нимает. -- Подойдите, дитя мое, -- сюсюкаю я. Она входит в комнату. -- Как видите, налицо нарушение закона о неприкосновенности жилища, -- светским тоном продолжаю я. -- У меня не было никакого права вламываться к вам таким образом. Суровый закон, между прочим. Тем не менее я на него чихать хотел. Она смотрит на меня и задает вечный вопрос -- боже мой, сколько раз я его уже слышал: -- Чего вы хотите? -- Чего я хочу? Господи, совсем немного. Поговорить с вами. Понимаете, увидев вас, я сразу понял, что беседа с вами доставит мне огромное наслаждение. Роза молча смотрит на меня. -- Присаживайтесь, будьте как дома, -- разливаюсь я соловьем. -- Самое главное в жизни -- чувствовать себя как дома и не дергаться. Она садится, двигаясь, как лунатик. Однако упорства девушке не занимать. -- Что вам от меня нужно? -- продолжает настаивать она. -- Любовь моя, а у вас что, рыльце в пушку? Я же сказал, что хочу поговорить. -- О чем? -- О вашей работе, например. Не против? На мой взгляд, тема не хуже любой другой. Кстати, по поводу работы: вы знаете, что Компер умер? Ох уж эти дилетанты -- что Три Гроша, что эта девица -- не умеют держать удар, хоть ты лопни. Вижу, как она качается и цепляется за кресло; лицо побледнело, глаза испуганно расширились. -- Точнее, он убит, -- поправляюсь я. -- А вы, малышка, похоже, попали в довольно неприятную компанию. Потому что во главе ее стоит тип, которого смертельный исход не пугает. Сейчас этот некто занят тем, что уничтожает всех, как-то связанных с делом. Играючи уничтожает, и независимо от того, по уши ты в деле увяз или так, сбоку припека. Так что позвольте вам посочувствовать: не думаю, что вы в безопасности, моя красавица, совсем не думаю. Скорее наоборот. Мой монолог возымел действие: Розу аж затрясло от страха. Однако кашу маслом не испортишь. -- Пересядьте-ка вы лучше от окна подальше, -- заботливо предлагаю я. -- А то, неровен час, влепят в вас пулю. Этот ваш тип, знаете ли, щедр на подобные подарки. Она молча смотрит на меня глазами побитой собаки. -- Да вы не сомневайтесь, мне вас на пушку брать надобности никакой, -- увещеваю я. -- Ежу понятно: о времени отправления грузовика с бумагой Комперу сообщили вы. Больше некому, поскольку знали об этом только вы да директор, никто больше той папочки и в глаза не видел. А теперь слушайте: единственный ваш шанс не сыграть в ящик -- вот сейчас, сию минуту подробненько мне все рассказать. Тогда я договорюсь, чтобы вам разрешили уехать. Ненадолго -- но этого хватит, чтобы от банды и следа не осталось. Ну "а если откажетесь -- ничего не поделаешь, в таком случае я вас оставлю на произвол судьбы. Боюсь, правда, судьба эта будет не так уж завидна. Не самый приятный подарок для молодой девушки -- получить пулю прямо в центр перманента. Еще мгновение она колеблется, а потом принимает решение, вполне характерное для такого сорта девиц, когда они попадают в затруднительное положение: ревет в три ручья. Я покорно пережидаю этот потоп, понимая, что утешать женщину в горе -- занятие бессмысленное. Тем более что длится оно обычно не так уж долго. Как всегда, я оказался прав. Два-три завершающих всхлипа -- и мадемуазель готова к разговору. -- Дура я, дура, -- горестно вздыхает она. -- Не думала, что это окажется так опасно. Если и уступила, то только из-за калеки- матери. Ну-у, ребята. Нельзя же настолько не иметь воображения. Истории о бедных больных матушках перестали действовать еще до войны, а уж сегодня, чтобы им поверить, нужно быть полным дебилом. Тем временем красотка мне объясняет, что, конечно, дала себя соблазнить, но... -- Скажите, сердце мое, -- останавливаю я ее излияния, -- вам не легче будет рассказывать, если мы начнем сначала, а? Роза на секунду замолкает, потом покорно кивает. -- С господином Компером я познакомилась этой зимой, -- тихо говорит она. -- На лыжной станции. Он был один, я тоже. Из дальнейшего разговора я понял, что Комперу не потребовалось больших усилий, чтобы затащить киску к себе в постель. Он ей устроил развлечение типа "папа-мама", а потом, для большего впечатления, "китайский павильон". Когда же девица окончательно созрела, дал ей понять, что готов платить неплохую монету за совершенно невинную информацию. Она, конечно, сначала отказалась -- по ее, конечно, словам, -- но он ей поклялся, что риска нет никакого, поскольку речь идет об обычном соперничестве фирм. В конечном итоге, как и следовало ожидать, грехопадение состоялось -- на стороне искусителя оказались слишком весомые доводы: больная мать, новый проигрыватель/шикарная мебель, современная квартира и прочее в том же духе. -- Скажите, вы всегда имели дело только с Компером? -- Да, господин комиссар. -- И больше никого из банды не знаете? -- Нет, господин комиссар. Я в бешенстве. Ну расколол я эту дуреху, -- и что это мне дает? Нет уж, именно благодаря ей я доберусь до истины. В конце концов, почему бы и нет? Не думаю, что я сильно преувеличивал, пугая бедную мышку: мадам в синем наверняка решила уничтожить всех возможных свидетелей, и ее в том числе. Мало ли что мог Компер ей сболтнуть, лежа с ней на одной подушке? Мужчины ведь так глупы! Так что мой единственный шанс -- оставить секретаршу на свободе. Маленькая Роза привлечет пчелку. Экое дерьмо. Чего это меня вдруг потянуло на дешевые метафоры? -- Что ж, -- говорю я, -- вы были со мной честны. Я отвечу вам rel же. Вы останетесь на свободе, и никто не узнает о вашей роли в этой истории. Она признательно улыбается, но в следующую секунду ее лицо искажает гримаса ужаса. -- Не стоит так нервничать, -- замечаю я, -- без охраны я вас не оставлю. -- Вы так добры, -- лепечет она, поднимая на меня повлажневшие глаза. Беру ее за руки и нежно провожу пальцами вверх, вплоть до жаркого пуха подмышек. -- Это мое слабое место, -- шепчу я, -- я всегда слишком добр с женщинами... Глава 13 Я и раньше догадывался, что в любви мадемуазель Ламбер -- отнюдь не дура. Наоборот, она ценит мужчину и не упускает случая установить связь между нашей старой планетой и седьмым небом. О трюках, которые она мне демонстрирует, не говорится даже в Библии. Волнение доводит ее недюжинный природный талант до высот подлинной гениальности. Малышка жаждет утвердиться в моих глазах и потому отдается от всего сердца. Так что, когда наступает пора последних содроганий, знаменующих окончание сеанса, я невольно задаюсь вопросом: зовут ли меня Сан-Антонио и не Пасха ли сегодня? Потом Роза спрашивает меня, люблю ли я телячьи ножки. Она их, оказывается, обожает. К тому же именно данный деликатес она приобрела к завтраку и интересуется, не соблаговолю ли я к ней присоединиться. -- С восторгом, -- отзываюсь я, нимало не кривя душой. За едой я продолжаю подробнейшим образом ее расспрашивать в надежде вытянуть из нее еще что-нибудь интересное. Однако красавица столь явно ничего больше не знает, что я сдаюсь. Судя по всему, Компер был щедр в деньгах, но не в признаниях. Он не без удовольствия -- и тут я его понимаю -- занимался с ней любовью, но рот держал на замке. Особой трудности это не представляло, поскольку Роза и сама предпочитала в подробности не лезть. У нее хватило мозгов сообразить, что чем меньше она знает, тем меньше рискует нажить неприятности, если все раскроется. Завтрак съеден, и я как раз помогаю мадемуазель застегнуть лифчик, когда раздается звонок. -- Это еще что? -- удивляюсь я. -- Телефон. -- У тебя есть телефон? А я думал, в провинции такую штуку не часто встретишь в частной квартире. -- Патрон поставил. На случай, если я внезапно понадоблюсь. Я проницательно смотрю на нее. Она слегка розовеет. До меня доходит, что Компер был отнюдь не единственным посетителем этой славной квартирки. Видно, господин директор хотел, чтобы пташка была всегда под рукой на случай, если им овладеет приступ хандры. -- Ладно, -- говорю, -- иди-ка ответь. Она идет в спальню и снимает трубку: -- Алло. Я бесшумно прыгаю к лежащему на столе отводному наушнику и подношу его к уху. Слышу, как на другом конце провода женский голос спрашивает: -- Мадемуазель Ламбер? -- Да. -- Говорит мадам Болуа. Я не вижу свою курочку, но чувствую, что она совершенно ошеломлена. -- Добрый день, мадам, -- бормочет она. -- Здравствуйте, -- сухо говорит мадам. -- Я хотела бы вас видеть. Мы можем встретиться в конце дня, сразу, как вы закончите работу? -- Но... да, конечно, -- неуверенно соглашается Роза. -- Где? -- Можно у вас дома. Я буду в половине седьмого. -- Хорошо, договорились. До свидания. Невидимая собеседница вешает трубку. Заглядываю в спальню и вижу, что Роза все еще держит свою трубку в руке, задумчиво уставившись в пространство. Кажется, будто она немного съежилась. -- Кто это был? -- интересуюсь я. Она осторожно кладет трубку на рычаг. -- Жена моего директора. -- Вот как? Что-то мне тут не нравится, но пока не понимаю, что именно. Во всяком случае, мысленно констатирую, что директора фабрики зовут Болуа. Беру телефонный справочник и выясняю, что живет он неподалеку, в местечке под названием Пон-де-Кле. -- Она что, имеет привычку тебе звонить? -- интересуюсь я. -- Нет, сегодня впервые. -- Как думаешь, с чего это вдруг ты ей понадобилась? Она колеблется, снова краснеет, потом пожимает плечами: -- Понятия не имею. Вид у нее при этом такой же честный и искренний, как у торговца подержанными автомобилями, который пытается всучить вам старую рухлядь, уверяя, что это отреставрированный "бьюик". Сажусь рядом с ней на кровать и голосом, исполненным нежного упрека, вопрошаю: -- А что, если мы не будем лгать? Она смущенно отворачивается. -- Можно подумать, что ты боишься, -- замечаю я. -- Это правда, -- бормочет она. -- Только не по той причине, о которой вы думаете. Понимаете, директор и я... мы... -- Короче, ты с ним спишь, так? -- Да. -- Потому он тебе и поставил телефон, верно? Хочет, чтобы ты была под рукой. Как только ему удается улизнуть из дома, вы встречаетесь. Угадал? -- Да, -- подтверждает милое создание. -- Как это ты еще успеваешь менять трусики? -- смеюсь я. -- Компер, твой патрон... это не считая тех, кто подвернется случайно. У тебя что, внутри обогреватель, а, малышка? Роза улыбается. Мое замечание ее не сердит -- похоже, она не испытывает внутреннего недовольства от обилия своих сексуальных эмоций. Возвращаюсь к основной теме: -- Так почему все-таки она тебе позвонила? Как-никак, жена патрона... Как думаешь? -- Боюсь, она кое-что узнала. -- Думаешь, какая-нибудь добрая душа просветила ее по поводу того, что журналисты назвали бы брачной изменой? Анонимное письмо -- услада провинциала. -- Да, боюсь, -- кивает она. -- Что она из себя представляет, эта жена Болуа? Старая, страшная, больная?.. -- Нет, совсем нет. Она парижанка, гораздо моложе его. Ревновать она не станет -- они уже давно предоставили друг dpscs полную свободу. Но она может воспользоваться моей связью с ее мужем, чтобы потребовать развода. -- Чего же тут бояться? -- ухмыляюсь я. -- Дорогу освободит. Настроишь своего патрона как следует -- глядишь, он на тебе и женится. И мама-калека будет спасена. -- Не женится он на мне. Я не его круга. Ничего себе. У этого типа, оказывается, еще и социальные предубеждения. -- А когда он на тебя карабкается, лягушонок, это его не смущает? -- Господи, как это неприятно! -- почти не слушая меня, восклицает Роза. -- А вдруг она затеет скандал? Мне тогда во всей округе работу не найти. Можно было, конечно, объяснить ей, что при ее талантах ей обеспечена работа в любом борделе Гренобля, но я удерживаюсь. Конечно, полицейских считают грубиянами, но даже если это так, должны же быть исключения, подчеркивающие правило? -- Там видно будет, -- философски заявляю я. В два часа она уходит на работу. Следую за ней на почтительном расстоянии, чтобы не привлекать внимания. Когда она входит в здание, поворачиваю обратно. До конца рабочего дня можно быть спокойным. Да и вообще, с чего я взял, будто ей грозит опасность? Кто такая эта девчонка? Так, сто пятнадцатая спица в колеснице. На черта она сдалась этой банде, тем более что у них и без того полиция на плечах висит? Все так, только я почему-то неспокоен. Спрашиваю себя, в чем дело, и с удивлением понимаю, что мучает меня не что иное, как угрызения совести. Право исповедовать высокие теории надо заслужить, а не украсть. Я был не прав, послушавшись Дюбона и обманув Старика. Развлекаюсь тут с девчонкой, обжираюсь в ее обществе телячьими ножками вместо того, чтобы сесть на парижский поезд... Нет, ребята, это не по-католически! Я на мертвой точке. Чувствую себя неприкаянным, как лодка, сорвавшаяся с якоря. Хочется крикнуть "караул" и прыгнуть в поезд на ходу. Похоже, это лучшее, что я могу сделать. Иду на почту и вызываю Дюбона. Он берет трубку. Правда, его "алло" звучит невнятно, но кто еще будет говорить по телефону с набитым ртом? -- Привет! -- говорю я. -- А, это ты, супермен моей жизни! -- восклицает он, сделав могучий глоток. -- Опять жуешь? -- осведомляюсь я. -- Цесарку, малыш. Не знаю ничего более вкусного. Конечно, при условии, что повар не будет жалеть масла. Ее, проклятую, чертовски легко пересушить. -- Господи, -- не выдерживаю я, -- ты не человек, а просто живоглот какой-то. Единственный смысл жизни -- пожрать как следует! -- А он не хуже любого другого, -- не без гордости утверждает Дюбон. -- Согласен, -- язвительно замечаю я. -- Каждый имеет тот идеал, которого достоин. -- Так чем сейчас занят знаменитый комиссар Сан-Антонио? -- меняет он тему. -- Король детективов и красоток? -- Он в мертвой точке, понял, вершина кулинарного искусства? Сыт фальшивомонетчиками и возвращается в свой курятник. Дюбон издает ряд невнятных звуков, каждый из которых завершается по меньшей мере тремя восклицательными знаками. -- Что случилось? -- напоследок интересуется он. -- Ничего. Просто у меня это дело уже в печенках сидит. Нахлебался дерьма досыта. Я на пределе, понимаешь? И возвращаюсь b Париж. Потому тебе и звоню. Следует молчание, тяжелое, как наследие гидроцефала. -- Ты серьезно? -- наконец спрашивает он. -- Более чем. Я пуст. Мои шмотки пришлешь с ближайшим поездом. К куртке приколи счет. Чек я тебе вышлю. -- Можешь его приколоть знаешь куда? -- скрежещет он. -- Ни черта не понимаю! Ты хочешь, чтобы я поверил, что ты оставляешь этих подонков резвиться после того, как они взорвали твою машину и усыпали тебе дорогу трупами? Господин, понимаете ли, сует руки в брюки и больше этим вопросом не интересуется. Пять трупов значат для него не больше, чем пара дырявых носков! -- Слушай, запиши-ка ты этот монолог на пластинку, -- советую я. -- Будешь ставить своим клиентам после воскресного завтрака. Между чашечкой кофе "Ява" и английским вальсом. Они будут кататься со смеху. -- Нет, подумать только! -- снова переходит в атаку Дюбон. -- Этот тип взрывает динамитом моих лучших клиентов! Оставляет меня на несколько дней без машины! И вдобавок возвращает мой любимый джип с простреленным бампером! -- Что ты мелешь? -- Правду, мой президент, одну только правду и ничего, кроме правды. Правда, правую руку поднимаю не для того, чтобы поклясться, а для того, чтобы схватить тебя за глотку! Я заставляю Цезаря сделать за тебя чуть ли не половину работы! И еще, и еще... А ты уезжаешь! -- А я уезжаю. -- И этого мошенника я называл своим другом! -- рычит он. -- Ты, грязный пузырь! Ты ее сам придумал, свою репутацию. В романах "Черной волны". А на самом деле это чистейшая липа, мой зайчик, господин Сан-Антонио. Ты же свои комиссарские нашивки заработал в кровати префекта полиции. Что, не так? Я так сжимаю кулаки, что кости трещат. Попробовал бы он сказать мне это в лицо! Хоть Дюбон мне и лучший друг, за такие слова я заставил бы его проглотить собственную челюсть! -- Человек, достойный этого звания, не имеет права бросать такое дело на полпути! -- не унимается тем временем лучший друг. -- Иначе наступит торжество порока и несправедливости! -- Опять кутаешься в трехцветное? -- перехожу я в контрнаступление. -- Все еще считаешь себя журналистом? Говоришь так же ходульно, как и писал, ты, торговец салатом, пожиратель пересушенной цесарки. -- Пересушенной?! -- взвивается он. -- Кто это сказал? -- Я сказал. И еще кое-что скажу, ты, пример позднего умывания. Твои уговоры на меня не действуют. Сказал -- уезжаю, значит -- уезжаю. И не будем к этому возвращаться. Что касается дела -- им займется лионская полиция. Слава богу, я не единственный фараон во Франции. -- Лионская полиция! -- горестно смеется Дюбон. -- Не говори мне о ней. Парни, не способные даже узнать, где провела день их жена. Да они бегут в газету давать объявление, если у них собачонку украдут! -- Это все? -- спрашиваю я. -- Или еще что скажешь? По моему тону он понимает, что решение окончательное, но удержаться не может и заявляет напоследок, что я агент не полиции, а содомского греха. Правда, излагает он эту мысль несколько грубее, но настолько образно, что мне даже удается пополнить свой словарь. Потом Дюбон бросает трубку и идет доедать цесарку. Мне грустно, как кастрированному кобелю, присутствующему при случке. Тяжелое это занятие -- расстраивать хорошего друга. Глава 14 -- Ближайший поезд на Париж? -- спрашивает служащий. -- К сожалению, только в восемь вечера. Отправление из Гренобля. Благодарю и решаю пошляться по местности -- надо каким-то образом убить несколько часов. Вообще-то времени вполне хватило бы, чтобы заскочить к Дюбону за моими шмотками. Но появляться сейчас перед ним ни к чему -- пусть лучше перекипит в одиночестве. Конечно, когда друзья ссорятся из-за такой ерунды -- это полный идиотизм, но что поделаешь? Тоска во мне шевелится все сильнее и растет с рекордной скоростью, как младенец на усиленном питании. Будь здесь кинотеатр, я бы завалился туда, даже если бы шел фильм на молдавском языке, но, к сожалению, в культурном отношении Пон-де-Кле еще более пустынно, чем пустыня Гоби. К счастью, во всей Франции вряд ли найдется местечко, где нельзя было бы выпить. Располагаюсь за столиком ближайшего кафе и прошу хозяйку принести бутылку рома. Скручивая пробку, начинаю ощущать, как стрелка моего внутреннего барометра робко поворачивается к отметке "ясно". А спустя некоторое время -- если быть скрупулезно точным, после четвертой рюмки -- чувствую, что мой природный оптимизм снова при мне. Раз уж выпало свободное время, неплохо бы освежить свой интеллект. Внимательно изучаю оказавшийся на моем столике номер "французского охотника", потом "Пари-матч" и, на закуску, местную газетенку. Едва успеваю добраться до последней страницы, часы бьют шесть. Вспоминаю о девице Ламбер -- той самой, что, садясь на стул, заставляет загораться солому в набивке. Пожалуй, стоит подарить плутовке последний взгляд. Расплачиваюсь и устремляюсь к фабрике. Когда я подхожу, поток рабочих как раз начинает выплескиваться наружу. Твидовый жакетик моей "женщины-вамп" замечаю издали. Она крутит головкой, высматривая меня, но я предусмотрительно укрываюсь за палисадником. Наконец она оставляет бесплодные попытки и устремляется вдаль. Следую за ней на почтительном расстоянии. Мадемуазель сворачивает с шоссе на тихую, чистую аллейку, застроенную новенькими виллами. Может быть, здесь живет господин Болуа? Вокруг царит тишина, над нами безоблачное небо, ни ветерка, деревья нежатся в предвечерней дреме (уж если на Сан-Антонио накатит, с ним не сможет состязаться ни один современный поэт, сказал бы Сент-Бев). Я продолжаю следовать за девушкой, притормаживая через каждые десять метров за каким-нибудь столбом, чтобы дать ей возможность пройти вперед. Аллея не рассчитана на бурное движение и не разделяется на проезжую часть и тротуары; Роза идет посредине. Я замираю за очередным столбом, и в этот момент машина, стоящая как раз передо мной, вдруг рывком трогается с места, сразу набирая приличную скорость. Мотор урчит приглушенно; к тому времени, когда мадемуазель Ламбер его услышит, будет слишком поздно. Кричать тоже бессмысленно: расстояние между нами великовато. Все происходит с головокружительной быстротой. Прежде чем я соображаю, что делать, в моей руке каким-то образом уже оказывается пистолет и я дважды стреляю в воздух. Роза подскакивает и оборачивается. Видит стремительно надвигающуюся машину -- их разделяет уже не более двух-трех метров -- и резко отскакивает в сторону. Водитель выворачивает руль, стараясь ее все-таки зацепить, но уже поздно -- он лишь слегка толкает ее крылом. Удар настолько слаб, что d`fe не сбивает девушку с ног. Поняв, что фокус не удался, шофер жмет на газ, мотор ревет, тачка рвется вперед и стремительно исчезает из вида. Я мысленно чертыхаюсь. Искать этого подонка бессмысленно. Машина наверняка краденая, черный "пежо-404" -- таких на дорогах тысячи. Номер мне разобрать не удалось -- его предусмотрительно заляпали грязью. Честно говоря, эта массовая ликвидация уже начинает действовать мне на нервы. Бегу к Розе. Она бледна, как мертвец, трое суток пролежавший в холодильнике. -- Поняла, куколка? -- спрашиваю я. -- Думаю, тебе стоит сбегать в церковь и поставить свечку за своего друга Сан-Антонио. Не будь меня, ты бы сейчас больше всего походила на червяка. Причем, что хуже всего, -- на червяка мертвого. Она теряет сознание. -- Нечего, нечего, -- подбадриваю я красотку, не давая ей упасть, -- все уже позади. -- Спасибо, -- бормочет она. -- Не забывай, что у тебя свидание, -- напоминаю я, слегка похлопывая ее по щекам, дабы вернуть им первоначальный цвет. -- Беги, быстро. Я подожду. Она несколько раз глубоко вздыхает, вытирает слезы, сморкается и направляется к воротам ближайшей виллы. Смотрю, как она звонит, и размышляю. Не так уж много народа знало, что сегодня вечером мадемуазель Ламбер, вопреки своим привычкам, придет сюда. Однако машина ждала именно ее. Ну, почему ее заставили прийти сюда, -- ежу понятно. Место, словно созданное для убийства: тихо, спокойно, безлюдно. Полиция решила бы, что виноват шофер, которого, естественно, никогда бы не нашли... Кидаю взгляд на виллу Болуа. Дом большой и претенциозный. Три этажа. Солярий, веранда, сад с редкими деревьями. Гараж, фонтан, собака. Белая собака! Глава 15 Эка невидаль, можете сказать вы. Подумаешь, белая собака. Да ими хоть пруд пруди. И я соглашусь. Но согласитесь и вы, что белые собаки шерстинка в шерстинку похожие на ту, задавленную, встречаются уже несколько реже. Нет, решительно я начинаю думать, что Пон-де-Кле -- прелюбопытнейшее местечко. Здесь происходят вещи... очень странные вещи. Додумать эту мысль я не успеваю, поскольку предо мной вновь предстает мадемуазель Ламбер. -- Эк ты быстро, -- замечаю я. -- Идиотская история, -- ответствует она, передергивая плечами. -- То есть? -- Оказывается, мадам Болуа и не думала мне звонить. На секунду погружаюсь в размышления и выныриваю с вопросом в зубах: -- Это она тебе сказала? -- Она спросила, что мне нужно. Я ответила. Она так удивилась, что я тут же поняла: это была просто ловушка. Странная история. Телефонный звонок, покушение, эта белая собака... -- А голос мадам Болуа ты раньше знала? -- Конечно. -- И не сомневалась, что это звонила она? -- Нисколько. Тот же тембр, те же интонации... Наверное, та, что звонила, хорошо ее знает. Случайно я поднял голову и обратил внимание, что небо перед наступлением сумерек обрело глубокий синий цвет. Синий... И белая qna`j`... Как все замечательно совпадает! Все дело сводится к трем пунктам. Пон-де-Кле -- оттуда идет бумага. Ла-Грив -- через него ее переправляют. И Лион -- там ее ждут. Я допустил ошибку, не подумав сразу о пункте отправки. Как бы то ни было -- всегда надо начинать с начала. Комперу нужно было точно знать маршрут и время отправления. Он знал, что эти сведения можно получить от Розы Ламбер. А кто его на нее навел? Тот, кто точно знал, как организована работа на фабрике. Синий хвост! Неторопливо двигаясь к Розиному дому, мы останавливаемся перед витриной ювелирного магазина. Если бы мадемуазель Ламбер знала меня чуть получше, она бы удивилась, с чего это вдруг такой шикарный мужчина, как Сан-Антонио, вздумал глазеть на витрину с бижутерией. Меня же, как магнитом, притягивает кольцо, украшенное великолепным синим камнем. -- Роза, -- тихо спрашиваю я, -- ты среди своих знакомых ни на ком не замечала кольца, похожего на это? -- А как же! -- не колеблясь, говорит она. -- У мадам Болуа такое же. Как ни странно, я не чувствую ни малейшего облегчения. Мне кажется, подобную сцену я уже однажды пережил. Как во сне, где любая фантастика кажется естественной. -- Она брюнетка, -- вполголоса, будто про себя, бормочу я, отходя от витрины и двигаясь дальше. -- Любит одеваться в синее. Ездила путешествовать и вернулась несколько дней тому назад. Раньше у нее была другая белая собака, которая любила бегать за грузовиками. Роза останавливается и хватает меня за руку. -- Откуда вы все знаете? Не стану же я ей объяснять, что рано или поздно неизбежно наступает момент, когда сыщик знает все. Правда -- она как пуговица на воротнике: будешь нервничать -- нипочем не застегнешь. -- Слушай, -- говорю я, -- иди в ресторан, закажи аперитив и жди меня. Если я задержусь, садись за столик. Что бы ни случилось, ни в коем случае не оставайся одна. Домой без меня тоже не ходи. -- А вы куда? -- А как ты думаешь? По делу. Провожаю ее до ближайшей харчевни и быстро возвращаюсь назад. Звоню. Открывает горничная. -- Я бы хотел поговорить с мадам Болуа. -- Не знаю, дома ли она. Дивный ответ. Она не знает. Хочу заметить, что эта вилла хоть и очень комфортабельна, все же малость поменьше Версальского дворца. Однако удерживаюсь и лишь молча смотрю на верную служанку. -- Как о вас доложить? -- осведомляется она с отсутствующим видом. -- Скажите, что я от месье Компера. Девица удаляется. Я, с полным презрением к условностям (что вообще является одной из основных моих черт), следую за ней. Мадемуазель входит в гостиную, где какая-то женщина говорит по телефону. Я слышу последние слова: "Я все хорошо продумала. Пока лучше воздержаться. Да, именно так. Я буду держать вас в курсе". Она вешает трубку и обращает внимание на горничную: -- В чем дело? -- Мадам, там месье Компер, который... -- Как?! -- восклицает женщина. Потом замолкает. -- У меня нет знакомых с таким именем, -- произносит она несколько секунд спустя хорошо поставленным голосом. -- Что ему нужно? -- Видеть вас. -- Скажите, что сейчас я занята, -- поколебавшись, говорит мадам. -- Пусть придет завтра. Именно этот момент я выбираю для того, чтобы распахнуть дверь и торжественно вступить в комнату. Что ж, вот и состоялась наша встреча. Конечно, это та, которую я ищу. В последние дни я так много о ней думал, что сразу узнаю, хотя вижу впервые. Она красива и холодна. Глаза смелые, но совершенно ледяные. Потешная крошка, скажу я вам. Когда видишь такую, сразу возникает желание либо ее оседлать, либо быстренько отыскать веревку, чтобы ее удавить. Есть в таких что-то жестокое, что внушает страх и в то же время притягивает. -- Не стоит откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, -- советую я. -- Вам разве не говорили этого еще в школе, мадам Болуа? -- Что это значит? -- величественно вопрошает она. -- Я затем и пришел, чтобы это объяснить. Мадам снова колеблется. Похоже, это у нее такая привычка. -- Хорошо. Оставьте нас, Мари, -- говорит она наконец. Горничная с сожалением уходит. Как все стервы, она чует, что дело пахнет большим скандалом. И надо же -- ей приходится оставить такой спектакль в самом начале! И вот мы одни. -- Наконец-то настал момент, когда я могу с вами познакомиться, моя малышка, -- воркую я. -- Что за фамильярность! -- возмущается она. Представляете, какая стерва? Сидит на бочонке с порохом, я протягиваю руку с горящей спичкой, а она беспокоится, что у меня плохо завязан галстук. -- Иногда я себе это позволяю, -- успокаивающе мурлычу я. -- С убийцей, знаете ли, можно многое себе позволить. -- Простите? -- Браво. Самое время вам попросить у меня прощения за все гадости, которые вы мне сделали. -- Что все это значит? Я отвешиваю ей пощечину. Затем представляюсь: -- Комиссар Сан-Антонио. Она потирает щеку; глаза ее излучают экстракт мышьяка. -- Вы... -- Согласен, -- киваю я, -- но не оскорбляйте честного полицейского при исполнении обязанностей. Подхожу к телефону и прошу соединить с управлением полиции в Гренобле. Соединяют сразу. Использую свои полномочия на полную катушку. -- Пришлите машину с двумя полицейскими в Пон-де-Кле, к дому господина Болуа, директора бумажной фабрики. И быстро, мне надо успеть на парижский поезд. Дежурный уверяет, что, если ничего не случится по дороге, машина будет через пятнадцать минут. -- Ну вот, моя красавица, спектакль и закончен, -- объявляю я девице, вешая трубку. -- Долгонько я до вас добирался, но, с грехом пополам, все-таки добрался. Осталось выяснить кое-какие частности -- даже не для суда, а для меня лично. Однако для начала хочу заметить, мадам Болуа, что вы -- порочная и тщеславная интриганка. -- Очень красиво! -- презрительно морщится она. -- Мало того, что у вас воспаленное воображение, так вы еще и хам. -- Насчет воображения -- это вы правы, -- соглашаюсь я. -- У меня обогреватель под волосами. Поэтому давайте предоставим ему свободу: я изложу вам сейчас всю историю, а вы потом поправите, если я собьюсь в каких-нибудь мелочах. Идет? Она молчит, но меня это не смущает. -- Для такой женщины, как вы, наверное, немалый соблазн -- выскочить замуж за парня, который делает бумагу для Французского казначейства, -- начинаю я. -- Вы, надо думать, немало покорпели над своим планом. Как знать, может, вы и за Болуа вышли лишь затем, чтобы получить доступ на фабрику? Ну, да это неважно. А как бы то ни было, желаемое свершилось -- и тут вы обнаружили, что за бумагой этой следят строже, чем за молоком на огне. Единственный момент, когда до нее можно добраться, -- во время транспортировки в Лион. Вы разузнали через дражайшего супруга режим перевозки и время выезда -- и дело было сделано! Казалось, перед вами открылась золотая жила. Однако месье Болуа, хоть и не семи пядей во лбу, быстро сообразил, что вы -- не идеал подруги. Разводиться не стал, но и супружеская ваша жизнь на этом закончилась. А тем временем пришел конец и бумаге, которую вам удалось зацапать. Пора было возобновлять запасы. Однако месье Болуа больше не торопился доверять вам государственные тайны. Кто знает? Может быть, кое-какие подозрения зародились у него уже после первого случая. Как бы то ни было, следовало искать новые каналы информации. А поскольку, кроме вашего мужа, время выезда транспорта с бумагой знала только секретарша, становилось понятно, в каком направлении работать. Конечно, самое правильное для вас было бы вообще прикрыть лавочку -- вы ведь основательно обогатились и на первом заходе, разве не так? Однако я вас понимаю: у кого хватит на это сил, коли все прошло так гладко, да еще удалось создать целую отработанную систему... Это ведь Компер переправлял за границу вашу продукцию, не так ли? Он же был хозяином экспортно- импортной фирмы. А здесь, при всем совершенстве ваших изделий. Французский банк быстро бы заинтересовался: откуда это появилось столько бумажек с одинаковыми номерами? Ну а конвертируемые в доллары и фунты, они становились прочной валютой. В чем, в чем, а в изобретательности вам не откажешь. И даже в известной доле романтизма. Вон как терпеливо вы выдрессировали собаку бегать за грузовиками. Забавный фокус, хоть и не вы его придумали. Смотрю на мадам. Она с рассеянным видом полулежит на диване, не обращая на меня ни малейшего внимания. Как будто слушает радиопередачу. -- Да и компанию вы сколотили что надо, -- признаю я, -- Компер, как я уже сказал, занимался мелкими связями. Три Гроша -- мелкий мошенник, не более, но в любом деле нужен кто-нибудь на подхвате. Метис, он же Чучело, -- боевик, незаменимая фигура при налете на грузовики и сопровождении товара. Должен быть еще кто- то, кто непосредственно занимался печатанием фальшивок. Его я пока не знаю -- что правда, то правда. Но теперь, когда вы у меня в руках, это тоже не проблема. Она подносит руку ко рту, будто силясь сдержать подступающие рыдания. Приехали: сейчас мне устроят сцену со слезами, криками, рыданиями и всеми прочими прелестями. Я пожимаю плечами: -- Со мной этот номер не пройдет, детка. Если хотите меня взять потопом, сразу предупреждаю: ничего не выйдет. Нет, потопом меня мадам Болуа не взяла. Выбрала иной путь. Она вдруг страшно побледнела, ноздри у нее сжались, глаза закатились, руки скрючились на груди. Затем она испустила вздох и откинулась на спину. Я кидаюсь к ней, но поезд уже ушел. Красотка так мертва, что мертвее не бывает. Тут я замечаю, что синий камень на пресловутом кольце сдвинут, как крышка на коробочке. Увы, похоже, моя Джоконда слишком любила криминальные романы. Она кончила с собой по-спартански. Я чувствую себя последним идиотом. Глава 16 Не самое веселое занятие -- торчать с глазу на глаз с трупом женщины, которую вы считали уже в своих руках. Он будет иметь умный вид, этот Сан-Антонио, когда сюда заявятся его коллеги. Они наверняка не в восторге от того, что парижский сыщик раскрутил крупное дело на их территории. И тут -- такой пассаж! Положим, благодаря моим стараниям банде фальшивомонетчиков изрядно подрезали крылышки. Однако как минимум один персонаж еще разгуливает на свободе -- тот, на машине, который пытался так невежливо обойтись с бедняжкой Розой. К тому же он в панике и может наделать немало гадостей. Эти банды вообще как гидры -- пока остается хоть одна голова, ее следует опасаться (не правда ли, эта новая метафора говорит о том, что моя эрудиция поистине безгранична?). Я разглядываю труп очаровательной женщины в синем. Не знаю, какую гадость она приняла, но лицо ее все явственней обретает все тот же, столь любимый покойницей, цвет -- точь-в-точь, как пачка сигарет "Голуаз". Теперь, когда она умерла, моя враждебность к ней потихоньку улетучивается -- надо быть полным дерьмом, чтобы злиться на мертвеца, даже если он задел вашу профессиональную гордость. И все же я запомню этот отпуск. Клянусь, весь следующий просижу в Бретани, и если увижу на своем пути подыхающую собаку, то перепрыгну через нее, чтобы, не дай бог, не наступить. Снимаю телефонную трубку, представляюсь, потом задаю телефонистке вопрос: -- Недавно кто-то сюда звонил. Можете сказать, откуда был звонок? Она просит немного подождать. Жду. -- Звонили не вам, а от вас, -- говорит телефонистка. Что и требовалось доказать. Не сомневаюсь, что, когда я вошел, дама в синем звонила своему соучастнику, чтобы узнать результат покушения на Розу. Это, в свою очередь, доказывает, что последний (будем надеяться) мой клиент живет где-то совсем неподалеку. -- Какой номер заказывали? -- спрашиваю я у телефонистки. -- Гренобль, двести пятьдесят шесть. -- Кому он принадлежит? -- Минуточку. Снова жду, барабаня пальцами по аппарату. В окно вижу, как у калитки останавливается машина. Из нее выходят двое. Встреть вы их на маскараде в костюмах Пьеро и Арлекина, вы бы тоже с первого взгляда сказали, что они из полиции. -- Алло, -- говорит телефонистка. -- Слушаю. -- Это телефон типографии Штейна, улица Гюстава Лива. -- Спасибо. Типография! Кажется, я вышел на финишную прямую. В дверь стучат, и прежде, чем я успеваю сказать "войдите", коллеги уже поворачивают ручку. -- Поздновато приехали, -- говорю я им вместо приветствия. ...Улица Гюстава Лива оказывается узеньким проулком на самой окраине Гренобля. Типография Штейна расположена в самом ее конце, посреди здоровенного пустыря. Преодолеваю две провалившиеся ступеньки и оказываюсь перед железной дверью. Сбоку -- покрытая пылью кнопка звонка. Над ней надпись: "Ночной звонок". Совсем как у врача или аптекаря. Пробую повернуть pswjs, она сопротивляется, поскольку дверь заперта. Давлю на кнопку и слышу, как где-то вдалеке, в глубине помещения, начинается вялый трезвон. Проходит время. Я совсем уже решаю прибегнуть к помощи своего "сезама", когда в двух шагах от меня открывается крошечное окошечко, которое я поначалу даже не заметил. Высовывается мужская голова и интересуется, что мне нужно. -- Открывайте быстрее, -- доверительным тоном шепчу я, -- меня прислала мадам Болуа. Имя покойницы действует как пароль. Голова просит меня секунду подождать. И действительно, буквально через секунду дверь открывается. Передо мной оказывается тип средних лет, невысокий, но коренастый, с недоверчивым взглядом и противной мордой. -- Кто вы? -- внезапно спрашивает он. -- Мне надо сказать вам пару слов, -- говорю я, проталкивая его внутрь. -- Что вы делаете? -- протестует он. Даю ему по морде. -- Это тебе нравится больше? -- Кто вы? -- растерянно повторяет он. -- Полиция. Морда у него принимает выражение скорее недовольное, чем испуганное, но мне не до психологических тонкостей. -- Итак, приятель, ты последний представитель почтенной компании, решившей конкурировать с Французским банком, -- говорю я. -- Последний, ибо прелестная мадам Болуа уже переселилась в мир иной. Она сама вынесла себе приговор, как пишут в газетах. Он пристально смотрит на меня, как бы пытаясь определить, вру я или нет, но моя внешность достаточно убедительна. Тогда он склоняет голову и испускает странный вздох. Оглядываюсь. Все вокруг покрыто пылью. Жалкие предметы мебели буквально рушатся под грудами ненужной бумаги. По всей видимости, эта заброшенная типография была куплена по одной- единственной причине, мне уже достаточно известной. -- Так, значит, это здесь печатают те красивые радужные бумажки? -- осведомляюсь я. -- А где же бумага из Лиона? -- Вам надо, вы и ищите, -- бурчит человек. -- Незачем, -- отрезаю я. До меня кое-что начинает доходить. Главой банды, конечно, была моя синяя Джоконда, считавшая себя Жанной д'Арк и Аль Капоне в одном лице. Однако мой приятель Компер и метис, похоже, решили, что могут справиться и без нее, и часть бумаги, полученной в результате первой катастрофы с грузовиком, попросту прикарманили. Видно, решили, что на двоих им хватит, а потом можно и завязать. Поэтому операцию в Ла-Гриве метис попросту провалил. Собственно, впервые эта мысль пришла мне в голову, еще когда я разглядывал его труп. Он выключил детонатор -- поэтому грузовик остался цел, да и ваш покорный слуга Сан-Антонио не вознесся к праотцам. Бедная моя мышка, видно, она что-то в нем перекрутила, что и вызвало взрыв. -- Вчера вы все были в Лионе, -- медленно говорю я. -- Три Гроша доложил, что кто-то побывал в вашем тайнике, вы запаниковали и пошли проверить. Обычно вы складывали там деньги перед тем, как переправить их за границу. Однако на сей раз там оказался рулон бумаги -- тот самый, который заначили от вас Компер и метис. В тот же день вы получили еще одно доказательство измены Компера -- узнали, что он заявил о краже своей "ДС". Он был не прочь заниматься сбытом продукции, но ему вовсе не понравилось, что крошка Болуа втягивает его в чисто гангстерские операции. Вот он и решил, что, заявив об угоне машины, прикроет с