горяча, что прямо тает. Ее тело излучает любовь. Такой прием не может не произвести впечатления на любого самца, достойного этого имени. Чтобы отблагодарить ее за гостеприимство, показываю ей мой трюк номер четыре -- он состоит из "удара взломщика", "тропического номера" и "индусского приема". Она в восторге. Я думаю: в школьных учебниках о таком не пишут. К двум часам ночи красотка окончательно выбивается из сил и мы решаем, что на сегодня хватит. На ночь она натягивает фланелевые чулки -- может, надеется таким образом излечить хромоту? Ну, ее дело. Мы, усталые, засыпаем и пробуждаемся лишь тогда, когда будильник начинает трезвонить подъем. -- Тебе пора, -- шепчет она. -- В восемь приходит уборщица. -- О'кей. Одеваюсь я быстрее, чем она. Чтобы скоротать время, разглядываю фотографии, засунутые за рамку зеркала. Все они изображают мою возлюбленную в различные моменты ее жизни. Вот она на велосипеде; вот, принарядившись, стоит с приятельницами на фоне Эйфелевой башни; вот возлежит на пляже... Однако мое внимание привлекает последний снимок. Там моя малышка застыла между двумя коллегами перед собственным почтовым отделением. Но на них мне плевать. А вот широкий зад машины, торчащий в левом углу, заслуживает самого пристального внимания. Мало того, что это черная "ДС", -- за стеклом я явственно различаю мордочку белой собаки. Может, у меня галлюцинация? Или в очередной раз счастливый случай барабанит в мою дверь? Призываю на помощь мадемуазель: -- Скажи мне, цыпленочек, что это за фото? -- Разве не видишь, мой серый волк? Твоя маленькая женушка с двумя идиотами-сослуживцами. -- Это я и сам сообразил, моя красавица. Но что это за тачка торчит из-за угла? -- Не моя, -- жеманничает она. -- Чья же? -- Понятия не имею, мой зайчик. Никогда ее раньше не видела. -- Когда сделан снимок? -- Недели три тому назад. Это Клеман снимал. Тот, что справа, с усами. У него фотоаппарат с автоспуском. -- Послушай, украшение моей тусклой жизни, жар моих холодных ночей, -- проникновенно произношу я -- Поройся как следует в памяти и скажи: в тот день к тебе на почту не заходили люди, которые меня интересуют? Ну, ты еще сказала, что их фамилия Виней. Она застывает посреди комнаты, голая, с губкой в руке. Грудь вперед; нахмуренный лоб напоминает коробку из гофрированного картона. -- А, точно! -- вскрикивает она вдруг, будто я ткнул ее иголкой в задницу. -- Они пришли вечером, перед самым закрытием. Я как раз вышла, чтобы сфотографироваться, -- гляжу, а они выплывают из булочной. -- Дорогая, -- воркую я, -- будь лапушкой, подари мне это фото. Пусть оно будет воспоминанием о волшебной ночи, которую мы с rnani провели. -- Это действительно доставит удовольствие моему мальчику? -- кокетничает она. Чувствую, что красотка начинает действовать мне на нервы. До сих пор она была на высоте. Но как только вообразила себя королевой, согрешившей с другом короля, тут же считает необходимым разыгрывать довольную шлюху. -- Доставит, -- суше, чем следовало бы, заверяю я ее. -- К тому же появится повод вернуть ее в неофициальной обстановке. -- Мой милый мальчик начинает грубить? -- щебечет она с грацией нормандской коровы в бреду. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не сказать ей, что ее милый мальчик заткнет ей глотку, если она и дальше будет принимать его за старого сенатора в отставке. По счастью, я человек воспитанный; к тому же мой организм до сих пор испытывает к ней живейшую благодарность в области пониже живота. -- Загляну чуть попозже -- узнать, не пришла ли мне телеграмма, -- мурлычу я ей на ушко, дружески шлепаю по заду и улетучиваюсь. Первым делом захожу в бистро, чтобы выпить сока и чего-нибудь покрепче. Оттуда -- прямым ходом в аптеку. -- Что угодно? -- спрашивает симпатичный старикан-аптекарь в черной шапочке. -- Порошок аспирина. -- Один? -- Да. И будьте добры, одолжите на минутку вашу лупу. Физиономия у него изумленно вытягивается. Но, наверное, вид у меня достаточно решительный, поскольку папаша выходит из своего летаргического состояния и, ни слова не говоря, протягивает требуемый инструмент. Исследую снимок и не без труда устанавливаю номер машины. 446 СФ 69. Итак, "ДС" зарегистрирована в департаменте Роны. Это уже кое-что... Благодарю старика, плачу за аспирин и, выйдя из аптеки, выбрасываю пакетик в первую же урну. Никогда не мог проглотить эту гадость, не заработав головной боли. Возвращаюсь на почту -- на сей раз в виде клиента. Мадемуазель на трудовом посту, очень благоразумная за своей конторкой, -- ни дать ни взять прилежная школьница за партой. -- Ваша телеграмма пришла, -- сдержанно произносит она, протягивая мне бланк. Шеф -- старикан лаконичный. "В ночь на восьмое никаких важных грузов не провозилось". Больше ни слова. Мну голубой листок и прошу соединить меня с полицейским управлением Гренобля. Мне сообщают, что ребятки из прокуратуры прыгали вокруг трупа из Серва всю ночь, но так ничего и не раскопали. На всякий случай разослали его фото по всей округе. Представляю, какая тут сейчас суета. -- Моя маленькая девочка, -- шепчу я своей прелестнице, -- увы, я вынужден с тобой попрощаться. Надеюсь, мы скоро увидимся. Услышав эту фатальную фразу, бедняжка аж вспотела. -- Осушите ваши слезы, прекрасная служащая почты, телеграфа и телефона, -- утешаю я ее. -- Я вернусь. Последнее пожатие руки -- и вот я уже мчусь в Лион. Шеф автоинспекции, которого я, по счастью, застаю в префектуре, больше всего похож на картинку из учебника, иллюстрирующую вредное влияние алкоголя на печень. Он желт, как канарейка; шевелюра напоминает пучок сухой травы, а томный, задумчивый взгляд сквозь толстые очки говорит либо о хроническом недоедании, либо, наоборот, что он слишком плотно позавтракал. Предлагаю ему интересующий меня вопрос. Он подтягивает k~qrphmnb{e нарукавнички и погружается в свой регистр, который при первом взгляде я принял за крышу недостроенного дома. Через минуту он извещает меня, что черный "ситроен" модели "ДС", зарегистрированный под номером 446 СФ 69, принадлежит месье Андре Комперу, проживающему в Лионе на улице Филиппа Гонарда, дом двенадцать. Записываю и откланиваюсь. Месье Андре Компер принимает меня в уютном кабинете. Большое окно создает впечатление, что ты паришь над набережной Сены. Я успел навести справки у соседей. По их словам, Компер -- деловой человек, занимается экспортно-импортными операциями, специализируясь в основном на шелке, как и положено добропорядочному лионцу. Он брюнет, на вид -- лет сорока. Высок, хорошо сложен. Улыбчив. Впечатление несколько портят сальный взгляд и синие мешки под глазами. -- В чем дело, господин комиссар? -- интересуется месье, ознакомившись с моим удостоверением. -- У вас есть машина, не так ли? -- А, -- оживляется он, -- у вас есть новости о моей "ДС"? Не знаю, как чувствовали бы себя на моем месте вы, но я, находясь на своем, чувствую себя трижды одураченным. -- Расскажите мне о ней, -- прошу я после минуты молчания. -- О ком? -- удивляется он. -- О вашей машине. Черном "ситроене" с номером четыреста сорок шесть эс-эф шестьдесят девять. -- А разве ее не нашли? Я чувствую себя мальчишкой, которого нехорошие дяди ссаживают с уцелевшего во время потопа обломка прямо посреди океана. -- А вы ее что, потеряли? Мой собеседник изумленно раскрывает пасть, демонстрируя крупноформатные зубы. -- Объяснитесь, наконец, комиссар, -- требует он, внезапно обозлившись. -- Я полагаю, вы пришли, чтобы сообщить, что моя машина найдена. О ее пропаже я сообщил г комиссариат достаточно давно. -- Не думаю, что ее нашли, -- замечаю я, -- к тому же понятия не имел, что ее у вас украли. -- Но поскольку... -- Знаю, знаю -- вы подали заявление. Но полиция занимается не только кражей автомобилей, есть вещи и поважнее. Я считаю, господин Компер, что ваша несчастная "ДС" участвовала в более чем сомнительных операциях. -- Что вы такое говорите? -- взвивается он. Добропорядочные французы все таковы. Стоит чему угодно вторгнуться в их жизнь с черного хода и нарушить привычный комфорт -- и они уже готовы призвать всю Вселенную для охраны собственной неповторимой личности. Пока он не в курсе, этот Компер, -- может, нет смысла рассказывать ему мою страшную историю, а? -- При каких обстоятельствах украли вашу машину? -- спрашиваю я. -- Как всегда, -- пожимает он плечами. -- Оставил ее на стоянке, забыв запереть. -- Вам никогда не доводилось встречать женщину, всем цветам предпочитающую синий и носящую перстень с большим синим камнем? -- Вроде нет. -- Она обычно появляется в компании с человеком, похожим на метиса или на араба. -- Я же говорю вам, комиссар, что не знаю ее! -- Этот метис умер, -- не теряя спокойствия, продолжаю я. -- Слушайте, комиссар, чего вы от меня хотите? -- взрывается Jnloep. -- Я не понимаю. -- Да случилась тут одна скверная история. Впрочем, детали вы прочтете в газетах в ближайшие дни. Я поднимаюсь и без дальнейших церемоний оставляю его в одиночестве. Прокол. Такое ощущение, будто чем дальше я продвигаюсь, тем сильнее у меня уходит почва из-под ног. Стоит обнаружить след -- тут же выясняется, что он ведет в пропасть. Звоня Комперу, я уже чувствовал себя чемпионом, идущим на рекорд. И вот -- результат снова подлежит пересмотру. Итак, машину, которую я ищу, попросту сперли. Когда я спускаюсь по лестнице, ко мне обращается какой-то человек в фуражке почтальона: -- У Компера кто-нибудь есть? -- Да, -- бормочу я и по ассоциации немедленно вспоминаю маленькую хромушу из Сент-Альбан. А заодно и кое-что еще. Вы ведь знаете: при определенных обстоятельствах мыслишки вашего друга Сан-Антонио выписывают весьма замысловатые кренделя. Втискиваюсь за руль верного джипа и еду куда глаза глядят, не мешая взбунтовавшимся мозгам резвиться, как им вздумается. Потом останавливаюсь перед почтой. Захожу и прошу телефонистку соединиться с ее коллегой в Сент-Альбан. Срочно. Через минуту слышу в трубке ее голос. -- Привет, детка, -- говорю я. -- Не узнаешь своего голубого кузнечика? Она испускает радостный визг. Потом другой истошный, опрокинув чернильницу на свой гроссбух. -- Это ты, мой драгоценный? -- щебечет она. -- Послушай, радость моей человеческой сути, -- мурлычу я. -- Тебе ничего не напоминает имя Компер? -- Конечно, -- хихикает она. -- Именно так была подписана та телеграмма. Помнишь, я тебе говорила? Можете мне поверить -- такая девчонка стоит кучи кредиток, равной ей по весу. Я обещаю ей, что при ближайшей же встрече (между нами, весьма проблематичной, но ей об этом знать не обязательно) продемонстрирую ей свою коронную серию: "полночное солнце", "таблетка шоколада" и "папа-мама по-турецки". Теперь ей будет о чем мечтать, пока возле ее конторки цветочки не вырастут. Глава 7 Я задерживаюсь на почте еще ненадолго. Беру справочник и вскоре нахожу то, что мне надо. Оказывается, господин Компер владеет неким предприятием, расположенным невдалеке от дома, на холме Желтого креста. Знаю я это местечко. Оно возвышается над Лионом, как Монмартр над Парижем, -- только в отличие от Монмартра там тихо, как на конгрессе немых. Слышен лишь шум прядильных машин и чокающихся стаканов. Пьют там основательно. Чуть позже полуночи останавливаюсь перед сим заведением. Расположено оно перед кладбищем на самой добропорядочной улочке, какую только можно себе вообразить. Строение, вопреки моим ожиданиям, оказывается небольшим -- нечто вроде маленького ангара, зажатого меж двух домов. Вместо двери висит железный занавес, вроде тех, что закрывают витрины магазинов. Пожалуй, имеет смысл понюхать, что там внутри. Должен признаться: у меня такого рода желания быстро становятся реальностью. Вставляю в замок свой маленький "сезам" -- и через несколько секунд остается лишь приподнять занавес настолько, чтобы мой старый приятель Сан-Антонио смог opnqjnk|gmsr|. Опускаю обратно железную створку, включаю фонарик и для начала осматриваюсь. Помещение метров так десять на десять. В глубине свалено несколько рулонов. Знакомлюсь с ними поближе. Увы, это всего лишь обычный шелк. Ничего интересного. Может, я зря теряю время? Подсвечивая фонариком, перемещаюсь потихоньку по пыльному полу и вдруг замираю, почувствовав под полом пустоту, гулко отзывающуюся на каждое мое движение. Выясняется, что я стою на железной плите. В следующую минуту соображаю, что это не что иное, как платформа больших весов для взвешивания рулонов. Разочарованно вздыхаю и совсем уже собираюсь уходить, но что-то меня удерживает. Хоть убейте, есть в этих весах нечто подозрительное. Только вот что именно? Некоторое время ломаю себе голову, потом до меня доходит. В нормальных весах чашки ходят свободно. Эта плита, похоже, закреплена намертво. Я даже подпрыгиваю пару раз -- никакого результата. Как же тогда на них взвешивают? Может, есть какой-нибудь стопор? Наклоняюсь, свечу фонариком -- ничего похожего. Зато замечаю какую-то странную нашлепку. Тяну ее, и... платформа поднимается, как обыкновеннейший люк. Собственно, это и есть люк -- все остальное для отвода глаз. А что? Совсем неглупо... Железная лестница спускается в пустоту. Раз приглашают -- невежливо отказываться. Спускаюсь, считая на ходу ступеньки. Их пятнадцать. Наконец ноги мои ощущают каменную поверхность пола. Приехали. Осматриваюсь и выясняю, что попал в какой-то узенький коридорчик. Естественно, двигаюсь дальше и метра через четыре упираюсь в деревянную дверь. Закрыта она на самый большой замок, какой я когда-либо видел. Нашли чем испугать! Большой -- не значит сложный. Открыл я его куда быстрее, чем вам об этом рассказываю. Согласитесь, ловкий он парень, этот Сан-Антонио! В своей жизни я повидал немало и теперь, открывая дверь, ожидал увидеть за ней по меньшей мере толпу скелетов, скованных цепями по четыре. А то и чего похуже. Худшее -- оно ведь, ребятки, предела не имеет. Действительность, как всегда, наносит мне удар. Ни тебе трупа, ни женщины в цепях, ни хотя бы захудаленького скелета. Все эти тайны Мадридского двора понадобились лишь для того, чтобы спрятать... чего бы вы думали? Никогда не поверите. Рулон бумаги. Ну, правда, довольно большой. Белый. Я его чуток развернул. Обычная чистая бумага. Килограммов так примерно пятьдесят. Понимай как можешь. Отрываю клочок и засовываю в карман. Да, любопытный парнишка этот Компер. Неплохо бы перекинуться с ним парой словечек в моей манере -- глядишь, что-нибудь и разъяснилось бы. Однако внутреннее чувство подсказывает мне, что торопиться не стоит. Бывают, конечно, ситуации, когда надо переть напролом со сжатыми кулаками. Но куда чаще приходится вести себя, как во вьетнамских джунглях: осторожность, осторожность и еще раз осторожность. Итак, весь цирк -- из-за рулона бумаги. Лучший способ как следует подстегнуть мыслительные процессы -- как следует поесть. Тем более находясь в Лионе -- центре прославленной французской кухни. Не стрит также забывать, что я все еще в отпуске. Если учесть, что желудок мой давно уже играет боевой марш, а видения накрытого столика предстают пред истомленным взором с мучительной навязчивостью (какой образ, а? On}r, поэт...), -- не остается сомнений, что пред вашим старым приятелем во всей полноте предстает проблема ужина. Я, слава богу, достаточно поколесил между Сеной и Роной, чтобы знать, где можно получить цыпленка по-охотничьи наилучшего качества. Да и советы Дюбона кое-чего стоят. Кстати, о Дюбоне. Он уже, надо думать, давным-давно представляет меня в качестве самой вонючей навозной кучи, какую только знала земля со времен Адама. Сколько уж времени прошло, как я завладел его машиной и не подаю признаков жизни. Самое меньшее, что я могу сделать, -- выразить ему свое сожаление. Объясняю официанту, каким именно способом следует снарядить в последний путь предназначенную для меня пулярку, и направляюсь к телефону. Как и следовало ожидать, Дюбон в скверном настроении. -- Это ты? -- орет он вместо приветствия, услышав мой голос. -- Опереточный сыщик, торговец луком, цыплячья лапка, крысиная морда... -- Тут он останавливается, чтобы перевести дыхание. -- Подумай о своей астме, толстяк, -- немедленно вклиниваюсь я, воспользовавшись моментом. -- Еще два слова -- и тебя удар хватит! Столько шума из-за какой-то паршивой тачки! Что о тебе телефонистки подумают? Дюбон, вновь обретя дыхание, несколькими скупыми, но образными словами обрисовывает мне свое отношение к телефонисткам. Я не остаюсь в долгу, высказав мнение, что на самом деле так к нему относятся они, причем по справедливости. Это его мигом отрезвляет. -- У тебя-то как, все в порядке? -- озабоченно интересуется он. -- Черт его знает! В двух словах не скажешь... Тут он снова распаляется и склочным тоном бубнит, что всю жизнь считал, будто самого большого мерзавца, какой ему когда-либо встречался, он отправил на тот свет еще во время войны -- тогда судьба послала ему в лапы гестаповского полковника, имевшего привычку развлекаться, вырывая у заключенных глаза кофейной ложкой. И только сейчас он понял, что баюкал себя сладкой иллюзией, ибо на самом деле король мерзавцев находится в настоящий момент на другом конце телефонного провода. -- Кончай проповедь, Дюб, -- ухмыляюсь я. -- Говорю же -- времени в обрез. -- А моя машина, висельник? Долго мне еще пешком ходить? -- Если есть претензии -- обратись в полицию, -- советую я. -- Чтоб тебе провалиться! Я понимаю, что пикироваться таким образом мы можем до бесконечности, но если я не расскажу Дюбону всю историю, то наживу смертельного врага. Он слушает не перебивая. У меня даже создается впечатление, что мой собеседник куда-то испарился и весь мой монолог -- весьма, надо сказать, эмоционально насыщенный -- уходит в пустоту. -- Ты как там, жив еще? -- интересуюсь я, выложив все до конца. -- Жив, жив, -- бормочет он. -- То, что этот Компер в деле, ясно даже ежу. Но вот какого черта он носится с этой бумагой, будто она золотая? Странно как-то, тебе не кажется? -- Кажется, -- успокаиваю я его. -- Какие планы? -- осведомляется он. -- Сожрать цыпленка. Официант уже давно с безнадежным видом жестикулирует, сообщая, что все готово. -- Чтоб тебе подавиться. -- Спасибо. Кроме этого ничего не пожелаешь? Дюбон задумывается. -- Сан-Антонио, ты тупица, -- наконец изрекает он. -- Мозги тебе нужны так же, как словарь сороконожке. Что ты понимаешь в сыске, eqkh не в состоянии использовать те следы, которые уже есть? -- Ладно, ты мне уже совсем опротивел. Пока, -- вежливо прощаюсь я. -- Позвони вечером, -- торопливо говорит он. -- Может, у меня кое-что для тебя найдется. И вешает трубку. Чешу за ухом и задумчиво бреду к своему цыпленку. Что имел в виду папаша Дюбон? Может, я чего-то не заметил? Снова мысленно пробегаю по всем деталям и ничего не нахожу. В конце концов, сколько можно выворачивать себе мозги? Пожатием плеч сметаю беспокойство и вступаю в яростную схватку с юным представителем отряда куриных. Официант Подает мне счет. Достаю деньги, чтобы оплатить свою оргию, сую в карман сдачу и... застываю с разинутым ртом, будто в глотке у меня установили центральное отопление. Ибо пальцы мои натыкаются на клочок бумаги, оторванный от рулона в погребе Компера, и я обнаруживаю, что на ощупь он ничем не отличается от купюр. Можете зажарить меня в прогорклом масле, если это не точно такая же бумага! То- то Компер ее так тщательно прячет! Достаю клочок, смотрю на просвет. И вижу до боли родные водяные знаки. Вот это да! В префектуре меня встречает молодой и весьма неопрятный инспектор -- высокий, бледный, с коровьими глазами, одинаково присущими всем представителям закона, от полевого сторожа до высшего полицейского начальства. Он изо всех сил стремится показать, что визит коллеги из Парижа не производит на него ровно никакого впечатления -- не таких, мол, видали! -- Чем это вас так заинтересовал угон машины в нашей глуши? -- высокомерно вопрошает он. -- Какая тут связь с вашими должностными обязанностями? Я начинаю звереть. Кто он такой, этот сопляк, чтобы рассуждать о моих обязанностях? -- А какая связь существует между моей левой рукой и вашей правой щекой, как вы думаете? -- изысканно вежливо отвечаю я. -- Что? -- взвивается молокосос. -- Да вы знаете, где находитесь? -- В обществе невежи. Он отвечает прямым справа. Удар вполне грамотно направлен, но все же мальчику сначала неплохо бы выяснить, с кем он имеет дело: на Сан-Антонио такие штуки давно уже не производят впечатления. Без особого труда уклоняюсь, ловлю его за руку и отправляю в полет через всю приемную. Он с грохотом рушится на регистратора -- старую канцелярскую крысу, с благоговейным ужасом взирающую на происходящее, -- вышибая из старичка последние проблески сознания. Сам малыш тоже почти нокаутирован и обалдело трясет головой, восседая на полу среди вороха зеленых карточек. Дверь с треском открывается, пропуская плотного, румяного здоровяка. -- Что тут происходит?! -- рычит он. Старый знакомый, комиссар Риш. -- Сан-Антонио! -- восклицает он, заметив мои неповторимые черты. -- Мне следовало сразу сообразить, что это ты к нам пожаловал. Раз где-то шум -- значит, ты неподалеку. -- Сан-Антонио! -- восклицает и молокосос, открывая гляделки. Потом вскакивает и семенит ко мне. -- Извините, комиссар, что же вы сразу не сказали? Я бы... -- Ладно, -- благодушно отмахиваюсь я. -- Вопрос исчерпан, разговор окончен. Прими совет, малыш: кончай изображать тертого калача. Нет ничего глупее новичка, принимающего себя за хозяина округи. Затем дружески хлопаю его по спине. -- Ты все такой же, -- бормочет Риш, пожимая плечами. -- Ты тоже, дружище, -- бормочу я, так и не поняв, комплимент это был или упрек. -- По-прежнему маскируешь грозным видом желание опрокинуть стаканчик божоле? -- Ладно! -- Дружески ухмыльнувшись, Риш довольно потягивается. -- С церемониями покончено. Чего тебя сюда занесло? -- Да вот, интересуюсь одной угнанной недавно тачкой. Диктую ему номер. Он принимается рыться в картотеке. Инспектор тем временем таращится на меня во все свои тусклые гляделки. Теперь он будет распевать направо и налево о том, как дрался с Сан- Антонио. Ну и на здоровье -- следов нашей маленькой заварушки на нем осталось предостаточно. -- Вот, нашел! -- восклицает Риш. -- Машина принадлежит некоему Комперу. -- Это я и сам знаю. Ее еще не нашли? -- Нет. -- Слушай, а чем вы тут занимаетесь в служебное время? Детективы почитываете? Он пожимает плечами: -- Ты же не хуже меня знаешь, что угнанную машину можно найти только случайно. Номера-то на ней наверняка переставили. -- Слушай, приятель, -- взрываюсь я, -- может, объяснишь, какая разница между твоей башкой и цветочным горшком? -- За что я тебя всегда ценил, так это за вежливость, -- кривится Риш. -- Не стыдно унижать коллегу, да еще в присутствии нижних чинов? -- Избавь меня от твоей табели о рангах! От истории с этой "ДС" твои мальчики и так будут ржать, как от последнего фильма Фернанделя. -- Вот как? -- Представь себе. Начнем с того, что никто на ней номеров не менял. Так с родными и катается. Он немного растерялся: -- Ты... ты... -- Что -- "ты"? Играете тут в бирюльки! Что, ждете, пока воры поставят ее в витрине посудного магазина? Риш злится. Я не собираюсь доводить его до апоплексии и примирительно кладу ему руку на плечо: -- Слушай, дружище, я влез в важное дело. Уже три трупа, и наверняка еще что-то готовится. Подними всех на уши, но найди эту тачку. Ясно? -- Да. -- Когда ее обнаружат, пусть сядут ей на хвост. А ты сразу предупреди меня. Я остановлюсь в "Боз Арте". Только без лишнего шума. Усек? -- Не беспокойся, сделаем, -- обещает он. -- Сейчас же разошлю приказ всем патрулям. Годится? -- Годится. Конечно, если ее найдут. Непринужденно кланяюсь и испаряюсь. Что меня всегда потрясает в Лионе, так это набережные. Они настолько широки, что кажутся бесконечными. Облокачиваюсь на парапет и любуюсь на то, как суматошная Рона влечет серо- голубые, украшенные серебристой пеной волны (без смеха, что вы скажете об этом описании? Не хуже Мориака, правда? Признайтесь, что у этого стервеца Сан-Антонио -- настоящий талант!). Предаваясь столь лирическим размышлениям, я не перестаю думать и о Компере. Не торговец шелком, а прямо живой парадокс. Ему понятно, что влип он в это темное дело, как кусок масла в капустный суп. Тогда какого рожна ему понадобилось заявлять об угоне машины? Он же своих приятелей под монастырь мог подвести, если бы здешняя полиция поживее шевелилась! Нутром чую, что это b`fmne обстоятельство, -- неплохо бы в нем разобраться. Впрочем, торопиться некуда. Подождем. Сдается мне, что в ближайшее время тут кое-кто зашевелится. Глава 8 -- С ванной? -- спрашивает хозяйка. Только во Франции могут задать такой идиотский вопрос. -- И с телефоном, -- уточняю я. Она вручает мне ключ от двенадцатого номера. Грум с брезгливым видом поднимает мою сумку. Очутившись в комнате, первым делом наполняю ванну и раздеваюсь. Как приятно погрузиться в теплую воду! И до чего хорошо, спокойно думается! Итак, сейчас около четырех часов дня. На какие-нибудь новости от Риша сегодня рассчитывать особо не приходится. Стало быть, до ночи мне делать нечего. А вот тихой лионской ночью, когда все кошки серы, я могу заняться Компером. Горю желанием задать ему несколько вопросов, как мужчина мужчине. Однако торопиться некуда. Выплываю из ванны, размякший и томный, как молодая девица после второго выкидыша. Добираюсь до кровати, валюсь в нее и погружаюсь в размышления. В результате, когда я просыпаюсь, часы показывают восемь вечера. Быстро одеваюсь. Почему быстро, спросите вы, после того, как я детально разъяснил, что торопиться некуда? Объясняю: такая уж у меня натура. Все, что я делаю, я делаю быстро. Кроме любви, разумеется. Двигаясь к выходу, вспоминаю, что Дюбон просил меня вечером позвонить. Бедный старикан возомнил себя Шерлоком Холмсом и жаждет доказать мне, какой я непроходимый тупица. Что ж, почему бы и не подыграть старому приятелю? Дружба дороже. Снимаю трубку и называю номер. Соединяют сразу -- приятно. -- Это ты, малыш? -- орет Дюбон. -- Нет, это Сан-Антонио, -- уточняю я. -- Не будем играть в синонимы, господин комиссар. -- Не будем, -- коротко соглашаюсь я. -- А во что? В Шерлока Холмса? Кто из нас Ватсон? -- Ну, коли у настоящего Шерлока вместо мозгов гастрит... -- хмыкает он. -- Больше тебе сказать нечего? -- Есть, -- Дюбон внезапно становится серьезным. -- Ты сейчас отправишься к некоему Цезарю. -- Это еще кто такой? -- В Лионе его знают все. Скажешь, что от меня, и он тебе кое- что расскажет. После этого Дюбон с великолепным хладнокровием вешает трубку. Спускаюсь в холл и спрашиваю у дамы за стойкой, знает ли она "некоего Цезаря"? -- Конечно, -- щебечет она, -- это частный детектив. -- Где его найти? -- Недалеко отсюда, на улице Шилдебер. Благодарю и двигаюсь по указанному адресу. Выхожу на аллею, заваленную ящиками с мусором и увешанную свежепокрашенными фанерными вывесками, -- судя по их обилию, автор проживает где- нибудь поблизости. Наконец вижу медную пластину величиной со школьную доску. Ярко-красные буквы буквально вопят: "Частный детектив Цезарь. Расследование и розыск. Тайна гарантируется". К частному сыщику я обращаюсь впервые в жизни и, должен признаться, особой гордости по этому поводу не ощущаю. Взамен мрачно размышляю, все ли у Дюбона в порядке с головой, -- надо же, подсунуть мне такое... Звоню в дверь. Никакой реакции. Однако всей шкурой чувствую, wrn через какую-то щель за мной наблюдают. Действительно, спустя некоторое время дверь бесшумно открывается и предо мной предстает долговязый тип, похожий на английского студента: тощий, бледный и с непроницаемой физиономией. -- Месье Цезарь? -- учтиво спрашиваю я. -- Вы от кого? -- От месье Дюбона. -- Следуйте за мной. Мы проходим в приемную, свидетельствующую о том, что ее хозяин неравнодушен к Наполеону. Несколько стульев в стиле ампир; на полке, заваленной старыми газетами, -- бюст упомянутого императора. В придачу -- плотное, как деготь, молчание. Но не зловещее -- напротив, мягкое, теплое, уютно окутывающее клиента покровом профессиональной тайны. Почти сразу открывается противоположная дверь. -- Аве, Цезарь, -- бросаю я, но шутка повисает в воздухе. Человек, оказавшийся передо мной, довольно высок и лыс как колено. Холодные, невыразительные глаза за стеклами очков; потешный, трубочкой, нос придает лицу слегка озорное выражение -- что, как ни странно, отнюдь не веселит, а лишь усиливает ощущение холода. Тонкогубый рот. Плюс к тому -- абсолютное самообладание. Короче -- тип человека, который, зайдя в магазин за спаржей, не позволит всучить себе одуванчики. -- Вы Сан-Антонио? -- сухо спрашивает он. -- Да, -- соглашаюсь я, чувствуя себя не в своей тарелке. Он явно знает, кто я такой, и его это совершенно не волнует. Вообще, сдается мне, чтобы взволновать этого типа, надо как минимум притащить с собой "Камасутру" со всеми приложениями и дать читать ее вслух какой-нибудь девочке классом повыше Брижит Бардо. Он проводит меня в свой кабинет. Большой и, пожалуй, даже уютный. Указывает мне на стул, сам садится в кресло. Закуривает сигарету в мундштуке, длинном, как титул. Чувствую, что начинаю закипать, но сдерживаюсь. Надо бы попытаться как-то вступить с ним в контакт, с этим типом, но сказать мне решительно нечего, и потому я предоставляю событиям развиваться своим чередом. -- Дюбон звонил мне утром, -- наконец неторопливо изрекает господин Цезарь. -- Насколько я понимаю, вас интересует грузовик с фирменным знаком "Белый крест", двигавшийся по шоссе Париж -- Гренобль в ночь на восьмое. Это так? -- Точно, -- слегка ошалело подтверждаю я. -- Собственно, это Дюбон вспомнил, что одна из местных транспортных фирм использует в качестве марки белый крест, изображенный на дверцах грузовиков, -- поясняет детектив. -- Ну, он и посоветовал нам покопать с этой стороны. -- Он открывает ящик стола и извлекает зеленую папку. -- Срочный розыск дал следующие результаты... Я впиваюсь в него взглядом, но он, будто нарочно, чтобы поиграть у меня на нервах, неторопливо поправляет в мундштуке сигарету, потом тщательно стряхивает пепел с лацканов пиджака... -- Итак, грузовик фирмы "МАК", принадлежащий транспортной конторе "Боннэ", расположенной по адресу: улица Кювье, дом один, действительно работал в ночь на восьмое на линии Лион -- Гренобль. Точнее, Гренобль -- Лион. В Гренобль он прибыл накануне с грузом фруктов из долины Роны. Выехал же оттуда, груженный бумагой, принадлежащей министерству финансов, и должен был доставить ее в Рон-де-Кле. -- Что? -- подпрыгнув, хриплю я. -- Вы не расслышали? -- флегматично осведомляется Цезарь. Держу o`ph, он будет хранить олимпийское спокойствие, даже если посадить его голым задом на куст репейника. -- Что за бумага?! -- Чистая бумага, с водяными знаками, предназначенная для печатания денежных купюр, -- поясняет сыщик. Вот оно! Я нашел, ребята, наконец-то я нашел! Компер знал об этом транспорте. Его сообщники должны были взорвать грузовик и похитить груз. Даже если это был всего один рулон -- из полусотни килограммов бумаги можно напечатать приличное количество деньжат! -- Грузовик прибыл к месту назначения? -- спрашиваю я. -- Разумеется, -- кивает Цезарь. -- Во время транспортировки было отмечено лишь одно происшествие, и то весьма незначительное: раздавили собаку. -- Господи, как вам удалось все это раскопать? -- Ничего особенного, -- пожимает плечами мой собеседник. -- Просто посчастливилось быстро найти шофера. Он все и рассказал. -- Классная работа! -- не могу я сдержать восхищения. -- Примите поздравления. Сколько я вам должен за помощь? -- Ничего, -- снова пожимает плечами детектив. -- Дюбон -- мой старый друг, я ему многим обязан. Разве что... если мне однажды понадобится ваша помощь -- вы ведь не откажете? -- Можете не сомневаться, -- я улыбаюсь. -- А мне-то всегда казалось, что частные детективы занимаются в основном супружескими изменами... -- И этим тоже, -- подтверждает Цезарь. -- Работаем, где можем, господин комиссар. Семейные дела не хуже других -- в них тоже должен кто-нибудь разбираться. -- Он протягивает мне визитную карточку. -- Если смогу быть вам чем-нибудь полезен... Кладу визитку в карман, прощаюсь и ухожу. Он и не думает меня провожать. Остается сидеть, по-прежнему великолепно непроницаемый. Я, впрочем, догадываюсь, что его бесстрастность -- не более чем образ, раз и навсегда выработанный, чтобы впечатлять клиентов. Что-то подсказывает мне, что на самом деле он совсем не такой. Лжестудент из Оксфорда ждет меня в приемной. Вежливо ему кланяюсь. В ответ он отвешивает мне поклон, достойный метрдотеля из китайского ресторана. Спускаюсь по темной лестнице, мысленно прыгая от радости. Еще бы -- такой шаг вперед! От возбуждения делаю этот шаг на самом деле и... едва не качусь вниз по ступенькам. Тут такой мрак, что сам черт ногу сломит. Ищу в карманах фонарик и, враз облившись холодным потом, вспоминаю, что оставил его в тайном погребе господина Компера. Глава 9 Я разражаюсь проклятиями по поводу собственного маразма. Это ж надо так сесть в лужу! Теперь остается только разбрасывать за собой собственные визитные карточки, и ваш добрый приятель Сан- Антонио будет вылитый Мальчик-с-Пальчик -- чем он там швырялся, камешками или горошинками? Уж и не помню, да и не в том дело. А вот если Комперу сегодня стукнет в голову заглянуть в свой тайник, то фонарик мой он найдет в два счета. Тут такое начнется! Не-ет, единственный выход -- вернуться в погреб и отыскать проклятый фонарь! Прыгаю в джип -- и полный вперед! Улицы проскакиваю, как метеор, и до железного занавеса добираюсь в рекордное время. Второпях едва не проскакиваю мимо -- фонарей в этой части города кот наплакал. Впрочем, некоторые все-таки горят, от чего ночь j`ferq наполненной кошмарами: кладбищенские кресты сквозь кованую решетку отбрасывают на улицу причудливые тени (обратите внимание: даже в такой ответственный момент я не могу обойтись без поэтического образа). Вновь извлекаю из кармана свой "сезам", и, как и следовало ожидать, через пару секунд занавес открывается. Тут же снова кляну себя за неосторожность: впопыхах забыл даже осмотреться. Определенно, пора вместо джипа заказывать себе кресло на колесиках: это уже даже не дилетантство, а полная деградация. Ну да вроде все спокойно. Вот уж истинно: дуракам везет. Зажигаю спичку и осматриваюсь: может, фонарь где-нибудь поблизости? Увы, его нет. На ощупь влезаю в сарай, добираюсь до псевдовесов, открываю трап и, считая ступеньки, осторожно спускаюсь вниз. Вот последняя. Однако при следующем шаге нога моя вместо пола наступает на что-то мягкое. Снова зажигаю спичку и в ее пляшущем свете вижу тело человека. Рядом -- мой фонарь. Значит, кто-то все же решил сюда наведаться. Включаю фонарь. Вот мы и встретились второй раз с месье Компером. Кто же это его так невежливо? Труп еще теплый, из раны в затылке течет кровь. Стало быть, ситуация осложнилась. Что-то в банде не слава богу. Не торопясь поднимаюсь по лестнице, раздумывая, могли ли соседи что-нибудь услышать? По идее, в таком тихом квартале кто- нибудь мог обратить внимание на звук выстрела... Прежде чем покинуть помещение, закрываю за собой трап, и тут мое внимание привлекает деталь, которую я в прошлый раз не заметил. От псевдовесов отходит тонкий электрический шнур. Он проложен в щели, выдолбленной в полу, и заметить его практически невозможно, если у вас не орлиный взгляд. Но это как раз мой случай, о чем создатели данного чуда техники, конечно, не догадывались. Шнур пропадает в стене, и мне чертовски интересно проверить, куда он меня приведет. Это след, да еще какой! Держу пари: предо мной не что иное, как сигнализация, призванная предупредить кого надо, что в тайник лезут без приглашения. Вот только кого надо? Компера, надо полагать? Все-таки гараж принадлежит ему. Стало быть", он знал, что у него побывали визитеры. Выбираюсь из сарая и осматриваюсь. Ближайшее строение -- низенький одноэтажный домишко справа. Иду к нему и звоню. Молчание. Мне не привыкать -- жду. Минуту спустя различаю звук шагов. Открывает парнишка, низенький и тощий, как жокей. Руки его болтаются едва ли не ниже колен, а выражение лица -- как у человека, который месяц назад продал вам тонну гнилой редиски и вдруг обнаруживает, что вы сидите напротив него в автобусе. Смотрит так, будто мы давно знакомы и меньше всего он ожидал увидеть здесь именно меня. Чего это он? -- Ба! -- восклицаю я, всмотревшись попристальнее. -- Старина Три Гроша! Конечно, я его знаю. Маленький бродяжка с Монмартра. Деловым стал в том возрасте, когда его сверстники еще читали неприличные журналы и ухаживали за подругами своих матерей. Торговал кокаином, потом пустился в спекуляцию оружием, но все по мелочи. За это и получил свое прозвище. Ну и еще за рост. Помню, однажды при задержании мне пришлось его слегка пристукнуть, чтобы не дергался. Он мычал, как теленок -- при его субтильности это лишь усиливало впечатление, что я ударил ребенка. И вот он стоит в дверях -- бледный, взволнованный, кадык ходит ходуном. Не сомневаюсь: он предпочел бы увидеть жандарма, ростовщика или даже своего исповедника, только не блистательного комиссара Сан-Антонио. Я вталкиваю его внутрь, вхожу сам и каблуком захлопываю дверь. Оказываюсь в узенькой прихожей, opnbnmbxei прокисшим супом. Направо сквозь открытую дверь вижу комнату, которая, судя по всему, служит одновременно спальней, кухней, гостиной, столовой, а при случае и борделем. В ней воняет табачным пеплом, шлепанцами, кислятиной и прогорклым салом. -- Тут и живешь? -- интересуюсь я. Три Гроша немного приходит в себя. -- Чем обязан вашему визиту? -- осведомляется он, силясь улыбнуться. Без особого, впрочем, успеха. Так, наверное, улыбается человек, когда ему вскрывают живот. -- Догадайся, -- предлагаю я. У этих парней обычно такая биография, что простенький вопрос вроде этого производит в их мозгах полный кавардак. -- Я... я не знаю... -- бормочет он, багровея, как пылающая головешка. -- Положа руку на сердце, господин комиссар, -- моя совесть чиста. Ей-богу! -- Ну прямо маленький святой Жан, -- ухмыляюсь я, усаживаясь в кресло, которое жалобно стонет под моим весом. Так ты, стало быть, решил лионцем заделаться? Не больно-то шикарный городишко, не находишь? Да еще местечко выбрал -- сплошное веселье. Особенно это кладбище напротив... По парижской суете не тоскуешь? Он напряженно улыбается, ожидая, что лихорадочно работающие мозги подскажут нужную мысль -- я прямо вижу, как они шевелятся. Но напрасно -- ничего не придумывается. -- Так что ты тут поделываешь, Три Гроша? -- Я работаю... -- лепечет он. -- Браво! И в какой же области, если не секрет? -- Я коммивояжер. -- Что же ты продаешь, сокровище мое? Поделись со старым знакомым. Святые картинки? Или, может, "томпсон" с укороченным стволом? -- Вы ошибаетесь, господин комиссар. Я чист. -- Как зовут твоего шефа? Случаем, не Компер? Его кадык застывает, потом медленно опускается, будто он его проглотил. -- Что вы... но... я... Чтобы прочистить ему мозги, отвешиваю уда