сказала Роуз Париш. - У нас в закрытых отделениях не позволяется держать даже пилки для ногтей или бутылки. - Это мне известно, и я сказала сенатору, что револьвер в руках миссис Холлман - штука опасная. Иногда его трудно было понять. Он никак не мог признать, что у нее с головой не все в порядке. Позже он точно так же воспринял состояние сына. Он считал, что их недуги выдуманные, что они только и хотят привлечь к себе внимание. Он позволял ей держать в комнате этот револьвер и коробку с патронами вплоть до самой ее смерти. Впору подумать, - добавила она со внезапным озарением, свойственным старым людям, - впору подумать, что он хотел, чтобы она причинила себе вред. Или кто-нибудь другой. - Кто-нибудь другой? - переспросил я. Миссис Хатчинсон покраснела и опустила глаза. - Я ничего не имела в виду. Всего лишь болтаю с вами. - Вы сказали, что револьвер находился у миссис Холлман вплоть до дня ее смерти. Вы в этом уверены? - Я так сказала? Я вовсе не это хотела сказать. Наступила тишина, в которой слышалось ее дыхание. - А что тогда? - Я не пыталась установить точное время. Я говорила вообще. - Так был у нее револьвер в день смерти? - Не помню. Это было давно - прошло более трех лет. Впрочем, это не имеет значения. - Утверждение прозвучало как вопрос. Ее седая голова повернулась ко мне, кожа на шее натянулась диагональными складками, словно неподатливый материал, который скручивают с большим усилием. - Вам известно, что стало с револьвером миссис Холлман? - Никто мне не говорил, не знаю. Все, что мне известно, - это то, что он надежно лежит на дне океана. - Револьвер был у миссис Холлман в тот вечер, когда она утопилась? - Этого я не говорила. Не знаю. - Но она утопилась? - Конечно. Но я не могла бы поклясться. Я не видела, как она прыгнула в воду. - Миссис Хатчинсон не сводила с меня тусклых глаз. Из-под набрякших морщинистых век они глядели холодно и настороженно. - Подумаешь, важность - револьвер. Вы знаете, где он? - А разве вы не знаете? От напряжения она начала раздражаться. - Стала бы я спрашивать, если бы знала, как вы думаете? - Револьвер зафиксирован в канцелярии шерифа как вещественное доказательство. Им воспользовались сегодня, чтобы застрелить Джерри Холлмана. Странно, что вам это не известно, миссис Хатчинсон. - Откуда мне знать, из чего застрелили Джерри? - От замешательства она покраснела еще больше. Сосуды на ее лице побагровели и набрякли от жаркого стыда за то, что ей впервые приходилось лгать, глядя в глаза. - Я даже выстрелов не слышала и тем более не видела, как это произошло. - Было два выстрела. - Это для меня новость. Я не слышала ни одного. Я находилась в передней комнате с Мартой, и она играла с серебряным колокольчиком своей матери. Звон заглушал все. Старая женщина сидела в позе прислушивающегося человека, морща лицо, будто услышала выстрелы сейчас, с долгим опозданием. Я был уверен, что она лжет. Помимо красноречивого выражения лица, в ее рассказе имелось по меньшей мере одно противоречие. Я мысленно вернулся назад, пробегая по суете и сумбуру дня, пытаясь его определить, но безуспешно. Было сказано слишком много слов. Ощущение противоречия не покидало меня, - провал в известном, сквозь который угрожающе зияла темнота, словно море за дамбой. Миссис Хатчинсон зашаркала ногами в тапочках, будто хотела убежать. - Вы хотите сказать, что я его застрелила? - Ничего подобного. Но кое в чем вам придется сознаться. Вы что-то не договариваете? - Не договариваю? С какой стати? - Я задаюсь тем же вопросом. Возможно, вы защищаете друга или думаете, что защищаете. - Мои друзья не попадают в подобные истории, - гневно сказала она. - Кстати, о друзьях. Вы давно знакомы с д-ром Грантлендом? - Достаточно давно. Это не означает, что мы - друзья. - Она поспешно поправилась: - Сиделка не станет мнить себя другом врача, конечно, если она знает свое место. - Я понял так, что он устроил вам место у Холлманов. - Он меня рекомендовал. - И он подвез вас в город сегодня вскоре после убийства. - Он сделал это не ради меня. Он сделал это ради нее. - Я знаю. Не упоминал ли он про стрельбу? - Кажется, да. Да, упомянул, сказал, что это было ужасно. - Он не сказал, из какого оружия стреляли? Перед тем, как ответить, она помолчала. Лицо ее побледнело и только. Она сидела совершенно неподвижно, обдумывая ответ и его возможный подтекст. - Нет. С нами была Марта и все такое прочее. Про оружие он ничего не говорил. - И все же это кажется странным. Грантленд видел револьвер. Он сам сказал, что узнал его, но не был в этом уверен. Ему должно было быть известно, что вы знакомы с револьвером. - Я не эксперт по оружию. - Только что вы прекрасно его описали. В действительности вы, наверное, знали его лучше, чем кто-либо. И Грантленд ни словом не обмолвился вам о нем, не задал ни единого вопроса? Или задал? Возникла очередная пауза. - Нет. Он не сказал ни слова. - Вы видели д-ра Грантленда сегодня днем или вечером? - А если и видела? - ответила она вяло. - Он приходил сюда? - А если и приходил? Его приход не имел ко мне никакого отношения. - А к кому имел? К Зинни? Сидящая на диване рядом со мной Роуз Париш заерзала и толкнула меня коленом по ноге. Она осуждающе кашлянула. Это приободрило миссис Хатчинсон, что, вероятно, и предполагалось. Я буквально увидел, как ее сопротивление укрепилось. Она восседала в своем цветастом шелковом платье, словно монумент. - Вы добиваетесь, чтобы я из-за своей болтовни лишилась места. Я слишком стара, чтобы искать другое. У меня слишком много имущества, чтобы добиваться пенсии, но не хватает денег на жизнь. - Выдержав паузу, она сказала: - Нет! Я обманываю себя. Как-нибудь прожила бы. За нынешнее место я держусь из-за Марты. Если бы не она, я давно бы покинула этот дом. - Почему? - Он невезучий, вот почему. Приносит беду всем, кто там живет. Да, я была бы счастлива увидеть, как он сгорит дотла, словно Содом. Наверное, из уст христианки звучит ужасно. Но чтобы все остались живы; смерти я им не желаю, ее было уже достаточно. Я просто хочу, чтобы дома не стало, а семья разбрелась по сторонам. Я подумал, что угрожающее пожелание миссис Хатчинсон начинает сбываться. - К чему вы клоните? - спросил я. - Я знаю, что доктор и Зинни Холлман проявляют друг к другу интерес. Вы этот факт пытаетесь скрыть? Или еще что-нибудь? Она взвесила меня на весах своих глаз. - Кто вы вообще такой, мистер? - Я - частный детектив. - Это-то я знаю. На кого вы работаете? И против кого? - Карл Холлман попросил меня помочь ему. - Карл? Каким образом? Я вкратце объяснил ей, каким образом. - Сегодня вечером его видели по соседству. Вот почему мы с мисс Париш пришли к вам домой - предотвратить любую возможную неприятность. - Вы считаете, он попытается сделать что-нибудь с ребенком? - Мы предположили, что такое возможно, - сказала Роуз Париш. - Я не стала бы беспокоиться на этот счет. Наверное, мы немножко рехнулись. Честное слово, я не верю, чтобы Карл смог причинить кому-нибудь вред. - А как же брат? - Не верю я, что брата застрелил он. - Она обменялась со мной взглядом. - Ни я, ни он не верим. - А я подумала, почитав газеты и все такое, что ему это припаяли крепко. - Так почти всегда кажется, когда подозреваемого преследуют, - сказал я. - Вы хотите сказать, что это неправда? - Не обязательно правда. - Это сделал другой? Вопрос повис в воздухе. В глубине комнаты медленно, тихо стала открываться внутренняя дверь. В узкую щель проскользнула Марта. В голубых тапочках, похожая на эльфа, она добежала до середины комнаты и остановилась, разглядывая нас огромными глазами. Миссис Хатчинсон сказала: - Возвращайся в кровать, шалунишка ты этакая. - Не пойду. Я не хочу спать. - Пойдем-пойдем, я подоткну тебе одеяло. Старая женщина тяжело поднялась и попыталась ухватить девочку, которая выскальзывала из рук. - Хочу, чтобы мамочка подоткнула одеяло. Хочу к мамочке. Продолжая хныкать, Марта остановилась перед Роуз Париш. Лицо девочки излучало трогательную невинность, которая поднималась вверх, словно невидимая антенна, пока не достигла лица Роуз, встреченная такой же трогательной невинностью. Роуз раскрыла объятия. Марта прильнула к ней и забралась на колени. - Ты мешаешь леди, - сказала миссис Хатчинсон. - Она не мешает, правда, солнышко? Ребенок затих у нее на груди. Минуту-другую мы сидели в тишине. В моем сознании или чуть глубже продолжала пульсировать мысль, пытающаяся собрать воедино клочки и кровавые обрывки прошедшего дня. Мои мысли напугали невинного ребенка, возможно, единственного, кто был абсолютно невинным. Несправедливой казалась оскомина на ее молочных зубах. Глава XXVII Раздавшийся снаружи шум, беспорядочные голоса и топот сапог отвлекли меня от размышлений, и я подошел к двери. По улице шел отряд добровольцев, вооруженных винтовками и дробовиками. Вторая, меньшая группа рассредотачивалась по незанятым участкам, продвигаясь к пересохшему ручью и ощупывая густо заросшую деревьями темноту лучами фонарей. Человек, руководивший второй группой, был одет в форму. Когда я подошел к нему поближе, то увидел, что это сержант городской полиции. - Что здесь происходит, сержант? - Охотимся за человеком. Сбежал один сумасшедший, если вам еще не известно. - Известно. - Если вы с добровольцами, то должны искать дальше по ручью. - Я - частный детектив, работающий по этому делу. Почему вы думаете, что Холлман находится по эту сторону магистрали? - Работница разъездного буфета, что возле кинотеатра, говорит, что он пришел по подземному каналу. От берега он шел ручьем, и есть предположение, что он продолжает держаться ручья. Хотя, может статься, он давно скрылся. Официантка не поторопилась сообщить нам о встрече. - Куда ведет ручей? - Через весь город. - Он указал фонарем на восток. - И дальше к горам. Но туда ему не добраться, его выслеживают семьдесят вооруженных людей. - Если он ушел в город, почему вы ищете здесь? - Нам нельзя рисковать. Он мог затаиться. У нас нет обученных людей, чтобы прочесать все дома и дворы, поэтому мы сосредоточились на ручье. - Он на секунду осветил мое лицо фонарем. - Хотите присоединиться и помочь? - Не сразу. - Семьдесят охотников на одну добычу - места не хватит. - Я забыл дома свою красную охотничью шапку. - Тогда я даром трачу с вами время, приятель. Сержант направился к деревьям. Я прошел до конца квартала и пересек шоссе, которое в этом месте имело шесть полос движения. Кинотеатр "Ред Барн" оказался зданием со множеством окон, стоявшим посреди асфальтированной автостоянки. Его приземистая пятиугольная конструкция подчеркивалась неоновыми трубками вдоль карнизов и углов. Внутри этой сверкающей красной клетки располагался повар в цилиндре, готовящий на скорую руку, который задавал жару нескольким официанткам, мечущимся между его стойкой и машинами на стоянке. Официантки были одеты в красные форменные платья и маленькие красные шапочки, придававшие им сходство с мальчиками-посыльными в юбках. Сочетание паров бензина и запаха кипящего жира, щекотавшего ноздри, вызвало в памяти бессмысленную тоску о старом, побитом, но быстром автомобиле, ностальгию по другим кинотеатрам на открытом воздухе вдоль дорог, куда я заезжал в других довоенных местах до того, как на меня посыпались смерти людей. Казалось, что жизнь моя давно свелась к одиноким ночным вахтам в безлюдных местах. Берегись, сказал я, жалость к себе - последнее пристанище для мелких умишек и стареющих профессионалов. Я знал, что одиночество - во мне самом. Мое мироощущение было лишено оптимизма. При виде юноши и девушки в "шевроле"-купе, выкрашенном вручную в сиреневый цвет, мне почему-то сделалось веселее. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, слившись в одно тело с двумя опущенными головами, и по очереди потягивали молочный коктейль из одной соломинки, которую любовь обеззаразила от микробов. Поблизости стоял ржавый "хадсон", в котором сидели мужчина в рабочей рубашке, его темноволосая дородная жена и трое или четверо детей с оживленными глазами, затуманенными воспоминаниями о просмотренном фильме. Они поглощали брызжущие горчицей бутерброды с горячими сосисками, делая это с сосредоточенной серьезностью сопричастных. Среди полудюжины других машин меня особенно заинтересовала одна. Это был сравнительно новый двухдверный "плимут" с выведенной на двери надписью "Пуриссима "Рекорд"". Я подошел к автомобилю, чтобы получше его разглядеть. В тот же миг с шоссе свернул, пронзительно визжа колесами, ветхий "форд" довоенного образца с помятым багажником и остановился за "плимутом". Двое юнцов на переднем сидении бросили на меня наглый рассеянный взгляд и тут же отвернулись. Для них я был пешеходом, передвигавшимся по земле ногами. Поджидая официантку, они занялись укладыванием своих искусно сделанных причесок. Этот процесс занял много времени и продолжался после того, как к двери их машины подошла одна из официанток - маленькая блондинка с дерзко выпиравшей из тесного платья грудью. - Много гоняете? - сказала она ребятам. - Я видела, как вы приехали на стоянку. Вы разобьете ее раньше, чем она развалится. - Лекция, - сказал парень за рулем. Второй юноша перегнулся к официантке. - По радио сказали, что Гвен видела убийцу. - Точно, она сейчас разговаривает с репортером. - Он угрожал ей оружием? - Ничего подобного. Она даже не знала, что это убийца. - Что он делал! - спросил водитель. Голос его прозвучал очень требовательно, словно он имел некий замечательный пример для подражания. - Да ничего. Копался в контейнерах с отбросами. Когда он ее увидел, то смылся. Послушайте, ребята, меня ждут клиенты. Что будете заказывать? - Монета есть, Джордж? - спросил водитель у своего пассажира. - Да, навалом. Нам что всегда, - зажаренную малютку и двойной мартини. Хотя нет, я передумал, принеси лучше кока-колу. - Хорошо, ребятки, пируйте вволю. - Она обогнула "плимут" и подошла ко мне. - А вам что принести, сэр? Я понял, что голоден. - Мне, пожалуйста, гамбургер. - Делюкс, стакбургер или монарх? Монархбургер стоит 75 центов. Он больше и к нему положен бесплатный картофель. - Бесплатный картофель звучит заманчиво. - Если угодно, можете поесть в буфете. - А Гвен там? Хочу поговорить с ней. - Я так и подумала, что вы сыщик. Гвен вон там вместе с Джином Славкиным из газеты. Он хотел сфотографировать ее. Она показала на открытую калитку в заборе, увитом виноградом и ограждавшем дальнюю часть стоянки. Рядом с калиткой стояло несколько бидонов галлонов по 40. Я заглянул в ближайший. Он был наполовину заполнен жирным месивом из остатков пищи и других отбросов. Карл Холлман был в отчаянном положении. По другую сторону калитки вдоль берега ручья шла тропинка. Высохшее русло ручья в этом месте было выложено бетоном. Сужаясь, ручей переходил в подземный канал, шедший под магистралью. Отверстие было достаточно высоким, чтобы человек мог идти в полный рост. Славкин и официантка шли обратно по тропе навстречу мне. Официантке было лет 30. Она была полненькая, и ее тело в красной форменной одежде походило на спелый помидор. Славкин держал в руке фотоаппарат со вспышкой. Галстук на Славкине перекосился, и выглядел репортер усталым. Я поджидал их возле калитки. - Привет, Славкин. - Привет, Арчер. Ну и дельце, впору свихнуться. Официантка повернулась к нему: - Если я вам больше не нужна, м-р Славкин, то я пошла работать. Управляющий урежет мне жалованье за простой, а у меня ребенок, в школу ходит. - Я рассчитывал задать вам пару вопросов, - сказал я. - Вот так так! Вряд ли я смогу - тороплюсь. - Я вам выдам информацию, - сказал Славкин, - если это не займет слишком много времени. Спасибо, Гвен. - Ну что вы, не за что. Не забудьте, вы обещали мне фотографию. Я не снималась сто лет. Она прикоснулась к своей щеке изящно, доверительно и заторопилась к зданию, виляя бедрами. Славкин положил фотоаппарат на заднее сидение служебной машины. Мы забрались на переднее. - Она видела, как Холлман зашел в подземный канал? - Собственно нет, - сказал Славкин. - Она не пыталась следовать за ним. Она подумала, что это всего-навсего бродяга, вышедший из зарослей с той стороны шоссе. Гвен не сообразила, кто он такой, пока не прибыла полиция и не начала расспрашивать. Кстати, полицейские прошли вдоль ручья от самого берега моря, так что Холлман не мог уйти этим путем. - В каком он был состоянии? - Наблюдательность Гвен мало чего стоит. Она приятная девушка, но не очень толковая. Теперь, когда ей известно, кто это такой, он семи футов росту с рогами и горящими вращающимися глазами. - Славкин беспокойно заерзал, поворачивая ключ в зажигании. - Вот, пожалуй, и все. Вас подвезти? Мне поручено освещать действия ополченцев. - Интонация, с которой он произнес эту фразу, выдавала его ироническое отношение. - Наденьте пуленепробиваемый жилет. Выпустить в город 70 охотников все равно что добровольно лезть на рожон. - Согласен. Сполдинг, редактор, того же мнения. Но мы сообщаем новости, мы их не создаем. Кстати, у вас для меня нет ничего новенького? - Могу я говорить не для печати? - Я бы предпочел сообщение для газеты. Уже поздно, пора домой. У нас в Пуриссиме никогда не было линчеваний, однако оно может произойти здесь. В сумасшествии есть нечто такое, что пугает людей, тоже лишает и их рассудка. Они теряют контроль над собой, становятся чересчур агрессивными. - Вы говорите, словно специалист по психологии толпы, - сказал я. - В каком-то смысле так оно и есть. Это у нас в роду. Мой отец был австрийским евреем. Он выбрался из Вены на один парашютный прыжок раньше штурмовиков. Я унаследовал симпатию к проигравшим. Так что если вам известно что-нибудь, позволяющее Холлману избежать опасности, выкладывайте сразу. Я могу устроить так, что это передадут по радио через десять минут. - Он не убивал. - Вы знаете наверняка? - Не совсем. Тем не менее, я готов поставить на кон собственную репутацию, однако этого недостаточно. Холлмана подставили. Здесь тщательно спланированный замысел. - Кто за этим стоит? - Вариантов несколько. Я не могу назвать вам имена. - Даже не для печати? - А какой смысл? У меня нет достаточных оснований для уверенности. Я не имею доступа к вещественным доказательствам и не могу полагаться на их официальную интерпретацию. - Хотите сказать, что ими манипулируют? - В психологическом смысле - да. Могла иметь место и действительная подтасовка. Я не уверен, что выстрелы в Джерри Холлмана были произведены из револьвера, найденного в оранжерее. - Так считают люди шерифа. - Они произвели баллистическую экспертизу? - Очевидно. Тот факт, что револьвер принадлежал его матери, вызвал в городе большой шум. На свет извлекается прошлое. Ходят слухи, что Холлман убил свою мать и, возможно, отца, и что его откупили за деньги семьи, а дело замяли. - Он бросил на меня быстрый внимательный взгляд, - В этом что-нибудь есть? - Вы говорите так, будто сами верите в это. - Я бы не сказал, но я знаю некоторые факты, которые могли бы вписаться в эту версию. Прошлой весной, за несколько дней до смерти сенатора, я посещал его. - Славкин замолчал, собираясь с мыслями, и продолжал уже медленнее. - Я раскопал кое-какие факты об одном официальном лице округа, чьи перевыборы должны были состояться в мае. Сполдинг посчитал, что сенатора следует ознакомить с этими фактами, так как он многие годы поддерживал этого человека. Как, кстати, и газета. Газета в основном соглашалась с оценками сенатора Холлмана насчет управления округом, Сполдингу не хотелось менять эту политику, не выяснив позиции сенатора Холлмана. Он был крупным держателем акций газеты и, можно сказать, местным политическим боссом. - Если вы хотите сказать, что он являлся влиятельнейшей фигурой в округе и Остервельт был одним из его парней, к чему ходить вокруг да около? - Все не так просто, но общая картина верная. Ладно, это вам известно. - Славкин был молод, полон желаний, и в его голосе зазвучали нотки соперничества: - Но вот чего вы не знаете, так это сути моих фактов. Не буду вдаваться в подробности, но я в состояние доказать, что Остервельт взымал регулярную денежную дань с домов терпимости. Я предоставил сенатору Холлману неопровержимые доказательства. Старый человек, он был потрясен. Я даже испугался, что его тут же на месте хватит удар. Когда он успокоился, то сказал, что ему потребуется время обдумать эту проблему, возможно, переговорить с самим Остервельтом. Он попросил меня вернуться через неделю. К сожалению, недели не прошло, как он умер. - Все это очень интересно. Только я что-то не понимаю, какая здесь связь с версией, что его убил Карл? - Зависит от того, как посмотреть. Положим, Карл сделал это, и Остервельт его уличил, но улики приберег. Таким образом Остервельт получал необходимое средство держать семью Холлманов в узде. Это объясняет и последующие события. Джерри Холлману пришлось порядком потрудиться, чтобы наше расследование закрыли. Он использовал все свое влияние для оказания поддержки Остервельту на повторных выборах. - Он мог это сделать совершенно по другим причинам. - Назовите хоть одну. - К примеру, Джерри убил отца, и Остервельт знал об этом. - Вы сами в это не верите, - сказал Славкин. Он нервно огляделся по сторонам. К машине подошла маленькая блондинка с моим монархбургером. Когда она отошла на достаточное расстояние, я сказал: - Предполагается, что округ прогрессивный. Каким образом Остервельт держит его в своих руках? - Он занимает пост долгое время, и, как вы знаете, у него хорошая политическая поддержка, во всяком случае, до сегодняшнего дня. Он знает, где зарыты тела. Можно сказать, что он сам закопал парочку. - Сам закопал? - Я выражался более-менее фигурально. - Славкин понизил голос до взволнованного шепота. - Он застрелил одного или двух заключенных при попытке к бегству. Масса горожан считала, что в этом не было крайней необходимости. А заговорил я об этом потому, что мне не хочется стать свидетелем того, как пулей в спину оборвется ваша жизнь. - Вам непременно нужно испортить мне аппетит, когда я еще не закончил сэндвич. - Поймите, Арчер, я не шучу. Мне не понравилась сцена, произошедшая сегодня между вами. - И мне тоже. Славкин наклонился. - Те имена, что вам известны, но которые вы мне не называете - Остервельт один из них? - Теперь да. Можете так и записать в свой черный блокнотик. - Уже записал, давно уже. Глава XXVIII Я дождался зеленого света и, перейдя шоссе, пошел назад. Как и раньше, Чеснат-стрит была пустынной, за исключением моей же машины на обочине и еще одной, стоящей по диагонали к ней, возле угла Элмвуд. Раньше ее там не было, иначе я бы заметил ее. Это был новый красный лимузин, очень похожий на тот, что я видел на ранчо Холлманов при подъезде к дому. Я подошел к нему и заглянул в открытое окно со стороны водителя. Ключ торчал в зажигании. На регистрационной карточке на стойке руля значилось имя Джерри Холлмана. Очевидно, Зинни вернулась, чтобы уложить спать свою девочку. Я посмотрел в сторону коттеджа миссис Хатчинсон. За кружевными занавесками окон горел ровный свет. Все казалось спокойным, словно так и должно было быть. Тем не менее, я испытывал ощущение опасности, как будто меня поджидала хитроумная мина-сюрприз. Ощущение это, вероятно, возникло оттого, что в задней части автомобиля я мельком заметил одеяло на полу, наброшенное на некий предмет, и по характерным контурам догадался, что оно скрывает. Открыв заднюю дверь, я приподнял одеяло. В тени лежало тело женщины, такое белое, что казалось фосфоресцирующим. Я включил верхний свет и увидел, что это Зинни. Ее голова была повернута в мою сторону, открытые глаза пристально смотрели на меня. Ее рот застыл в мертвенном оскале страха и боли. На одной из грудей и на животе были кровавые порезы. Я дотронулся до невредимой груди, ожидая почувствовать холод мрамора. Тело было еще теплым, однако несомненно мертвым. Я снова прикрыл его одеялом, как будто от этого была какая-то польза. На мгновение мои мысли потонули в темноте, кружась, словно черная вода, в которой переворачивались три непогребенных тела. Четыре. Пришлось отправить съеденный монархбургер в канаву. На углу незастроенной площадки начинался бетонный мост, переносящий Элмвуд-стрит над ручьем. Далее вдоль ручья, возле излучины, я увидел движущиеся огни сержанта и его людей. Я мог рассказать им о своей находке или промолчать. Слова Славкина о линчевании были свежи в моей памяти. Во мне шевельнулось желание присоединиться к погоне, настичь Холлмана и убить его. Не доверяя этому желанию, я принял решение, которое, возможно, стоило кому-то жизни. А, вероятно, спасло другую жизнь. Закрыв дверь, я оставил автомобиль на месте и вернулся в дом миссис Хатчинсон. При виде меня она помрачнела, однако пригласила зайти. Перед тем, как переступить порог, я показал на красный автомобиль. - Это машина миссис Холлман? - Наверное. Поклясться не могу. Она ездит на похожей. - Она была за рулем сегодня вечером? Старая женщина заколебалась. - Она была в машине. - То есть, машину вел кто-то другой? Она снова заколебалась, однако было видно, что она почувствовала мою настойчивость. Когда она наконец заговорила, то слова ее полились, словно прорвало внутреннюю дамбу, высвобождая волны справедливого негодования: - Я работала в солидных домах у разных людей и давно научилась держать язык за зубами. Я помалкивала о Холлманах и делала бы это дальше, но всему есть предел. Когда свеженькая вдова выезжает в город поразвлечься вечером того же дня, когда убили ее мужа... - Машину вел д-р Грантленд? Это важно, миссис Хатчинсон. - Мне не нужно этого говорить. Стыд и срам. Уехали от меня развеселые, к черту печаль. Я всегда ее недолюбливала, но его я считала порядочным молодым врачом. - В котором часу они приезжали? - Марта должна была ужинать, четверть седьмого или половина седьмого. Примчалась и умчалась, ребенок даже толком не поужинал. - Грантленд заходил в дом вместе с ней? - Да, заходил. - Он что-нибудь говорил? Что-нибудь делал? Лицо ее замкнулось. Она сказала: - На улице прохладно. Заходите, если хотите поговорить. В гостиной никого не было. Пальто Роуз Париш лежало на диване. Я услышал, как за стеной она поет ребенку колыбельную. - Я рада любой маленькой передышке. Устаю от ребенка, - сказала старая женщина. - Ваша знакомая, как я погляжу, умеет хорошо ладить с детьми. А свои дети у нее есть? - Мисс Париш не замужем, насколько мне известно. - Это плохо. Сама я пробыла замужем почти сорок лет, но у меня тоже не было детей. Не посчастливилось. Жизнь прошла впустую. - В ней вновь всколыхнулась волна негодования. - А те, у которых они есть, могли бы лучше заботиться о своей кровиночке. Я сел на стул возле окна, откуда мог наблюдать за автомобилем. Миссис Хатчинсон расположилась напротив. - Она там? - Я хочу понаблюдать за ее машиной. - Что вы имели в виду, когда спросили, говорил ли что-нибудь д-р Грантленд? - Как он вел себя по отношению к Зинни? - Как всегда. Играл свою обычную роль, будто не интересуется ею, а лишь выполняет свой врачебный долг. Как будто я ни о чем не догадываюсь, а я давно все знаю про них. Мне кажется, он думает, что я старая и плохо соображаю, но у меня есть глаза и хорошие уши. Стоило умереть сенатору, как она стала приманивать его, словно большую глупую рыбу, я-то все видела. И она его поймает, а он ведет себя, будто благодарен ей за острогу, которая в него вонзится. Я считала его умнее, не думала, что он позарится на женщину только из-за того, что ей досталась куча денег. Глядя на красный автомобиль, в котором лежало тело Зинни, я ощутил смутную потребность заступиться за нее. - Она не производила на меня впечатления дурной женщины. - Вы говорите о ней так, словно она умерла, - сказала миссис Хатчинсон. - Естественно, вам не дано видеть ее насквозь, вы - мужчина. А я часто наблюдала за ней, как за мухами на стене. Она родом из ниоткуда, вы это знали? М-р Джерри подцепил ее в ночном клубе в Лос-Анджелесе, так он сказал однажды во время ссоры. Они часто ссорились. У нее были большие амбиции, подавай ей то и это. А когда получала, всегда оставалась недовольной. Недовольная жена - ужасная вещь в жизни. После рождения ребенка она стала враждебной к мужу и потом поступила на работу, чтобы настроить против него ребенка. У нее даже хватило наглости просить меня стать ее свидетелем на бракоразводном процессе, чтобы Марту оставили с ней. Она хотела, чтобы я сказала, что муж жестоко с ней обращается. Но это ложь, я так ей и заявила. Действительно, они не ладили, но он никогда не поднимал на нее руку. Он страдал молча. И молча пошел на смерть. - Когда она просила вас стать свидетелем? - Три-четыре месяца назад, когда решила, что ей необходимо развестись. - Чтобы выйти замуж за Грантленда? - Прямо она не говорила, но смысл был такой. К моему удивлению, удивлению и стыду, он на нее клюнул, клюнул на ее потасканные прелести. Зря я только переживала. Они одного поля ягода. Он ничуть не лучше ее. А, может, гораздо хуже. - Почему вы так решили? - Мне бы не хотелось об этом. Я помню его с тех пор, как он приехал в город. Подающий надежды молодой врач. Ради своих пациентов он был готов отдать все. Однажды он сказал мне, что стать врачом было для него великой мечтой. Его семья разорилась во время экономической депрессии, и он пошел работать механиком в гараж, чтобы получить медицинское образование. Он прошел тяжелую школу жизни, закончил медицинский колледж, и это научило его кое-чему. В то время, лет шесть-восемь тому назад, когда родители не могли его содержать, он не прекращал заботиться о них. Это было до того, как у него возникли большие замыслы. - Что же произошло, - он почувствовал вкус к деньгам? - Не только. Оглядываясь назад, я думаю, что перелом наступил года три тому назад. Было заметно, что он теряет интерес к врачебной практике. Я видела, как то же самое происходит и с некоторыми другими врачами, что-то в них иссякает, появляются новые интересы, и они начинают гоняться за деньгами. В один прекрасный день им уже нет дела до пациентов, прописывают им таблетки и - "кто следующий?", а некоторые из врачей сами живут на своих же таблетках. - Что произошло с д-ром Грантлендом три года назад? - Точно не знаю. Но могу сказать, что это случилось не с ним одним. Со мной тоже что-то случилось, если хотите знать правду. - Именно правду я и хочу знать. Мне думается, что вы солгали. Ее голова дернулась, словно я натянул петлю. Она сузила глаза. Они наблюдали за мной с потаенной хитрецой. Я сказал: - Если вы знаете нечто важное о смерти Алисии Холлман, то ваш долг рассказать об этом. - У меня также долг перед самой собой. То, что я хранила на замке в своей душе, меня не красит. - Будете смотреться еще хуже, если допустите, чтобы невиновный человек принял вину за убийство. Те люди, что проходили мимо по улице, охотятся за ним. Если вы собираетесь молчать, пока они не найдут его и не застрелят, то будет слишком поздно. Слишком поздно для Карла Холлмана и слишком поздно для вас. Ее взгляд последовал за моим и выглянул на улицу. За исключением моей машины и автомобиля Зинни там было по-прежнему пустынно. В потемневших глазах миссис Хатчинсон появились далекие огоньки, словно отражая улицу. Она открыла рот и сжала его в упрямую полоску. - Как вы можете рассиживать и скрывать правду в то время, как целая семья умирает или погибает от руки убийцы. Вы считаете себя добропорядочной женщиной... - Уже нет, не считаю. Миссис Хатчинсон опустила голову и уставилась на руки, лежащие на коленях. Под кожей проступала сеть синих вен. Когда она стиснула руки в кулаки, вены набухли. Миссис Хатчинсон заговорила задыхающимся голосом, словно угрызения совести сдавили ей горло петлей: - Я гадкая женщина. Я и вправду солгала насчет этого револьвера. Д-р Грантленд говорил о нем со мной по пути в город. И вечером опять говорил, когда она была с ребенком. - И что он вам сказал? - Сказал, что если меня кто-нибудь спросит о револьвере, то я должна придерживаться первоначальной версии. Иначе у меня будет масса неприятностей. Так оно и оказалось. - Теперь у вас меньше неприятностей, чем минуту назад. Какая первоначальная версия? - Та, которую он велел мне рассказывать. Что у нее не было оружия в тот вечер, когда она умерла. Что я его не видела по крайней мере неделю, как и коробку с патронами. - А с патронами что стало? - Он их взял. Мне было велено говорить, что револьвер и патроны он отобрал у нее для ее же безопасности. - Когда он выдал эту версию? - В ту же ночь, когда приехал на ранчо. - Версию выдумал он. Почему же вы с ней согласились? - Я испугалась, - сказала она. - В тот вечер, когда она все не возвращалась и не возвращалась домой, я испугалась, что она сотворила с собой что-нибудь, и меня станут винить. - Кто стал бы вас винить? - Да все. Сказали бы, что я слишком стара, чтобы годиться в сиделки. - Ладони с синими венами разжались и вновь сжались. - Я сама себя винила. Не доглядела. Мне не следовало оставлять ее одну ни на минуту, не следовало отпускать ее из дома. Накануне вечером ей позвонили из Беркли, что-то насчет сына, и она весь день проходила расстроенная. Твердила, что убьет себя, потому что семья бросила ее, и никто ее не любит. Во всем этом она винила Обрекающих. - Кого? - Обрекающих. Рок. Она вечно говорила об эти своих Обрекающих. Она верила, что ее жизнью управляют некие злые духи, и в тот день, когда она родилась, они уничтожили всю любовь в мире. Мне кажется, в каком-то смысле это была правда. Ее действительно никто не любил. Она и мне порядком надоела. Иногда я думала, что если бы она и впрямь умерла, это принесло бы облегчение ей самой, да и все бы вздохнули свободнее. Я взяла на свою душу грех, допустив подобные мысли. Глаза миссис Хатчинсон казались обращенными внутрь, на образ, вызванный памятью. Она заморгала, словно этот образ излучал ослепительный свет. - Я хорошо помню минуту, когда меня посетили эти мысли, и я поставила на ней крест. Я вошла к ней в комнату с обедом на подносе, а она стояла перед большим зеркалом, одетая в норковое манто. Она заряжала револьвер и разговаривала сама с собой о том, как ее бросил отец - но он не бросал, он просто умер, но она воспринимала это болезненно - и о том, как ее покинули дети. Она наставила на зеркало оружие, и я помню, как подумала, что ей бы повернуть его и распрощаться с жизнью, вместо того чтобы болтать об этом. Я не винила ее сына за бегство. Она была тяжким бременем для него и для всей семьи. - Я знаю, что мне нет оправдания, - добавила она каменным голосом. - Дурная мысль - это дурной поступок, и она ведет к дурным поступкам. Через несколько минут я услышала, как она прокралась на улицу, я как раз была на кухне, варила для нее кофе. Я слышала, как подъехала машина, и слышала, как она отъехала. Я и пальцем не пошевелила, чтобы остановить миссис Холлман. Я просто дала ей уйти и осталась на кухне пить кофе, затаив в сердце дурное желание. - Кто вел машину? - Сэм Йоган. Я не видела, как он отлучился, но не прошло и часа, как он вернулся. Он сказал, что высадил ее возле причала, куда она попросила подвезти. Но даже и тогда я не позвонила в полицию. - Йоган часто возил ее в город? - Она не очень часто выезжала, но всегда с Сэмом. Он хороший шофер, и он ей нравился. Чуть ли не единственный человек, который когда-либо ей нравился. Так или иначе, а в тот вечер он был единственным, кто оказался под рукой. - А где находились другие члены семьи? - Разъехались. Сенатор и Джерри уехали в Беркли, чтобы попытаться разузнать, где Карл. Зинни отправилась сюда в город погостить у друзей. Марте в то время было всего несколько месяцев... - А где был Карл? - Никто не знал. Он вроде исчез на некоторое время. Позже оказалось, что он все это время пробыл в пустыне, в Долине Смерти. Во всяком случае, по его словам. - А, может, не в пустыне, а здесь, в городе? - Может быть, откуда я знаю. Он мне не докладывал, как, впрочем, никому другому. Карл не показывался до тех пор, пока не нашли тело матери, потом только объявился. - И когда ее нашли? - На следующий день. - Грантленд приходил к вам до того, как нашли ее тело? - Задолго до того. Он приехал на ранчо приблизительно в полночь. Я еще не спала, мне не спалось. - А миссис Холлман ушла из дома примерно в обеденное время? - Да, около семи. Она всегда обедала в семь часов. Но в тот вечер ушла без обеда. - Встречался ли с ней Грантленд между семью и полуночью? - Насколько мне известно, нет. Я считала само собой разумеющимся, что он разыскивает ее. Я была поглощена собственными переживаниями и чувством вины. Вот я и выболтала все о ней, о револьвере, о том, как позволила ей без разрешения уйти, и о своих дурных мыслях. Д-р Грантленд сказал, что я переутомилась и слишком сильно виню себя. Она, дескать, рано или поздно объявится. Но если не объявится, то я должна говорить, что ни о каком револьвере ничего не знаю. Что она просто незаметно выскользнула из дома, и я, естественно, решила, что она отправилась в город по какому-нибудь делу, может навестить внучку, не знаю. Он также велел мне не говорить никому, что приезжал на ранчо. Тогда более вероятно, что мне поверят. В общем, я сделала, как велел д-р Грантленд. Он - врач. Я же всего-навсего сиделка по вызову. Не мне умничать. Выговорившись, миссис Хатчинсон расслабилась, и ее лицо ушло в мешковатые глупые складки, словно она пыталась снять с себя ответственность. Она была старой женщиной, измученной угрызениями совести, и к тому же час был уже поздний. Глава XXIX В комнату неслышно вошла Роуз Париш. Она выглядела сияющей и чуть помятой. - Наконец-то она у меня заснула. О Господи, уже двенадцатый час. Простите, что заставила вас так долго ждать. - Ничего. Вы не заставили ждать. Большую часть своего рабочего времени я проводил в ожидании, в разговорах и ожидании. В разговорах с обычными людьми из обычных районов об обычных вещах, ожидая, когда на поверхность всплывет правда. Только что я увидел правду краешком глаза, и, должно быть, она отразилась на моем лице. Роуз перевела взгляд на миссис Хатчинсон. - Что-нибудь случилось? - Я его окончательно заговорила, вот что случилось. - Лицо старой женщины вновь приобрело характерное замкнутое выражение. - Спасибо, что помогли мне с ребенком. Вам бы своих завести и заботиться о них, у вас хоро