, господи! Не считайте, что я до смехотворности соблюдаю правила безопасности. Что мы с вами об этом думаем, полковник Уйбридж, не имеет никакого значения. Всем ведают один-два человека в Уайтхолле. Они отдают приказы, мы их выполняем. А когда речь идет о сохранении секретов, так чего уж яснее. Всю ответственность мы полностью берем на себя. И вы умываете руки, тоже целиком. Конечно, я нуждаюсь в вашей помощи, но она должна отвечать моим требованиям. - Под этим старший инспектор подразумевает, - сухо заметил Кливден, - что самодеятельность в расследовании не поощряется, а запрещается. Полагаю, вы имеете и меня в виду, Харденджер? - Пожалуйста, не осложняйте мне работу, сложностей и без вас хватает, сэр. - Не буду. Но меня, как коменданта, должны держать в курсе дел, у меня есть право присутствовать при вскрытии двери в лабораторию номер один. - Такое право у вас есть, - согласился Харденджер. - Когда? - спросил Кливден. - Я имею в виду двери лаборатории. Харденджер посмотрел на меня. - Итак? Те двенадцать часов, о которых вы упомянули, уже истекли. - Сомневаюсь, - ответил я и обратился к доктору Грегори: - Работала ли вентиляция в лаборатории? - Нет. Конечно, нет. Никто к ней близко не подходил. Мы оставили все, как было. - Если что-нибудь было. Положим, растворилось, - вкрадчиво продолжал я. - Как вы считаете, окисление уже закончилось? - Сомневаюсь. Воздух слишком статичен. - Все лаборатории вентилируются специально очищенным воздухом, - повернулся я к Харденджеру, - который, в свою очередь, очищается в специальной камере. Приступим через час. Харденджер согласился. Грегори взволнованно глянул сквозь толстые линзы очков большими карими глазами, позвонил и отдал распоряжение, затем вышел вместе с Кливденом и Уйбриджем. - Ну, инспектор, - обратился Харденджер к инспектору Вилли, - вам известно то, что знать вам не положено. Надеюсь, нет нужды издавать какой-то устрашающий приказ специально для вас, верно? - Мне нравится моя служба, - улыбнулся Вилли. - Не будьте так строги к старине Уйбриджу, сэр. У этих ученых докторов мозги устроены не так, как нужно для службы в охране. Он хотел сделать, как лучше. - Тернист путь к истине, - сказал я. - И труден для тех, кто старается сделать, как лучше, - тоном проповедника произнес Харденджер. - А что узнали о Бакстере? - Вышел отсюда около шести тридцати вчера вечером, сэр. Или несколько позже, как я догадываюсь, потому что он пропустил специальный автобус на Альфингем. - На выходе он, конечно, отметился? - спросил я. - Каждый ученый, покидающий Мортон, должен поставить отметку "ушел", расписаться в журнале и сдать свой номерок. - Несомненно. Ему пришлось дожидаться обычного рейсового автобуса, приходящего в шесть сорок восемь. Кондуктор и два пассажира подтверждают, что некто, соответствующий нашему описанию, вошел в автобус. Конечно, имени мы не упоминали. Но тот же кондуктор утверждает, что никто не сходил в Альфингеме, там, где живет доктор Бакстер. Вероятно, он проехал весь Альфингем до Хардкастера, весь маршрут. - Просто он взял и исчез, - подытожил Харденджер, задумчиво разглядывая крупного человека со спокойными глазами. - Хотите с нами работать, Вилли? - Признаться, это внесло бы разнообразие в мою службу после обычных деревенских происшествий, - сказал Вилли, - но не уверен, что со мной согласится начальник, главный констебль участка. - Попробуем его уломать. Ваш участок в Альфингеме, не так ли? Я загляну туда. - Вилли ушел. Когда мы глядели ему вслед через двор, то заметили лейтенанта, нажимавшего на нашу дверную кнопку. Харденджер скосил глаз и крикнул: - Войдите! - Доброе утро. Доброе утро, мистер Кэвел, - бодро и энергично поздоровался рыжеволосый лейтенант, хотя выглядел усталым. - Уилкинсон, сэр. Офицер ночного патруля. Полковник сказал, что вы хотели меня видеть. - Разумно поступил полковник, должен признаться. Харденджер, старший инспектор Харденджер. Вы тот самый офицер, который прошлой ночью нашел Кландона? - Его нашел разводящий патруля, капрал. Он позвал меня. Я мельком взглянул. Затем опечатал блок "Е", доложил полковнику, и тот одобрил мои действия. - Молодец, - похвалил Харденджер, - но мы к этому еще вернемся. Вам, конечно, доложили, что колючая проволока ограждения перерезана? - Естественно, сэр. Когда... когда Кландон исчез, я принял на себя обязанности. Мы нигде не могли его найти, нигде. Он, должно быть, тогда уже был мертв. - Так. И вы обследовали места повреждений, конечно? - Нет, сэр. - Нет? Почему? Это ведь ваша обязанность, верно? - Нет, сэр. Это обязанность следователя. - На его бледном лице мелькнула улыбка. - Мы только носим автоматы и бинокли. Было чертовски темно. А потом несколько пар солдатских сапог тогда уже так затоптали место, что вряд ли там что-либо можно обнаружить. Я поставил четырех охранников, сэр, в десяти шагах друг от друга возле места повреждения с приказом никого близко не подпускать. - Никогда не встречал у армейцев такой сообразительности, - одобрительно произнес Харденджер. - Вы поступили безупречно, молодой человек. Уилкинсон слегка порозовел от похвалы, хотя старался выглядеть невозмутимым. - А что вы еще предприняли? - Ничего, что могло бы облегчить вам расследование, сэр. Я послал дополнительный патруль для обследования всего ограждения. Обычно в это время у нас три патруля. Вдруг оказались бы еще повреждения. Но было только одно. Затем я расспросил патрульных, которые стремглав бросились за человеком, якобы напавшим на девушку. Пригрозил им, что в следующий раз рыцарские чувства приведут их обратно в полковую казарму. Они не должны были удаляться от забора ни при каких обстоятельствах. - Считаете, что случай с девушкой был подстроен для отвода глаз? Чтобы помочь кому-то незаметно пробраться к проволоке с кусачками? - А для чего же еще, сэр? - Для чего же еще, в самом деле, - вздохнул Харденджер. - Сколько людей обычно работает в блоке "Е", лейтенант? - Человек пятьдесят пять - шестьдесят, сэр. - Ученые? - Все. Микробиологи, химики, техники, военные и гражданские. Я мало о них знаю, сэр. Нам не рекомендуется проявлять любопытство. - Где они сейчас? Ведь блок "Е" опечатан. - В столовой. Кое-кто хотел уехать домой, но полковник... полковник Уйбридж их не отпустил. - Как нельзя лучше! Лейтенант, я буду весьма благодарен, если вы выделите нам двух посыльных, вестовых или кого угодно. Одного мне, другого инспектору Мартину. Инспектор Мартин хотел бы поговорить с сотрудниками блока "Е", с каждым в отдельности. Пожалуйста, распорядитесь. Если возникнут какие затруднения, можете сказать, что выполняете приказ генерала Кливдена. Но сначала пойдемте с нами к расставленным у повреждения часовым, представите нас. Затем соберите через двадцать минут в приемной проводников собак. Словом, всех, кто до полуночи находился на дежурстве. Через пять минут Харденджер и я стояли у места повреждения колючей проволоки. Уилкинсон отвел часовых чуть в сторону и оставил нас. Колючая проволока была натянута на наклонных цементных столбах, какие нынче часто встречаются на улицах. Тридцать проволочных ниток с шестидюймовым расстоянием одна от другой оплетали столбы. Четвертую и пятую нитки снизу наскоро связали в месте обрыва толстой серой веревкой. Пришлось вглядываться, чтобы найти место повреждения. Последние три дня дождя не было, и потому не осталось следов, хотя земля была влажной от росы. Проволоку разрезали до того, как выпала роса. - У вас глаза помоложе, - сказал Харденджер, - перепилена или перекушена? - Перекусили кусачками или пассатижами. Посмотрите, под каким углом? Харденджер взял в руки перерезанный конец проволоки и внимательно осмотрел. - Слева направо, - пробормотал он, - обычно так держит кусачки или пассатижи левша. Ему так удобнее. - Левша, - заметил я, - или правша, который хочет нас сбить с толку. Харденджер неприязненно глянул на меня и направился к внутреннему ограждению. Ни следов, ни отпечатков ног между двумя заборами, а внутренний ряд колючей проволоки перерезан в трех местах. Тот, кто это делал, был совершенно уверен, что его не заметят с окружной дороги. Интересно, почему он не испугался овчарок, бегавших между двумя рядами колючей проволоки? Провода с током высокого напряжения за вторым забором были целы. Нарушителю повезло, что он не зацепился за них. Или он знал их точное расположение?.. Этот приятель с кусачками представлялся мне человеком, отнюдь не полагавшимся на случай, хотя бы потому, что пробрался через провода высокого напряжения. В отличие от большинства подобных заборов, где только верхний провод под током, здесь имелись дополнительные вертикальные электропровода на изоляторах. Сигнал тревоги моментально прозвучал бы при малейшем повреждении проводов. Однако это не остановило нашего гостя с кусачками, естественно, изолированными. Два пучка отводного кабеля лежали на земле между столбами и доказывали это совершенно ясно. - Каков бродяга, а? - произнес Харденджер. - Словно сам дает нам в руки улики, не правда ли? - Или кто-то за внешним ограждением с подзорной трубой или биноклем. Кольцевая дорога, как видите, вполне доступна всем машинам. Разве трудно, сидя в машине, разглядеть, что из себя представляет забор с электрическим током, а при хорошей солнечной погоде увидеть и поблескивающие провода внутреннего ограждения? - Да, ничего не скажешь, - вздохнул Харденджер. - Глупо стоять здесь, уставившись в забор. Давайте-ка пойдем в приемную и начнем опрос. Все охранники, о которых говорил лейтенанту Харденджер, уже сидели в ожидании на скамьях, проявляя беспокойство и волнение. Некоторые выглядели сонными, иные - напуганными. Я заранее знал, что для оценки обстановки Харденджеру потребуется всего полсекунды и действовать он будет сообразно ей. Он так и поступил. Сел за стол, оглядел всех пристально и недружелюбно из-под мохнатых бровей голубыми глазами. - Итак, патруль джипа, - сурово произнес он, - те самые, кто пустился в глупую погоню. Начнем с вас. Трое, капрал и двое в штатском, медленно поднялись с мест. - Ваша фамилия? - обратился Харденджер к капралу. - Мьюрфилд, сэр. - Вы были прошлой ночью старшим патруля? - Да, сэр. - Расскажите о происшествии. - Да, сэр. Мы как раз закончили патрулирование окружной дороги и остановились у главных ворот доложить, что все в порядке. Затем снова поехали. Наверно, около одиннадцати пятнадцати, сэр, может, на минуту позже или раньше. Примерно в двухстах пятидесяти ярдах от ворот осветили фарами бегущую девушку. Она выглядела обезумевшей. Растрепанная, всхлипывала и вскрикивала. Я сидел за рулем. Остановил машину, выпрыгнул. Остальные последовали за мной. Надо бы им сказать, чтоб не выходили... - Неважно, что надо было сказать, продолжайте! - Ну, мы подошли к ней, сэр. Лицо в грязи, пальто порвано. Я сказал... - Видели ее раньше? - Нет, сэр. - Узнали бы? - Сомневаюсь, сэр, - поколебавшись, ответил сержант. - Лицо ее было так измазано. - Узнали бы ее голос? Кто из вас узнал бы ее по голосу? Три категорических отрицания - они не узнали бы ее голос. - Ну, ладно, - устало сказал Харденджер, - она изобразила из себя девицу, на которую покушались. В нужный момент кто-то удачно обнаружил себя и побежал. Все вы бросились за ним. Вы видели его? - Мельком, сэр. Силуэт в темноте. - Полагаю, следующий силуэт тоже - он уехал на машине. - Да, сэр. Не на легковой, сэр. Крытый грузовой фургон "бедфорд". - Ага, - уставился на него Харденджер. - Значит, "бедфорд"! Как же вы узнали марку? Сами говорили, что было темно. - Это был "бедфорд", - повторил Мьюрфилд. - Его всегда услышишь по мотору. На гражданке я работал механиком. - Он прав, старший инспектор, - вставил я, - у "бедфорда" очень характерный шум мотора. - Сейчас вернусь. - Харденджер был уже на ногах, и просто было догадаться, что он направился к телефону. Он взглянул на меня, кивнул на сидящих солдат и вышел из комнаты. Я довольно мягко задал следующий вопрос: - Кто дежурил с собакой у поста номер один? Вы, Фергюсон? Встал приземистый темноволосый человек в штатском, примерно двадцати пяти - двадцати шести лет. Фергюсон был типичным солдатом, грубым, наглым, не очень развитым. - Я, - ответил он вызывающе. - Где вы находились в одиннадцать пятнадцать прошлой ночью? - У поста номер один с Ролло. С моей немецкой овчаркой. - Вы видели то, о чем сейчас рассказывал капрал Мьюрфилд? - Конечно, видел. - Раз соврал, Фергюсон. Еще раз соврешь - и будешь отправлен в полк до исхода этого дня. - Нет, не вру, - нагло ответил он. - Вы не имеете права меня запугивать, мистер Кэвел. Нечего мне угрожать. Все знают, что вас отсюда выгнали! Я обратился к дежурному офицеру: - Попросите прийти сюда полковника Уйбриджа. Немедленно. Офицер собрался уходить, но тут поднялся огромный сержант и остановил его. - Нет необходимости, сэр. Фергюсон дурак. Все равно это выяснится. Он был на дежурном пульте, курил и пил какао с дежурным по связи. Дежурил я. И хотя знал об этом, все равно не волновался. Фергюсон всегда отпускал Ролло у поста номер один. Эта собака сущий дьявол. Так что на нее можно положиться. - В том-то и дело, что нельзя, но все равно благодарю вас. Вы всегда так делали, Фергюсон? - Нет, - он нахмурился и сник, - прошлой ночью было в первый... - Если бы имелось звание ниже рядового, - устало перебил его я, - то носить бы его вам до окончания жизни. Воспользуйтесь остатками своего рассудка. Предположите на минуту, что устроивший такую приманку стоял рядом, с кусачками наготове, и не резал проволоку, пока не убедился, что именно в это время вы не пойдете с осмотром. Наверняка после проверки мистера Кландона еженощно в одиннадцать вы направлялись прямехонько на контрольный пункт покурить и выпить какао, не так ли? Он стоял, уставившись в пол, и упрямо молчал, пока сержант, наконец, не сказал резко: - Ради бога, Ферджи, не упрямься. Все уже всем ясно. Но тот молчал, теперь уже осознав свой промах. - Мы отклоняемся. Когда вы шли сюда, то оставили... Ролло здесь? - Да, сэр. - Что это за собака? - Он перегрызет горло любому, начиная с генерала, - самодовольно ответил Фергюсон, - за исключением моего, конечно. - Однако вчера ночью он никому горла не перегрыз, - заметил я. - Интересно, почему? Вы не знаете? - Видать, схлопотал, - сказал он, оправдываясь. - Что значит "схлопотал"? Вы осматривали его, прежде чем привести обратно в помещение? - Осматривал? Конечно, нет. С чего бы? Когда мы увидели перерезанную проволоку, то подумали, что злоумышленник увидел Ролло и побежал так, что только пятки засверкали. Я бы, черт возьми, поступил так же. Если... - Приведите собаку, но, ради бога, сперва наденьте ей намордник. Фергюсон вышел, и тут вернулся Харденджер. Я рассказал ему обо всем. - Что вы обнаружите? - спросил Харденджер. - Тряпку с хлороформом или что-нибудь подобное. И - никаких следов. Может, применили иглу с одним из сильных ядов, ткнули собаку. Простой укол - и все тут. - Узнав от проводника об этой собаке, - сказал я, - не стал бы подходить к ней с хлороформовой тряпкой даже за бриллиантовую корону. Что касается ядов, которые вы упомянули, считаю, вряд ли один из сотни тысяч осмелился бы к ним прикоснуться руками. Или должен знать, как ими пользоваться. Кроме того, выстрел иглой в собачью голову при такой кромешной темени тоже маловероятен, слишком велик риск. Через десять минут вернулся Фергюсон, с трудом справляясь со своим похожим на волка подопечным. На собаке был намордник, но это мало утешало. Сержанту не пришлось меня убеждать, что этот пес мог бы в минуту разорвать человека. - Что, он всегда так себя ведет? - спросил я. - Нет, не всегда, - озадаченно ответил Фергюсон. - Никогда раньше он себя так не вел. Обычно, когда я снимаю поводок, ведет себя спокойно и может подойти к любому, не трогая его. Но сегодня даже на меня бросился почти всерьез. Не нужно было много времени для установления причины раздражительности собаки. Ролло страдал от сильной головной боли - на лобной части возле глаз находилась шишка. Только четверо могли справиться с Ролло и придержать, пока я пальцами дотрагивался до больного места. Мы перевернули его на спину, и я стал раздвигать шерсть на груди, пока не обнаружил то, что искал: две треугольные рваные раны, очень глубокие, в трех дюймах друг от друга. - Дайте отдохнуть собаке пару дней, - сказал я Фергюсону, - и прижгите раны. Желаю удачи. Можете увести. - Да. Ни хлороформа, ни яда, - признал Харденджер, когда мы остались одни. - Что ж, это раны от колючей проволоки, а? - А от чего же еще? Расстояние между ранами совпадает. Некто сунул палец за ограждение, Ролло кинулся. Он не лаял, такие собаки бросаются молча. Едва он бросился на проволоку, его схватили и стали тянуть. Вот он и напоролся на колючки. Затем его сильно ударили по голове. Просто, без хитростей. Зато очень эффектно. Действовал явно не дурак. - Во всяком случае, поумнее Ролло, - заключил Харденджер. Поднявшись к блоку "Е" в сопровождении двух прибывших из Лондона помощников Харденджера, мы встретили ожидающих нас Кливдена, Уйбриджа, Грегори и Уилкинсона. Последний вытащил ключ от тяжелой дверной ручки. - Никто не проходил туда после того, как вы открыли ее и увидели там Кландона? - спросил Харденджер. - Гарантирую, сэр. Охрана безотлучно находилась здесь. - Но Кэвел просил включить систему вентиляции. Как же это сделали, если никто не входил внутрь? - На крыше имеются дублирующие устройства, сэр. Все предохранители, соединения, электрические зажимы проводов также расположены на крыше. Сделано для того, чтобы электрики, проводящие ремонт или профилактику, не входили в помещения. - Предусмотрительно, - отметил Харденджер. - Открывайте. Дверь распахнулась, все вошли и направились длинным проходом влево. Лаборатория э 1 располагалась в правом дальнем углу, в двухстах ярдах от входа. Далековато, но во всем блоке был только один выход. Для безопасности. Пока шли, миновали полдюжины дверей, открывающихся фотоэлементами, пятнадцатидюймовыми ручками, рычагами, и, наконец, подошли к лаборатории N 1. Кландон лежал с дальней стороны массивной двери, его трудно было узнать. Я дружил с большим, грузным, грубовато-добрым веселым ирландцем. А сейчас передо мной лежал маленький, скрюченный труп. Того Кландона больше не существовало. Даже лицо исказила смерть - расширенные обезумевшие глаза, уставившиеся в одну точку, закушенные в смертельной агонии губы. Поглядев на это лицо с застывшей гримасой, никто не сомневался бы, что Нейл Кландон скончался в страшных муках. Все наблюдали за мной, поэтому я не давал воли чувствам. По крайней мере, они не отразились на моем лице. Я шагнул вперед, наклонился над трупом, принюхался. Потом бросил взгляд на Уйбриджа. Тот подошел, наклонился, тоже принюхался и выпрямился. - Ты прав, мой мальчик, цианистый калий, - сказал он Уилкинсону. Я вытащил пару матерчатых перчаток из кармана. Один из помощников Харденджера приготовил было фотокамеру со вспышкой, но я остановил его: - Никаких фотографий. Нейл Кландон не будет украшать никакую выставку морга. Да и слишком поздно. Если вам очень хочется фотографировать, начните хотя бы со стальной двери. Отпечатки пальцев. Они наверняка имеются, но ни один нам ничего не скажет. Тот поколебался, затем пожал плечами и кивком подтвердил мою просьбу. Я обшарил карманы Кландона. Ничего особенного в них не нашлось - бумажник, пачка сигарет, пара пакетиков спичек и - в левом кармане пиджака пригоршня леденцов в светлых обертках. - Вот так он и умер, - произнес я. - Последний крик моды кондитеров: леденцы с цианистым калием. Поглядите на валяющиеся возле его головы леденцы. У вас есть химик, производящий анализы, полковник? - Конечно. - Он найдет яд на одной из этих оберток. Надеюсь, ваш химик не будет определять состав вещества на вкус. Подсунувший леденцы знал о пристрастии Кландона. А Кландон знал его. И хорошо знал. Настолько близко, что взял леденцы. Отравивший Кландона не просто работает в Мортоне, а работает именно в блоке "Е". Иначе Кландон, ставивший в этом мире все под сомнение, не только не угостился бы леденцами, но вдобавок сразу же заподозрил неладное. Эта истина ограничивает круг наших поисков. Первая и очень крупная ошибка преступника. - Возможно... возможно... - пробормотал Харденджер. - А возможно, вы слишком легковерны. Предположения... С чего вы взяли, что Кландона отравили именно здесь? Кажется, вы сами говорили, что приходится иметь дело с умным противником, который тщательно заметает следы и путает нам поиск, подсовывая ложные улики. Скажем, где-то убил, а сюда перетащил труп. Как-то не верится, что у преступника к месту оказался яд в кармане, когда его застигли врасплох... - Относительно последнего не могу сказать ничего определенного. Скорее всего, Кландона насторожил бы любой оказавшийся тут ночью. Но Кландон умер именно здесь, это очевидно, - добавил я и обратился к Кливдену и Уйбриджу: - Как скоро действует цианистый калий? - Практически мгновенно, - ответил Кливден. - Ему дали яд здесь, и здесь он умер. Посмотрите, две едва заметные царапины на стене, а под ногтями - следы штукатурки. Он падал и царапал стену. Некий "друг" дал ему леденцы. Нужно отдать на экспертизу бумажник, сигаретную коробку и спички. Правда, всего шанс из тысячи, что этот "приятель" оставил отпечатки пальцев, роясь в бумажнике мертвого Кландона. Не верю даже в этот единственный шанс. А вот отпечатки пальцев на двери могут быть интересными. И нужными. Сто к одному, что они будут принадлежать только тем, кому дозволено ею пользоваться. Больше скажут признаки уничтожения отпечатков платком или перчатками возле часового механизма, замка и цифровой комбинации. - Обнаружатся, - уверил Харденджер, - если ваше предположение соответствуют действительности. И если предположить, что сюда кто-то проник. - Однако Кландон лежит здесь, - сказал я. Харденджер согласно кивнул и, повернувшись, стал разглядывать своих помощников, копошащихся у двери. Тут появился солдат с фибровым чемоданчиком и маленькой накрытой клеткой, поставил то и другое на пол, отдал честь, ни к кому в частности не обращаясь, и вышел. Кливден вопросительно поднял бровь. - В лабораторию войду один, - пояснил я. - Для этого принесли противогазовый костюм с маской. Я закрою за собой стальную дверь, открою внутреннюю и прихвачу с собой клетку с хомяком. Если он не сдохнет через несколько минут, значит, внутри все чисто. - Хомяк? - заинтересовался Харденджер, подошел к клетке и поднял покрывало. - Бедный зверек. Где вы его достали? - Мортон - то самое место в Англии, где это легче всего сделать. На расстоянии брошенного камня их обнаружится пара сотен. Не учитывая несколько тысяч морских свинок, кроликов, обезьян, попугаев, мышей и разной домашней птицы. Их разводят на ферме в Альфингеме, где находится и коттедж доктора Бакстера. Как вы сказали? "Бедный зверек"? У этих зверьков короткая и незавидная жизнь. Королевское общество охраны животных и Национальное общество борьбы с вивисекцией многое отдали бы, чтобы проникнуть сюда. Однако государственный закон о секретности исследований позаботился, чтоб их представители не появлялись здесь... Небось, Мортон им снится в ночных кошмарах. Но их нельзя упрекнуть за это. Знаете ли вы, что свыше сотни тысяч животных погибло здесь в прошлом году во время опытов. Сдыхали в агонии. Они - лакомый кусок в Мортоне. - У каждого свое мнение, - холодно заметил генерал Кливден. - Не буду утверждать, что полностью с вами не согласен. - Он через силу улыбнулся. - Удобное место для сантиментов, Кэвел, но время не совсем подходящее. Я кивнул, то ли соглашаясь, то ли извиняясь - пусть думает как хочет. Открыл чемоданчик и стал разворачивать газозащитный костюм, но тут Грегори взял меня за руку. Из-за толстых линз очков напряженно глядели темные глазки, смуглое лицо напряглось от волнения. - Не ходите туда, Кэвел, - сказал он тихо и настойчиво, голосом, близким к отчаянию. - Умоляю вас, не ходите туда. Я молча посмотрел на него. Грегори мне нравился. Нравился он и без исключения всем своим коллегам. Но Грегори был не из Мортона, его просто пригласили сюда работать, ибо он считался одним из блестящих микробиологов Европы. Итальянский медик-профессор находился в Мортоне всего восемь месяцев. Такой крупный улов Мортон получил после многочисленных заседаний кабинета на высшем уровне. Итальянское правительство согласилось отпустить профессора в Англию на неопределенное время. И если такой человек, как доктор Грегори, был взволнован, то обо мне и говорить не приходилось. - Почему туда нельзя входить? - спросил Харденджер. - Наверное, у вас на то есть серьезные причины, доктор Грегори! - Причины действительно имеются, - очень веско подтвердил Кливден. - Никто не знает о лаборатории номер один больше доктора Грегори. Мы недавно с ним о ней беседовали. Не буду лгать, я тоже испуган. Если бы доктору Грегори разрешили, он бы отлил стены и потолок из бетона вокруг блока "Е" и запечатал бы лабораторию номер один навсегда. Вот как опасается доктор Грегори. Ему хотелось бы хоть на месяц закрыть эту лабораторию. Харденджер пронзил своим холодным взглядом сначала Кливдена, потом Грегори и своих помощников. - Пройдите по коридору, пожалуйста. Для вашего же блага будет лучше, если меньше будете знать об этом. Вы также, лейтенант. Простите. - Он подождал, пока Уилкинсон и двое других уйдут, взглянул насмешливо на Грегори и произнес: - Итак, доктор Грегори, вы не хотите, чтобы дверь в лабораторию номер один была открыта? Это подозрительно. А вы нами подозреваетесь в первую очередь, знаете об этом? - Как вам угодно. У меня нет настроения шутить именно здесь - Он бросил взгляд на Кландона и сразу отвел глаза. - Я не полицейский и не военный. Если бы вы... - Конечно. - Харденджер указал на расположенную в нескольких футах от нас дверь. - Что там находится? - Это кладовая, извините... - Пойдемте туда. - Харденджер направился к кладовой, а мы за ним. Не обращая внимания на табличку "Не курить", Грегори зажег сигарету и стал быстро и нервно затягиваться. - Не хочу отнимать у вас время, - произнес он. - Буду по возможности краток, но необходимо вас убедить, - он умолк и затем тихо продолжал: - Сейчас термоядерный век. Это век, когда десятки миллионов людей идут на работу и возвращаются домой, зная об угрозе термоядерной войны. Миллионы людей не могут спокойно спать ночью, задумываясь о судьбе нашей зеленой и прекрасной планеты, которой угрожают оружием, сделающим ее безжизненной пустыней. - Он глубоко затянулся, погасил сигарету и сразу закурил новую, продолжая говорить в облаке табачного дыма. - Я избавлен от этих страхов о термоядерном Армагеддоне и безмятежно сплю по ночам. Слышу о русских ракетах и улыбаюсь. Слушаю американцев, хвалящихся своими ракетами, и тоже улыбаюсь. Такой войны никогда не будет, потому что я знаю, пока две сверхдержавы держат свои сабли в ножнах в виде разных мощных ракет, несущих столько-то и столько-то мегатонн, они в действительности не думают о них вообще. Они думают, господа, о Мортоне, потому что англичане, осмелюсь сказать, дали понять великим державам недвусмысленно, что бактериологическое оружие, которое у них имеется, сильнее всех бомб. И это оружие делается здесь, в Мортоне. Это оружие, если его применить, не оставит на всей планете ничего живого. Абсолютно ничего. Вот почему у меня страх перед дверью лаборатории номер один. Надеюсь, вы поймете меня. Мы выслушали доктора Грегори в полном молчании и были согласны, что опасность за дверью велика. Но нужно было убедиться, что преступники не входили туда. И мы открыли дверь. И убедились в том, что из самой секретной лаборатории исчезло шесть ампул в контейнерах, специальных стальных контейнерах. В трех из них был сильный ботулинусный вирус, смертельный для всего живого. Но самое страшное, что неизвестные похитили три ампулы дьявольского микроба, против которого вообще не было никакой защиты - ни сыворотки, ничего другого. Это был нокаут. Мэри Кэвел в моей жизни значила все. Уже два месяца я женат на ней, но знаю, это чувство останется до конца моих дней. На всю жизнь. Конечно, это легко может сказать любой - легко, просто и не задумываясь. Звучит такое, возможно, немного банально. Но вам надо бы ее увидеть, мою жену, и тогда вы поверите мне. Моя жена - маленькая белокурая красавица с поразительными зелеными глазами, но замечательна она не только этим. Вечером вы можете, расставив руки, ловить на улицах Лондона в часы пик всех девушек подряд - и половина из дюжины окажется маленькими белокурыми красавицами. Она была не просто сияющим счастьем, которое никого не минует. Мэри олицетворяла безудержную радость и влюбленность в жизнь. Она жила с напряжением тропической птицы колибри, у которой сердце бьется в темпе шестисот ударов в минуту. Было в ней и еще нечто иное. Какое-то сияние - в лице, в глазах, в голосе, во всем, что она говорила и делала. Она - единственный известный мне человек, не имеющий врагов ни среди женщин, ни среди мужчин. К этим чертам, пожалуй, можно применить только несколько старомодное и затасканное слово "добродетель". Она терпеть не могла святош, всех, кого называют ханжами, но ее собственная добродетель окружала ее ощутимым магнитным полем. Магнитным полем, невольно притягивавшим к ней стольких обездоленных, надломленных душой и телом, что иному потребовалась бы еще дюжина жизней, чтобы столько встретить. Старик, доживающий свои последние дни при слабом осеннем солнце на скамейке в парке, птица со сломанным крылом - все они тянулись к Мэри. Лечить изуродованные тела и души было ее талантом, и я только совсем недавно стал понимать, что, врачуя одного, она уже знала о другом страждущем, о ком никто еще не подозревал. Впрочем, у нее был маленький недостаток, который мешал ей превратиться в ангелоподобное существо, - она была вспыльчива, и вспыльчивость эта могла проявиться самым невероятным образом в сопровождении не менее невероятных выражений, но только тогда, когда она видела птицу со сломанным крылом и человека, сделавшего это. Она была моей женой, чему я не переставал удивляться. Она могла выбрать любого по своему желанию, но остановила выбор на мне. Я отношу это к тому, что в некотором роде у меня тоже были перебиты крылья. Гусеница немецкого танка изувечила мне ногу в сражении близ Кайе, а осколок зажигательного снаряда сжег половину лица так, что стать Адонисом мне не помогла бы теперь никакая пластическая операция. Ко всему этому, левый глаз мой едва мог отличить день от ночи, Подошел поезд, и я увидел ее, легко спрыгивающую с подножки вагона в двадцати ярдах от меня. Она была с толстым типом средних лет, несшим ее чемодан. Отмерший тип промышленного дельца большого города, в костюме и с зонтиком. Такие проводят время в сочувственном разглядывании лиц бедных вдов и сирот. Я его никогда раньше не встречал, Мэри тоже. Она просто умела сходиться с людьми: абсолютно разные люди соперничали между собой, чтобы оказать ей услугу. Таким соперником был и этот делец. Она побежала ко мне, и я раскрыл объятия навстречу. Она всегда бурно выражала свою радость после разлуки, и я каждый раз замечал вокруг удивленно поднятые брови окружающих, но легко с этим примирился. Последний раз мы виделись с ней сегодня утром, но я уже скучал по ней так, словно был на австралийском безлюдье. Едва начал усаживать ее в машину, как подошел делец, опустил чемоданы, поклонился Мэри, приподняв котелок, повернулся, кланяясь, и упал, зацепившись за тележку носильщика. Затем встал, отряхнулся и опять начал кланяться. И вот, наконец, в последний раз приподнял свой котелок и исчез. - Постарайся поменьше улыбаться своим приятелям, если не хочешь, чтобы я по гроб жизни работал на пособия по увечьям, полученным не без твоей помощи. Этот угнетатель рабочего класса мог бы вынудить меня носить эти чемоданы остаток жизни, хоть и исчез. - Он довольно милый и внимательный, не правда ли? - серьезно взглянув на меня, сказала она. - Пьер Кэвел, вы устали, раздражены, и нога ваша сильно ноет. - Лицо Кэвела - маска, - возразил я, - по нему невозможно узнать ни мысли, ни чувства. Его лицо, как утверждают, непроницаемо. Спроси любого. - И вы уже пили виски?.. - Только долгая разлука с тобой вынудила меня к этому позорному поступку, - пробормотал я и завел машину. - Мы остановились в отеле "Вогоннер". - Изумительно. Тростниковые крыши, дубовые ветви, местечко у пылающего камина. - Она поежилась. - В самом деле, холодно. До отеля мы добрались ровно за три минуты. Я остановил машину у модерновой кондитерской, сияющей стеклом и никелем. Мэри глянула на нее, потом на меня и спросила: - Это и есть "Вогоннер"? Отель? - Можешь убедиться в этом по неоновой рекламе. Мусорные ведра у двери и клопы в кроватях теперь не в моде. Кроме того, здесь центральное отопление. Хозяин, он же администратор, встречал нас - краснолицый, с закатанными рукавами рубашки, сильно пропахший выпивкой. Отведя хмурый взгляд от меня, он тотчас же улыбнулся Мэри и вызвал мальчика лет десяти, наверное своего сына, который и провел нас в комнату. Номер был довольно чистый, просторный и выходил окнами на задний двор с мощеными дорожками - довольно слабое подражание европейскому городскому садику. Для меня имело значение, что одно из окон выходило на окружающую двор веранду. Дверь за мальчиком закрылась, и Мэри подошла ко мне. - Как твоя нога, Пьер? Только честно. - Не совсем в порядке. - Я давно оставил мысль обманывать Мэри: если дело касалось выяснения истины, она превращалась в чуткий детектор, чувствующий малейшую ложь. - Ничего. Отпустит. Всегда так. - Вот кресло. И вот стул. Вот так. Надеюсь, больше ты сегодня не будешь ходить? - Боюсь, придется. Нужно. Совсем немного. Весьма сожалею, но иначе не получается. - Получится, - заупрямилась она, - нет необходимости тебе всегда все делать самому. Разве нет людей кроме тебя? - Только не на этот раз. Мне нужно сделать два визита. Первый - с тобой. Вот почему я тебя вызвал. Больше вопросов она не задавала. Подняла телефонную трубку, заказала мне виски и себе шерри. Принес сам хозяин, слегка отдуваясь от подъема по лестнице. Мэри улыбнулась ему и сказала: - Можно пообедать в комнате, с вашего разрешения? - Пообедать? - Он стал еще багровее от возмущения. - В вашей комнате? Обед! Неплохо, черт возьми, а? Как вы думаете, где вы приземлились? Не в Кларидже? - Он отвел взгляд от потолка, куда взывал к небесам, и поглядел вновь на Мэри. Открыл было рот, потом закрыл его, уставившись на Мэри. Я уже знал, что песенка его спета. - Кларидж, - машинально повторил он, - я... гм... я посмотрю, что можно сделать. Против заведенного в этом доме порядка, заметьте... вы... но... мне доставит удовольствие это сделать, мадам. Он ушел, а я заметил: - Против тебя нужно издать закон. Налей мне виски и передай телефон. Я сделал три звонка. Первый в Лондон, второй инспектору Вилли и третий Харденджеру. Тот все еще находился в Мортоне. По голосу чувствовалось, что ол раздраженный и усталый. И неудивительно: у него был тягостный и не очень приятный день. - Кэвел? - почти прорычал он. - Как там у вас, с теми двумя, с которыми вы виделись? На ферме. - Брисон и Чиперфильд?.. Ничего. Есть около двухсот свидетелей, готовых поклясться, что никто из них не был замечен ближе пяти миль от Мортона между одиннадцатью и двенадцатью вчера вечером. - Что вы несете?! Двести свидетелей... - Они были на танцах. А вы что-нибудь новое узнали из опроса подозреваемых в лаборатории номер один? - А вы ожидали отсюда что-то новое? - уныло спросил он. - Уж не думаете ли вы, что преступник настолько глуп, что не обеспечит себе алиби? И черт возьми, хорошее. По-прежнему уверен, что не обошлось без помощи извне. - Чессингем и доктор Хартнелл. Насколько правдивы их объяснения? - Почему вы спрашиваете именно о них? - насторожился он. - Так, интересуюсь. Собираюсь сегодня вечером с ними встретиться, послушать, что скажут. - Без моего согласия вы не имеете права с кем-либо видеться, Кэвел, - почти закричал он. - Я не хочу, чтобы совершались ошибки... - Я не ошибусь, поеду, Харденджер. Ведь сам Шеф говорил, чтобы дали свободу действий, не так ли? Препятствуя мне... знаете, я несколько иначе понимаю свободу действий. Шефу это не понравится, Харденджер. Мой собеседник помолчал, успокоился и наконец произнес ровным тоном: - Вы утверждали, что не подозреваете Чессингема. - И все-таки хочу увидеться с ним. Он внимателен и осторожен, он более обычного дружен с доктором Хартнеллом. Меня прежде всего интересует Хартнелл. Он довольно выдающийся исследователь, однако в денежных делах весьма неразборчив. Он полагает, что если умен в науке, то таковым будет и на бирже. Три месяца назад Хартнелл вложил деньги в ненадежную компанию, которая помещала свои рекламы во всех национальных еженедельниках. Он почти все потерял. Затем, за несколько недель до моего ухода из Мортона, заложил свой дом. Подозреваю, что и его потерял, пытаясь возвратить ранее утраченное. - Так какого черта вы не говорили мне об этом прежде? - возмутился Харденджер. - Мне это только сегодня вечером совершенно внезапно пришло в голову. - Совершенно внезапно пришло... - Харденджер умолк, будто ему заткнули рот, затем сказал задумчиво: - Не слишком ли это легко? Броситься на Хартнелла только потому, что его ожидает вызов в суд как банкрота? - Не знаю. Но, повторяю, он не во всем поступает здраво. Мне нужно выяснить. У обоих алиби, конечно? - Оба были дома. Семьи могут поручиться за них. Потом хочу с вами встретиться, - сдался он. - Буду в Альфингеме. - Я остановился в "Вогоннере". Сейчас ухожу. Сможете прийти к нам? Скажем, в десять? - К нам?.. - Сегодня в полдень приехала Мэри. - Мэри? - удивился он с долей скрытого подозрения и все же обрадовано. Единственная причина, почему Харденджер недолюбливал меня, заключалась в том, что я увел от него самую лучшую секретаршу, какую он когда-либо имел. Она работала с ним три года, и он берег ее как зеницу ока, мою Мэри. Конечно, он ответил, что будет у нас в десять. Я выехал в Хайлем-вудс с Мэри. Она сидела рядом, задумчивая и молчаливая. За обедом я рассказал ей все подробности истории. Никогда раньше не видел ее такой напуганной. Двое испуганных в автомобиле... Было чего бояться. Этот дьявольский микроб... К дому Чессингема мы подъехали без четверти восемь. Это был старомодный, каменный, с плоской крышей и длинными окнами особняк. Пролет каменных ступеней вел к парадной двери через подобие рва, проложенного вправо вдоль дома для окон подвального помещения. Шумящие на холодном ночном ветру высокие деревья окружали дом со всех сторон. Пошел сильный дождь. И место, и ночь соответствовали нашему настроению. Чессингем, услышав шум мотора, уже встречал нас на верху лестницы. Он был бледен и утомлен, но в этом ничего удивительного не было: каждый, кто так или иначе был связан с блоком "Е", имел основа