Сан-Антонио. Смертельная игра Перевел С Французского В. Бережной. Издано в MAV & SVM. Тех. поддержка Леонтьев Ю. Распознавание ABBYY FineReader 4.0 Pro. с издания: "САН-АНТОНИО. / Ф. Дар" "Смертельная игра" "Серия остросюжетного детектива." Издательство "Синтакс -- Пресс." Москва 1995. Набор и верстка Microsoft Word 2000. Глава I. Что называется, сесть в поезд. Глава II. Что называется, пойти проветриться. Глава III. Что называется, заглянуть в досье. Глава IV. Что называется, взять след. Глава V. Что называется, прийти в ярость. Глава VI. Что называется, взять быка за рога. Глава VII. Что называется, искать там, где светло. Глава VIII. Что называется, состарить внешность. Глава IX. Что называется, улыбнитесь, сейчас вылетит птичка. Глава Х. (продолжение). Глава XI. Что называется, дать тягу. Глава XII. Что называется, взять языка. Глава XIII. Что называется, скинуть пару годков. Глава XIV. Что называется, поймать ветер в крылья парусов. Глава XV. Что называется, попасть в ловушку. Глава XVI. Что называется, весело провести время. Глава XVII. Что называется, взять реванш. Глава XVIII. Что называется, взять реванш (продолжение и конец). Заключение. ЖАННЕ И СИМОНУ ПЕРЕН С ДРУЖЕСКИМИ ЧУВСТВАМИ. С.-А. Действующие лица этой книги вымышлены, увы! Но если кто-то узнает в ней себя пусть успокоится, меня это не огорчит. С.-А. Глава I Что называется, сесть в поезд Вы, конечно, скажете, что я законченный извращенец, но я люблю женщин в очках. Мое заветное и самое непорочное желание -- заполучить одну такую, смазливую и молодую, для личного наружного применения. Познать блаженство с лапочкой, укомплектованной Братьями Лиссак, согласитесь, в этом есть свое очарование. Представьте только, очкастая мышка млеет под вами, как контрабас под смычком, а вы следите за ее глазами, как за китаезными рыбками в аквариуме (так говорит Берю). Это завораживает, просто замораживает (благо, не отмораживает) с головы до пят, включая сюда мембрану медиан, подбрюшную артерию и шалуна Христофора (первооткрывателя дам). В такие мгновения впадаешь в раж и начинаешь пыхтеть, как драндулет в четыре лошадки с двойным карбюратором, от чего линзы малышки покрываются туманом. Так я слежу -- незаметно, сами понимаете -- за одной любезной моему сердцу особой в окулярах, а мой игривый ум между тем bqo`uhb`er целину воображения. В списке награжденных мною целая коллекция шикарных бабенок. Если бы пришлось составлять опись всех дамочек, которых я своим темпераментом превратил в огненную Этну, получился бы настоящий перечень моего сердца или перечник моего перца (как хотите), рядом с которым каталог Маню де Сент-Этьен имел бы вид сборничка лирических поэм. Перечислю вам кого помню: одиннадцать сотен парижанок, ровно восемнадцать крестьянок, сто две продавщицы галантереи, двенадцать испанок, три англичанки, одна прихрамывала, а одна была из Камбоджи, двадцать пять негритянок и одна шестидесятилетняя старушка (она была в маске во время карнавала в Сент-Ном-ля-Бретеш). И до сих пор, вы только подумайте, ни одной, ну ни одной очкастенькой! Это бесит, не правда ли? Так вот, малышка, которую я балую своим вниманием, вполне обладает требуемыми достоинствами, чтобы торжественно открыть серию моих диоптрических любовных похождений. Она темно-шатенка- коротко-стрижка. У нее масса разнородных прелестей: корзинка с грушами спереди, валторна сзади и водопад "Девичьи слезы" в месте стока внутренних соков. Ее очки по форме напоминают глаза рыси, чувствуете, как эта кошка впивается в шею. Линзы пузырят ее взгляд, и он становится настолько загадочным, волнующим, что мой указанный выше Христофор командует: "Отдать швартовы!" Мы в зале ожидания first class вокзала Монпарнас. Она купила билет в Ренн, и я сделал то же, предвкушая возможность завязать разговор с моей застекленной красавицей, как только случай представится. В данную минуту я нахожусь одновременно на кожаном диванчике и начеку, потому что засекаю появление сира Берюрье, который должен меня тактично эскортировать, стараясь при этом остаться человеком-невидимкой. Пока у него ничего не выходит, я замечаю эту красноватую массу за сальными стеклами зала. Я леплю сигарету на губу, переругиваюсь с типом, у которого нет огонька, и направляюсь к выходу. Табачный киоск справа. Я иду к нему, не глядя на Толстого. Как человек в высшей степени одаренный дедуктивными способностями, он заволакивает свои двести двенадцать фунтов живого веса за киоск. -- Ты, наверное, ждал моего прихода, как верующий крестного хода? -- бормочет он.-- Представь себе, что я никак не мог поставить шарабан, облазил весь квартал у вокзала, рыскал по этим проклятым улицам, черт бы их подрал! Невозможно никак припарковаться сегодня в Панаме[1] и ее перипетии, как будто они здесь все выставились... Я запруживаю (как говорят нидерландцы, живущие в Голландии) этот поток слов. -- Мы едем в Ренн, иди купи себе билет, поезд отваливает через десять минут... -- Первым классом? -- Да, моя Толстушка, поедешь как майлорд! Он давит косяк на свои чудовищного размера бимбарды, доставшиеся ему по наследству, которые бы и корове мешали ходить. -- У меня еще вагон времени. Девочка красивая? -- В моем вкусе. -- Счастливчик! -- Еще бы! Волшебница Маржолен подсунула мне в колыбель столько счастья, что пришлось часть положить в нафталин. Я только собираюсь вернуться к своему чемодану, как Берю обрушивает слоновью десницу (если так можно сказать) на мою руку. -- Ты слышал новость? -- Про Красную Шапочку? -- Нет Мой племянник... Он снова занялся боксом. -- Он прав,-- соглашаюсь я,-- у него ведь расквашены только одно ухо и одна челюсть, я тоже за симметрию! -- Не остри! Один солидный "импресса" только что подписал с ним выгодный контракт по всей униформе, который возобновляется, если парень каждый раз будет быстро вставать на ноги и держать язык за зубами. -- Это клево! -- объявляю я. -- Нет, это Филипи. -- Давай быстро за билетом, а то прозеваешь наш паровозик. -- Ладно! Ладно! Ты не можешь не дергать меня. Он хватает свой раздутый чувал, ручка которого тут же остается у него в кулаке. -- Хорош ты будешь в первом классе с этим мусорным ведром,-- возмущаюсь я. -- Не дергайся У меня все будет ча-ча-ча, как в чарльстоне. Он удаляется аллюром запаленной лошади. Ваш покорный слуга, который более известен под апробированным наименованием Сан- Антонио, снова заваливает в зал ожидания. Куколка со стеклянными глазами все еще там, смирно сидит в нескольких кабельтовых от моего сундука. Наконец, избавившись от Бугая, я могу ее атаковать. Я отстегиваю ей взгляд, равный заряду динамита, который заставляет ее опустить шторы. Она мне чертовски нравится, эта разбитная девчонка. В свои девятнадцать лет она разбивает все, включая и мое сердце. Я у нее на хвосте с самого утра Как мне достался этот вожделенный приз? Тут целая история, и я расскажу ее вам, чтобы доставить удовольствие Два дня назад наши службы по сортировке Интерпола арестовали некоего Зекзака, югослава по национальности, но не стопроцентного, хотя все-таки славянина, который был замешан в истории с хищением в Штатах. Хищением достаточно необычным, потому что оно было совершено в лаборатории ядерных исследований. Зекзака плохо обшарили, и когда за ним пришли, чтобы забрать на допрос, то нашли лишь остекленевшие глаза в застывшем теле. Этот маленький гурман, чтобы подсластить свои неприятности, сгрыз конфетку со стрихнином. Единственное, что нам оставалось делать, это, натюрлих, поставить мышеловку в отеле, где он проживал. И хорошо, что мы это сделали, потому что на следующий день мышка, которой я присуждаю первую премию в конкурсе очков всех видов, заявилась и спросила мсье. Предупрежденный нами хозяин ответил ей, что постоялец отлучился (еще бы, большие каникулы, а?!), поручив передать тому, кто к нему приедет, подождать. Девушка так и сделала. Нетерпеливая, она прождала всего лишь до сегодняшнего утра, после чего попросила счет. В итоге вот и все, как сказал бы Нескафе, у которого всегда был вкус ко всему сгущенному: один погоревший тип, который кончает самоубийством, малышка, которая спешит на свидание и после двадцати четырех часов ожидания берет билет в Ренн. That's all. Во всей этой истории есть одна удивительная деталь: девица удирает, не получив за все время пребывания в отеле ни одного письма или звонка. В течение этих самых двадцати четырех часов в арабских цифрах, минута в минуту, она не покидала отель ни на минуту Вы можете себе вообразить что-либо подобное? Если вы не хотите себе вообразить что-либо подобное, то хотя бы вставьте себе перышко для легкости и помечтайте! Вокзальный громкоболтатель объявляет по всей форме, что поезд стоит у платформы. Пассажиры хватают свои манатки и бросаются на абордаж. Излишне говорить вам, что я следую в душистом кильватере очаровательной очкарихи (на самом деле она зарегистрировалась в отеле под именем Клер Пертюис). Когда она оказывается у подножки вагона, у меня появляется идеальная возможность обнаружить себя в ее жизненном пространстве. -- Позвольте мне поднять ваш чемодан, мадемуазель? Я получаю право на улыбку без пломб и протезов, целиком надраенную хлорофиллом. -- Спасибо, мсье, вы очень любезны! Когда слишком стараешься, можно и лоб расшибить, я знаю это, но уже не чувствую тяжести ее чемодана. По собственному почину тащу ее багаж до купе, которое оказывается, к счастью, свободным. Последний толчок -- и вес в сетке. Мужественным движением руки я вытираю лоб олимпийца. Французская галантность-- это шикарно, но иногда она заставляет попотеть. -- Благодарю вас, мсье. Ее голос звучит для меня музыкой, от него мои евстахиевы трубы закручиваются в спираль. -- Вы едете в Манс? -- спрашиваю я с таким лицемерием, которому позавидовал бы любой министр иностранных дел. -- Нет, в Ренн! -- Подумать только! Я тоже! Я сглатываю слюну. -- Тем лучше,-- говорю,-- это доставит мне удовольствие путешествовать в очаровательном обществе. Вот, наконец, моя соседка разрумянивается. Я получаю право на еще одну улыбку, более пылкую, чем предыдущая. В это мгновение из соседнего купе раздается гордое пение. Толстый сообщает мне о том, что он рядом, голося знаменитый ливанский гимн: "Ах! Какое удовольствие иметь красавицу в Бейруте", после чего принимается так храпеть, что нам кажется, будто вместо поезда мы сели в Супер-Потрясайнер! Любопытная штука человеческие отношения. Существуют люди, рядом с которыми вы можете прожить десять лет и не испытать ни малейшего желания рассказать о необычайном приключении человека, который видел человека, который видел еще человека, который видел северное сияние; и есть другие, которым, впервые увидев, вы доверите не только свою интимную жизнь, но и сердечные тайны вашей консьержки. Спешу вам сообщить, что Клер Пертюис принадлежит ко второй категории. Как прелестен этот ребенок в своем костюме из полу мохеровой зеленой ткани с ласковыми глубинами оранжевого оттенка и этим глубоким взглядом, похожим на окаянную впадину (как сказал бы Толстый). Вот она кладет ногу на ногу, подчеркивая тем самым безупречной формы ляжки и чулки без шва. Настоящее сокровище! -- Могу я вам предложить сигарету? -- осведомляюсь я. -- Нет, спасибо. Над нами трижды звучит свисток, и мы покидаем Пантрюш[2]. Колеса состава принимаются исполнять на рельсах свою музыку, такую же назойливую, как "Помело Равеля". Парень из компании "Вагон-ли", лысый, как яйцо (сваренное вкрутую), звоня в колокольчик, изображает мальчика из церковного хора. Он голосит "Первое блюдо" тоном скорбящего человека, который только что отведал разогретой цветной капусты, а-ля заскорузлая подметка повара. -- Вы будете есть в вагоне-ресторане? -- спрашиваю я мою протеже. Она отрицательно качает головой. -- У меня отвращение к подобного рода местам. -- То же самое и у меня,-- поддерживаю я с грустью, так как мои зубы щелкают от голода, а утроба кричит "браво". Придется подтянуть пояс до Ренна! Грустная перспектива, ребята, для мужика в расцвете лет, которому необходимы калории, чтобы продолжать соблазнять равноправного гражданина женского рода. Нет, я не делаю культа из жратвы, но долгая голодуха меня не прельщает, кроме того, мой Проспер голосует против, даже если не обращать внимание на урчание в брюхе. -- Вы бретонка, мадемуазель? -- Нет, парижанка... Как вам это нравится! Она париготка, а останавливается в отеле на проспекте Опера одна; это потолок, как говорил Мансар[3]. -- Вы, наверное, едете на каникулы? -- Я еду навестить свою подругу по пансиону. -- Если она так же очаровательна, как вы, кончится тем, что я переберусь в Ренн. -- Вы мастер говорить комплименты,-- отмечает она. -- С вами рядом это не заслуга. Я, должно быть, перегнул палку, так как она даже не улыбнулась. Малышка, видно, воспитана в пансионе со строгими правилами, что меня не очень удивило бы. Но какие у нее могли быть дела с Зекзаком? -- Вы коммивояжер? -- спрашивает она. -- Нет, а почему вы так решили? -- По вашей непринужденности. Я бы подумала... -- Нет же, вы ошибаетесь. Я работаю в макаронной промышленности. Моя специальность требует высокой точности: я контролер макаронных изделий. Я слежу за тем, чтобы они были продырявлены как следует. -- И вы едете в Ренн по срочному делу? -- Да. Я еду на испытание мотовила для вермишели. Ренн ведь край колес, вы понимаете, с прославленными испытательными стендами. На этот раз она хохочет во все жорло (как сказал бы Берю). Округлости ее корсажа увеличиваются в объеме. Так молода и уже такое богатство спереди, вот кто превратит вас в активиста крайних левых! Поезд катит на полной скорости, мы несемся сквозь поля с овощной порослью. Везде огромные пространства лука-порея, на них тут и там видны сарайчики для инструментов, сделанные кое-как из старого хлама. Вокруг церквей в горячем воздухе дремотного лета томятся деревни. Все мирово, как на картине Коро. Тут и там видны петухи на навозных кучах да задумчивые коровы за изгородями. Разговор не клеится. О чем бы еще поболтать? Трудно справлять ля-ля с умной и скрытной малышкой, если не знаешь ее. Вы мне возразите, что можно поговорить о погоде, ведь эта тема всегда в моде, согласен. Но такие махровые маленькие задаваки не пылают страстью к метеосводкам. -- Вы видели осенние модели, которые вам предлагают? -- осведомляюсь я. -- Нет. Ну что ты скажешь, хоть чертом крутись вокруг, никакой благодарности от Маргариты! И все же я продолжаю свою правдивую трескотню. -- Модельеры разработали удивительное демисезонное пальто: оно реверсивное, комбинированное и не буксующее. Подкладка может служить для выхода в театр, вывернутое наизнанку, оно превращается в ночную рубашку, а если пристегнуть пояс, onkswhrq идеальный охотничий костюм для коктейлей и подводной рыбной ловли. Она силится улыбнуться, но я чувствую, что мысли ее не здесь. Вместо того чтобы восхищаться мною, что было бы естественно, учитывая мою выигрышную внешность, она прилипла к окну. Конечно, она пасет таким образом не очаровательные просторы луковых полей, а автостраду, идущую вдоль железной дороги. С невинным видом я наклоняюсь, чтобы завязать шнурки штиблет (у которых, скажу вам как железнодорожник железнодорожнику, вообще нет шнурков). Это положение позволяет мне бросить исподтишка взгляд на дорогу. Я замечаю серый открытый "Мерседес", водитель которого самозабвенно подает сигналы фарами. Что бы это значило? Моя попутчица перестает интересоваться внешним миром и поднимается, чтобы достать свой чемодан, который, как любой хороший бифштекс, находится в верхней задней части купе. Сама предупредительность, я спускаю ее багаж. Она клацает золочеными замками и достает среди тщательно сложенных вещей косметичку из поросячьей кожи. Она опускает крышку, улыбнувшись моей доблестной персоне, открывает дверь купе. Видно, мадемуазель собирается навести красоту, начинание, на мой взгляд, совершенно бесполезное, поскольку это уже удалось сделать мадам ее маман без труда и надолго. Я вытягиваю ходули под диван, осиротевший без ее славного задика, и, так как покачивание поезда является самым мощным возбуждающим средством -- все евнухи скажут вам то же самое,-- я начинаю вызывать в памяти округлости малышки. И вот, когда я изучаю ее антресоли, какой-то псих врывается в мое купе и при этом вопит как резаный. Это малый лет пятидесяти, делового типа, без излишеств. Он бросается на стоп-кран и повисает на нем всем своим хлипким телом. -- Ну что с вами, мсье барон? -- восклицаю я, потирая щиколотку, которую он ушиб мимоходом. -- Скорее! Скорее! -- задыхается пришелец. Он либо астматик, либо испытал сильное потрясение. -- Только что кто-то упал с поезда! -- Не может быть! -- Да, может. Какая-то девушка. Она, наверное, близорукая. Открыла дверь вагона, приняв ее за дверь туалета, и выпала... Я отстраняю малого и собираюсь выскочить из купе, как вдруг поезд резко тормозит. Я падаю в объятия пятидесятилетнего парня пятидесяти лет демивекового фасона, и, нежно сплетясь, мы врубаемся в сказочную фотографию, изображающую закат солнца на Ванту и помещенную там НОЖДФ[4] для услаждения взоров пассажирских. Поезд останавливается, пробежав еще мгновение по инерции. Стальные колеса ревут на стальных колеях -- зловещая картина. Я думаю о моей еще теплой спутнице. Она, возможно, не девственной чистоты, но чертовски смазлива, и при мысли, что сейчас ее стройное тело лежит там, без сомнения, все разбитое... мой страхометр застревает в глотке. Внезапно разбуженный толстый Берю проветривает в коридоре свою ошеломленную башку, украшенную шишкой Он массирует ее растопыренной пятерней. -- Ну и идиот этот машинист! -- воет он, призывая в свидетели взволнованных пассажиров. Я отталкиваю его ударом локтя в потроха и несусь к двери, которая на петлях хлопает крылом. Я дую вдоль состава. Пассажиры выходят из вагонов и делают депутатский запрос проводнику, который -- а как же? -- ничего не знает. Руки согнуты в локтях, ваш скорый Сан-Антонио несется по насыпи. Чтобы облегчить движение, я шлепаю по шпалам. Хвостовые вагоны скрывают от меня перспективу пути. Я добегаю до последнего почтового вагона. Два добряка из ПТТ[5], красные от красненького, крутят головами, чтобы не пропустить представление. -- Куда тебя несет? -- кричат они мне. Я отвечаю, что к черту на рога, и продолжаю свой мощный спурт. Мимун[6] рядом со мной -- безногий калека. Наконец передо мной открываются блестящие на солнце рельсы, жаркое марево плывет над насыпью. Я ничего не вижу на ней... Продолжая нестись галопом, я погружаюсь в расчеты в уме, которые не представляли бы трудностей, если бы я сидел за столом, но от бега и волнения они становятся трудновыполнимыми. Поезд шел километров сто двадцать в час, малому, который видел, как упала Клер Пертюис, понадобилось секунд десять, чтобы осознать эту драму, открыть дверь моего купе, пересечь его, перешагнуть через меня и дернуть стоп-кран. Составу нужно было секунд двадцать, чтобы остановиться, итого -- тридцать секунд, может, немного больше. Исходя из того, что поезд делал два километра в минуту, за тридцать секунд он покрыл один километр... Здесь дорога делает поворот. Перед тем как завернуть, я оборачиваюсь. Замерший поезд находится в пятистах метрах от меня. Почти все пассажиры стоят на путях, и я замечаю, как приближается караван скорой помощи, состоящий из начальника поезда, Берю и двух-трех статистов. Вперед, Сан-А, еще рывок. Со страстью первой ночи я преодолеваю сопротивление пути. Ну вот и все: я ее вижу, девочку. Недалеко впереди -- небольшой зеленый холмик. По форме холмика я смекаю, что все, что принадлежало ей, раздроблено. Она теперь никогда не станет мисс Францией на фестивале в Ла Ке-лез-Ивлин. Когда хомосапиенс принимает такую позу, это значит, что он созрел для деревянного ящика с серебряными ручками. Я видел достаточно жмуриков за время моей собачьей карьеры и всегда оставался спокоен, но трупы хорошеньких девочек, должен вам признаться, меня очень огорчают. Мне кажется, что калечат саму природу, в этом я эстет от искусства, как бы сказал один из моих друзей, которого принимали за экспонат в музее Шампиньоль. Малышка Клер была такой юной! "Что остается от наших двадцати лет",-- пел Шарль Трене! Из ее годиков не вернуть ни одного. Ее очки, которые так соблазняли меня, лежат в кровавом месиве. Ужасно смотреть на ее тело, расчлененное, изрубленное, раздробленное. Бедное дитя. Спасательная команда прибывает. Берю сипит, как тюлень, который только что крупно выиграл в национальную лотюрень. -- Это она? -- удается ему прошептать. -- Да. -- Что тут случилось? -- беспокоится начальник поезда. -- Разве не видно? -- Эта особа упала? -- Слегка, и, наверное, ушиблась. -- Она была с вами? -- Просто она ехала со мной в одном купе. Я плету ему историю о том, как тот тип дернул через мою щиколотку щеколду стоп- крана. -- Она носила очки,-- говорю я.-- Похоже, что она собиралась в туалет и ошиблась дверью. -- Значит, это не самоубийство? -- Конечно, нет. Перед тем как выйти из купе, она взяла косметичку из чемодана... Действительно, а что случилось с упомянутой косметичкой? Я напрасно верчу головой, ее нигде нет. Может, она упала на рельсы раньше моей подружки? Я продолжаю движение. Через несколько метров железнодорожные пути проходят под дорогой. Образуется короткий туннель, с обеих сторон которого выбиты ниши, предназначенные для дорожных рабочих. Толстый, который присоединился ко мне, спрашивает, что я ищу, я говорю ему о пропаже косметички. Мы обследуем еще двести метров путей: ноль, нет больше косметички, как нет монет в Министерстве финансов. Она испарилась. -- Стой, глянь, что я нашел! -- говорит Берю, наклоняясь. Он показывает мне мужскую перчатку из безусого пекари. Совсем новенькую перчатку. Эта вещь лежала не на рельсах, а перед одной из ниш, выдолбленных в бетонированной арматуре автодорожного моста. Задумчивый, я засовываю ее поглубже в карман. Мы снова присоединяемся к группе пассажиров. Начальник поезда ушел за брезентом, чтобы прикрыть труп маленькой Клер. -- У тебя расстроенный вид! -- говорит Толстый. -- Есть от чего, а? -- Думаешь? Сам он всегда хватает удачу за хвост, потому что так ее легче таскать за собой. Берю сохраняет расположение духа независимо от того, что перед ним -- растерзанный труп малышки или антрекот из торговки вином. Чихал он на свою судьбу двуногого смертного. Не принимайте это за философскую черту. К тому же философия -- это искусство усложнять себе жизнь в поисках ее простоты. На самом деле настоящая философия -- это глупость. С этой точки зрения Толстый -- законченный философ; он может видеть насквозь... -- Я знаю, что у тебя в башке, Сан-А,-- объявляет он, а его хитрый видон напоминает деревенский чугунок. -- Неужели? -- Да. Ты говоришь себе, что малышку сбросили с поезда, так? Ты не веришь в ее идиотское падение? -- Что-то в этом роде. -- И ты прав,--допускает Пухлый,--потому что, скажу тебе, среди бела дня, даже если ты так близорук, что говоришь генералу: "Добрый день, мадемуазель", невозможно принять дверь вагона за дверь сортира. Все равно видно, что она застеклена и сияет от солнца... -- Есть свидетель,-- говорю я.-- Мужик, который решил заняться тяжелой атлетикой со стоп-краном в моем купе. -- Почему в твоем? -- настаивает Берю, который хоть и обладает низкочастотными мозгами, но в случае надобности умеет по крайней мере с ними обращаться. Я поднимаю бровь. А правда, почему в моем? -- Случайность,-- говорю я все же.-- Этот парень находился в коридоре напротив моей двери. Он влетел в ближайшее купе, логично, а? -- Ладно, а ты уверен, что в ту минуту, когда малышка начала рубать щебенку, этот хрен стоял перед твоим купе? Я свистаю наверх все мои воспоминания. Вымуштрованные, они являются и выстраиваются в ряд, как сказал бы Шарпини. Да, пятидесятилетний как раз стоял в коридоре. В тот момент, jncd` Клер выходила, я заметил, что он курил сигарету около моей двери, и готов держать пари на что хотите и еще что-нибудь, что он не двинулся с места до того, как совершил набег на мои ходули. -- Я в этом уверен. -- Одно предположение,-- говорит Толстомясый,-- а может, кто-то другой отправил девушку подышать свежим воздухом, а твой клиент в это время стоял на стреме? -- Определенно,-- вздыхаю я,-- он тебе не нравится. Зачем ему было дергать стоп-кран в таком случае? Ему достаточно было промолчать... Берю застегивает последнюю оставшуюся в живых пуговицу на штанах, которые расстегнулись во время его шального перехода. -- Сегодня утром, дружище, тебя просто разыграли! Пошевели мозгами: если бы девочка исчезла и ее останки нашли потом, следствие могло принять гипотезу убийства. Тогда как здесь какой- то придурок, который все время был у тебя на глазах, заявляется и орет, что он только что стал свидетелем несчастного случая, у тебя нет оснований не верить ему. И все решают, что это был несчастный случай! Я останавливаюсь. Мы стоим рядом с почтовым вагоном, в котором оба пететиста закусывают в полной безмятежности. -- Что там за шум? -- спрашивает один из них, рот которого набит колбасятиной. -- Мой тебе совет, прежде чем идти туда глазеть, набей как следует брюхо,-- говорит Берю,-- иначе тебе понадобится бычья доза кисляка, чтобы вернуть аппетит. -- Послушай, Толстый,-- бормочу я,-- ты сегодня в ослепительной форме. Тебя что, накачали витаминами? То, что ты мне выложил по поводу незнакомца, не так глупо... Пойдем возьмем интервью у этого мсье. Воспоминания о "Мерседесе", который среди бела дня подавал сигналы фарами, заставляют меня поверить в то, что своим нюхом Берю верно почуял дичь. Эта деталь, как и национальный заем, не лишена интереса. Я влезаю в свой вагон и впустую меряю его шагами во всю длину, так и не найдя моего пятидесятилетнего. Я пробегаю через весь состав, потом вдоль насыпи, где группы пассажиров обсуждают случившееся: ни шиша. -- Видишь,-- злорадствует Толстый.-- Твой дружок пошел погулять. Кстати, как хоть он выглядел? Я описываю его. Не успеваю начать, как Берю останавливает меня. -- На нем были штаны из габардина, подстриженные снизу, и серая поношенная куртка из велюра, так? -- Да. -- Ну вот, старик, слушай, что я тебе скажу, я заметил этого хмыря еще в Панаме. Он стоял у зала ожидания, в котором ты был, и, похоже, наблюдал за тем, что происходило внутри. -- 0'кей! Забирай малышкин сундук и мой,-- говорю я.-- Мы остаемся. -- И что ты будешь делать на шпалах в этой глуши? -- Действовать! -- отрезаю я. -- Кое для кого спектакль закончился после первого действия,-- острит Толстый. Глава II Что называется, пойти проветриться -- Эй, там! Куда вы претесь? -- ревет начальник поезда. Он qnahp`erq исполнить для нас концерт Генделя для тяжелых мотоциклов, этот жеденачальник. Видно, возомнил о себе невесть что, с тех пор как уронил одну из своих пассажирок. Чтобы его успокоить, я целомудренно обнажаю удостоверение. -- С этого надо было начинать,-- брюзжит он. -- Отправляйтесь дальше,-- распоряжаюсь я.-- На ближайшей станции сообщите властям, а я пока займусь предварительным осмотром. Электровоз вещает общий сбор длинным свистком в два пальца, и, когда все занимают свои места, поезд трогается. Мы остаемся на насыпи одни-одинешеньки: Берю, я и два чемодана -- бесхитростная картина. -- Ну и что мы будем делать в этой дыре? -- спрашивает мой напарник, бесконечно далекий от прелестей пастушеской жизни. -- Ты,-- говорю я,-- разобьешь лагерь возле тела барышни. -- Зачем? -- Будешь отгонять мух, пока не налетят слепни из жандармерии. -- А ты? -- За меня не беспокойся! Я карабкаюсь по откосу и выхожу на автостраду, которая проходит совсем рядом. Отсюда я замечаю славного выродка, который трусит из глубин вспаханных земель верхом на тракторе. Он видел, как остановился поезд, и, догадавшись, что произошло что-то необычное, бросил землю-кормилицу, чтобы разнюхать, в чем тут дело. Это порядочный уродец тридцати лет, но выглядит он вдвое старше, бикоз оф пяти литров кальвадоса, которые засасывает ежедневно. У него больше нет ни перьев на тыкве, ни клыков в пасти, в нем вообще не осталось ничего человеческого. Буркалы лезут из витрины, а шнобель такой красный, что, перед тем как идти на похороны, его необходимо начищать кремом Черный Лев. -- Чего это тут такое? -- осведомился он голосом, тарахтящим, как шарикоподшипник. -- Поезд,-- информирую я со знанием дела. -- Но он же того, тю-тю,-- возражает наш разумный сеятель злаков. -- Да, раздавив предварительно кое-кого своими смертоносными колесами. -- Вот б...! -- сочувствует механизированный хлебороб. -- Вы это сами видите. Послушайте, дорогой мой, не заметили ли вы, чтобы одновременно с поездом здесь останавливалась машина? -- Ну да. -- Какая это была машина? -- Серая, с брезентовым верхом. "Мерседес", перевожу я про себя, так как бегло говорю по- сельски, видно, в прошлой жизни я был петушком на навозной куче. -- Точно,-- кокетничает целинник.-- "Мерседес-190"! От удивления я теряю способность соображать. Забавно, потрошитель равнин разбирается в иностранных легковушках. -- Не видели ли вы одного пассажира, который спустился бы с насыпи и сел бы в этот "Мерседес"? -- спрашиваю я.-- Седого бы месье в велюровой куртке и галстуке? -- Я видел двух пассажиров, которые бы спустились с насыпи,-- дает исчерпывающий ответ последователь Пармантье[7],-- того, о котором вы болтаете, и еще одного, молодого, в дождевике и воскресном картузе. Тысяча против десяти за Берюрье, ребята. Толстый, человек благородной наружности и плебейского вида, точно восстановил картину трагедии. Юноша в картузе выбросил Клер. Orhdeqrhkermhi исполнил для меня свой номер, и, пока я мерил шагами железнодорожную насыпь в поисках малышки, эти два месье воспользовались общим возбуждением для того, чтобы скромно удалиться. Их ждал автомобиль. И этот автомобиль во время пути подавал сигналы, чтобы указать нападавшим, что поезд приближается к намеченному месту. Уверен, что очень скоро мне самому придется здорово попахать. -- В каком направлении ушла машина? Прокладчик борозд описывает рукой движение, которое может вызвать в памяти центрифугу стиральной машины. -- Развернулась. А потом фьюить туда. Туда означает -- в сторону Панамы. -- Спасибо. С мрачным от мыслей челом я возвращаюсь к Берюрье и закрепляю его триумф рассказом о свидетельских показаниях деревенского пентюха. Жиртрест качает апоплексическим рылом. -- Я чуял это,-- говорит он с достоинством. Таков он, Берю, всегда сдержан и строг в сложных ситуациях. -- Все это очень печально,-- продолжает он, указывая на брезент.-- Милая несчастная куколка! Она напомнила мне одну артистутку, которую я видел в одной театральной пьесе. Как ее звали, я не помню, а пьеса называлась "Причуда Альфреда" де Мюссе. По названию я вообразил, что это должно быть смешно. И что ты думаешь, вляпался в такую тягомотину. Бабы болтали, как дамочки из высшего света, которые стараются запудрить тебе мозги. Нет, все-таки я предпочитаю киношку. Слышишь, позавчера я видел Брюта Ланкастрата в одном фильме, ну вот играет, не оторвешься. Так как ситуация не располагает к театральным воспоминаниям, я кладу конец его умствованиям. -- Мне не дает покоя,-- признаюсь я,-- эта перчатка под мостом... Она может означать, что был кто-то еще, кто поджидал, схоронившись в одном из углублений. -- Да нет же! Это перчатка парня, который толкнул девушку. Она ухватилась, чтобы удержаться, и перчатка этого типа осталась в ее пятерне. -- Толстый, у тебя на все есть ответ. -- Тебе не кажется, что мы теряем время рядом с мадемуазель? -- беспокоится Берю.-- Пока мы здесь изображаем похоронную команду, эти скоты успеют спрятаться в укромном местечке. -- Бог с ними! -- говорю я.-- Это не последняя наша встреча. Мир тесен. Изрекая эти вещие слова, я обследую чемодан покойницы. Вот нижнее белье, от которого при других обстоятельствах накалилась бы моя спинномозговая спираль, вот легкие душистые, как весенний букет, платья, а вот в приплюснутом кармашке и дамская сумочка. Я открываю ридикюль, чтобы сделать инвентаризацию. В нем 560 франков с мелочью, удостоверение на имя Клер Пертюис и еще одно на имя Эммы Боу. На обоих одна и та же фотография -- фотография погибшей; уверяю вас, что это многовато для одной. Кроме этих документов, я обнаруживаю классические принадлежности путешествующей красотки: губную помаду, кисточку для век, пилку для ногтей, тональный крем и т. д. Я кладу сумочку в чемодан, предварительно сунув в карман оба удостоверения, неожиданно выплывшие на свет. -- Твоя нана не была католичкой,-- замечает Толстый. -- А если бы и была, я все равно не стал бы строить из себя ее ангела-хранителя,-- отвечаю я, и мой ответ звучит анахронизмом. Прибытие коляски национальной жандармерии кладет конец этому renknchweqjnls спору. Следует презентация господ жандармов. Мы болтаем, мы вырабатываем единый план сельской компании, в полной глухомани действовать иначе просто невозможно, и толстокожие гвардейцы закона увозят нас к ближайшей деревеньке, где мы нанимаем тачку до Парижа. Часом позже мы выгружаем наши бренные тела у Старика. Внутри он весь кипит, наш босс. -- Я удивлен, Сан-Антонио,-- холодно говорит он мне.-- Я доверил девушку вашему присмотру, вам двоим, и вам удается ее... В этом он прав. Я должен был беречь эту Клер-Боу как зеницу ока. Если бы я следовал за ней по пятам на цыпочках, эти два коридорных зуава не посмели бы действовать. Тут только одна загвоздка! Когда охмуряешь красотку такого калибра, и в голову не приходит сопровождать ее в туалет. Во всяком случае без ее на то разрешения. -- Признаю, патрон,-- убедительно соглашаюсь я,-- вы можете ругать меня, я заслужил это. Деду всегда надо уступать, это утешает лохматого. Он снова обретает покой и ясность ума. -- Словом, я надеюсь, что вы возьмете реванш,-- любезно продолжает он.-- Вы ведь не тот человек, которому ставят мат, Сан- Антонио. Я воздерживаюсь, чтобы не ответить ему, что сам я скорее шах, окруженный гаремом. От каламбуров у Старика волосы встают дыбом, а их у него не больше, чем на стеклянной крыше Большого Дворца. -- В конце концов,-- продолжает он,-- эта девушка служила нам лишь путеводной нитью. Она вела от Зекзака к неизвестному. К тому же, этот неизвестный начинает вырисовываться: вы уже засекли седовласого мужчину и "Мерседес"... -- Плюс второе удостоверение девушки,--очень кстати напоминаю я. -- Оно могло быть и первым, а не вторым,-- многозначительно произносит великий патрон. -- Точно так,-- бросает наобум Берю, который до этого спал на краю письменного стола. Для приличия он начинает крутить в руках массивную чернильницу Старика. Натюрлих, ему удается окунуть в эту необычную кропильницу два пальца. Босс поражает его в упор взглядом, содержащим такой заряд электрахчества, который ГЭС Донзер вырабатывает за год. Берю противопоставляет ему ангельскую улыбочку и вытирает о галстук свои испачканные обрубки. -- Не могу вас более задерживать,-- с нажимом говорит Старик, потирая гладкий, как задница, высокий череп.-- Нельзя терять ни минуты, принимайте все необходимые меры. -- Разумеется, господин директор. Мы выходим. На лестнице Толстый показывает мне свои в пятнах чернил сосиски. -- Тому, кто захотел бы снять мои цыганские отпечатки пальцев, не пришлось бы долго возиться,-- острит он. Глава III Что называется, заглянуть в досье Я нахожу Матиаса в картотеке, где он режется в белот с незабвенным Пино. Почтенная Развалина как раз объявляет пятьдесят в твердой валюте, когда объявляюсь я. -- Ты кстати! -- заявляет Пинюш, отрывая катышек швейцарского сыра от своих ободранных усов.-- Сейчас будешь присутствовать при самом крупном поражении в истории белота. Матиас невозмутимо предъявляет собесу четырех толстощеких валетов. Главный инспектор с отвращением бросает бой на номер Пари- Матч, который служит им скатертью. -- Ну что ты скажешь,-- вздыхает он,-- не идет игра и все. Вообще, последнее время все у меня на букву "X". И давай нам рассказывать, что у него атеросклероз, жена заболела артритом, сосед сверху купил пианино, а как раз сегодня утром в метро он потерял десятку. При изложении всех этих мелких бедствий мы остаемся холодны, как мрамор, как об этом верно писала Венера из Мило, когда у нее еще были руки. Не то чтобы мы с Матиасом были поражены общим сердечным обезвоживанием, просто Пинюш принадлежит к той категории людей, которые не могут жить без бед. Они играют на несчастье так же виртуозно, как Энгр играл на скрипке. Именно когда у них все хорошо, испытываешь желание принести им соболезнования. Если же кто-то из них ломает ногу, так и подмывает сделать комплимент, а уж когда теряет близкого родственника, сдерживаешь ликование и желание поставить на проигрыватель диск с рок-подогревом. Чтобы поддержать фасон, как говорил Карден, я вынимаю оба удостоверения, тиснутые из ридикюля малышки Пертюис, сиречь Боу. Раскладываю их перед карре вальтишек Матиаса; это мой собственный способ входить в игру. -- Ты знаешь эту барышню, дружок? Надо вам сказать, что Матиас -- живая картотека. Он превратил в специальность запоминание рож и кличек всех бывших и еще не родившихся преступников. Вы ему называете имя любого блатняги и, как в радиопередаче господина Несвой и Саньи "Морда и Копыта", он вам рассказывает о темном прошлом этого мсье. Например, вы спрашиваете его, как звали сводника из блатных с искривленной ступней, и он вам не колеблясь отвечает: "Это был Лулу из Бастьи". Иногда его пробуют загнать в тупик, слегка усложнив задачу. Подсовывают ребус в таком духе: "Одна фара у меня вставная, я легавый и стреляю с бедра, кто я?" И что, Матиас начинает гоготать до того, как вы закончили сообщение, и утверждает: "Вы -- Альберт, Бархатный язык". И это так! Настоящий божий дар! Если бы Джентльмены с Большой Дороги знали об этом, они бы приползли на коленях, чтобы предложить ему пару лимонов с дерева своей Удачи. Однажды, я уже не помню, кто из УБТ[8] (я ведь не обладаю памятью моего подчиненного) сказал в его присутствии, что он разыскивает одного не установленного типа, о котором знает только, что тот на десерт в ресторане съедает йогурт. Матиас пожал плечами и пробормотал: "Тогда это может быть только Кемаль из Анкары". Самое потрясное, будущее показало, что он был прав. Сейчас он косится на оба удостоверения с неопределенной улыбкой на лице. -- Позвольте мне задать вам один вопрос, мсье комиссар? -- бормочет он. -- Валяй! -- Это что, шутка? -- Почему? -- Ну ладно, вы что, не узнаете ее? Этот сукин сын, чего доброго, заставит меня комплексовать. -- Нет,-- сухо говорю я. Матиас пододвигает карточки к Пино. -- А ты? Пинюш прилаживает на извилистом носу ущербные очки, у которых me хватает дужки и одного стекла. -- Неужели это? Я задерживаю дыхание. Он, наоборот, вздыхает очень глубоко. -- Девуш