овати, надевает сначала плечевую кобуру, а потом уж носки. Почти каждый, с кем я встречался, представлял собой ходячий арсенал. А если меня возьмут на мушку? Мчаться по 135 ступеням вниз, пока кто-нибудь из них не снимет меня пулей? Конечно, можно и не бежать - сходни были ограждены только с трех сторон, а четвертая открывалась в сторону моря, но мне не удастся избежать падения на это месиво вентилей и труб на палубе танкера. Я пришел к выводу, что любой хотя бы чуть-чуть мыслящий человек после таких мыслей сразу спустился бы вниз. Но я полез вверх. К счастью, наверху никого не оказалось. Сходни выходили в нишу, закрытую с трех сторон: с одной - краем платформы, а с двух других - высокими стальными стенами. Открытая сторона выходила прямо на колодезную палубу, где стоял кран. Тот маленький кусочек палубы, который я видел, был ярко освещен, и я слышал работу механизмов и голоса людей, находившихся футах в тридцати от меня. Мысль о том, чтобы подойти к ним, казалась малопривлекательной, и я поискал другой выход. Нашел его сразу: несколько стальных скоб, приваренных к одной из стальных стен высотой двадцать футов. Я полез вверх. Распластался, перебравшись через стену, прополз несколько ярдов и укрылся в тени одной из массивных колонн. Теперь нефтяная вышка бьла как на ладони. В ста футах к северу от меня на большой приподнятой платформе стояла сама бурильная установка, вокруг которой суетились люди. Я предположил, что под этой платформой находились двигатели и помещения для жилья. Маленькая платформа на южной стороне, на которой стоял я, была почти пуста и имела полукруглую площадку, нависавшую над морем с юга. Предназначение этой большой и пустой площадки несколько озадачило меня, но затем что-то щелкнуло в моей памяти: Мери Рутвен сказала, что генерал обычно использовал для сообщения между платформой и берегом вертолет. А вертолету необходима посадочная площадка. Эта платформа ею и была. На колодезной палубе между двумя платформами, почти у меня под ногами, с помощью гусеничного крана передвигали огромные бочки. Нефть на танкер, скорее всего, перекачивали по трубам, поэтому эти бочки явно предназначались для промывочного раствора - смеси баритов, используемой для закачки под давлением цемента, который образует внешние стенки скважины. По всей ширине вышки тянулся целый ряд больших складов, в основном открытых. Там, а может, и не там должно было находиться то, что я искал. Я перешел на дальнюю сторону южной платформы, нашел еще одну лестницу из скоб и спустился на колодезную палубу. Теперь не было необходимости осторожничать или таиться, это могло лишь вызвать подозрения. Главное сейчас было - время, так как погода ухудшалась, ветер теперь, казалось, - и не потому, что я находился на большой высоте, - дул в два раза сильнее, чем полчаса назад. Капитан Займис, наверное, уже на мачту лез от волнения. Возможно, ему даже придется уйти без меня. Но в этой мысли не было будущего, особенно для меня, и я выбросил ее из головы. Дверь первого склада была закрыта на тяжелую стальную задвижку, но без замка. Я отодвинул задвижку, открыл дверь и вошел. Внутри было темно, хоть глаз коли, но с помощью фонарика я быстро нашел выключатель, зажег свет и осмотрелся. Склад был около ста футов длиной. На почти пустых стеллажах, сооруженных по обеим сторонам, лежало тридцать или сорок таких же длинных, как и склад, труб. На концах трубы были повреждены, словно какие-то металлические челюсти грызли их. Секции буровых штанг, и больше ничего. Я выключил свет, вышел и закрыл дверь. И тут тяжелая рука легла мне на плечо. - Похоже, ищешь что-то, приятель? - в грубом голосе явно чувствовался ирландский акцент. Не очень быстро, но и не совсем медленно я повернулся к нему, обеими руками стягивая полы моего пальто, будто закрываясь от ветра и мелкого холодного дождя, который сыпался на палубу, слегка поблескивая в лучах лампы и снова пропадая в темноте. У окликнувшего меня коренастого мужчины среднего возраста было морщинистое лицо, которое в зависимости от ситуации могло быть приветливым или свирепым. Сейчас его лицо было скорее свирепым, нежели доброжелательным, но не совсем уж свирепым, и я решил рискнуть. - Да, ищу. - Я не пытался скрыть свой британский акцент, наоборот, усилил его. Четкий британский акцент в Соединенных Штатах вызывал не подозрения, а лишь снисхождение к его владельцу как к человеку, у которого не все дома. - Буровой мастер направил меня к бригадиру. Вы - это он? - Боже! - воскликнул он. Он явно должен был, на мой взгляд, употребить другое славящее бога ирландское выражение, но мой грамматический шедевр сбил его с толку. Было видно, как он пытается прийти в себя. - Мистер Джерролд послал тебя найти меня? - Да, именно так. Ужасная ночь, не правда ли? - сказал я, натянув шляпу поглубже. - Я не завидую вам, ребята. - Если ты искал меня, - удивился он, - то зачем совал нос на склад? - Я видел, что вы заняты, а поскольку он думает, что потерял это здесь, я подумал, что я, может быть... - Кто, что потерял и где? - Он дышал глубоко и являл собой воплощенное терпение. - Генерал. Генерал Рутвен. Портфель с очень важными личными бумагами, которые нужны ему очень срочно. Он был с проверкой вчера... дайте вспомнить... да, до полудня, когда получил это гнусное известие. - Он - что? - Ну, когда узнал, что его дочь похитили. Он бросился к своему вертолету и забыл портфель, и... - Понял. Важно, да? - Очень. Генерал Рутвен говорит, что оставил его за какой-то дверью. Это большой портфель из сафьяна с золотыми буквами К. С. Ф. - К. С. Ф.? Кажется, ты сказал, что это генеральский портфель? - Бумаги генерала. Он взял на время мой портфель. Я - Фарнборо, его личный секретарь. - Маловероятно, что один из многочисленных бригадиров, нанятых генералом, знал фамилию настоящего секретаря. - К. С. Фарнборо. - К. С.? - Вся его подозрительность и свирепость испарились. Он широко улыбнулся. - Случайно не Клод Сесл? - Одно из моих имен действительно Клод, - тихо ответил я. - Не думаю, что это смешно. - Я правильно раскусил ирландца, он через минуту раскаялся. - Извините, мистер Фарнборо, болтаю, не подумав. Я не хотел вас обидеть. Хотите, я и мои ребята поможем вам искать? - Был бы очень признателен. Если портфель здесь, мы найдем его через пять минут. Он пошел и отдал приказание своей бригаде. Но меня не интересовали результаты их поисков; меня больше интересовало, как побыстрее смыться с этой платформы. Никакого портфеля здесь не было. Да и ничего другого тоже. Я даже не стал заглядывать внутрь складов, ибо тот факт, что на дверях не было никаких замков и открывали их перед первым встречным, служил достаточным доказательством, что скрывать им нечего. Кроме того, генералу пришлось бы брать клятву молчать с очень большого числа людей, а за милю. было видно, что приветливый ирландец не станет влезать в уголовщину. Таких людей узнаешь с первого взгляда, и бригадир относился к этой категории людей. Я мог бы ускользнуть и спуститься по сходням, пока продолжался поиск, но это было бы глупо. Поиски потерянного портфеля ничто по сравнению с повальным поиском пропавшего К. С. Фарнборо. Они могут предположить, что я упал с платформы, и мощные прожекторы сразу же нащупают "Матапан". И даже если бы я уже находился на его борту, мне не хотелось бы отходить далеко от платформы, по крайней мере сейчас. И уж никак не хотелось бы, чтобы до берега дошло известие, будто какой-то человек, назвавшийся секретарем генерала, шатался по Х-13. Что же делать, когда закончатся поиски? Бригадир будет ожидать, что я доложу мистеру Джерролду о том, что поиски не увенчались успехом. А если я пойду к мистеру Джерролду, то обратный путь по сходням будет мне отрезан. Пока что бригадиру не пришло в голову поинтересоваться, как я попал на платформу. Хотя он должен был знать, что уже несколько часов к платформе не подлетал вертолет и не подходило судно, а значит, я должен был находиться на платформе уже несколько часов. Но тогда возникает вопрос: почему я так поздно приступил к поискам пропавшего портфеля? Поиски, насколько я понял, закончились. Двери закрыли, и бригадир пошел ко мне, но тут зазвонил висевший на стене телефон, и бригадир снял трубку. Я отошел подальше в темноту и застегнул пальто на все пуговицы до самого подбородка. Это не вызовет подозрений - дул сильный ветер и шел косой холодный дождь. Бригадир повесил трубку и подошел ко мне: - Извините, мистер Фарнборо, ничего не нашли. Вы уверены, что генерал оставил портфель здесь? - Уверен, мистер... Как вас? - Курран. Джо Курран. Портфеля здесь нет. А у нас сейчас нет времени продолжать поиски. - Он еще больше сгорбился под своим черным блестящим плащом. - Надо идти и - раз-два взяли эту проклятую трубу. - Да, конечно, - вежливо ответил я. Он ухмыльнулся и пояснил: - Буровую коронку. Надо извлечь ее и заменить. - В такую ночь, при таком ветре? Потребуется время. - Да, шесть часов, если нам повезет. Эта проклятая коронка забурилась на две с половиной мили, мистер Фарнборо. Я издал подходящие к случаю звуки - якобы удивление, хотя больше мне хотелось вздохнуть с облегчением. У мистера Куррана, который будет работать последующие шесть часов при такой погоде, будет масса других забот и не будет времени интересоваться шатающимся по платформе секретарем. Курран собрался уходить. Его люди уже прошли мимо нас и взобрались по сходному трапу на северную платформу. - Идете, мистер Фарнборо? - Пока нет, - с трудом улыбнулся я. - Пойду посижу несколько минут в закутке у сходен и подумаю, что сказать генералу. - На меня сошло вдохновение. - Видите ли, он звонил пять минут назад. Вы же знаете, каков он. Бог его знает, что ему сказать. - Да, у него крутой нрав. - Слова Куррана ничего не значили - все его мысли были уже заняты предстоящим извлечением буровой коронки. - Увидимся еще. - Да, спасибо вам. Я посмотрел ему вслед и через две минуты уже сидел в резиновой лодке, а еще через две мы находились на борту "Матапана". - Вы очень задержались, мистер Толбот, - пожурил меня капитан Займис. Его подвижность наводила на мысль, что он тут прыгал в темноте по всей палубе от нетерпения, хотя надо быть обезьяной, чтобы не вылететь за борт этого ходившего ходуном суденышка при первом же прыжке. Двигатель сейчас гудел сильнее и не только потому, что шкипер был вынужден увеличить обороты, чтобы уменьшить натяжение швартовых, но и потому, что суденышко раскачивалось так сильно, что каждый раз, когда оно зарывалось носом в волну, корма поднималась и подводный выхлоп превращался в надводный. - Удачно или нет? - прокричал капитан Займис мне в ухо. - Нет. - Ну что ж, печально. Но это не имеет значения. Надо немедленно уходить. - Еще десять минут, Джон. Всего десять минут. Это очень важно. - Нет, надо уходить немедленно. - И он начал отдавать приказы молодым парням, сидевшим на носу. Я схватил его за руку. - Вы что, боитесь, капитан? - Это было несправедливо, но я был в отчаянии. - Я начинаю бояться, - ответил он с достоинством. - Все умные люди понимают, когда стоит бояться, а когда - нет, а я думаю, что я не дурак, мистер Толбот. Бывают времена, когда человек эгоистичен, если не боится. У меня шестеро детей, мистер Толбот. - А у меня трое. На самом деле у меня не было ни одного - больше не было. Я даже не был женат - больше не был. Долгое время мы стояли, держась за мачту бешено раскачивавшегося в почти непроглядной тьме "Матапана", и лишь свист ветра нарушал тишину. Я изменил тактику: - От этого зависят жизни многих людей, капитан Займис. Не спрашивайте, откуда я это знаю. Вы хотите, чтобы пошли разговоры, что капитан Займис не захотел подождать десять минут и из-за этого погибли люди? Он помолчал некоторое время и потом сказал: - Десять минут. Не больше. Я сбросил ботинки и одежду, убедился, что страховочная веревка надежно обвязана вокруг талии чуть выше грузил, надел кислородную маску и заковылял на нос, снова почему-то вспомнив Германа Яблонски, спящего сном праведника на своей кровати красного дерева. Я подождал, пока подойдет самая большая волна, и, когда нос "Матапана" зарылся в воду, спрыгнул за борт и ухватился за канат, которым судно было пришвартовано к колонне. Перебирая руками по канату, я двинулся к колонне, находившейся футах в двадцати от меня, но, даже держась за канат, получал весьма чувствительные удары от волн и, не будь у меня кислородной, маски, не знаю, сколько воды заглотнул бы. Ударившись о колонну, я отпустил канат и попытался ухватиться за нее. Зачем я это сделал - не знаю. С таким же успехом я мог бы попробовать обхватить железнодорожную цистерну - колонна имела почти такой же диаметр. Я успел зацепиться за канат до того, как меня унесло волной, и начал пробираться вокруг колонны. Это было непросто. Каждый раз, когда волна приподнимала нос "Матапана", канат натягивался и сильно прижимал мою руку к колонне, но пока мне не оторвало пальцы, меня это не волновало. Повернувшись спиной к волне, я отпустил канат, расставил руки и ноги и начал спускаться под воду по колонне, как какой-нибудь сингалец спускается с высоченной пальмы. Эндрю все так же искусно травил веревку. Десять футов, двадцать - ничего; тридцать, тридцать пять... Сердце начало давать перебои, голова закружилась - я спустился глубже, чем допускалось при работе в кислородном оборудовании замкнутого цикла. Быстро начал я всплывать, полуплывя, полукарабкаясь по колонне, и остановился на глубине около пятнадцати футов, вцепившись в колонну, как кот, который забрался на дерево и не может слезть. Пять минут из десяти, отпущенных капитаном Займисом, прошло. Мое время почти истекло. Но это была именно та платформа, которая мне нужна. Сам генерал сообщил мне об этом, а человеку, у которого нет шансов сбежать, нет необходимости врать. К тому же воспоминания о неуклюжем человеке с шаркающей походкой, который внес поднос с напитками в комнату генерала, подсказали это со всей определенностью. Но ни на судне, ни под ним ничего не было. Я мог поклясться в этом. Ничего не было и на самой нефтяной платформе - в этом я тоже мог поклясться. Но тогда это должно быть под ней - привязано к проволоке или цепи, а они в свою очередь прикреплены под водой к одной из опор. Я старался соображать побыстрее. Какую из четырнадцати опор они могли использовать? Почти с полной уверенностью можно исключить восемь опор, поддерживающих буровую платформу, - там слишком много света, чужих глаз - в общем, там слишком опасно. Поэтому это должна быть вертолетная площадка, под которой болтался на канате "Матапан". Чтобы еще сузить район поисков - у меня оставались считанные минуты - я решил: то, что ищу, спрятано со стороны моря, где я сейчас находился, а не со стороны берега, где швартующиеся суда всегда представляя ли собой опасность. Среднюю колонну из трех, к которой был привязан "Матапан", я уже обследовал. Какую из оставшихся двух колонн осмотреть? Решение пришло само: моя страховочная веревка проходила с левой стороны колонны, и попытка проплыть вокруг колонны отнимет слишком много времени. Я поднялся на поверхность, дважды дернул за веревку, требуя ослабить ее, и, сильно оттолкнувшись обеими ногами от колонны, рванул к угловой колонне. С огромным трудом пробился я к ней. Теперь я понял, почему так волновался капитан Займис, а ведь у него было сорокафутовое судно с сорокасильным двигателем, чтобы бороться с ветром и с усиливающимися волнами, у которых уже появились белые гребни. Я же мог рассчитывать только на себя. Тяжелые грузила на поясе никак не помогали мне. Проплыв, безумно колотя руками и ногами по воде и дыша, как паровоз, те пятьдесят футов, которые разделяли колонны, я чувствовал себя так, будто проплыл сотню ярдов. Кислородная маска не была рассчитана на такое дыхание, но я все же добрался до колонны. И снова, раскорячившись, как краб, и прижатый волнами к колонне, пополз вниз. На этот раз мне было легче, поскольку случайно я наткнулся рукой на широкие и глубокие желоба, шедшие вниз. Я не инженер, но знал, что это должен быть червячный винт, соединенный с приводимым в движение мотором ведущим колесом, необходимым для подъема и спуска этих колонн. Такой же винт должен быть и на первой колонне, но я его не нашел. Это было похоже на спуск по скале, по выбитым в ней ступеням. Каждые два фута я останавливался и обшаривал колонну руками в поисках выступа или проволоки, но не находил ничего, кроме гладкой и очень скользкой поверхности колонны. Но упорно лез вниз, все больше ощущая возрастающее давление воды и затрудненность дыхания. На глубине около сорока футов я решил, что на сегодня достаточно. Повреждение барабанных перепонок или легких или появление азота в крови не помогут в поисках. Я сдался и начал всплывать. Почти у поверхности я задержался, чтобы отдохнуть и прийти в себя. Горько было разочарование - я рассчитывал на эту попытку. Устало прислонив голову к колонне, я с тоскливой безысходностью подумал, что придется начать все сначала, а у меня нет ни малейшего представления, с чего начать. Устал. Смертельно устал! И вдруг усталость как рукой сняло. Из огромной стальной колонны доносились звуки. В этом не было сомнений, вместо того чтобы "молчать", колонна "звучала". Я сорвал резиновый шлем - при этом под маску попала вода, заставив меня закашляться и глотнуть воды, - и прижался ухом к холодной стали. Колонна вибрировала от сильного звука так, что вызывала сотрясение у меня в голове. Наполненные водой колонны не вибрируют от звука. Но эта, без сомнения, вибрировала. Внутри колонны - воздух. Воздух! Я сразу же узнал этот своеобразный звук. Этот звук, ритмически усиливающийся и стихающий по мере увеличения и уменьшения оборотов мотора, был многие годы тесно связан с моей работой. Внутри колонны работал компрессор, и очень большой. Большой компрессор внутри опоры нефтяной платформы, находящейся далеко в Мексиканском заливе. Это не имело никакого смысла. Я прислонился к металлу лбом, и казалось, что отдававшаяся у меня в голове вибрация была настойчивым, требовательным голосом, пытавшимся сообщить мне что-то срочное и очень важное. Я прислушался и внезапно уловил смысл во всем этом. Но мне потребовалось время, чтобы сначала догадаться, что это может быть ответом, а потом - понять, что это и есть ответ. И тогда у меня пропали все сомнения. Я трижды резко дернул за веревку и через минуту оказался на борту "Матапана". Меня подняли на борт так быстро и так бесцеремонно, как будто я был мешком с углем, и я еще снимал кислородные баллоны и маску, а капитан Займис уже отрывисто приказал отвязать швартовочный канат, дал полный ход, провел судно вплотную к колонне и положил руль круто на борт. "Матапан" стал сильно крепиться, встав бортом к волне, брызги обрушились на нас через правый борт, а затем, встав на курс кормой к ветру, направился к берегу. Через десять минут, когда я снял водолазный костюм, обтерся, переоделся и допивал второй стаканчик бренди, в каюту спустился капитан Займис. Он улыбался и, казалось, считал, что все опасности позади. И он был прав - идя кормой к волне, "Матапан" почти не испытывал качки. Капитан плеснул себе немного бренди и впервые с того момента, как меня втащили на борт, спросил: - Успешно? - Успешно. - Такой краткий ответ показался мне не очень вежливым, и я добавил: - Благодаря вам, капитан. Он поклонился: - Вы очень любезны, мистер Толбот, и я счастлив. Но все это благодаря не мне, а нашему хорошему другу, который наблюдает за нами, теми, кто собирает губки, кто уходит в море. - Он зажег спичку и поднес ее к сделанной в виде кораблика лампаде, стоявшей перед иконой Святого Николая. Я кисло посмотрел на него. Я уважал его набожность и его чувства, но подумал, что зажигать лампаду надо было немного раньше. ГЛАВА ШЕСТАЯ Ровно в два часа ночи капитан Займис ловко привалил "Матапан" к деревянному причалу, от которого мы ушли в море. На небе не было теперь ни звездочки - ночь была настолько темной, что практически невозможно было отличить землю от моря. Дождь выбивал очень быструю дробь по крыше каюты, но мне надо было идти, и идти немедленно. Я должен незаметно пробраться в дом, поговорить с Яблонски и до утра просушить одежду. Мои вещи все еще находились в "Ла Контессе", поэтому я располагал лишь одним костюмом, и его нужно было до утра просушить. Я не мог надеяться на то, что никто не захочет повидать меня до вечера, как, например, вчера. Генерал сказал, что расскажет мне о работе через тридцать шесть часов, а они истекают в восемь утра. Я позаимствовал у капитана Займиса длинный плащ и натянул его поверх моего дождевика. Плащ был мне немного маловат - казалось, что на мне смирительная рубашка. Пожал всем руки, поблагодарил за все, что они сделали для меня, и ушел. В два пятнадцать, после короткой остановки у телефона-автомата, я припарковал "корвет" в том месте, где нашел его, и пошел пешком. И брел по обочине дороги в направлении съезда к дому генерала. Тротуара на обочине не было - люди, живущие здесь, не нуждались в нем. Кюветы превратились в реки грязной воды глубиной по щиколотки. Я сомневался, сумею ли к утру высушить свои ботинки. Я проскользнул мимо домика, в котором жил, или, возможно, жил шофер. Тоннель ярко освещался, и перебираться через ворота было не очень умно. К тому же опыт подсказывал мне: если сильно нажать на верхнюю перекладину, то может включиться электрический звонок. В тридцати ярдах от подъездной дороги я пробрался сквозь великолепную живую изгородь высотой восемь футов, окружавшую имение генерала. Менее чем в двух ярдах за этой изгородью возвышалась не менее великолепная стена высотой восемь футов, гостеприимно усаженная кусками битого стекла. Как я узнал от Яблонски, ни живая изгородь, скрывавшая стену, ни стена, предназначенная для отпугивания людей слишком стеснительных, чтобы пройти через главные ворота, не были характерны только для имения генерала. У всех его соседей хватало денег, чтобы защищать себя таким же образом. Веревка, свисавшая с ветви росшего за стеной толстого виргинского дуба, была на месте. Плащ страшно мешал мне, и я с трудом перебрался через стену, отвязал веревку и закопал ее под корнями дуба. Я не думал, что мне еще раз придется воспользоваться веревкой, но кто знает. Не хотелось бы, чтобы кто-нибудь из людей Вайленда нашел ее. Если что и было характерно для имения генерала, так это забор в двадцати футах за стеной. Он состоял из пяти ниток проволоки, три верхние - из колючей проволоки. Любой здравомыслящий человек приподнял бы второй снизу провод, опустил бы самый нижний и пролез бы внутрь. Но благодаря Яблонски я знал то, чего не знал любой здравомыслящий человек: эти провода приводили в действие звонок, поэтому я перебрался через верх, изодрав весь плащ. Эндрю больше не удастся поносить его, даже если он получит его назад. Под тесно посаженными деревьями темнота была почти полной. У меня был фонарик, но я не осмеливался воспользоваться им. И вынужден был положиться на удачу и свою интуицию, чтобы добраться через сад к пожарной лестнице. Мне требовалось пройти около двухсот ярдов - это займет не более четверти часа. Я шел, вытянув руки вперед, и, лишь наткнувшись лицом на ствол дерева, понял, что бесполезно как расставлять руки, так и вытягивать их вперед. Я ничего не мог поделать с бородатым испанским мхом, на который постоянно натыкался лицом, зато прекрасно справлялся с сотнями сухих сучков и веток, усыпавшими землю. Я не шел - я скользил. Не поднимал ноги, а медленно и осторожно вытягивал их вперед, отодвигая в сторону все, что встречалось на пути. И не переносил вес на ногу, не убедившись в том, что ничто не треснет и не заскрипит под ногой. Через десять минут я начал всерьез думать, не заблудился ли. Вдруг мне показалось, что за деревьями мелькнул крошечный огонек - вспыхнул и погас. Он мог померещиться мне, но у меня не столь развитое воображение. Поэтому я пошел еще медленнее, натянув поглубже шляпу, подняв воротник, чтобы бледное пятно моего лица не выдало меня. В трех футах от меня вы не услышали бы шуршания моего плаща - так я был осторожен. Вовсю ругал я испанский мох: его свисавшие пучки попадали в лицо и заставляли закрывать глаза именно тогда, когда этого нельзя было делать. Мне хотелось упасть на четвереньки и дальше пробираться в таком положении. Я бы так и сделал, но знал, что шорох плаща выдаст меня. Затем я снова увидел этот огонек - футах в тридцати от меня, но светил он не в мою сторону, а освещал что-то на земле. Я сделал два быстрых шага вперед, желая посмотреть на источник света, и обнаружил, что моя способность ориентироваться в темноте не подвела меня. Огород был окружен деревянным забором, и я наткнулся прямо на него. Верхняя планка скрипнула, как дверь заброшенной темницы. Кто-то вскрикнул, выключил фонарик, затем снова включил его, но теперь он освещал не землю, а обшаривал огород. Человек с фонариком был пуглив, как котенок. Он ведь должен был сориентироваться, откуда донесся скрип, и, осветив это место фонариком, моментально обнаружить меня, а вместо этого он беспорядочно водил фонариком туда-сюда, и у меня было время, чтобы сделать один длинный шаг назад. Лишь один, но его хватило, чтобы слиться с ближайшим дубом. Я прижался к дубу так сильно, будто пытался свалить его и страстно желал лишь одного - чтобы у меня был пистолет. - Дай мне фонарик, - холодный, невыразительный голос, без сомнения, принадлежал Ройалу. Свет фонарика метнулся в сторону, а затем снова осветил землю. - Давай, продолжай. - Но я слышал шум, мистер Ройал, - дрожащий шепот принадлежал Ларри. - Там, точно там, я точно слышал. - Я тоже слышал. - С таким голосом, как у Ройала, в котором столько же тепла, сколько в ведерке со льдом для шампанского, трудно успокоить кого-либо, но Ройал очень старался. - Лес ночью полон звуков. Жаркий денек, холодный дождь ночью, все то расширяется от жары, то сжимается от холода, отсюда и различные звуки. Ладно, поторопись, всю ночь, что ли, хочешь под дождем провести? - Послушайте, мистер Ройал, - с отчаянием прошептал Ларри, - я не ошибся, правда, я слышал... - Что, забыл нанюхаться на ночь своего белого порошка? - оборвал его Ройал. Даже секунда доброжелательного отношения к другим была для него слишком долгой. - Боже, зачем я связался с таким наркоманом, как ты? Заткнись и работай. Ларри заткнулся. Меня заинтересовало то, что сказал Ройал, поскольку интересовали, с тех пор как я увидел Ларри, его поведение, тот факт, что ему позволили общаться с Вайлендом и генералом, та свобода, которой он пользовался, и само его присутствие здесь. Крупная преступная организация, старающаяся загрести большие деньги, - а я не мог представить, что такая банда не стремится заработать большие деньги, - обычно подбирает своих членов с большой осторожностью и предусмотрительностью, как крупные корпорации подбирают крупных администраторов. Более того, ошибка по недосмотру, опрометчивость администратора не развалят крупную корпорацию, но они могут развалить преступную организацию. Крупные преступления являются большим бизнесом, а крупные преступники - крупными бизнесменами, и они занимаются своей незаконной деятельностью с той же тщательностью и аккуратностью, что и их законопослушные коллеги. Если возникает - что, правда, очень нежелательно - необходимость убрать соперников или человека, угрожающего их безопасности, то это поручалось тихим, вежливым людям типа Ройала, но Ларри им нужен был так же, как зажженная спичка на пороховом складе. Их было трое в этом углу огорода - Ройал, Ларри и дворецкий, круг обязанностей которого, казалось, был шире, чем можно было ждать от человека его профессии в лучших загородных домах, принадлежащих представителям высших слоев английского общества. Ларри и дворецкий что-то делали лопатами. Сначала я подумал, что они копают яму. Ройал прикрывал фонарик, но при таком дожде даже в десяти футах было сложно что-либо разглядеть. Однако постепенно, скорее по звукам, я понял, что они закапывали какую-то яму. Я улыбнулся - мог побиться об заклад: они закапывали что-то очень ценное, что не пролежит здесь долго. Огород - не очень подходящее место для сокрытия клада. Через три минуты они закончили работу. Кто-то из них обработал землю граблями. Я предположил, что они копали на недавно вскопанной грядке и хотели скрыть следы своей работы. Затем все пошли к стоявшему в нескольких ярдах навесу и бросили там лопаты и грабли. Тихо разговаривая, они вышли из-под навеса. Ройал с фонариком в руке шел впереди. Они прошли через калитку футах в пятнадцати от меня, но к этому времени я отошел на несколько ярдов в лес и спрятался за толстым дубом. Они все вместе двинулись по тропинке, которая вела к входу в дом, и постепенно голоса их затихли. Полоска света упала на крыльцо, до меня донесся звук закрываемой двери, и наступила тишина. Я застыл на месте, не сдвинувшись ни на дюйм. Дождь лил теперь в два раза сильнее, и плотная крона дуба совсем не защищала меня, но я не двигался. Струи дождя затекали мне за шиворот и текли по спине, но я не двигался, затекали мне в ботинки, но я не двигался. Вода поднялась уже выше щиколоток, но я не двигался. Стоял подобно скульптуре, высеченной изо льда, но холоднее льда. Руки мои онемели, ноги замерзли, и каждые десять секунд тело сотрясала дрожь. Я все на свете отдал бы, лишь бы иметь возможность двигаться, но не двигался, двигались только мои глаза. Слух теперь мало помогал мне. При таком завывании все усиливающегося ветра в верхушках деревьев и шуме ливня невозможно услышать шаги человека и на расстоянии десяти футов. Но если вы простоите три четверти часа неподвижно, то ваши глаза привыкнут к темноте, и вы заметите движение и в десяти ярдах от вас. И я заметил движение. Осторожные движения. Думаю, внезапный порыв ветра и дождя заставил лопнуть терпение у тени, которая вышла из-под ближайшего дерева и тихо направилась к дому. Если бы я не столь внимательно оглядывался вокруг, то не заметил бы этого человека, поскольку ничего не слышал. Но я заметил его - тень, двигавшуюся беззвучно. Тихий, смертельно опасный человек - Ройал. Сказанные им Ларри слова явно предназначались для того, чтобы обмануть любою возможного слушателя. Ройал слышал шум. И шум достаточно странный, чтобы заставить его поинтересоваться, нет ли здесь кого. Но лишь поинтересоваться. Если бы Ройал был уверен в присутствии постороннего, то он провел бы здесь всю ночь, чтобы нанести удар, смертельный удар. Я представил себе, что сразу после их ухода иду в огород, беру лопату и начинаю искать - и мне стало еще холоднее. Я представил, как наклоняюсь над ямой, сзади неслышимый и невидимый подходит Ройал и выпускает пулю, всего одну медно-никелевую пулю 22-го калибра, мне в затылок. Но я должен был посмотреть, что они закопали, и лучшего для этого времени, чем сейчас, не найти. Дождь лил как из ведра, и было темно, как в могиле. Маловероятно, что Ройал вернется, хотя... Хотя я не мог поручиться, что этот коварный дьявольский ум не придумает еще что-нибудь. Но даже если он вернется, то прежде чем сможет двигаться, ему понадобится по меньшей мере минут десять, чтобы после яркого света привыкнуть к полной темноте. А он явно не станет ходить здесь с фонариком. Уж если он не пошевелился, когда понял, что в поместье - чужой и чужой этот видел возню на огороде, то, посчитав такого чужака осторожным и опасным человеком, не станет искать его с фонарем - напрашиваться на пулю в спину, ведь Ройал не мог знать, что чужак не вооружен. Я подумал, что десяти минут мне хватит: закапывать на огороде что-либо надолго нелепо, а так как ни Ларри, ни дворецкий не были похожи на людей, которым работа лопатой доставляет удовольствие, то они не станут копать даже на дюйм глубже необходимого. И оказался прав. Я нашел под навесом лопату, с помощью точечного луча фонарика обнаружил свежераспаханную землю, и с того момента, как я прошел через калитку, до того, как я снял два или три дюйма земли, покрывавшей что-то вроде белого соснового ящика, прошло не более пяти минут. Одна сторона ящика была чуть выше другой, и поэтому сильный дождь через минуту смыл с его поверхности всю землю. Я аккуратно включил фонарик. Никаких пометок, ничего, что позволило бы мне узнать о содержимом ящика. С обоих торцов его имелись ручки. Обеими руками я взялся за одну из них и попытался приподнять ящик, но он был пяти футов в длину и, казалось, набит кирпичами. Я смог бы передвинуть его, но земля вокруг ямы настолько пропиталась водой и стала такой мягкой, что я по щиколотки погрузился в нее. Я снова достал фонарик, отрегулировал его, чтобы пятно света было не более самой мелкой монеты, и начал осматривать поверхность ящика. Никаких металлических щеколд, никаких болтов. Насколько я понял, крышка была просто прибита гвоздями. Я подсунул под крышку лопату. Гвозди заскрипели, когда я начал выдирать их из дерева, но я не обращал на это внимания, и мне удалось оторвать один конец крышки. Я приподнял ее на пару футов и посветил внутрь. Даже мертвый, Яблонски улыбался. Улыбка была кривой, такой же кривой, каким стал сам Яблонски, силой запихнутый в этот тесный ящик, но все же это бьла улыбка. Его лицо было спокойным и безмятежным. Концом карандаша можно было закрыть эту крохотную дырочку между его глаз. Такую дырочку оставляет медно-никелевая пуля 22-го калибра. Там, в заливе, я дважды вспоминал о мирно спящем Яблонски, и он действительно спал, вот уже много часов, холодный, как мрамор. Обшаривать его карманы я не стал - Ройал и Вайленд сделали это до меня. Кроме того, я знал, что у Яблонски при себе не было ничего изобличающего, ничего указывающего на истинную причину его пребывания в этом доме, ничего, что могло выдать меня. Я стер капли дождя с лица Яблонски, опустил крышку и аккуратно забил гвозди концом лопаты. Я рыл яму, а закапывал могилу. Ройалу повезло, что я тогда не встретил его. Поставив лопату и грабли под навес, я покинул огород. Домик у входа не был освещен. Я нашел дверь и два окна невысоко от земли - домик был одноэтажным, - но все запертые. В таком месте так и должно было быть - все всегда заперто. Но гараж не был заперт. Не найдется идиота, который попытался бы увести парочку "роллс-ройсов", даже если бы он мог прорваться через ворота. Гараж был под стать машинам: о таких верстаках и инструментах мечтал каждый любитель делать все своими руками. Я испортил пару стамесок по дереву, но мне все же удалось отодвинуть щеколду на одном окне. Казалось маловероятным, что в домике установлена охранная сигнализация, так как на подъемных окнах не было шпингалетов. Но я не стал рисковать, опустил верхнюю половинку окна и пробрался внутрь. Обычно специалисты считают, что домушник - раб привычки, которая заставляет его поднимать нижнюю половинку окна и пробираться под ней, и не утруждая себя, натягивают провод на уровне пояса, а не над головой. В этом домике я обнаружил, что средней руки специалист все же работал здесь: сигнализация была установлена. Я не свалился никому на голову и не побил горшки и чашки на кухне только потому, что выбрал помещение с матовыми стеклами, и мог побиться об заклад, что это ванная. Так оно и оказалось. В коридоре я включил фонарик. Архитектура домика, если это можно было назвать архитектурой, была незатейливой. Коридор напрямую соединял парадную и заднюю двери. По обе стороны коридора располагались две небольшие комнатки. Комнатка напротив ванной оказалась кухней - ничего интересного в ней не оказалось. Я двинулся по коридору так тихо, как позволяли мне скрипевшие ботинки, добрался до двери слева, осторожно нажал на ручку и бесшумно вошел. Именно сюда-то мне и нужно было попасть. Закрыв за собой дверь, я прислушался: от левой стены доносилось глубокое, равномерное дыхание, и я тихо двинулся в ту сторону. А когда оказался футах в четырех, зажег фонарик и направил луч прямо в глаза спящему человеку. Он проснулся моментально и приподнялся на кровати на локте, другой рукой прикрывая глаза от слепящего света. Я обратил внимание, что даже разбуженный посреди ночи он выглядел так, будто причесал свои блестящие черные волосы лишь десять минут назад. Я же всегда просыпался с копной всклокоченных волос - точной копией современной женской прически "а ля Гаврош" - произведением близорукого идиота с садовыми ножницами в руках. Он не стал ничего предпринимать. Это был здоровенный здравомыслящий человек, который знал, когда можно что-либо предпринять, а когда - нельзя. И он знал, что сейчас не время для этого, особенно когда почти ничего не видишь. - За фонариком пистолет тридцать второго калибра, Кеннеди, - сказал я. - Где твой пистолет? - Какой пистолет? - В его голосе не слышалось страха - он не испугался. - Вставай! - приказал я. Пижама была не темно-бордовой, что меня очень удивило и обрадовало. - Отойди к двери. Он отошел. Я сунул руку под подушку. - Вот этот пистолет, - сказал я, доставая маленький пистолет серого цвета. - Вернись к кровати и сядь. Взяв фонарик в левую руку, а пистолет - в правую, я быстро осмотрел комнату. В ней было только одно окно, наглухо зашторенное занавеской. Я подошел к двери, включил свет, посмотрел на пистолет и снял его с предохранителя. - Так у тебя не было пистолета, - сказал Кеннеди. - Теперь есть. - Он не заряжен, друг. - Рассказывай сказки, - сказал я устало. - Ты что, держишь его под подушкой, только чтобы пачкать наволочки? Если бы пистолет не был заряжен, ты набросился бы на меня, как экспресс "Чатануга". Я оглядел комнату. Приятное мужское жилище с хорошим ковром, парой кресел, столом со скатертью, небольшим диванчиком и посудным шкафчиком. Я достал из шкафчика бутылку виски и пару стаканчиков. - С твоего позволения, конечно, - я посмотрел на Кеннеди. - Веселый парень, - холодно ответил он. Я налил себе виски, и много - я нуждался в этом. Выпив, я уставился на Кеннеди, а он-на меня. - Кто ты, приятель? - спросил он. Я забыл, что он видит лишь незначительную часть моего лица, и опустил воротник штормовки. - Толбот, - медленно сказал Кеннеди. - Джон Толбот, убийца. - Да, это я, - согласился я. - Убийца. Он сидел неподвижно, глядя на меня. Наверное, десятки мыслей кружились в его голове, но ни одна из них не отразилась на лице. Оно было столь же выразительно, как лицо деревянной статуи индейца. Но его карие умные глаза выдали его. Он не смог скрыть враждебности и холодной злобы, таившихся в их глубине. - Чего ты хочешь, Толбот? Что ты делаешь здесь? - Иными словами, почему я не уношу ноги? - Почему ты вернулся? Они держали тебя взаперти в доме, бог его знает - почему, с вечера вторника. Ты бежал, тебе не потребовалось кого-нибудь при побеге пришить, иначе я бы об этом знал. Возможно, они даже не догадываются о твоем побеге, иначе я бы об этом тоже знал. Но ты отсутствовал, ты выходил в море - я чувствую его запах и вижу, на тебе рыбацкая штормовка. И бежал ты давно - не смог бы так промокнуть за полчаса, даже если бы стоял под водопадом. И после этого ты возвращаешься. Убийца, человек, которого разыскивают. Все это чертовски странно. - Действительно, странно, - согласился я. Виски было хорошим, и впервые за многие часы я