ает своего муженька, чьи безумные выходки испортили их семейную жизнь. Объяснение: они собирались купить маленький загородный домик. Нынешние владельцы пришли подписывать документы, но у старого хозяина запершило в горле, а Клемансо, тигр Берюрье, терпеть не может кашля. Он бросился на продавца и превратил его в Ван Гога, съев у него правое ухо. Так что сделка сорвалась. Берю наконец загоняет своего полосатого кота в туалет. Но это ничего не меняет, потому что там уже находились его сенбернар и домработница. Начинается жуткая чехарда. Домработница -- бледная белобрысая девица вся в волосатых бородавках -- вылезает из туалета с сиденьем от унитаза на шее, ведя сенбернара на цепочке от сливного бачка. Но справиться с псиной ей не удается. Тигр и он начинают жестокую драку. Берте приходится спасаться, забравшись на стол. Но он не был создан чтобы выдерживать такую тушу, и обрушивается под ее весом. Берта цепляется за люстру. Та тоже не создавалась для этой цели и уступает Берте, беря в этом пример со всех продавцов квартала. Люстра срывается и при падении выдирает кусок потолка площадью в два квадратных метра. К сожалению, потолок имеет двойное назначение -- соседи сверху используют его в качестве пола. В дырке показывается старичок. Он вставляет свой монокль, чтобы посмотреть на корриду -- Добрый день, месье Лесаж! -- приветливо кричит Берю, пытаясь одновременно разъединить противников. -- Извините за беспорядок. Эти проклятые зверюги мне житья не дают. -- Нет, спасибо, я уже пообедал! -- отвечает глухой, который ничего не понял. Служанка наконец выпустила цепочку и, придя на помощь Берте, вынимает сахарными щипцами осколки стекла, вонзившиеся той в щеки. Бедняжка субретка плачет. Она не понимает, как все эти несчастья могут происходить несмотря на то, что она носит медальон, освященный в Лурде самим монсеньером архиепископом. В этом дрянном мире действительно случаются самые необъяснимые вещи! Берю похож на циклон. Он утверждает, что является здесь единственным хозяином и сейчас разозлится. В отместку сенбернар разрывает ему штаны, а тигр отрывает рукав пиджака. Но Берюрье умеет проходить через испытания с высоко поднятой головой. Он бежит на кухню и хватает стоящую на огне кастрюлю, даже не удосужившись снять с нее крышку. -- Ах так! -- орет он. -- Кастрюлька кипятка успокоит вам нервы! Он выплескивает содержимое кастрюли в сторону дерущихся. О ужас! В ней была не вода, а жирное жаркое. Еще один ужас: оно выплескивается на декольте Берты! ББ начинает выть, как заводские сирены в день получки, и говорит, что умирает. Правда, говорит она это с успокаивающей энергией. Она срывает с себя запачканную шелковую блузку, на которой изображена цветная капустка на фоне нежно-зеленых листочков. Затем она срывает лифчик из бронированной ткани, расстегивает пояс для чулок. Уверяю вас, на Диком Западе, в каком-нибудь салуне "Дикая Лошадь", ее номер имел бы бешеный успех. Смущенный своей жестокой неудачей с жарким, Толстяк применяет другие, более сильные средства. Он хватает торшер на резной деревянной ножке и начинает им размахивать. В кратчайший срок он p`gahb`er на куски две безделушки, фотографию родителей, гипсовую статуэтку, изображавшую оленя, бюст генерала Вейганда, транзисторный приемник, телевизор, зеркало, мрамор камина, канделябр, барометр... Наконец торшер обрушивается на лохматых противников. Первым удар получает тигр. Оскалив зубы, он валится на пол. Обескураженный сенбернар начинает обнюхивать его морду. Второй удар переводит собаку в горизонтальное положение. Берю взваливает торшер на плечо. Голову Берты, сидящей в костюме Евы, украшает абажур. Вы себе не представляете, какой потрясающий вид у нашей славной коровушки, на которой из всей одежды чулки, абажур и ожог. У нее больше нет сил для криков. Она подавлена, уничтожена, покорена! Берю подсчитывает убытки: его тигр убит, у Сары Бернар сломана спина, а всю мебель придется покупать заново. -- Вот что бывает, когда меня выводят из себя! -- бросает он в качестве последнего предупреждения. Но ухо знающего человека может уловить в его голосе легкую тревогу. Толстяк знает, что ответный удар не заставит себя ждать. Берта не такая женщина, чтобы позволять долго продолжать скандал такого масштаба, и на ее карательные меры стоит посмотреть. Глухой с верхнего этажа сидит на краю дыры на складном стульчике и продолжает взирать на происходящее, как пингвин мог бы смотреть в глубь Берингова пролива через прорубь во льду. Он знает своих добрых соседей, знает, что сейчас начнется второй тайм, а может, будет и дополнительное время. До сих пор в счете вел Берю, но его корова уже встает на ноги с помощью служанки. Она надевает трусы и блузку. Закончив с главным, она готова к весенним маневрам. Ее спокойствие предвещает самое худшее. Это и происходит. ББ смотрит по сторонам, но не находит ничего, что могло бы утолить ее ярость, и уходит в спальню. Мадам возвращается, неся рыболовное снаряжение Толстяка в полном комплекте, и методичными движениями превращает удочку из камбоджийского бамбука в шведские спички. -- Берти! -- хнычет Толстяк. Ей на него начхать. Теперь она выбрасывает за окно спиннинг. Домработница заливается слезами. Она произносит одну молитву на латыни, вторую на бретонском, третью жестами, но Небо, кажется, не понимает сегодня ни один из этих трех языков. У Берю осталась единственная надежда -- я. -- Сан-А! -- умоляет он -- Поговори с ней! Ты же видишь, я не виноват. Берта поднимает свои налитые кровью глаза на глухого соседа сверху. -- Вы свидетель! -- воинственно кричит она ему. -- Двадцать минут первого! -- сообщает этот достойный человек. -- Дорогая Берта, -- вступаю в разговор я, -- успокойтесь. Красивая женщина должна контролировать свои нервы. Она предлагает мне сходить вместе с контролем и нервами в ее задницу. Не имея желания совершать эту прогулку, я замолкаю. У Берюрье назревает большая драка. Из всех квартир сбегаются соседи. Дамы приносят вязанье, мужчины забывают про свои газеты. Консьержка звонит в коммунальную службу с просьбой прислать грузовик для вывоза обломков. Может, надо заодно вызвать пожарных? Я встаю между супругами. -- Убирайтесь, кретин, или я и вам вломлю! -- вопит Толстуха. -- Одну секунду, дорогая мадам, мне нужно задать вашему мужу bqecn один вопрос. Скажи, Толстяк, чего сегодня утром хотел Морпьон? -- Поговорить с тобой, -- бормочет он. -- Сказал, что это очень срочно. Вопрос жизни и смерти. Что ему надо тебя предупредить во что бы то ни... Договорить он не успевает. Берта обходит меня, потрясая креслом, и обрушивает его на портрет своего Жирдяя. Я перешагиваю через Толстяка, чтобы добраться до выхода. -- Как, вы уже уходите? -- удивляется пожилая седоволосая дама. -- Да, у меня срочное свидание. -- оправдываюсь я. -- Постараюсь вернуться к пятнадцатичасовому сеансу, чтобы увидеть финал. Глава 10 Дом номер сорок четыре по улице Сен-Мартен ничем не отличается от сорок пятого, если не считать того, что стоит на противоположной стороне улицы. Консьержка рекомендует входящим вытирать ноги, прежде чем подниматься наверх. Я спрашиваю у этой дамы, на каком этаже живет мадемуазель Япакса Данлхавви. Она мне отвечает, что на первом, и это наполняет меня радостью, потому что лифта в доме нет. На маленькой двери светлым пятном выделяется визитная карточка. Согнув указательный палец, я использую его вторую фалангу в качестве молотка. Чудо прогресса: мне открывают. Мисс Коса здесь, и как раз с косой. Прошу вас смотреть на меня как на человека, точно передающего правду, когда я скажу, что эта малышка просто потрясающая красавица. Черные волосы подчеркивают матовый цвет лица, а он в качестве взаимной вежливости усиливает блеск волос. У нее потрясающие глаза: голубые с золотистыми точками. Скулы слегка выступающие, губы полные, ноздри трепещут, талия тонюсенькая, ноги просто шедевр, в сравнении с которым Венера моего приятеля Мило дешевая халтура. Но самое прекрасное в этом восхитительном создании -- грудь. Она способна вызвать всеобщее ликование. Во-первых, большая. Не скажу, что я страстный поклонник количества, но когда оно соединено с качеством, это чудесно, а грудь мадемуазель кажется мне очень упругой. Она меня буквально гипнотизирует. -- Мадемуазель Данлхавви? -- выговариваю я, не отводя глаз от синевы ее груди (на ней синяя блузка). Она отвечает мне прекрасной улыбкой. -- О, комиссар Сан-Антонио! -- щебечет этот алабанский цветок. -- Чем обязана огромной чести видеть вас? Я замираю, будто окаменевший. -- Вы меня знаете? -- спрашиваю. Она отходит в сторону, пропуская меня в скромную, но чистую однокомнатную квартиру. -- Кто вас не знает! И как я могу вас не знать, если работала с Пино? Его кабинет был украшен вашим портретом, господин комиссар. Вы были для него богом. Нет необходимости долго размышлять: я сразу решаю, что она умна и полна остроумия. В общем, этот товар для меня. Заверните, я беру без примерки. Я замечаю на крохотном столике тарелку с куском ветчины. Перед ней стоит стакан молока, а рядом банан, который она, вероятно, приготовила на десерт. -- Простите, что беспокою вас, когда вы собираетесь обедать... -- Ну что вы, я так счастлива познакомиться с вами, -- возражает прекрасное дитя. -- Хотите пообедать со мной? У меня в холодильнике есть еще один кусок ветчины. -- Согласен, но при условии, что поведу вас сегодня вечером на sfhm. Ее ресницы опускаются ровно на столько, чтобы показать стыдливость, но не недоступность. -- Почему бы нет? Вот так, все просто. Попробуйте теперь сказать, что шарм Сан- Антонио -- газетная утка. Мы едва познакомились и уже влюбились. Она открывает банку зеленого горошка и высыпает его в кастрюлю, чтобы разогреть. -- Вы, очевидно, считаете меня очень общительной? -- спрашивает она. -- Но месье Пино мне столько о вас рассказывал, что у меня такое чувство, будто я давно вас знаю. Догадываюсь, что обо мне рассказывал Пинюш. Он наверняка описал меня как первого костолома и первого Казанову нашего века. Надо быть на высоте образа, созданного его рассказами. -- Кстати, почему вы пришли ко мне, господин комиссар? -- Потому что вы алабанка, -- отвечаю. Она мрачнеет. -- Не понимаю. -- Некоторое время назад вы подали документы на получение визы, чтобы вернуться на родину? -- Не вернуться, а съездить, -- поправляет она. -- Я там никогда не была, потому что родилась во Франции, но у меня там родственники, и я бы хотела с ними познакомиться. Поэтому перед последним отпуском я... -- И вам отказали в визе? -- Да. -- После этого отказа вас не вызывали в консульство? -- Нет. А зачем? Я останавливаюсь в нерешительности. Стоит ли ей все выкладывать? -- Вы читаете газеты? -- уклончиво спрашиваю я. -- Разумеется. -- И читали о маленьких инцидентах, случившихся на улице Помп? Она кивает: -- Да. Вчера из окна выпал стекольщик, а ночью убили двух сторожей. Вы расследуете это дело, комиссар? -- -- В некотором роде, -- улыбаюсь я. -- Понимаю. Месье Пино рассказал вам обо мне, и вы подумали, что я смогу вам помочь понять алабанскую национальную психологию? -- Вроде того. -- Увы, я мало чем могу быть вам полезна, -- признается Япакса со скромной улыбкой. -- Я была воспитана по-французски, матерью француженкой. Папа оставил мне только имя. В консульство я ходила всего дважды: в первый раз подать прошение о визе, второй -- получить отказ. Я не знакома ни с одним алабанцем. -- Вы говорите на алабанском? -- Всех моих познаний едва хватит, чтобы заказать бифштекс с жареной картошкой в ресторане Струклы, столицы... Она накладывает мне горошек. Я опьянен ее присутствием, ее запахом. -- Где вы работаете в настоящее время? -- На одной фабрике, но сейчас у меня шестидневный отпуск. Фирма меняет оборудование. После горошка мне бы очень хотелось заняться ею, но меня беспокоит папаша Морпьон. Что такого срочного он хотел мне сказать? Почему утверждал, что это вопрос жизни и смерти? Зачем оторвал маятник с этих чертовых часов? Сколько важных вопросов, на которые я не могу ответить. -- У вас задумчивый вид, комиссар. -- Я действительно задумчив. Я немного думаю, потерявшись взглядом в декольте Япаксы, на мой вкус слишком скромном. Мне кажется, я попал на безупречно белые склоны Куршевеля. -- Скажите, мое сердце, -- спрашиваю я, -- вы не знаете, в Париже есть алабанское землячество? Мне бы очень хотелось побольше узнать о новой Алабании и ее жителях. -- Я знаю алабанский ресторан возле площади Перейр. Кажется, там подают такие же вкусные национальные блюда, как и в Струкле. -- А кроме этого гастрономического места? -- Больше я ничего не знаю. -- А мы могли бы сходить туда поужинать сегодня? -- Если вам этого хочется, с удовольствием. Я свободна. Как я вам сказала, у меня отпуск. Мы делим банан пополам, и моя очаровательная хозяйка предлагает мне кофе. Отличная идея! Я сажусь на диван, а она варит кофе. -- Вы живете совсем одна? -- спрашиваю. Щекотливый вопрос. Она кивает. -- У меня был друг, но мы расстались. -- Выходит, вы абсолютно свободны? Когда мы выпили кофе, она садится рядом со мной. У меня такое впечатление, что моя привлекательная внешность ей очень нравится. Я обнимаю ее. Она не вырывается. Япаксе хочется пылкого поцелуя. Всякие там легкие чмоканья ее не устраивают. Ей нужны поцелуи с засосом. По ее пылу я понимаю, как на нее давило одиночество. Соло на мандолине начинали утомлять бедняжку. Ей нужны спортивные упражнения. Я даю ей то, чего она хочет. Она выходит на орбиту. Стонет, кричит, шепчет, называет меня Фернаном, но мне на это наплевать, я не придирчив. Сколько баб по всему этому большому миру называют своих мужей Сан-Антонио, когда те начинают изображать из себя суперменов! Впрочем, несмотря на поглощенность текущим занятием, она замечает свой ляпсус и просит прощения, которое я ей охотно даю. Мы продолжаем резвиться с большой куртуазностью. Переговоры ненадолго заходят в тупик, но диалог завязывается вновь, и мы приходим к решению, которое дает полное удовлетворение обеим сторонам. Когда я собираюсь поблагодарить ее, а она меня, кто-то стучит в дверь. Мы оба корчим одинаковую гримасу. Япакса смотрит на меня хмурым взглядом, проклиная того, кто позволяет себе нарушать таким образом нашу благородную партию удовольствий. Новый стук, -- Откройте! -- бросает властный голос. -- Полиция! Слюна застревает в моей глотке, как джип на грязной дороге. Если коллеги явятся к Мисс Косе, хорошо я буду выглядеть в таком виде. -- Секунду! -- отвечает малышка. Она встает, в то время как я повыше натягиваю на себя простыню, и в костюме Евы идет к двери. Она отпирает замок, отходит в сторону, чтобы максимально скрыть свою наготу, приоткрывает дверь и выглядывает в коридор. -- Что вы хотите? -- спрашивает она. -- Вы мадемуазель Данлхавви? -- Да, но почему... Раздается странный звук. Он похож на удары маленького отбойного молотка. Дверь дрожит, и в ней с головокружительной быстротой начинают появляться дырки. Я сразу все понимаю: в Япаксу палят из крупнокалиберного пистолета. Каким-то чудом свинцовый дождь ее не задевает. А знаете, кто спас мою прекрасную алабанку? Комиссар Сан-Антонио. Спасибо, господин jnlhqq`p. Не иначе как по наитию свыше вы захотели эту нежную девочку, очаровали ее, а потом не разочаровали. Поскольку она совершенно голая, то встала боком, чтобы скрыться от сальных взглядов визитеров. Сечете? Стрелок, решетящий дверь, не замечает, что его маслины попадают в стену напротив. Пальба заканчивается. Я вскакиваю, хватаю на бегу две самые необходимые вещи: мои трусы и револьвер, отстраняю девочку, которая стоит ни жива ни мертва, и выскакиваю в коридор. У входной двери я замечаю довольно мелкого типа в зеленоватом плаще и шляпе. Он несется как сумасшедший. Консьержка, увидев меня в таком виде, в каком я есть, начинает вопить. Чтобы ее успокоить, я натягиваю трусы и выскакиваю на улицу Сен-Мартен с пушкой в руке. Вообразите рожи прохожих! Это непередаваемо! Представляете: из дома выскакивает практически голый человек, потрясающий револьвером. Такого они еще никогда не видели. Тип в зеленом плаще заметил, что я за ним гонюсь, и прибавляет скорость. Будь на улице Сен-Мартен поменьше народу, я бы открыл огонь, но я слишком боюсь попасть в невиновных. Еще немного, и мишенью выберут меня: прохожие примут меня за буйнопомешанного и сделают все, что полагается в таких случаях. У меня есть важное преимущество перед беглецом: я босой и мне не мешают шмотки. Я заметно сокращаю расстояние. Еще десять метров, и он мой. Он это понимает и стреляет через левое плечо. Пуля пролетает мимо моего уха и попадает в радиатор стоящего грузовика. Осталось шесть метров. -- Стой или умрешь! -- кричу я. Вместо ответа он снова нажимает на спусковой крючок, но в магазине не осталось патронов. Тогда он ныряет в ближайший подъезд. Я за ним. Он начинает подниматься по лестнице. Я следом. Я бросаюсь вперед и хватаю его за полу плаща. Эта сволочь сбрасывает плащ, и он остается в моих руках. Тип продолжает подъем, а я погоню. Ему снова удается немного оторваться. Я слышу, как он перезаряжает на ходу свою пушку. Мы пробегаем второй этаж, третий, четвертый. Пятый -- конечная остановка. Я понимаю его тактику. Он падает на площадку наверху лестницы и занимает первоклассную стратегическую позицию. Я не совершаю ошибки и не продолжаю подъем. Наоборот, даже спускаюсь на несколько ступенек, чтобы оказаться на площадке четвертого этажа. В общем, мы квиты. Я не могу дальше подняться, а он не может спуститься. Мое положение мне нравится больше, чем его. Снизу до меня долетает гул толпы. Старые ступеньки скрипят под тяжелыми ботинками, явно принадлежащими полицейским. Потом с нижнего этажа появляются форменные кепи ребят в пелеринах. -- Бросайте оружие и поднимите руки! -- приказывает мне ажан. -- За меня не беспокойтесь, ребята, -- говорю. -- Я тоже из полиции. Лучше вызовите подкрепление, потому что надо взять опасного типа, прячущегося на верхнем этаже. -- Если не бросите оружие немедленно, мы откроем огонь! -- отвечает ажан. Вот Фома неверующий! -- Я комиссар Сан-Антонио, -- сообщаю я, уверенный, что это произведет на него впечатление. -- А я герцог де Гиз, -- отзывается этот образованный малый, явно не пропускающий ни одной радиопередачи на историческую тему. Он твердо уверен, что полицейский не может разгуливать по Парижу в одних трусах. Если мой ангел-хранитель не поторопится, меня пристрелят jnkkech, и это будет полный улет. -- Не стреляйте, я же вам говорю, что я Сан-Антонио. Сходите в дом сорок четыре по этой улице к мадемуазель Данлхавви. Там вы найдете мои шмотки и бумаги. -- А вы тем временем... Мне приходит гениальная идея. -- Фамилия комиссара вашего участка Незель. Гастон Незель, по прозвищу Дядюшка. Полицейские смущены. -- А до него был комиссар Плюшо. Эдуард Плюшо. У него было большое родимое пятно на щеке. -- Может, он говорит правду? -- предполагает второй полицейский. Я выиграл. -- Сходите за подмогой. На верхнем этаже укрывается профессиональный убийца, которого я хочу взять живым... -- Подкрепление не понадобится! -- бахвалится недоверчивый ажан. Он осторожно подходит с пушкой в руке и по дороге разглядывает меня. -- Мне кажется, вы действительно комиссар Сан-Антонио, -- вздыхает он. -- Лично я в этом полностью убежден, -- отвечаю. Ему не хватает уважения к старшим по званию. Тот, кто однажды сказал, что не всяк монах, на ком клобук, явно имел вместо мозгов мохнатую гусеницу. Я вам ручаюсь, что голый супермен не производит на подчиненных никакого впечатления. Доказывая мне свою смелость, ажан продолжает подниматься по ступенькам. Естественно, происходит то, что и должно было произойти: он получает в котелок маслину. Мгновение он стоит неподвижно, потом валится навзничь и замирает на ступеньках. По лестнице с отвратительным звуком начинает струиться ручеек крови. -- Теперь поняли? -- спрашиваю я второго полицейского. -- Быстро вызывайте группу захвата. Он только и мечтает о том, как бы поскорее выскочить на свежий воздух. Выстрел произвел не много шума из-за навинченного на ствол глушителя, однако жильцы дома начинают высовываться из своих квартир. Слышу, как наверху открывается дверь. Новый выстрел. На него отвечает крик, за которым следует шум падающего тела. Раздается топот. Убийца пытается спрятаться в квартире того, кого убил. Рискую продвинуться вперед. Точно, площадка пуста, если не считать без пяти минут трупа старого месье. Бедняга агонизирует в трагикомических конвульсиях. Жизнь -- болезнь, от которой иногда трудно излечиться. На пятом этаже всего одна дверь, так что выбирать мне не приходится. Я прижимаюсь к стене и приставляю ствол моего револьвера к замочной скважине. Стреляю. Выстрел производит адский грохот, и дверь открывается. Заглядываю в квартиру. Она жалкая, состоит из двух грязных, бедно меблированных комнат. Окно открыто. Подбегаю к нему. Убийца удирает по крыше. Он прыгнул на цинковую будку в пяти метрах ниже и бежит к каминной трубе. Я бы последовал за ним, но без ботинок могу вывихнуть себе лодыжку. Тогда я вытягиваю правую руку, зажмуриваю левый глаз. Стрельба по убегающему всегда неприятный момент. Ответ на внезапное нападение это вопрос реакции, но чтобы стрелять в спину бегущему, нужна большая сила характера. Я целюсь в ноги и нажимаю на спуск. Раз, два, три, четыре. Спокойно, не торопясь. Парень делает пируэт, ноги у него подгибаются, и он валится на крышу. Он пытается за что-нибудь ухватиться, но наклон крыши затягивает его, засасывает. Он катится все быстрее, теряет свою xkos, которая остается лежать на крыше, совершенно неуместная на этом поле из серого металла. Он катится к краю. На секунду ему удается удержаться одной рукой за водосток. Увы, это та самая рука, в которой он держит пистолет. Он не выпустил оружия Эта труба могла его спасти, но он держится за нее двумя пальцами, а этого явно мало. Он исчезает. Я замираю в неподвижности, сжавшись, сходя с ума от предчувствия. Пусть он подлый убийца... Далекие крики и еще более далекий удар. Я смотрю на шляпу на крыше. На мгновение мир кажется мне таким же абсурдным и пустым, как она. Глава 11 Пелерина ажана похожа на швейцарский нож тем, что имеет много применений. Той, что была на убитом ажане, я прикрываю мою почти полную наготу, а пелериной его коллеги накрывают разбитое тело убийцы. Я похож на факира. Вести расследование в трусах и черной пелерине на оживленной парижской улице, -- это подвиг, на который способен не каждый. Зеваки ошеломлены. Среди них оказывается американский турист, который фотографирует меня во всех ракурсах. Я изучаю карманы убитого убийцы. Ни одного документа, ни единой бумажки, даже билета на метро. Немного денег, и все. Я рассматриваю лицо погибшего -- вернее, то, что от него осталось, -- и констатирую, что это парень лет тридцати, весь рябой. Мне незачем терять время. Установлением его личности займется служба идентификации. Я возвращаюсь в квартиру Япаксы. Бедняжка умирает от страха. Она меланхолично поглаживает пальцем дырки от пуль на стене. Одна из пуль расколола севрскую вазочку, еще одна пробила ее лифчик, висящий на спинке стула. -- Ну что, милая, можно сказать, что развлечений в вашем квартале хватает, -- говорю я в шутку. Она спрашивает меня о дальнейших событиях, и я о них рассказываю. -- Но почему в меня стреляли? -- бормочет она, -- Что я сделала? Она говорит то же самое, что добряк Пинюш этой ночью. Все невиновные протестуют одинаково, когда судьба слишком несправедлива к ним. -- Трудно сказать, -- уклончиво отвечаю я. У меня на этот счет есть одна идейка. Согласен, она довольно расплывчатая, но все- таки. -- Этот тип следил за вами, да? -- настаивает она, чтобы успокоиться. Я качаю головой. -- Нет, сердце мое, простите меня за откровенность, но ему были нужны именно вы. Если бы убийца следовал за мной, то не стал бы представляться полицейским, зная, что у вас находится настоящий комиссар. Я окидываю ее сладким взглядом, от которого млели многие красотки. -- А ведь можно сказать, что я был у вас, да, моя красавица? От этого к ее лицу возвращаются некоторые краски. Поскольку я ничего от вас не скрываю, то раскрою мою мысль до конца. Когда Пинюш явился в консульство Алабании под видом стекольщика, там его узнали. Как вы помните, старик был изображен на фотографии с Япаксой. Из этого они сделали логический вывод, что Мисс Коса тоже замешана в эту историю, и решили провести против нее карательную операцию. Я могу ошибаться, но это меня удивило бы. -- Я боюсь, -- признается мне дрожащая Япакса. Я прижимаю ее к себе. Распущенные волосы падают ей ниже пояса. -- Но я же с вами! -- замечаю я. И чтобы доказать это, делаю все, чтобы стать к ней еще ближе. Восемь часов. Париж светится неоновыми огнями. Япакса и я заходим в алабанский ресторан. Типичное заведение. Официанты одеты в национальные костюмы, стены украшены фресками. Та, что в глубине, изображает гору Хулалху -- наивысшую точку Алабании (восемьдесят восемь сантиметров над уровнем моря). На левой -- битва при Хетуйе, в которой алабанцы разбили войска Клистира II. На центральной стене изображена коронация Бугназала I -- последнего (и единственного) короля Алабании. Как известно, его царствование началось 31 января 1904 года и закончилось 1 февраля того же года, после того как монарх издал указ об обязательном использовании туалетной бумаги в общественных уборных... Метрдотель ведет нас к маленькому скромному столику. Заказ делает Япакса; я попросил ее заказать все самое лучшее в национальной кухне, вот она и старается. Воркуя с моей спутницей, я ощупываю ее ногу, а поскольку могу одновременно делать несколько дел, то попутно осматриваю заведение. Клиенты выглядят спокойными людьми. -- Вы здесь никого не знаете? -- спрашиваю я. -- Нет, -- отвечает Япакса, окинув взглядом зал, -- никого. Ваш прекрасный Сан-Антонио грустит. Он говорит себе, что дело топчется на месте, что ему не понять психологию алабанцев, без колебаний устраивающих вам подлянки, и что лучше ему было сходить в киношку на вестерн, где пушки хоть заряжены холостыми. Еда не приносит мне удовлетворения, на которое я рассчитывал, поэтому я быстро прошу счет. Тот оказывается еще менее приятным, чем кухня. В конце концов, я вполне могу сводить Япаксу в уютное место, где мы сможем продолжить нашу пантомиму. В раздевалке малышка просит извинить ее, потому что хочет сходить подкрасить губы. Она уходит в туалет. Я смотрю на гардеробщицу, но та не стоит даже взгляда. Это увядшая женщина со слегка перекошенной мордашкой, как после укуса осы. Чтобы как-то убить время, я смотрю на стеклянную витрину, повешенную на стену гардероба. Под стеклом приколоты кусочки картона с надписями неуклюжим почерком. Речь идет об объявлениях алабанской общины. Соотечественники предлагают друг другу квартиры, мебель, загородные дома, машины и работу. Я быстро пробегаю глазами тексты. Это похоже на витрину агентства по торговле недвижимостью. Для иллюстрации предложений приклеены фотографии машин и домов. Неожиданно мой зоркий глаз засекает картонку, размером больше, чем все остальные, на которой текст написан двумя цветами. Знаете, о чем там идет речь? Держитесь крепче, чтобы не упасть. Генеральное консульство приглашает на работу няню и шофера. Просьба звонить по телефону 967-05-32. Я не верю своим глазам. -- Это объявление свежее? -- спрашиваю я мадам Гардероб. Выдавальщица клифтов смотрит туда, куда показывает пальцем Сан-Антонио. -- Я приколола его сегодня после обеда, -- сообщает она и оставляет меня, чтобы вернуть другому клиенту его пальто. Я спешу записать телефонный номер, указанный в объявлении. Он должен соответствовать западному предместью Парижа. Я благодарю бога полицейских за поданную мне идею прочитать эти объявления. Значит, я не потерял время зря, придя сюда. Эта уверенность придает мне сил. Смотрю на часы. Они показывают десять. Малышка Япакса все еще не покрасила свою мордашку. Она ушла в туалет уже десять минут назад. Я еще некоторое время торчу перед гардеробщицей, которая начинает разделять мое беспокойство. -- Вам не трудно сходить посмотреть, где она? -- спрашиваю я. Она идет и после короткого отсутствия возвращается с озабоченным выражением на лице. -- Она закрылась в кабинке и не отвечает, -- говорит она. -- Надеюсь, ей не стало плохо. Я влетаю в туалет и начинаю трясти закрытую дверь. -- Япакса, любовь моя! -- кричу я. Тишина. Я без колебаний выбиваю плечом задвижку двери. Проклятье! (как написали бы в романе прошлого века). Моя подруга по дивану лежит на полу туалета бледная, с закрытыми глазами. Сую руку под ее блузку проверить, бьется ли сердце. Увы, увы, увы! Оно молчит. Малышка мертва. Вот непруха! Я быстро осматриваю ее и не нахожу никаких подозрительных следов. Она умерла сама. Восхищаюсь присутствием духа и сообразительностью работников этой жральни. Официанты с завидной корректностью уносят Япаксу в квартиру владельца ресторана, расположенную в соседнем доме. Вызываем районного врача. Он приходит, констатирует смерть и заявляет, что малышка умерла от эмболии. Он нам советует по- тихому увезти ее, чтобы избавить хозяина ресторана от неприятностей с правоохранительными органами. Ее кладут в мою машину, и я гоню в морг. Мне кажется, необходимо произвести вскрытие. А вы как считаете? Глава 12 Странная ночная прогулка, вы не находите? Тело моей прекрасной Япаксы прислонено к спинке сиденья и изредка падает на меня. Тогда мне приходится поправлять ее локтем. Настоящий кошмар. Наконец я довожу мою пассажирку до морга, звоню судмедэксперту и прошу его срочно произвести вскрытие. Возможно, малышка действительно умерла от эмболии, но мне это кажется сомнительным. -- Ваше заключение передайте мне завтра по телефону, доктор, -- говорю я. Я быстро покидаю зловещее место и захожу в первое же бистро проглотить двойную порцию водки. Решительно, малышке было на роду написано не дожить до конца этого дня. Ее отпуск закончился. Сейчас она разговаривает наверху с бородачом. Надеюсь, он не будет к ней особо придираться из-за ее грехов -- они у нее так хорошо получались! Я выпиваю еще одну двойную порцию водки, но и это не согревает мне душу. Иногда мне хочется биться головой о стенку. -- Ну что же! Можно сказать, что вы влезли в чертовски запутанную историю! -- заключает Старик. Он соединяет руки на бюваре, смотрит на свои розовые ногти и вздыхает: -- Мы ведем расследование, находясь на краю пропасти, и не можем сделать ни единого шага. -- Что насчет погибших прошлой ночью? -- спрашиваю. -- Нас попросили сделать вывод, что преступление совершено bnp`lh, которых застали на месте преступления. -- Кто об этом попросил? -- Генеральный консул. Он лично позвонил мне сегодня утром. -- И не дал вам никаких объяснений? -- Он и не должен мне их давать. Ему прекрасно известно, что дипломатический корпус, особенно у нас, пользуется всеми привилегиями. -- Но все-таки у них нет привилегии расстреливать пациентов в больницах, молодых женщин у них дома и ажанов при исполнении служебных обязанностей, равно как и выбрасывать из окон стекольщиков, настоящие они или фальшивые! -- взрываюсь я. Старик жестом успокаивает меня. -- Конечно, нет, -- соглашается Безволосый, -- но центр расследования находится в консульстве, а это запретная территория. -- А если я проникну на эту запретную территорию, патрон? Он энергично мотает головой. -- С меня хватит и прошлой ночи! Берюрье застрелил двух членов персонала, этого достаточно! -- Эти члены собирались меня убить, позволю вам заметить. Деталь, может, и малозначительная, но считаю нужным о ней напомнить. -- Вы проникли в консульство путем взлома! -- Замечает Старик. Честное слово, сейчас мы с ним опять начнем грызться. -- По-вашему, дело надо закрыть? Он хмурит брови. -- Разве я сказал что-нибудь подобное? Нет, мой дорогой, я просто прошу вас действовать покорректнее, соблюдая правила игры. А они требуют, чтобы вы игнорировали консульство. -- Консульство ладно, но не личное жилище консула. -- Что вы этим хотите сказать? -- Я только что порылся в телефонных книгах. Очень поучительное чтение, господин директор. Консул живет в Рюэй- Мальмезон, точь-в-точь, как Первый. -- Какой Первый? -- Первый консул, иначе называемый Бонапартом! Старик никогда не любил хохм, особенно в критические периоды. Моя шутка ему совершенно не понравилась. -- Прошу вас, мой дорогой, без каламбуров... Я продолжаю улыбаться, что сдерживает мое желание вылить ему на котелок содержимое его чернильницы. -- Так вот, господин директор, как я вам сказал, консул Алабании живет в Рюэй-Мальмезон. Он ищет прислугу: няню и шофера. Меня всегда интересовала домашняя жизнь людей. Особенно дипломатов... Если вы сможете подготовить мне к завтрашнему дню фальшивые документы и рекомендации, я попытаю удачи... Он расслабляется. -- Вот это неглупо, -- говорит он, -- Может быть, вам действительно удалось бы... Дребезжит телефон. Он снимает трубку. -- Вас, -- ворчит Старик, протягивая трубку мне. -- Медэксперт. Врач сообщает, что вскрытие бедняжки Япаксы не выявило ничего подозрительного. Кажется, она и вправду умерла естественной смертью, что составляет слабое утешение. Но для окончательного заключения нужно будет провести целую серию анализов. Я благодарю доктора за его старания и прошу у босса разрешения уйти в мои владения. Он мне его дает. Прежде чем идти домой, я заглядываю в бистро напротив пропустить стаканчик. Берю, окруженный группой слушателей, толкает речь. Его лоб заклеен пластырем, нос разбит, глаз njpsfem синяком, бровь рассечена, а одна рука на перевязи. Он рассказывает, как произошел "несчастный случай": -- Старуха бросается под колеса автобуса. Он бы ее смял в лепешку. Я без колебаний мчусь вперед, хватаю ее в охапку, толкаю на тротуар, но сам отскочить не успеваю и получаю такой вот апперкот. Я думал, у меня башка разлетится на кусочки. Собрался народ. Мне еле удалось помешать им пронести меня на руках, как триумфатора. Какой-то старикан с орденской лентой спросил мою фамилию, чтобы представить меня к медали "За спасение". Этот подвиг встречен одобрительным шепотом. Я считаю, что момент благоприятен для большого шоу, и делаю вид, будто только что вошел и ничего не слышал. -- Ну что, Берю, -- сочувствующе спрашиваю я, -- твоя жена успокоилась? Здорово она тебя разукрасила, бедненький. Ты знаешь, что это основание для развода? Если решишься, можешь рассчитывать на меня как на свидетеля. -- Да о чем ты? -- бормочет Жирдяй, бросая на меня умоляющие взгляды. Слушатели начинают улыбаться. -- Эта людоедка в один прекрасный день убьет его, -- мрачно пророчествую я, -- Толстяку с ней не справиться! Хохот становится всеобщим. Слушатели осыпают Жирного саркастическими замечаниями, так что тот, оскорбленный, раскалывает кулаком мрамор столика. -- Я не позволю, чтобы мадам Берюрье называли людоедкой! -- гремит он, -- Если я с ней поругался, это никого, кроме нас, не касается. Во всех семьях бывают ссоры, это только укрепляет чувства. ~ Он осушает свой стакан и встает. -- Если вы рассчитываете, что я оплачу выпивку, то шиш вам! Я догоняю его, когда он уже прошел метров пятьдесят, волоча ноги, как старый мерин. -- Послушай, Толстяк! -- Пошел ты! Я не хочу иметь ничего общего с типами, которые держат мою морду за обезьянью задницу, даже если они мои прямые начальники! Мне требуются десять минут и тройной чинзано в следующем бистро, чтобы успокоить его. Когда гнев рыцаря ББ улегся, я начинаю разговор о работе: -- Слушай, старина, завтра мы начинаем генеральное наступление на Алабанию. -- Война? -- Пока нет. Если ты успешно справишься со своей задачей, то ее еще можно будет избежать. И я излагаю ему свой план... Глава 13 Утром следующего дня я прихожу в контору довольно рано и в весьма необычной одежде. Я надел старый темно-серый костюм, поношенный, но приличный, потрескавшиеся, но хорошо начищенные ботинки, белую рубашку и черный галстук. Мое зеркало категорично утверждает: я вылитый шофер из приличного дома. Заботу о достоверности я простер до того, что нашел шляпу цвета кротовой шкурки с немного полинявшей ленточкой. По сузившимся глазам Старика я вижу, что ему это нравится. -- Вот бумаги и рекомендации, -- говорит он мне. -- Те люди могут позвонить вашим бывшим работодателям и получат от них самые лестные отзывы о вас. Я кладу документы в карман и ухожу. Прежде чем ехать в Рюэй-Мальмезон, я захожу к Морпьону. Его on-прежнему нет дома. Бедные голодные кошки бегают по квартире. Я прошу консьержку позаботиться о них в ожидании проблематичного возвращения старого учителя. Я доезжаю на моем "ягуаре" до вокзала Рюэя, оставляю его там на стоянке и сажусь в такси, чтобы доехать до дома, в котором живет его превосходительство. Дом стоит посреди сильно запущенного парка. Когда я звоню в ворота, два немецких дога с воем подбегают к забору. Сколько бы я ни звал их хорошими песиками и даже красавчиками, они продолжают демонстрировать сильную антипатию ко мне. К воротам направляется субъект с обритым наголо черепом. По- моему, он состоит в родстве с Кинг-Конгом, застреленным позапрошлой ночью в консульстве, пусть даже через лучшего друга его отца. -- Что вы хотите? -- сухо спрашивает он меня. Я сглатываю слюну, прежде чем ответить: -- Я пришел насчет места шофера. Он молча разглядывает меня снизу вверх, слева направо, потом в обратном направлении. Потом, слегка сморщив нос, открывает ворота, успокоив чертовых псин несколькими словами на алабанском. Вот будет весело, если эти собачки не говорят по- французски. Мы идем по поросшей сорняками аллее между двумя рядами деревьев. Дом стоит на большой лужайке. Хотя сейчас разгар дня, у меня такое чувство, что я рассматриваю дом при лунном свете. Наверное, из-за бледного цвета его позеленевшей крыши. Субъект вводит меня в старый холл, откуда идет наверх деревянная лестница с внушительными перилами. Я останавливаюсь и вдыхаю витающий в воздухе неприятный запах. Где-то звучит Моцарта. Моцарт -- это красиво. Звук шагов заставляет меня повернуть голову. Я вижу бледного молодого типа с крупным носом, одетого, как на похороны. Если не ошибаюсь, это тот самый секретарь, которого я видел в бинокль из окна Морпьона. Его острые глаза неприветливо смотрят на меня. -- Вы профессиональный шофер? -- сухо спрашивает он. -- Да, месье. Вам угодно посмотреть мои рекомендации? Последние шесть лет я работал у графа де ла Мотт-Бурре. -- Почему вы его покинули? -- Это он нас покинул, месье, -- на полном серьезе отвечаю я. -- Господин граф скончался на прошлой неделе. Он изучает документы, предоставленные мне Стариком, которые я успел просмотреть перед тем, как прийти сюда. -- Как вы узнали, что мы ищем шофера? -- Мне об этом сказал один мой друг, работающий в алабанском ресторане на площади Перейр. -- В объявлении просили позвонить, а не приходи