рескавшиеся стены, на которых тут и там еще висели большие куски обивки, - все это не производило впечатления днем, но сейчас поразило меня, и я подумал, что в такой обстановке вполне уместно какое-нибудь привидение. Мне и в самом деле было страшно. Только что чья-то тень буквально выскользнула у меня из рук, когда я уже почти к ней прикоснулся. Но призраки гуляют по древнему замку, не скрипя ступенями. Правда, больше ступени и не скрипели. Внезапно, нагнувшись над перилами, я снова увидел тень. Она была ярко освещена и, что совершенно не свойственно тени, стала светлой. Я узнал в ней Робера Дарзака. Он как раз достиг первого этажа и теперь шел по вестибюлю, подняв голову, словно чувствовал тяжесть моего взгляда. Я инстинктивно отпрянул. Когда же я вернулся на свой наблюдательный пост, то увидел, как он скрывается в коридоре, ведущем к лестнице в другой части здания. Что это значит? Что Робер Дарзак делает ночью в Новом замке? Почему он так старается, чтобы его никто не заметил? У меня в голове пронеслись тысячи подозрений, точнее, опять зароились все недавние скверные мысли, и я отправился за Дарзаком "открывать Австралию". Я добрался до коридора, как раз когда он из него вышел и начал все так же осторожно подниматься по трухлявым ступеням другой лестницы. Спрятавшись в коридоре, я видел, как он остановился на первой площадке и открыл какую-то дверь. Потом я не видел больше ничего: он попал в темноту и, по-видимому, вошел в комнату. Я поднялся к этой двери, которая оказалась закрытой, и в полной уверенности, что он в комнате, трижды коротко постучал. Затем я стал ждать. Сердце мое бешено колотилось. В этих комнатах никто не жил, они были заброшены. Что делает здесь Робер Дарзак? Прошли минуты две, показавшиеся мне бесконечными, и, так как мне никто не ответил и не открыл, я постучал снова и снова стал ждать. И вот дверь отворилась, и Робер Дарзак совершенно естественно спросил: - Это вы, Сенклер? Что вам нужно, друг мой? - Я хочу знать, что вы тут делаете в такой час? - придушенным голосом ответил я, нащупывая в кармане револьвер, так как в глубине души мне было страшно. Он спокойно чиркнул спичкой и проговорил: - Как видите, собираюсь ложиться спать. Он зажег свечу и поставил ее на стул - в этой запущенной комнате не было даже плохонького ночного столика. Одна лишь кровать в углу, которую он, должно быть, принес сюда днем, составляла меблировку комнаты. - Я полагал, что эту ночь вы проведете рядом с госпожой Дарзак и профессором, на втором этаже "Волчицы". - Там слишком мало места, и я стеснил бы госпожу Дарзак, - с горечью ответил бедняга. - Вот я и попросил Бернье принести мне кровать сюда. Да и какая разница, где лежать, - я ведь все равно не сплю. Мы помолчали. Мне было стыдно за свои нелепые выдумки. Откровенно говоря, угрызения совести были столь сильны, что я не сдержался. Я признался ему во всем: в своих постыдных подозрениях, в том, как, увидев его таинственные ночные блуждания по Новому замку, подумал, что имею дело с Ларсаном, в том, как решил отправиться "открывать Австралию". Я не скрыл от него, что в течение какого-то времени связывал все свои надежды с "Австралией". Выслушав меня с необычайно горестным видом, Дарзак спокойно засучил рукав, поднес руку к свече и показал мне родимое пятно, которое должно было привести меня в чувство. Мне не хотелось даже смотреть на него, но Дарзак настоял, чтобы я его потрогал, и я убедился, что это самое обычное родимое пятно, на котором можно поставить точки с названиями городов - Сидней, Мельбурн, Аделаида, - и что рядом есть маленькое пятнышко, формой напоминающее Тасманию. - Можете потереть, - добавил он весьма рассудительным тоном, - оно не сойдет. Со слезами на глазах я снова принялся просить у него прощения, но он не хотел меня прощать, прежде чем я не дерну его изо всех сил за бороду. Я послушался, и в руках у меня она не осталась. Только после этого он позволил мне идти спать, что я и сделал, обозвав себя дураком. Глава 17 Необыкновенные приключения Старого Боба Когда я проснулся, моя первая мысль была о Ларсане. Я уже был не в состоянии верить ни себе, ни другим, ни в то, что он мертв, ни в то, что жив. Быть может, он был вовсе не так тяжело ранен, как мы подумали? Да что я говорю? Быть может, он был вовсе не мертв, как это показалось сначала? Мог ли он выбраться из мешка, сброшенного Дарзаком в Кастийонскую расселину? В конце концов, это было вполне возможно или, точнее, в этом предположении не было ничего, что превосходило бы способности Ларсана, тем более что Уолтер объяснил нам, что нашел мешок в трех метрах от устья расселины, на естественном выступе, о существовании которого г-н Дарзак и не подозревал, сбрасывая останки Ларсана в бездну. Затем я подумал о Рультабийле. Что он делает все это время? Зачем уехал? Никогда еще он не был так нужен в форте Геркулес. Если он опоздает, то сегодня скандала между Раисами и Дарзаками не избежать. В этот миг в дверь постучали, и папаша-Бернье передал мне короткую записку от моего друга, которую какой-то маленький бродяжка сунул в руку папаше Жаку. Рультабийль писал: "Вернусь сегодня утром. Встаньте поскорее и не откажите в любезности набрать для меня к завтраку прекрасных моллюсков, которых так много на камнях у мыса Гарибальди. Не теряйте ни минуты. Приветствую и благодарю. Рультабийль". Эта записка навела меня на размышления: я знал из опыта, что, когда Рультабийль на первый взгляд занимается пустяками, на самом деле он делает весьма серьезные дела. Я поспешно оделся и, вооружившись старым ножом, которым снабдил меня папаша Бернье, отправился выполнять фантазию моего друга. Когда я прошел через северные ворота, не встретив никого в этот ранний час (было около семи утра), ко мне присоединилась м-с Эдит, и я рассказал ей о записке Рультабийля. М-с Эдит, крайне обеспокоенная затянувшимся отсутствием дядюшки, нашла записку странной и тревожной и отправилась со мною за моллюсками. По пути она сообщила мне, что дядюшка не прочь порой отлучиться на несколько деньков, и до этой минуты она сохраняла надежду, что с его возвращением все объяснится, однако теперь ей опять не дает покоя мысль: а вдруг по какой-то трагической ошибке Старый Боб стал жертвой мщения Дарзаков? Затем она процедила сквозь свои прелестные зубки смутную угрозу в адрес Дамы в черном, добавила, что ее терпения хватит лишь до полудня, и смолкла. Мы принялись собирать моллюсков для Рультабийля. М-с Эдит была босиком, я тоже. Однако босые ножки м-с Эдит занимали меня гораздо больше, нежели моллюски. Дело в том, что, бродя по заливу Геркулеса, я обнаружил, что ножки м-с Эдит прекраснее самых дивных морских раковин; они заставили меня начисто забыть о моллюсках, и Рультабийлю пришлось бы завтракать без них, если бы не удивительное рвение молодой женщины. Она шлепала по морской воде и засовывала нож под камни изящно, но несколько нервно, что, впрочем, было ей очень к лицу. Внезапно мы, словно сговорившись, выпрямились и навострили уши. Со стороны пещер донесся чей-то крик. Рядом с пещерой Ромео и Джульетты мы различили небольшую кучку людей, призывно махавших нам руками. Подгоняемые предчувствием, мы поспешили к берегу. Вскоре мы узнали, что двое рыбаков, услышав чьи-то стоны, обнаружили в провале пещеры какого-то бедолагу, который, свалившись туда, по-видимому, долгое время пролежал без сознания. Мы не ошиблись. На дне ямы лежал Старый Боб. Когда его извлекли на свет божий, он являл собою весьма жалкое зрелище: изящный черный сюртук был грязен, измят, а кое-где и разорван. М-с Эдит не смогла сдержать слез, когда увидела, что ключица и нога ученого вывихнуты, а сам он бледен как смерть. По счастью, все обошлось. Через десять минут он, согласно ее распоряжениям, уже лежал у себя на постели в Квадратной башне. Но представьте себе: этот упрямец до прихода врача отказался раздеться и расстаться со своим сюртуком! Сгорая от волнения, м-с Эдит устроилась у его изголовья, однако, как только пришел врач, Старый Боб потребовал, чтобы племянница немедленно оставила его и вышла из Квадратной башни. Он заставил ее даже закрыть дверь. Эта последняя предосторожность нас весьма озадачила. Мы собрались во дворе Карла Смелого - г-жа и г-н Дарзак, Артур Ранс и я, а также папаша Бернье, который ждал удобного случая, чтобы узнать у меня новости. Выйдя после прибытия врача из Квадратной башни, м-с Эдит подошла к нам и сказала: - Будем надеяться, ничего очень уж серьезного. Старый Боб человек крепкий. Ну что я вам говорила? И сейчас повторяю: это просто старый шут - он, видите ли, хотел похитить череп князя Галича! Зависть ученого! Уж и посмеемся мы, когда он поправится! Тут дверь Квадратной башни распахнулась, и показался верный слуга Старого Боба Уолтер. Он был бледен и встревожен. - Сударыня! - воскликнул он. - Он истекает кровью. Он не хотел, чтобы я говорил, но его нужно спасать. М-с Эдит исчезла за дверью Квадратной башни. Мы войти не решались. Вскоре она появилась снова: - Ах, это ужасно! У него разбита вся грудь. Я протянул ей руку, и она оперлась на нее, Артур же Ранс, как ни странно, прогуливался тем временем по валу, заложив руки за спину и насвистывая. Я постарался успокоить м-с Эдит и высказал ей свое сочувствие, однако супруги Дарзак остались равнодушны к горю молодой женщины. Через час в замке появился Рультабийль. Я поджидал своего приятеля, стоя на западном валу, и, как только заметил его на берегу, сразу же бросился навстречу. Он оборвал первый же мой вопрос и сразу поинтересовался, хорош ли у меня улов. Меня не обманул его пристальный взгляд, и, желая показать, что я тоже не промах, я ответил: - Улов прекрасный! Я поймал Старого Боба. Рультабийль подскочил. Я пожал плечами, так как полагал, что он продолжает ломать комедию, и проговорил: - Да ладно вам! Вы же прекрасно знаете, куда направляли нас вашей запиской насчет моллюсков! Он удивленно уставился на меня: - Вы, должно быть, не понимаете, что говорите, дорогой Сенклер, иначе не заставили бы меня опровергать подобное обвинение. - Какое обвинение? - вскричал я. - Обвинение в том, что я мог оставить Старого Боба в пещере Ромео и Джульетты, зная, что он умирает. - Да успокойтесь же, - отозвался я. - Старый Боб вовсе не умирает. У него вывихнуты нога и плечо, но не сильно, а история его исчезновения - самая что ни на есть добропорядочная: он утверждает, что хотел похитить череп князя Галича. - Что за бредовая мысль! - усмехнулся Рультабийль. Он наклонился ко мне и, глядя прямо в глаза, спросил: - А вы верите в эту историю? И что, это все? Других ран у него нет? - Есть. У него есть еще одна рана, но врач нашел ее неопасной. У него разбита грудь. - Разбита грудь? - переспросил Рультабийль, в волнении сжимая мне руку. - А как она у него разбита? - Не знаем, не видели. Старый Боб невероятно стыдлив. Он не хотел снимать при нас сюртук, а тот так хорошо закрывал рану, что мы о ней и не подозревали, пока нам не признался Уолтер, напуганный видом крови. Придя в замок, мы сразу наткнулись на м-с Эдит, которая нас разыскивала. - Дядюшка не желает, чтобы я дежурила у его постели. Это совершенно необъяснимо! - воскликнула она, глядя на Рультабийля с несвойственной ей тревогой. - Сударыня! - ответил репортер, церемонно раскланявшись с нашей милой хозяйкой. - Уверяю вас, ничего необъяснимого тут нет, если дать себе труд хоть немножечко поразмыслить. Затем он поздравил м-с Эдит с тем, что она вновь обрела своего чудесного дядюшку, которого уже считала погибшим. М-с Эдит, поняв мысль моего друга, только собралась ему ответить, как к нам подошел князь Галич. Узнав о несчастном случае, он явился проведать, как поживает его друг Старый Боб. М-с Эдит успокоила его относительно последствий вылазки своего чудака дядюшки и попросила у князя прощения за слишком пылкую любовь ее родственника к самым древним черепам в мире. Когда она ему рассказала, что именно хотел похитить Старый Боб, князь мило и учтиво улыбнулся. - Вы найдете ваш череп, - продолжала она, - на дне пещеры, куда дядюшка свалился вместе с ним. Во всяком случае, так он мне сказал. За свою коллекцию, князь, можете не беспокоиться. Князь очень заинтересовался происшествием и попросил рассказать поподробнее. И м-с Эдит поведала, в чем дядюшка ей признался: он ушел из замка через колодец, который сообщается с морем. Как только она это сказала, я сразу вспомнил опыт с ведром воды, который провел Рультабийль, а также железные засовы на крышке колодца, и выдумки дядюшки Боба приняли у меня в голове гигантские размеры. Я был убежден, что, если ему верят, он лжет всем подряд. В заключение м-с Эдит сказала, что у выхода из подземного хода, ведущего из колодца, его ждал Туллио, который и доставил дядюшку в своей лодке к пещере Ромео и Джульетты. - Зачем такие сложные маневры, когда можно было просто выйти через дверь? - не удержавшись, воскликнул я. М-с Эдит бросила мне горестный взгляд, и я тут же пожалел, что оказался не на ее стороне. - Все это весьма странно, - заметил князь. - Позавчера утром Морской Палач пришел со мною проститься, так как уезжал отсюда, и я был уверен, что в пять вечера он сел в поезд на Венецию, свой родной город. Так как же тогда он вез господина Старого Боба в своей лодке следующей ночью? Здесь его уже не было, да и лодку он продал, потому что решил сюда больше не возвращаться, - так он мне сказал. Помолчав, князь Галич продолжил: - Впрочем, все это неважно, сударыня: главное, чтобы ваш дядя как можно скорее поправился и, - добавил он с еще более очаровательной улыбкой, - чтобы вы помогли мне отыскать в пещере некий несчастный камень, который выглядит следующим образом: острый, двадцати пяти сантиметров длиной, сточенный с одной стороны, использовавшийся в качестве скребка, короче, самый древний скребок в мире. Я очень им дорожу, - подчеркнул князь, - поэтому вы, быть может, соблаговолите узнать у дядюшки, что с ним стало. Несколько высокомерно, что мне понравилось, м-с Эдит пообещала, что приложит все усилия, чтобы столь ценный скребок не затерялся. Князь попрощался и ушел. Когда мы повернулись, рядом с нами стоял Артур Ранс. Похоже, он слышал весь разговор и теперь обдумывал его. Приложив свою трость с загнутой ручкой к губам, он по своему обыкновению насвистывал и смотрел на м-с Эдит столь пристально, что она раздраженно проговорила: - Да знаю я, знаю, о чем вы, сударь, думаете, и меня это вовсе не удивляет - уж поверьте! Затем, весьма раздосадованная, она повернулась к Рультабийлю и вскричала: - Что бы там ни было, вы никогда не сможете мне объяснить, как, находясь за пределами Квадратной башни, он очутился в шкафу! - Сударыня, - ответил Рультабийль, глядя в лицо м-с Эдит так, словно хотел ее загипнотизировать, - терпение и отвага! Если господь меня не оставит, я еще до вечера объясню вам то, о чем вы спрашиваете. Глава 18 Самый страшный полдень Немного спустя я сидел в зале "Волчицы" наедине с м-с Эдит. Мне показалось, что она не находит себе места от беспокойства, и я попытался ее ободрить, однако она провела ладонями по своим растерянным глазам, и с дрожащих губ у нее сорвалось: - Я боюсь. На мой вопрос, чего она боится, прозвучало: - А вы сами не боитесь? Я промолчал. Это была правда: я и сам боялся. Она проговорила: - Вам не кажется, что что-то происходит? - Где? - Где, где? Вокруг нас, - поежилась она. - Я совсем одна, совсем! Мне страшно. С этими словами она направилась к двери. - Куда вы? - Пойду поищу кое-кого - не хочу оставаться совсем одна. - Кого же? - Князя Галича. - Этого вашего Федора Федоровича? - вскричал я. - Зачем он вам? Разве я не с вами? Беспокойство ее, однако, становилось тем сильнее, чем старательнее я пытался его развеять; без особых усилий я понял, что вызвано оно закравшимся к ней в душу страшным подозрением относительно личности ее дядюшки. Она сказала: "Пошли!" - и увлекла меня за собой, прочь из "Волчицы". Приближался полдень; весь двор был залит благоуханным сиянием. Так как темных очков мы не взяли, нам приходилось заслонять глаза рукой от ослепительно ярких цветов, однако гигантские герани все равно проплывали перед нашими взорами кровавыми пятнами. Привыкнув немного к этому сиянию, мы прошли по иссушенной земле и, держась за руки, ступили на раскаленный песок. Но наши руки были еще горячее, чем все, что нас окружало, чем даже жаркое пламя этого полдня. Мы смотрели под ноги, чтобы не замечать бескрайнего зеркала вод, а быть может, и затем, чтобы не видеть, что происходит в сияющем просторе. М-с Эдит твердила свое: "Мне страшно!" Мне тоже было страшно, особенно после моих ночных похождений, я боялся этого необъятного, изнурительного и сверкающего молчания полдня. Дневной свет, когда ты знаешь, что в нем происходит что-то невидимое, еще страшнее мрака. Полдень! Все и замирает, и живет, и молчит, и шумит. Прислушайтесь: у вас в ушах, словно в морских раковинах, гудят звуки куда более таинственные, чем те, что поднимаются с земли с наступлением вечера. Закройте глаза: вы увидите множество серебристых видений, куда более тревожных, чем ночные призраки. Я посмотрел на м-с Эдит. По ее бледному лицу стекали ручейки холодного пота. Вслед за нею дрожь проняла и меня: я знал, что, увы, ничем не могу помочь и что все, чему суждено случиться, случится помимо нашей воли и желания. М-с Эдит повела меня в сторону потерны. Арка потерны чернела в ярком свете дня, а по ту сторону этого прохладного туннеля виднелись фигуры Рультабийля и г-на Дарзака, которые, словно белые статуи, стояли у входа во двор Карла Смелого. Рультабийль держал в руке трость Артура Ранса. Не знаю почему, но эта подробность меня встревожила. Концом трости он указал сначала на что-то, не видное нам, на своде арки, а потом на нас. О чем они говорили, мы не слышали. Их губы едва шевелились, словно у сообщников, ведущих секретный разговор. М-с Эдит остановилась, но Рультабийль, позорив движение тростью, дал ей знак подойти. - Боже, что еще ему от меня нужно? - воскликнула она. - Господин Сенклер, мне очень страшно! Я скажу дяде все, и будь что будет. Мы вошли под арку; те двое неподвижно следили за нами. Их неподвижность удивила меня, и, когда я задал вопрос, мой голос гулко раскатился под сводом. - Что вы тут делаете? Мы подошли ближе, и они предложили нам повернуться спиной к двору, чтобы увидеть то, что они рассматривали. Это был расположенный на своде арки геральдический щит с гербом семейства Мортола и прибавочным знаком младшей ветви рода. Камень, на котором был вырезан герб, расшатался и, казалось, готов был вот-вот обрушиться на головы проходящих под ним. Рультабийль заметил этот расшатанный герб и теперь спросил у м-с Эдит, не стоит ли выломать его, чтобы потом поставить на место более надежно. - Я уверен, что, если до него дотронуться кончиком трости, он упадет, - заявил он и, протянув трость м-с Эдит, попросил: - Вы повыше меня, попробуйте сами. Мы принялись по очереди пробовать достать тростью до камня, но тщетно: он находился слишком высоко; я уже начал было задаваться вопросом, какой смысл в этом необычном упражнении, как вдруг позади меня раздался предсмертный крик! *** Все как один обернулись: у каждого вырвалось восклицание ужаса. Ах, этот предсмертный крик! Сейчас он долетел до нас сквозь солнечный полдень, а несколько дней назад донесся в ночи. Когда же прекратятся эти крики? Впервые я услышал такой крик в ночном Гландье - когда же они перестанут возвещать о новой жертве, о том, что кто-то снова пал от руки преступника, нанесшей удар внезапно, исподтишка и таинственно, как настигает человека чума. Да, даже нашествие эпидемии не так незаметно, как движения этой беспощадной руки! И вот мы стоим вчетвером, дрожа и вопросительно вглядываясь расширенными от ужаса глазами в яркий свет дня, еще трепещущий от предсмертного крика. Кто-то умер? Или вот-вот умрет? Из чьих уст вырывается последний вздох? Как нам войти в этот свет, который, кажется, сам стонет и вздыхает? Больше всех напуган Рультабийль. Я видел, как при самых неожиданных обстоятельствах ему удавалось сохранить поистине нечеловеческое хладнокровие; как, заслышав предсмертный крик, он бросался в опасную темноту, словно герой, спасающий в морской пучине чью-то жизнь. Так почему же сейчас, в ярком свете дня он так дрожит? Он вдруг оробел, словно ребенок, а он и есть ребенок, хотя и пытается всегда оставаться на высоте положения. Значит, он догадывался, что такая минута наступит, минута, когда при свете дня кто-то будет умирать? К нам подбежал Маттони, который проходил по двору и тоже услышал крик. Движением руки Рультабийль заставляет его застыть на месте, тот застывает под потерной, словно часовой, а сам молодой человек движется в сторону, откуда раздаются стоны, точнее, к источнику этих стонов, потому что пылающий воздух наполнен ими повсюду. Мы следуем за ним, затаив дыхание и вытянув вперед руки, словно движемся на ощупь в темноте, боясь на что-нибудь натолкнуться. Мы подходим все ближе и, миновав участок тени, отбрасываемой эвкалиптами, обнаруживаем человека, бьющегося в судорогах. Они сотрясают все его тело. Человек в агонии - это Бернье! Он хрипит, безуспешно пробует подняться, задыхается; из раны в его груди течет кровь; мы наклоняемся над ним, и он успевает перед смертью выдохнуть два слова: "Фредерик Ларсан!" Голова его безжизненно падает. Фредерик Ларсан! Он везде и нигде. Опять он, и его нет! Это его рука: труп и, естественно, никого рядом. Ведь единственный выход из места, где совершено преступление, - это потерна, а там стояли мы вчетвером. Заслышав крики, мы тут же обернулись - так быстро, что должны были успеть заметить движение убийцы. Но в ярком свете дня мы никого не увидели. Движимые, как мне кажется, одною и той же мыслью, мы идем в Квадратную башню, дверь в которую открыта, решительно входим в комнаты Старого Боба - гостиная пуста. Мы открываем дверь в спальню. Старый Боб, в цилиндре, спокойно лежит на кровати, рядом с ним сидит пожилая женщина - матушка Бернье. Как они невозмутимы! Однако, увидев наши лица, жена погибшего вскрикивает от ужаса в невольном предчувствии трагедии. Она ничего не слышала. Она ничего не знает. Она хочет выйти, увидеть, узнать - сама не зная что. Мы пытаемся ее удержать, но тщетно. Она выходит из башни и видит труп. И вот уже в этой страшной полдневной жаре она рыдает над истекающим кровью телом. Мы задираем ему рубашку и видим под сердцем рану. Рультабийль выпрямляется с выражением, которое я у него уже видел, когда он осматривал в Гландье рану на теле жертвы невероятного убийства. - Похоже, удар ножом точно такой же, - сообщает он. - Та же рука. Но где нож? Мы принимаемся искать повсюду нож, но безуспешно. Должно быть, убийца унес его с собой. Где он? И кто он? Мы этого не знаем, но Бернье знал; быть может, поэтому он и погиб. Фредерик Ларсан! С дрожью в голосе мы повторяем последние слова умирающего. Внезапно у выхода из потерны появляется князь Галич с газетой в руке. Он движется в нашу сторону, не переставая читать. Вид у него насмешливый. М-с Эдит подбегает к нему, вырывает у него газету и, указывая на труп, говорит: - Этого человека только что убили. Ступайте за полицией. Князь Галич смотрит на труп, потом на нас и, ни слова не говоря, поспешно отправляется за полицейскими. Матушка Бернье все стонет. Рультабийль садится на край колодца. Кажется, что у него не осталось больше сил. Вполголоса он говорит м-с Эдит: - Пусть наконец придет полиция. Вы ведь так этого хотели. М-с Эдит бросает на него испепеляющий взгляд своих черных глаз. Я знаю, о чем она думает. Она думает о своей ненависти к Рультабийлю, который, пусть даже на секунду, заподозрил Старого Боба. Но ведь разве тот не находился во время убийства у себя в спальне под присмотром матушки Бернье? Рультабийль, лениво осмотрев оковки на крышке колодца, оказавшиеся нетронутыми, ложится на его край, словно намереваясь хоть немного отдохнуть, и еще тише спрашивает: - А что вы скажете полиции? - Все! М-с Эдит произнесла это слово яростно, не разжимая губ. Рультабийль горестно качает головой и закрывает глаза. По-моему, он побежден, просто раздавлен. Робер Дарзак трогает его за плечо. Он предлагает обыскать Квадратную башню, башню Карла Смелого, Новый замок и все службы в этом дворе, откуда по всей логике убийца скрыться не мог. Журналист печальным голосом отговаривает его. Разве мы с Рультабийлем что-нибудь ищем? Разве мы искали что-то в Гландье, когда на наших глазах в таинственном коридоре произошло явление распада материи и человек исчез? Нет, теперь-то я знаю, что глазами искать Ларсана бессмысленно. За нашею спиной только что убит человек. Мы слышали его крик. Мы обернулись, но не увидели ничего, кроме яркого дневного света. Чтобы видеть по-настоящему, нужно закрыть глаза, как только что сделал Рультабийль. Но, кажется, он открывает их снова? К нему возвращается энергия. Он уже на ногах. Он воздевает к небу сжатый кулак. - Это невозможно, - кричит он, - или рассудок больше ни на что не годится! Он становится на четвереньки и принимается обнюхивать каждый камешек, крутится вокруг трупа и матушки Бернье, которую нам никак не удается увести от тела мужа, крутится вокруг колодца, вокруг каждого из нас. Он напоминает свинью, которая роется в грязи в поисках пищи; мы с любопытством, тупо и мрачно наблюдаем за ним. Вдруг он встает и, взяв с земли щепотку пыли, кидает ее в воздух с победным криком, словно пыль эта нарисовала ему образ неуловимого Ларсана. Какую новую победу над тайной одержал молодой репортер? Почему к нему снова вернулась уверенность? Почему его голос опять стал звучен? Да, он обращается к Роберу Дарзаку как обычно звонко: - Успокойтесь, сударь, ничего не изменилось. И, повернувшись к м-с Эдит, добавляет: - Теперь, сударыня, остается только ждать полицию. Надеюсь, она скоро прибудет. Несчастная женщина вздрагивает. Этот мальчишка опять ее напугал. - Да, поскорее бы она явилась! И пусть сама всем занимается. Пускай подумает за нас. Ничего не поделаешь! Поскорее бы она явилась, - говорит м-с Эдит и берет меня за руку. *** Внезапно из-под потерны появляется папаша Жак, за которым идут трое жандармов. Это бригадир из Мортолы с двумя своими людьми - их предупредил князь Галич, и они спешат на место преступления. - Жандармы! Жандармы! Они говорят, что случилось преступление, - восклицает папаша Жак, который еще ничего не знает. - Спокойнее, папаша Жак! - громко говорит ему Рультабийль, а когда запыхавшийся старик подходит к нему поближе, вполголоса добавляет: - Ничего не изменилось, папаша Жак. Но папаша Жак уже увидел труп Бернье. - Ничего, если не считать еще одного трупа, - вздыхает он. - Это Ларсан! - Это неизбежность, - отвечает Рультабийль. Ларсан, неизбежность - разницы нет. Однако какой смысл заключен в словах Рультабийля о том, что ничего не изменилось, - быть может, он имеет в виду, что все вокруг нас, если не считать случайного трупа Бернье, продолжает пугать м-с Эдит и меня, точно так же заставляя вздрагивать, а мы точно так же ничего не понимаем? Жандармы суетятся и что-то лопочут на своем непонятном диалекте. Бригадир сообщает, что он только что звонил в расположенный неподалеку трактир Гарибальди, где как раз завтракает "delegate" - комиссар из Винтимильи. Он вскоре начнет расследование, а продолжит его судебный следователь, которому тоже уже сообщили. И "delegate" появляется. Он в восторге, хотя и не успел дозавтракать. Преступление! Настоящее преступление в форте Геркулес! Он весь сияет, глаза его горят. Он тотчас напускает на себя важный и озабоченный вид. Первым делом велит бригадиру поставить одного жандарма у входа в замок с приказом никого не выпускать. Затем становится на колени рядом с трупом. Другой жандарм уводит в Квадратную башню матушку Бернье, которая рыдает еще громче. "Delegate" осматривает рану. На хорошем французском объявляет: - Экий славный удар ножом! Комиссар просто очарован. Конечно, если ему удастся задержать преступника тут же, он будет рад. Он смотрит на нас. Пристально разглядывает. Должно быть, ищет среди нас преступника, чтобы выразить ему свое восхищение. Затем встает. *** - А как это произошло? - ободряюще спрашивает он, предвкушая удовольствие выслушать хорошенькую криминальную историю. - Просто невероятно! - добавляет он. - Невероятно! Я уже пять лет как "delegate", и за все это время ни одного убийства. Господин судебный следователь... Он замолкает, но мы мысленно заканчиваем фразу: "Господин судебный следователь останется доволен!" Он отряхивает запылившиеся колени, утирает лоб и повторяет: "Невероятно!" - с южным выговором, который лишь удваивает его ликование. Во двор входит новое действующее лицо: комиссар узнает в нем врача из Ментоны, который пришел с визитом к Старому Бобу. - Ах, доктор, как вовремя вы появились! Осмотрите-ка эту рану и скажите, что вы думаете о таком ударе ножом. Постарайтесь до прибытия господина следователя по возможности не сдвигать труп с места. Врач исследует рану и засыпает нас массой технических подробностей. Сомнения нет. Удар нанесен снизу вверх в область сердца, острие ножа явно угодило в желудочек. Во время обмена мнениями между "delegate" и врачом Рультабийль не сводит глаз с м-с Эдит, которая, ища поддержки, решительно берет меня за руку. Она прячет глаза от взгляда Рультабийля, который ее гипнотизирует, приказывая молчать. Я же чувствую, что ее распирает желание все рассказать. *** По просьбе "delegate" мы вошли в Квадратную башню и устроились в гостиной Старого Боба, где сейчас начнется дознание и мы должны будем по очереди рассказать обо всем, что видели и слышали. Матушку Бернье расспрашивают первой, но что-нибудь вытащить из нее не удается. Она заявляет, что ей ничего не известно. Она сидела в спальне Старого Боба и наблюдала за раненым, когда мы влетели как сумасшедшие. Она сидела там уже с час, оставив мужа в привратницкой башни Карла Смелого - он плел там веревку. Забавная вещь, сейчас меня гораздо больше интересует не то, что я вижу и слышу, а то, чего я не вижу, но жду. Заговорит ли м-с Эдит? Она упрямо смотрит в открытое окно. Рядом с трупом, лицо которого закрыто платком, стоит жандарм. Так же как и я, м-с Эдит вполуха слушает то, что происходит в гостиной. Взгляд ее по-прежнему блуждает около трупа. От возгласов "delegate" у нас заложило уши. Он выслушивает наши объяснения, и его изумление начинает приобретать угрожающие размеры: преступление ему кажется все более и более невероятным. Когда подходит очередь м-с Эдит, он готов считать его просто немыслимым. Допрос начинается. Она уже открывает рот для ответа, как вдруг слышится невозмутимый голос Рультабийля: - Посмотрите туда, где кончается тень от эвкалиптов. - А что там - где кончается тень от эвкалиптов? - спрашивает "delegate". - Орудие преступления, - отвечает Рультабийль. Он выпрыгивает через окно во двор и из груды окровавленных камней извлекает острый и блестящий камень. Он потрясает им перед нами. Мы узнаем "самый древний скребок в ie?a". Глава 19 Рультабийль закрывает железные ворота Орудие преступления принадлежало князю Галичу, однако было известно, что его украл Старый Боб; помнили все и о том, что, прежде чем сделать последний вздох, Бернье обвинил в убийстве Ларсана. Образы Старого Боба и Ларсана у нас перепутались, особенно когда Рультабийль поднял из лужи крови самый древний скребок в мире. М-с Эдит сразу же поняла, что с этой минуты судьба Старого Боба в руках Рультабийля. Ему достаточно шепнуть "delegate" несколько слов относительно странных происшествий, сопровождавших неудачный визит Старого Боба в пещеру Ромео и Джульетты, перечислить причины, заставляющие подозревать, что Старый Боб и Ларсан - одно и то же лицо, а также повторить обвинение, брошенное последней жертвой Ларсана, как все подозрения правосудия падут на увенчанную париком голову престарелого геолога. Конечно, будучи его племянницей, м-с Эдит верила, что живущий в замке Старый Боб и есть ее истинный дядюшка, но благодаря смертоносному скребку она внезапно поняла: невидимка Ларсан стягивает над головой Старого Боба гибольные тучи, чтобы взвалить на него и вину за свое преступление, и опасное бремя собственной личности; м-с Эдит затрепетала от страха за дядюшку - затрепетала, словно муха, попавшаяся в паутину, которую Ларсан соткал из таинственных и незаметных нитей, прикрепив их к древним стенам форта Геркулес. У нее было ощущение, что стоит ей сделать движение хотя бы губами, и они оба пропали, что мерзкое насекомое только и ждет этого движения, чтобы их сожрать. И м-с Эдит, только что полная решимости все рассказать, промолчала; теперь настал ее черед опасаться - а ну как Рультабийль заговорит? Рассказывая мне впоследствии о своем состоянии в эти минуты, она призналась, что испытывала тогда такой ужас перед Ларсаном, какого, возможно, не испытывали даже мы. Сначала, слыша страшные истории об этом оборотне, она лишь улыбалась; затем, узнав о деле Желтой комнаты, заинтересовалась, поскольку правосудие было не в силах объяснить, как преступник оттуда вышел; потом, когда произошла драма в Квадратной башне, Ларсан увлек ее еще сильнее, так как никто не мог объяснить, как он туда попал; но теперь, среди бела дня, буквально у нее на глазах Ларсан совершил убийство, причем сделал это в замкнутом пространстве, где находились лишь она, Робер Дарзак, Рультабийль, Сенклер, Старый Боб и матушка Бернье, и никто из них не был достаточно близко к Бернье, чтобы иметь возможность нанести удар. А Бернье обвинил Ларсана! "Так где же Ларсан? Под чьей личиной скрывается?" - спрашивала она, рассуждая, как научил ее я, рассказав ей о "таинственном коридоре". Сама она стояла под аркой между Дарзаком и мною, а Рультабийль был перед нами, когда раздался предсмертный крик в тени эвкалиптов, то есть метрах в семи от нас. А Старый Боб и матушка Бернье были все время вместе, так как она сидела у его постели. Выходит, если исключить всех нас, то убить Бернье было просто некому. На этот раз никто не знал не только как Ларсан скрылся и как пришел, но и каким образом он смог находиться на месте преступления. Вот тут м-с Эдит поняла: бывают минуты, когда при мысли о Ларсане дрожь пробирает до мозга костей. Ничего! Рядом с трупом, кроме каменного ножа, украденного Старым Бобом, - ничего. Это было ужасно и вместе с тем достаточно, чтобы мы могли вообразить что угодно. Твердую уверенность в этом м-с Эдит прочла в глазах у Рультабийля и Робера Дарзака. Но с первых же слов Рультабийля она поняла: сейчас другой цели, кроме спасенья Старого Боба от подозрений служителей правосудия, у него нет. *** Итак, сидя между "delegate" и только что прибывшим следователем и держа в руках самый древний в мире скребок, Рультабийль рассуждал. В момент преступления поблизости от жертвы находились лишь те, кого я перечислил выше. Это казалось всем бесспорным, как вдруг Рультабийль с необычайной четкостью, которая привела в восторг следователя и в отчаяние "delegate", доказал, что настоящий и единственный виновник - это сам покойник. Четверо стоявших под потерной и двое в комнате Старого Боба были друг у друга на виду, когда убили Бернье; следовательно, Бернье мог убить себя только сам. Судебный следователь чрезвычайно заинтересовался и спросил, не знает ли кто-нибудь из нас причин возможного самоубийства Бернье, на что Рультабийль ответил, что для того, чтобы умереть, можно обойтись без преступления и без самоубийства - достаточно несчастного случая. Об этом свидетельствует и "орудие преступления (эти слова Рультабийль произнес с изрядной долей сарказма). По его мнению, представить, что убийца замышляет совершить преступление с помощью этого старого камня, просто немыслимо. Тем более немыслимо представить себе, что Бернье, решив покончить счеты с жизнью, выбрал своим орудием этот троглодитский нож. А вот если этот камень необычной формы привлек его внимание, если Бернье поднял его, а потом упал, держа камень в руке, - вот тогда драма объясняется очень просто. Папаша Бернье упал на этот ужасный трехгранный камень так неудачно, что пронзил себе сердце. После этого снова позвали врача, он снова обнажил торс жертвы и, сравнив рану с роковым скребком, вынес научное заключение: рана могла быть нанесена этим предметом. Отсюда благодаря доводам Рультабийля до подтверждения несчастного случая оставался один шаг. Чтобы сделать его, судейским потребовалось шесть часов. В течение шести часов они допрашивали нас - беспрерывно и безрезультатно. Когда этот суматошный и ненужный допрос окончился и врач принялся осматривать Старого Боба, мы с м-с Эдит уселись в его гостиной, откуда только что ушли представители власти. Дверь гостиной, выходившая в коридор Квадратной башни, была отворена. Мы слышали, как плачет матушка Бернье над телом мужа, которое перенесли в привратницкую. Должен признать, что нам нелегко было сидеть между трупом и раненым, которые, ей-богу, несмотря на усилия Рультабийля, оба казались мне подозрительными; весь ужас того, что мы наблюдали, удваивался из-за внутреннего страха перед тем, что нам еще предстояло увидеть. Вдруг м-с Эдит схватила меня за руку и воскликнула: - Не оставляйте меня! Не оставляйте! Рядом со мной теперь только вы. Где князь Галич, я не знаю, от мужа тоже нет вестей. Это ужасно! Он оставил мне записку, что отправился на поиски Туллио. Ведь мистер Ранс еще не знает, что Бернье убит. Нашел ли он Морского Палача? Я теперь жду правды только от него, от Туллио! А телеграммы все нет. Это невыносимо! С той минуты, как м-с Эдит так доверчиво взяла мою руку и задержала ее на несколько мгновений в своей, я был всей душой с нею и дал понять, что она может рассчитывать на мою преданность. Мы вполголоса обменялись с нею этими незабываемыми фразами, а тем временем во дворе мелькали судейские в сопровождении Рультабийля и г-на Дарзака. При всяком удобном случае Рультабийль бросал взгляд в нашу сторону. Окно все еще было открыто. - Он за нами наблюдает, - проговорила м-с Эдит. - Ну и прекрасно! Возможно, сидя здесь, мы мешаем ему и господину Дарзаку. Но мы отсюда не уйдем, что бы ни случилось, не так ли, господин Сенклер? - Нужно быть признательным Рультабийлю, - осмелился я оставить, - за то, что он умещался и не сказал ничего существенного относительно самого древнего скребка в мире. Если следователю станет известно, что этот каменный кинжал принадлежит вашему дядюшке, кто знает, чем все это может кончиться. Если же им станет известно, что Бернье, умирая, назвал имя Ларсана, то версия с несчастным случаем может не пройти. Последние слова я произнес с нажимом. - Ну, у вашего друга не меньше причин молчать, чем у меня! - вспылила м-с Эдит. - И знаете, я боюсь только одного, да, только одного! - Чего же? Она в возбуждении встала: - Я боюсь, что он спас дядю только затем, чтобы потом надежнее его погубить. - Как вы можете так думать? - без особой убежденности спросил я. - Да я только что прочитала это в глазах вашего друга. Будь я вполне уверена в своей правоте, я предпочла бы иметь дело с представителями власти. Немного успокоившись, она, похоже, отбросила эту нелепую мысль и сказала: - В общем, нужно приготовиться ко всему; я буду защищать его до конца. - И, показав мне маленький револьвер, который прятала в складках платья, она вскричала: - Ах, ну почему тут нет князя Гали