р лежал с закрытыми глазами, погруженный в раздумье. - Я полагаю, что он мертв. И это было бы печально и жутко. - Сегодня утром он ведь еще не был мертв! - сказал Тернер. - А вам не нравится, что он в безопасности. Это раздражает вас. Вы хотите, чтобы он либо материализовался, либо перестал существовать. Вы не хотите иметь дело с призраками. Вероятно, именно это и есть самое увлекательное в охоте за экстремистами: вы охотитесь за их убеждениями, не так ли? - Он продолжает скрываться,- сказал Тернер.- От кого он прячется? От нас или от них? - Быть может, он просто действует сам за себя. - С пятьюдесятью секретными папками? О да, конечно, конечно! Де Лилл, облокотившись о клавикорды, внимательно наблюдал за Тернером. - Вы дополняете друг друга. Я смотрю на вас и думаю о Лео. Вы - типичный сакс. Большие ручищи, большие ножищи, большое сердце и этот прославленный здравый смысл, который пытается разобраться в идеалах. У Лео все наоборот. И он актерствует. Он одевается, как мы, говорит на нашем языке, но он приручен лишь наполовину. Я скорее на вашей стороне: ведь мы с вами оба, в сущности, зрители, а не лицедеи.- Он опустил крышку клавикордов.- Мы из тех, кто что-то прозревает впереди, тянется и отступает. В каждом из нас в юности сидит Лео, но к двадцати годам он обычно уже мертв. - Кто же в таком случае вы? - Я? О, к сожалению, я дирижер.- Он встал, не спеша запер клавикорды маленьким бронзовым ключиком на цепочке.- Я даже не умею играть на этой штуке,- сказал он и побарабанил по выгоревшей крышке тонкими изнеженными пальцами.- Я говорю себе, что еще научусь когда-нибудь. Начну брать уроки или куплю самоучитель. Но, по правде говоря, меня это мало волнует: я научился жить с сознанием своей неполноценности. Как большинство из нас. - Завтра четверг,- сказал Тернер.- Если им не известно, что он сбежал, они будут его ждать, верно? - Да, возможно.- Де Лилл зевнул.- Только они, кто бы они ни были, знают, где им искать, верно? А вы не знаете. Это несколько затрудняет ваше положение. - А может быть, и нет. - Вот как? - Нам известно по крайней мере, где видели его вы в тот самый четверг днем, когда предполагалось, что он находится в министерстве. Туда же он возил и Парджитер. Похоже, он облюбовал себе это местечко. Де Лилл с минуту стоял неподвижно, все еще держа в руке ключик на цепочке. - Я думаю, бесполезно отговаривать вас ехать туда? - Конечно. - И просить вас тоже? Ведь вы действуете вопреки инструкциям Брэдфилда. - Пусть так. - К тому же вы не вполне здоровы. Ну хорошо. Ступайте и ищите свою неприрученную половину. Но если вам действительно удастся найти эту Зеленую папку, мы надеемся, что вы возвратите ее нам, не вскрывая. И это неожиданно прозвучало приказом. 14. ЧЕТВЕРГОМ РОЖДЕННОЕ Ч е т в е р г Погода на плато, казалось, была заимствована из разных времен года, из разных географических мест. Откуда-то с северного побережья Англии налетел морской ветер, он гудел в проводах, пригибал к земле колючую сухую траву и с шумом врывался в лесную чашу за футбольным полем, и если какая-то полоумная старушка могла посадить здесь в песчаный грунт чилийскую араукарию, то, казалось, стоило Тернеру пробежать по дороге, и он мог бы прыгнуть в троллейбус и очутиться на Борнмут-сквере. Ноябрьский мороз одел стебли папоротника пушистой белой корой инея; холод прятался здесь от ветра и кусал за щиколотки, словно арктическая вода; мороз засел в расщелинах камней на северной стороне холма, и казалось, здесь только страх может заставить пошевелить скованной от холода рукой, а жизнь бесценна уже тем, что завоевана. На пустом футбольном поле отважно умирали последние лучи оксфордского солнца, а небо было цвета осенних йоркширских сумерек - темное, неспокойное, с тяжелой бахромой туч на горизонте. Согнутые ветром стволы деревьев были из далекого детства, как отроческая спина Микки Краба, сгибавшаяся в школе над умывальной раковиной, но когда порыв ветра унесся вдаль, деревья не распрямили спин, замерев в ожидании новой атаки. Свежие еще ссадины на его лице жгло, как огнем; в светлых глазах от бессонницы и боли появился стеклянный блеск. Он ждал, не сводя глаз с дороги, сбегавшей вниз с холма. Далеко внизу справа текла река; порывы ветра временами заглушали все звуки, и гудки барж замирали без ответа. По дороге навстречу ему медленно ползла машина: черный "мерседес" с кёльнским номером, за рулем - женщина; не прибавляя скорости, машина проехала мимо. По ту сторону огороженной проволочной сеткой площадки стоял новенький спортивный павильон: окна закрыты ставнями, дверь на висячем замке. На крышу опустился грач, ветер шевелил его перья. Появился "рено" с французским дипломатическим номером, за рулем -женщина, рядом мужчина; Тернер записал номер в свою черную книжечку. Цифры получились корявыми, детскими, запись показалась ему какой-то неестественной, чужой. Должно быть, он все-таки успел дать им сдачи, потому что на суставах правой руки были довольно глубокие порезы - как от зубов при сильном ударе в открытый рот. Если у Лео почерк был аккуратный, закругленный, без острых углов, то у Тернера - крупный, прямой, напористый. "Вы и Лео - оба беспокойные души,- сказал ему ночью де Лилл, когда они ехали в машине.- Бонн - это нечто стоячее, а вы - беспокойные души... Вы сражаетесь друг с другом, но, в сущности, вы оба сражаетесь против нас... Противоположность любви вовсе не ненависть, а апатия... Вам надо научиться апатии, войти с ней в соглашение". "Бросьте вы, Христа ради",- взмолился Тернер. "Здесь вам выходить,- сказал де Лилл, открывая дверцу машины.- И если завтра к утру вы не возвратитесь, я заявлю в береговую полицию". В Бад-Годесберге он купил себе оружие - гаечный ключ - и теперь ощущал его тяжесть в заднем кармане брюк. Темно-серый автобус "фольксваген" с табличкой "SU", полный ребятишек, остановился возле спортивного павильона. Шум обрушился на Тернера внезапно, испугав неожиданностью: взвилась стайка птиц, налетел порыв ветра, звонкими осколками рассыпался смех, прозвучал чей-то жалобный возглас, кто-то засвистел в свисток. Низкий луч солнца прорезал тучи - словно ручным фонариком осветили коридор. И павильон поглотил всех. "В жизни не встречал человека, который бы так выставлял напоказ свои недостатки",- в отчаянии кричал на него де Лилл. Он поспешно спрятался за дерево. "Оппель-ре корд" с боннским номером. Двое мужчин. Он записывал и чувствовал, как гаечный ключ утыкается ему в бедро. Мужчины были в шляпах, в пальто и профессионально безлики. В боковых окнах машины - матовые стекла. Машина еще продолжала двигаться, но со скоростью пешехода. Он увидел их бледные лица, повернутые в его сторону,- как две луны среди искусственного мрака автомобиля. "Не о твои ли это зубы? - пронеслось у Тернера в голове.- Вас не отличишь друг от друга. Надеюсь, мы еще встретимся". Машина все ползла в гору, делая не больше десяти миль в час. Проехал фургон, за ним два грузовика. Где-то на колокольне пробили часы. А может быть, это прозвенел школьный звонок? А может быть, это благовест - звонят к вечерне? Или овцы бродят в долине, позвякивая колокольцами, или паром идет по реке, оповещая о себе ударами колокола? Солнце зашло. Вдали показался маленький "ситроен". Потом малолитражка, вся в грязи, с вмятиной на крыле, с неразличимо тусклыми цифрами номера; за рулем - неясные очертания одинокой фигуры; единственная горящая фара то вспыхивает, то гаснет, сирена по временам сигналит кому-то. "Оппель" исчез. "Поторапливайтесь вы, лунообразные, вы можете пропустить Его появление". Колеса задергались, как развинченные суставы, когда маленький автомобиль свернул с дороги и запрыгал по грязным обледенелым деревянным мосткам, нахально вихляя задом при заносах. Дверца отворилась, он услышал завывания джаза, и во рту у него сразу пересохло от всех проглоченных таблеток, а порезы и ссадины наего лице были как решетчатая тень ветвей. Он бесшумно опустил гаечный ключ обратно в карман. Она стояла спиной к нему, всего в десяти шагах, не ощущая ветра, не замечая ребятишек, которые с криком ворвались на футбольное поле. Она смотрела на дорогу, сбегавшую вниз с холма. Она не заглушила мотора, и машина сотрясалась изнутри, как от боли. Стеклоочистители бессмысленно скребли по грязному ветровому стеклу. Она стояла, не шевелясь, уже почти час. Целый час она ждала, замерев в восточной неподвижности, безразличная ко всему, кроме ожидания того, кто не шел и не придет. Она стояла, словно статуя, и, по мере того как садилось солнце, словно бы становилась все выше и выше. Ветер трепал полы ее плаща. Один раз она подняла руку, чтобы отбросить с лица выбившуюся прядь волос; один раз прошла до конца деревянных мостков и поглядела вниз на пойму реки в сторону Кёнигсвинтера; потом медленно повернулась в задумчивости, и Тернер плюхнулся на колени за деревьями в спасительную тень. Терпение покинуло ее. С шумом распахнув дверцу автомобиля, она опустилась на сиденье, закурила сигарету и ладонью нажала на сигнал. Аккумулятор сел, сирена прозвучала сипло, и ребятишки рассмеялись, на минуту оторвавшись от игры... И снова все стихло. Стеклоочистители больше не скребли, не метались по стеклу, но мотор продолжал работать, и она время от времени нажимала на акселератор, чтобы поднять температуру обогревателя. Стекла машины начали запотевать. Она достала из сумочки зеркало и губную помаду. Откинувшись на сиденье, закрыв глаза, она слушала танцевальную музыку, лившуюся из радиоприемника; одна рука ее лежала на баранке автомобиля, и пальцы тихонько отбивали такт. Услышав шум машины, она приоткрыла дверцу и апатично выглянула наружу, но это снова был все тот же черный "оппель", медленно сползавший обратно с холма, и, хотя оба лунообразных лица были повернуты к ней, она осталась безучастной к проявленному ими любопытству. Футбольное поле опустело. В спортивном павильоне окна закрыли ставнями. Она включила свет в кабине и поглядела на часы. Внизу в долине уже замерцали первые огоньки, и очертания руки утонули в тумане. Тернер, тяжело ступая, вышел на дорогу и распахнул дверцу автомобиля. - Поджидаете кого-нибудь? - спросил он и, сев рядом с ней, проворно захлопнул дверцу, так что свет в кабине сразу погас. Он выключил радиоприемник. - Я полагала, что вы уехали,- со злобой произнесла она.- Я полагала, что мой муж уже избавился от вас.- Она вся была во власти страха, гнева, унижения.- А вы в это время шпионили за мной! Прятались в кустах, как третьеразрядный шпик! Как вы осмелились! Вы, жалкий подонок, ничтожество! - Она подняла сжатый кулак, но в ту же секунду Тернер с такой силой ударил ее по губам, что она стукнулась затылком о край окна. Открыв дверцу, он обошел вокруг машины, стащил ее с сиденья и снова ударил ладонью по лицу, - Сейчас мы с вами немного прогуляемся,- сказал он,- и побеседуем об этом жалком подонке, этом ничтожестве, вашем любовнике. Он повел ее по деревянным мосткам на вершину холма. Она шла за ним без малейшего сопротивления и тихонько плакала, низко опустив голову, уцепившись обеими руками за его руку. Они смотрели сверху на Рейн. Ветер стих. Над головой уже мерцали первые звезды, словно фосфоресцирующие огоньки в заштиленном море. Вдоль реки ряд за рядом зажигались огни, вспыхивали, и тут же умирали, едва успев родиться, и чудом воскресали снова, вырастая в огненные эветы, колеблемые ночным ветерком. И только с реки приплывали какие-то звуки: пыхтенье моторных барж и - каждые четверть часа - убаюкивающий колыбельный перезвон склянок. Запахом тлена и сырости веяло от реки, и они чувствовали ее холодное дыхание на лице и на руках. - Все началось как на пари. Она стояла поодаль от него и глядела вниз, в долину. обхватив себя руками так, что ладони легли на лопатки. - Он больше не придет. Все кончено. Я знаю. - Почему он не придет? - Лео не любил говорить о таких вещах. Он слишком пуританин для этого.- Она закурила сигарету.- Не при дет, потому что никогда не перестанет искать, вот почему. - Что искать? - Что ищет каждый из нас? Родителей, детей, жен щину.- Она обернулась к нему.- Давайте дальше,- сказала она с вызовом.- Спрашивайте остальное. Тернер ждал. - Когда мы с ним сошлись - это вы хотите знать? Я в ту же ночь легла бы с ним в постель, попроси он меня об этом, но он и не заикнулся. Потому что я - жена Роули, а он понимал, что хорошие люди встречаются не на каждом шагу. И он знал, что ему надо выжить - как вам это объяснить! Ведь Лео - обольститель, неужели не ясно? Он может уговорить павлина выщипать себе хвост... Какая я идиотка, зачем я все это вам говорю! - вырвалось у нее. - Вы были бы еще большей идиоткой, если бы молчали. Вы ведь основательно влипли,- сказал Тернер.- Попали в беду. Говорю вам на случай, если вы сами этого не понимаете. - А, у меня всю жизнь так. Что я могу с собой поделать? Мы с ним старые шлюхи - и он, и я - и вот встретились и полюбили друг друга. Присев на скамейку, она вертела в руках перчатки. - Это произошло на приеме. На омерзительном боннском приеме а-ля фуршет, с глазированной уткой и этими чудовищными немцами. Кто-то кого-то принимал. Кто-то кого-то провожал. Кажется, американцев. Каких-то титулованных мистера и миссис Икс. Очередное чествование каких-то высокопоставленных особ. Все было невыносимо провинциально.- Она говорила быстро, фальшиво-доверительным тоном, но, несмотря на ее старания, это был все тот же тон - в нем чувствовалась все та же хорошо отработанная дипломатическая сноровка; в каких только уголках мира не доводилось Тернеру слышать эти искусственные модуляции голоса, характерные для жен английских дипломатов, умеющих вовремя нарушить молчание, скрыть замешательство, завуалировать оскорбление, в меру цивилизованный голос, в меру изысканный тон, неотвратимо приверженный раз и навсегда выработанному стандарту, упрямо преследующий свою цель.- Мы приехали сюда прямо из Адена и прожили здесь ровно год. До этого мы жили в Пекине, а теперь вот - Бонн. Был конец октября - Карфельдовского октября. События только начина ли назревать. В Адене в нас бросали бомбы, в Пекине нам угрожал самосуд, а теперь вот нас собираются сжечь на костре на рыночной площади. Бедняга Роули: он притягивает к себе унижение как магнит. Во время войны он был в лагере военнопленных - вы, наверно, знаете. Он из поколения униженных - вот как бы я окрестила таких, как он. - Он бы влюбился в вас за это,- сказал Тернер. - Он любит меня и без этого.- Она помолчала.- Как ни странно, я совсем не замечала Лео прежде. Он казался мне довольно скучным, незначительным... временным сотрудником. Маленький стиляга, пижон - играет на органе в часовне и курит тошнотворные сигары на дипломатических коктейлях... Ничего интересного... пустое место. А в тот вечер - вдруг, едва он вошел, едва переступил порог, как я почувствовала: он отметил меня и избрал. И у меня мелькнула мысль: "Берегись, детка! Воздушная тревога!" Он подошел прямо ко мне: "Привет, Хейзел!" Никогда не называл он меня раньше по имени, и я подумала: "А ты, оказывается, наглец, малыш! Это право еще нужно заслужить". - А вы умеете рисковать. Это хорошо,- сказал Тернер. - Он заговорил. Не помню о чем; я никогда не придавала особого значения тому, что он говорит,- не больше, чем он сам. Вероятно, что-нибудь о Карфельде. О беспорядках, обо всей этой шумихе. И тут я наконец заметила его. Впервые по-настоящему обратила на него внимание.- Она снова умолкла.- И вот тогда я подумала: "Ого, столько лет я уже живу на свете, так где же ты все это время был?" Словно я нашла старую чековую книжку и вместо задолженности неожиданно обнаружила, что у меня есть еще кое- что на счету. Живой - вот что я ощутила в нем.- Она рассмеялась.- Полная противоположность вам. Вы - мертвец из мертвецов. Тернер, вероятно, ударил бы ее снова, если бы в ее издевке не прозвучало что-то мучительно знакомое. - Он был весь как натянутая струна - это первое, что бросилось мне в глаза. Все время начеку, следил за каждым своим шагом. Манера говорить, манера себя держать - все было деланное. Он прислушивался к собственному голосу, как прислушиваются к голосу собеседника; где следует, понижал его или повышал, расставлял все эпитеты в надлежащем порядке. Я попыталась классифицировать его: за кого могла бы я его принять, если бы ничего не знала о нем? Немец из Южной Америки? Сотрудник аргентинской торговой миссии? Что-нибудь в этом роде. Вылощенный латинизированный гунн.- Охваченная воспоминаниями, она снова умолкла.- У него был отлично подвешен язык, он ловко закруглял каждую фразу, немного на немецкий лад. Я заставила его рассказывать о себе - где он живет, кто готовит ему пищу, как проводит он уик-энды. И не успела опомниться, как он уже давал мне советы. Дипломатические советы: где подешевле покупать мясо; как пользоваться заказами по почте; что лучше заказывать у Голландца, а что у "Наафи". В "Экономате" первосортное сливочное масло, а орехи лучше брать в спецмагазине. Совсем как женщина. Он знал особый рецепт приготовления чая: все немцы помешаны на пищеварении. Потом предложил мне купить электрический фен. Почему вы смеетесь? - спросила она, внезапно вспыхнув от гнева. - Разве я смеялся? - Он знал, как можно купить со скидкой на двадцать пять процентов, сказал он. Он знал все модели фенов и сверял их стоимость. - Значит, он поглядывал на ваши волосы тоже. Она резко повернулась к нему. - Не забывайтесь,- осадила она его.- Вы не стоите его мизинца. Он снова ударил ее - сильно, с размаха ударил по щеке, и даже в сумерках было видно, как страшно она побледнела. - Мерзавец! - сказала она, дрожа от ярости. - Продолжайте. Наконец она заговорила снова. - В конце концов я сказала; хорошо. Мне так все осточертело. Роули забился куда-то в угол с советником французского посольства; все сражались у стола, добывая себе еду. Словом, я сказала, хорошо, я не прочь купить фен. Со скидкой в двадцать пять процентов. Только у меня-де нет при себе наличных. Можно выписать чек? Я могла бы с таким же успехом сказать просто: хорошо, я не прочь лечь с вами в постель. Тут он улыбнулся, и я впервые увидела его улыбку. Он вообще редко улыбается. Улыбка осветила все его лицо. Я попросила его принести мне чего-нибудь поесть, он ушел, а я смотрела ему вслед и старалась угадать, что из всего этого получится. У него такая легкая, скользящая походка - Eiertanz, как говорят немцы, что значит: может танцевать с завязанными глазами меж разложенных на полу яиц,- а мне казалось, что так неслышно ступают лишь в церкви, только он ступал тверже. Немцы атаковали стол, сражаясь за спаржу, а он просто проскользнул между ними и возвратился с двумя тарелками, наполненными разной снедью; из нагрудного кармашка у него торчали ножи и вилки, и он ухмылялся во весь рот. У меня есть брат, Эндрю, так он был вылитый мой братец в ту минуту - тот так же вот ухмыляется, когда в регби вырвется из схватки с мячом. И тут мне вдруг стало легко. Какой-то замызганный канадец пытался прочитать мне лекцию по сельскому хозяйству, я еле от него избавилась. Пожалуй, они единственные, канадцы, кто еще верит во всю эту чепуху. Они - как англичане в Индии. Ей послышался какой-то шум, и, быстро обернувшись, она стала напряженно всматриваться в сползавшую вниз, во мрак, дорогу. Ветер стих; стволы деревьев казались совсем черными на фоне неба; одежда становилась влажной от ночной росы. - Он не придет. Вы же сами сказали. Давайте дальше. Побыстрей. - Мы пристроились где-то на лестнице, и он снова на чал рассказывать о себе. Наводящих вопросов не требовалось. Все выливалось само собой, и в этом было что-то завораживающее. Германия в первые послевоенные дни. "Не изменились одни только реки". Я никогда не могла разгадать, что это: перевод с немецкого, полет фантазии или просто пересказ чужих слов.- Она замолчала, словно в нерешительности, и опять посмотрела на дорогу.- Он рассказывал о том, как женщины работали ночами при свете дуговых ламп - передавали камни из рук в руки, точно спешили потушить пожар. Как он научился спать в полуторатонке с огнетушителем под головой. Он забавно изображал, как сводило потом ему шею - склонял голову набок и перекашивал рот. Словом, развлекал меня, как в спальне.- Внезапно она вскочила.- Я пойду туда. Он убежит, если увидит пустой автомобиль: он пуглив, как котенок. Он пошел следом за ней к деревянным мосткам, но на плато не было ни души, только на площадке для машин стоял "оппель-рекорд" с выключенными фарами. - Садитесь в машину,- сказала она.- Не обращайте на них внимания.- Когда в кабине вспыхнул свет, она впервые заметила, что у него с лицом, и негромко охнула.- Кто это сделал? - Они сделают то же и с Лео, если разыщут его раньше, чем мы. Она откинулась на спинку сиденья, закрыла глаза. Кто-то разрезал брезентовый верх машины, и он свисал клочьями, словно рубище нищего. На полу валялась пластмассовая баранка от детского автомобиля, и Тернер ногой вышвырнул ее из машины. - Иногда я думала: "Ведь ты ненастоящий, пустая оболочка. Ты только имитируешь жизнь". Но кто посмеет думать так о своем любовнике? Он был актер, посредник, быть может, застрявший между двумя мирами: Германией и Англией, Кёнигсвинтером и Бонном, часовней и дипломатическими скидками, бельэтажем и подвалом. Кто может выдержать все эти битвы и уцелеть! Иногда он, в сущности, просто обслуживал нас,- сказала она про сто.- Или, вернее, меня. Как метрдотель. Мы были его клиентами. Стоило нам чего-нибудь пожелать, и он был к нашим услугам. Он не жил, он старался выжить. Ему всегда как-то удавалось выжить. До сих пор.- Она снова достала сигарету. В машине было очень холодно. Она попыталась запустить мотор и включить обогреватель, но аккумулятор сел.- После этого первого вечера все барьеры уже рухнули. Роули отыскал меня, и мы уехали оттуда последними. Он схватился из-за чего-то с Лезэром и был очень доволен, что взял над ним верх. Мы с Лео все еще сидели и пили кофе; Роули пришел и поцеловал меня в щеку... Что это там? - Ничего. - Какой-то огонек мелькнул внизу. - Кто-то пересек дорогу на велосипеде. Уже никого нет. - Я не выношу, когда он целует меня на людях, но он знает, что я не могу ему помешать. Если мы одни, он никогда этого не делает. "Пойдем, дорогая, пора уже". При его появлении Лео встал, но Роули даже не заметил его. Он повел меня к Лезэру. "Вот кому вы, в сущности, должны принести извинения. Весь вечер она просидела одна на лестнице". Мы уже направлялись к выходу, и Роули хотел взять свой плащ, но в вестибюле стоял Лео с его плащом и подал ему.- Она улыбнулась; в этой улыбке была любовь, нежность, воспоминание согрело ее.- Я словно бы и не существовала для него больше. Роули повернулся к нему спиной, сунул руки в рукава, и я отчетливо увидела, как у Лео напряглись мускулы и побелели костяшки пальцев. Я была рада, понимаете? Я была довольна, что Роули так себя ведет.- Она пожала плечами.- Я уже попалась на крючок,- сказала она.- Мне хотелось поймать пташку, и вот она была в моих руках - клюв, перышки, все. На другой день я разыскала его имя в посольском справочнике. Теперь вы уже и сами знаете, что он собой представляет,- ничего. Я позвонила Мэри Краб и осведомилась о нем. Как бы между прочим, шутя. "Я познакомилась с каким-то удивительным маленьким человечком вчера",- сказала я. Мэри едва не хватил удар. "Моя дорогая, это опасный человек. Держитесь от него п о д а л ь ш е . Он как-то раз затащил Микки в ночной кабак, и Микки влип с ним в ч у д о в и щ н у ю историю. По счастью,- добавила она,- в декабре истекает срок его договора, и мы от него освободимся". Тогда я попытала еще Салли Эскью - она до ужаса добропорядочна. Я чуть не умерла со смеха... Она расхохоталась и, надменно выпятив подбородок, произнесла высокопарным тоном, подражая жене торгового атташе: "Это очень полезный холостяк, когда ощущается нехватка в мужчинах-немцах". А у них это бывает часто, понимаете; нас ведь больше, чем их. Целая свора дипломатов охотится за жалкой кучкой немцев - вот что такое Бонн. Беда в том, сказала Салли, что немцы опять возвращаются к старому в отношении таких, как Лео, и поэтому им с Обри приходится, хочешь не хочешь, избегать его общества. "Он бессознательный раздражитель, моя дорогая; надеюсь, вам ясно, что я хочу сказать". Я была безумно заинтригована. Побежала в гостиную и написала ему длинное письмо абсолютно ни о чем. Она снова попробовала запустить мотор, но он даже не чихнул. Она плотнее закуталась в плащ. - О господи! - прошептала она.- Лео, приди. Можно ли так испытывать дружбу! В черном "оппеле" на секунду вспыхнул слабый огонек и тут же погас, словно кто-то кому-то давал сигнал. Тернер не промолвил ни слова, только кончики его крепких пальцев легонько коснулись гаечного ключа, лежавшего в кармане. - Письмо девчонки-школьницы. Спасибо, что вы были так внимательны ко мне. Не сердитесь, что я отняла у вас целый вечер, пожалуйста, не забудьте насчет фена. Далее следовала миленькая, от начала до конца выдуманная история о том, как я отправилась за покупками в "Испанский сад" и там какая-то старая дама уронила монетку в две марки в ящик с апельсинами, и никто не мог отыскать эту монетку, а старушка сказала, что это - все равно как если бы она заплатила эти деньги за фрукты. Я сама отвезла письмо в посольство, и он позвонил мне на другой же день. Есть две модели, сказал он: та, что подороже, переключается на разное напряжение, и ею можно пользоваться без адаптера. - Без трансформатора. - "А как насчет цвета?" Я молчала и слушала. Он сказал, что ему очень трудно выбрать без меня - брать ли с переключателем и какого цвета. Нельзя ли нам встретиться и обсудить все сообща? Разговор происходил в четверг, и мы встретились здесь. Он сказал, что приходит сюда каждый четверг - подышать свежим воздухом, поглядеть на ребятишек. Я не поверила ему, но почувствовала себя очень счастливой. - И это все, что он сказал насчет того, зачем приходит сюда? - Как-то раз он еще сказал, что они перед ним в долгу - за время, которое он затратил. - Кто в долгу? - Посольство. Что-то там такое Роули отнял у него и передал кому-то другому. Какую-то работу. И теперь вместо этого он приходит сюда.- Она покачала головой с неподдельным восхищением.- Он упрям как мул,- сказала она.- "Они в долгу передо мной,- твердил он,- я беру то, что мне положено. Только так и можно жить", - Мне кажется, вы говорили, что он не охотник до отвлеченных рассуждений. - Он не любил вдаваться в высокие материи. Тернер промолчал. - Мы немного погуляли, поглядели на реку; на обрат ном пути мы шли, взявшись за руки. А когда уже собрались уезжать, он вдруг сказал: "Я же забыл показать вам фен!" А я ответила: "Какая жалость! Значит, нам придется встретиться здесь еще раз в следующий четверг, не так ли?" Он был безумно шокирован.- Она заговорила, передразнивая его: в голосе звучала и насмешка, и что-то теплое, интимное - казалось, что она не столько старается изобразить это для Тернера, сколько вспоминает все для себя самой.- "Но моя дорогая, миссис Брэдфилд..." А я сказала: "Если вы придете в следующий четверг, я позволю вам называть меня Хейзел". Я шлюха,- сказала она.- Вот что вы сейчас подумали. - А потом что было? - Каждый четверг. Здесь. Он оставлял свою машину у подножия холма, а я ставила свою на дороге. Мы были любовниками, но никогда не лежали в постели. Старались быть благоразумными. Иногда он говорил, иногда молчал. И часто показывал на свой дом на том берегу реки - так, точно хотел продать его мне. Мы бродили по тропинкам с холма на холм, чтобы получше рассмотреть его со всех сторон. Я стала поддразнивать Лео однажды: "Ты как сатана. Показываешь мне свое царство". Ему это не понравилось. Он никогда ничего не забывает, понимаете? Это оттого, что ему пришлось пережить. Он не любил, когда я говорила о зле, о страданиях... Он познал все это слишком глубоко. - А что было потом? Голова ее поникла, улыбка сбежала с губ. - Потом - постель Роули. Однажды в пятницу. В Лео еще жил мститель, он еще не до конца освободился от этого. Он всегда знал, когда Роули должен был куда-нибудь уехать: узнавал через транспортный отдел, заглядывал в журнал агента по покупке билетов. И говорил мне: на следующей неделе он уезжает в Ганновер... Он уезжает в Бремен. - А зачем Брэдфилд туда ездил? - О господи! Посещал наши консульства. Лео зада вал мне тот же самый вопрос - а откуда я могу знать? Роули никогда мне ничего не говорит. Порой мне казалось, что он просто ездит за Карфельдом по всей Германии: он всегда оказывался там, где происходили их сборища. - И с той поры так оно у вас и шло? Она пожала плечами. - Да. Потом так и шло. Всякий раз, когда нам это удавалось. - А Брэдфилд знал? - О боже! Знал? Не знал? Вы хуже немцев. И да, и нет. Вы хотите, чтобы вам на все наклеили ярлыки? Есть вещи, с которыми этого нельзя делать. Есть вещи, которые как бы не существуют, пока о них не сказано вслух. Никто на свете не понимает этого так, как Роули. - Черт подери,- пробормотал Тернер.- У вас на все есть ответ.- И тут же вспомнил, что сказал Брэдфилду то же самое три дня назад. Она пристально смотрела прямо перед собой сквозь мутное ветровое стекло. - Какова цена людям, всему вообще? Дети, мужья, служебная карьера... Вы потонете - скажут: неизбежная жертва. Вы сумеете выплыть - и вас назовут сукой. Нет, вы отдайте себя на заклание. А во имя чего? - З н а л о н ? Тернер схватил ее за плечо. - Он знал?! Слезы заструились по ее лицу. Она смахнула их рукой. - Роули - дипломат,- проговорила она наконец.- Искусство жить на грани возможного - в этом весь Роули. Уметь ограничивать цель, дисциплинировать ум и чувства. "Не будем горячиться. Не будем называть вещи своими именами. Не будем вдаваться в обсуждение, если не знаем заранее, чего хотим достичь". Он не может... выйти из себя: ему это не дано. У него нет ничего, ради чего стоило бы жить. Кроме меня. - Но он знает. - Вероятно, да,- сказала она устало.- Я никогда не спрашивала его. Да, он знает. - Потому что это вы заставили его возобновить договор, вы? В декабре прошлого года. Вы добились этого от него. - Да. Это было ужасно. Совершенно ужасно. Но ведь нельзя же было этого не сделать,- сказала она так, словно имела в виду какую-то высшую цель, понятную им обоим.- Иначе бы он распростился с Лео. - А Лео хотелось остаться здесь. Вот для чего вы ему понадобились. - Лео сошелся со мной по расчету. Потому что он мог использовать меня. Он остался со мной, потому что полюбил меня. Вы удовлетворены? Тернер ничего не ответил. - Он никогда об этом не говорил. Я уже объясняла вам. Он никогда не произносил высоких фраз. "Еще один год - это все, что мне нужно, Хейзел. Только один год. Еще один год любить тебя, еще один год, чтобы взять у них то, на что я имею права. Еще один год после декабря, и тог да я уеду. Они даже не понимают, в каком они передо мной долгу". Словом, я пригласила его к нам на коктейль. Для встречи с Роули. Это было давно - прежде, чем пошли сплетни. Мы были втроем, я сделала так, чтобы Роули приехал а тот день домой пораньше. "Роули, это Лео Гартинг; он работает где-то там у тебя и играет на органе в часовне". "Да, разумеется, мы знакомы",- сказал Роули. Мы поговорили о том о сем. Об орехах, поступивших в наш спецмагазин. О весенних отпусках. О том, как бывает летом в Кёнигсвинтере. "Мистер Гартинг приглашает нас к себе на обед,- сказала я.- Как это мило с его стороны, не правда ли?" На следующей неделе мы отправились в Кёнигсвинтер. Он угощал нас разными разностями: миндальным печеньем с муссом, кофе с халвой. Вот и все. - Что все? - О господи, неужели вы не понимаете? Я показала его! Я показала Роули, чего я хочу, кого он должен мне дать! Больше уже ничто не нарушало тишины. Грачи, словно часовые, торчали на едва колеблющихся ветках, и даже легкий ветерок не шевелил их перьев. - Они тоже спят стоя, как лошади? - спросила она. Повернувшись, она поглядела на него, но он ничего не ответил. - Он не выносил тишины,- мечтательно проговорила она.- Тишина его пугала. Наверно, потому он так любил музыку и так любил свой дом - этот дом всегда был полон каких-то звуков. В нем даже мертвый не уснул бы. Не то что Лео. Она улыбнулась, охваченная воспоминаниями. - Он не жил в нем, он обживал его и оснащал, как корабль. Всю ночь напролет он бегал по нему сверху вниз и снизу вверх - то закрывал окно, то прилаживал ставню или еще что-нибудь. И такой же была вся его жизнь. Тайные страхи, тайные воспоминания - то, о чем он никогда не говорил, но считал, что каждый должен понимать сам.- Она зевнула.- Он уже не придет,- сказала она.- Он не любит темноты. - Где он сейчас? - настойчиво спросил Тернер,- Чем занимается? Она молчала. - Послушайте, он ведь нашептывал вам на ухо по ночам, выхвалялся перед вами, говорил, что переделает мир на свой лад. Рассказывал вам, какой он хитрец, какие проделывает штуки, как обводит людей вокруг пальца! - Вы глубоко заблуждаетесь. Вы совершенно не понимаете его. Тогда расскажите мне! - Да нечего рассказывать. Ведь существует заочная любовь, по переписке. А он как бы сносился со мной из другого мира. - Из какого мира? Из Москвы, черт подери, из мира борьбы за мир? - Я так и знала. Вы примитивны. Вам нужно, чтобы все линии сходились в одной точке и все цвета не имели оттенков. У вас не хватает мужества слышать полутона. - А у него хватало? Казалось, мысли ее были уже где-то далеко. - Бога ради, уедем отсюда наконец,- сказала она резко, словно Тернер удерживал ее. Ему пришлось долго толкать машину вниз по склону, пока не затарахтел мотор. Когда они понеслись вниз с холма, Тернер заметил, что черный "оппель" развернулся на площадке и поспешно двинулся следом за их машиной, соблюдая обычную дистанцию - ярдов в тридцать. Она привезла его в Ремаген, в один из больших отелей на набережной. Хозяйка отеля, пожилая дама, усадив ее, ласково похлопала по руке. - А где же этот маленький господин,- осведомилась она,- который был всегда так любезен и мил, курил сигары и изъяснялся на таком превосходном немецком языке? - Он говорил с акцентом,- пояснила Хейзел Тернеру.- С легким английским акцентом. Он его специально усвоил. На веранде было совершенно пусто, только в углу сидела какая-то молоденькая парочка. Присев к столику у окна, Тернер увидел, что "оппель" притормаживает у тротуара внизу, на набережной. Номер машины был уже другой, но лунообразные лица за стеклами - все те же. У Тернера мучительно болела голова. Отхлебнув виски, он сразу почувствовал тошноту. Он попросил воды. Хозяйка принесла бутылку местной минеральной воды и рассказала ему о всех ее полезных свойствах. Они поили этой водой раненых и в первую, и во вторую мировую войну, сказала она; тогда в их отеле располагался пункт первой помощи; всех, кто был ранен при переправе через реку, доставляли к ним. - Он должен был встретиться со мной здесь в прошлую пятницу,- сказала Хейзел,- и повезти меня к себе домой обедать. Роули уезжал в Ганновер. В последнюю минуту Лео позвонил, что не придет. В четверг вечером он опоздал на свидание. Я не особенно встревожилась. Случалось, что он не приходил вовсе. Иногда задерживался на работе. Все уже стало немножко по-иному. Примерно с месяц назад. Сначала я думала, что у него другая женщина. Он вдруг начал исчезать из Бонна... - Куда он исчезал? - Один раз в Берлин. Потом в Гамбург. В Ганновер. В Штутгарт. Так он говорил, по крайней мере. Совсем как Роули. Я никогда не знала наверняка. Он был не слишком откровенен. Совсем не похож на вас. - Итак, он появился с опозданием. В прошлый четверг. Дальше! - Он обедал с Прашко. - В "Матернусе"! - вырвалось у Тернера. - Произошел "обмен мнений". Это один из леоизмов. Этакая неопределенность, уклончивость - можно понять и так, и этак. Как сослагательное наклонение - к нему он тоже прибегал с охотой. Словом, обмен мнений. Он не сказал, по поводу чего. Он казался озабоченным, словно его тяготило что-то. Я уже слишком хорошо его изучила, чтобы пытаться развеселить, вывести из этого со стояния; мы просто немножко погуляли. А о н и следили за нами... И я поняла, что это и есть то самое. - Что - то самое? - Он получил год, который был ему нужен. И нашел то, что искал - бог весть что это такое.- а теперь не знал, как ему поступить.- Она пожала плечами.- А я тем временем тоже разобралась в себе. Но он об этом так и не узнал. А ему стоило только поманить меня пальцем, и я бы бросила все и ушла с ним.- Она глядела вниз на реку.- Никакие дети, мужья, ничто на свете не остановило бы меня. Ничто, позови он меня только. - Что же такое он нашел? - понизив голос, прохрипел Тернер. - Не знаю. Он что-то нашел и говорил об этом с Прашко, но ничего от него не добился. Лео это предвидел, но он должен был убедиться, вернуться к старому и проверить. Он хотел знать твердо, что может рассчитывать только на себя. - Откуда вам все это известно? Что еще он вам рас сказывал? - Меньше, чем ему казалось, вероятно. Я для него была как бы частью его самого.- Она пожала плечами.- Я была его другом, а друзья не задают вопросов. Не так ли? - Продолжайте. - "Роули уезжает в Ганновер,- сказал он.- Завтра вечером Роули уезжает в Ганновер". И тут же пригласил меня пообедать с ним в Кёнигсвинтере. "Это будет особый обед". Я спросила: "Ты хочешь отпраздновать что-то?" "Нет, нет, Хейзел, это не празднование. Просто сейчас особые дни,- сказал он.- Да и времени остается мало. Договора со мной уже не возобновят. После декабря все будет кончено. Так почему бы нам не пообедать вместе как-нибудь?" И он загадочно поглядел на меня. И потом мы снова отправились бродить по нашим любимым местам - он вел меня, я шла за ним. "Мы встретимся в Ре-магене,- сказал он,- мы встретимся здесь". И вдруг спросил: "Послушай, Хейзел, какого черта Роули таскается в Ганновер, что у него на уме?" А это было за два дня до их митинга - вот что он имел в виду. Она очень забавно вдруг взяла и передразнила Лео: нахмурила брови с преувеличенным, явно наигранным, наивным простодушием - так, по-видимому, она нередко поддразнивала его, когда они оставались наедине. - И что же было у Роули на уме? - спросил Тернер. - Ничего, как выяснилось. Он никуда не поехал. И Лео, по-видимому, как-то узнал об этом, потому что забил отбой. - Когда? - Позвонил мне в пятницу утром. - И что он сказал? Что именно он сказал? - Именно это - что он не может встретиться со мной вечером. Причины он не объяснил. Истинной причины. Ужасно огорчен, неотложные дела. Крайне неотложные. Этаким официальным тоном: "Мне очень жаль, Хейзел". - И это все? - Я сказала: "Хорошо".- Она явно не хотела разыгрывать перед Тернером трагедию.- "Желаю удачи".- Она опять пожала плечами.- Больше я его не видела и не слышала. Он исчез, и я встревожилась не на шутку. Я звонила к нему домой день и ночь. Вот почему вы были приглашены к нам на обед. Я подумала, что вы можете кое-что знать. Но вы ничего не знали. Любому дураку это было ясно. Хозяйка выписывала счет. Тернер подозвал ее, попросил подать еще воды, и она вышла.