- Видели когда-нибудь вы этот ключ?
     Он неуклюже извлек  его из служебного конверта и  положил перед  ней на
скатерть. Она взяла ключ, внимательно поглядела на него, держа на ладони.
     - Где вы его взяли?
     - В Кёнигсвинтере. В кармане синего костюма.
     -  Этот  костюм  он  надевал  по  четвергам,-  сказала  она,  продолжая
рассматривать ключ.
     -  Вы дали ему этот ключ?  - спросил Тернер с неприкрытым  осуждением.-
Это ключ от вашего дома?
     - Вероятно, это единственный ключ, который я бы ему не дала,- помолчав,
проговорила она наконец.-  Единственная  вещь,  которую  я  бы  для него  не
сделала.
     - Продолжайте.
     -  Мне кажется,  он этого добивался от  Парджитер. Эта сучка  Мэри Краб
сказала  мне,  что у  него была  интрижка  с  Парджитер.-  Она  поглядела на
набережную, туда, где в затененном месте, куда не падал свет фонарей, застыл
в ожидании "оппель", потом ее  взгляд перекинулся за  реку - туда, где стоял
дом  Лео.-  Он  говорил,  что  посольство  завладело чем-то,  что  по  праву
принадлежит  ему. Чем-то из давно прошедших лет.  "Они  в долгу передо мной,
Хей  зел!" Он  не хотел сказать, что это за  долг. Воспоминания,  сказал он.
Дела давно минувших дней. И я должна раз добыть ключ, чтобы он мог взять то,
что принадлежит ему  по праву. Я сказала: "Поговори с ними. Поговори с Роули
-  он  человек гуманный".  Но он  сказал -  нет, Роули  последний человек на
свете,  с которым он  станет об этом говорить. И ведь то, что ему нужно,  не
представляет собой ни какой ценности. Это хранится у них где-то под  замком,
и они  даже  сами об этом  не подозревают. Вы хотите меня прервать? Не надо.
Молчите и слушайте. Я сообщаю вам больше, чем вы заслуживаете.
     Она отпила немного виски.
     - Это  была,  кажется, наша третья встреча...  у н а с  в д о м е  . Он
лежал в постели и вдруг принялся говорить об этом: "Пойми, в этом нет ничего
дурного, это не имеет отношения к политике - просто  мне кое-что принадлежит
по праву". И все было бы просто, если бы он мог нести дежурство, но по рангу
ему этого не положено. А там у них в связке есть один ключ; они даже никогда
не заметят его  отсутствия; они и не  помнят, сколько там всего  ключей. Ему
нужен один-единственный ключ.- Внезапно она  заговорила о другом.-  Личность
Роули  как-то притягивала  его к себе. Туалетная комната  Роули завораживала
его. Все  эти  мелочи,  без  которых  не обходится ни один  джентльмен.  Ему
нравилось рассматривать  их. И временами все это  как  бы олицетворялось для
него  во мне: жена  Роули -  вот чем я  была для  него  порой, и только. Ему
хотелось знать  все особенности нашего домашнего обихода: кто  чистит  Роули
ботинки, у кого он шьет  костюмы. И вот так,  как бы мимоходом, одеваясь, он
начал выкладывать на стол свои карты. Сделал вид,  будто внезапно припомнил,
о чем мы толковали всю ночь: "Да, послушай,  Хейзел, ты же можешь  раздобыть
мне  этот  ключ?  Когда-нибудь,  когда  Роули  засидится допоздна  у  себя в
кабинете. Позвони ему, скажи, что ты забыла что-нибудь в конференц-зале. Это
же проще простого. А ключ этот - особенный,- сказал он.- Совсем непохожий на
остальные, ты  его сразу отличишь, Хейзел". Вот он, этот ключ,-  сказала она
бесстрастно, возвращая его Тернеру.- "Ты найдешь способ  сделать  это  сам,-
сказала я.- У тебя хватит на это сообразительности",
     - Этот разговор происходил до рождества?
     - Да.
     - Боже милостивый, какой же я дурак! - прошептал Тернер.
     - Почему? В чем дело?
     - Ни в  чем.- Глаза его сияли, он  внезапно  воспрянул духом.- Я  же не
подумал о том, что он мог  его украсть. Я думал, что он снял с ключа слепок,
а он просто стянул. Стянул, и все!
     - Он не вор! Он настоящий мужчина. Он стоит десятка таких, как вы!
     - О,  еще бы,  еще  бы! Вы  же не простые,  вы  оба избранные! Я не раз
слышал  всю  эту  галиматью,  можете  не  сомневаться.  Вы   живете  особой,
недоступной  для простых смертных, высокой духовной жизнью!  Не так ли? Вы -
творцы жизни, а Роули - жалкий несчастный поденщик. Вы - избранные личности,
вы  двое, вы  отмечены  свыше,  а Роули питается  крохами с барского  стола,
потому  что  любит  вас.  А  я-то  все  время  думал,  что  они  хихикают  и
перешептываются по  адресу  Дженни  Парджитер.  Бог ты мой! Ну и бедняга!  -
сказал он и поглядел в окно.- Жаль мне его. Брэдфилд всегда  был и будет мне
крепко не по нутру,  что уж тут кривить душой, но, черт подери, я сочувствую
ему от всего сердца.
     Бросив несколько  монет на стол,  он спустился вместе с ней по каменным
ступенькам отеля. Она казалась испуганной.
     - Он  вряд ли рассказывал вам про  некую Маргарет Айкман? Он  собирался
жениться  на  ней,  да  будет вам известно. Это  была единственная  женщина,
которую он любил.
     - Он никогда не любил никого, кроме меня.
     - Но он никогда и не упоминал о ней в разговоре с вами? А другим, между
прочим,  он  рассказывал про  нее. Всем, кроме вас. Это  была  его  большая,
настоящая любовь!
     -  Я  вам  не  верю... никогда  не поверю! Отворив  дверцу  машины,  он
наклонился к Хейзел.
     - Вас не  выбьешь из  седла, верно? Вы достигли своего.  Он любил  вас.
Весь мир может  катиться к чертям собачьим, к войне, только  бы ваш любовник
был с вами!
     - Да. Я достигла своего. Он  снова обрел  себя со  мной. Я  помогла ему
обрести себя. И что бы он сейчас ни делал, теперь он уже такой, каким должен
быть, настоящий.  Мы взяли от жизни свое,  и я  не позволю вам разрушить то,
что  принадлежит нам, не позволю - ни  вам, ни  кому-либо  другому. Он нашел
меня.
     - А  кроме  вас,  что  он нашел еще?  Каким-то чудом  ей вдруг  удалось
завести мотор.
     - Он нашел меня, и это вернуло его к  жизни,  и все остальное - то, что
он нашел там, внизу,- тоже помогло ему вернуться к жизни.
     - В н и з у ! Где внизу?  Куда он скрылся? Отвечайте! Вы знаете! Что он
вам сказал?
     Даже не  поглядев  назад,  она медленно тронула машину и поехала  вдоль
набережной навстречу вечернему сумраку и тусклым отблескам огней.
     Черный "оппель" отделился от  тротуара и двинулся следом за ней. Тернер
дал ему проехать, перебежал через улицу и вскочил в такси.
     На стоянке в  посольстве было  полно  машин, у ворот - двойной  караул.
"Роллс-ройс"  посла снова стоял у  подъезда, точно  старое испытанное судно,
готовое грудью встретить шторм. Тернер вихрем  взлетел по лестнице, полы его
плаща развевались как паруса, ключ был зажат в кулаке.


        15. "СВЯТАЯ СВЯТЫХ"

     Ч е т в е р г . В е ч е р

     Два дипкурьера  стояли возле контрольного поста; черные  кожаные сумки,
надетые поверх форменных курток, придавали им вид парашютистов.
     -  Кто сегодня  дежурный?  -  с ходу спросил Тернер. - Я  думал, что вы
отбыли,- сказал Гонт.- Еще вчера, в семь часов вечера, так мне...
     Дипкурьеры поспешно посторонились, заскрипев кожей.
     - Мне нужны ключи.
     Гонт  заметил, что  лицо  у  Тернера рассечено и  заклеено пластырем, и
глаза у него округлились.
     Тернер схватил телефонную трубку, протянул ее Гонту и распорядился:
     - Вызовите дежурного.  Скажите ему, чтобы он  спустился вниз с ключами.
Немедленно.
     Гонт  запротестовал.  На  секунду  вестибюль  качнулся, и  все  поплыло
куда-то, потом стало на свое место. Тернер услышал глупое валлийское блеяние
Гонта, жалобное и льстивое, и,  грубо схватив его за руку, оттащил в сторону
в темный коридор.
     - Если вы не сделаете, как я вам сказал, вас вышвырнут отсюда к свиньям
собачьим, и вы будете помнить меня до конца своей жизни.
     - Я же объясняю вам: ключей не брали. Так где они?
     -  Здесь. У  меня.  В сейфе.  Но  вы не  можете их получить, надо взять
разрешение - вы же сами знаете!
     - Они  мне не нужны. Мне нужно только, чтобы  вы их пересчитали,  вот и
все. Пересчитайте эти ключи, к чертовой матери.
     Дипкурьеры  смущенно  переговаривались, понизив  голос,  с  подчеркнуто
незаинтересованным видом, но выкрики Тернера кромсали их диалог, рубили его,
словно топором.
     - Сколько должно быть ключей?
     - Сорок семь.
     Подозвав  младшего охранника,  Гонт  отпер  сейф, встроенный в  обшитую
панелью  стену,  и  достал  знакомую  связку  блестящих  медных  ключей. Оба
дипкурьера, уже не в  силах преодолеть любопытство, смотрели, как квадратные
пальцы  вахтера  перебирают  один  ключ  за  другим,  словно  четки.  Тернер
пересчитал их раз, затем тут же - второй и протянул парню из охраны, который
пересчитал их снова.
     - Ну?
     - Сорок шесть,- недовольно проворчал Гонт.- Действительно.
     - Сорок шесть,- как эхо повторил охранник.- Одного не хватает.
     - Когда их пересчитывали в последний раз?
     - Это  едва ли можно установить,- пробормотал  Гонт.-  Каждую неделю их
брали, уносили, приносили.
     Тернер  указал  на  блестящую  новую  решетку,  преграждавшую  доступ к
лестнице, ведущей в подвал.
     - Как мне туда попасть?
     -  Я  же вам объяснил. Ключ у Брэдфилда. Это запас ной аварийный выход,
понимаете? Охрана не имеет к нему доступа.
     -  Как  же попадают  туда  технические  служащие?  Уборщики,  например,
истопники?
     - В котельную  теперь, после Бремена, сделан отдельный ход, ясно? И там
внизу тоже поставлены решетки. Истопники  пользуются  наружной лестницей, но
проникнуть  они  могут  только  в  котельную, не  дальше.- У  Гонта  был уже
порядком испуганный вид.
     - Должна же существовать пожарная лестница... служебный лифт?
     - Есть черный ход, но он тоже на запоре. Понимаете, на запоре.
     - А у кого ключи?
     - У Брэдфилда. И от лифта тоже.
     - А куда доходит лифт?
     - До верхнего этажа.
     - И там, кажется, находится ваша квартира?
     - Ну и что из этого?
     - Лифт доходит до самой вашей квартиры, доходит или нет?
     - Почти.
     - Покажите мне.
     Гонт опустил  глаза,  поглядел себе под ноги, потом на охранника, потом
на  Тернера и  снова на  охранника. С  явной неохотой  он протянул охраннику
ключи  и, ни слова не сказав курьерам, начал быстро подниматься по лестнице;
Тернер последовал за ним.
     Здесь, казалось, день был еще в  разгаре.  Все  комнаты  ярко освещены,
двери   распахнуты.  Дипломаты,  секретарши,  различные  служащие  торопливо
сновали  по коридорам;  на Тернера  и Гонта  никто  не обращал внимания. Все
говорили  только  о Брюсселе. Название этого города передавалось  шепотом из
уст  в уста,  словно пароль. Оно было  у всех на языке, его  отстукивали все
пишущие машинки, оно звучало  во всех  телефонных  трубках,  кричало со всех
телеграфных  лент. Они  поднялись еще  на  один пролет лестницы  и  попали в
недлинный коридор,  где пахло сыростью,  словно в  бассейне. Откуда-то слева
сильно тянуло  сквозняком. Перед ними была  дверь  с  табличкой:  "Помещение
охраны аппарата  советников, посторонним  вход  воспрещен"  и  ниже еще одна
табличка: "Мистер и миссис Дж. Гонт. Британское посольство. Бонн".
     - Нам не обязательно входить внутрь, как вы считаете?
     -  Вот сюда он  приходил и встречался с  вами? И так повторялось каждый
вечер в пятницу после спевки? Он поднимался сюда?
     Гонт кивнул.
     - А когда он уходил, вы провожали его? Выходили за ним следом?
     -  Он  мне  не  позволял:   "Сидите,  сидите,   дружище,  смотрите  ваш
телевизор... Я сумею найти дорогу обратно".
     - А  это  та самая дверь  - на черный ход? Тернер указал налево, откуда
тянуло сквозняком.
     - Но она заперта, вы видите? Не отворялась бог знает сколько лет.
     - Это единственный доступ туда, вниз?
     - Лестница  ведет прямо в подвал.  Здесь сначала предполагалось сделать
еще мусоропровод, но не хватило средств и построили только лестницу.
     Дверь  казалась   крепкой,   очень  надежной,  с  двумя  основательными
запорами,  которые,  по-видимому,  очень  давно  не  отпирались. Острый  луч
карманного  фонарика обшарил закраину  двери, затем пальцы Тернера тщательно
ощупали деревянную обшивку и крепко обхватили дверную ручку.
     -  Подите-ка сюда.  Вы примерно  одного с  ним роста.  Ну-ка попробуйте
сами. Возьмитесь за ручку. Не поворачивайте ее. Толкайте. Толкайте сильней.
     Дверь поддалась и распахнулась совершенно бесшумно.
     На   них  повеяло  холодом,   затхлой  сыростью.  Они  остановились  на
лестничной площадке. Ступеньки круто вели вниз. В небольшое окошко виднелось
спортивное поле, прилегавшее к зданию Красного Креста.  Внизу из-под колпака
дымовой трубы посольской  кухни  вылетали  мерцающие клубы дыма  и  таяли во
мраке. Штукатурка на  стенах  надулась пузырями.  Слышно  было,  как  где-то
каплет  вода. Кусок  дверной  притолоки был  аккуратно  выпилен. Они  начали
спускаться  вниз,  освещая  ступеньки  карманным  фонариком.  Лестница  была
каменная,  устланная посередине узкой  циновкой.  Остатки старого плаката на
стене  возвещали:  "Милости просим всех вниз  - в клуб  посольства".  Слышно
было, как у кого-то что-то варится на плите, и тут же до них донесся женский
голос, повторявший  продиктованный  текст  телеграммы:  "...в  то  время как
официальные  круги  федерального  правительства   утверждают,  что   уход  с
совещания был  вызван чисто техническими причинами,  по мнению даже наиболее
трезвых  комментаторов...",  и  оба  инстинктивно  остановились  и  замерли,
прислушиваясь,-  каждое  слово  звучало  с  поразительной  отчетливостью   в
лестничном пролете.
     -  Это через  вентиляцию,- прошептал Гонт.- Она вы ходит на  лестничную
клетку.
     - Молчите.
     Они услышали неторопливый голос де Лилла, вносившего поправку.
     - Объективных. О  б ъ е к т и в н ы х будет звучать значительно лучше,-
произнес де  Лилл.- Будьте  так добры,  моя дорогая,  замените "трезвых"  на
"объективных".  Нам  не  следует  давать им  повод думать,  что мы  пытаемся
утопить наши неудачи в вине.
     Девушка хихикнула.
     Они,  по-видимому, спустились уже до подвального этажа, так как увидели
перед собой кирпичные своды длинного коридора;  куски штукатурки валялись на
покрытом  линолеумом полу. Сколоченная на  скорую  руку доска для объявлений
напоминала о былых увеселениях:  "Любительский театральный кружок посольства
приглашает  посетить  рождественский  спектакль.  Будет  представлена  пьеса
Гоголя "Ревизор".  Кроме  того, состоится большой  детский праздник.  Списки
гостей,  а также  специальные  пожелания по  части меню  и диетических  блюд
просим  направлять  в  канцелярию  до  десятого  декабря".  Под  этим стояла
подпись: Лео Гартинг. И дата: 1957 год.
     На  мгновение Тернер  утратил реальное  ощущение  времени и  места;  он
пытался совладать с собой  и не мог. Он снова слышал звон стекла, шорох сажи
в камине, скрип снастей, пыхтенье барж на реке. Опять  все та же  дрожь, все
то же пульсирование жизни где-то за пределами доступных слуху звуков.
     - Что вы сказали? - спросил Гонт.
     - Ничего.
     Двигаясь словно в тумане и все еще испытывая дурноту, он наобум свернул
в первый попавшийся коридор; в висках у него стучало.
     - Вам, я вижу, нездоровится,- сказал Гонт.- Кто же это все-таки так вас
отделал?
     Они прошли  в следующее  помещение; здесь не было ничего, кроме старого
токарного  станка, на  полу  ржавели  стружки. В  противоположной стене  они
увидели дверь. Тернер распахнул ее -  на секунду самообладание покинуло его,
и  он отпрянул  назад с возгласом испуга и отвращения. Однако перед ним были
лишь металлические прутья  еще одной решетки во всю высоту помещения от пола
до потолка, да мокрый  комбинезон свисал с проволоки, и капли воды  с глухим
стуком  падали на  цементный  пол.  Противно  пахло  стиркой  и  угаром;  на
кирпичной стене  дрожал красный отблеск пламени, на стальных прутьях решетки
танцевали огоньки. Это еще  не  Страшный суд, сказал себе  Тернер, осторожно
направляясь  к двери напротив,-  просто  ночь, поезд,  война,  переполненный
вагон, и все мы спим вповалку.
     Дверь была стальная, она сверкала среди штукатурки; рама двери уже была
тронута  ржавчиной,  и  на  поперечной  перекладине  виднелась полустершаяся
казенная  надпись:  "Входа  нет". Стена слева была  когда-то покрашена белой
краской,  и  Тернер заметил  на  ней  царапины,  оставленные  тележкой.  Под
потолком горела лампочка  в  металлической сетке, отбрасывая  на лица темный
узор решетки.  Тернер отчаянно старался вернуть себя к действительности. Под
потолком, в обшитых  изоляцией трубах,  журчала и булькала  вода,  и горящий
котел за стальной решеткой выплевывал белые искры, превращавшиеся на  лету в
мелькание крошечных черных точек.
     Черт  подери, думал Тернер, такой котел бы в топку "Куин Элизабет"; тут
хватило бы жару, чтоб отправить на  тот  свет целую армию  заключенных, а он
обогревает эту  фабрику  призраков! Ему пришлось основательно  повозиться  с
ключом, прежде чем он повернулся в замке. Внезапно замок щелкнул так громко,
что казалось, его  звук  отозвался  эхом  где-то  в самых  отдаленных  углах
здания. Под дверь, видимо, набилось много шлака, потому что раздался скрежет
и  ее  заело;  Тернеру  пришлось  навалиться  на дверь всем  телом, а  Гонт,
валлиец, стоял  позади,  весь  напрягшись  от желания помочь  и  не  решаясь
сдвинуться  с  места. Сначала,  шаря по стене в поисках выключателя,  Тернер
ничего не различал в темноте, затем  тускло  проглянуло единственное окошко,
затянутое паутиной,  и  Тернера охватил страх,  потому что это было  слишком
похоже на ненавистное - на тюрьму: сводчатое  окошко было расположено высоко
под потолком и заделано  для надежности решеткой.  Сквозь верхнюю часть окна
был  виден мокрый гравий стоянки для машин,  и пока Тернер, чуть покачиваясь
от головокружения, вглядывался в темноту,  яркий луч фар медленно прополз по
потолку, словно  луч  тюремного  прожектора,  вылавливающий  беглецов, и рев
мотора отъезжающей машины заполнил все уголки этого каземата. На подоконнике
лежало солдатское одеяло, и Тернер подумал: "Ты не забыл, что надо затемнить
окно, ты еще помнишь лондонские бомбежки".
     Его пальцы нащупали выключатель, он  показался ему похожим по  форме на
женскую  грудь, и, когда он нажал кнопку,  глухой  щелчок  отозвался громким
ударом в  его сердце, а поднявшаяся в воздух пыль  ласково овеяла  его лицо,
оседая на черный цементный пол.
     - У нас прозвали этот подвал "святая святых",- прошептал Гонт.
     Тележка стояла  в нише  позади  письменного стола. Сверху лежали папки,
внизу  -  канцелярские   принадлежности;  все  было  разложено  по  формату,
аккуратно, крест-накрест, часть - в  больших, часть  -  в обычных конвертах,
все было приготовлено так, чтобы быть под рукой. На столе,  поближе к свету,
стояла  на своей квадратной фетровой  подстилке пропавшая пишущая машинка  в
сером футляре, а рядом с  ней  -  три-четыре  жестяные  коробки  голландских
сигар. Отдельно на небольшом столике - термос,  несколько чашек,  чайник  со
свистком,  на  полу  -  небольшой электрический  вентилятор  из  двухцветной
пластмассы,  повернутый  к письменному столу под  таким  углом, чтобы  струя
воздуха  разгоняла  сырость,  на  новом  стуле  с  мягким  сиденьем,  обитым
синтетической  кожей,- розовая подушка с  вышивкой по краям, сделанной рукой
мисс Айкман. Одним взглядом  он  охватил  все эти предметы, сразу узнал их и
коротко приветствовал  про  себя,  словно старых  знакомцев, он  почти  и не
глядел  на   них  -  его  глаза  были  уже  прикованы  к  солидному  архиву,
заполнявшему  стеллажи  от  пола  до  потолка;  к  тонким  черным  папкам  с
проржавевшими зажимами и полукруглыми выемками для больших пальцев, серым от
плесени,  покоробленным,  сморщенным  временем  и  сыростью, выстроившимся в
шеренги, словно ветераны, ставшие в строй и ждущие команды.
     Должно быть, он  спросил, что это за документы,  потому  что Гонт начал
что-то  лепетать. Нет, он понятия не имеет,  что в них. Нет, это  не  по его
части. Нет. Они здесь с  незапамятных времен, никто не помнит, как они  сюда
попали.  Хотя,  впрочем, кто-то  говорил,  что  слышал,  что  это  архив  из
Управления  главного  военного  прокурора,-  словом,  он слышал,  как что-то
болтали на этот счет, болтали, что их  привезли  из  Миндена на грузовиках и
свалили здесь,  благо,  отыскалось для них  местечко, это  было лет двадцать
назад,  да,  лет  двадцать,  никак не  меньше,  когда  уходили оккупационные
войска.  И  больше он  ничего не знает,  право,  ничего;  он просто случайно
слышал,  как  об  этом болтали, совсем  случайно слышал,  потому  что  он не
сплетник, вот уж что-что, а это каждый про него  скажет.  Да куда  там!  Это
было даже не двадцать лет назад, а  еще  раньше... Как-то раз летним вечером
подъехали грузовики... Макмаллен и кто-то там еще чуть не  всю ночь помогали
их разгружать. Конечно, в т о в р е м я думали, что посольству может все это
понадобиться... Доступа к ним никто  не имел, ну а теперь - теперь кому они,
в сущности, нужны? Раньше, бывало, кто-нибудь из аппарата советников спросит
ключ, когда понадобится что-то здесь разыскать, но все  это было давно. Гонт
даже  и не припомнит такого случая, сюда уже годами  никто  не  заглядывает.
Хотя, конечно,  поручиться наверняка нельзя... Ему приходилось очень следить
за  своими  словами, разговаривая с Тернером, это  он уже понимал... Сначала
ключ от этого помещения хранился где-то отдельно, а потом его присоединили к
общей связке... Однажды - точно  он не припомнит, когда это было,- ему опять
довелось слышать разговоры про этот архив: Маркс, один из шоферов - он здесь
уже больше не работает,-  говорил,  что это вовсе не из Управления  главного
военного  прокурора,  а что  это  -  архив английских разведывательных групп
специального  назначения... Гонт  продолжал  еще  что-то настойчиво бубнить,
таинственно понизив голос, словно  старая сплетница в церкви, но Тернер  его
больше не слушал. Он увидел карту.
     Обыкновенную географическую карту, отпечатанную в Польше.
     Она была прибита  над  письменным  столом,  там, где чаще  всего вешают
портреты детей,- прибита совсем недавно: следы в штукатурке были еще свежие.
Почти немая карта  - на ней не было нанесено ни городов, даже самых крупных,
ни  границ государств;  маленькие стрелки  не отмечали магнитных  склонений,
даже  масштаба указано  не  было;  единственное,  что  на ней  имелось,- это
местоположение концентрационных  лагерей: Нейенгамме и Бель-зен - на севере;
Дахау  и  Маутхаузен  -  на юге; Треб-линка, Собибор,  Майданек,  Бельцек  и
Освенцим  - на востоке, и в центре  -  Равенсбрюк,  Заксенхаузен, Кульмхоф и
Гросс-Розен.
     "Они передо мной в долгу",- внезапно пронеслось у Тернера в голове. Они
передо мной в долгу- Боже милостивый, какой же я дурак!  Пустоголовый, тупой
идиот.  Вот  что  ты  крал,  Лео,- ты  приходил мародерствовать среди трупов
своего собственного загубленного детства.
     - Ступайте.  Если вы  мне понадобитесь, я  вас  позову,- сказал Тернер,
тяжело опершись рукой  о полку, и поглядел  на Гонта невидящим взглядом.-  И
никому ни слова: ни Брэдфилду, ни де Лиллу, ни Крабу - никому, понятно?
     - Я не скажу,- пообещал Гонт.
     - Меня здесь нет. Я не  существую. Я не появлялся  в посольстве сегодня
вечером. Вы меня поняли?
     - Вам бы надо сходить к врачу,- сказал Гонт.
     - Пошел к чертовой матери.
     Он  пододвинул  стул,  сбросил  на пол подушку и  присел  к письменному
столу. Подперев  голову рукой, он ждал, когда  комната перестанет качаться у
него  перед  глазами.  Он был  один.  Он был  один, как Гартинг,  в комнате,
наполненной крадеными вещами, и жил он сейчас, как Гартинг,- жил во времени,
взятом взаймы, и, как  Гартинг, охотился за сокрытой истиной. Возле окна был
водопроводный  кран, и, набрав воды в электрический чайник, он включил его и
прислушивался, пока чайник не зашумит.  Возвращаясь к столу, он споткнулся о
лежавшую на полу зеленую сумку. Она была величиной  с небольшой портфель, но
более  твердая, прямоугольной формы, из очень плотной синтетической кожи, из
какой  делают коробки для игральных карт и кобуры; углы были  окованы тонкой
сталью; возле ручки - инициалы королевы; замок  был сломан,  и сумка  пуста.
"Разве все мы не делаем то же самое - ищем там, где нечего искать?"
     Он  был один на один  с этими папками  и с запахом  сырости,  прогретой
теплом   электрического   камина,   со   слабым,   безжизненным   дуновением
пластмассового вентилятора и глухой воркотней  закипающего чайника. Он начал
медленно переворачивать страницы. Некоторые из папок были очень старые - те,
что лежали, снятые с полок;  записи - частично на английском языке, частично
-  на немецком,  жестким готическим шрифтом, острым,  как колючая проволока.
Имена собственные возвышались над строчками, точно атлеты,- сначала фамилия,
затем имя, под ними всего несколько строк, а внизу - торопливо проставленная
подпись,  санкционирующая   окончательное  решение  чьей-то  судьбы.  Папки,
лежавшие на  тележке, были, наоборот, совсем новые, бумага гладкая, хорошего
качества, в подписях под  протоколами мелькали знакомые фамилии. И несколько
скоросшивателей с регистрацией входящей и исходящей почты.
     Он был  один,  он  стоял  в  самом начале  пройденного Гартингом пути -
только  его следы  могли составить  ему  компанию да шорох воды в  трубах за
дверью, столь же унылый, как  шарканье деревянных колодок по доскам эшафота.
"Они тоже спят стоя, как лошади?" - вспомнился ему голос Хейзел Брэдфилд. Он
был  один.  "И то, что он  нашел  там, внизу,  тоже помогло  ему вернуться к
жизни".


     Медоуз спал. Он бы  ни за что на свете не  признался в этом, и Корк  из
чувства сострадания ни за что на свете не позволил бы себе укорить его этим;
к тому же, надо отдать Медоузу должное,  глаза у него были открыты - он тоже
как те лошади, о которых упомянула  Хейзел Брэдфилд, вроде и спал и не спал.
Он  откинулся  на  спинку  мягкого  библиотечного кресла  в  позе  человека,
пользующегося  заслуженным  отдыхом,  а в  открытое  окно уже  врывался  шум
просыпающегося города.
     -  Я сдаю  смену  Биллу Сатклифу,-  как бы между прочим,  но  намеренно
громко сказал  Корк.- Вам  больше ничего  не  нужно?  Мы  вскипятили чайник,
может, выпьете с нами чашечку?
     - Все в порядке,- слегка заплетающимся языком пробормотал Медоуз, резко
выпрямляясь в кресле.- Сейчас все будет сделано.
     Корк, стоя у открытого окна  и  глядя вниз на площадку для автомобилей,
промолчал, давая Медоузу собраться с мыслями.
     - Мы вскипятили чайник, может быть, выпьете  чашечку,- повторил  он.- У
Валери все  готово.- Он держал в руке пачку  телеграмм.-  Такой  ночки  и не
припомню с самого Бремена. Проговорили  до рассвета. Слова, слова. К четырем
часам  утра  они уже забыли всякую  осторожность. Его  превосходительство  и
министр беседовали пря  мо по открытому  каналу. С ума можно сойти! Этак они
могут выболтать все: код, шифровки - всю чертову меха нику.
     -  Да они  ее уже  выболтали,- пробормотал  Медоуз, не  столько отвечая
Корку, сколько разговаривая сам с собой,  и тоже  подошел к окну,- с помощью
Лео.
     Самый зловещий  восход солнца  не может быть полностью  зловещим. Земля
живет по своим  законам, ее краски, звуки, запахи  существуют  сами по себе,
они не могут  подтверждать наши мрачные предчувствия.  Даже охрана у  ворот,
удвоенная на ночь, имела  какой-то несуровый, домашний  вид. Длинные кожаные
пальто полицейских мягко  блестели в утренних лучах, и все выглядело  как-то
удивительно  безобидно;  полицейские размеренно,  солидно  вышагивали  вдоль
здания. Корк почувствовал прилив оптимизма.
     - По моим  расчетам,  это  должно  совершиться сегодня,- заявил  он.- К
обеду я стану отцом. Что вы на то скажете, Артур?
     - Они никогда не торопятся,- сказал Медоуз.- Особенно по первому разу.-
И они принялись подсчитывать автомобили.
     - Все как есть на местах,- заявил Корк.
     - Вы слышите? - внезапно сказал Медоуз.- Замолчите и послушайте.
     - Какого дья...
     - Тише.
     Из  противоположного конца коридора доносился стойкий  монотонный  шум,
похожий на гудение мотора взбирающейся в гору машины.
     - Этого не может быть,- резко сказал Корк.- Ключи у Брэдфилда, и он...-
Они услышали металлический стук захлопнувшейся раздвижной решетчатой двери и
глухое шипение гидравлического тормоза.
     -  Да нет, это кровати! Вот  и  все. Привезли  еще кровати. Они пустили
лифт,  чтобы  поднять  кровати.  Брэдфилд  разрешил отпереть.-  И  как  бы в
подтверждение этой теории послышались звонкие удары металла о металл и скрип
пружин.
     - Его превосходительство  и министр говорили еще по  поводу сегодняшней
демонстрации. Канцлер  сказал,  что  нам  не  о  чем беспокоиться.  Немецкое
посольство  в  Лондоне  дает сообщения  во  Дворец.  "Встреча  закончилась,-
зевнув, добавил Корк,-  в  двадцать два часа двадцать минут  обычным обменом
любезностями. Для  прессы  будет  составлено  совместное коммюнике".  А  тем
временем   что  творится  у  экономического  советника!  А  торговый  атташе
подсчитывает  потери  от спекуляции, направленной  против  курса фунта.  Или
против английского  золотого запаса. Или против чего-то еще.  А может, мы на
краю кризиса? И кому до этого дело?
     - Вам  бы следовало пройти аттестацию,- сказал Медоуз.- Вам здесь негде
развернуться.
     - Я развернусь двойней,- сказал Корк, и в эту минуту Валери подала чай.
     Медоуз  уже подносил кружку с чаем  к  губам,  когда услышал громыхание
тележки и знакомую трель скрипучих  колес. Валери  от неожиданности грохнула
поднос на стол,  расплескав чай и забрызгав  сахар в сахарнице.  На  ней был
зеленый  свитер,  и  Корк, всегда не без  удовольствия поглядывавший на нее,
заметил, когда  она обернулась  к  двери, что высокий  ворот свитера  слегка
натер ей шею. Опередив всех, Корк сунул телеграммы Медоузу, подошел к  двери
и  выглянул в коридор. Да, это была их тележка, доверху нагруженная красными
и  черными  папками, и  Ален Тернер толкал  ее перед собой. Он  был  в одной
рубашке, без пиджака, под  глазами у него темнели огромные синяки. Одна губа
была рассечена и  зашита  на скорую руку. Он  был небрит. Поверх  всей груды
папок лежала  спецсумка. Корк говорил впоследствии,  что у Тернера был такой
вид, словно  он в одиночку  пробился с этой  тележкой  через  неприятельскую
линию фронта. По мере его продвижения по коридору все двери отворялись  одна
за другой:  Эдна  распахнула дверь машинного бюро, за ней - Краб, Парджитер,
де Лилл, Гевистон; сначала высовывалась голова, затем появлялось туловище, и
когда  Тернер  добрался  до  двери архива и канцелярии,  откинул перекладину
стальной перегородки и небрежным жестом вытолкнул тележку  прямо на середину
комнаты,  лишь одна-единственная дверь еще  продолжала оставаться закрытой -
дверь кабинета старшего советника посольства Роули Брэдфилда.
     - Пусть тележка стоит здесь. Никто ни к чему не прикасайтесь.
     Тернер пересек коридор и, не постучавшись, вошел в кабинет Брэдфилда.


        16. "ВЕСЬ ЭТОТ ОБМАН"

     П я т н и ц а . У т р о

     - Я полагал, что вы отбыли.-  В голосе  звучало не удивление,  а скорее
усталость.
     - Я не попал на самолет. Разве она не сообщила вам об этом?
     - Что, черт возьми, сделали вы со своим лицом?
     -  Зибкрон послал каких-то молодчиков произвести обыск у меня в номере.
Искали чего-нибудь новенького  о Гартинге. Я  им  помешал.-  Он опустился на
стул.- Они "англофилы". Как Карфельд.
     -  Дело  Гартинга  нас  больше  не  интересует.-  Брэдфилд  подчеркнуто
неторопливо  отложил в  сторону прочитанные телеграммы.- Я отправил в Лондон
его документы  вместе с письмом, оценивающим размеры причиненного нам вреда.
Всем  остальным  будут  заниматься  уже  оттуда.  Я  не  сомневаюсь,  что  в
надлежащий момент будет  принято  решение,  следует  ли нам информировать  о
случившемся остальных участников НАТО.
     -  Значит, вам придется  дезавуировать ваше письмо. И пересмотреть ваши
оценки.
     -  Я всячески  шел вам  навстречу,-  оборвал его  Брэдфилд  с  прежней,
внезапно вспыхнувшей враждебностью.-  Проявлял  всяческое снисхождение. И  к
вашей   малопочтенной   профессии,   и  к  вашему   невежеству   в   области
дипломатических отношений, и к вашей из ряда вон  выходящей невоспитанности.
Ваше  пребывание  здесь  не  принесло  нам   ничего,  кроме  беспокойства  и
неприятностей; вы, словно  нарочно, старались восстановить против себя всех.
Какого черта позволили вы себе остаться в Бонне, когда я распорядился, чтобы
вы  уехали? Почему вы врываетесь ко мне в кабинет в этом  неподобающем виде?
Или вы не имеете представления о том, что сейчас происходит? Сейчас пятница!
Разрешите вам напомнить, раз вы, по-видимому, изволили об этом позабыть, что
на сегодня назначена демонстрация.
     Тернер  не  двинулся  с места, и гнев  Брэдфилда  одержал верх  над его
усталостью.
     -  Ламли  предупреждал  меня, что  вы человек грубый,  неотесанный,  но
энергичный;  пока  что  вы  сумели  проявить  лишь свою неотесанность.  Меня
нисколько не  удивляет, что с вами так  обошлись,-  вы  сами  нарываетесь на
подобное обхождение.  Я предупреждал  вас о  том, какой  вред может принести
ваша деятельность, я изложил вам свои соображения, в силу которых дальнейшее
расследование должно быть прекращено, и я старался закрыть глаза на ничем не
оправданную  грубость, которую вы проявили по  отношению к моим сотрудникам.
Но  теперь  с  меня хватит.  Я  запрещаю  вам  переступать порог посольства.
Убирайтесь вон.
     - Я  нашел  папки,-  сказал  Тернер.- Все  папки,  все, что  пропало. И
тележку. И пишущую машинку, и стул. И электрический камин,  и  вентилятор де
Лилла.- Его голос звучал надломленно,  словно ему было  безразлично, поверят
ему или нет,  и взгляд,  казалось, бродил где-то  за пределами  кабинета.- И
чайные чашки, и всю  прочую утварь,  которую он понемногу к себе натаскал. И
письма,  которые  он забирал  из экспедиции и не отдавал  Медоузу. Они  были
адресованы ему, Лео, понимаете.  Это  все  были ответы на те  письма, что он
рассылал.  Он  завел  там  у себя  внизу  целое управление  -  филиал вашего
аппарата  советников.  Только вы  об  этом  и  не подозревали. Он открыл всю
истинную правду  про Карфельда, и поэтому  они теперь  гонятся за  ним.-  Он
легонько потрогал свою  щеку.- Те, что  расправились со мной, теперь гонятся
за  Лео.  А он скрывается, потому что узнал слишком  много и задавал слишком
много  вопросов. Насколько я  понимаю, они его,  верно,  уже схватили. Очень
жаль, что я так долго вам здесь докучал,- сказал он сухо.- Но вы видите, как
обстоит дело. Мне бы хотелось выпить чашку кофе, если позволите.
     Брэдфилд не шелохнулся.
     - А Зеленая папка?
     - Ее нет. Осталась только пустая сумка.
     - Он взял ее?
     - Я не знаю. Он или, быть может, Прашко. Не знаю.- Он покачал головой.-
Мне очень жаль.- Помолчав, он сказал: - Вы должны разыскать его, прежде  чем
это сде лают  они. Иначе они убьют его. Вот зачем я к вам пришел. Карфельд -
обманщик и убийца, и у Гартинга есть тому доказательства. До вас доходит то,
что я вам говорю? - спросил он, неожиданно повысив голос.
     Брэдфилд пристально смотрел на него, не проявляя ни малейшей тревоги.
     -  Когда Гартинг заинтересовался  Карфельдом? - спросил  Тернер, словно
обращаясь  к  самому   себе.-  Он  не   хотел   ничего  замечать   поначалу.
Поворачивался ко всему спиной, старался забыть. Старался не видеть. Жил, как
все мы, держа  себя в  узде, не желая вмешиваться, и  называл это отказом от
себя во имя  общего  блага.  Разводил сад, посещал званые вечера.  Занимался
разными пустяками. Старался выжить и не впутываться ни во что. Прятал голову
в плечи,  чтобы колеса жизни катились мимо, не задевая. Так было до октября,
пока Карфельд не показал  своей  силы.  Он знал Карфельда - вот  в чем дело,
понимаете? И Карфельд был перед ним в долгу. Это много значило для Лео.
     - В чем это он был перед ним в долгу?
     - Погодите. Мало-помалу  он начал... возвращаться к жизни.  Он позволил
пробудиться  своим  чувствам. Мысль  о Карфельде  мучила его,  не давала ему
покоя.  Мы с вами оба знаем, как это бывает,  когда что-то мучит. Физиономия
Карфельда была  повсюду - так  же, как сейчас. Хмурящая брови, ухмыляющаяся,
угрожающая... Его имя  звучало в ушах  Лео, не умолкая: Карфельд - обманщик,
Кар фельд - убийца. Карфельд - шарлатан.
     - Что за чушь вы порете! Нельзя же быть столь смехотворно нелепым.
     -  Лео  все  это стало  наконец  невыносимо  -  весь  этот  обман.  Ему
захотелось  правды.  Спячка  его плоти  и  ума  закончилась.  Он  исполнился
отвращения  к  самому себе за  то, чего не сумел совершить, за то,  чего  не
доделал, за то, что мало старался, и за то, что слишком старался... Ему было
тошно и  от своей  обыденности, и от своих  трюков, уловок. Нам всем знакомо
это чувство, не правда  ли?  Так вот,  Лео страдал от него. Очень страдал. И
тогда он решил добыть то, что жизнь ему задолжала,-  чтобы свершился суд над
Карфельдом. У него, понимаете, была хорошая па мять. Я знаю, что это  совсем
не модно  в наши дни. Он на чал  строить планы. Первое: проникнуть в архив и
канцелярию;  второе:  возобновить  свой  договор  и  потом  завладеть  досье
"Сведения   об  отдельных  лицах"   -  старыми  папками,   документами,  уже
предназначенными к уничтожению, дав но, можно сказать, преданными забвению и
упрятанными в вашу  "святая святых".  Он  решил попробовать свести  концы  с
концами, поднять архив, расследовать все заново...
     - О чем вы толкуете, я ни слова не  понимаю. Вы просто больны. Вам надо
пойти и лечь в постель.- Его рука поднялась к телефону.
     -  Прежде всего  он  завладел ключом -  это оказалось  проще  простого.
Положите  трубку!  Оставьте  в  покое  телефон!  -  Рука Брэдфилда замерла в
воздухе, затем легла  на  стол.- После этого он  принялся за работу  в вашей
"святая святых". Он организовал там свою собственную  маленькую канцелярию -
дела,  переписку,  регистрацию -  и  перебрался  туда. Если  ему  что-нибудь
требовалось из канцелярии,  он это крал. Вы же сами сказали, что он вор. Вам
ли  не знать.-  На  мгновение голос  Тернера  смягчился,  в  нем  прозвучало
сочувствие.- Скажите, когда вы опечатали  подвал?  После  Бремена, верно?  В
конце недели?  Вот тут он  запаниковал. Единственный раз. И  тогда он стащил
тележку. Нет, слушайте! Я сейчас  расскажу вам о Карфельде. О его докторской
степени,  о службе  в  армии, о  ранении под  Сталинградом, о его химическом
заводе...
     -  Всевозможные слухи  на  этот счет циркулируют  здесь  уже не  первый
месяц.  Как только Карфельд показал, что он  может  серьезно претендовать на
руководящую роль в политике, мы постоянно  слышим разные истории о  его прош
лом,  и всякий раз он  чрезвычайно успешно опровергает их. Во  всей Западной
Германии едва ли  сыщется хотя бы один более  или  менее видный политический
деятель, которого коммунисты рано или поздно не попытались бы опорочить.
     - Лео  не  коммунист,- сказал Тернер,  и в голосе  его вдруг прозвучала
смертельная усталость.-  Вы же сами сказали, что  он - примитивная натура. В
течение многих лет он сторонился политики, боясь того, что  может вскрыться.
Я  ведь не  сплетни пересказываю  вам. Я сообщаю  факты -  то,  что на нашем
родном английском языке принято называть фактами. И факты  сугубо секретные.
И все они со  держатся в нашем собственном  английском архиве и  запер ты  в
подвальном помещении нашего собственного английского посольства.  Вот где он
их  раскопал, и теперь  даже  вы  не  можете похоронить их там снова.- В его
словах не зву чало никакой враждебности, никакого торжества.- Если вы хотите
лично во всем этом удостовериться, то все документы находятся сейчас в вашей
канцелярии.  Вместе  с  пустой спецсумкой.  Есть там  кое-что,  в чем мне не
удалось разобраться  до конца: я недостаточно хорошо знаю немец кий язык.  Я
распорядился,  чтобы  никто не  прикасался  к  этим  документам.-  Он  вдруг
усмехнулся,  что-то  припомнив  -  быть  может, затруднения,  с которыми ему
пришлось  столкнуться.-  Вы  едва  не  замуровали  его  там,  сами  того  не
подозревая. Он  спустил вниз  тележку в конце  недели, и как раз в это время
были установлены  решетки  и  опечатан лифт.  Он был в  ужасе, что не сможет
продолжать работу,  не сможет больше проникнуть в "святая святых".  До  этой
минуты все было  для него шуточным делом. Схватить какую-нибудь нужную папку
-  он  ведь  имел  доступ всюду,  вы же знаете,  работа  над  "Сведениями об
отдельных  лицах" давала  ему  это право,- шмыгнуть  с ней в лифт, отнести в
подвал  и спрятать  там.  Но  вы, хотя  и невольно,  положили  этому  конец:
аварийные решетки расстроили все его планы. Тогда он погрузил все, что могло
ему  понадобиться, на  тележку и просидел там, внизу, весь  конец  недели  -
ждал, когда уйдут  рабочие. Чтобы  выйти наружу, ему пришлось взломать замок
на  черном  ходу.  А после  этого  он  уповал  лишь на  то, что  Гонт  будет
приглашать его к  себе на верхний  этаж. В простоте  душевной, конечно, ни о
чем не подозревая. Здесь все  до  единого действуют, так сказать, в простоте
душевной. И  я  должен принести вам свои извинения,- неожиданно  прибавил он
смущенно,- за то, что я вам сказал. Я был не прав.
     - Едва ли это самый подходящий момент для извинения,- сказал Брэдфилд и
позвонил мисс Пит