Он оказывается сноровистей, чем я ожидал. Проходит полчаса, и "деталь" уже надежно привинчена к шасси. Пользуясь случаем, я решаю уладить еще одно дело. Уже в конторе, перед тем как расплатиться, я объясняю, в чем оно состоит, и достаю при этом из брючных карманов маузер с магазинами. Человек снова кивает. Принеся откуда-то банку из-под масел "шелл", он с усилием вытаскивает крышку, очевидно заранее тщательно подогнанную. Потом завертывает пистолет с магазинами в концы для протирания машины, запихивает их в банку и опять закрывает ее крышкой. - Бросьте банку в багажник, пускай там болтается - никто на нее не обратит внимания. Рассчитавшись, я так и делаю. После чего завожу мотор и приветливо машу рукой. Тут же высовывает свое прыщеватое лицо женщина в бигуди - это, мол, и ее касается. Пока я лавирую между машинами на бульваре Орнано, меня настойчиво донимает мысль о Сен-Мартене. Самое верное - взять на мушку Милко, и он сам отбуксирует меня до места встречи. Но мне неизвестно где он живет, к тому же я мало верю, что он в это время околачивается в кафе. А вот Тони наверняка там, и поскольку он второй участник встречи, то в такой же мере можно рассчитывать и на его услугу. Въехав на Рю де Паради, я обнаруживаю, что черная "симка" Тони стоит на своем обычном месте. Миновав ее, въезжаю задним ходом в ближайший переулок и ставлю "ягуар" за каким-то грузным "шевроле" с тем расчетом, чтобы при надобности можно было без труда снова выкатить на Рю де Паради. После этого я вылезаю из машины, желая поразмяться. - Наконец-то я вижу друга! - встречает меня Тони, когда я в пятом часу вхожу в кафе "У болгарина". Перед ним, как всегда, стоит наполненная рюмка, однако он не под градусом. Подсев к нему, я заказываю кружку пива. - Понимаю, браток, почему ты в одиночестве, но не в моих силах тебе помочь, - сочувственно подмигивает Тони. - А вот мне не понятно, что именно понятно тебе, - отвечаю я, закуривая "зеленые". Человек - это животное, обладающее той особенностью, что привыкает ко всему, даже к "зеленым". Другой табак, мне кажется, я бы уже и нюхать не смог. - Не старайся казаться глупее, чем ты есть на самом деле, - бормочет Тони. - Мы уже знаем, что Кралев умыкнул ее у тебя из-под самого носа. И чтоб как-то утешиться, ты льнешь к француженке... видная такая брюнетка... но не то что наша... - Выдумываешь... - Тут, браток, все известно... Ничего, что Париж велик... И чем скорее ты это поймешь, тем меньше будешь делать глупостей. - А насчет Кралева ты сочиняешь, - говорю я с кислой миной, хотя в данный момент Кралев так же мало меня интересует, как и Лида. - Сочиняю? Жалко, что ты не подоспел к обеду, сам увидел бы, как они ворковали вон за тем столиком. А потом Кралев повел ее в Эльзасскую пивную. Что ни говори, а наш Кралев мужик не промах. Если уж что задумал, непременно своего добьется. - Чепуха! - настаиваю я. - Кралев не бабник. Злость мешает ему ухаживать за женщинами. - Он не бабник, ты прав, - соглашается Тони. - Но если уж загорится, поберегись, браток. Такой загорается раз в жизни, и не завидую тому, кто встанет у него на пути. Мы еще продолжаем развивать эту тему, причем я делаю вид, что сплетни вокруг Лиды меня мало трогают, с таким, однако, расчетом, чтоб Тони понял притворство, хотя меня по-настоящему все это не волнует. Но постепенно убеждаюсь, что и собеседника моего мало занимает наш разговор, что мысли его где-то далеко. Как видно, и в самом деле случилось либо должно случиться что-то очень важное, раз даже такому, как Тони не пьется. Около шести часов, как я и ожидал, он расплачивается и уходит под тем предлогом, что ему захотелось подремать. В заведении нет болгар, кроме нас, если не считать владельца, занятого подсчетом выручки. Это освобождает меня от необходимости прибегать к сложным маневрам. Через две минуты я тоже покидаю кафе, сворачиваю в переулок, сажусь в "ягуар", завожу мотор и жду черную "симку". Следить из машины за человеком, который допускает, что за ним могут следить, дело довольно муторное. Но следить за ним из машины, которую он может легко узнать по виду на расстоянии трехсот метров, просто глупо. К сожалению, у меня нет иного выбора, и я уже готов пойти на такую глупость, как глазам моим представляется неожиданное зрелище: Тони пешком пересекает площадь и идет в направлении, обратном предполагаемому. Я решаю выждать минуту в "ягуаре", пока он немного оторвется от меня, потом вылезаю и иду за ним следом. То обстоятельство, что Тони махнул рукой на свою машину и пошел в противоположную сторону, можно объяснить различными причинами. Перед встречей он решил сделать покупку или что-то в этом роде. Решил приехать в условленное место на такси, а не на своей "симке". Хочет проверить, не ведется ли за ним наблюдение. До свидания с Милко ему предстоит другая встреча. Просто не хочет являться на место встречи, указанное им самим. Двигаясь вдоль вереницы выстроившихся автомобилей, в известной мере служащих мне прикрытием, и наблюдая за маленькой фигуркой вдали, я взвешиваю в уме все эти возможные причины и некоторые из них исключаю. Если бы Тони собирался делать покупки, то использовал бы для этого послеобеденное время, а не откладывал до последних минут. Если бы хотел удостовериться, что за ним следят, вышел бы гораздо раньше, с запасом времени для проверки и для того, чтоб оторваться от преследователя. Не желая являться в указанное место на "симке", мог бы оставить ее подальше и дойти пешком. Остаются, значит, две последние возможности, из которых вторая представляется мне весьма маловероятной. Тони шагает быстро и уверенно и только раз оглядывается по сторонам. Но делает это при пересечении Фобур Пуасоньер, возможно желая убедиться, не идет ли следом машина. Так или иначе я слишком далеко от него, чтоб он мог меня заметить, настолько далеко, что, когда Тони приближается к оживленному перекрестку, где Шатодьен выходит на Лафайет, мне приходится ускорить шаг, чтобы не дать моему человеку затеряться среди пешеходов. Скоро половина седьмого, и народу на центральных улицах заметно прибавилось. Я с трудом обнаруживаю Тони в толпе на левом тротуаре Шатодьен и спешу туда же. Вот мы уже на площади Кошута, и тут Тони в мгновение ока исчезает в каких-нибудь двадцати метрах от меня. В подобных случаях легко впасть в панику. При мысли, что безвозвратно потерян из виду нужный человек, ты останавливаешься посреди улицы и начинаешь озираться по сторонам, как последний дурак. Я и сам на волосок от подобного состояния, но, овладев собой, вхожу в кафе на углу. Отсюда можно наблюдать за всей площадью, не рискуя быть замеченным. Тони был слишком близко от меня, чтоб свернуть в одну из следующих улиц или пересечь площадь, значит, ему следовало бы снова появиться, если только он не нырнул в какой-либо знакомый ему дом, имеющий второй выход. Опускаю в стоящий у витрины лотерейный автомат двадцать сантимов и, делая вид, что играю, зорко слежу за площадью, в особенности за левым тротуаром. Проходит пять минут. Неожиданно в нескольких шагах от кафе выныривает Тони; задержавшись на бордюре, бегло оглядывается и пересекает улицу. Он вышел из соседней букинистической лавки и держит в руке детективный роман из "черной серии" - факт весьма примечательный, так как Тони не станет читать даже детективный роман, разве что ему хорошо заплатят за это усилие. Дав моему подопечному повернуть на Фобур Монмартр, я снова пускаюсь за ним следом, косясь на букинистическую лавку. Тони, очевидно, использовал ее как наблюдательный пункт, чтоб сквозь заставленную книгами витрину окинуть взглядом окрестную панораму. Перейдя улицу и вступив на Фобур Монмартр, я вижу, что Тони сворачивает на улицу Сен-Лазер. Я делаю то же самое, и как раз вовремя - мне удается установить, что он исчезает в ближайшем небольшом отеле. Раз он вошел в отель, придется ждать, а уже ровно половина седьмого. Но если я стану ждать здесь, то пропущу встречу на Сен-Мартен, а я очень рассчитываю попасть на нее, хотя она и не для меня устроена. Спрятавшись за одним из входов, чтоб меня не было видно из отеля, я обдумываю свои дальнейшие действия, как вдруг на противоположном тротуаре показывается знакомая фигура. Фигура чрезвычайно импозантная и сверх меры чувственная, с мощными бедрами, натягивающими при движении льняное платье лимонно-желтого цвета, и с внушительным бюстом, опережающим свою владелицу сантиметров на пятнадцать. Это сама Мери Ламур, которая в данный момент подходит к отелю, зорко и хитро оглядывается во все стороны и исчезает за дверью. Больше ждать нет смысла. Я поворачиваюсь назад, к площади, и иду на стоянку такси, но тут же соображаю, что в этот час улицы до того запружены автомобилями, что едва ли на машине удастся добраться скорее, чем пешком. Поблизости станция метро Ле Пелетье, и я стремительно сбегаю вниз, ловко лавируя в толпе людей и не обращая внимания на сыплющуюся сзади ругань. На перроне шумно и душно, как в бане, белые плитки облицовки блестят, тоже как в бане, в туманных ореолах люминесцентных ламп. Втиснувшись в первый прибывший поезд, я едва нахожу силы противостоять напору толпы и задержаться у выхода. На станции Шоссе д'Атен я делаю пересадку на поезд, идущий по направлению к площади Республики. Вокруг меня стоят зажатые люди с усталыми, озабоченными лицами - этому молока надо купить на ужин, другому забрать детей из садика, тогда как меня заботит только одно соображение: если Тони решил не являться на место встречи, значит, вместо него придет кто-то другой, заинтересованный в том, чтоб временно оставаться в тени. Самым существенным и неясным пока что остается значение названия Сен-Мартен. Если оно относится к улице, то миссия моя абсолютно безнадежна, потому что у меня нет времени их обходить. Одна Фобур Сен-Мартен растянулась больше чем на километр. Но, договариваясь о месте встречи, никогда не ограничатся простым упоминанием улицы протяженностью больше километра. Если бы имелось в виду самое начало ее, Милко наверняка сказал бы: "Порт Сен-Мартен". Вероятнее всего, местом встречи выбрана остановка метро Сен-Мартен, потому что в этом городе встречи обычно назначают у остановок метро. Так или иначе, единственное, что я могу сделать, - это понаблюдать за остановкой, хотя вопрос о том, под землей состоится встреча или на улице, для меня остается открытым. Поезд грохочет по подземным проходам от станции до станции. По стенам тоннелей тянутся назойливые желто-зеленые надписи: ДЮБО...ДЮБОН...ДЮБОНЕ, прославляющие аперитив того же названия. По лестницам движутся густые толпы народа. Монмартр. Бон Нувель... Страсбур Сен-Дени. Следующая остановка, если верить висящей в вагоне схеме, Сен-Мартен. Я протискиваюсь к выходу и уже стою у самой двери. Грохочущий поезд стремительно подкатывает к перрону станции Сен-Мартен и с той же стремительностью мчится дальше, увозя меня к остановке Репюблик. Было что-то гнетущее, почти зловещее в этой пустынной станции, по какой-то причине давно закрытой для пассажиров. Безлюдные, в густой пыли перроны, кучи цементных мешков и железа, почти стертые временем афиши какого-то фильма Бинг Кроссби, тусклый свет редких, сиротливо мерцающих желтых лампочек - от всего этого веет заброшенностью и запустением. Однако я человек не столь уж впечатлительный, особенно если это не вызывается обстоятельствами, и потому, выйдя на оживленной Репюблик, думаю главным образом о том, как бы поскорее вернуться пешком на Сен-Мартен - если станция закрыта для пассажиров, то это вряд ли могло помешать назначению встречи там. Когда я наконец подхожу к пустующей лестнице с тривиальным каменным барьером и надписью "Метрополитен" в ржавой рамке, часы показывают без десяти семь. Вход в подземную часть перекрыт передвижной решеткой, но задвинута она не до конца. Это меня озадачивает. Значит, не исключено все же, что встреча состоится под землей. И может быть, если эта встреча необычного свойства, она состоится именно там. Бегло оглянувшись и установив, что никому из прохожих до меня нет дела, я спускаюсь по лестнице, выхожу через оставленный проход, пинаю качающуюся дверь и попадаю в подземный коридор. Здесь царит полумрак, слабый свет исходит лишь от редких ламп; холодно, сыро, пахнет плесенью. Мои шаги по бетонному полу раздаются так гулко, что я невольно замедляю ход. Лестница, ведущая к платформе, так же пуста и едва освещена. На перроне ни живой души. Слева издалека доносится по тоннелю нарастающий гул приближающегося поезда. Заброшенная станция, по-видимому, служит складом. На платформе возвышаются штабеля аккуратно сложенных мешков с цементом, чуть подальше громоздятся большие деревянные ящики. Я кидаюсь к ним и проскальзываю в образовавшийся за ними темный угол как раз в тот момент, когда мимо платформы проносятся освещенные вагоны поезда. Грохот утихает. Я собираюсь продолжить изучение обстановки, но кто-то идет по лестнице, по которой спустился я. Это Милко. Он выходит на платформу, озирается, делает несколько шагов и останавливается у горы цементных мешков. Взглянув на часы, Милко достает из бумажной сумки, которую принес с собой, банан, очищает его и начинает есть. Если бы у меня было время получше уложить ящики, мое убежище было бы удобнее, однако приходится довольствоваться тем, что есть. Пустые ящики нагромождены выше человеческого роста и хорошо меня укрывают, но, чтобы воспользоваться широкой щелью между досками в одном из них, мне приходится опуститься на колено. На лестнице снова раздаются шаги, и на перроне показывается Кралев, очевидно, неожиданно для Милко, потому что тот перестает есть и выжидательно поглядывает на пришельца. - Что, поезда дожидаешься? - трубным голосом спрашивает Кралев, и эхо гулко разносится в пустом подземном зале в самом деле как от трубы. - Должен тебе сказать, что с некоторых пор поезда здесь не останавливаются. Милко молчит и продолжает глядеть на пришельца. - Ты, может быть, рассчитывал встретить Тони, но ему подвернулось одно дельце, так что разговор придется вести мне, - продолжает Кралев. - Дело касается твоего служебного положения. Милко молчит, потом бросает взгляд на банан, торчащий у него в руке, и снова принимается медленно есть, с трудом проглатывая куски. - Вначале я полагал, что ты служишь только нам, - продолжает черномазый. - Потом мне стало ясно, что ты работаешь и на французов... - На французов я не работаю, - тихо отвечает Милко, перестав есть. - Я это понял, когда ты сообщил французам о нашем намерении ликвидировать Бобева, - продолжает Кралев, как бы не слыша Милко. - К Бобеву тебя в последний момент позвал Тони, однако ты именно потому и не пришел, что поспешил их предупредить. Ты единственный, кто знал о встрече, и не явился... Ты единственный из всех нас, кто мог предупредить французов... - Я уже объяснял, почему тогда не пришел, - спокойно возражает Милко и, по-видимому, машинально достает новый банан. - У меня случилась небольшая авария с машиной. - Аварию ты устроил потом, чтоб сфабриковать себе оправдание. Ты единственный из нас, кто мог предупредить французов... - Никого я не предупреждал, - тихо отвечает Милко и все так же машинально начинает очищать банан. - Значит, работаешь на нас, работаешь на французов, а теперь, оказывается, еще и на болгар... Я имею в виду болгарскую разведку. Кралев замолкает и смотрит на Милко в упор. Милко откусывает от банана и медленно проглатывает. - Отвечай же! - рявкает черномазый. - На глупые обвинения не отвечаю, - говорит Милко, перестав есть. - Мне тоже ничего не стоит бросить тебе обвинение, что ты работаешь на пять-шесть разведок, но потребуются и доказательства. - Не бойся: что касается тебя, то все уже доказано. Букинист на Сен-Жермен - припоминаешь? Томик в черном переплете на верхней левой полке, третий справа? "Персидские письма" Монтескье... Только вот среди персидских писем оказалось одно твое... Тайнопись, конечно, но мы тоже не лыком шиты... В тоннеле слышится нарастающий гул, однако Кралев не обращает внимания. Они с Милко отделены от путей штабелем цементных мешков. Гул переходит в грохот, и мимо проносятся вагоны поезда, освещая на мгновенье погруженную во мрак пыльную платформу. - Ты, наверно, захочешь получить и вещественные доказательства, - насмешливо рычит Кралев, когда грохот затихает. - Так вот они, эти вещественные доказательства! Двумя пальцами он вытаскивает из кармашка тоненький листик бумаги и вскидывает его тем же обвинительным жестом, каким несколько дней назад помахивал у меня под носом клочком фотобумаги. - Сам лично его нащупал! - самодовольно объявляет Кралев. - Долго пришлось следить за тобой, но нащупал-таки. И теперь меня послали покончить все счеты... Покончить с тобой, если ты ничего не имеешь против... Он кладет листочек туда, откуда взял, и засовывает руку в карман брюк. Следя за движениями Кралева, Милко продолжает держать в руках пакет и недоеденный банан. - У тебя, конечно, есть возможность избежать последствий, - поясняет Кралев, не вынимая руку из кармана. - Но чтобы их избежать, ты должен раскрыться, и немедленно. Сказать все, до конца, здесь же! - Значит, все же есть возможность, - бормочет Милко так тихо, что я еле слышу. - А что я получу взамен? - Жизнь, что еще! Или тебе этого мало? - Мало, - все так же тихо отвечает Милко. - Вот если добавишь кое-что по операции "Незабудка", тогда, может, и договоримся. - Обязательно! Незабудка, вот она, тут, специально для тебя приготовлена, - рычит Кралев, шевеля рукой в кармане, - так будешь говорить или... Вдали снова нарастает шум приближающегося поезда. - Давай сперва ты, а потом уж и я что-нибудь скажу, - спокойно отвечает Милко. Гул усиливается и переходит в грохот. Двое стоят друг против друга за цементными мешками, дожидаясь, пока утихнет шум. Мимо пустой платформы проносится поезд. В освещенных окнах мелькают люди с сетками в руках, девушка, читающая книгу, старуха с ребенком на коленях. В этот миг я вижу, что Милко наклоняется вперед, как бы готовясь стать на колени, потом, бессильно качнувшись из стороны в сторону, роняет пакет с бананами и падает на бетонный пол. Кралев прячет в карман пистолет и чуть не бегом устремляется к выходу. Я выбираюсь из убежища и подхожу к упавшему. У Милко на рубашке уже проступило широкое кровавое пятно. При тусклом свете лицо человека кажется до странности бледным, широко раскрытые глаза уставились на выцветшую афишу Бинг Кроссби. Одна рука неудобно подвернута под спину. Другая еще сжимает недоеденный банан. Поздно вечером я прохожу мимо кафе "У болгарина", чтоб забрать свою машину. В поблескивающем неоновыми огнями и зеркалами помещении пусто, и я готов пройти мимо, но вдруг за угловым столом, где хозяин обычно принимает своих гостей, замечаю Тони. Облокотившись над бокалом мартини, Тони вроде бы глубоко задумался о чем-то, хотя это маловероятно, потому что он совершенно пьян. Мутные блуждающие глаза смотрят в стол, а желтые от табака пальцы машинально ерошат волосы. - А, наконец-то я вижу друга, - невнятно бормочет он, когда я подхожу к столу. - Друга, да еще в такой черный вечер. - Почему в черный? - сухо спрашиваю я. - А ты не слышал разве? Милко убили... Два часа назад его нашли в метро... Коммунисты прикончили его... Садись, чего ты... - Значит, нас и вправду осталось семь, - бормочу я, присаживаясь к столу. - Пока да... Семь... плохое число... Но, по всей видимости, скоро останется шестеро, - мрачно заявляет Тони, едва вороча языком. - Смотри, браток, как бы нам и тебя не потерять... Он поднимает свою отяжелевшую голову и кричит дремлющему за стойкой кельнеру: - Гарсон, еще два мартини!.. За упокой души! 6 - Какой дьявол тебя сюда принес? - спрашивает Франсуаз, с недовольным видом останавливая меня в прихожей. - Дорогая моя, я пришел пригласить тебя обедать. - Я без тебя могу сходить пообедать. Что как раз я и собиралась сделать. И в самом деле я застаю ее готовой к выходу - на ней дорогое платье с черными и белыми цветами и длинные белые перчатки. Этой женщине любой цвет идет. - Я ждала тебя не сегодня, а вчера вечером, - напоминает Франсуаз, глядя на меня все так же недовольно. - Не смог. Убили одного из Центра. - Знаю, - безучастно отвечает она. Потом добавляет: - Ну ладно, проходи. Раз уж пришел... Мы входим в студию. Указав мне на кресло, Франсуаз направляется к драгоценной горке, чтоб приготовить что-нибудь выпить. - Значит, началось, - говорит она, ставя на столик две рюмки рикара и ведерко со льдом. - Только не так, как ты предполагал. Впрочем, это меня не удивляет. - Не моя вина. - Откуда я знаю? Вчера я доставила тебе пистолет, а шесть часов спустя одного твоего коллегу нашли мертвым, сраженным несколькими пулями того же калибра. - Милко мне ничего плохого не сделал, зачем бы я стал его убивать? - Можно подумать, что ты целился в Кралева, а угодил в другого. Когда человек впервые берет в руки оружие... - Оставь эти плоские шутки. - Не возражаю! Как только ты расскажешь что-нибудь стоящее. Отпив из рюмки, я закуриваю сигарету. - И долго ты будешь тянуть мне душу? - спрашивает Франсуаз и тоже закуривает. - То ли еще будет, - отвечаю я. - Франсуаз, я присутствовал при этом убийстве. - Очень интересно, - небрежно замечает брюнетка. - Вот почему ты так важен! Рассказывай же, чего ждешь! Я коротко рассказываю о случившемся, опуская один-два момента, которые мне самому пока не ясны и нуждаются в уточнении. Франсуаз слушает с безучастным видом и, потягивая сигарету, задумчиво смотрит в сторону террасы. - Основываясь на твоих показаниях, мы можем задержать Кралева, - заявляет женщина, когда я заканчиваю рассказ. - И все испортить, - добавляю я. - Вот именно. Но так как мы в судебной палате не работаем, то этого делать не станем. А почему ты вчера не уведомил меня о подслушанном разговоре и о своих проектах? - Потому что не придал этому значения. И потому, что ты и не требовала уведомлять тебя о всяких мелочах. Если бы я уведомил тебя, ты бы сказала: хорошо, действуй. - Вероятно. - И получилось бы то же самое. - Вероятно. - Поэтому было бы куда лучше, если бы ты уведомила меня своевременно. Я понятия не имел, что Милко работал на вас. - Не работал он на нас. Оказывал мелкие услуги, как многие другие эмигранты, но на нас он не работал. - И не уведомил вас о том, что меня хотят ликвидировать? - Уведомил. Но это лишь одна из мелких услуг, которые нам оказывают люди вроде него, чтобы поддерживать хорошие отношения с полицией. - А есть у вас сведения, что он работал на болгар? Она отрицательно качает головой. - Тоже нет. Хотя, как я установила сегодня утром, в свое время возникали подобные сомнения. Он приехал сюда несколько лет назад для какой-то специализации, потом попал под влияние эмигрантов и отказался вернуться на родину. Но так как у него не было серьезных оснований для того, чтоб оставаться здесь, к нему относились с недоверием. - Это не столь важно, - говорю я. - Оставим мертвых в покое и вернемся к живым. Те справки, что я просил, очень нужны мне. - Не волнуйся, они уже готовы, - отвечает брюнетка и тянется за сумочкой. - Вот они, твои справки, на официальных бланках, с подписями и печатями. Димов и в самом деле нещадно доит своих американских шефов. Выходит, ты зря от них шарахаешься... - Франсуаз, - прерываю я ее, пряча справки, - необходимо записать один разговор. - Какой разговор? - Любовного характера. - Обожаю такие разговоры. - Этот не доставит тебе удовольствия - говорить будут по-болгарски. - Где? - В отеле "Сен-Лазер". - Когда? - Сегодня, завтра, послезавтра - не знаю точно. - В котором часу? - Вероятно, пополудни, где-нибудь между пятью и шестью. - Ладно. Приготовим комнату сегодня же. Еще что? - Эмблема "скорпион". В полном комплекте. - Готова. Ты ее получишь. Еще что? - Пошли обедать. - Тебе ни в чем нельзя отказать, - вздыхает она. - Особенно если учесть, что я с голоду подыхаю. - Это у нас прогулка или гонки? - недовольно бормочет Младенов, косясь на спидометр. Мы летим по авеню генерала Леклера со скоростью, чуть превышающей сто тридцать километров в час, а политический лидер должен заботиться о собственной жизни. - За нами, кажется, следят, - объясняю я, не снимая ноги с педали газа. - Не допускаю. За Младеновым не могут устанавливать слежку! - Могут, - кратко возражаю я. - Так же, как за всяким другим. Эти типы ничем не пренебрегают. До этого момента я не был уверен, что за нами следят. Но теперь, взглянув в зеркало заднего вида, убеждаюсь, что черный "ситроен", набрав скорость, снова показался далеко позади, на пересечении Алезиа. Перед бульваром Брюн я несколько замедляю ход, затем, оставиви позади Порт д'Орлеан, жму на педаль газа до предела. - Если за нами в самом деле следят, так лучше вернуться, вместо того чтоб так гнать, - нервно замечает старик. Но после того как я с таким трудом вытащил его из дому, упустить его сейчас я никак не могу. - Не бойся, долго так нестись не будем. Поедем на матч. Потерпи немного. Перспектива посмотреть матч не вызывает у Младенова ни малейшего энтузиазма, однако это все же лучше, чем оказаться изуродованным или убитым в случае, если у меня хоть чуть дрогнет рука, держащая руль. По существу, сто сорок километров для "ягуара" не такая уж фантастическая скорость, но когда ходовая часть у этого "ягуара" разболтана и расшатана, скорость эта весьма ощутима. Я снова смотрю в зеркало заднего вида и в тот момент, когда черный "ситроен" снова показывается вдали, резко сворачиваю к стадиону "Буффало". А тремя минутами позже ставлю свою колымагу среди множества других машин и, слегка подталкивая, ввожу Младенова на стадион, сотрясаемый возгласами продавцов. Кому охота, пускай ищет нас здесь, в обществе двадцати тысяч человек. Прогулка со стариком была заранее тщательно продумана, и на случай погони за нами я взял два билета на "Буффало", крайне заинтересованный в том, чтоб разговор с Младеновым состоялся сегодня же. Билеты, купленные предварительно, обеспечили нам места в хорошем секторе - в непосредственной близости от поля и далеко от входов. Если бы и пришло кому в голову прилипнуть к нам, мы бы увидели его издалека, да и сотни зрителей не потерпят, чтоб перед ними кто-то маячил, со всех сторон осыплют бранью. Стадион битком набит народом. Десятки продавцов звонко и напевно нахваливают свои мятные конфеты и шоколадное мороженое. Громкоговорители изливают на людское сборище какой-то хриплый твист. Где-то рядом ревут и немилосердно воют опробуемые моторы. А над всем этим столпотворением огромное женское лицо с ослепительной улыбкой внушает нам, что "препарат ПЕРСИЛЬ стирает лучше, чем любой другой", как будто все собрались тут для того, чтобы заняться стиркой. - Пожалуй, сегодня не футбол, а что-то другое, - говорит Младенов тоном знатока, когда мы занимаем свои места. Сознание, что он все же остался жив после такой бешеной езды, вызвало у старика приятное возбуждение. - Сток-кар, - коротко объясняю я. - Международное соревнование Франция - Бельгия. И чтобы избежать дополнительных объяснений, спрашиваю: - Лиды как будто не было дома, а? - Ушла с Кралевым. Никак эта девушка не акклиматизируется. Беда мне с нею. - Какая такая беда? - А как же? Доверил ее тебе - вырвалась... Ну, тут еще куда ни шло: у тебя своих забот хоть отбавляй, тебе не до женитьбы. Потом вроде бы с Милко сдружилась, но тот оказался олухом, и хорошо, что оказался олухом и ничего не вышло. Теперь и от Кралева нос воротит. Что ты там о нем ни говори, это человек серьезный и намерения у него серьезные, но моя так держится с ним, будто он не мужчина, а змей стоглавый. - Так ведь ходят вместе? Чего же тебе еще? - Ходят... Пока не прикрикнешь на нее, не пойдет. Да и то после слез и сцен на кухне. Будто всю жизнь собирается сидеть на моем горбу! Старик умолкает и рассеянно смотрит перед собой. Огромное поле окружено широкой и удобной беговой дорожкой. Но похоже, что сегодня эта дорожка не будет использована именно потому, что она слишком удобна и проходит чересчур близко от зрителей. За нею идет вторая, внутренняя дорожка, неровная и грязная, с разбросанными тут и там препятствиями - бочками из-под бензина, автомобильными шинами, кучами земли. В этот момент на поле двумя длинными колоннами выезжают участники состязаний. - А, да это же автомобильные гонки готовятся, - бормочет Младенов. - Гонки таратаек. - Что-то в этом роде, - коротко отвечаю я, так как не знаю, да и не особенно интересуюсь тем, что такое "сток-кар". Выехавшие на стадион машины - это действительно таратайки в полном смысле слова. Это ветераны всевозможных марок: "пежо", "рено", "ситроен", "олдсмобиль", "шевроле" и даже огромный допотопный "паккард". Хотя они обшарпаны и разбиты до невозможности, вид у них праздничный, потому что недавно, может вчера или сегодня утром, их обрызгали простым малярным лаком. Машины одной команды небесно-голубые, другой - белые. - Значит, такие дела, - неопределенно говорю я, пока машины той и другой команды группируются по обе стороны центральных трибун. - А что установлено относительно убийства Милко? - Что тут устанавливать? - поднимает брови Младенов. - Коммунисты его ухлопали, ясно как день. Решили, по-видимому, приступить к разгрому Центра. Для этих людей все средства хороши. - А сам-то ты веришь в это или говоришь просто так, ради пропаганды? - Мне только этого недоставало - с тобой заняться пропагандой! Неужто не видишь, какой оборот приняло дело? - Вижу. Дело приняло такой оборот, что Центру, несомненно, грозит разгром, только не со стороны коммунистов, а изнутри. - Ты опять начинаешь клонить к тому, что во всем виноваты Димов и Кралев. - Именно. Только я ничего не выдумываю, а просто наблюдаю факты, которых ты не замечаешь. - Ну конечно, Младенов спит... - Они убаюкивают тебя. И особенно ловко делают это в последнее время. "Бай Марин то, бай Марин се". Уже одно то, что они так настойчиво тебя убаюкивают, должно было тебя насторожить. Глубокий наркоз дают перед серьезной операцией. Они явно готовятся ампутироавть тебе голову... - Таких вещей не говорят, - нервно бросает Младенов. - Говорить - пустяки, некоторые это делают. За что, по-твоему, погубили Милко? На грязной беговой дорожке выстроились две команды - белая и голубая, по шесть машин в каждой. Впереди остановилась машина в белую и красную полосу, словно некая зебра особой породы. Но вот зебра трогается с места, издав пронзительный вой сирены; за нею, тесня одна другую, устремляются машины обеих команд, напирая на идущих впереди, но тех пока сдерживает зебра. Вдруг красно-белая круто сворачивает в сторону, открывая путь состязающимся. По раскисшей дороге таратайки кидаются вперед, каждая норовит обогнать других и в то же время задержать идущую рядом машину противника. Под невообразимый рев моторов машины то и дело сталкиваются, таранят друг друга, врезаясь то бампером, то брызговиком, то боком, и все это под экзальтированный вой публики. - Ты знаешь, кто его уничтожил, нашего Милко? - кричит мне в ухо Младенов. - Знаю и кто и почему! - рявкаю я в ответ. - Милко нам симпатизировал и дал понять, что он на нашей стороне, вот за это его и уничтожили. На днях схлестнулся с Кралевым: "Довольно, - кричит, - этих анонимных статей! Пускай пойдет передовица за подписью Младенова. Крупное имя, большой авторитет!" Кралев весь пожелтел. И вот разделались с парнем... Моя версия не целиком придумана. Милко и в самом деле раздражали анонимные статьи, и, ссылаясь на номер, подписанный в печать, он заявил Кралеву, что журнал не может состоять из одних анонимных материалов. Грохот возле нас усиливается. Одна из голубых машин слетает на обочину и опрокидывается. Туда бросаются люди в белых халатах. Кувырком летит бельгийский "плимут" и тут же загорается. Из кабины едва успевает выбраться водитель. Остальные таратайки - с продавленными дверками, с дребезжащими, развороченными бамперами, с текущими радиаторами и картерами - продолжают зигзагами мчаться вперегонки, поднимая невообразимый шум и изрыгая тучи дыма. - Если б дело заключалось только в этом, его бы просто прогнали! - кричит мне Младенов. - Не могли. Неудобно было после того, как прогнали меня. Тем более Милко не одинок, не то что я, у него связи среди эмигрантов. Пошла бы молва... Так хитрей: меня прогоняют, Милко убирают, приписывая убийство коммунистам, а дальше твой черед, и опять будут собак вешать на коммунистов. Главное, восстановить статус-кво. Вот чего они добиваются, бай Марин! Им бы ткать свою паутину, как прежде, и чтоб никто не мешал! - разъясняю я старику в самое ухо. Стоит такой шум, что никто нас не слышит, никому из окружающих до нас нет дела. Публика ревет, подпрыгивая на местах, поощряя самоистребление на беговой дорожке, тогда как мы с Младеновым перекрикиваемся по поводу другого самоистребления, не столь массового, но более безоглядного. - Ничего они не могут иметь против меня, - упорствует старик. - Пока что я с ними и ничем им не мешаю. - Ты мешаешь им тем, что существуешь, ты внушительная фигура, какой они никогда не были и не будут; что главная ставка у американцев на тебя, несмотря на то, что громадный куш идет Димову. Димов с Кралевым уничтожат тебя, потому что всегда будут видеть в тебе угрозу, пока ты жив. Сейчас у них только деньги, а ликвидировав тебя, они станут и полновластными хозяевами! - Какие там деньги! Что ты мне все о деньгах толкуешь! - начинает злиться Младенов, которого слово "деньги" всегда приводит в раж. - Скажу тебе, не торопись! И докажу! На фактах и документах... Первый тур состязаний в двадцать четыре круга подходит к концу. Из двенадцати таратаек продолжают гонки только две - белый "пежо" и голубое такси "ситроен". Однако в самом последнам туре "паккард", вышедший из строя и слетевший на обочину при крутом повороте, собравшись с духом, дает задний ход, сталкивается с "пежо" и опрокидывает его. Побеждает французская команда, хотя в одном-единственном лице. Устанавливается относительное затишье. По стадиону носятся тягачи и линейки, расчищая поле. Крики прекращаются. Над секторами повисает монотонный гул спокойных бесед. Я достаю из кармана банковские справки и небрежным жестом подаю их Младенову. - Ты как-то мне говорил, что все проверил, но не мешает бросить взгляд и на эти вот выписки. Младенов бегло просматривает справки, затем прочитывает их еще раз, более внимательно. - Не может быть... - Ну вот еще, "не может быть". Документы официальные, ты же видишь. Кроме известного тебе счета, у Димова есть два других, на которые он ежемесячно вносит секретные вознаграждения. Так что ты все же прав: получаете вы с ним одинаково, только его сумма умножается на десять... Я рассчитывал, конечно, что мои справки определенным образом подействуют на Младенова, но не в такой степени. Лицо его постепенно приобрело землистый оттенок, губы посинели, глаза налились кровью. - Он заплатит мне за это... Могу я взять документы? - Для тебя ведь они получены. Только предупреждаю: не делай глупостей! Атмосфера сейчас такая, что стоит пикнуть, как они тут же тебя ликвидируют. Пойми это раз и навсегда, бай Марин: они тебя ликвидируют, глазом не моргнув! Подавляя ярость, Младенов пытается собраться с мыслями. Потом возвращает мне справки. - Что ж, ладно. Держи их у себя. Что теперь делать? Двадцать четыре машины, стеснившиеся за красно-белой зеброй, неожиданно трогаются в этот момент, оглашая стадион ревом моторов. - Я скажу тебе, что делать! - прокричал я. - Все обдумано. И не они нас, а мы их, будь уверен. На этот раз состязание являет собой подлинное побоище. Машин так много, что они не столько продвигаются вперед, сколько сталкиваются в облаках бензинового дыма, застилающего это бело-голубое стадо. Как только какой-то таратайке удается оторваться, вдогонку ей тут же кидаются несколько других, норовят броситься ей наперерез, бодают с боков, таранят сзади, пока на одном из поворотов она не оказывается на обочине. Публика неистово ревет, то и дело взлетают стаи рук, зонтов, шляп. - Может, нам уйти? - морщится Младенов. - Голова распухла от этого безумства! - Нам не выбраться. Придется дождаться конца. И мы остаемся среди этого содома, занятые своими мыслями, а перед нами, на поле стадиона, бедные наемники, сжимая в руках руль, борются за свой престиж и за свою жизнь, давясь ядовитым дымом, опрокидываются, выбираются ползком из-под охваченных пламенем машин. В маленькой кофейне на Монруж толпятся у стойки несколько человек из местных завсегдатаев. За столами, расставленными прямо на тротуаре, ни души. Улица просматривается достаточно хорошо, и мне легко заметить каждого нового посетителя. - Во-первых, - говорю я, выпив из кружки пиво, - дома не вести никаких разговоров. У вас в квартире установлена аппаратура. Младенов пытается выразить не то сомнение, не то негодование, но я жестом останавливаю его. - Сказано тебе, значит, так оно и есть. Во-вторых, старайся по возможности не вступать в контакт со мной. Я сам приду к тебе, и то в случае крайней необходимости. В-третьих, ни малейшего сомнения, ни тени недовольства с твоей стороны. Ты ничего не знаешь, и ничего не случилось. До сих пор Младенов выслушивал мои советы без возражений. Трус по натуре, он охотно принимал любые меры в целях собственной безопасности. - Главная наша задача - вывести из строя Димова. Это позволит тебе стать первым. Однако для начала нам придется заставить его сменить шкуру и дать иное направление его злобе. Вечером завтра или - самое позднее - послезавтра я принесу тебе одну запись. У тебя есть магнитофон? - На что он мне сдался? - вскидывает брови Младенов. - Ладно, принесу тебе магнитофон. Позовешь Димова, пускай послушает запись. Он придет в бешенство. Но ни тебя, ни меня это касаться не будет. Это важно. - А если спросит, откуда взялась запись? - Скажи, что тебе ее принес француз, назвавший себя слугою из отеля "Сен-Лазер". Он заверил, что это весьма интересно для твоего приятеля Димова, и, сильно нуждаясь в деньгах, предложил тебе эту штуку за пятьсот франков, взял же ты ее за двести... - А если Димов не поверит? - Не имеет значения, поверит он или нет. Можешь не сомневаться, что, прослушав запись, он задумается над другим... - Пожалуй, для пущей убедительности мне стоит потребовать с него эти двести франков... - Разумеется. Он не задумываясь выплюнет и больше, лишь бы забрать пленку... - А что на ней записано? - Потом узнаешь. Ты же будешь слушать... Учти, что это всего лишь первый ход. - Ты все продумал как надо? - Все. До последней мелочи. И во всех возможных вариантах. Будь спокоен. Не пройдет и недели, как ты станешь во главе Центра. Я нарочно сокращаю срок, лишь бы вдохнуть в старика бодрость. Перед коротким сроком и малодушный обретает храбрость, забывая о том, что очутиться на том свете можн