найдем по возвращении. - А что там происходит сейчас? - Дебаты. По поводу поправок к чрезвычайным законам. - Я думал, что это давным-давно решенный вопрос. - В этом городе ничто никогда не бывает решено до конца. Вдоль всей набережной в безучастном ожидании замерли серые отряды, похожие на безоружных солдат; изготовленные на скорую руку знамена оповещали о своем происхождении: Кайзерслаутерн, Ганновер, Дортмунд, Кассель... Отряды стояли в немом молчании, ожидая, когда будет дан приказ протестовать. Кто-то принес с собой транзистор и пустил его на полную громкость. При появлении белого "ягуара" головы повернулись в его сторону. Брэдфилд и Тернер, шагая бог о бок, начали медленно взбираться на холм, удаляясь от реки. Они прошли мимо киоска, в котором, казалось, не было ничего, кроме цветных фотографий шахини Сорейи. Перед центральным подъездом двумя колоннами выстроились студенты, оставив неширокий проход. Брэдфилд, вскинув голову, распрямив плечи, шел впереди. В дверях охранники хотели задержать Тернера, и Брэдфилд коротко осадил их. В вестибюле было невыносимо жарко и пахло сигарами. Отголоски дебатов наполняли его мерным жужжанием. Журналисты - кое-кто из них с фотоаппаратами - с любопытством поглядели на Брэдфилда, но он отрицательно покачал головой и отвернулся. Депутаты негромко переговаривались, стоя отдельными группами, и в бесплодной надежде посматривали через плечо друг друга, ища глазами кого-нибудь поинтереснее. Знакомая фигура устремилась навстречу. - Лучший подарок! Истинная правда, Брэдфилд, вы - лучший подарок! Пришли полюбоваться на конец демократии? Пришли на дебаты? Ну еще бы, вы же, черт побери, там у себя времени даром не теряете. И секретная служба все еще при вас? Мистер Тернер, вы, я надеюсь, вполне лояльны? Господи помилуй, что у вас с физиономией, черт побери? - Не получив ответа, он сказал, понизив голос и украдкой поглядев по сторонам: - Брэдфилд, я должен поговорить с вами. Дело чрезвычайно важное и безотлагательное, черт побери. Я пытался дозвониться к вам в посольство, но для Зааба вас никогда нет на месте. - У нас здесь назначена встреча. - Это надолго? Скажите мне, как долго может это затянуться? Сэм Аллертон тоже жаждет видеть вас, мы вместе хотим обсудить с вами кое-что. Его черная голова склонилась к уху Брэдфилда. Шея у него была грязная, щеки небриты. - Это невозможно знать наперед. - Послушайте, я буду ждать вас здесь. Это крайне важное дело. Я скажу Аллертону: будем ждать Брэдфилда. Наши газеты, сроки выпуска - это не делает погоды. Нам нужно потолковать с Брэдфилдом. - Никаких комментариев, вы же знаете. Мы опубликовали наше заявление вчера вечером. Полагаю, что у вас имеется экземпляр. Мы принимаем объяснение, данное нам канцлером. И с надеждой ожидаем возвращения немецкой делегации в Брюссель в течение ближайших дней. Они спустились вниз в ресторан. - Он здесь. Разговаривать буду я. Пожалуйста, пре доставьте все мне. - Постараюсь. - Нет, вашего старания мне мало. Извольте держать рот на замке. Он очень скользкий субъект. Первое, что увидел Тернер, была сигара. Небольшая сигара - она торчала в углу рта, словно черный термометр, и Тернер сразу заметил, что это - голландская сигара: Лео получал их и бесплатно снабжал ими Прашко. Вид у Прашко бы такой, словно он всю ночь провозился в редакции над газетой. Он появился из двери, за которой были расположены торговые киоски, и в куртке нараспашку, засунув руки в карманы, прошествовал через зал, задевая по дороге за все столики и ни перед кем не извиняясь. Это был грузный, неопрятный мужчина; коротко подстриженные волосы с сильной проседью; мощная грудная клетка незаметно переходила в еще более мощный живот; сдвинутые на лоб очки придавали ему вид гонщика. Следом за ним шла девушка с портфелем: апатичное, почти лишенное выражения лицо ее производило впечатление не то скучающего, не то чрезмерно целомудренного; у нее были темные, очень густые волосы. - Суп! - заорал Прашко на весь ресторан, как только они обменялись рукопожатиями.- Подайте нам суп. И что- нибудь для нее.- Официант, слушавший последние известия по радио, приглушил приемник, как только завидел Прашко, и с готовностью скользнул к нему. Медные зубчики подтяжек крепко впивались в засаленный край брюк, облегавших объемистый живот Прашко.- Вы тоже трудитесь здесь? - спросил он и пояснил: - Она ничего не понимает. Ни на одном языке, черт побери. Nicht wahr, Schatz (Не правда ли, сокровище мое? ( н е м . ))? Ты глупа, как овца. Так что у вас за дела? - Он говорил по-английски свободно, с легким американским акцентом, почти полностью заглушавшим всякий другой, если он у него был.- Вас скоро назначат послом? - Боюсь, что нет. - А это кто с вами? - Приезжий. Прашко очень внимательно поглядел на Тернера, потом на Брэдфилда и снова на Тернера. - Какая-то девчонка крепко осерчала на вас? На лице его двигались только глаза. Но плечи настороженно приподнялись, и голова инстинктивно ушла в плечи: он был весь начеку. Левой рукой он взял Брэдфилда за локоть. - Это хорошо,- сказал он.- Это отлично. Люблю перемены. Люблю новых людей.- Голос его звучал на одной ноте, короткие фразы ложились тяжело; это был голос конспиратора, человека, выработавшего в себе долголетнюю привычку говорить так, чтобы его нельзя было подслушать.- Так зачем вы пожаловали? Узнать личное мнение Прашко? Голос оппозиции? - Он пояснил Тернеру: - Когда создается коалиция, оппозиция превращается в привилегированный клуб.- Он громко расхохотался своей шутке, и Брэдфилд рассмеялся тоже. Официант подал суп-гуляш, и Прашко быстрыми, беспокойно-настороженными движениями своей здоровенной ручищи мясника принялся вылавливать кусочки говядины. - Так зачем же вы пожаловали? Может, хотите отправить телеграмму своей королеве? - Он ухмыльнулся.- Весточку от ее бывшего подданного? О'кей! Пошлите ей телеграмму. Только на черта ей знать, что думает Прашко? И вообще кого это интересует? Я - старая шлюха.- Это было адресовано непосредственно Тернеру.- Они небось так говорили вам? Я был англичанином, я был немцем, я, черт побери, стал почти американцем. Я был в этом борделе дольше всех прочих шлюх. Вот почему я уже стал никому не нужен. Меня имели все. Сообщали они вам об этом? И левые, и правые, и центр. - Кто из них обладает вами теперь? - спросил Тернер. Не сводя глаз с изуродованного лица Тернера, Прашко поднял руку и сделал выразительный жест - потер кончиком большого пальца средний и указательный. - Знаете, что такое политика? Купля-продажа. Деньги на бочку. Все остальное - куча дерьма. Дипломатия, договоры, союзы - все дерьмо. Может быть, мне следовало оставаться марксистом. Так, значит, они теперь взяли да и ушли из Брюсселя? Это печально. Да, да, это очень печально. Вам теперь не с кем вести переговоры. Он разломил булочку и окунул половинку в суп. - Скажите вашей королеве, что Прашко говорит: англичане - лживые, вонючие лицемеры. Ваша супруга в добром здравии? - Вполне, благодарю вас. - Давненько я не обедал там у вас наверху. Вы по- прежнему живете в этом гетто? Ничего себе местечко. Не обращайте внимания. Меня никто не может долго вы носить. Вот почему я меняю партии,- пояснил он Тернеру.- Когда-то я считал себя романтиком - вечно в погоне за голубым цветком. Теперь, должно быть, мне просто все приелось. Друзья, женщины, господь бог - везде одно и то же. Все они преданные. И все они вас обманывают. И все подонки. Бог мой! Скажу вам еще кое-что: новых друзей я предпочитаю старым. Кстати, у меня новая жена - как она вам нравится? - Взяв молодую женщину за подбородок, он приподнял ее лицо, как бы желая продемонстрировать ее в наиболее выгодном ракурсе; она улыбнулась и слегка похлопала его по руке.- Я сам себе поражаюсь,- продолжал он, прежде чем кто-либо из них успел сообразно обстоятельствам ответить на вопрос.- Было время, когда я мог бы ползать на своем жирном брюхе, лишь бы залучить ваших вшивых англичан в Европу. А теперь вы обиваете у нас пороги, и мне наплевать,- Он пока чал головой. - Право, я сам себе изумляюсь. Но таков ход истории, надо полагать. А может быть, таков я. Может быть, меня просто влечет к сильным мира сего; может быть, я люблю вас, потому что вы были сильны, а теперь я ненавижу вас, потому что вы - ничто. Вчера ночью они убили какого-то мальчишку, вы слышали об этом? В Хагене. Передавали по радио. Он взял с подноса рюмку водки. Бумажная подставка прилипла к ножке. Он оторвал ее. - Одного мальчишку. И одного старика. И одну полоумную библиотекаршу. Пусть даже целую футбольную команду. Это еще не Армагеддон. В окно видны были длинные серые колонны, замершие в ожидании на набережной. Прашко обвел рукой зал. - Поглядите на все это дерьмо. Все бумажное. Бумажная демократия, бумажные политики, бумажные орлы, бумажные солдатики, бумажные депутаты. Кукольная демократия. Стоит Карфельду чихнуть, как мы пускаем в штаны. Знаете почему? Потому что он, черт побери, слишком близок к истине. - Вы, значит, принадлежите к его сторонникам? Так я вас понял? - спросил Тернер, делая вид, что не заме чает рассерженного взгляда Брэдфилда. Прашко доел свой суп; он почти все время не сводил глаз с Тернера. - Мир молодеет с каждым днем,- сказал он.- Карфельд - куча дерьма, пусть так. Ладно. Но мы богатеем, вы это видите, приятель? Мы едим, пьем, строим дома, по купаем машины, платим налоги, ходим в церковь, делаем детей. Теперь мы хотим получить что-нибудь подлинное. Вы знаете, что это такое, приятель? Он по-прежнему не сводил глаз с изуродованного лица Тернера. - Иллюзии. Короли и королевы. Семейство Кеннеди, де Голль, Наполеон, баварские герцоги Виттельсбахи и Потсдам. К черту, мы больше не захолустная деревня. Да, кстати, что вы скажете насчет нынешних студенческих бес порядков в Англии? Что думает об этом ее королевское величество? Может, вы мало даете им карманных денег? Молодежь! Хотите знать кое-что про молодежь? Я скажу вам.- Теперь он обращался исключительно к одному Тернеру.- "Немецкая молодежь упрекает своих отцов за то, что они затеяли войну". Вот что вы слышите. Не проходит дня, чтобы какой-нибудь свихнувшийся умник не оповестил нас об этом через какую-нибудь очередную газету. Хотите знать настоящую правду? Они упрекают своих отцов за то, что те п р о и г р а л и эту чертову войну, а не за то, что они ее начали: "Эй, вы! Где наша Империя, чтоб вас черт побрал?" Так же как и англичане, как я понимаю. Такое же дерьмо собачье. Все щенки одинаковы. Они хотят вернуть себе бога.- Он перегнулся над столом, почти вплотную придвинул свое лицо к Тернеру.- Слушайте, может, мы провернем дельце: мы вам - наличные, вы нам - иллюзии? Беда только в том, что мы это уже пробовали.- Он с разочарованным видом откинулся на спинку стула.- Мы как-то раз заключили такую сделку и получили от вас кучу дерьма. Вы не поставщики иллюзий. Вот почему мы не хотим больше слышать об англичанах. Они не умеют вести дела. Наш немецкий папенька Фатерланд предлагал руку и сердце вашей английской маменьке, но вы не явились на свадьбу.- Он снова расхохотался, смех его звучал фальшиво. - Быть может, сейчас пришло время заключить этот союз? - намекнул Брэдфилд с усталой улыбкой важного государственного деятеля. Краем глаза Тернер заметил двух людей - бледные лица, темные костюмы, замшевые туфли,- они молча заняли места за соседним столиком. Официант поспешно направился к ним, сразу распознав их профессию. И в эту минуту целая орава молодых журналистов ввалилась из вестибюля в ресторан. У некоторых в руках были газеты, заголовки кричали о Брюсселе и Хагене. Журналистами предводительствовал папаша Карл-Гейнц Зааб, он уставился на Брэдфилда с утрированной тревогой. За окном, в унылом внутреннем дворике, ряды пустых пластмассовых стульев походили на искусственные цветы, пробившиеся сквозь растрескавшийся асфальт. - Вот эти подонки - это уже настоящие нацисты,- громко, на весь зал сказал Прашко, взмахнув жирной рукой в сторону журналистов.- Они высовывают языки, громко выпускают газы и воображают, что изобрели демократию. Куда провалился этот чертов официант - сдох? - Мы разыскиваем Гартинга,- сказал Брэдфилд. - Ясно! - Прашко привык к неожиданностям. Рука, вытиравшая салфеткой обветренные губы, все так же не спеша продолжала свое занятие. Желтоватые глаза все так же, не мигая, смотрели из воспаленных глазниц на собеседников.- Я его здесь что-то не видел,- равнодушно за метил Прашко.- Может, он где-нибудь на балконе. Ведь у вас, приятели, там своя специальная ложа.- Он положил салфетку.- Может, вам надо поискать его там? - Он исчез неделю назад. В пятницу утром на прошлой неделе. - Кто, Лео? Ну, этот малый никуда не денется.- Появился официант.- Такие не пропадают. - Вы его друг,- сказал Брэдфилд.- Кажется, его единственный друг. Мы подумали, что он мог прийти посоветоваться с вами. - О чем? - А вот в этом-то все и дело,- сказал Брэдфилд с едва заметной усмешкой.- Мы подумали, что он мог сказать это вам. - Он до сих пор не завел себе друзей среди англичан? - Прашко переводил взгляд с одного на другого.- Бедняжка Лео! - Теперь уже в голосе его явно слышалось ехидство. - Вы занимали особое место в его жизни. В конце концов, вы ведь очень долго работали вместе. У вас одинаковый опыт за плечами. Нам кажется, что е трудную минуту Лео, нуждаясь в совете, в деньгах или еще в какой-нибудь помощи, мог инстинктивно обратиться к вам. Нам думается, что он мог бы даже искать у вас защиты. Прашко снова внимательно поглядел на свежие рубцы на лице Тернера. - Защиты? - повторил он, почти не шевеля губами, словно предпочел бы сделать вид, что не произносил этого слова. - С таким же успехом вы могли бы защищать...- Капельки пота внезапно проступили у него на лбу, словно это осел пар, висящий в воздухе,- Уйди отсюда,- сказал он девушке. Без единого слова она поднялась, рассеянно улыбнулась всем троим и неторопливо вышла из ресторана, и Тернер с совершенно неуместным и неожиданным для себя легкомыслием проводил восхищенным взглядом ее соблазнительно покачивающиеся бедра. А Брэдфилд уже заговорил снова. - У нас очень мало времени,- торопливо промолвил он, наклонившись над столом.- Вы были с ним в Гамбурге и в Берлине. Существуют кое-какие обстоятельства, известные, возможно, только вам двоим. Вы меня слушаете? Прашко молча ждал. - Если только вы в состоянии помочь нам разыскать его, не поднимая шума, если вам известно, где он скрывается, и вы можете воздействовать на него, если вы можете хоть что-нибудь предпринять во имя старой дружбы, я беру на себя сохранение тайны и обещаю мягко обойтись с ним. Ни ваше имя, ни чье-либо другое не будет при этом нигде фигурировать. Теперь уже Тернер ждал, переводя взгляд с одного лица на другое. Прашко выдавал только струившийся по его лицу пот, Брэдфилда - только крепко зажатая в пальцах ручка. Он сжимал ее, низко наклонившись над столом. За окном серые колонны замерли в ожидании; двое в углу тупо наблюдали за происходящим, поедая булочки с маслом. - Я отправлю его в Англию. Я удалю его из Германии навсегда, если это необходимо. Он себя уже достаточно скомпрометировал; не может быть и речи о том, чтобы мы снова стали прибегать к его услугам. Он позволил себе... Своим поведением он поставил себя в положение, лишающее его нашей поддержки, вы понимаете, что я хочу сказать? Любые сведения, какими он может обладать, являются исключительно собственностью английской короны...- Он откинулся на спинку стула.- Мы должны разыскать его прежде, чем это сделают они,- сказал он, но Прашко по-прежнему не говорил ни слова и не сводил с Брэдфилда жесткого взгляда маленьких, заплывших жиром глаз.- Я учитываю также,- продолжал Брэдфилд,- что у вас может иметься личная заинтересованность в тех или иных вопросах, которая должна быть удовлетворена. Прашко заерзал на стуле. - Полегче,- сказал он. - Я меньше всего собираюсь вмешиваться во внутренние дела Федеративной республики. Ваши политические устремления, будущее вашей партии в свете нового Движения - все эти вопросы лежат вне сферы наших интересов. Я здесь для того, чтобы охранять наш союз, а не для того, чтобы становиться в позу судьи по отношению к союзнику. Совершенно неожиданно Прашко улыбнулся. - Отлично сказано,- заметил он. - Ваша двадцатилетней давности связь с Гартингом, ваши взаимоотношения с некоторыми органами, близки ми английским правительственным кругам... - Это никому не известно,- быстро перебил его Прашко.- Выражайтесь осторожнее, черт побери! - Я как раз намеревался предложить то же самое вам,- сказал Брэдфилд. Улыбка Прашко вызвала у не го ответную улыбку облегчения.- Я совершенно так же, как и вы, не хочу, чтобы про наше посольство говорили, будто мы питаем к кому-то дурные чувства, поносим видных немецких политических деятелей, выволакиваем на свет божий старые, давно похороненные дела, что мы солидаризируемся со странами, не симпатизирующими внутренней политике Германии, и поставили своей задачей бесчестить Федеративную республику. Я совершенно убежден, что и вы также не заинтересованы в том, чтобы про вас - в вашей сфере - распространялись подобного рода слухи. Я хочу указать лишь на общность наших интересов. - Ясно,- сказал Прашко. Его изборожденное морщинами лицо оставалось непроницаемым. - И у вас, как у нас, есть свои негодяи. Мы не должны позволять им становиться между нами. - Боже упаси! - сказал Прашко, покосившись на синяки и ссадины Тернера.- У нас, помимо того, есть еще довольно странные друзья. Это Лео так вас отделал? - Они сидят в углу,- сказал Тернер.- Это их работа. Они сделают то же самое и с ним, дайте им только до него добраться. - Ладно,- сказал наконец Прашко.- Я готов помочь вам. Мы с ним обедали вместе. С тех пор я его больше не видел. Что надо этой обезьяне? - Брэдфилд! - кричал Зааб через весь зал.- Скоро, наконец? - Я же вам сказал, Карл-Гейнц: мы не собираемся делать никаких заявлений. - Мы просто потолковали, вот и все. Я не так-то часто встречался с ним. Он позвонил мне: может, встретимся, пообедаем? Я сказал: давай завтра.- Прашко развел руками, словно фокусник, показывающий, что он ничего не прячет в рукаве. - О чем же вы толковали? - спросил Тернер. Прашко пожал плечами и поглядел на обоих собеседников. - Вы знаете, как это бывает с давними друзьями. Лео - славный малый, но... Словом, люди меняются. А может быть, мы не хотим, чтобы нам напоминали о том, что ни чего не меняется. Вспоминали прошлое, Лео немного вы пил. Ну, вы знаете, как это бывает при таких встречах. - Какое прошлое? - настойчиво спросил Тернер, и Прашко зло на него поглядел. - Известно какое: Англию. Дерьмовое было время. Вы знаете, как мы попали в Англию - я и Лео? Мы были желторотые. Знаете, как мы попали? Его фамилия начина лась с буквы Г, а моя - с П. Так я переделал П на Б. Гартинг Лео, Брашко Гарри. Такие были времена. Нам повезло, что мы не были Цейсе или Цахари - где бы мы тогда стояли в списке? Англичане не любили второй половины алфавита. Вот про это мы с ним и толковали: про то, как нас отправили в Дувр на палубе, бесплатно. Про те проклятые времена. Про эту чертову сельскохозяйственную школу в Шептон-Маллете. Вам знакома эта вонючая школа? Может, ее теперь подновили наконец? Может, уже и этот старикашка помер, который готов был нас изничтожить за то, что мы - немцы, и говорил, что только благодаря англичанам мы еще живы. Знаете, чему научились мы в Шептон-Маллете? Итальянскому языку. От военнопленных. Только с этими несчастными и можно было поговорить! - Он повернулся к Брэдфилду.- Кто этот нацист, между прочим? - спросил он и вдруг расхохотался.- Вы что, думаете, что я псих? Ну да, я обедал с Лео. - И он поведал вам о каких-то там затруднениях? - спросил Брэдфилд. - Он хотел узнать насчет нового закона,- ответил Прашко, все еще продолжая ухмыляться. - Закона об истечении срока давности? - Вот именно. Хотел узнать про закон. - Применительно к определенному случаю? - Почему к определенному? - Просто я вас спрашиваю. - Мне показалось, что вы имели в виду какой-то определенный случай. - Значит, он интересовался этим вообще, с чисто юридической точки зрения? - Разумеется. - С какой стороны и кому могло это пойти на пользу, хотелось бы мне знать? Никто из нас не заинтересован в том, чтобы выкапывать из могилы прошлое. - И это правильно, вы так считаете? - Это - здравый смысл,- сухо сказал Брэдфилд,- что, как я полагаю, должно иметь в ваших глазах больше веса, чем любые мои заверения. Так что же хотел он знать? Теперь Прашко говорил, взвешивая каждое слово. - Он хотел понять причину. Хотел понять внутренний смысл. Тогда я сказал ему: это не новый закон, это закон старый. Он должен положить конец некоторым вещам. Каждая страна имеет свой последний суд - место, дальше которого уже идти некуда. Правильно? И в Германии так же точно должен быть конечный день. Я разговаривал с ним, как с ребенком - он ведь до черта наивен, вы это знаете? Блаженный. Я сказал: "Слушай, ты проехал на велосипеде без фонаря, так? Если по прошествии четырех месяцев это не будет обнаружено, ты чист. Если ты совершишь не предумышленное убийство, тогда это уже не четыре месяца, а пятнадцать лет, если убийство с заранее обдуманным намерением - двадцать лет. А если это предумышленное убийство, совершенное нацистом,- срок еще больше, добавляется дополнительное время". Они ждали несколько лет, прежде чем начать отсчитывать до двадцати. Если они не поднимают дела, обвинение теряет силу. Я сказал ему: "Слушай, они валяли с этим дурака, пока все едва не отошло в область предания". Они вносили поправки, чтобы угодить королеве, они вносили поправки, чтобы угодить самим себе; сначала они начинали исчислять с сорок пятого, затем с сорок девятого, а теперь уже пересчитали все заново.- Прашко развел руками.- Ну и тут он принялся на меня кричать: "Какого черта вы делаете неприкосновенную святыню из этих двадцати лет!" "Никто не делает никакой святыни из двадцати лет. Никто ни из чего не делает святыни, будь все трижды проклято. Но мы состарились. Мы устали. Мы вымираем". Вот что я ему сказал: "Не знаю, что ты забрал в свою дурацкую башку, только все это бред. Все всегда идет к одному концу. Моралисты говорят, что это нравственный закон; другие говорят, что это целесообразность. Послушайся меня, я твой друг и я, Прашко, говорю тебе: это факты, это жизнь, и нечего валять дурака!" Тогда он разозлился. Видали вы когда-нибудь, как он злится? - Нет. - После обеда я привез его сюда обратно. Мы все еще продолжали спорить, понимаете? Всю дорогу, пока ехали в машине. Потом сели за этот столик. Вот как раз сюда, где мы сейчас сидим. "Может быть, мне удастся получить новую информацию",- сказал он. А я ответил: "Если ты получишь новую информацию, забудь о ней, потому что ты все равно ни черта не добьешься, только понапрасну потратишь время. Ты опоздал. Это закон". - Он, случайно, не намекнул, что у ж е п о л у ч и л эту информацию? - А он ее получил? - сразу же спросил Прашко. - Не думаю, чтобы она существовала. Прашко медленно кивнул, теперь он все время смотрел на Брэдфилда. - Так что же произошло потом? - спросил Тернер. - Ничего. Я сказал ему: "Ладно, ты докажешь непредумышленное убийство - в этом случае ты уже опоздал на несколько лет. Ты докажешь убийство с заранее обдуманным намерением - в этом случае ты тоже опоздал уже с декабря. Так что катись к такой-то матери". Вот что я ему сказал. Тогда он схватил меня за руку и зашептал, словно какой-то выживший из ума изувер: "Ни один закон не может измерить то, что они сотворили. Ты и я, мы с тобой это знаем. В храмах проповедуют: Христос был рожден непорочной девой Марией и на светящемся облаке вознесся на небо. И миллионы людей верят в это. Ты знаешь, каждое воскресенье я играю в часовне на органе и слышу эти проповеди". Это правда? - Да, он играл на органе в часовне,- сказал Брэдфилд. - Бог ты мой! - искренне изумился Прашко.- Лео в часовне? - Да, на протяжении многих лет. - Ну, и потом он понесся дальше: "Но мы с тобой, Прашко, ты и я, мы в свое время видели живых свидетелей дьявольского зла". Вот что он сказал. "Не на вершине горы, не во мраке ночи, а там, на равнине, где стояли мы все. Мы - в особом положении. А т е п е р ь в с е э т о п о в т о р я е т с я с н о в а " . Тернер хотел что-то сказать, но Брэдфилд остановил его. - Тогда я разозлился, черт побери, и сказал ему: "Ты брось разыгрывать передо мной Христа-спасителя. Перестань вопить о нюрнбергской справедливости на века - она длилась четыре года. Закон по крайней мере дал нам хотя бы двадцать лет. Да и кто навязал нам этот закон, в конце-то концов? Вы, англичане, могли заставить нас изменить его. Когда вы все передавали в наши руки, вы могли сказать: эй, вы, чертовы немцы, занимайтесь правосудием, разбирайте преступления в ваших собственных судах, выносите приговоры в соответствии с вашим уголовным кодексом, но сначала аннулируйте закон. Значит, вы были соучастниками: и теперь вы - соучастники. Только теперь со всем этим покончено навсегда. Да, черт побери, со всем этим покончено". Вот что я ему сказал. А он только все глядел на меня и повторял: "Прашко, Прашко". Он вынул из кармана носовой платок, вытер лоб, потом рот. - Не обращайте внимания,- сказал он.- У меня нервы не в порядке. Вы знаете, что такое политики. Я сказал ему, когда он стоял и таращил на меня глаза, я сказал ему: "Это моя страна, ясно? Если что-то еще колотится у меня в груди, так оно принадлежит этой стране, этому борделю. Я сам не раз удивлялся - почему? Почему не Букингемскому дворцу? Почему не цивилизации кока-колы? Но это моя родина. И это то, что ты должен для себя найти,- родину, а не просто, черт побери, посольство". А он все продолжал таращить на меня глаза. Я и сам, думал, спячу, говорю вам. Я сказал ему: "Ладно, предположим, ты найдешь доказательства. Скажи мне, к чему все это: преступление совершил в тридцать лет, наказание получил в шестьдесят? Какой в этом смысл? Мы все уже старики,- сказал я ему,- и ты, и я. Знаешь, чему учил нас Гёте: никто не может наблюдать заход солнца дольше четверти часа". А он сказал мне: "Все начинается сначала. Погляди на эти лица. Прашко, прислушайся к речам. Кто-то должен обуздать этого негодяя, иначе на нас с тобой снова нацепят бирки". Первым заговорил Брэдфилд: - Если бы он обнаружил доказательства, чего, как мы знаем, ему сделать не удалось, как бы он тогда посту пил? Если бы он не искал их, а уже ими обладал, что тогда? - О господи, говорю же вам: он бы совсем ополоумел. - Кто такая Айкман? - спросил Тернер, прерывая затянувшееся молчание. - О чем вы, приятель? - Айкман. Кто они - мисс Айкман, мисс Этлинг и мисс Брандт? Он был помолвлен с Айкман когда-то. - Просто женщина, с которой он жил в Берлине. А может, это было в Гамбурге? А может, и там и там. Черт, все стал забывать, все на свете. Слава тебе господи, а? - Что с ней сталось? - Понятия не имею,- сказал Прашко. Его сощуренные глазки на темном лице казались трещинами в коре старого дерева. Два бледных лунообразных лица продолжали вести наблюдение из своего угла, две пары бледных рук покоились на столе, словно на минуту отложенное в сторону оружие. Громкоговоритель выкрикнул имя Прашко: фракция ждала его появления. - Вы предали его,- сказал Тернер.- Вы натравили на него Зибкрона. Вы предали его со всеми потрохами. Он многое раскрыл вам, а вы предупредили Зибкрона, потому что вам хочется забраться повыше. - Спокойнее,- сказал Брэдфилд.- Спокойнее. - Вы - вонючий подонок,- прошипел Тернер.- Вы убьете его. Он сказал вам, что получил доказательства, открыл вам все и просил у вас помощи, а вы натравили на него Зибкрона, чтобы тот расправился с ним. Вы были его другом, и вот что вы сделали. - Он же сумасшедший,- прошептал Прашко.- Вы что, не понимаете - он сумасшедший! Вы же не видели его тогда, в те дни. Вы не видели его и Карфельда там, в подвале. Вы думаете, что эти молодчики так уж крепко поработали над вами? Карфельд слова не мог произнести, а Лео: "Говори! Говори!" - Прищуренные глаза Прашко совсем сузились.- Когда мы увидели эти трупы на поле... они были связаны все вместе. Их связали вместе, прежде чем отравить газом. И тут он совсем рехнулся. Я сказал ему: "Слушай, это не твоя вина, не твоя вина, что ты остался жив!" Он, между прочим, не показывал вам пуговицы? Лагерные деньги? Вы этого ни разу не видели? Ни разу не ходили с ним выпивать, прихватив с собой двух девчонок? Вы не видели, как он расплачивается деревянными пуговицами, чтобы затеять драку? Говорю вам, он - сумасшедший. Слушайте, знаете, откуда у него эти пуговицы? Он срезал их! Срезал их с одежды одного из трупов! Слыхали, чтобы кто-нибудь делал такое? - С какого трупа? С одного из шести миллионов? - Я сказал ему, когда мы сидели здесь,- заикаясь, пробормотал Прашко: "Брось это, пошли отсюда. Еще ни кому не удавалось построить в Германии Иерусалим. Что тебя гложет? Пойди лучше переспи с какой-нибудь девчонкой!" Я сказал ему: "Послушай! Надо иметь голову на плечах и держать себя в узде, иначе мы все сойдем с ума". Он - блаженный. Блаженный безумец, который не может ничего забыть. Что такое, по-вашему, наш мир? Танцкласс для кучки безумцев - полоумных проповедников нравственности? Ясное дело, я сказал Зибкрону. Голова у вас работает, приятель, но и вам придется научиться забывать. Черт побери, если уж англичане этого не могут, так кто же может? Когда они прошли в холл, там стоял крик. Два студента в кожаных пальто прорвались сквозь кордон у дверей и уже на лестнице сражались со швейцарами. Какой-то пожилой депутат прижимал ко рту носовой платок, и кровь стекала ему на кашне. - Нацисты! - выкрикнул кто-то.- Нацисты! - снова закричал кто-то, указывая на студента, стоявшего на балконе. - Назад, в ресторан,- сказал Брэдфилд,- мы можем выйти другим ходом. Ресторан внезапно опустел. Депутаты и остальные посетители разбрелись кто куда, одни - привлеченные криками в холле, другие - отпугнутые ими же. Брэдфилд не позволял себе бежать, но шел быстрым четким шагом, как на марше. Они вышли в сводчатую галерею. В витрине галантерейного магазина были выставлены черные портфели из тонкой телячьей кожи. В другой витрине парикмахер взбивал пену на лице невидимого клиента. - Брэдфилд, да послушайте же меня! Господи боже мой, я же хочу предупредить вас о том, что они говорят! Зааб совершенно запыхался. Его объемистый живот колыхался под засаленной курткой. Капли пота, словно слезы, поблескивали под желтыми, набрякшими веками. Из-за его плеча высовывалась багровая физиономия Аллертона в ореоле черной гривы. Все направлялись к выходу. В конце галереи было уже тихо, в холле тоже воцарился порядок. - Кто и что говорит? Вместо Зааба ответил Аллертон: - Весь Бонн говорит, старина. Вся чертова бумагомаральня. - Слушайте. Ходят слухи. Слушайте. Бог знает, чего только не болтают. Вам известно, что произошло в Ганновере? Вы знаете, почему они взбесились? Об этом шепчутся во всех кафе: делегаты, карфельдовские приспешники - все распускают эти слухи. Они расползлись уже по всему Бонну. А им было дано предписание молчать. Загадочная история, фантастика! Зааб торопливо оглянулся по сторонам. - Самая большая сенсация за все годы,- сказал Аллертон.- Даже для этого унылого захолустья. - Почему во время демонстрации они там, впереди, сломали ряды и ринулись как бешеные в библиотеку? Они - эти молодчики, которых везли в серых автобусах? Кто-то стрелял в Карфельда. Когда оркестр заиграл особенно громко, кто-то выстрелил в него из окна библиотеки. Какой-то дружок этой женщины-библиотекарши, Эйк. Она работала в Берлине с англичанами. Эмигрантка. Сменила свою фамилию на Эйк. Она впустила его, чтобы он мог выстрелить из окна. Потом, перед смертью, она во всем призналась Зибкрону. Эйк. Охрана видела, как он стрелял. Карфельдовская охрана. Когда наяривал оркестр. Они увидели человека, стрелявшего из окна, и бросились, чтобы схватить его. Охранники, слышите, Брэдфилд! Охранники, которых привезли в серых автобусах. Брэдфилд, вы только послушайте, что они говорят! Они нашли пулю, револьверную пулю английского образца. Вы понимаете теперь? Англичане совершают покушение на Карфельда - вот какие распускаются слухи. Фантастика! Вы должны положить этому конец. Поговорите с Зибкроном. Карфельд жутко напуган: он страшней трус. Понимаете, почему он стал так осторожен, почему строит повсюду эти чертовы Schafott? Как, черт побери, это называется? - Эшафот,- сказал Тернер. Толпа, хлынувшая из холла, вынесла их на свежий воздух. - Эшафот! Все это строжайшая тайна, Брэдфилд! Только для вашего личного сведения! - Уже издали они услышали его крик: - Упаси вас бог ссылаться на меня. Зибкрон рассвирепеет. Фантастика! - Можете быть совершенно спокойны, Карл-Гейнц,- прозвучал среди всей этой суматохи почти неестественно уравновешенный голос,- никто не злоупотребит вашим доверием. - Послушайте, старина,- Аллертон наклонился к самому уху Тернера. Он был небрит, черные лохмы его взмокли от пота.- Что случилось с Лео? Он словно сквозь землю провалился. Говорят, эта самая Эйк была в свое время весьма лихая девчонка и работала вместе с "охотниками за черепами" в Гамбурге. А кто это вас так разукрасил, старина? Слишком рано полезли ей под юбку, а? - Это не для печати,- сказал Брэдфилд. - Нет, пока еще нет, старина,- сказал Аллертон. - Не пока, а вообще. - Говорят, он едва не прикончил его в Бонне, в ночь накануне ганноверского митинга. Просто не был вполне уверен, что это он. Карфельд шел с секретного совещания, направлялся к условленному месту, и только чистая случайность спасла его от Лео. Просто зибкроновские молодчики подоспели как раз вовремя. Вдоль набережной неподвижные колонны замерли в терпеливом ожидании. Слабый ветерок чуть колыхал черные флаги. На другом берегу за синеватой стеной деревьев заводские трубы лениво выдыхали дым в унылом свете пасмурного утра. У края воды томились в бездействии маленькие лодочки - яркие мазки на серой траве. Тернер посмотрел влево - на старую лодочную пристань, которую еще не успели снести. Вывеска доводила до общего сведения, что пристань является собственностью факультета физического воспитания Боннского университета. Они стояли вдоль берега, ряд к ряду. Тонкая пленка тумана, словно след дыхания на стекле, заволакивала бурый горизонт и мост через реку. Ни шороха - только отзвуки чего-то скрытого от глаз: крик затерявшейся чайки, жалобный стон заблудившейся баржи, неустанное стенанье невидимых дрелей. Казалось, не люди, а серые тени выстроились там вдоль берега реки, и даже человеческие шаги звучали как-то отрешенно; дождя не было, но влага тумана порой ощущалась на лице, словно пульсация крови под разгоряченной кожей. Это не суда, а погребальные дроги плыли вниз по течению, неся свои дары богам севера; и все было лишено запаха, только откуда-то, из глубины материка, тянуло углем и металлом. - Карфельда упрятали до вечера,- сказал Брэдфилд.- Об этом позаботился Зибкрон. Ждут, что тот сделает новую попытку сегодня вечером. И он ее сделает.- И Брэдфилд, помолчав, повторил все слово в слово от начала до конца, точно заучивая формулу: - Пока не начнется демонстрация, Карфельд не выйдет из своего убежища. После демонстрации Карфельда снова спрячут. Возможности самого Гартинга крайне ограниченны - он знает, что ему недолго разгуливать на свободе. Значит, он сделает попытку сегодня вечером. - Айкман умерла,- сказал Тернер.- Они убили ее. - Да. Он будет пытаться сегодня вечером. - Заставьте Зибкрона отменить митинг. - Будь это в моей власти, я бы так и поступил. Да и Зибкрон, будь это в его власти,- тоже. Но теперь уже поздно.- Он указал на серые колонны. Тернер поглядел на него в упор. - Нет, не могу себе представить, чтобы Карфельд, как бы ни был он напуган, отменил митинг,- сказал Брэд филд, словно сомнение промелькнуло на миг в его уме, но он тут же его отмел.- Этот митинг - кульминация, он должен увенчать собой кампанию, проведенную им в провинциях. Он нарочно приурочил все к этому дню - к самому острому моменту брюссельских переговоров. Он уже на полпути к полной победе. Брэдфилд повернулся и медленно зашагал по тротуару к стоянке машин. Серые колонны наблюдали за ним в молчании. - Возвращайтесь в посольство. Возьмите такси. С этой минуты всякое передвижение по городу исключается. Ни один человек не должен покидать посольства, нарушение запрета повлечет за собой увольнение. Сообщите об этом де Лиллу. Расскажите ему также обо всем, что произошло, подготовьте все документы, так или иначе относящиеся к Карфельду, и отложите их до моего возвращения. Все, что освещает его деятельность: доклад группы по расследованию преступлений, его работу на соискание степени - все, что имеется в "святая святых" и может пролить свет. Я вернусь сразу же после обеда. Он отворил дверцу машины. - Какое у вас соглашение с Зибкроном? - спросил Тернер.- В чем его тайный смысл? - Нет никакого соглашения. Либо они уничтожат Гар тинга, либо Гартинг уничтожит Карфельда. И в том, и в другом случае я должен дезавуировать его. И только это существенно в настоящий момент. Может быть, вы предложи те мне какой-либо другой образ действий? Вам известен другой выход из создавшегося положения? Я информирую Зибкрона, что порядок будет восстановлен. Я дам ему слово, что мы не имеем никакого отношения к деятельности Гартинга и ничего о ней не знаем. Можете вы предложить мне другое решение проблемы? Я буду вам признателен. Он включил мотор. Серые колонны зашевелились, любопытствуя: им нравился белый "ягуар". - Брэдфилд! - Да? - Прошу вас. Еще пять минут. Я еще не все карты выложил на стол. Существует еще кое-что, о чем мы ни разу не вспомнили. Брэдфилд! Ни слова не говоря, Брэдфилд отворил дверцу и вышел из машины. - Вы говорите, что мы не имеем к нему отношения. Мы имеем. Он - создание наших рук, и вы это знаете, это мы сделали его тем, что он есть, мы перемололи его на этой мельнице, между тем миром и нашим, мы загнали его внутрь самого себя, заставили его увидеть то, чего никто не должен видеть, услышать то... Мы заставили его пуститься в это странствие в одиночку - вы не знаете, каково ему было одному там, внизу. А я знаю! Брэдфилд, послушайте! М ы в д о л г у п е р е д н и м . И он знает это. - Перед каждым из нас кто-то в долгу. Мало кому будет оплачен этот долг. - Вы намеренно хотите уничтожить его! Вы не хотите ничего для него сделать! Вы хотите отречься от него, потому что он был ее любовником! Потому что... - О боже мой,- тихо произнес Брэдфилд.- Если бы я поставил перед собой такую задачу, мне пришлось бы убить больше, чем тридцать два человека. И это все, что вы хотели мне сказать? - Обождите! Брюссель... Общий рынок... И все это... На будущей неделе главным на повестке дня станет курс фунта, еще через неделю - Варшавский договор. Да мы, черт подери, вступим в Армию Спасения, стоит только американцам этого пожелать. Какое значение имеют все эти ярлыки? Вы же яснее всякого другого видите, что происходит, куда нас несет! Почему же вы позволяете себе плыть по течен