Сан Антонио. Подайте мне Джоконду --------------------------------------------------------------- OCR -=anonimous=-. --------------------------------------------------------------- Глава 1 Это была собака, которая корчилась посреди дороги. Издалека, в свете фар, я принял ее за смятый лист газеты, шевелящийся под порывами ночного ветерка. Но, приблизившись, увидел, что это собака. Белая. Она дала себя сбить. Челюсти ее еще шевелились, но зад был раздавлен в лепешку. Я почувствовал, как во мне зашевелилась жалость. Резко затормозил и вышел из машины. Увы, помочь псине было уже невозможно. Для этого требовался по меньшей мере Иисус Христос, а меня, как вы знаете, зовут иначе. Он подыхал, этот несчастный пес. Его лапы лихорадочно царапали асфальт, жалобные короткие хрипы вырывались из измазанной кровью пасти. Единственное, что я мог для него сделать, -- нанести последний удар и отправить беднягу в собачий рай. Только вот под рукой ничего не, было. Разве что машиной?.. Надеюсь, вы не решили, что ваш старый приятель Сан-Антонио вступил в обществе защиты животных? Уверяю вас, ничего общего. Терпеть не могу слюнявого сюсюканья. Но собакам я симпатизирую. Короче, сжал я зубы и стукнул ее как следует. Она коротко взвизгнула и замерла. Я снова выбрался из машины и убедился, что дело сделано. Отмучилась. Тут я выругался, заметив здоровенное кровавое пятно на бампере. Вот к чему приводит доброта! Лениво размышляя на эту, честно признаюсь, достаточно отвлеченную тему, я стоял и покуривал на обочине возле собачьего трупа. Ночь была темна, как интеллект жандармского бригадира. Слышен был лишь робкий шепот ветерка в листве (какой свежий образ, не правда ли? Как все-таки жаль, что я не стал поэтом). В небе новорожденная луна играла в турецкий флаг. Я прикурил новую сигарету от окурка предыдущей, испытывая острое недовольство собственной персоной. Снова я стал жертвой своей природной доброты. Что мне стоило спокойненько проехать мимо? Собачка прекрасно бы издохла сама по себе. А теперь вот стой и мучайся вместо нее! Господи, да будь она на моем месте -- разве что лапку задрала бы у ближайшего столбика! Ну, может, еще отметила бы мимоходом, что подыхающий агент -- забавное зрелище... Поразмышляв таким образом о бренности бытия, я сообразил, что b данных обстоятельствах неплохо бы оттащить покойницу на обочину -- иначе к ней может присоединиться какой-нибудь лихач, от большого ума решивший, что ночное шоссе -- идеальное место, дабы проверить, на что способна его тележка. Как видите, доброта -- основное качество моего характера; она всегда умеет настоять на своем, даже когда все прочие чувства кричат, что ничего хорошего из этого не выйдет. Словом, ухватил я дохлого Медорку за ошейник, изо всех сил стараясь не вымазать в крови еще и костюм, и слегка прибалдел. Что-то не приходилось мне раньше встречать цельнометаллические ошейники. Я, как вы знаете, человек от природы любопытный; рассудив, что хозяину это украшение по объективным причинам уже вряд ли понадобится, я стащил с него ошейник и поднес его к фаре, чтобы разглядеть как следует. Не-ет, такой штуки я и правда никогда не видел! Больше всего она походила на здоровенную металлическую шайбу; с одной стороны (на собаке она была сверху) из нее торчал стальной стерженек сантиметров в пять длиной, похожий на миниатюрную антенну, а на конце его был шарик, весь в мелких дырочках. Если вы не полные идиоты, то понимаете, почему в этот момент между вашим другом Сан-Антонио и статуей, символизирующей полное обалдение, разницы было не больше, чем между депутатом справа и депутатом слева. Я был озабочен. Даже не зная назначения этой штуки, ее нетрудно представить в экипировке террориста, но при чем тут честный Туту? В конце концов, повертев ошейник и так и сяк и ни до чего не додумавшись, я сунул его в карман на дверце моей машины и отчалил. Не торчать же посреди дороги до Рождества только из-за того, что какая-то собака носила странный ошейник! Конечно, при моей профессии время от времени приходится раскапывать секреты даже в дупле муравьиного зуба, но эту тайну я решил оставить в покое. Я ехал в отпуск! Давненько со мной такого не случалось... Однако на сей раз потребность малость прийти в себя была такова, что босс даже не спросил у меня, куда я намылился свалить. Кстати, впервые за все время, что я занимаюсь этой паршивой работой. Обычно я даже пожрать не могу сходить, не оставив номер телефона. А уж в отпуске, как правило, и двух дней не проходит, как он начинает названивать, будто колокол в гаврском порту в день большого шторма. Имея, таким образом, в перспективе пятнадцать дней полнейшей свободы, я решил подышать чистым воздухом альпийских вершин, никому об этом не говоря. Один мой старинный приятель содержал отель в окрестностях Гренобля и уже раз этак с тысячу уговаривал провести у него отпуск. Хибара была шикарная, и красивые куколки слетались туда стаями. Думаю, последнее обстоятельство в основном и заставило меня наконец решиться. Вы-то, я думаю, уже давно убедились, что ваш старый друг Сан-Антонию реагирует на красоток, как бык на мулету. В конце концов, что еще надо парню моего формата, чтобы жизнь стала похожей на цветную открытку? У Дюбона, по счастью, со времен нашей последней встречи ничего не изменилось. Едва войдя в отель, я засек блондинку, которая могла бы шутя обойти конкуренток на любом конкурсе красоты, а если и не сделала этого, то виновата была наверняка ее мама, не позволившая доченьке выставить свою кандидатуру. Вообразите себе шикарную куколку в голливудском стиле, потом богиню в стиле моей родной Франции, соедините оба образа -- и вы в какой-то степени приблизитесь к истине. Она казалась неправдоподобно воздушной, эта девчонка. Поначалу я даже не мог понять, за какой бок ее ухватить, чтобы nm` не переломилась между пальцами. Но позже убедился, что первое впечатление обманчиво: темперамента в ней было столько, что хватило бы на десяток сатиров (Сан-Антонио -- знаток античности, не правда ли?). И то, боюсь, в конце концов ребятки почувствовали бы себя несостоятельными. В отель она заявилась в сопровождении старого гриба, который вполне подошел бы на роль ее дедушки, однако оказался ее покровителем. Парнишка был старше ее по меньшей мере на полвека; два ряда обвисших морщин делали его физиономию похожей на рождественскую елку, и он давно не мыслил своего существования без вставной челюсти и бандажа. Совершенно не представляю, на кой черт ему понадобилась красотка, но ни минуты не сомневаюсь, что свои подагрические пальчики он в ее букет фиалок запускал не часто. Скорее всего, он ее таскал за собой исключительно ради удовольствия, которое она доставляла его слепнущим глазкам, ну и еще для ценителей типа вашего друга Сан-Антонио -- за ним, как вы понимаете, не заржавеет. Что же до моего личного мнения -- ему куда больше подошла бы компания наемного боксера поздоровей. Такой спутник гарантировал бы куда большую верность. Почему-то мне втемяшилось, что ее зовут Альберта; позже выяснилось, что настоящее ее имя -- Соня, и оно шло ей куда больше. Но, как бы то ни было, с первого же взгляда, которым мы обменялись, я почувствовал, что дело в шляпе. Впрочем, чего вам объяснять? Сами небось знаете: вовсе не требуется быть факиром Али из Бомбея, чтобы это понять. Мне, во всяком случае, достаточно увидеть у крошки этакие искорки в глазах, чтобы сообразить: время "ножки в воздухе" не за горами. В первый же вечер я, закутавшись в халат, выбрался из номера, чтобы подышать чистым горным воздухом на большущем балконе, окружавшем по периметру весь дом. Конечно, моя курочка была уже там, вертя в пальчиках швейцарскую сигарету, длинную, как термометр. Я предложил ей огня. Банальный ход, согласен, но совершенно неизбежный. Да и к чему ломать себе голову в поисках новых трюков, когда старые все еще действуют безотказно? Она пролепетала "спасибо"; я, естественно, уверил ее, что для меня это -- сплошное удовольствие. Через пять минут все, чего я о ней не знал, можно было бы уместить на телеграфном бланке. Имя ее я вам уже сообщил. Жила она в Париже. Старый краб был фабрикантом -- не знаю уж, что там делали на его фабриках, но доходов от этого папаше Ромали вполне хватало, чтобы обеспечивать Соню по самое некуда. Старик не мог спать без снотворного, и это давало малышке некоторую свободу маневра. Я сообщил девушке, что в чемодане у меня нечаянно оказалась бутылка редкостного белого чинзано, и предложил продегустировать. Она согласилась. А десять минут спустя профессор, занимавший соседний номер, уже тарабанил в нашу дверь, крича, что, если мы не успокоимся, он или вызовет полицию или попросится в долю. Утром Соня представила меня своему старику. Меня он принял хорошо: надо полагать, ежеутренние визави с зеркалом во время бритья давно убедили его, что времена, ревности канули в лету и, если старый обмылок начнет возражать против моего присутствия, -- появится кто-нибудь еще, только и всего. Дураком он, судя по всему, не был и, глядя на открытую, добродушную рожу Сан- Антонио, сообразил, что парень явно не из сутенеров. Ну и дай бог ему счастья. Днем старикан с удовольствием наслаждался природой в нашем обществе. Я не возражал. И не смейтесь: таким невинным человеческим слабостям надо потакать. Зато вечером он глотал qbne снотворное и мы с Соней оставались вдвоем. В постели ее таланты отличались изобилием и многообразием, но тайной слабостью была "китайская клумбочка". Предоставляю вам догадаться, кто был садовником. Орала она при этом так, что наш сосед-профессор не выдержал и провертел дырку в стене -- я обнаружил ее пару дней спустя. Этот пакостник решил получить счастливый билетик задарма, но качество спектакля от того не ухудшилось. Я пробовал заделывать дырки жевательной резинкой, но это приводило лишь к тому, что он проделывал новые, и через восемь дней стена стала похожа на решето. В конце концов я плюнул, решив, что каждый развлекается как может. По утрам, за общим столом, этот тип был строг, как тридцать шесть пап, и мы с Соней хихикали про себя, любуясь его левым глазом, красным, как стоп-сигнал. Короче, это была хорошая жизнь. До того самого вечера. Уже не помню, кто первый предложил прокатиться: Соня, ее обмылок или я сам. Поехали мы на моей машине: тачка старика своими размерами уступала разве что авиалайнеру. Я до сих пор не понимаю, как он умудрился протащить ее по горным дорогам. Все шло вполне мило; мы уже возвращались в отель, когда Соне захотелось закурить. Она запустила руку в карман на дверце, куда перед прогулкой засунула свои "Кравен", и наткнулась на ошейник задавленной собаки -- я о нем к тому времени, признаться, успел забыть. -- Это еще что такое? -- удивилась красотка. -- Кто его знает? -- пожал я плечами. -- На всякий случай, пока не вышло нового распоряжения, я эту штуку называю собачьим ошейником. Соня задохнулась от смеха, я же, признаться, только тут разглядел, насколько нелепой выглядела эта штука. Девушка крутила ее в своих лапках, демонстрируя старику, и в этот момент машина как-то странно дернулась. Я остановил ее и вылез посмотреть, что случилось. Оказалось -- всего лишь прокол, поймали гвоздь в шину. Тут мне пришло в голову, что тормоза тормозами, а, меняя колесо на крутом склоне, неплохо бы подложить под соседнее какую-нибудь каменюку посолидней. Огляделся и увидел, что шагах в десяти валяется как раз подходящая. Подошел к ней и только нагнулся, как почувствовал мощный пинок в зад и очутился на земле. Через секунду до меня дошло, что это за моей спиной что-то взорвалось. Поднял голову и обнаружил вместо своей машины густое черное облако. Все еще не вполне осознавая происходящее, я поднялся и медленно, будто в дурном сне, побрел к тому, что минуту назад было моей тачкой. Впечатление было такое, будто гигантская рука вскрыла ее, будто коробку консервов. Внутри было черно. На земле я увидел вставную челюсть папаши. Потом взгляд мой упал на то, что осталось от Сони, и я почувствовал, как содержимое желудка бурно устремилось вверх. Я торопливо кинулся к кустам... Прошу прощения, но при подобных обстоятельствах ничего другого не остается. Вот так все и началось. Глава 2 Моя добрая матушка Фелиси утверждает, что встречаются бедолаги, с детских лет отмеченные роком. Ни секунды не сомневаюсь, что в первую очередь она имеет в виду меня. Это же надо -- встретить такую девочку и так ее потерять! Не-ет, будь моя воля -- связал бы своей паршивке-судьбе руки и ноги да выставил в Лувре, зевакам на обозрение... Примерно такой глубины мысли крутились в моей голове, пока я приходил в себя. Не требовалось семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что виной всему -- тот самый собачий ошейник. Не ошейник, а мечта террориста. Меня аж в дрожь кинуло, когда я вспомнил, как крутил в руках эту адскую штуковину. Надо же -- целых десять дней она валялась в моей тачке, готовая рвануть от малейшего толчка! Тут прибыли местные стражи порядка. С первого взгляда я понял, что с интеллектом у них все в порядке, -- достаточно было увидеть их лбы: все как один -- не шире околыша форменного кепи. Добавьте к этому глазки, тусклые, как у рыбы, три месяца провалявшейся в холодильнике, и вы получите о них полное представление. То обстоятельство, что они имеют дело с комиссаром Секретной службы -- то бишь с вашим покорным слугой, -- нисколько их не впечатлило. Они узрели, что моя машина взорвалась именно в тот момент, когда я из нее вышел, и угробила двух пассажиров, нашли, что это подозрительно, и ничто иное в их мозги проникнуть уже не могло. Их бригадир изложил мне это в весьма ученых терминах, усиленных повелительным наклонением. А поскольку в этой жизни он, судя по всему, знал только свой долг и таблицу умножения до пяти, то для более тонкого осмысления событий решил отвезти меня в жандармерию. Я не возражал -- в какой-то степени меня это даже устраивало. Терпеть не могу быть мишенью, но ничего не имею против расширенной аудитории. Короче, притащились мы в местный участок. Ну, все, как обычно: выбеленные известкой стены пестрят объявлениями, ветхие столы шатаются, с какой стороны ни притронься, а служивые, тут же решившие взять меня в оборот, еще тупее первых -- насколько это, конечно, возможно. Я уж решил, что попал за кулисы Фоли- Бержер. Однако они упорно не хотели оставить меня в покое, и единственное, что оставалось, -- навесить им на уши побольше лапши. И я взорвался как фейерверк. Рассказывал им, какая я большая шишка в Париже, как одно мое имя заставляет мелюзгу вроде них вставать во фрунт, и объяснил, что с ними будет, если они не предоставят мне любую мыслимую помощь вместо того, чтобы меня ловить. Я орал так громко, что лейтенант сдался. Правда, предварительно изучив мои бумаги разве что не под микроскопом. -- Хорошо, господин комиссар, чего вы хотите? -- Наконец-то, -- облегченно вздохнул я. Видать, парень встал с той ноги. А может жена ему нынче угодила... Впрочем, меня это не касается. -- Позвонить в Париж. -- Ради бога, -- тут же согласился он. -- Только сначала я предупрежу службу в Гренобле. Почему бы и нет? Я подождал, пока он выполнит все формальности, а потом набрал номер. Вроде мне уже случалось вам говорить, в чем основное достоинство Старика? Он никогда не вылазит из своей конуры. Когда ни позвони -- всегда на проводе. -- Здравствуйте, Сан-Антонио, -- проскрипел он в своей обычной манере. -- Привет, патрон. -- Как отдыхается? Может, я от всех переживаний мнительным стал, но в голосе его мне отчетливо послышалась насмешка. Сам-то он отдых презирает, а отпуска не брал с тех самых пор, как стал во главе нашей Службы. -- Потрясно отдыхается, -- заявил я и изложил всю историю начиная от издыхающей на дороге собаки. -- Очень любопытно, -- лениво пробормотал он. Ну да меня не обманешь -- слишком давно мы знакомы. Мысленно он взвился до onrnkj`. -- Вы полагаете? -- тем же тоном поинтересовался я. -- Стало быть, в ошейнике была взрывчатка, -- продолжил он, обращаясь больше к себе, чем ко мне. -- И сильная. Маленькая антенна служила взрывателем. Наверное, та девица нечаянно привела его в действие. Я промолчал. Да и что тут скажешь? -- Вы, случаем, не читали такую повестушку -- "Капут"? -- внезапно спросил шеф. Ничего себе. Нашел время для разговоров о литературе. -- Нет вроде... -- Хотя конечно, куда вам. Она давно вышла. Так вот, в ней рассказывается, как в последней войне Советы дрессировали собак, чтобы взрывать немецкие танки. Псов учили брать еду из-под гусениц. А когда начиналась танковая атака, их и запускали. У этих животин тоже взрывчатка была на шее, а антенна служила детонатором. -- Вы что же, стало быть, считаете -- эту собачку из России притащили? -- съязвил я, забыв, что с юмором у Старика слабовато. -- Разумеется, нет, -- сухо ответил он. -- Но кто-то мог набрести на туже мысль. Где, говорите, вы видели собаку? -- Шоссе Леон -- Гренобль, поворот на Ла-Грив. -- А вы не думаете?.. -- начал он. -- Думаю, -- согласился я. -- Неплохо бы там поспрошать. Только на мне повисли ребята из местной полиции. Вы не можете меня от них избавить? -- Сейчас позвоню в Гренобль. -- Вот и чудесно. Буду держать вас в курсе. -- Я на это рассчитываю, -- с достоинством обронил он, вешая трубку. Я тоже швырнул свою на рычаг. Через минуту раздался звонок. После короткого разговора мой лейтенант, став донельзя почтительным, объявил, что и сам он, и его бойскауты полностью к моим услугам и ждут не дождутся распоряжений. Я объяснил ему, что требуется самая малость -- поскорее доставить меня в гостиницу, поскольку я в силу обстоятельств остался без колес. Там я надеялся раздобыть что-нибудь подходящее, не сомневаясь, что Дюбон меня в беде не оставит. Дюбон, если вы еще не забыли, -- хозяин гостиницы и мой старый друг. Личность, надо сказать, довольно своеобразная -- кем-кем, а пай-мальчиком его уж точно не назовешь. Я, правда, так и не смог понять, чего его вдруг потянуло в эту коробку, но в его биографии и не такие зигзаги случались. Для начала он закончил Лионскую консерваторию по классу органа и даже успел стать лауреатом какого-то конкурса. Но тут началась война, и парня потянуло на подвиги. Он был одним из первых французов, перешедших Рейн, за что и получил в петлицу ленточку Почетного легиона. Стоит ему куда-нибудь войти -- женщины ложатся штабелем, а если кому из мужчин это не нравится -- он отправляет беднягу в окно, не затрудняясь тем, чтобы его открыть, и не беспокоясь о том, на каком этаже находится. Час спустя я с большой помпой причалил к его коробке со жратвой. Дюбон играл в белот с моим соседом-профессором и, как водится, выигрывал. -- У тебя найдется пара секунд? -- шепнул я. Он швырнул на ковер свой выигрыш и потащил меня в угол зала. -- Представь себе... -- начал я. -- Знаю, знаю, -- отмахнулся он. -- Из-за тебя я потерял двух клиентов. -- Ты в курсе? -- удивился я. -- Откуда? -- Сорока на хвосте принесла, -- ухмыльнулся Дюбон. -- Ну, еще поставщик подкинул кое-какие подробности. Кстати, из-за меня можешь не переживать: потеряв эту парочку, я приобрел прорву новых. Люди -- они что мухи: на падаль стаями слетаются. Я с утра поставщиков обзваниваю -- припасов не хватает. Между прочим, а как это у тебя так лихо получилось? Ты что, в своей тачке бенгальские огни перевозил? Я изложил ему историю с собакой. -- Обидно, -- вздохнул Дюбон. -- Староват я стал для таких дел. Так и скисну тут, в этом отеле. -- Ничего, у тебя тут тоже развлечений хватает, -- утешил я его. -- Только смотри, приятель, личная просьба: рот на замок. -- Ты же знаешь -- могила болтливее меня, -- снова вздохнул он. -- На ней все-таки что-нибудь да написано. Слушай, а ты сам-то хоть что-нибудь понимаешь в этой истории? У нас ведь, знаешь, собаки, начиненные взрывчаткой, на дорогах не каждый день бегают. Я так соображаю, что повезло тому парнишке, которому она предназначалась. Вместо него она досталась на ужин одному моему приятелю. Ты его знаешь, вроде бы, -- Сан-Антонио его зовут. Ей- богу, старик, ни с кем больше таких фокусов не случается -- только с тобой! -- Кончай причитать, -- оборвал я его. -- Мне тачка нужна. Можешь помочь? Хочу прокатиться в этот чертов Ла-Грив. Он задумчиво поскреб бритую макушку. -- Ну, если не боишься выглядеть не вполне элегантно -- так и быть, дам тебе мой джип. Не карета, конечно, но четыре колеса есть. И все ведущие. -- Заметано. Мы вышли на стоянку. -- Вон она, -- кивнул Дюбон. -- Бак полон. Только постарайся не отправить за облака хоть эту. У меня к ней слабость -- уж больно подходит по размеру к моему скелету. Я было решил тут же и отчалить, но желудок категорически запротестовал. Он кричал от голода, как ласточка перед бурей. Я поделился с Дюбоном этим ценным наблюдением. -- А как же! -- согласился он, -- Перед выходом на дело непременно надо пожрать, уж я-то знаю. Пустой живот годится только на барабан. Скажи там повару, пусть поджарит еще одного цыпленка-кэрри. Говорят, английская королева его одобряет. Я тоже. У этой птички есть одна замечательная особенность -- она чертовски возбуждает жажду. Глава 3 У Дюбона для мужских глоток всегда найдется глоток "Памара". Не знаю, где он добывает это пойло, но делает его отнюдь не кооператив водолазов с альпийских вершин, могу вас уверить. Нектар. Уничтожив на пару литра три, мы и на сей раз пришли к единодушному мнению, что жизнь стоит прожить. Потом посмотрели на часы и решили повторить. -- Куда ты попрешься в такую пору? -- заметил Дюбон. -- На место приедешь аккурат среди ночи, все двери будут закрыты. Поселяне, знаешь ли, в это время тоже имеют обыкновение дрыхнуть. -- Ерунда, -- после минутного раздумья возразил я. -- Тебе никто не говорил, что крестьяне спят вполглаза? Они боятся, что кто- нибудь подожжет их амбар. А если я появлюсь у них среди ночи, это может оказаться очень даже небесполезно. Психологический шок делает людей разговорчивыми. Понял? -- Тебе судить -- ты у нас в этих вопросах специалист. Только сдается мне, что ты попусту ударился в поэзию, приписывая этим asibnk`l наличие психологии. Им это не присуще. Я объявил, что не разделяю его пессимизма, и мы простились, торжественно пожав друг другу руки. По альпийским дорогам я несся со скоростью, которой позавидовал бы сам доблестный Фанжио. Ночь была полна зыбких, мигающих огней от автомобильных фар. Наличествовала и луна -- на сей раз она решила поиграть в японский флаг и по такому случаю была кругла, как биллиардный шар. Погода, как вы уже поняли, была отличная и навевала поэтические образы. Я молнией проскочил Гренобль, потом Вуарон и прибыл на место в рекордный срок. Управлять джипом Дюбона -- сплошное удовольствие. В Ла-Грив я влетел на скорости сто километров в час. Для здешних горных краев местечко довольно плоское. Весь городок -- ряд унылых домиков вдоль шоссе. Я быстро нашел поворот, где прикончил раненую собаку, -- оказалось, это в двух шагах от бистро, обозначенного пыльной витриной с двумя бутылками неизвестного предназначения и рекламой кока-колы. Почему бы мне сразу не приступить к делу? В распивочных обычно обо всем хоть что-нибудь да знают. Приближаюсь и барабаню в ставни, закрывающие стеклянную дверь. Спустя минуту я все еще слышу шум только собственного дыхания. Повторяю эксперимент, и -- ура! -- одно из окон первого этажа освещается. За мутным стеклом обозначаются расплывчатые контуры лица -- по всей видимости, человеческого, ибо хриплый женский голос задает традиционный вопрос: "Кто там?" Отвечаю магическим словом "полиция". -- Господи, -- бормочет женщина. Главные слова сказаны. Через минуту дверь открывается. -- Вы хозяйка бистро? -- осведомляюсь я. -- Да. Она моргает глазами. Щеки ее свисают двумя дряблыми складками. Халат она как будто нашла на свалке. Лет этой милой даме где-то в районе пятидесяти -- точнее, можно было бы ей столько дать, если бы у нее нашлось хоть на десять кругляшек кокетства. Но, похоже, столь ценное качество напрочь отсутствует в ее обиходе. Не мылась она, судя по всему, с тех самых пор, как в последний раз попала под дождь. От нее разит бойней. Вхожу. Бистро, как и следовало ожидать, вполне под стать хозяйке. -- Что случилось? -- с беспокойством повторяет она. Я демонстрирую ей удостоверение: -- Извините, что беспокою среди ночи, но служба обязывает. Затем немедленно перехожу к делу, чтобы у нее не успел возникнуть соблазн наплести мне с три короба. -- Десять дней тому назад на шоссе, в двух шагах отсюда, раздавили собаку. Вы вспоминаете? -- Собаку? -- обалдело переспрашивает она. -- Да. Такое, знаете, животное на четырех лапках с острой мордочкой. Делает "гав-гав". Та, о которой я говорю, была белая. Не породистая -- понимаете, что я имею в виду? Как будто она произошла от скрещивания дворняжки и газовщика. -- Ах, эта! -- восклицает мадам Грязнуля. -- Она валялась на краю оврага, возле бензонасоса. -- Точно. Я поднимаю на нее глаза и усиливаю вольтаж до максимума. В таком состоянии ваш друг Сан-Антонио способен загипнотизировать добрую дюжину кобр, а не то что какую-то замарашку. -- Кому он принадлежит, этот Туту? -- самым нежным голосом воркую я. -- Не знаю, -- лепечет дивное создание, не сводя с меня onjnpmncn взора. -- То есть как? -- удивляюсь я, -- Вы хотите сказать, что не знаете, как выглядят здешние собаки? Красотка понимает не сразу. Однако постепенно до нее начинает доходить. -- Знаю, -- обижается она. -- Только эта -- ну, о которой вы говорите, -- она не здешняя. Похоже, выпала из машины. И Дэдэ- оборванец -- он тут мусор убирает -- тоже ее не знает. Я аж скривился с досады, понимая, что, скорее всего, грязнуля не врет. -- Что с ней стало? -- С собакой? -- для верности переспрашивает она. -- Да. -- Дэдэ ее убрал. -- Где он живет, этот ваш Дэдэ? Она выходит на порог своего ранчо и простирает длань в сторону одинокого дома, торчащего вдалеке, среди полей, тянущихся вдоль железной дороги. -- Там. -- Спасибо, -- вежливо благодарю я и, мучимый желанием зажать нос, наконец не выдерживаю: -- Не смею больше мешать вам, мадам, а то ваша ванна совсем остынет. Она удивленно распахивает пасть, демонстрируя гнилые обломки зубов, да так и застывает в дверях, провожая меня оторопелым взглядом, пока я живенько ретируюсь к верному джипу. Итак, пес был не местным. Похоже, дело дохлое. Это нехитрое соображение вертится у меня в голове, пока я преодолеваю пространство, направляясь к хижине Дэдэ, отлично сознавая бессмысленность этого предприятия. Что мне делать у этого уважаемого муниципального служащего? Спросить, что он сделал с трупом Медора? А то я сам не знаю ответ? Зашвырнул, конечно, на кучу мусора. Положим, я его даже найду, -- ну и что? Труп собаки еще менее болтлив, чем труп человека. У нее нет отпечатков пальцев, хранящихся в полицейской картотеке; на ее шерсти я вряд ли найду бирку из прачечной или фамилию портного. Даже любимый объект исследования всех Шерлоков Холмсов -- грязь из-под ногтей -- вряд ли сообщит мне что-либо важное. Короче, все это глупо. Если мои коллеги узнают об этой вылазке, они будут так ржать над моей дуростью, что мне придется приклеивать фальшивую бороду, входя в контору. Предаваясь столь горестным раздумьям, я достиг наконец жилища Дэдэ. Типичная трущоба. В крыше дырки -- специально, чтобы облегчить доступ Деду Морозу. Дверные петли сляпаны из двух коробок из-под сардин, а в окнах стекла удачно дополнены кусками картона. Догадываюсь, что в золоте Дэдэ не купается. Кидаю взгляд на часы. Почти три часа ночи. Не самое общепринятое время для визитов. Не сомневаюсь, что уже с завтрашнего дня мой поход по округе будет прокомментирован аборигенами сверху донизу. В долгие зимние вечера он будет излагаться сразу вслед за историей о сером волке. Сон у мусорщика буквально свинцовый. Я колочу в дверь, вопя: "Эй, Дэдэ!", без всякого результата. И лишь через четверть часа, когда я уже подумываю, не пора ли перестать надрываться, изнутри слышится мощный зевок. Потом кто-то ворчит, потягивается, откашливается... -- Эй, Дэдэ! -- снова ору я. Слышу ленивые, шаркающие шаги. Потом чиркает спичка -- раз, другой, третий: наверняка отсырела. "Дерьмо", -- бурчит пропитой голос, и я понимаю причину столь беспробудного сна: обитатель хижины просто-напросто мертвецки пьян. Наконец, отказавшись от бесплодных попыток зажечь свет, он на ощупь добирается до двери и отодвигает засов. Я уже приготовил электрический фонарик и в тот момент, когда дверь открывается, включаю его -- по опыту знаю, что в таких обстоятельствах неожиданный луч света действует не хуже хорошего удара по морде. Внезапно высвеченная, передо мной во всех деталях предстает дикая, опухшая физиономия с глазами потревоженной средь бела дня совы. -- Привет, Дэдэ, -- приветливо здороваюсь я, вталкиваю его в помещение и вхожу следом. Осматриваюсь и преисполняюсь к обитателю хибары невольного уважения: он умудрился свести проблему меблировки практически к нулю. Похоже, в душе этот тип -- своего рода авангардист. Посреди комнаты он водрузил ванну в стиле Карла Десятого, доверху набив ее сеном. Ночью она служит ему кроватью, а днем, накрытая крышкой, -- столом. На секунду задумываюсь: достанет ли у кого-нибудь ума, когда обитатель хибары преставится, отпилить у ванны ножки? Получился бы первоклассный гроб... На хлипкой этажерке замечаю керосиновую лампу, а на полу -- коробок и рассыпанные спички. -- Как думаешь, Дэдэ, -- как можно дружелюбнее обращаюсь к мусорщику, -- если зажечь эту лампу -- сможем мы увидеть друг друга? -- Спички отсырели, -- хрипит он. -- Просто ты не знаешь, с какой стороны они зажигаются. Сейчас посмотрим. Я зажигаю лампу, поправляю чадящий фитиль и засовываю мой электрический фонарик в карман. И тут же разражаюсь гомерическим хохотом, только сейчас обратив внимание на изысканность костюма собеседника. Кроме залатанной рубашки, на нем ничего нет. Однако он настолько не отошел после вчерашнего, что ему совершенно наплевать, прикрывает какая-нибудь тряпка его яйца или они болтаются на свободе. Сейчас он куда больше озабочен тем, кто это столь неожиданно к нему пожаловал. -- Здравствуйте, -- вежливо бормочет он. Я тронут. -- Почему бы тебе не надеть свои штаны, Дэдэ? -- столь же вежливо интересуюсь я. Он наконец замечает, что не вполне одет, и торопливо запихивает свое жалкое мужество в вытертые брюки. -- Не пугайся, дорогой, -- продолжаю я, -- мне только нужно кое о чем тебя спросить. -- О чем это? -- каркает он. -- Помнишь ту белую собаку, которую задавили на дороге? Что ты с ней сделал? -- И вы о том же? -- бормочет пьяница. -- Как это -- о том же? -- я аж подпрыгиваю от неожиданности. Дэдэ трет глаза и, судя по всему, отчаянно пытается привести в действие свои одеревеневшие мозги. -- Чевой-то? -- вопрошает он. -- Почему ты сказал, что я о том же? Он снова трет глаза, и, кажется, на сей раз туман в его голове малость проясняется. До него потихоньку начинает доходить, что мое присутствие в его хибаре в такой час не соответствует не только правилам приличия, но и французскому законодательству. -- Чего вы от меня хотите? -- ворчит он. -- Собаку? Нет у меня собаки. И я внезапно вижу в его глазах безумный страх. Та-ак! Это еще откуда? Чего он так внезапно испугался? -- Я не говорю, что у тебя есть собака, дружище, -- увещеваю ecn я. -- Просто хочу поговорить о белой собаке. Помнишь, ты подобрал ее на дороге? Куда ты ее дел? Дэдэ не отвечает, лишь молча переминается с ноги на ногу. -- Не стоит играть в прятки, -- мягко говорю я. -- Отвечай лучше: куда ты задевал ее скелет? И тут начинается непредвиденное: Дэдэ плачет. Я обескуражен. Он ревет, как маленький, задыхаясь от рыданий, смахивая грязными лапками слезы, пуская слюну и подвывая. У меня внутри все аж переворачивается, как машина на ходу во время гололеда. -- Ну, папаша, -- мурлычу я, кладя руку ему на плечо. -- Что это с тобой приключилось? Что за страшное горе? -- Это не я, -- хнычет Дэдэ. -- Правда, не я. -- Что не ты? -- Не я взял ее ошейник! Глава 4 А, парни? Признайте, что у малыша Сан-Антонио есть нюх! Каким идиотизмом поначалу казалось искать этот злосчастный собачий труп. Я, правда, и до сих пор не знаю, зачем он мне нужен, -- чтобы это выяснить, надо переждать, когда Дэдэ перестанет хныкать. Нетрудно сообразить, что его слезы в немалой части состоят из выпитого вчера красного вина. Из всех человеческих огорчений огорчения пьяниц -- самые искренние, но и самые короткие. Не проходит и нескольких минут, как мой собеседник обретает утраченное равновесие. Он успел отрезветь, и взгляд его меняет выражение. Теперь передо мной не престарелый мальчик, витающий в облаках, а крестьянин, унаследовавший от бесчисленных поколений предков хитрость и недоверчивость. Рот у него на запоре, а глазки так и бегают. -- Вот и хорошо, Дэдэ, -- одобрительно кидаю я. -- Вижу, ты снова в форме. Читать умеешь? Он кивает. Достаю удостоверение. -- Видишь? Большими буквами: "полиция". Для любого обывателя это конец. Когда перед ним произносят это слово, он вянет, как осенний салат. Дэдэ -- не исключение. От испуга он икает. Потом его охватывает дрожь. -- А теперь я проясню тебе твое положение, -- задушевно говорю я. -- Вариант первый: ты мне выкладываешь все, что знаешь насчет дохлой собаки. Я уверен, что кое-что ты знаешь, -- у меня свои сведения. Вариант второй: ты молчишь. Тогда я достаю свой шпалер и у тебя начинаются неприятности. Какие? Трудно предсказать заранее. Ты меня понимаешь? -- Но я же ничего не сделал, -- бормочет он. -- Я ничего такого не сделал... -- Знаю, -- прерываю я. -- Никто и не упрекает тебя в том, что ты что-то сделал. Просто ты знаешь вещи, о которых вот сейчас, немедленно, мне и расскажешь. -- Ничего я не знаю, господин полицейский. Ничего-ничего. -- По-моему, ты начинаешь себя плохо вести, -- замечаю я. -- Не будь идиотом, а то наживешь неприятности. Ну-ка, говори! -- Я ничего не знаю, -- тряся головой, продолжает дудеть он. Вот упрямая рожа! Меня такие до белого каления доводят. Вот и сейчас, не успел я сдержаться, как мой кулак совершенно самостоятельно, без малейшего моего вмешательства, отправляется на прогулку. Приземляется он, как и следовало ожидать, точно на подбородке Дэдэ. Тот без единого звука валится на пол. Я наклоняюсь над несчастным. Он в обмороке и уже успел напустить под себя лужу. По опыту знаю: единственное, чем его можно сейчас привести в себя, -- хороший глоток чего-нибудь с градусами. Осматриваюсь и замечаю в стене лачуги маленькую dbepvs. Открываю -- как и следовало ожидать, внутри полно бутылок, но все до омерзения пусты. Неторопливо их перебираю в надежде найти хоть одну недопитую и натыкаюсь на ржавую коробку из-под бисквитов. Поддеваю ногтем крышку и невольно присвистываю при виде пяти красивых радужных бумажек по десять "штук" каждая. Новенькие, заразы! Готов побожиться (почему бы и нет? все грешат, не исключая самого папу), мой новый приятель Дэдэ -- отнюдь не экономный муравей в шерстяных носках. Он за радости жизни. Пьет свою долю, а если представляется возможность, то и чужую. Как хотите, а я не в состоянии представить его экономящим пару монет из своего грошового заработка. Поэтому я беру свою находку и возвращаюсь к месту его успокоения -- по счастью, еще не вечного: он как раз приходит в сознание. Я его встряхиваю; он хлопает ресницами, взирая на меня без особой симпатии. -- Веселей, -- подбадриваю я его. -- Держу пари, сейчас ты заговоришь. -- Я ничего не знаю! -- яростно хрипит Дэдэ. Похоже, я ошибся, считая его обычным алкашом, готовым размякнуть от первого же тычка. Паренек-то, оказывается, из контрастных. Однако глаза его уже узрели купюры в моей руке и наполняются ужасом: парнишка явно узнал эти бумажки и начинает портить себе кровь. Мне остается лишь активизировать сей полезный процесс. Достаю коробок, зажигаю спичку и приближаю огонек к деньгам. -- Ты всегда такой тупой, Дэдэ, или от холода отупел? -- самым вежливым тоном осведомляюсь я, -- Давай-ка немножко погреемся. Ты не против? Я не ошибся: он действительно прежде всего крестьянин. -- Нет! -- истошно вопит он. Я отодвигаю пламя: -- Так ты будешь говорить? -- Да. -- Он морщит лоб в нечеловеческом мыслительном усилии. -- Эта собака... за ней пришли на следующий день после того, как я ее подобрал. -- Кто? -- Дама. -- Продолжай, -- подбадриваю я его. -- Я тебя слушаю. -- Она пришла вечером -- я как раз ел суп. Спросила, не я ли подобрал издохшую собаку. Я говорю: да, мол, а что? Она как расхнычется: это ее любимая собачка, она ею очень дорожит, потому как, мол, подарок ее умершего друга... В общем, повел я ее на свалку, туда, где всегда вываливаю свой бак. Там мы псину и нашли. Дама к ней как бросится! И тут же спрашивает: "А где ошейник?" Я ей: "Какой ошейник?" Она прямо взбеленилась: "Куда вы дели его ошейник?" А я никак понять не могу, о чем речь-то? Спрашивала про собаку -- вот тебе собака... Она знай себе твердит: "Куда вы дели ее ошейник? У нее был ошейник -- где он?" Я наконец сообразил -- не было, говорю, на этой скотине никакого ошейника. Тут она вытащила из сумочки пистолет и орет: дескать, если не отдам ей ошейника, она меня пристрелит. А как я его отдам? Я ведь и правда... -- Знаю, -- успокаиваю я его. -- Ты ее нашел без ошейника. -- А, вы в курсе? -- таращит глаза Дэдэ. -- В курсе, в курсе. Что дальше? -- Дальше? -- пожимает плечами мусорщик, -- Ну, поуспокоилась она, спрятала свой пистолет, а взамен достала вот эти бумажки. Сунула их мне и заставила поклясться, что буду молчать. Обещала, что если хоть слово кому скажу, то меня она пристрелит, а лачугу мою спалит. Что ж, папаша честно заслужил награду. -- Не бойся, дружище, -- успокаиваю я его, возвращая деньги. -- Бабы вечно обещают одно, а делают совсем другое. Ты просишь их qepdve, а они взамен дают тебе свой зад, да еще Версальский лицей в придачу. Можешь не волноваться -- я о нашей беседе никому не скажу. Так что пропивай эти монеты на здоровье. Он торопливо прячет свое сокровище за пазуху. -- Только, уж извини, мне нужно кое-что уточнить, -- добавляю я. Дэдэ охотно кивает: получив обратно башли, он преисполнился благодарности и готов на все. -- Как выглядела эта женщина? Дэдэ погружается в размышления. Глаза его закрываются, брови сдвигаются, лоб наморщен -- чувствуется титаническая концентрация мысли; я даже начинаю опасаться, не взорвался бы у бедняги череп от такого интеллектуального напряжения. -- Она была красивая! -- наконец триумфально возвещает он. -- Блондинка? -- интересуюсь я. -- Нет. -- Брюнетка? -- Да. -- Глаза, рот, нос, одежда, манера разговаривать, -- терпеливо перечисляю я. Терпения, которое мне потребовалось в последующие полчаса, хватило бы на добрый десяток ангелов. Каждую деталь приходилось буквально выковыривать из его черепушки. Однако в конце концов я все-таки получил некоторое представление об этой малышке с собакой -- образ, надо сказать, возник вполне аппетитный. Высокая томная брюнетка лет тридцати, с полными губами, в светло-голубом плаще. На пальце руки, державшей пистолет (Дэдэ не смог внятно ответить, правая то б