извольте радоваться, давай денег на новые туалеты. Можно подумать, что я лопатой их загребаю, эти деньги. - Кое-кто и лопатой загребает, - вставляю я. - Взять хотя бы Димова. - Знаю, сколько он получает, Димов. Тоже не бог весть как процветает, особенно допустив к карману такую мотовку, как эта Мери. Младенов замолкает и окидывает меня беглым взглядом. - Не гони. Нам спешить некуда. Хочется поговорить с тобой и о другом... Значит, приближаемся к главной теме. Я и так еду совсем не быстро, потому что в эти часы на бульварах такое скопище машин, что, если бы и захотел, не сможешь прибавить скорость. Но дело в том, что от Центра до Рю де Прованс слишком близко, чтоб заводить разговор о серьезных вещах. - Уже два-три раза эта пара заводила речь о тебе. Я все стараюсь оттянуть, но они не унимаются: требуют твоего увольнения. Трогать его, говорят, мы больше не будем, может жить спокойно, только пускай убирается с глаз. Мы не нуждаемся в надзирателях. - Хорошо, бай Марин. Если надо, я уйду. Младенов бросает на меня оторопелый взгляд, его очень удивило, что я так вот, сразу, отступил. Я всматриваюсь вперед, стараясь протиснуться между старым "ситроеном" и огромным блестящим "бьюиком". - Я, конечно, тебя не оставлю. Сделаю все, что можно. Кое-где я позондировал почву и должен тебе сказать, что дела не так уж плохи. Можешь устроиться и в "Свободной Европе", и в других местах - была бы охота. Наши эмигранты, к сожалению, в большинстве тупицы изрядные, а тут нужны подготовленные ребята, вроде тебя. - Обо мне не беспокойся, - говорю я, чтоб несколько охладить его. - Как-нибудь сам справлюсь. Младенов снова испытующе смотрит на меня, но как раз в этот момент я пробираюсь между двумя машинами, и мне некогда разговаривать и глядеть по сторонам. Чтоб избежать столкновения, "ситроен" немного отодвигается влево, что позволяет мне обогнать "бьюика", покрыв его позором и тучей синего бензинового дыма. - Эмиль, ты не должен на меня сердиться, а если сердишься, то несправедливо. Учти, я реагировал предельно остро, но эти вещи зависят не только от меня. Круто повернув, я выкатываю на Рю де Прованс. Теперь другая забота - где найти местечко для моего "ягуара" среди длинного ряда стоящих впритык машин. Пока мы медленно ползем вдоль цепочки застывших у тротуара машин, одна из них выбирается из ряда и уезжает. "Ягуару" тут слишком тесно, однако после нескольких манипуляций мне все же удается пристать к тротуару. - Готово, - объявляю я старику, продолжая сидеть на месте. - Я, конечно, мог бы путем всяких проволочек и ухищрений отодвинуть твой уход, но от этого ты ничего не выиграешь, а для меня один урон. Если ты перейдешь на другую работу, моя позиция в Центре укрепится. - Прежде ты, кажется, утверждал обратное. - Прежде условия были одни, а теперь другие. Поэтому вина не моя. - Понимаю, моя вина, - примирительно киваю я. - Потому-то я и не стану больше докучать тебе. Должен, однако, тебя предупредить, что с моим уходом твоя позиция не укрепится. Им сейчас невтерпеж избавиться от меня, чтоб потом и с тобой разделаться. Разве что предоставят тебе роль обыкновенного статиста. - Никогда Младенов не был статистом! - с достоинством возражает старик. - Не спорю. А вот они не прочь видеть тебя в этой роли. Ну ладно. Это меня не касается. Раз, по-твоему, так будет лучше, завтра же исчезну. - Э, погоди! Никто не говорит о завтрашнем дне. Заканчивай свою работу, выйдет номер из печати, а тогда можешь уходить. С них достаточно, если они от меня узнают о твоем согласии уйти добровольно. - Скажи им, что я согласен. - И пойми, что если я этого добиваюсь от тебя, то не ради своего личного спокойствия, а ради того великого, во имя чего мы работаем. - Ты имеешь в виду американцев? - Эмиль, я запрещаю подобные шутки. Ты знаешь, что я имею в виду. - А, верно: национальные идеалы. Только те двое продают национальные идеалы куда выгоднее, чем ты. - Что ты болтаешь! - Видишь ли, в чем дело, бай Марин! - Я доверительно склоняюсь к старику, собравшемуся вылезать из машины, и заглядываю ему в глаза. - Я говорил об их желании превратить тебя в статиста, но, сказать по правде, ты в этом Центре довольствуешься положением статиста с самого начала... - Я глава Центра, - возмущенно прерывает меня Младенов. - Во всяком случае, в такой же мере, как Димов. - Ошибаешься. Кто из вас глава и кто статист, можно определить лишь по одному признаку - кому сколько платят. Ты не получаешь и одной десятой того, что получает Димов. - А ты откуда знаешь, кто сколько получает? - резко спрашивает Младенов. - Сходи в банк, убедишься, - говорю я, с усмешкой глядя на старика. Тот смотрит на меня и отвечает такой же усмешкой: - Тебе и невдомек, что я это уже сделал? Останавливаюсь перед первым попавшимся кафе на улице Лафайет, потому что только тут нашлось место для стоянки. Ем безвкусный, жилистый бифштекс с остывшим и мягким картофелем, способным на долгое время вызвать отвращение ко всякой еде. В виде гарнира к этому отвратительному обеду в голове у меня копошатся всякие неприятные мысли, с некоторых пор не покидающие меня ни на минуту. Поначалу, только еще берясь за поставленные Леконтом задачи, я и в самом деле видел себя неким господином Никто, неуловимым и неуязвимым, тайно и ловко следящим за действиями других. А сейчас я двигаюсь с чувством человека, попавшего под вражеский прожектор, пойманного и плененного снопом холодного ослепительного света, такого ослепительного и въедливого, что он проникает в самые сокровенные твои мысли. Каждое мое движение фиксируется заранее, каждый ход парируется в зародыше, каждый удар оборачивается против меня самого. Друг, на которого я рассчитывал, первым от меня отказался. Ожидаемый радушный прием вообще не состоялся. Вместо того чтоб окружить меня доверием, мне сразу же подстраивают ловушку. Моя служба у Леконта заончилась, едва успев начаться. Да и наиновейший мой план идет насмарку, прежде чем я взялся его исполнять. Устало пересчитав девяносто две ступени, я возвращаюсь в свою "студию". Приняв холодный душ, закутываюсь в купальный халат и ложусь в постель. Мне бы расслабиться, забыться, уснуть. Но это мне не удается, потому что приходится кое о чем поразмыслить, а ум мой не привык засыпать, когда есть над чем работать. Поэтому я намечаю ходы, прикидывая в голове, что может последовать в ответ, и меня все время не оставляет неприятное чувство, что даже и сейчас не перестают следить за мной, за моими мыслями. С полной уверенностью я, конечно, не могу утверждать, что и за моими мыслями установлена слежка. Существуют ли такого рода аппараты, я не знаю. Но что меня подслушивают в моей собственной квартире, в этом я больше чем уверен. В двух шагах от кровати, за тонким плинтусом, на паркете толщиной с волосок тянется проволочка, замеченная мною еще при вселении. Уроки на вилле в Фонтенбло пригодились. Именно памятуя те уроки, я не стал срывать проводок, а лишь отметил его наличие. Значит, каждый мой разговор будет подслушан. Пускай. Я буду крайне удивлен, если они что-нибудь услышат, потому что если я и говорю порой, то только сам с собой. Все это немного неприятно, по крайней мере до тех пор, пока не свыкнешься с мыслью, что иначе и быть не может. У каждой живой твари свои условия жизни. Карпу не дано разгуливать по саду - ему всю жизнь приходится мокнуть в болоте. А вот мне не разрешается жить, как живут все прочие люди, только и всего. В то время как другие, шагая по улице, разглядывают витрины или женские ноги, мне приходится смотреть за тем, кто идет впереди меня, кто позади, и соображать, случайно идет или не случайно. Многие люди сперва говорят, а потом уже обдумывают сказанное, мне приходится заранее взвешивать каждое свое слово. Любой и каждый может вообразить себе, что у него есть личная жизнь, мне же доверена горькая истина, что у меня нет личной жизни. Самое смешное, что, хотя меня ни на минуту не оставляют одного, я все время испытываю разъедающее чувство одиночества. Вероятно, нечто подобное ощущает циркач на трапеции в тот момент, когда он готовится совершить смертельный прыжок на головы двух тысяч человек. Увлеченный такими размышлениями, я, вероятно, уснул, потому что внезапный резкий звонок заставил меня вздрогнуть, и я едва не запустил в будильник подушкой. Однако будильник тут не виноват. Звон идет от входной двери. Встав и завернувшись в еще влажный халат, я иду посмотреть, кто там пришел. - Мсье Бобев? За дверью стоит рыжеватый человек с веснушчатым лицом. Говорит он с неприятным акцентом. - Что вам угодно? - Можно войти? - Зависит... - Я от полковника Дугласа. Неохотно посторонившись, впускаю незнакомца. Он проходит ко мне в "студию" уверенной походкой, как в собственный дом, снимает свой черный плащ и, небрежно бросив его на стул, садится, не дожидаясь приглашения. - Вы нас обманули, мсье Бобев. - Лично с вами я не знаком, - бормочу я в ответ, беря с камина коробку "житан". - Вы обманули полковника Дугласа. - Если следовать порядку, то полковник Дуглас первым обманул меня, - уточняю я, ища глазами спички. Рыжеватый достает из кармана зажигалку и четким движением зажигает ее у меня под носом. Я закуриваю, не предлагая сигареты гостю. Пусть не воображает, что мы можем тут болтать до вечера. - Я говорил полковнику Дугласу о своем желании уехать в Париж. Он мне ответил, что я и на это могу рассчитывать. Но вместо того чтоб сдержать обещание, меня заперли на вилле и стали готовить к возврату на родину. Извините, но, как у всякого живого существа, у меня есть инстинкт самосохранения. - Вы нас обманули, мсье Бобев, - повторяет незнакомец со своим неприятным американским акцентом. - Нет. Я лишь спас себе жизнь. - Вы пытались сбежать от нас, - продолжает рыжий, не обращая внимания на мои слова. - Вы, как видно, не понимаете, что от нас сбежать нельзя. У нас могучая организация, мсье Бобев, и она в состоянии наложить на вас руку, где бы вы ни находились. - Ну хорошо. Только не пугайте меня. Вы наложили на меня руку. Что дальше? - Дальше? Это зависит от вас: если вы вернетесь к исполнению своих обязанностей, то пока будем считать инцидент исчерпанным. В противном случае будем вынуждены совершить нечто нежелательное, но необходимое. - Только не пугайте меня. Для меня нет ничего страшнее, чем вернуться назад. Так что, если вы имеете в виду именно это, говоря о моем возвращении к своим обязанностям, то должен вам сказать, я ни за что не соглашусь. Любой работник, даже самый скромный, имеет право ставить определенные условия... - Вы лишены такого права, мсье Бобев. Условия ставим мы. - Ставьте их кому-нибудь другому. Я свободный человек. Рыжий непродолжительно смеется, издавая при этом что-то вроде рычания. - Свободным вы можете стать разве что на том свете. - Что ж, я и на это согласен. Мне ничего не остается, кроме как пожелать и вам провалиться в тартарары! - В порядке очередности, - спокойно отвечает рыжий. - Боюсь только, что ваша очередь где-то совсем близко. Не считая нужным отвечать, я внимательно слежу за движениями незнакомца. - Не бойтесь, - снова смеется он, поймав мой взгляд. - Я не выдаю паспортов на тот свет. Но у нас есть люди и для этого дела. Он неторопливо надевает плащ и направляется к выходу, однако у самой двери останавливается и заявляет: - Я не вполне убежден, что вы меня правильно поняли. Мы в самом деле уберем вас, мсье Бобев. Уберем по чисто техническим соображениям: нет иного способа заставить вас забыть то, что вы узнали от нас. - Ясно. Я вас прекрасно понял. - В таком случае запомните следующий телефон. - Человек медленно и членораздельно произносит три буквы и четыре цифры. - Сегодня у нас четверг, даю вам срок на размышление до воскресенья. Звоните вечером, только вечером. Он кивает мне отрывисто, словно голова его качнулась под влиянием чего-то постороннего, и исчезает. Я достаю авторучку и на всякий случай записываю номер телефона на коробке сигарет, хотя я его и так уже помню. Сегодня в самом деле четверг, и под вечер мне предстоит выполнить задачу совершенно частного порядка - уладить отношения с Лидой. Наши с ней отношения зашли в такой же тупик, как и все остальные мои дела. Все развивается крайне скверно, хотя случай с Лидой меня особенно не волнует. Встреча назначена на семь часов в весьма добропорядочном заведении, и я приезжаю туда на полчаса раньше. Это дает мне возможность немного проветриться на свежем бензиновом воздухе Елисейских полей и рассеяться после разговора с рыжеволосым. Усевшись на террасе перед Колизеем, я заказываю рикар. Анисовый запах желтого напитка пробуждает во мне тоску по Франсуаз. Я так сейчас сожалею, что мне предстоит встреча с Лидой, а не с Франсуаз. Просто ненавижу таких женщин, которые воображают, что все на свете для них, а они постоянно нуждаются в чьей-либо защите. Защищай ее, и все тут, будто мне делать больше нечего. Закуриваю сигарету и посматриваю на бульвар, вспоминая террасу с оранжевым навесом и остроты, которыми мы обменивались с Франсуаз вот в такую же несколько грустную пору ранних сумерек. Глядя в сторону бульвара, я неожиданно обнаруживаю Франсуаз. Она идет прямо ко мне, на ней строгий серый костюм в талию и черная кружевная блузка. Какая женщина! Ей идут любые цвета. - Бесценное видение! - бормочу я. - Только без кривляний, - бросает мне Франсуаз. - Придвинь лучше стул. Эти туфли ужасно неудобны. - У тебя нет ни капли человеческого чувства, - вздыхаю я, беря стул у соседнего стола. - Хотя бы сказала: "Какая неожиданность" - или что-нибудь в этом роде. - Какая там неожиданность, когда я пришла за тобой, - отвечает брюнетка. - Закажи и на мою долю один рикар. Выполнив распоряжение, я снова впиваюсь глазами в Франсуаз. Какая женщина! И какие формы! Она тоже несколько мгновений меня пристально разглядывает. - Немного пополнел. Ничего, тебе идет полнота. Прежде ты был слишком утонченным. Утонченность и ты... это, понимаешь, не очень вяжется. - Понимаю, понимаю. Точно так же, как я и воспитание. Только не надо держать меня в напряжении. - Спокойно, - тихо замечает Франсуаз, снимая перчатки. - Дай мне сигарету. Зачем куришь этот мусор? - Тебе какие? - спрашиваю я, так как было бы слишком долго объяснять, почему я курю этот мусор. Подзываю мальчика с сигаретами, и Франсуаз, как и следовало ожидать, берет пачку "синих". К этому моменту подоспевает и заказанный рикар. Закурив, Франсуаз опускает в бокал кубик льда. Прозрачная жидкость медленно мутнеет. - Я пришла к тебе от нашего общего знакомого, - тихо говорит Франсуаз, терпеливо наблюдая за тем, как белеет содержимое бокала. - Твое предложение принято. Будешь поддерживать связь со мной. И инструкции будешь получать через меня. Больше никаких контактов. Сентиментальная связь, и только. - Сентиментальная связь с тобой! Не смеши меня. Отпив немного уже окончательно побелевшего напитка, она делает затяжку и молча посматривает на меня. - А те знают о том, что ты помогла мне бежать из Афин? - Ничего они не знают. Да и ты тоже не старайся знать больше, чем нужно. Хватит тебя какая-нибудь мозговая лихорадка, и что мне тогда с тобой делать? - Верно, - киваю я. - Психические заболевания от общения с тобой вовсе не исключаются. Когда же я получу инструкции? - Сегодня. - Слушай, Франсуаз. Через пять минут сюда придет одна девушка. У меня с нею встреча. - Тогда плати, и пойдем. - Франсуаз, прошу тебя: по некоторым соображениям мне не хотелось бы, чтоб эта встреча сорвалась. - Соображения вполне понятны, - соглашается Франсуаз. - Я-то считала тебя более серьезным. - Нет, в самом деле прошу тебя: если есть какая-то возможность, давай отложим на более позднее время. Франсуаз смотрит на меня с сожалением, потом вздыхает с легкой досадой. - Интересно, как бы ты стал капризничать, если бы вместо меня прислали кого-нибудь другого. Но так и быть. Уступлю на сей раз. Куда ты пойдешь отсюда? - Да вот поужинаем в "Жур э нюи", потом можем пойти в кино, с одиннадцати будем в "Крейзи хорст сало" и к трем часам вернусь к себе. - Какая программа! Ты сам ее придумал? Домой-то, надеюсь, один вернешься? - Разумеется. Все обстоит совсем не так, как ты вообразила... - Меня это не интересует. Ладно. Адрес твой я знаю. Вообще, сумею тебя найти. Допив свой рикар, она гасит сигарету и встает. Как раз вовремя, потому что из-за угла уже показывается Лида. Но я до того пропащий тип, что смотрю не столько в ее сторону, сколько на удаляющуюся стройную фигуру, обтянутую изящным серым костюмом. - Вы давно ждете? - спрашивает девушка и садится на место Франсуаз. - Довольно давно, только не по вашей вине. Я нарочно пришел пораньше, чтоб подышать воздухом. - И это воздух... - морщит нос Лида. - С тех пор как я приехала, у меня не перестает болеть голова от этого бензина. - Привыкнете, - успокаиваю я ее. - Я хочу сказать, привыкнете к головной боли. Что будете брать? - То, что вы пьете. Заказываю еще два рикара. - Ну как, уже нашли себе компанию? - спрашиваю я. - Где ее найдешь? Мери Ламур - вот и вся моя компания. - А Кралев? - Не говорите мне о нем. - Что, поссорились? - Мы не ссорились. Я просто не выношу его. Есть, знаете, люди, которых я просто не выношу. Он из их числа. У меня мурашки ползают по спине при виде его. - Я дам вам один совет: не сообщайте ему об этом. Кралев опасный человек. Значит, только с Мери Ламур ладите? - В том-то и дело, что и с нею не очень ладим. - Почему? Она тоже рассыпает мурашки вокруг себя? - Она не настолько неприятна. Только слишком уж цинична. - Несет похабщину или... - Похабщина - пустяки. Просто у нее циничное отношение к жизни. - Ну, а у кого оно не такое? У всех одинаковое отношение, только одни скрывают его ради приличия, а другие более непосредственны. - Это неверно! - возражает она со знакомой уже мне сварливой ноткой. Я не отвечаю, потому что как раз в этот момент кельнер приносит напитки. Положив в бокалы лед, я наливаю Лиде воды. - Вроде мастики [мастика - болгарская анисовая водка], - говорит девушка, отпив немного. - Только хуже. - Дело вкуса. - Нет, хуже! - настаивает Лида. - Ладно, - бормочу я. - Для вас хуже, а для меня лучше. Дело вкуса. - И сигареты у них хуже, - говорит девушка, закуривая мои. - Тогда не курите их. - Меня просто бесит, когда наши болгары стараются подражать французам. Отец мой и тот напялил на себя коротенький плащ и гарсоньетку, как двадцатилетний мальчишка. - Да и вы в тот день выглядели не столь уж блестяще, - напоминаю я. - Но сейчас вид у вас куда более сносный. На ней дешевенькое поплиновое платье, купленное, может быть, час назад в уцененных товарах, зато без всяких претензий. А поскольку сама Лида недурно скроена, платье сидит на ней вполне прилично. - Я вовсе не ради вас меняла свой вид, - вызывающе бросает она. - Мне и в голову ничего подобного не пришло. Она, конечно, лжет. А я прикидываюсь, будто верю ей. Губы ее лишь слегка подкрашены, а черные и синие черточки у глаз совсем исчезли. Она, как видно, вняла моим советам. - Что будем делать? - спрашивает Лида, разглядывая через мое плечо толпу на бульваре. Я знакомлю ее с программой, делая короткие замечания относительно заведений, которые нам предстоит посетить. - Вы решили сегодня взять реванш... - Нет. Просто-напросто у меня больше денег. - Тут все говорят только о деньгах. Это ужасно. - А где говорят о другом? - Да, но всему должна быть мера. - Такая у нас профессия, - поясняю. - Мы ведь коммерсанты. - А я-то думала, что вы боретесь за идеи. - Идеи? Какие идеи? - Вам лучше знать. Вы же работаете в эмигрантском Центре. - А вы бывали в Центре? - Да вот была на днях. Зашла за папой. - А вывеску на дверях видели? - ИМПЕКС или что-то в этом роде. - Правильно. В этом и состоит наша работа: экспортируем диверсантов и импортируем секретные сведения. Импорт - экспорт. Торговля. - Вы ужасный человек. - Не хуже вашего отца. Разница в том, что я не говорю о национальных иделах. - Своим цинизмом вы превосходите и Мери Ламур. - Приятно слышать это от вас. Возьмем еще по одной? - Мерси, я не люблю мастики. Особенно такой вот... А может, нам лучше уйти? У нее, как видно, и в самом деле испорчено настроение, несмотря на пышно начертанную программу. - Погодите, - говорю. - Теперь нас ждет приятный вечер. Приятный вечер близится к концу. Точнее говоря, нас окутывает сине-розовый полумрак "Крейзи хорст салон", программа давно исчерпана, и мы вертимся в ритме старого танго посреди небольшого дансинга. - Выходит, вы можете, если захотите, быть очень милы в обращении с людьми, - замечает Лида, глядя на меня своими большими карими глазами. - Не со всеми людьми. - Я и не жажду, чтоб вы были милы со всеми, - многозначительно говорит девушка. Ужин прошел довольно хорошо. Фильм - какая-то драма с большой любовью - тоже оказался во вкусе Лиды. Номера с раздеванием в кабаре ловко сочетались с юмористическими скетчами, к тому же артистки, красивые как куклы, не забыли хорошо надушиться. В общем, все шло куда лучше, чем вначале. - Мне кажется, я могла бы привыкнуть к здешней жизни, будь со мной по-настоящему близкий человек, - возвращается Лида к прежнему разговору, покорно повинуясь мне в ритме танго. - У вас есть отец. - Я говорю о человеке по-настоящему близком. - Понимаю. То, чего вам хочется, каждый норовит найти и не находит. Париж - это большой базар. Как только вы свыкнетесь с мыслью, что надо продаваться, жизнь сразу покажется вам более легкой и сносной. - Надоели вы с вашим цинизмом. Не портите мне хоть этот вечер. - Ладно, ладно, - соглашаюсь я и плотнее прижимаю девушку к себе, ощущая ее тело под простым поплиновым платьем, которое, к счастью, в полумраке не очень бросается в глаза. Танец кончается, и мы возвращаемся за маленький столик. - Еще одно виски? - Мерси. Я предпочитаю что-нибудь прохладительное. - Два швепса! - говорю я проходящему кельнеру. - И один скотч! - слышится у меня за спиной мягкий женский голос. Я оборачиваюсь. У стола в бледно-розовом, кружевном платье для коктейля стоит Франсуаз. Какая женщина! Все цвета ей идут. Но в данный момент это не производит на меня никакого впечатления. Вернее, полностью отравляет все. - Что, ты даже не пригласишь меня сесть? - спрашивает Франсуаз. - Или забыл, что назначил мне свиданье? - На завтра, - поправляю я, бросая на нее убийственный взгляд. - На сегодня, а не на завтра, - настаивает Франсуаз, пододвигая стул и устраиваясь за столом. - Многочисленные связи, дорогой мой Эмиль, порождают хаос в личной жизни. Об этом я уже не раз говорила тебе. Она посматривает на Лиду, точнее, на ее жалкое платьице с тем презрительным сожалением, на какое способны только женщины, и добавляет: - Но раз уж ты все спутал, то сохраняй хоть хладнокровие. Познакомил бы нас! Знакомя их, я с ужасом замечаю, что Лида готова заплакать. - Вы как будто чем-то расстроены, - говорит Франсуаз, снова разглядывая ее. - Он того не стоит. Берите пример с меня: не слишком принимайте его всерьез, и все будет в порядке. Кельнер приносит напитки и удаляется. - Пожалуй, мне лучше уйти, - шепчет Лида, едва сдерживая слезы. - Я тебя провожу, - говорю я. - Мы вместе проводим ее, - поправляет Франсуаз, - хотя мне сегодня до смерти хочется потанцевать. Отпив из бокала, она опять переводит взгляд на Лиду: - Мы вас проводим, не беспокойтесь. На улице стоит моя машина. Дайте только перевести дух и выкурить сигарету. - Ты садись сзади, - распоряжается брюнетка, когда мы выходим вскоре на улицу и останавливаемся возле ее нового "ситроена". Я подчиняюсь и, пока машина летит по ночным улицам, рассеянно смотрю на роскошную высокую прическу Франсуаз, с трудом сдерживая желание схватить ее за эту прическу и оттрепать как следует. Лида сидит с нею рядом ни жива ни мертва. Машина останавливается на Рю де Прованс, и я выхожу, чтоб проводить девушку, но она шепчет даже без всякой злобы, с какой-то апатией: - Ступайте себе. Я не желаю вас видеть. Дождавшись, пока она ушла, я возвращаюсь в "ситроен". - Франсуаз, ты настоящее чудовище! - говорю я в момент, когда машина стремительно срывается с места. - Оставь свои любовные признания, - прерывает она меня. - Я просто забочусь о деле. В отличие от тебя. - К делу это не имеет никакого отношения. - Напротив, это часть дела. Иначе зачем бы я стала связываться? После такого скандальчика наша связь приобретет широкую известность, которая послужит для нас лучшим прикрытием. Она ведет машину быстро и сноровисто, зорко глядя вперед. Это не мешает ей наблюдать и за мной. - Ты и в самом деле взгрустнул, - замечает брюнетка почти с удивлением. - А ты только сейчас обнаруживаешь, что человек может иметь и какие-то человеческие чувства. - Только человек не нашей профессии, - возражает Франсуаз. Потом сухо добавляет: - Я должна сегодня же ознакомить тебя с инструкциями. С завтрашнего дня ты начинаешь действовать. 5 Вот наконец и солнце, и притом не плавающее во мгле, а ясное и теплое. И в самый раз, если учесть, что уже май. Я не фермер, и погода для меня особого значения не имеет, но даже самое безотрадное ремесло становится как бы более сносным, когда выглянет солнце. Однако солнечно лишь от дома до Центра. В здании Центра о погоде можно узнать только из газет - тут всегда сумрачно и сыро, как в ущелье в зимний день. У меня вечно горит настольная лампа. Я не тружусь даже раздвигать пыльные бархатные портьеры - светлее от этого в комнате все равно не станет. По столу у меня разбросана корректура очередного номера журнала. Последняя корректура - сверстанная. Через три-четыре дня журнал начнут печатать, а несколькими днями позже он выйдет в свет. Как только пахнущая типографской краской книжка будет положена Димову на стол, я буду уволен. Этот вопрос уже решен. Поэтому мной никто больше не занимается, и даже Кралев не обращает на меня внимания. Быстро просмотрев корректуру, я отношу ее Милко в соседнюю комнату. К моему удивлению, молчальник оживленно разговаривает с Лидой. Истины ради должен сказать, что в данный момент разговаривает Лида, но Милко слушает ее с явным участием. С не меньшим удивлением я устанавливаю, что они уже перешли на "ты", в то время как мы с Лидой все еще на "вы", и даже не на "вы" - просто обходимся холодными кивками. Милко прерывает разговор с Лидой, чтоб выслушать мои указания относительно того, каким шрифтом набрать заголовки, а молодая женщина тем временем с безучастным видом смотрит в окно, хотя, кроме серых стен, там ничего увидеть нельзя. Затем молчальник начинает листать корректуру, чтоб посмотреть, велика ли правка, а я сажусь за стол Тони и рассматриваю обложку с отпечатанным на ней содержанием. Оторвавшись от окна, Лида снова подходит к Милко. Но поскольку тот углубился в корректуру, она берет несколько полос и небрежно перелистывает их. - Ты сочинял этот бисер? - спрашивает она Милко, показывая на передовицу. Милко бросает взгляд на статью, отрицательно качает головой и снова сосредоточивается на корректуре. - Тогда, наверно, вы автор? - спрашивает девушка, глянув на меня с неприязнью. Это первая реплика, которую она соблаговолила бросить мне после того злосчастного вечера. - Автора нет, - отвечаю я. - У нас большая часть материала идет без подписи. А если и дается подпись, то выдуманная. - Ну ладно, но кто-то все же сочинил этот бред, - настаивает девушка. - Почему бред? - Потому что здесь сплошные небылицы. Получается чуть ли не так, что в Болгарии люди мрут от голода и на каждом углу милиционеры с автоматами подкарауливают мирных граждан. - Но что вы хотите, это же пропаганда, - бормочу я в ответ. - Это не пропаганда, а самая гнусная ложь! - восклицает Лида, еще больше возмущенная моим смиренным тоном. - Скажите об этом своему отцу! - вставляю я. - И скажу. Вот уж не думала, что ваш Центр такое гнездо лжецов! - Ш-ш-ш! - предупреждает ее Милко. - Нечего на меня шикать! - раздражается Лида. - Пускай слышат, плевала я на это. - Ваш героизм достоин похвалы, - кротко замечаю я. - Только сейчас мы работаем... - Работаете!.. Разливаете помои вокруг себя... Вот ваша работа! Схватив со стола сумочку, девушка устремляется к выходу и, отчаянно хлопнув дверью, исчезает. Какое-то время Милко смотрит на дверь, но тут звонит телефон, и он берет трубку: - Да, это я... Ладно, какая тебе необходимость приходить, я сам отнесу корректуру... А, нет, выпьем в другой раз. Да, один... Что там у тебя такое важное... Будешь на Сен-Мартен? В семь часов? Что ж, ладно, раз это так важно... Он кладет трубку, бросает взгляд на дверь, словно надеясь, что там снова появится Лида, потом оборачивается ко мне. - Зачем дразнишь девушку? В данный момент меня занимает не столько девушка, сколько нечаянно услышанный разговор, поэтому я отвечаю машинально: - Как это - дразню? - Разве нельзя было сказать ей правду: что статья это не моя и не твоя, а прислана нам из другого места? - С какой стати я должен давать ей объяснения? - Значит, дразнишь ее. - Видишь ли, Милко, меня подобные истерики совсем не трогают. Разве отец одевает ее не за счет Центра? Разве франки, на которые мы с тобой ее угощаем, получены не от Центра? Тогда зачем строить из себя честную? Если ты такая честная, забирай свой чемоданчик и убирайся отсюда, нечего мне читать лекции. Милко снова смотрит на меня задумчиво, но не отвечает. Он сегодня до того, видно, пресытился болтовней, что недели две рта не раскроет. Склонив голову, он углубляется в корректуру. Потом, к моему удивлению, снова поднимает глаза и говорит как бы про себя: - Несчастная девушка. Выхожу из Центра как обычно, в двенадцать часов, но не иду в кафе "У болгарина", потому что на улице приятно светит солнце и я приглашен на обед к Франсуаз. Протискиваясь на своем "ягуаре" сквозь скопление машин на улице Лафайет, я снова перебираю в голове услышанный телефонный разговор. Совершенно ясно, что на другом конце провода был Тони. Ясно и то, что встреча назначена на семь часов вечера. А вот что такое Сен-Мартен? Такое название носят две улицы и бульвар, не говоря уже о ситэ Сен-Мартен, воротах Сен-Мартен и станции метро Сен-Мартен. И совсем не ясен повод для встречи. Это нечто "настолько важное", что Милко должен встретиться с Тони не в кафе, где они бывают каждый день, а где-то на Сен-Мартен. И почему аж в семь? Почему, когда Тони, вероятно, спросил: "Ты один?" - Милко ответил утвердительно, хотя в комнате сидел я и слушал их разговор? Сворачиваю на Афинское шоссе и выезжаю на улицу Капуцинов. Движение затруднено, однако я кое-как выхожу из положения со своим старым "ягуаром", может быть, именно потому, что он старый. Когда жмешь на такой вот таратайке, люди думают, что тебе все нипочем, потому что ты ничем особенно не рискуешь, и уступают тебе дорогу. "Да, один". Тони не хотел, чтоб разговор услышал кто-нибудь другой, имея, вероятно, в виду меня, так как почти никто, кроме меня, в эту комнату не заглядывает. "Да, один". Значит, тому, что разговор слышал я, Милко особого значения не придает. Следовательно, либо он не считает этот разговор серьезным, либо не боится меня. Почему? Тут ведь все боятся друг друга. Чем же я мог завоевать его доверие, если за два месяца мы с ним не обменялись и пятью фразами? С Рю де ла Пе выезжаю на Вандомскую площадь и попадаю на Сент-Оноре. Тут живет Франсуаз. У нее тоже нечто вроде студии, только не того разряда, что у меня. Гостиная из конца в конец застлана толстым бледно-розовым ковром. Серого цвета стильная мебель обтянута бледно-розовым бархатом. Низенькие полированные столики, лампы в китайских вазах с шелковыми абажурами и все остальное, в том числе горка с напитками. На хозяйке строгое темно-серое платье, долженствующее, очевидно, напомнить мне, что обед будет носить чисто деловой характер. Захватив с собой все необходимое для скромного аперитива, мы выходим на террасу, где в гуще заботливо поддерживаемых вечнозеленых растений накрыт стол на двоих. - Тебе недостает оранжевого навеса, - замечаю я, усаживаясь на указанное место и оглядываясь по сторонам. - Зато ты налицо. Вместе со всеми идущими от тебя неприятностями. - Держись поприличней. Не забывай, что имеешь дело с человеком, стоящим одной ногой на том свете. А покойникам подавай или хорошее, или ничего. - Выходит, ты уже прожил два подаренных дня... - Сегодня второй. Срок дан до воскресенья. - Не удивительно, что ты тем временем позвонил рыжему... - бормочет Франсуаз, уходя за едой. Она прекрасно знает, что я никому не звонил. Возможно, даже оценила мою твердость и аккуратность, с которой я уведомил ее о визите рыжеволосого. За обедом я снова возвращаюсь к нашим американским коллегам: - Интересно, как это Дуглас не пронюхал, что ты устроила мне побег... - Потому что, наладив все, я отправилась в "Копакабану", и он мог лично убедиться в моем присутствии. А на другой день явилась проведать тебя на виллу. Слуга пошел доложить обо мне, и я ясно слышала голос Дугласа: "Пускай себе уходит, только ее мне недоставало сейчас!" Они так нашпиговали эту виллу микрофонами, что для сада не хватило. - Слава богу. Иначе они и деревья убрали бы микрофонами, как новогодние елки игрушками. Кстати, уладился вопрос относительно моей техники? - Все улажено. - Она у тебя? - Извини, но я тебе не магазин радиотоваров. Получишь что требуется, не бойся. А пока ешь. - Салат был превосходный. Рыба тоже. А о жарком и говорить не приходится, - отзываюсь я в конце обеда. - Франсуаз, нам с тобой стоит подумать о создании семейного очага. Ты отличная хозяйка, и квартира у тебя неплохая. - Моя квартира предназначена для одинокого человека. Что касается обеда, то он доставлен из ресторана на углу. - Ты всегда умудряешься окатить меня ведром холодной воды. Тогда окажи мне хотя бы маленькую услугу: мне нужны выписки из банковских счетов мсье Димова. - Французские законы держат в тайне личные вклады... - Именно потому я к тебе и обращаюсь. Иначе я бы сам справился. Димов официально вкладывает деньги в Лионский банк. Но я почти уверен, что у него имеются счета и в других банках. Как раз эти счета меня интересуют. - Хорошо, наведем справку. Да ешь ты, в конце концов! Она приносит из кухни вазу с фруктами, хрустальный сосуд с крепким кофе, а затем плоскую картонную коробку. - Это тебе на десерт, - говорит Франсуаз, ставя коробку возле моей чашки. Открываю коробку. В ней лежит новый черно-серый маузер 7,65 с тремя магазинами. - Надеюсь, тебе известно, с какой стороны вставляются патроны. - Как придет время действовать, я позову тебя, чтоб ты вставила, - бормочу я, пряча пистолет с магазинами в свои задние карманы. - До этого не дойдет. Даже и не воображай, что тебе удастся позабавиться с этим пугачом. Тебе дается пистолет, но это еще не значит, что ты можешь пользоваться им. Кроме... - Знаю, знаю. Мы поняли друг друга. Пока мы пьем кофе, я рассказываю Франсуаз последние новости из Центра, уточняю с нею некоторые детали моего поведения на ближайшее будущее и узнаю, каким образом меня снабдят необходимой техникой. Потом встаю, намереваясь уходить, но даже и в строгом платье брюнетка так действует на меня, что я останавливаюсь посреди холла и обнимаю ее. - Оставь меня... Мне некогда... Да и тебе тоже. Потом, заметив мой насупленный вид, добавляет: - Можешь прийти вечерком... Если не раздумаешь... Но не раньше одиннадцати... Некоторое время я разъезжаю на своем "ягуаре" по бульварам, так как делать мне все равно нечего, и, кроме того, иной раз неплохо и покружить бесцельно, пока не убедишься, что ни впереди тебя, ни позади нет никого, кто вознамерился во что бы то ни стало составить тебе компанию. В данный момент компаньонов нет. Достигнув Рошешуар, я спускаюсь по Мажента и сворачиваю к Северному вокзалу. Найдя место для машины, вхожу в одно из больших кафе перед вокзалом. Ровно в три часа спускаюсь в подвальное помещение, где стоят телефоны-автоматы. Я намерен звонить именно из второй кабины, но в данный момент она, как назло, занята. Достаю из кармана "Франс суар" и бегло просматриваю заголовки. За стеклом в кабине человек с телефонной трубкой в руке. В его губах, двигающихся как бы беззвучно, покачивается незажженная сигарета. Наконец человек вешает трубку и открывает дверь. - Вы что, с бабушкой беседовали столько времени? - замечаю я с недовольным видом. - Старушка, наверно, глухая. - Ступайте вы с нею потолкуйте, - мрачно отвечает человек. - Она на том свете. Вхожу и набираю номер. Мне отвечает незнакомый мужской голос. - Это Салпетриера? - Идите вы к черту, - отвечает голос. Что-то сегодня все, как по уговору, посылают меня в вечную обитель. На крючке под телефоном болтается кем-то забытый ключ с металлическим номером 56. На всякий случай кладу его в карман и покидаю кабину. Наверху, в заведении, выпиваю у стойки чашку кофе, рассеянно глядя вокруг. Присутствующие не обращают на меня никакого внимания. Оставляю обязательный франк, выхожу, пересекаю улицу и оказываюсь у входа в вокзал. Подойдя к шкафам для хранения ручного багажа, нахожу дверку с номером 56. Отпираю ее только что найденным ключом. В шкафчике обнаруживаю не очень большую черную сумку, хотя и довольно увесистую. Хорошо, что "ягуар" рядом. Двумя минутами позже я уже трогаюсь с места, не зная толком, куда мне ехать. И поскольку двигаться в неизвестность не в моем характере - вопреки моим лживым уверениям в противном, - я останавливаюсь на пустынной улочке и раскрываю сумку. В записной книжке, найденной точно в указанном месте, ясно обозначено направление и адрес. Закрыв сумку, еду дальше. Предприятие находится где-то за Порт Клинанкуром, у входа висит большая ржавая вывеска: "Автомобили - купля-продажа". Пожилой мужчина в замасленном и выгоревшем синем комбинезоне стоит у входа в свою убогую конторку и хмуро наблюдает за моими маневрами. - Машину с повреждениями я не покупаю, - предупреждает он, когда я наконец останавливаюсь. - Я не продаю, - успокаиваю человека в комбинезоне. - Меня прислал Жак. Пронзив меня взглядом, он кивает. - Чем могу служить? - Поставьте мне одну деталь. - А она у вас есть? Я указываю глазами на сумку, стоящую на сиденье. - Где вам ее поставить? - Под шасси, у картера. - Ладно. Человек садится за руль и ставит мой "ягуар" на бетонную яму. - Ладно, - снова повторяет он, вылезая из ямы. - Не такая уж она изношенная, как кажется. Пока человек подбирает подходящую коробочку, чтоб поместить в нее мою "деталь", и пока он привинчивает коробочку к шасси, из пристройки дважды с любопытством высовывается голова молодой женщины. Эта женщина с прыщеватым лицом и в бигуди явно удивлена тем, что клиент не иначе как заблудился, попав сюда. - Моя жена, - успокаивающе бормочет хозяин.