Сан Антонио. Улица Жмуров --------------------------------------------------------------- OCR -=anonimous=-. --------------------------------------------------------------- Глава 1 В тот момент, когда я собираюсь шагнуть за порог, моя славная матушка Фелиси спрашивает меня: -- Что ты собираешься делать сегодня утром? Поскольку она самая нелюбопытная из всех известных мне матерей, я заключаю из этого, что она спрашивает не просто так, а хочет о чем-то попросить. -- Пока не знаю, -- отвечаю я хмурым тоном, поскольку не могу ей сказать, что собираюсь трахнуть горничную из соседнего дома. И добавляю, потому что не могу поступить иначе: -- А что? -- Я вчера оплатила счета за отопление и электричество. -- И больше не имеешь хрустов? -- Да, если ты так называешь деньги, у меня их не осталось. А так как завтра воскресенье и я пригласила Эктора... Я морщусь. Во-первых, потому, что мне придется тащиться в банк, чтобы снять со счета бабки, хотя я с куда большим удовольствием сходил бы с малышкой горничной в кино и пощупал бы ее в темноте... Во-вторых, потому, что я на дух не выношу Эктора и для меня воскресенье в его обществе -- похороны по первому разряду... Эктор -- двоюродный братец Фелиси, а мне, стало быть, приходится еще более дальним родственником. В семье известно, что он в свое время был влюблен в мою старуху и так и не женился из-за этой неразделенной любви... Да и теперь, когда он разговаривает с Фелиси, у него такой вид, будто он позирует для рекламы слабительного... Он делает глазки пуговками, что невероятно раздражает меня. Он высокий, тощий, лысый, беззубый и всегда ходит с тщательно уложенным зонтиком и подпиской на "Рустику"... Представляете себе, да? Меня трясет от мысли, что я мог быть сыном этого урода, потому что он наградил бы меня той еще наследственностью! От этого можно было бы уйти в монахи! Однако, поскольку я хороший сын, я убираю свою гримасу. -- Ладно, ма, раз ты на мели, я съезжу в банк. Сколько тебе нужно? -- Решай сам, -- покорно отвечает она. Я целую ее. -- Я завтра приготовлю курицу, -- обещает она. Она знает, что я терпеть не могу Эктора, но обожаю курятинку. -- Ты классный человек! -- уверяю я ее. И это чистая правда, можете мне поверить! Я вывожу мою тачку из гаража в глубине садика, умелым маневром объезжаю дом, даю прощальный гудок клаксона и гоню по улице. Моя служаночка из соседнего дома ждет меня на окраине поселка. Киска новенькая, недавно приехала из Бретани... Она брюнетка и совсем не строгая. Я подцепил ее вчера в табачной лавке, где она покупала марки. Я сказал ей, что она хорошенькая, что я слышал из окна моей комнаты, как она поет, и что именно такой представлял себе самую прекрасную девушку в мире. Такой треп всегда проходит с девочками из народа. С остальными, впрочем, тоже. Женщина остается женщиной вне зависимости от цены надетых на нее шмоток... Она надела черный костюм, купленный где-нибудь в Ренне или Сен-Бриеке, красную блузку и здоровенные клипсы. В этом прикиде она затмит хоть саму малышку Бардо! Короче, вам не захочется явиться под ручку с такой милашкой в английское посольство, а вот на то, чтобы последовать за ней в номер маленького отельчика, она очень даже годится... -- Куда мы поедем? -- спрашивает она. -- Прежде всего мне надо заехать в банк снять со счета немного хрустов... Ей это кажется хорошим началом программы. Банк -- это чуть ли не единственное место, не считая туалета, куда женщина соглашается вас отпускать. Я жму на акселератор, мы проезжаем мост Сен-Клу... Десять минут спустя я останавливаю машину на улице Фаворит перед домом, где хранятся бабки. -- Пойдемте со мной, потому что это займет некоторое время, -- говорю я куколке. Она следует за мной. Огромный зал набит битком. С ума сойти, как людям нужны сейчас бабки. Я сую в окошко мой чек, сотрудник выдает мне номерок, и я отвожу девочку в уголок ждать, пока громкоговоритель пролает мой номер. Ожидание -- штука нудная... Я должен получить хрусты в окошке двадцать восемь, потому и держусь поблизости от него. -- Кстати, а как ваше имя? -- спрашиваю я мою красавицу. -- Маринетт, -- воркует она. -- Ну, конечно, -- шепчу я. -- Что вы говорите? -- Я говорю, что вы могли носить только имя, прекрасно гармонирующее со всем вашим обликом... Выражая свое удовольствие, она рисует в воздухе W своей задницей... Я пользуюсь этим, чтобы положить руку ей на плечо. Это начало всему. Рука -- это первый полномочный посол в переговорах с женщинами. Мы ждем так уже четверть часа, когда хмырь из окошка двадцать восемь выкликает мой номер: тысяча шестьсот сорок шесть... Я подхожу к окошку, целомудренно замаскированному железным навесом. Тип, стоявший там до меня, отходит. Он не один, его сопровождает еще один субъект. Не каждый день можно увидеть, как qmhl`r| деньги со счета приходят на пару. Наши взгляды встречаются. Тип смертельно бледен. Он бросает на меня взгляд, красноречивый, как политическая листовка. По-моему, ему стало плохо в зале, где стоит сильная духота, и спутник провожает его, чтобы он не хлопнулся в обморок. Служащий дает мне подписать квитанцию и отсчитывает мои бабки. В эту секунду мой взгляд падает на корешок чека, оставшийся зажатым под стеклянной дверцей окошка. На корешке написаны два слова: "На помощь". Я хватаю клочок бумажки. Чернила совсем свежие... -- Скажите, -- говорю я служащему в окошке, -- этот корешок чека оставил тот тип, что был передо мной? У парня волосы бобриком и кислый вид, будто у него рак печени. -- А вам-то что? -- спрашивает он. Я показываю ему мое удостоверение. Его поведение сразу меняется. -- Какая фамилия? -- осведомляется он. -- Людовик Бальмен. Он смотрит последний из оплаченных чеков... -- Да, он, -- соглашается служащий. Я бросаю взгляд на сумму, указанную на корешке. -- Черт возьми! Он снял десять миллионов? -- Да... -- Этот тип не показался вам странным? -- У меня нет привычки разглядывать клиентов... Это верно. Он сидит целый день в своей конуре, выдавая бабки и прикалывая к лацкану пиджака булавки от пачек... Булавки -- это единственное, что остается честным кассирам от всех выдаваемых ими сумм. -- А что случилось? -- спрашивает он. Я пожимаю плечами. А действительно, что случилось? -- Ничего, -- отвечаю. Я сую свои денежки в карман и отваливаю. Маринетт ждет меня, возбужденная от мысли, что у нас впереди целый день, а я снял то, на что можно хорошо гульнуть. Только бы она не вообразила, что я собираюсь подарить ей драгоценность или меховое манто! Я терпеть не могу разочаровывать девушек! -- Скажите, моя прелесть, -- шепотом спрашиваю я ее, -- вы заметили двух типов, отошедших от окошка, когда я шел к нему? -- Да, -- отвечает она. -- В какую дверь они вышли? -- Через большую в середине, кажется... -- Пошли! Я тащу ее к большой двери, перед которой ажан в пелерине борется с холодом и мрачными мыслями. Начинаю с начала, то есть показываю ему мое удостоверение. После этого простого действия он берет под козырек, как перед важной персоной. -- Вы видели, как несколько минут назад отсюда вышли маленький человечек с седыми волосами и с ним другой, повыше, в кожаном пальто? -- Видел... -- отвечает ажан. -- Куда они пошли? -- Они повернули направо... Должно быть, у них была машина, потому что у высокого были в руке ключи... Я бросаюсь вперед... Широкими прыжками несусь вдоль ряда автомобилей... и резко останавливаюсь перед большим черным кабриолетом. В нем сидит мой седой человечек. Он выглядит спящим, потому что его голова прислонена к стеклу правой дверцы. Ecn приятель исчез... Я открываю дверцу, и старичок вываливается на шоссе. Он весь обмякший и белый, как репа изнутри. Плюс ко всему прочему, он еще немножко мертвый... Мертв он недавно, но все-таки мертв... Смотрю по сторонам. Типа в кожаном пальто нет, как масла в еде бедняка. Малышка начинает завывать, увидев жмура. -- Закройте рот, -- говорю я ей, -- и позовите ажана, стоящего перед дверью! Глава 2 Четверть часа спустя приезжает "скорая". Мертвеца грузят на носилки и -- гони, извозчик! Я велю Маринетт садиться в мою тачку и следую за машиной с красным крестом. -- Что случилось с тем человеком? -- спрашивает служаночка. Я смотрю на нее так, словно она меня разбудила. По-моему, наши с ней развлечения накрылись. Вы ж меня знаете! Столкнувшись с такой историей, я сразу расхотел играть в Казанову! -- Пока не знаю, -- отвечаю я ей. -- Может, подавился слюной. -- Какой ужас! -- Называйте это, как хотите... -- А куда мы едем теперь? -- В морг. Она вздрагивает. -- В мо... -- Да, но вы подождете меня в машине. Я не хочу навязывать вам подобное зрелище... -- О! Я не боюсь, -- говорит девочка. -- Наоборот, мне будет интересно побывать в морге! Ну что мне делать? Все красотки -- извращенки и готовы примириться с упущенным сеансом траха, лишь бы им показали жмурика. Я начинаю злиться. Нет, это ж на кого, спрашиваю вас, я буду похож, если стану вести расследование, имея на прицепе эту потаскушку? -- Послушайте, лапуля, -- говорю я ей, стараясь оставаться спокойным, -- я никак не могу взять вас с собой... -- О! А почему? -- Потому, что для входа в морг нужно быть полицейским... или покойником! Вы, слава богу, не принадлежите ни к той, ни к другой категории, верно? Она соглашается и насупливается. Я останавливаюсь позади "скорой" и иду за носилками. Сторож принимает жмура... В этот момент являюсь я: -- Комиссар Сан-Антонио. Он приветствует меня способом, о котором как минимум можно сказать: почтительный. -- Здравствуйте, господин комиссар. Вы меня не узнаете? Я смотрю на его усы в форме руля гоночного велосипеда и красный от божоле нос... Я действительно встречал этого типа в ходе прошлых расследований, потому что при моей работе в моргах бываешь чаще, чем в "Лидо". -- Немедленно вызовите врача! -- приказываю я. -- И дайте мне телефон. Он ведет меня в покрашенный эмалевой краской кабинет, провонявший мертвечатиной, как и все здание, плюс еще запах jp`qmncn вина. Я звоню в криминальную полицию и излагаю суть дела. -- Клиент снял со своего счета десять "кирпичей[1]", -- говорю я моему невидимому собеседнику, -- а через четыре минуты лежал мертвым в своей машине. Сопровождавший его тип исчез, и десять миллионов тоже. Мертвец в морге, остается только поймать человека в кожаном пальто... Тут я усмехаюсь, показывая, что обладаю чувством юмора, как и всякий уважающий себя полицейский, и кладу трубку. Сторож информирует меня, что профессор Монтазель сейчас будет, и предлагает глоточек своего красного. Я отказываюсь под предлогом, что употребление такого рода напитков до полудня мне противопоказано, и добавляю, что, если ему не терпится утолить жажду, я ему мешать не буду. Он хватает бутылек и делает себе промывание желудка. А я тем временем вхожу в препарационный зал. Мертвец лежит на каменном столе перед ступеньками амфитеатра. Над ним висит огромный прожектор. -- Я его раздену, -- говорит сторож, вытирая усы. И берется за работу. Я не напрашиваюсь ему в помощники... Покойники меня не пугают -- вот бы было смеху! -- но мне не хочется прикасаться к ним без особой необходимости. А он занимается этим так же, как ваша жена готовит соус "бешамель". Даже смачивает слюной палец, чтобы расстегнуть жилет маленького старичка. По мере того как он снимает с него шмотки, я копаюсь в их карманах. В них лежит только бумажник, набитый документами на имя Людовика Бальмена. Из них я узнаю, что старичок антиквар, адрес: бульвар Курсель, дом сто двадцать... Он холостяк, шестьдесят шесть лет... Я откладываю бумажник в сторону. Кроме него, в карманах была мелочь, связка ключей, серебряная зубочистка, чековая книжка на его имя, ручка из накладного золота... Ничего необычного... -- Ну вот, -- говорит служащий морга. Он закончил с Бальменом. Теперь маленький старичок гол, как скелет морского языка. Я осматриваю его фигуру. -- Никаких ран? -- Никаких, -- подтверждает сторож. Тут открывается дверь и появляется мужчина с бледным лицом, одетый в черное. У него розовая орденская ленточка, а лицо радостно, как надгробье. -- Господин профессор... -- почтительно начинает сторож. Я приветствую вошедшего. Он кивает, но живые его не интересуют. По нему сразу видно, что настоящие его приятели -- те, кто навсегда перешел в горизонтальное положение... Он открывает маленький кожаный чемоданчик, вынимает из него несколько инструментов и начинает рассматривать папашу Бальмена сверху донизу. Его осмотр длится довольно долго. Он чертовски добросовестен! Наконец он распрямляется и смотрит на меня. -- Этот человек умер от сердечного приступа, -- говорит он. Мне кажется, я сплю. -- Вы в этом уверены, профессор? Еще секунду мне кажется, что он разорвет меня на части, но профессор, вероятно, не любит насилие. -- Абсолютно уверен, -- говорит он. -- Вскрытие даст нам формальное подтверждение этому. Короткий кивок, и он уходит. -- Раз он сказал, так оно и есть, -- уверяет меня сторож. -- Я mh разу не видел, чтобы этот парень ошибся. Дайте ему кость от бараньей ноги, и он вам скажет, от чего помер баран! -- Сердечный приступ! -- бормочу я. Честно говоря, ребята, я обалдел. Мысль, что тип помер естественной смертью при таких обстоятельствах, вызывает у меня досаду... На мой взгляд, в этом нет логики, а полицейские не выносят того, в чем нет логики... Как бы то ни было, а меня эта история ни с какого боку не касается. Я работаю в Секретной службе, и такого рода дела -- не моя сфера. Поэтому я покидаю дом с морозилками с сознанием выполненного сверх всяких ожиданий долга. Выходя, я нос к носу сталкиваюсь с инспектором криминальной полиции Шардоном -- славным толстяком, не обремененным избытком интеллекта... -- А! -- говорю. -- Так это дело поручено тебе? -- Да, -- отвечает он. Он раскалывает в кармане арахисовые орехи и жрет их. Настоящая обезьяна! У него выпирающее брюшко, а лицо светится безграничным самодовольством. Я сообщаю ему все, что знаю. -- Самый улет, -- говорю, -- то, что он умер естественной смертью. -- Не может быть! -- По крайней мере так утверждает местный врач! Я хлопаю его по плечу. -- Удачи, сынок! У Маринетт в мозгах начали расти грибы. Когда она замечает меня, ее лицо освещается, как витрина на Рождество. -- А, вот и вы! Я уж думала, что вы обо мне забыли! -- Как вы могли даже думать об этом, моя лучезарная? Чтобы я забыл вас, мне должны были вбить в голову кол. Сейчас полдень -- час, когда желудки начинают предъявлять профсоюзные требования. Я знаю поблизости один китайский ресторанчик. В нем никогда не поймешь, что ешь, зато все просто объедение. Come with me, darling[2]! Комплименты, китайская кухня, английский! Это слишком. Она падает мне на плечо, и мне остается только одарить ее торжественным поцелуем взасос. С такой девушкой достаточно хорошей жратвы, чтобы одолеть ее стыдливость. Так я думаю, поедая утку с ананасом, которая могла бы сойти за десерт. Иногда нужно добавлять кино, чтобы победить их последние сомнения, но это уже исключительный случай для по- настоящему добродетельных девушек. С Маринетт нет нужды вставлять между жрачкой и постелью киношку... Стаканчик "куантро", и она уже готова отдать себя всю целиком! В три часа пополудни -- время французское -- я даю сеанс моих внепрофессиональных способностей. Она так им довольна, что просит записать ее на абонемент. Нет ничего лучше аперитива, чтобы привести вас в форму после такой бурной второй половины дня. Мы проглатываем наш второй чинзано в бистро на Сен-Жермен-де- Прэ. У малютки Маринетт глаза широкие, как раструб горна. В спешке наложенная губная помада не совсем совпадает с линией губ. Она похожа на плохо напечатанную афишу. Она так неумело держит меня под руку, что мне становится стыдно. На кого я похож с этой повисшей на мне влюбленной dspnwjni? На деревенского лопуха в свадебном путешествии! В бистро входит продавец газет. Я делаю ему знак. Газета. Вот что придаст мне солидности. Я вздрагиваю, увидев, что утреннее дело занимает первую страницу. Читаю статью и узнаю потрясающие вещи! Человек в кожаном пальто сам явился в полицию, узнав о смерти антиквара. Это некий Жан Парьо, посредник, тоже занимающийся антиквариатом. Сегодня утром он продал Бальмену партию предметов старины, и Бальмен попросил его сходить вместе с ним в банк, чтобы расплатиться за эту покупку. Бальмен чувствовал себя усталым. Выйдя из банка, он сел в машину Парьо, пока тот пошел позвонить в соседнее кафе, и умер. Когда Парьо вернулся, то узнал об инциденте и позвонил в районный комиссариат, а оттуда его направили в криминальную полицию. И вся история... Вот что значит быть настроенным на тайны, как говорит Фелиси! Я уже навыдумывал махинации, козни, трюки. А все оказалось просто: честный старичок с больным сердцем умер сам по себе... -- Ну, возвращаемся! -- внезапно говорю я. Малышка встает. В тот момент, когда она шагает через порог, я замираю. Согласен, все просто и логично, но почему тогда Бальмен написал на корешке чека: "На помощь"? Глава 3 Монотонный голос Эктора доносится до меня, будто с другой планеты. Мне совершенно безразлично, что он говорит, как, впрочем, и вся его персона. Он рассказывает о своих расширенных венах, язвах, о своем начальнике и доме... Пятьдесят лет посредственности проходят перед нашими ушами. Он так меня достал, что я хватаюсь за первый пришедший в голову предлог, чтобы смыться. -- Мне нужно заниматься расследованием одного дела. Вы меня извините, Эктор? Он меня извиняет, потому что тоже меня не выносит: антипатия, как и любовь, обычно бывает взаимной. -- Вечная гонка по горам и долам? -- замечает он с кислой миной. -- Ну да! -- отвечаю. -- Не всем же сидеть всю жизнь в мягком кресле. Это является очень точным намеком на должность Эктора, работающего в забытом отделе одного заштатного министерства. Он проглатывает пилюлю и запивает бокалом бордоского, чтобы лучше пошла. -- До свидания, -- говорю я Фелиси и Эктору. И добавляю, чтобы заставить покраснеть мою маму: -- Ведите себя благоразумно! Эктор улыбается глупой и кислой улыбкой. Я с облегчением выхожу из дома. Бывают моменты, когда я совершенно не выношу тупиц! Бледное солнце пытается сделать повеселее это воскресенье в конце зимы. Но чтобы сделать парижское воскресенье повеселее, нужно нечто большее, чем солнце. Я еду в Париж, спрашивая себя, чем бы заняться, чтобы убить время. В этот момент в Службе полный штиль. Вот уже две недели я практически ничего не делаю, и безделье давит на меня, как шоколадный крем на печень больного гепатитом... Я въезжаю в Булонский лес и качу на второй скорости. Здесь полно добропорядочных людей, гуляющих со своими детишками, и проституток, улыбающихся мне. В маленьких аллеях стоят машины, внутри которых парочки выражают взаимные симпатии... Я б сейчас запросто дал полсотни франков тому, кто подал бы мне дельную мысль... Театр? Уже слишком поздно, и спектакли начались... Кино?.. В одиночку туда идти совсем не фонтан! Снять телку? Надоело. Вчерашний сеанс успокоил мне нервы. И потом, нельзя, чтобы это вошло в привычку... Я проезжаю через Лес, не найдя ничего приемлемого, кручусь по площади Этуаль, сворачиваю на авеню Ваграм, следую через площадь Терн и непроизвольно оказываюсь на бульваре Курсель. Как поется в песне: "Мы сделали это, почти не подумав!" Если у вас есть хоть немного памяти, то вы вспомните, что на бульваре Курсель находился антикварный магазин покойного месье Бальмена. Почему я думаю о маленьком старичке в это унылое воскресенье накануне весны? Да, я думаю о нем, о его перепуганных глазах, жалких седых усах, совершенно белых щеках... О нем, совсем одиноком и мертвом в этой машине... Дом сто двадцать. Это здесь. Я припарковываю мою машину на границе парка Монсо, пересекаю бульвар и подхожу к магазину, железный занавес которого опущен. После короткого колебания захожу в дом... Комнатка консьержки, откуда, как и изо всех комнаток консьержек, идет запах еды. Стучу в стекло. Толстая женщина поднимает голову, оторвавшись от большой кружки сладкого вина. -- ЧЕ вы хотите? -- спрашивает она и переводит дыхание. Возможно, этот короткий вопрос станет ее самым большим физическим усилием за весь день. -- Где квартира месье Бальмена? Она поднимает на мою персону взгляд, тяжелый, как мокрое знамя. -- Он окочурился, -- непочтительно говорит она. -- Знаю, но ведь он все-таки жил здесь? Она прилипает толстой физиономией к кружке, потом поднимает ее, и я констатирую, что кружка пуста. Снимаю шляпу! Вот это глотки. Она вздыхает с таким звуком, как будто из шины выходит воздух. -- Четвертый этаж, слева. С ума сойти, каких усилий порой требуют некоторые невинные сведения. -- Спасибо! -- говорю я. -- Ваше здоровье... Поднимаюсь по лестнице. Три этажа -- это большой подъем! Останавливаюсь перед дверью слева и нажимаю на кнопку звонка. Я действую наудачу, не зная, есть ли кто в квартире. Бальмен был холостяк и, возможно, жил совсем один. Звук шагов доказывает мне обратное. Дверь открывается, и передо мной оказывается маленький педик с завитыми белокурыми волосами. Ему, может быть, лет двадцать пять, может, чуть больше или меньше. Похож на туберкулезника... Он среднего роста, тонкий и хрупкий. На щеках следы пудры, разумеется, пудра голубого цвета; на губах следы помады. Но сегодня день траура, и он не наводил красоту. У него глаза газели, влажные и бесчеловечные, как у всех ему подобных... Тонкие руки дрожат. Его голос хрипловат, как у Марлен Дитрих. Говоря, он жеманно взмахивает ресницами. -- Месье?.. -- Здравствуйте, -- говорю я. -- Это квартира месье Бальмена? -- Да... -- Полиция... Он в испуге отшатывается. -- Господи! -- Вы родственник месье Бальмена? Он качает светлыми кудряшками. -- Нет, -- отвечает, -- я его друг... В мире нужны всякие, как говорит Фелиси. И я с ней охотно соглашаюсь... Чтобы мир крутился нормально, в нем должны быть полицейские, шлюхи, порядочные люди, кузены Экторы и голубые, вроде этого, хотя лично я ненавижу бабозаменителей. Это просто физическое отвращение... -- Друг или жена? -- спрашиваю я в лоб. Новый испуганный жест "дамочки". Но педики любят, когда их немного встряхивают. -- О, господин инспектор! -- жеманничает он. -- Комиссар, -- поправляю я. Временами я очень щепетилен к моему званию. Этими несколькими фразами мы обменялись на коврике у двери. Я вталкиваю мальчика в комфортабельную квартиру и вхожу туда следом за ним. -- Мы можем поговорить, да? -- спрашиваю. -- Разумеется. Проходите! Он ведет меня в салон, меблированный в чистом стиле Луи Надцатого. Я усаживаюсь в кресло с такими хрупкими ножками, что сомневаюсь, выдержат ли они мои семьдесят шесть кило. Педик ложится на диван и начинает изображать из себя Жюльетт Рекамье. На нем розовая рубашка, фиолетовые брюки и желтый шелковый платок... Странный туалет для траура... -- Как ваше заглавие? -- спрашиваю я. -- Мое... что? -- Ваше имя. -- А! О! Очень забавно! Как вы сказали? Заглавие? Здорово... Мой разъяренный взгляд успокаивает его восторги. -- Меня зовут Джо, -- отвечает ок. -- Очень красиво для близких друзей, -- оцениваю я, -- но ведь секретарь полиции, выдававший вам удостоверение личности, не удовлетворился этим? Он жеманничает. -- А вы юморист, господин комиссар. -- Мне это говорят уже двадцать лет. Так как же все-таки вас зовут? -- Джо Дени... -- Возраст? -- Тридцать три! Но я ведь выгляжу моложе, правда? С каким удовольствием я саданул бы ему по роже, чтобы успокоить нервы. -- Так, значит, старик был голубым? -- говорю я больше для себя, чем для него. Я пытаюсь представить себе Бальмена... В общем, он чем-то был похож на педика. Мой собеседник не отвечает на этот полувопрос. -- Долго вы были вместе? -- Четыре года, -- вздыхает он. -- Наследуете вы? -- Не знаю... Но по легкому поблескиванию его глаз я понимаю, что он прекрасно информирован по этому вопросу. А он не дурак! Небось заставил старичка написать на себя завещание, пока иллюстрировал ему "Камасутру"... -- Он был сердечником? -- Да. -- Его дела шли хорошо? -- Кажется, да... Он давно здесь живет, имеет постоянную клиентуру... -- Согласен... Только не "имеет", а "имел". Хотим мы того или нет, а о нем приходится говорить в прошедшем времени, не так ли? -- Увы! -- вздыхает он. -- Скорбите? -- Очень... -- Все утрясется, вы найдете порядочного мужчину, с которым начнете жизнь сначала, -- усмехаюсь я. -- Вдовца без детей... А может, и с детьми, они дела не портят... Я уверен, из вас вышла бы отличная мать семейства. Он не реагирует. -- Вы работали с Бальменом? -- Как это? -- В его магазине? -- Редко... Только на праздники, когда бывало много народу. -- В общем, ты мальчик для особых случаев? Что вы хотите, не могу я называть эту мерзость на "вы". Глядя ему прямо в глаза, я спрашиваю: -- Ты знаешь Жана Парьо? Он качает головой. -- Кого? -- Жана Парьо. Посредника, с которым был твой старик, когда дал дуба. -- Нет, -- отвечает мальчик. -- Такой высокий, в кожаном пальто. -- Нет... Вид у него искренний, как у дюжины тигров. Я не настаиваю. -- Ладно... Ты в курсе, что вчера он приобрел старинные вещи? -- Совсем нет... -- Ну что ж, мой мальчик, мне остается только проститься с тобой... У Бальмена были родственники? -- Нет, у него никого нет. -- Значит, антиквариат достанется тебе, Джо, можешь утешиться... Он довольно улыбается. -- До скорой встречи, паренек! Он протягивает руку, но мне противно к ней притрагиваться. Я выхожу из квартиры и спускаюсь по лестнице. Прохожу мимо комнатки консьержки, пересекаю бульвар, сажусь в мою машину и в этот момент замечаю, что забыл у Бальмена перчатки. Прямо как в книжке. Я разворачиваюсь, возвращаюсь в дом голубого антиквара, и что вы думали, кого я вижу на лестнице? Милейшего Жана Парьо, он же тип в кожаном пальто... Я, как ни в чем не бывало, иду за ним. Он останавливается на четвертом этаже и играет на звонке левой квартиры "Мои ботинки промокают". Педик открывает ему. -- Привет, Жанно, -- кудахчет он. -- Мне тут сейчас было жарко... Представь себе... Дверь закрылась. Я стою у перил на половину этажа ниже. Так, значит, пидер наколол меня, сказав, что не знает человека в кожаном пальто! Я стискиваю кулаки. Он дорого заплатит за эту шуточку. Я в четыре прыжка подскакиваю к двери, прилипаю ухом к замку, но они, должно быть, ушли в гостиную, потому что до меня долетает только неразборчивый шепот. Тогда я тоже вызваниваю мелодию песенки про колеса. Полная тишина... Должно быть, они напряженно вслушиваются. Я повторяю мое маленькое соло на звонке. Наконец слышится шорох и приглушенный, немного встревоженный голос Джо qop`xhb`er: -- Кто там? -- Друг, который желает вам добра, -- усмехаюсь я. Он узнает мой гордый голос и решается отпереть дверь. "Тетя" выглядит чуточку бледновато. -- Я забыл перчатки, -- говорю я. Он пялится на мои руки. -- Ваши перчатки? -- переспрашивает он с ошеломленным видом. -- Да, -- подтверждаю я. -- Знаешь, такие маленькие штуковины, которые похожи на пустые соски и которые надевают на руки, чтобы согреть их или придать себе пижонский вид? -- Вы уверены, что оставили их здесь? Я... Я все внимательно осмотрел... -- Как это ты все осмотрел? Ты что, боялся, что я их забуду? -- Нет, но... я... я уверен, что вы ничего не забыли! -- Но проверить-то можно? Это ведь ничего не стоит... Я отодвигаю его в сторону и захожу в гостиную. Как и следовало ожидать, Парьо сидит там. При моем появлении он встает и спокойно смотрит на меня. Он еще выше, чем показался мне сначала. Густые брови подчеркивают выступающий лоб. Нос у него крючковатый, скулы широкие, подбородок резко очерчен. Что преобладает в этом индивиде, так это ощущение моральной правоты. В нем есть что-то упрямое и непреклонное -- Чувствуется, что он сохранит спокойствие, даже если вы подпалите ему трусы. -- Месье Парьо? -- любезно осведомляюсь я. -- Он самый. С кем имею честь? -- Комиссар Сан-Антонио. Это я обнаружил вчера утром труп Бальмена в вашей машине... -- А, очень хорошо! -- говорит он. -- А я думал, вы незнакомы, -- замечаю я, показывая на Джо пальцем. Парьо пожимает плечами. -- Разумеется, это он вам так сказал? Его вопрос, служащий ответом на мой, обезоруживает меня. -- Да, -- раздраженно подтверждаю я. Он с презрением пожимает плечами. -- Меня это не удивляет! -- заявляет он. Джо изображает девушку из хорошей семьи, которую полковник застал за поправлением подвязки чулка. Он краснеет. -- Этот идиот пуглив, как девка, -- продолжает Парьо. Он демонстративно усиливает презрительную интонацию, показывая мне, что сам он не голубой. -- Он никогда отсюда не выходит, -- добавляет Парьо. -- Настоящая домашняя собачонка... Ты почему сказал господину комиссару, что мы незнакомы? Честное слово, друзья, в этот момент я присутствую при красивом номере "Спасение утопающего". Парьо пытается выправить положение твердой рукой, и получается это у него блистательно. -- Я не решился, -- блеет педик. Пожатие плечами, и для человека в кожаном пальто вопрос закрыт. -- Вы давно знакомы с Бальменом? -- спрашиваю его я. -- Лет десять... Я тоже занимаюсь антиквариатом, специализируюсь на нумизматике... Бальмен был одним из моих лучших клиентов и лучших друзей -- И он добавляет, бросив многозначительный взгляд на педика: -- Но у нас была просто дружба. -- Почему вы вчера поехали в банк вместе с ним? Он изображает удивление. -- Но я уже объяснял это в полиции... -- Вам не трудно повторить для меня? -- Расследование поручено вам? Его тон остается куртуазным, но я прекрасно понимаю намек. Этот парень дает понять, что мне тут не хрена делать и отвечает он исключительно потому, что привык быть вежливым даже с легавыми! -- Никакого расследования нет, -- уверяю я, -- поскольку он умер естественной смертью. Скажем так: я интересуюсь Бальменом потому, что обнаружил его тело. Это вполне естественно, правда? -- Я усмехаюсь. -- Обычно, месье Парьо, полицейские никогда не обнаруживают трупы. Поэтому я не мог не увлечься игрой... -- Это естественно... -- Итак? -- любезно настаиваю я. Он встряхивается. -- Ах да!.. Так вот, я принес ему достаточно большую коллекцию золотых монет на сумму более десяти миллионов. Чтобы не нарушать мой бюджет, я попросил Бальмена расплатиться сразу... -- Наличными? -- Вас это шокирует? -- Это крупная сумма... -- Посудите сами, господин комиссар. В моем бизнесе всегда нужна наличность. Да что я! Без нее просто никуда... Люди, продающие предметы старины, находятся в стесненном положении, не так ли? -- Совершенно верно... -- Я попросил Бальмена снять эту сумму... Поскольку я был на машине, то предложил подвезти его... Он согласился... Ожидание в банке утомило его... Когда назвали его номер, у него уже болело сердце, и я проводил его до окошка. Он рассказывает свою историю, будто канатоходец идет по стальному проводу: тщательно взвешивая каждое слово, прежде чем произнести его. -- И дальше что? -- безжалостно настаиваю я. -- Потом вернулись в мою машину, он отдал мне деньги... В этот момент я увидел, что уже почти полдень и что я пропустил важную встречу с одним клиентом из провинции... Я извинился и пошел на почту, расположенную в том же здании, что и банк, только с другой стороны. Пришлось подождать, пока меня соединят, потому что я звонил в провинцию... в пригород Руана, если говорить точнее. Я долго разговаривал, потом вернулся к моей машине... Вокруг нее стояла толпа... Дежурный ажан объяснил мне, что случилось. Он замолкает и смотрит на меня с таким видом, будто спрашивает: "Это все, что вы хотели узнать?" -- Вы можете дать мне ваш адрес? Он хлопает себя по карманам и вытаскивает бумажник. -- Простите, господин комиссар, у меня нет при себе визиток. Он отрывает угол конверта и пишет на нем несколько строчек. Я читаю: "Парьо, улица Шапталь, 20". -- Спасибо... Я кладу уголок конверта в мой бумажник. -- Ну вот! -- говорю я в своем самом добродушном стиле. -- Теперь, дорогой месье, мне остается задать вам еще один вопросик, и все... На сегодня... Его брови резко ползут вверх. Поскольку я не тороплюсь спрашивать, он шепчет: -- Слушаю вас. И можете ему поверить: он меня действительно слушает, да еще как. -- Послушайте, месье Парьо, чего ради Бальмен запер свой магазин и поехал с вами, хотя мог выписать вам чек на предъявителя? Мой вопрос бьет его, как удар кулаком промеж глаз. Он наполовину открывает рот. Мозги в его котелке кипят в полном pefhle... Мне кажется, что из ушей и ноздрей у него идет пар... Положи руку ему на лоб и обожжешься, честное слово! -- Ну... -- начинает он. Я, тем же тоном, что он пару минут назад, шепчу: -- Слушаю вас. -- Ну, Бальмен не знал, можно ли выдать чек на предъявителя на такую крупную сумму. Поэтому он предпочел поехать сам, потому что мне была совершенно необходима эта сумма. Я ему улыбаюсь: хорошо выкрутился! Вы сочтете меня ненормальным, но я обожаю такие маленькие дуэли. Особенно когда противник обладает таким хладнокровием. Я нанес удар, он его парировал... Наступает пауза, но, по правде говоря, после его ответа сказать особо нечего. -- Бальмен имеет телефон? -- Да, имел, -- поправляет меня Парьо. Не упустил-таки возможности поддеть меня! -- Почему же в таком случае он не позвонил в банк, чтобы спросить, можно ли выдать чек на нужную сумму? -- Признаюсь, -- говорит Парьо с гримасой, -- что ни он, ни я об этом не подумали... -- Однако это очень просто... -- Просто, если рассуждать задним числом, но в тот момент все шло быстро. Кроме того, Бальмен хотел воспользоваться тем, что будет на Монпарнасе, чтобы на обратном пути повидаться с одним коллегой из Ренна. "Матч закончился вничью", -- говорю я про себя. Джо стоит прислонившись к стене и заложив руки за спину, как будто защищая свою добродетель. Я смотрю на него, и он взмахивает ресницами, как благовоспитанная девушка, которой соседский парень предложил потанцевать в приходской Церкви. -- Какая симпатичная вдовушка, а? -- усмехаюсь я. Парьо сдержанно улыбается. Я замечаю мои перчатки на батарее центрального отопления. -- А вот и то, за чем я вернулся! -- говорю. Я медленно надеваю их, поочередно глядя на двух моих собеседников. Нет, тут явно что-то не так. От кого исходит витающее в этой квартире тревожное чувство? От педика? От человека в кожаном пальто? Оттого, что мы находимся в квартире человека, лежащего в настоящий момент в холодильнике морга? Или из-за этого расследования, которое таковым не является? От незаконно проводимых допросов, из-за которых Старик устраивает свои знаменитые жуткие нахлобучки? Я вдыхаю сладкий воздух этой гостиной... Здесь стоит тяжелая и неприятная атмосфера. Бальмен вел в ней внешне спокойную жизнь между старыми вещами и молодой "подругой" и, должно быть, был счастлив... Во всяком случае, настолько, насколько может быть счастлив человек... Особенно человек его возраста... Вчера утром что-то произошло. Что? Именно это я и хотел бы узнать... Просто так, из спортивного интереса. Из-за того, что я унюхал тайну, а я терпеть не могу нераскрытые тайны. -- Счастливо оставаться, месье и мадам, -- говорю я ни враждебным, ни дружеским тоном. И поднимаю паруса. Глава 4 На полчаса я забыл про воскресенье и его давящую меланхолию... (Согласитесь, что я изъясняюсь, как академик... да еще r`k`mrkhb{i!) Но, открыв дверь дома, я встречаюсь с этим серым, типично парижским воскресеньем. Я вздыхаю и закрываю дверь, так и не выйдя в нее. В моих серых клеточках появилась одна идея. Подхожу к комнате консьержки, коротко стучу в стекло и захожу. Она раскладывает пасьянс -- обрюзгшая, старая, весьма отдаленно напоминающая женщину. В ее жилище пахнет грязью, едой и вином. Она поднимает на меня желатиновый взгляд. -- Приветствую вас, добрая дама, -- говорю я, садясь. -- Чего вы хотите? -- рыгает она. -- Я бы хотел, чтобы вы положили эту десятку треф под валета, -- говорю, -- а червонную даму под ее бородатого мужа, а потом открыли бы пошире ваши уши и послушали меня... Она смешивает карты, выражая тем самым протест против моего вторжения. -- Зря вы это, -- говорю я. -- Удача, она как бы знак судьбы, а с судьбой нельзя обращаться презрительно. Но интеллектуальная болтовня выше ее понимания. Она издает ворчание, которое в переводе на нормальный язык должно означать нечто неприятное. -- Послушайте, мамаша, -- заявляю я, -- в жизни нужны разные люди. Вы консьержка, я полицейский... История учит, что мы созданы, чтобы договориться. Старуха готова лопнуть... На ее усах остались капли вина, глаза мутные. ~ Я не люблю легавых, -- сообщает она. -- А я не влюбляюсь в консьержек, -- отвечаю, -- но работа требует общения с ними. Я бы хотел, чтобы вы мне немного рассказали о Бальмене. Давно он живет с маленьким гомиком? -- Да... -- Какую жизнь они вели вдвоем? Она смотрит на меня, не понимая. -- Они хорошо ладили? -- Конечно, черт возьми, раз вместе спали! -- Это ничего не доказывает. Они никогда не ссорились? -- Не знаю. -- К ним ходило много народу? -- Домой нет, только в магазин... -- Вы знаете человека в кожаном пальто? -- Месье Жанно? -- Вот именно, месье Жанно. -- Да, знаю. -- Он друг Бальмена? -- Да, друг... Они, кажется, вместе работали... -- Верно. -- Он сейчас здесь. -- Знаю. Я с ним только что разговаривал. Она показывает пальцем, похожим на "хотдог", на стоящую на буфете бутылку красного. -- Дайте мне ее! -- приказывает она. Я протягиваю ей пузырек. Она зубами снимает пробку и наливает в свою кружку огромную порцию. -- Хотите? -- Нет, спасибо. -- Недостаточно изысканное для вашей глотки? -- Не в этом дело. Я как животное: пью только тогда, когда испытываю жажду... Испытываю я ее часто, но не сейчас. Следите за моей мыслью? Нет, не следит. Она не могла бы проследить и за похоронной процессией улиток. -- Скажите, мамаша, ведь Бальмен был болен? -- Грудинкина лягушка. -- Грудная жаба? -- Да... -- У него часто случались приступы? -- Изредка. -- Кто его лечил? -- Его врач. -- Ну да, конечно. Было бы странно, если сапожник... А вы знаете фамилию врача Бальмена? -- Доктор Бужон. -- Он живет поблизости? -- На площади Терн. -- Спасибо за информацию. Это все, что вы имели мне сказать? -- Все! Она приставляет к губам свой литр красного и присасывается к кружке. Мне остается только вернуться на свежий воздух, что, учитывая атмосферку в ее комнате, я делаю как можно быстрее и с большой охотой. "Доктор Этьен Бужон, бывший заведующий клиникой Лаеннек..." Какой-то шутник дописал под медной табличкой: "Бывший потребитель газа..." Я поднимаюсь на нужный мне этаж зажиточного дома с красным ковром на полу и медными лестничными перилами. Замечаю двустворчатую дверь с медной табличкой, в точности повторяющей надпись на той, что внизу. Звоню. Где-то в квартире начинает брехать собака. Дверь открывается, хотя других звуков я не слышал, и передо мной оказывается невысокий мужчина лет пятидесяти с всклокоченными волосами, одетый в домашнюю курт