилда.- Сидел один-одинешенек. И только эта девчушка. Я хорошо видел. Брэдфилд поглядел на Краба, потом на Тернера, и снова по его лицу прошла судорога боли, которую он напрасно силился скрыть. - Это верно,- проговорил он наконец через силу.- Я его начальник. Ответственность лежит на мне. Пожалуй, мне придется поехать туда.- Тщательно заперев дверь на два оборота ключа, он предупредил мисс Пит, что оставляет вместо себя Гевистона, и первым начал спускаться с лестницы. Новые красные огнетушители, только что прибывшие из Лондона, выстроились, словно часовые, вдоль коридора. На площадке части металлических кроватей ждали, когда их соединят друг с другом. На тележке для бумаг лежала кипа серых одеял. В вестибюле двое мужчин, стоя на стремянках, подвешивали металлический экран. Когда они втроем - Краб впереди - вышли из стеклянных дверей подъезда и направились к стоянке для машин, Гонт с удивлением поглядел им вслед. Брэдфилд на такой скорости вел автомобиль, нагло срезая углы, что Тернер был озадачен. Они промчались на желтый свет и выскочили на левую сторону проезжей части, чтобы свернуть к вокзалу. Оба - и Брэдфилд и Краб - держали свои красные удостоверения наготове и при проверке просунули их в окна, причем Брэдфилд не остановил, а лишь притормозил машину. Они вылетели на мокрую булыжную мостовую, и на трамвайных рельсах их занесло, но Брэдфилд вывернул баранку, сбросил газ и спокойно выждал, пока машина сама образумится. Они пересекли магистраль со знаком "стоп" и помчались дальше, едва успев проскочить под носом шедшего наперерез автобуса. Теперь машин попадалось меньше, но улицы были запружены народом. Некоторые несли плакаты; кое-кто был одет в серые габардиновые плащи и черные фетровые шляпы с узкими полями - традиционную форму сторонников Карфель-довского движения. Толпа неохотно расступалась, все хмуро поглядывали на дипломатический номер и ослепительно отполированный кузов. Брэдфилд не сбавлял скорости и не сигналил - он вел машину, предоставляя пешеходам спасаться, кто как может. Только раз он затормозил перед каким-то стариком, который был либо глух, либо пьян, да какой-то мальчишка так шлепнул ладонью по крылу машины, что Брэдфилд на мгновение окаменел и лицо его побелело. Лестница вокзала была усыпана конфетти, колонны обклеены плакатами. Какой-то шофер такси кричал так, словно его избивали. Они оставили машину на стоянке. - Налево! - крикнул Краб, когда Тернер ринулся вперед. Через высокие двери вокзала они сбежали в главный вестибюль. - Держитесь левее! - снова крикнул Краб за спиной Тернера. Три перегороженных барьерами выхода вели на платформу; три контролера сидели в своих стеклянных кабинах. Таблички на трех языках предупреждали, что контролеры будут к вам безжалостны, если у вас нет билета. Священники, стоявшие кучкой и перешептывавшиеся, неодобрительно покосились на Тернера. Благочестивый христианин не должен спешить, говорили их взгляды. Высокая, очень загорелая блондинка проскользну