ему хорошо относились? - Он был хороший человек. Я очень хорошо к нему относился. - У него когда-нибудь были неприятности с сыновьями? - Неприятности, сэр? - Ну, вы знаете. Споры. Серьезные ссоры. Кто-нибудь из них угрожал ему? - Время от времени они спорили, сэр, но никогда не было серьезной ссоры. И никогда не было угроз. Нет, сэр. - А как насчет невестки? Старик не был против, когда Дэвид привел ее в дом? - Нет, сэр. Она очень понравилась мистеру Скотту. Он часто говорил, что хотел бы, чтобы и другие его сыновья нашли себе таких хороших жен. - Понятно. - Карелла помолчал. - Ладно. Большое спасибо. Я хотел бы еще раз осмотреть комнату, может быть, найдется что-нибудь интересное. - Да, сэр. - Роджер не торопился уходить. Он стоял со щеткой в одной руке и совком в другой, словно ждал чего-то. - Да? - спросил Карелла. - Сэр, мы обычно обедаем в семь часов. Сейчас шесть тридцать, и мне хотелось бы узнать... сэр, вы отобедаете с нами? Карелла посмотрел на часы. Было 6.37. - Нет, - ответил он, - по правде говоря, я должен быть в участке к семи. Моя жена будет ждать меня там. Нет, спасибо. Никаких обедов. - Он остановился и неизвестно почему сказал: - У нас будет ребенок. То есть у моей жены. - Да, сэр, - ответил Роджер и улыбнулся. - Вот так. - Карелла тоже улыбнулся. Они стояли в полумраке, улыбаясь друг другу. - Ну ладно, - вздохнул Карелла, - за работу. - Да, сэр. Карелла вошел в комнату. Он слышал, как за дверью Роджер шаркал по коридору. "Итак, парни, мы опять здесь, - думал Карелла. - Вот Стив Карелла, который явился в уютную кладовую, где веселые прожигатели жизни танцевали под звуки классического трио "Танец смерти Скотта". - "Какую мелодию они играют, Людвик?" - "Ах, да, это "Вальс висельника" - любимый старый венский вальс". Давай работай, старый Стив. Что, у тебя уже не хватает шариков? Осмотрим как следует эту комнату, потом доставим себе удовольствие и зададим еще несколько вопросов, на этом кончим и завернем покупку, ладно? Комната. Окон нет. Конечно, никаких чертовых окон. Никаких потайных дверей или панелей. Джефферсона Скотта нашли здесь висящим на веревке около десяти футов от двери, с опрокинутым стулом у ног. Веревка была перекинута через эту балку и привязана к дверной ручке. Дверь открывалась наружу в коридор. Один только вес Скотта не мог держать дверь. Значит, дверь была заперта, раз ее не могли открыть три дюжих молодца, о господи, какие крупные парни эти Скотты! Дверь не могла быть заперта снаружи. Чтобы закрыть дверь и просунуть задвижку в скобу, требовалось приложить немалые усилия. Значит, не могло быть никаких шнурков и прочей чепухи, о которой мы постоянно читаем в детективных романах. Ломом сорвали запор с дверной рамы, чтобы открыть дверь и снять Скотта с веревки, на которой он висел. Таковы факты. Если бы здесь был Шерлок Холмс... Но его не было. Здесь только я. Стив Карелла. Я хороший детектив, но не могу ни в чем разобраться. Ну-ка, посмотрим". Он подошел к двери и внимательно осмотрел расшатавшийся шуруп. Дверная рама была вся в отметинах, лом поработал на славу. Старый Роджер смел столько обрубков и щепок, что можно было бы открыть мастерскую зубочисток. Карелла закрыл дверь. Она действительно была обита железными полосами, и, конечно, надо было крепко захлопнуть эту проклятую дверь, а потом сильно тянуть к себе, чтобы закрыть как следует. Он вышел из комнаты, закрыл за собой дверь и нагнулся. Между нижним краем двери и порогом комнаты было расстояние в полдюйма. Карелла засунул пальцы под дверь. Он чувствовал под пальцами металлическую полосу, которой была обита дверь. Полоса была прибита примерно на четверть дюйма отступая от наружной стороны двери. Карелла снова открыл дверь. Такая же полоса была прибита к порогу, немного дальше, чтобы дверь плотнее примыкала к раме. Он опять закрыл дверь. И опять провел пальцами между дверью и порогом. В одном месте в металле было что-то вроде вмятины, но Карелла не был полностью уверен в этом. И все же казалось, по крайней мере на ощупь, что в одной точке имеется длинная острая вмятина в форме зубца. Его пальцы скользили по металлу: гладко, гладко, вот! Вот оно. Небольшое резкое углубление. - Что-нибудь потеряли? - спросил голос у него за спиной. Карелла повернул голову. Марк Скотт был очень высоким и таким же светловолосым, как его брат Дэвид. У него был твердый плоский лоб и твердый плоский нос. Резко скошенные вниз скулы нарушали скучную правильность остальных черт. Губы довольно толстые, глаза серые, но в полутемном коридоре казались почти бесцветными и прозрачными под светлыми толстыми бровями. Карелла поднялся и отряхнул пыль с колен. - Нет, - сказал он любезно, - ничего не потерял. Но, в определенном смысле, пытаюсь кое-что найти. - Что бы это могло быть? - произнес с улыбкой Марк. - О, я не знаю. Может быть, путь в эту комнату. - Под дверью? - спросил Марк, все еще улыбаясь. - Надо быть очень худощавым, вам не кажется? - Конечно, конечно, - ответил Карелла, открыл дверь и вошел. Марк пошел за ним. Карелла тронул пальцем висящий шуруп, так что он стал качаться. - Мне сказали, что этот замок запирался с большим трудом. Это правда? - Да. Надо было потянуть дверь на себя изо всей силы, только тогда можно задвинуть засов. Я говорил отцу, чтобы он сменил замок, но он считал, что этот замок его устраивает, позволяет поупражняться, ведь ему больше негде делать это. - Марк снова улыбнулся. У него была приятная улыбка: полные губы открывали ослепительный ряд зубов. - Как сильно надо было тянуть дверь? - Простите? - Чтобы задвинуть засов. - О, очень сильно. - Как вам кажется, если веревка была привязана к дверной ручке, хватило бы веса вашего отца, чтобы задвинуть засов? - Хватило, чтобы не дать двери открыться, но чтобы задвинуть этот засов, нужно было тянуть дверь на себя с большой силой. Вы, наверное, думаете, что кто-нибудь запер дверь снаружи? С помощью шнурка или чего-то вроде этого? Карелла вздохнул: - Да, я примерно так и думал. - Невозможно. Спросите любого из моих братьев. Спросите Кристин. Спросите Роджера. Замок был очень тугой. Отец должен был сменить его, обязательно. Мы говорили об этом много раз. - Вы когда-нибудь ссорились? - С отцом? Боже милостивый, конечно, нет. Я поклялся никогда не спорить с ним. По крайней мере после того, как мне исполнилось четырнадцать. Помню, именно в это время я принял такое решение, и оно стоило мне больших усилий. - "Великое решение Скотта". Прямо как в кино. - Что? О, да, - согласился Марк с улыбкой. - Когда мне было четырнадцать лет, я понял, что нет никакой пользы спорить с отцом. С того времени мы всегда ладили друг с другом. - Вплоть до настоящего времени, а? - Да. - Кто обнаружил, что дверь заперта? - Алан. - А кто пошел за ломом? - Я. - Для чего? - Чтобы взломать дверь. Мы звали отца, но он не отвечал. - И лом помог? - Да. Конечно, помог. - Кто пробовал открыть дверь после того, как вы применили лом? - Я. - И на этот раз она открылась? - Нет. Тело было очень тяжелым. Но мы смогли немного приоткрыть дверь, снова с помощью лома. Алан просунул руку в щель и перерезал веревку. - Кто-нибудь из вас просовывал лом под дверь? - спросил Карелла. - Под дверь? - Да. Здесь. У порога. - Нет. Зачем? - Не имею представления. Вы много получаете, мистер Скотт? - Что? - Вы работаете? - Ну, я... - Да или нет? - Я прохожу практику на одном заводе. Готовлюсь занять ответственную должность. Отец был убежден, что администраторы должны пройти всю служебную лестницу снизу доверху. - Вы были согласны с ним? - Да. Конечно. - Где вы... проходите практику? - На заводе в Нью-Джерси. - Как долго? - Шесть месяцев. - Сколько вам лет, мистер Скотт? - Двадцать семь. - А чем вы занимались до того, как поступили на тот завод в Нью-Джерси? - Несколько лет я пробыл в Италии. - Чем занимались? - Развлекался. Когда умерла мать, она оставила мне немного денег. Я решил истратить их после окончания колледжа. - Когда это было? - Мне исполнилось тогда двадцать два года. - И с тех пор вы все время находились в Италии? - Нет. Правительство нарушило мои планы. Еще до окончания колледжа мне пришлось два года прослужить в армии. - А потом вы поехали в Италию, верно? - Да. - К тому времени вам было двадцать четыре года? - Да. - Сколько денег у вас было? - Мать оставила мне тридцать тысяч. - Почему вы вернулись из Италии? - У меня кончились деньги. - Вы истратили тридцать тысяч долларов за три года? В Италии? - Да. - Истратить такую кучу денег в Италии! Многовато! - Разве? - Я хочу сказать, что вы жили на широкую ногу. - Я всегда жил на широкую ногу, мистер Карелла, - сказал Марк, широко улыбаясь. - А что это за должность, в которой вы практикуетесь? - Администратор по торговым делам. - Без всяких почетных званий и титулов? - Просто администратор по торговым делам. - Сколько платят на такой должности? - Наш отец не хотел баловать своих детей, - ответил Марк. - Он понимал, что его дела пойдут кувырком, если он просто поставит своих сыновей на высокооплачиваемые должности, не научив их как следует бизнесу. - Сколько вы получаете, проходя практику? - Пятнадцать тысяч. - Понятно. И вы жили на широкую ногу. Десять кусков в год, да еще в Италии! Понятно. - Это минимальная плата, мистер Карелла. Отец имел намерение полностью передать Скотт Индастриз своим сыновьям. - Да, его завещание, несомненно, подтвердит это намерение. Вы знакомы с его завещанием, мистер Скотт? - Все мы знакомы. Отец не делал из него тайны. - Понятно. - Скажите, мистер Карелла, вы думаете, что я убил собственного отца? - А вы убили его, мистер Скотт? - Нет. - Он покончил с собой, верно, мистер Скотт? - Да, верно. - Марк замолчал. - Или вы думаете, что я влез в комнату через щель? Глава 14 Вот он - город. Открытый для поздних развлечений, одетый в блестящий черный атлас ночи с ярко-красной оторочкой огней, с гирляндой алмазов в волосах. Квадраты витрин заведений, открытых круглые сутки, мерцающий в темноте назло звездам светлый туман в воздухе у невероятно далекого горизонта. Город словно красотка с ослепительным ожерельем на стройной шее - красный и зеленый свет транспортных магистралей, янтарь уличных фонарей, ослепительное сияние люминесцентных ламп на Дитовернер Авеню. Круглые мясистые плечи красотки колышутся в такт ночной музыке, эта музыка заставляет взволнованно вздыматься ее полные груди: мрачная и таинственная музыка, просачивающаяся из стриптизных подвальчиков Изолы, пробивающая себе путь с математической точностью из прохладных бистро, рассыпающаяся причудливыми ритмами из ночных клубов. Шоссейные дороги сияют, как реки, отражением разноцветных огней, сжимаются на перекрестках, словно тонкая талия, потом расходятся, как широкие бедра, на юг и на север. Они распрямляются, будто стройные ноги, чьи лодыжки закованы в браслеты неоновых огней, и становятся все уже, как узкие следы модных туфель на высоких каблуках, идущих по мокрому асфальту. Вот он - город. Это красотка, возбужденная ночными звуками, впитывающая ветер раскрытыми губами; она мчится в пространстве, и глаза ее горят лихорадочным возбуждением. Она прижимает к груди вечер, словно боится навеки упустить его. Город - это женщина, прекрасная женщина, хранящая жизнь в своем лоне и предательство в сердце, женщина-искусительница, держащая за спиной кинжал в длинных белых пальцах, женщина-утешительница, поющая давно забытые мелодии в обдуваемых ветром бетонных каньонах. Женщина, которая любит и ненавидит, женщина, которую познало восемь миллионов, насладившихся ее телом со страстью, смешанной с отвращением. Восемь миллионов! Джеффри Темблин был издателем. Он издавал учебники. Этим рэкетом он занимался тридцать два года и теперь, когда ему исполнилось пятьдесят семь лет, считал себя опытным парнем, которому известны все ходы и выходы в издательском рэкете. Джеффри Темблин никогда не употреблял выражение "издательское дело", для него существовало только слово "рэкет", и он страстно ненавидел свою работу. Самым противным делом для него было издавать книги по математике. Он их терпеть не мог. Его нелюбовь ко всем математическим дисциплинам зародилась, очевидно, еще в средней школе, когда старый зануда по фамилии Фенензел преподавал ему геометрию. В семнадцать лет Джеффри не мог решить, что он ненавидит сильнее - геометрию или физиономию доктора Фенензела. Теперь, сорок лет спустя, его ненависть достигла чудовищных размеров и распространялась на всю математику вообще, а также на всех, кто преподавал или изучал математику. Стереометрия, аналитическая геометрия, алгебра, дифференциальное исчисление и даже простые и десятичные дроби входили в сферу этого чувства. Но самое ужасное заключалось в том, что его фирма издавала множество учебников по математике. Именно поэтому у Джеффри Темблина была не одна, а три язвы желудка. "В один прекрасный день, - думал Темблин, - я перестану издавать учебники вообще, и особенно учебники математики. Я буду выпускать в свет тонкие книжки стихов и критику. Фирма "Темблин букс" будет издавать только высокохудожественные книги. Больше никаких: "Если предположить, что Х равен 10, У равен 12, чему будет равно А?" Больше никаких: "Логарифм с равен логарифму а, следовательно..." Больше никаких язв. Стихи. Красивые тоненькие томики стихов. Ах, это было бы чудесно. Я перееду в пригород и оттуда буду руководить фирмой. Больше не будет спешки и суеты. Не будет самоуверенных редакторов, выпускников Гарварда со значком Фи Бета Каппа на лацкане пиджака. Не будет вечно недовольных художников, которые чертят треугольники, мечтая изображать обнаженную натуру. Не будет маразматических профессоров, которые приносят в дрожащих руках свои проклятые нудные сочинения. Только красивые тоненькие томики стихов, написанных тоненькими золотоволосыми девушками. Ах!" Джеффри жил на Силвермайн Роу, на самом краю района, который обслуживался 87-м полицейским участком. Каждый вечер он возвращался домой из своего издательства, расположенного на Холл Авеню в центральной части Изолы, и шел пешком целый квартал к северу, к станции метро. Он доезжал до шестнадцатой улицы, выходил из метро и снова шел пешком домой по улицам, которые были когда-то красивыми и достаточно элитарными. Теперь все прежние обитатели куда-то ушли, все хорошее постепенно уходит, и в этом виновата математика. Современный мир все сводит к простейшим формулам, больше не осталось никакой реальности, кроме математической. Бесконечность в степени икс равняется взрыву водородной бомбы. Мир погибнет не от огня, он рассыплется в математические символы. Сейчас даже улицы воняют. Загаженные пустыри, кучи мусора, который выбрасывают прямо из окон, уличные банды в ярких шелковых куртках, совершающие убийства, пока спит полиция, все гангстеры, которых больше интересует примитивная математика кроссвордов, чем человеческая порядочность. Поэзия! Куда девалась в этом мире поэзия? "Сегодня я буду идти парком", - решил он и почувствовал приятное возбуждение. Он шел быстро, размышляя о поэзии и замечая математическую точность зеленых окружностей - ламп, горевших над дверью полицейского участка, расположенного через улицу, - 87. Цифры. Всегда только цифры. Перед ним шло четверо подростков. Малолетние преступники, гангстеры? Нет, они похожи больше на учеников колледжа, будущие ядерные физики и математики. Что они делают здесь, в этой части города? Подумай, они еще поют. Я пел когда-нибудь? Погодите, встретитесь лицом к лицу с непреклонной реальностью плюсов и минусов! Пускай поют, а мы послушаем... Джеффри Темблин внезапно остановился. Подошва его ботинка прилипла к тротуару. Сделав гримасу, он отодрал подошву, поднял ногу и осмотрел низ ботинка: жевательная резинка! Черт возьми, когда это люди научатся быть аккуратными и не бросать жевательную резинку на тротуар, где на нее можно наступить? Ругаясь сквозь зубы, Джеффри осмотрелся в поисках кусочка бумаги, от всего сердца желая, чтобы у него под руками оказалось одно из упражнений, составленных доктором Фенензелом. Он заметил лист голубой бумаги, лежавший у самой обочины, и, прыгая на одной ноге, подобрал его. Он даже не посмотрел на этот лист. По всей вероятности, это какой-нибудь старый счет одного из здешних супермаркетов, где обозначены товары, цены, цены, цифры и еще раз цифры, - куда только девалась в этом мире поэзия? Скомкав голубой лист, он со злостью оттирал подошву от жевательной резинки. Потом, чувствуя себя снова чистым и аккуратным, он сжал бумагу в математически правильный шар и бросил в кювет. Больше она ничего не заслуживала. Послание Мейера Мейера составило бы необычно тонкий томик стихов. - Солнце сияет и шлет нам привет, - пел Сэмми. - Радостным хором встречаем рассвет. - Встречаем, встречаем, встречаем рассвет, - подхватил Баки. - А как дальше? - Встречаем, встречаем, встречаем рассвет, - повторил Баки. - Давайте споем гимн нашего колледжа, - предложил Джим. - К матери гимны всех колледжей, - сказал Сэмми. - Давайте споем "Русалка Минни". - Я не знаю слов. - Кому нужны слова? Важны не слова, а эмоция. - Слушайте, слушайте, - сказал Баки. - Слова - это не более чем слова, - философски заметил Сэмми. - Если они не исходят отсюда. Прямо отсюда. - И он приложил руку к сердцу. - Где эта Мезон Авеню? - поинтересовался Джим. - Где все эти испанские курочки? - Дальше по улице. К северу отсюда. Не говори так громко. Вон там полицейский участок. - Я ненавижу легавых, - сказал Джим. - Я тоже, - поддержал его Баки. - Я ни разу не встречал легавого, который не был бы насквозь сукиным сыном и сволочью, - заметил Джим. - И я тоже, - поддержал его Баки. - Я ненавижу летчиков, - сказал Сэмми. - Я тоже ненавижу летчиков, - согласился Бакки. - Но я ненавижу и легавых. - Особенно я ненавижу летчиков реактивных самолетов, - добавил Сэмми. - О, и я тоже особенно, - сказал Баки, - но легавых я тоже ненавижу. - Вы еще под мухой? - спросил Джим. - А я под мухой, и это замечательно. Где эти испанские девочки? - Дальше по улице, дальше, имей терпение. - Что это такое? - спросил Баки. - Что? - Вот этот голубой лист бумаги. Вон там. - Что? - Сэмми повернулся в ту сторону. - Это лист голубой бумаги. А что ты думаешь? - Не знаю, - ответил Баки. - А ты что думаешь? Они пошли дальше, мимо второго экземпляра послания Мейера. - Я думаю, это письмо от глубоко несчастной незамужней старой перечницы. Она пишет своему воображаемому любовнику на голубой бумаге. - Прекрасно, - сказал Баки. Они пошли дальше. - А что это, по-твоему? - Это извещение о рождении ребенка у парня, который хотел мальчика, но случайно родилась девочка. По ошибке ему прислали извещение не на розовой, а на голубой бумаге. - Еще лучше, - заметил Сэмми, - а ты что скажешь, Джим? - Я под мухой, - ответил Джим. - Понятно, но что ты думаешь об этой голубой бумажке? Они продолжали идти и прошли уже почти полквартала. - Я думаю, это кусок голубой туалетной бумаги, - вдруг сказал Джим. Баки остановился: - Давай проверим. - А? - Подойдем посмотрим. - Бросьте, бросьте, - сказал Джим, - не будем зря тратить время. Нас ждут испанские девочки. - Это займет не больше минуты, - возразил Баки и повернул назад за куском бумаги. Джим схватил его за руку. - Слушай, не будь психом, пошли дальше. - Он прав, - согласился Сэмми. - Кому интересно, что это за дрянь? - Мне, - ответил Баки, вырвал руку, быстро повернулся и побежал назад. Его товарищи видели, как он поднял бумагу. - Ненормальный псих, - сказал Джим, - задерживает нас. - Да, - согласился Сэмми. Стоя на том месте, где лежала бумага, Баки читал ее. Внезапно он бросился бежать по направлению к мальчикам. Тедди Карелла посмотрела на часы. Было 6.45. Она подошла к краю тротуара, подозвала такси и села в машину сразу же, как только та остановилась. - Куда, мадам? - спросил шофер. Тедди вынула из сумочки карандаш, полоску бумаги, быстро написала: "87-й полицейский участок, Гровер Авеню", и отдала бумагу водителю. Глава 15 Анджелика Гомес села и потрясла головой. Она туже натянула юбку, поставила локти на поднятые колени и снова потрясла головой, потом осмотрелась с недоумевающим видом, как человек, проснувшийся в незнакомой гостинице. Она вспомнила. Анджелика провела пальцами по затылку. Там, где Вирджиния ударила ее рукоятью револьвера, вздулась огромная шишка. Она тронула ее и поморщилась от боли, которая щупальцами ползла во все стороны, горячо пульсируя, усиливая чувство разочарования и бессильного гнева. Анджелика поднялась с пола, стряхнула пыль с черной юбки и бросила на Вирджинию Додж взгляд, которым можно было бы убить целую армию. И в этот момент она задумалась, была ли жидкость в этой бутылке действительно нитроглицерином. Коттон Хейвз потрогал щеку, где острая сталь сорвала кожу. Рана была довольно болезненной. Он приложил к щеке холодный влажный платок. И он в десятый раз подумал: правда ли, что эта бесцветная жидкость в бутылке - нитроглицерин? Стив Карелла, думала она. Я убью Стива Кареллу. Я застрелю эту проклятую сволочь и буду спокойно смотреть, как он умирает, а они не посмеют тронуть меня, потому что боятся моей бутылки. Я поступаю правильно. Это единственное, что я могу сделать. Простое уравнение, думала она, жизнь равна жизни. Жизнь Кареллы за жизнь Фрэнка. Вот что такое справедливость. Раньше Вирджиния Додж никогда не задумывалась о справедливости. Ее девичья фамилия была Мак Колей, мать ее была ирландкой, а отец шотландцем. Семья жила в Калмз Пойнт у подножия знаменитого моста, соединяющего эту часть города с Изолой. Даже сейчас она вспоминала этот мост с приятным чувством. Девочкой она играла в его тени, и мост был чудесным сооружением, открывавшим доступ к самым дальним краям земли. Однажды ей приснилось, что она перешла мост и попала в земли, сверкающие алмазами и рубинами. Когда-нибудь она пройдет по этому мосту до самого неба, и там будут люди в тюрбанах, караваны верблюдов и храмы с блестящими золочеными кровлями. Она перешла мост и попала прямо в объятия Фрэнка Доджа. В глазах полицейских Фрэнк Додж был подонком. В четырнадцать лет его арестовали за нападение на старика в Гровер Парк. По закону он был несовершеннолетним и отделался тем, что его пожурили и завели на него карточку. Между четырнадцатью и семнадцатью годами его ловили на мелких шалостях, и каждый раз возраст, адвокат и младенчески невинные голубые глаза спасали от тюрьмы. В девятнадцать он совершил первый налет. На этот раз он уже был совершеннолетним, и его голубые глаза, потеряв младенческую невинность, приобрели вполне взрослую жестокость. Его сунули в каталажку в Бейли Айленд. Вирджиния встретила его сразу после освобождения. Для Вирджинии Франк Додж не был подонком. Он был человеком в тюрбане из сказок "1001 ночи", который вел караван верхом на длинноногом верблюде, он был вратами заколдованных стран, с кончиков его пальцев струились алмазы и рубины, он предназначался для нее судьбой. Список его преступлений был такой же длинный, как правая рука Вирджинии, но Фрэнк Додж был ее первой и единственной любовью, а с любовью не спорят. В сентябре 1953 года Фрэнк Додж совершил налет на заправочную станцию. Служащий станции позвал на помощь, и случилось так, что детектив по имени Стив Карелла, который был в тот день свободен и ехал к себе домой в Риверхед, услышал крик и подъехал к станции, но Фрэнк успел выстрелить в служащего и лишить его зрения. Карелла применил захват, и Фрэнк Додж угодил в тюрьму, на этот раз в Кестлвью, где с преступниками не шутят. Уже в первые дни обнаружилось, что Фрэнк Додж далеко не идеальный заключенный. Он постоянно скандалил и с надзирателями, и с заключенными, "качал права" и нарушал правила, по правде говоря, порядком устаревшие. Он пытался добиться освобождения под залог, но всякий раз неудачно. И его письма жене, тщательно прочитывавшиеся тюремным начальством, становились все более отчаянными. Когда Фрэнк Додж отбывал второй год своего срока, обнаружилось, что он болен туберкулезом. Его перевели в тюремную больницу. Вчера Вирджиния узнала, что Фрэнк умер. Сегодня Вирджиния сидела в 87-м полицейском участке с револьвером и бутылью и ждала человека, который убил Фрэнка. Она нисколько не сомневалась в том, что в гибели ее мужа виновен Стив Карелла. Если бы она не верила в это совершенно искренне, то никогда бы не решилась на подобное. Интересно, что ее план оказался удачным. Они все боялись, действительно боялись. Это доставляло ей величайшее удовлетворение. Она не могла выразить свои чувства, не могла объяснить, почему избрала именно Стива Кареллу, чтобы отомстить обществу, почему решила бросить вызов закону и его защитникам в форме. По правде говоря, она могла бы просто подождать Кареллу внизу и выстрелить ему в спину, когда он пройдет мимо. Да, это было проще. Она могла бы сделать это. Не было никакой необходимости в мелодраматических заявлениях, не стоило устраивать суд над защитниками закона и решать, жить или умереть этим людям, которые отняли у нее все, что ей было дорого. Вирджиния сидела за столом, думая о своем покойном муже. Пальцы ее крепко сжимали рукоять револьвера. Бутылка, стоявшая перед ней на столе, отражала свет ярких ламп, свисавших с потолка. Вирджиния мрачно улыбнулась. Они гадают, действительно ли эта жидкость в бутылке - нитроглицерин, подумала она. - Что ты думаешь по этому поводу? - спросил Баки. - Я думаю, что это куча дерьма, - ответил Джим. - Пошли за испанскими девочками. - Нет, подожди минуту, - возразил Баки, - не спеши, подожди одну минуту. - Слушай, - сказал Джим. - Тебе хочется поиграть в сыщиков и разбойников, хорошо, играй. Я хочу пойти за испанскими девочками. Я хочу найти эту Мезон Авеню. Я хочу прикорнуть на чьей-нибудь большой и мягкой груди. Господи, я хочу с кем-нибудь переспать, понятно? - Ладно, это может подождать. Предположим, что это настоящее? - Да нет, - раздраженно ответил Сэмми. - Совершенно верно, - подтвердил Джим. - Откуда ты знаешь? - спросил Баки. Глаза Сэмми сверкнули за стеклами солидных очков. - Прежде всего каждый, кто посмотрит на эту штуку, сразу же увидит, что все это чушь, - сказал он. - "Рапорт отдела детективов" - что это за дерьмо? - А? - спросил Баки. - О господи. Баки, я тебя очень прошу, пошевели мозгами. "Рапорт отдела детективов". Ха! Тебе известно, что это такое? - Что? - Это штука, которую отправляют знакомым, и они посылают подарки, что-нибудь вроде игрушечного пистолета или свистка, чтобы ночью будить всех соседей. - Мне кажется, тут все в законе, - сказал Баки. - Кажется, да? Здесь где-нибудь напечатано название города? А? Скажи мне. - Нет, но... - И когда ты только вырастешь, Баки? - поинтересовался Джим. - Это такая же штука, какую ты получил от Роджерса, только там было написано: "Рапорт космического отдела" и к писульке был приложен игрушечный дезинтегратор и декодер. - Ну, а сам текст? - А что текст? - возразил Сэмми. - Посмотри на него - женщина с револьвером и бутылкой нитроглицерина! Ну и ну! - А что тут такого? - Совершенно невероятно, - заявил Сэмми. - Скажи мне, если эта ненормальная дамочка сидит у них с револьвером и бутылкой нитроглицерина, как смог этот детектив, как его там, напечатать рапорт и выбросить его на улицу, а? Невероятно, Баки. Совершенно невероятно. - А мне кажется, что все тут законно, - упрямо сказал Баки. - Послушай... - начал Джим, но Сэмми прервал его: - Давай я, Джимбо! - А мне кажется, что тут все законно, - упрямо повторил Баки. - Эта штука подписана? - спросил Сэмми. - Ты видишь где-нибудь подпись? - Конечно, - ответил Баки. - Детектив второй степени Мейер Мейер. - Это напечатано. А подписано? - Нет. - Ну и... - Ну и что? - Послушай, ты будешь корпеть над этим всю ночь? - Нет, но... - Для чего мы сюда пришли? - Ну... - Чтобы играть в космический патруль с игрушечным дезинтегратором Роджерса? - Нет, но... - Чтобы тратить время, размышляя над посланием, которое какой-нибудь парнишка отпечатал на пишущей машинке своего старшего брата, когда играл в сыщиков и разбойников? - Нет, но... - Я задам тебе один простой вопрос, парень, - сказал Сэмми. - Самый простой. И я хочу от тебя самого простого ответа. Идет? - Конечно, но мне кажется, тут все законно... - Ты пришел сюда для чего? Чтобы переспать с девочкой, да или нет? - Да. - Ну..? - Ну... - Давай выбрось это. Пошли. Ночь только началась. - Сэмми ухмыльнулся. - Ну, пошли, парень. Что скажешь? Как насчет того, чтобы бросить бумагу и идти с нами? Идет? Баки размышлял некоторое время. Потом он сказал: - Вы идите без меня. Я вас догоню. Я хочу позвонить по этому номеру. - О, ради святого Будды! - сказал Сэмми. В 6.55 в дежурной комнате раздался телефонный звонок. Хел Виллис посмотрел на Вирджинию и, когда она кивнула ему, взял трубку. - Восемьдесят седьмой участок, - сказал он. - Говорит детектив Виллис. - Одну секунду, - сказал голос на другом конце провода. Было слышно, как тот же голос говорит кому-то, очевидно, находящемуся в той же комнате: - Откуда мне знать? Отдай это ребятам Банко. Господи, да к чему нам дело о карманных кражах? Рилей, ты самый большой дурак изо всех, с которыми мне приходилось работать. Я говорю по телефону, ты что, не можешь подождать одну паршивую минуту? - Затем голос вернулся: - Алло? - Алло? - переспросил Виллис. Вирджиния за своим столом на другом конце комнаты смотрела на него и слушала разговор. - С кем я говорю? - спросил голос. - Говорит Хел Виллис. - Вы детектив? - Да. - Это 87-й участок? - Да. - Так. Значит, тут какой-то розыгрыш. - А? - Это Майк Салливан из Главного, полицейского управления. Нам позвонили несколько минут назад... секунду... - На другом конце провода послышалось шуршание бумаги. - Нам звонили в 6.49. Звонил студент колледжа. Сказал, что подобрал на улице бланк донесения, на котором была напечатана просьба о помощи. Что-то относительно девицы с бутылкой нитро. Знаете что-нибудь об этом? Вирджиния Додж неестественно выпрямилась на стуле. Револьвер почти коснулся горлышка бутылки. Со своего места Виллис видел, как дрожат ее руки. - Нитро? - спросил Виллис, не отрывая глаз от рук Вирджинии. Он был почти уверен, что дуло револьвера вот-вот коснется стекла. - Да. Нитроглицерин. Как насчет этого? - Нет, - ответил Виллис, - у нас... у нас ничего такого нет. - Да, так я и думал. Но тот парень назвал свое имя и все прочие данные, так что казалось правдоподобным. Ну ладно, бывает. Я подумал, что, во всяком случае, стоит проверить. Никогда не мешает проверить. - Салливан добродушно засмеялся. - Верно, - сказал Виллис, лихорадочно пытаясь как-то намекнуть Салливану, что послание соответствует действительности, кто бы ни составил его. - Конечно, никогда не мешает проверить. - Говоря это, он не переставал смотреть на револьвер в трясущейся руке Вирджинии. Салливан снова рассмеялся: - Никогда не знаешь, где встретишь какого-нибудь психа с бомбой, а, Виллис? - И он рассмеялся еще громче. - Да, никогда... никогда не знаешь. - Конечно, - внезапно смех в трубке замер, - между прочим, у вас есть полицейский по имени Мейер? Виллис молчал. Неужели это послание составил Мейер? Интересно, есть ли там его подпись? Если он скажет "да", сможет ли Салливан понять, в чем дело? Если же он скажет "нет", станет ли Салливан проверять по списку работников 87-го участка? А Мейер... - Вы еще на проводе? - спросил Салливан. - Что? Ах, да. - У нас иногда шалит телефон, - пояснил Салливан, - я подумал, что нарушилась связь. - Нет, я слушаю, - ответил Виллис. - Так. Ну, как там насчет Мейера? - Да. У нас есть Мейер. - Детектив второй степени? - Да. - Интересно, - сказал Салливан. - Этот парень сказал, что послание подписано детективом второй степени Мейером. Очень интересно. - Да. - И этот Мейер сейчас у вас? - Да. - Это действительно интересно, - сказал Салливан. - Ну ладно, никогда не мешает проверить. Что? Ради бога, Рилей, разве ты не видишь, что я на телефоне? Мне надо идти. Виллис. Не волнуйтесь, ладно? Приятно было поговорить с вами. И он повесил трубку. Виллис сделал то же самое. Вирджиния медленно положила трубку на рычаг, взяла со стола бутылку с нитроглицерином и подошла к столу у окна, за которым сидел Мейер. Она не сказала ни слова, поставила бутылку на стол перед Мейером, занесла руку с револьвером и ударила его по лицу, разбив губы. Мейер прикрыл лицо руками, но вынужден был опустить их под ударами револьвера, парализовавшими его кисти, а Вирджиния все била его по глазам, по лысой голове, разбив нос и раскровянив рот. Ее остановившиеся глаза неестественно блестели. Она наносила удары револьвером, словно рукоятью плетки, злобно, жестоко, метя в самые уязвимые места, пока Мейер, потеряв сознание и истекая кровью, не упал головой на стол, едва не столкнув на пол бутыль с нитроглицерином. Вирджиния подхватила бутыль и холодно посмотрела на Мейера. Потом она вернулась к своему столу. Глава 16 - Я ненавидел этого старого осла и рад, что он сдох, - сказал Алан Скотт. Он больше не был тем скромным молодым джентльменом, потрясенным смертью отца, каким был вчера, когда Карелла впервые встретился с ним. Они стояли в оружейной комнате старого дома на первом этаже, где стены были увешаны охотничьими трофеями - головами убитых зверей и оленьими рогами. Голова весьма свирепого тигра висела на стене как раз позади Алана, и выражение его лица сегодня, составляя разительный контраст с его вчерашней томной бледностью, было таким же, как у этого хищника. - Сильно сказано, мистер Скотт. - Не очень. Он был злобной и мстительной сволочью. Со своей Скотт Индастриз Инкорпорейтед он погубил больше людей, чем у меня пальцев на руках. Почему я должен любить его? Вы ведь не выросли в доме промышленного магната? - Нет, - ответил Карелла, - я вырос в доме итальянского иммигранта, простого пекаря. - Вы ничего не потеряли, можете мне поверить. Конечно, старик не мог делать всего, что ему хотелось бы, но та власть, которая у него была, окончательно его испортила. Для меня он был чем-то вроде злокачественной опухоли, от которой гниет все кругом. Мой папа. Дорогой старый папочка. Проклятая сволочь. - Вчера, мне кажется, вы были очень расстроены из-за его смерти. - Меня расстроил сам факт смерти. Смерть - это всегда шок. Но я не любил его, можете мне поверить. - Вы ненавидели до такой степени, что могли убить его? - Да. Мог бы убить. Но я не убивал. Возможно, я сделал бы это рано или поздно. Но это не моих рук дело. И поэтому я хочу быть совершенно откровенным с вами. Мне ни к чему оказаться втянутым в дело, к которому я не имею никакого отношения. Вы подозреваете убийство, верно? Иначе вы не крутились бы здесь так долго. - Ну... - Бросьте, мистер Карелла. Давайте будем честными друг с другом. Вы знаете, что этого грязного старика убили. - Я ничего не знаю определенно, - сказал Карелла. - Он был найден в запертой комнате, мистер Скотт. По правде говоря, это очень похоже на самоубийство. - Конечно. Но мы оба знаем, что это не было самоубийство, верно? В этой проклятой семейке найдутся умники, по сравнению с которыми Гудини покажется младенцем. Не поддавайтесь гипнозу запертой комнаты. Если кто-нибудь очень сильно хотел, чтобы старик умер, он нашел бы способ убрать его. И сделать все так, чтобы это выглядело как самоубийство. - Кто, например? - Например, я, - сказал Алан. - Если бы я действительно решил убить его, я нашел бы способ, не беспокойтесь. Кто-то опередил меня, вот и все. - Кто? - Вам нужны подозреваемые? В вашем распоряжении вся семейка. - Марк? - Конечно. Почему бы не Марк? Старик издевался над ним всю жизнь. С четырнадцати лет Марк ни разу не поссорился с ним. Ненависть копилась у него в душе, пока он улыбался папочке. А чего стоит последняя пощечина! Старик отправил Марка в крысиную нору в Нью-Джерси, где он проходил эту несчастную практику, и он принят в фирму на великолепное жалованье в пятнадцать тысяч долларов в год! Сын босса! Этот сволочной старик больше платит своим конторским служащим. - Вы преувеличиваете, - сказал Карелла. - Хорошо, я преувеличиваю. Но не думайте, что Марку нравилось, как поступает с ним этот сукин сын. Ему нисколько не нравилось, и у Дэвида тоже были причины покончить с дорогим папочкой. - Например? - Например, прекрасная Кристин. - О чем вы говорите, мистер Скотт? - А как вам кажется? - Вы имеете в виду... - Конечно. Слушайте, я хочу вести с вами честную игру. Можете мне поверить, я ненавижу так сильно, что могу разделить с кем-нибудь свою ненависть. И я не хочу, чтобы мне свернули шею за то, что кто-то прикончил кого-то, даже по заслугам. - Значит, ваш отец... - Мой отец был похотливой старой жабой, он удерживал Кристин в своем доме угрозой, что не будет давать Давиду ни пенни, если они переедут от него. Точка. Неприятно, но факт. - Весьма неприятно. А Кристин? - Попытайтесь поговорить с ней. Айсберг. Может быть, ей нравился этот расклад, кто знает? Во всяком случае, она хорошо знала, кто намазывает ей масло на бутерброд, можете мне поверить. - Может быть, вы договорились, мистер Скотт, и сделали это вместе. Есть такая возможность? - Эта семейка не может договориться даже сыграть партию в бридж, - ответил Алан. - Удивительно, как мы смогли вместе открыть эту дверь. Вы знаете слово "общность"? Так вот, девиз Скоттов - "апартеид". Может быть, что-то изменится теперь, когда он умер, но я сомневаюсь. - Значит, вы полагаете, что кто-то в этом доме - один из ваших братьев или Кристин - убил вашего отца? - Да. Это мое мнение. - Через запертую дверь? - Через запертый банковский сейф, если угодно, через стену в шесть дюймов толщиной. Там, где есть желание, найдется и способ. - А тут было желание, и еще какое! Алан Скотт улыбнулся. - Я скажу вам кое-что, детектив Карелла. Если вы будете вести расследование, исходя из наличия мотива, то сойдете с ума. В этом столетнем особняке мы накопили столько мотивов, что ими можно взорвать весь наш город. - А как вы считаете, мистер Скотт, я должен вести расследование? - Я бы попытался понять, как неизвестный ухитрился повесить старого мерзавца сквозь запертую дверь. Представьте себе, как это было сделано, и вы узнаете, кто это сделал. Я только предполагаю, мистер Карелла. - И, конечно, это самая легкая часть работы детектива, - заметил Карелла. - Я ухожу. Мне больше здесь нечего делать сегодня. - Вы вернетесь завтра? - Может быть. Если что-нибудь придет в голову. - А если не придет? - Значит, назовем это самоубийством. У нас есть мотивы, как вы сами сказали, много мотивов. И у нас есть орудие убийства. Чего у нас нет, молодой человек, так это возможности. Я не гений, мистер Скотт. Я просто рабочая лошадь. Если мы все же будем сомневаться в том, что это самоубийство, мы поместим ваш случай в разряд открытых дел, - пожал плечами Карелла. - Вы не производите такого впечатления, мистер Карелла. - Какого впечатления? - Впечатления человека, который легко сдается. Карелла долго смотрел на него. - Не путайте открытое дело с невостребованным письмом, - сказал он наконец, - спокойной ночи, мистер Скотт. Когда в семь часов две минуты Тедди Карелла вошла в дежурную комнату, Питер Бирнс подумал, что у него сейчас будет сердечный припадок. Он видел, как Тедди шла по коридору, и сначала не мог поверить своим глазам, но потом узнал стройную фигуру и гордую походку жены Стива Кареллы. Он быстро направился к барьеру. - Что вы делаете? - спросила Вирджиния. - Кто-то идет сюда, - ответил Бирнс и замолчал. Он не хотел, чтобы Вирджиния узнала, что это жена Кареллы. Бирнс видел, что Вирджиния Додж становилась все более нервной и раздражительной с того момента, как избила Мейера, и боялся, что Вирджиния сделает то же самое с Тедди, если узнает, кто она такая. В углу комнаты Хейвз пытался оказать помощь Мейеру, лицо которого было глубоко рассечено. Кусок нижней губы, разбитой как раз посредине острой сталью револьверного дула, свисал на подбородок. Хейвз терпеливо обрабатывал раны и порезы йодом, время от времени приговаривая: "Спокойно, Мейер, спокойно". Его голос звучал приглушенно, словно он, как нитроглицерин, вот-вот взорвется. - Да, мисс? - сказал Бирнс. Тедди внезапно остановилась с внешней стороны барьера, удивленно глядя на него. Если она правильно прочла по движению губ слова лейтенанта... - Что я могу сделать для вас, мисс? Тедди моргнула. - Войдите сюда, вы! - кр