из таможенной, Влефта приблизился к громадине. Обмен рукопожатиями. Албанец казался мрачным. Может быть, у него предчувствие? Его компаньон был похож на пирожок, только что вынутый из фритюра... Он потел жиром из всех пор. Оба садятся в авто громилы. Я тотчас бросаюсь к своему и пускаюсь в дорогу, опережая их на несколько десятков метров. У них "Альфа -- Ромео". С одной стороны, это меня тревожит, потому что эти сундуки очень быстроходные, с другой стороны, это меня устраивает, потому что у него тонкий кузов. Они меня обгоняют. На какой-то момент я испугался, что они испортят мне всю обедню, но они не стали ничего делать и продолжали катить спокойно, по-стариковски, со скоростью восемьдесят километров в час. Я немного подождал, а затем, когда мы стали приближаться к перекрестку, нажал на акселератор. Стрелка спидометра рванулась слева направо... Девяносто, сто, сто десять... Я готов был к обгону, и оба пассажира "Альфы" ничего не подозревали. Неожиданно я устремился на них, как будто потерял управление. Хочу вам сказать, что это производит странное впечатление. Надо быть япошкой, чтобы играть в человека-торпеду... Я видел, как уменьшается разделяющее нас расстояние и увеличивается зад "Альфа Ромео". Мой домовой сказал мне: "Вцепись в баранку, Сан- Антонио, и целься в стекло..." Было бы глупо разбить башку о свое же стекло. Удар был точен! Я их припечатал с треском, который мог разбудить целую палату каталептиков. "Альфа", потеряв контроль, вылетела с проезжей части и ударилась о стену справа. Мой "Мерседес" вынесло вперед, и он остановился поперек дороги. Потливый громила и Влефта были оглушены. К нам сбегались люди. Я вынул свою хлопушку из внутреннего кармана и приставил к Влефте. Он вытаращил на меня глаза. Я нажал на гашетку три раза, и его глаза погасли. Пирожок рядом с ним больше не шевелился и стал бутылочно-зеленого цвета. Я быстро подобрал с колен Влефты кожаный портфель. Почему я это сделал? Я не смогу вам объяснить точно. Без сомнения, чтобы оправдать свои действия в глазах типа из сети Мохари. Чтобы он поверил, что целью содеянного было выкрасть портфель. Я действовал с таким проворством, что сбежавшиеся прохожие не заметили моего смертоносного жеста. И только когда я взял курс на вторую машину, они почуяли что-то неладное и что дело идет не просто об обычном дорожном происшествии! Я услышал крики: -- Задержите его! Я ринулся вперед... Бравый почтальон преградил мне путь. Я ему врезал по шарам, и он осел на свою сумку с почтой. Я достиг колымаги. У "Порша" стартер заводится с пол-оборота. Впопыхах я забыл включить контакт. Наконец мотор заработал. Я врубил вторую и нажал на акселератор, резина завизжала. Машина рванула и устремилась вперед. Я жал на всю железку. Мерзкая зеленая трусость скрутила мой тонкий кишечник. Итак, я выполнил свою миссию, но теперь меня преследуют. Человек двадцать видели меня, и у них было время запомнить номер машины. Вскоре швейцарские полицейские, у которых не слишком много дел, пустятся по пятам за вашим другом. Буду ехать, пока возможно... Я обгонял машины, пересек железнодорожный переезд и выехал на главную дорогу. Какое-то мгновение я был в нерешительности... Что выбрать: возвращаться ли в Берн или направиться во Францию?... Второе меня opek|y`kn больше, как вы догадываетесь, только это было опрометчиво, так как, если я пущусь по проселкам, то незамедлительно натолкнусь на полицейский кордон. А это было бы очень плохо для моего здоровья. Фелиси выкармливала меня на смесях Нестле, и было бы глупо свети на нет годы стараний одним неверным движением. Итак, я выбрал возвращение в Берн... Я проехал рабочий квартал и оказался в городе. Я заметил сломанные ворота, плохо закрывающие въезд в брошенные владения. Я вышел из машины, открыл их, въехал и спрятал тарантас позади полуразвалившейся стены. Я снял шляпу и плащ, надел очки и взял портфель. Я разглядывал брошенное владение на ученый манер, как архитектор, пришедший составить план Версаля. Еще раз я воспользовался трамваем. И вот я в городе, совершенно свободен. Если я не идиот, то мне необходим билет до Пантрюша. Потому что я того мнения, -- это мнение и моего домового, -- что у бернских полицейских скоро будет большая суматоха. Эти господа развернут большие маневры, чтобы меня задержать. Гордый, как школьник, я вошел в вокзал. В это время всегда большое оживление. Я приблизился к кассе и взял билет первого класса до Парижа. С билетом в кармане мне показалось, что я уже там. Снабженный куском картона, я справился по табло, когда отходит поезд, и увидел, что мой экспресс отправляется через два часа. Это меня не устраивало, так как терялось слишком много времени. Мне бы не помешало скорее очутиться подальше. Такое мертвое время особенно прискорбно, потому что вокзал является идеальным местом для слежки. Как только появляется удирающий куда-то тип, его всегда поджидают у перрона вокзала... Ну что ж, будем надеяться, что мой ангел-хранитель купил себе новый кусок замши, чтобы начистить мою путеводную звезду! Я накупил газет, которые служат прекрасной ширмой, и сел в буфете, заказав стакан вина "Нешатель", бутерброд с сыром, и, раскрыв одну газетенку, содержание которой мне было совершенно безразлично, заставил себя читать фельетон. Листок рассказывал сногсшибательную душераздирающую историю о маленькой девочке, найденной на паперти церкви лейтенантом- кавалеристом. Лейтенант поручил девочку своей бабушке, чтобы она ее вырастила. На настоящий момент крошка выросла. Она только что сдала экзамены на бакалавра, а лейтенант вернулся из колоний, где он открыл большие залежи жевательной резинки. Она стала столь хороша, что экс-лейтенант, еще молодой для своих лет, хоть и вернулся издалека, не мог опомниться от этого. Это мужчина тридцати пяти лет, у которого было состояние, светлые усы, военные медали и упорство в достижении своей цели. Он был потрясен агрессивным бюстом молоденькой девушки, и все идет к тому, что он на ней женится, если только у автора не случится приступа печени при окончании романа, или в потайном кармане галстука офицера не обнаружится документа о том, что малышка не кто иная, как его незаконная сестра... Слова "продолжение следует" дали волю моему воображению. Я оглядел внимательным взглядом вокруг себя. Кажется, все спокойно. Официант, который меня обслуживал и, как мне показалось, принадлежал к гомосекам, застыл в экстазе перед фото на обложке самого красивого в мире атлета. Я оторвал его от созерцания, потребовав еще стакан белого. Это ординарное вино веселило, как детский хоровод[4]. Мне необходимо было отсидеться в буфете. Надо было выбросить из памяти ошалелый взгляд бедняги Влефты, когда он покосился на мою хлопушку... Каково ремесло! Если б я поступал по своей воле, я бы послал подальше Старика, органы, всякие задания... Но стоит голосу разума возопить об этом, как пальцы моего безрассудства тотчас затыкают мои граммофоны. Прошел час. В секторе все нормально. Люди входят и выходят, не обращая на меня внимания. Я пытаюсь прочитать новости. Буквы прыгают перед глазами... Нервы напряжены до предела. Как говорит один из моих друзей, Фернан-Горячка, когда появляется фединг в спинном мозгу, неплохо осознать, что ты существуешь потому, что думаешь. Я отложил лживый листок. На меня что-то нашло, когда в этот момент трое слишком крепко скроенных парней вошли в буфет. Этим малышам, верьте мне, больше всего подходила каторга. x x x Я ни минуты не сомневался, что эти злобные гориллы по мою душу. Когда оказываешься в роли дичи и пробираешься в вокзальный буфет, стараясь не очень-то высовываться, то поневоле выпускаешь большой перископ, чтобы никого не прозевать. Пока что они вглядывались в глубину большого зала. Народу было много, и это требовало от них особого внимания. Я сделал знак гарсону. Он подошел, закрыв меня как ширмой. Я рассчитался, болтая, чтобы выиграть время. Справа я увидел дверь, ведущую в туалеты. У меня оставалось ровно столько времени, чтоб уйти туда, пока стрелки не обернулись. Вобрав голову в плечи, я устремился туда и закрылся в одном из этих уединенных мест, которые увековечили славу императора Веспасиана. Время выиграно... Но только время, так как я могу провести остаток моих дней в этих кафельных стенах. Я сел на откидную крышку и, чтобы как-то рассеять свое нетерпение, открыл кожаный портфель, раздобытый с колен моей жертвы. В нем была куча вещей. Во-первых, бумаги на английском языке, которые я не мог разобрать, не являясь полиглотом. Во-вторых, карта Северной Африки, испещренная голубыми карандашными крестами с красными буквами. В-третьих, чек на миллион швейцарских франков, выписанный неким Магибом на Федеральный банк в Берне. Чек находился в конверте из бристольского картона, на котором ничего не было написано. Он был выписан "на предъявителя", что потрясло, как вы догадываетесь, все мое банковское мировоззрение, ибо один миллион швейцарских франков равен примерно ста миллионам французских. Можно, конечно, оплакивать девальвацию наших бумажек, но надо признать и то, что с такими бабками можно позволить себе хорошее жаркое с корнишонами вокруг! Сто миллионов на предъявителя! Сто миллионов, которые первый встречный, я, например, может взять и получить! У меня закружилась голова. Нет, я не жадный, это не в моем духе. Я из тех, кто считает, что не надо иметь много денег, но важно, чтоб их было достаточно. Лично мне их всегда хватало для приличного существования, накормить Фелиси и оплатить кофе со сливками и рогаликом для женщин, которые были добры ко мне. Но мы живем в прогнившую эпоху, управляемую деньгами, -- это не секрет ни для кого -- и чек такого достоинства впечатляет так же, как Ниагарский водопад. К моему удивлению, я забыл, где нахожусь! Уже несколько раз дверцу моей ложи дергали. Возможно, кому-то очень приспичило. Я свернул бумаги и сунул их во внутренний карман, сложил карту вдвое и пристроил ее в недрах моей куртки... Чек я положил в свой asl`fmhj. По моему мнению, Влефта вез для организации Мохари субсидию, ассигнованную делу египетским толстосумом. Все будет шито-крыто, если мне удастся получить монеты! Они из меня сделают бездельника, эти парни! Я рискнул выйти из туалета. Вышел без сожаления, поскольку в этом месте царит угнетающая "персилевая" белизна. Перед дверью меня поджидал субъект. Старый посеревший обломок с глазами в форме запятой. Он приплясывал на месте в ожидании, пока я освобожу место. Едва я вышел, как он ворвался в кабину. Я приблизился к двери, украшенной зеркалом, приоткрыл ее и благодаря зеркалу, которым я умело воспользовался, смог оглядеть весь зал. Парнишки исчезли... Громкоговоритель объявил посадку на мой поезд с пути "К". Туда я и направился, прыгнул в вагон второго класса, бросил пустой портфель в сетку и по коридору направился в вагон первого класса. Поезд был почти пуст. Я выбрал свободное купе и устроился у двери в коридор, прижавшись спиной к спинке дивана. Мне было достаточно задвинуть штору из массивного драпа, закрывавшую стекло, чтобы стать невидимым из прохода. Если ищейки будут прочесывать поезд, останется пятнадцать шансов против одного, что они ограничатся просто заглядыванием снаружи... Я ждал с судорогой в горле. У настоящего полицейского есть своего рода внутренний метроном, который начинает функционировать в мозгу, как только появляется чувство опасности. Я ждал. Разум говорил мне, что ничего не должно со мной случиться, но мой инстинкт выл сиреной в мои веера: атас! Прошло несколько минут. Пассажиры садились в вагоны. Я слышал, как они устраивались в соседнем купе и чирикали на швейцарско-немецком. Где-то заплакал малыш (тоже по-швейцарско- немецки). Толчки... Крики... Прерывистое дыхание... Короче, прекрасные звуки вокзала. Прекрасные, потому что это звуки жизни! Звуки, которые опьяняют. Я чувствовал себя жалкой дрожащей былиной. В животе у меня бурчало, и внутренний холод стянул мне лицо. Я ждал... Я бросил косой взгляд на часы. Они, хоть и не швейцарские, но все-таки показывают время. Я установил, что мой экспресс отправляется через тринадцать минут. Будем надеяться, что это число не преподнесет мне сюрприза... Заранее предвкушаю вздох облегчения, который я испущу после пересечения границы. Ох, ребята! Какое избавление! Я вытянусь на диване и расслаблюсь. Ведь в конце концов, за последние двадцать четыре года мне не пришлось слишком много отдыхать! Меня травили и заточали... Я убил человека, спровоцировав перед этим автокатастрофу... Я... Я поднес руку к бумажнику. Я не только выполнил мой долг, но и похитил сто миллионов у наших врагов... Удастся ли мне пересечь эту границу? У служащих соответствующего заведения есть полное мое описание. С каждым часом они уточняют мой портрет. Свидетелей убийства полно: сдающие на прокат машины; служащие в отеле, где я снимал каморку, которой не воспользовался; официантка в баре аэропорта, -- все они составят мой словесный портрет лучше, чем он существует в природе. Вдруг я ощутил удар в затылок, услышав шаги в коридоре. Шаги, которые останавливались у каждого купе... Я слышал, как открываются и закрываются в полной тишине двери. Сомнений нет... это патруль... Я постарался сделаться совсем маленьким! Если так asder продолжаться, я превращусь в обивку дивана. В настоящий момент это была моя голубая мечта. Шаги приближаются. Я вижу, как зашевелилась ручка двери. Сильная рука потянула ее назад и дверь резко открылась. Я закрыл глаза и сделал вид, что сплю... Сквозь опущенные ресницы я разглядел два суровых лица. Это были два полицейских, замеченные мною в буфете. Они разглядывали меня. Один из них вошел в купе. Другой остался в дверях. Тот, что вошел, дотронулся до моей руки, что- то говоря по-немецки. Я вздрогнул, как только что проснувшийся человек. Я ему выдал очаровательную улыбку девять на двенадцать. Затем, вернувшись к суровой действительности, я вытащил мой билет и протянул его ему, вроде бы не понимая его требований. Номер не прошел. Здоровяк был слегка сбит с толку. Было видно невооруженным взглядом, что он не из тех, кто забывает. Он спросил мнение своего коллеги, который был посообразительнее. Тот закивал головой, что оказалось для меня фатальным... Другой тоже втиснулся в купе. Никаких заблуждений, мои ягнятки, это начало конца. Со всем тем, что у меня есть, я без сомнения прямиком проследую в дом со множеством дверей. -- Что вам нужно? -- спросил я нетерпеливым тоном. -- Покажите ваши документы! Естественно, для исполнения такой миссии я запасся фальшивым удостоверением личности. Но в этот момент я об этом пожалел, так как если бы я им предъявил свой мандат о принадлежности к тем же органам, они стали бы мне товарищами, бернскими коллегами. Подозревающий, белокурый парень с квадратной челюстью и коротко подстриженными волосами, изучал мои бумаги. Он сделал красноречивый жест своему приятелю. Шкаф начал меня обыскивать. Карамба! Ну, я хорош! Я ведь оставил при себе свою смертоносную хлопушку, ее большой ствол с глушителем выпирал из пиджака. Он выловил игрушку с молниеносной быстротой. Второй тип уже вытащил наручники и приготовился надеть их на меня. Наступил момент попытать счастья в национальной лотерее, не так ли? Во всяком случае, самое время изменить ход дела! Я откинулся назад, одновременно согнув конечности, и отвесил резкий удар ногой в нижнюю челюсть типа с наручниками. Он получил сорок третьим размером серьезного мужчины, и его внутренности заиграли на ксилофоне: "Иди не оглядываясь". Другой детина врезал мне такой удар в живот, что там все внутренности вывернулись наизнанку, как пуловер, и превратились в ничто. Я рухнул как подрубленный. Здоровяк собрался с силами, чтобы продемонстрировать новый образец своего искусства боксера. Я получил боковой в скулу, прямой в лоб и начал считать звезды... Полицейский, которого я отделал, сидел напротив меня с окровавленным ртом. Он вынимал зубы один за другим, как будто отрывал лепестки ромашки, и клал на диван. Этот спектакль его унижал, но возбудил напарника, который вернулся к своим обязанностям, разъярившись сильнее быка. Он хотел подловить меня еще раз и ожидая, что это будет хорошей дозой снотворного, вложил в удар всю свою силу. К несчастью для его фаланг, я успел уклониться, и его чудовищный кулак врезался в кокетливый пейзаж, представляющий ветряную мельницу на фоне тюльпанов. Голландия делает больно, когда она воспроизведена на железе, покрытом эмалью. Озлобленный живодер испустил душераздирающий крик. В этот момент его вопль вывел меня из летаргии. Я ударил его прямо в рыло. Его отбросило назад. Еще один удар ногой, но поскольку мне не хватало места для размаха, вместо челюсти я угодил ему в ту часть его персоны, где собраны причиндалы, qksf`yhe для продолжения рода. Удар сапога по этому месту больнее, чем удар по самолюбию... Он испускает -- я приношу извинение слабым людям -- отвратительное рычание и растягивается в проходе купе. Я же, перешагнув через него, устремился в коридор. Человек с поврежденной челюстью забыл свои зубы на диване и бросился мне вдогонку... Я выиграл около пятидесяти сантиметров. Вагон переполнен, набит битком. Я зацепился за траурную вуаль вдовы и всучил ее в руки моего преследователя, который, казалось, имеет честь просить ее руки. Он ее получил, только по роже, так как старушка среагировала быстро. Если она любит теннис, то не для того, чтобы только подавать мячи. Я вскакиваю на какой-то чемодан и прыгаю через открытое окно на перрон... А теперь, дамы и господа, ноги в руки! Целую, до вторника! Я расталкиваю людей, переворачиваю багаж... Большие скачки под удалую арию из "Сельской чести" (Кавалерия рустикана)... Появились стражи порядка. Поднялся свист, как на корабле во время маневров в Средиземном море. У меня выросли крылья! Не хватает только бригады судей, чтобы зафиксировать побитие рекорда Жази. Я достигаю выхода с вокзала. Здесь стоит большой и суровый, как мнение покойника, служащий, которого уже предупредили, и он преградил мне путь. Я протянул ему свой билет, забыв разжать кулак. Билет и его вместилище угодили ему в подбородок. Парень перелетает через вертушку так, что ударяется черепом о стену; на какое-то время он забудет фамилии советников кантонов своей страны. У выхода из вокзала я замечаю красный грузовик, который трогается. Я бегу к нему и успеваю вскочить на подножку. Ошеломленный шофер смотрит на меня. -- Не теряй курса, папаша, и жми на правую педаль, -- говорю ему. Он повинуется, косясь на стекло заднего вида. Мы летим по улицам на глазах у изумленных прохожих. Полицейские вот-вот ринутся в погоню на своих мотоциклах, более быстрых, чем грузовик. Оставаться на грузовике опасно. На повороте я спрыгиваю... Бросаю взгляд вокруг. В подобных случаях не до лекций о пользе сахарной свеклы для польских колоний... Надо импровизировать и умело шевелить хромированными шариками. Я заметил маленького кондитера, который сходил с велосипеда, держа под мышкой корзинку с кремовым тортом "Святая Честь". Я обесчестил эту "Честь", размазав торт по тротуару, и вскочил верхом на "велик". За мной, Кюблер! Я приподнимаюсь в седле и кручу педали, высунув язык... Я сворачиваю... Мне наплевать на направление. Я люблю фантазию и никогда не участвую в организованных путешествиях... Я кручу, кручу педали, как говорил Шарпини. Я еду в запрещенном направлении и несусь по улицам с лестницами. Вот это номер! У Пэндера места заказывали бы за три месяца вперед, чтобы присутствовать при моих подвигах. Время от времени я оглядываюсь через плечо и смотрю в морской бинокль. Природа непоколебимо безмятежна. Берн купается в бледном солнце, которое придает ему блеск аквариума[5]. Жители спокойны, и никто не подозревает драмы. Я оставляю "велик" кондитера у чьего-то порога и направляюсь по маленькой старинной улочке. Как хорошо жить. Розовое спокойствие разливается во мне. У меня впечатление, что я вышел с постоялого двора... Квартал, в котором я нахожусь, спокоен. Дома здесь зажиточные. Если я уйду отсюда, то непременно нарвусь на onkhveiqjhi кордон. Полицейские власти знают теперь, что я в Берне, и скоро прочешут весь город. Хоть один раз у них в руках настоящее сенсационное преступление, и они не будут его прятать в ящик со старыми шнурками! Мне надо срочно воспользоваться короткой передышкой, чтобы найти укрытие. Но это возможно только теоретически. А что такое теоретическое укрытие? Место, где можно расположиться, не боясь быть замеченным, вы согласны со мной? Где же мне расположиться, будучи гонимым, не имея возможности появиться в отеле или в семейном пансионе и в... Я остановился. Слова "семейный пансион" зацепили на ходу мой рассудок. Они смутно воскресили что-то в глубине моего существа. Вспомнил. Матиас живет в семейном пансионе. Если бы мне удалось связаться с ним, добрым другом, конечно, он смог бы меня спасти. Его моральный долг оказать мне эту услугу, потому что, прикрывая его кости, я попал в дерьмо. Но как с ним связаться? Я не знаю, где его детские ясли... Я не ведаю, есть ли у него телефон, и я не могу себе позволить рискнуть пойти на почту, чтобы разузнать... Я напрасно скреб свою башку стамеской. Все эти буржуазные фасады волновали меня не больше, чем крутые склоны. Я застопорил, заметив в конце улицы силуэт полицейского. Досадный промах. Он уже обратил на меня внимание. Голова этого типа была наполнена отнюдь не малиновым вареньем. Едва он меня увидел, как тотчас узнал. Ну и свист! Какие потрясающие звуки! Резковаты, правда, для моих ушей, но, наверно, обворожительные для семейства кобр. Я повернул назад! Проклятие! Моя беспечность дорого обходится... Другие пингвины, поднятые по тревоге свистком товарища, объявились на другом конце улицы! Настоящее нашествие! Положительно, их разводят у наших трансальпийских друзей! Вот страна, где не воюют, но где полно солдат! Где практически не убивают своих близких, но где полицейские появляются даже из самых маленьких дырочек швейцарского сыра! Какой кошмар... Я не на шутку сдрейфил. Для моих швейцарских собратьев я был опасным преступником и если я опять ввяжусь с ними в драку, то получу сполна на этот раз. До чего паскудная жизнь! Вот ребята, с которыми у меня всегда были хорошие отношения, к которым я инстинктивно питал симпатию, а обстоятельства оборачиваются так, что я должен бежать от них, как от дюжины эпидемий холеры. Я заметил монументальный портал... вошел туда и быстро захлопнул тяжелую дверь. В замке торчал ключ. Я повернул его, чтобы выиграть время. Пока они будут растирать сухари, я, может быть, смогу вырыть крысиную нору, по которой смогу скрыться. Возможно, я грешу избытком оптимизма, скажете вы; однако лучше видеть жизнь в розовом свете, так как и без того она достаточно мрачна! Я пересек внутренний дворик, посреди которого торчал широкий, поросший мхом бассейн, наполненный зеленоватой водой, покрытой кувшинками. В другом конце двора я заметил дверь. Только бы она была открыта, черт возьми! Я дергаю ручку. Дверь не только открылась -- куда лучше -- она упала на меня, так как была просто прислонена к стене... Нет выхода! Я спекся, упакован, продан! Остается только протянуть руки этим господам и прыгнуть в их карету: -- Шофер! К Максиму! Интересно, в здешних ли обычаях избиение? Если да, то после танцев, которые я устроил полицейским в поезде, они меня вздуют. Bqe, что они думают обо мне, я узнаю без комплиментов. Массивная дверь, которую я закрыл на ключ, дрожала под мощным напором. Через минуту она откроется. У меня уже не было времени пересечь двор, чтобы добраться до лестницы и броситься наверх. Да только к чему приведет это скакание по крыше? Все равно они знают, что я здесь! В отчаянии я огляделся вокруг. Здание было безразлично. Окна закрыты, никто меня не видит. Входная дверь затрещала... Я посмотрел на бассейн... Мне пришла идея... Она стоит того, что стоит, правда, не слишком много. Но это лучше, чем капитуляция. Я подошел к бассейну, перешагнул мшистый барьер. И вот я в воде до половины бедер. Я раздвигаю листья кувшинок и погружаюсь в воду, оставляя, тем не менее, часть лица над настоем. Я закрываю себя липкими листьями. Прикосновение их неприятно... Зловонная вода холодна и вызывает удушье... Я застываю... Остается только пожелать, чтобы у них не возникло мысли проверить бассейн... Не думаю. От входа во двор это место не привлекает особого внимания. Несмотря на воду в евстахиевых трубах, я слышу треск поддающейся напору массивной двери. Потом раздались топот, крики, приказы, свистки, опять свистки... Орава бросилась на обыск здания. Стучали во все двери... Бедные отдыхающие жильцы не могли понять, что происходит. Общая суматоха... Мне же в моем романтическом бассейне не по себе, честное слово! Какие-то маленькие липкие насекомые щекочут меня повсюду. Надеюсь, они здесь не занимаются разведением пиявок! Вполне возможно, ведь только что я обнаружил карпа в своем кармане, когда полез туда за платком. Я должен своему пастырю пятьдесят тысяч франков, по правде говоря, как бы неудобно ни было мое положение, оно не было нестерпимым. Вода трудно переносится, когда вы погружаетесь в нее в одежде. Но стоит хорошо промокнуть, как холод уже не так чувствуется. Странная слабость охватывает вас... Я так устал и был так изнурен всеми перипетиями, что этот вынужденный отдых вместо того, чтобы меня доконать, подкрепил, как Риккле крепкая мятная! Итак, я ждал... x x x Можно сказать, что швейцарские полицейские очень методичные люди! Их обследование дома было научным и скрупулезным... Они, должно быть, открывали все ящики комодов и выдавливали пасту из тюбиков, чтобы посмотреть не спрятался ли я там. Через полчаса ожидания я увидел их на крыше. Сквозь листья кувшинок я видел весьма приблизительно, но я и не стремился видеть лучше из боязни быть обнаруженным... Они ходили по крыше от трубы к трубе... Потом ретировались для большого совещания в подъезде... Должно быть, они сочли, что я человек-невидимка... Двое из них отделились от группы и подошли к лежавшей на дворе двери. Они что-то там прикинули и позвали своих друзей. Один тип, который говорил по-французски с небольшим забавным акцентом, объяснял, что, по-видимому, я преодолел стену, используя дверь в качестве лестницы. Его версия была принята единогласно и все снова поскакали. Я все ждал... И все никак не решался пошевелиться, так как продолжал подвергаться опасности. Теперь все жители дома собрались у окон и следили за ходом дела. Им казалось, что они участвуют в детективном фильме, и хотели знать конец раньше утренних газет. Между листьями я вижу фасад, усеянный многочисленными лицами. Fhk|v{ дома переговариваются, глядя из окон, и обмениваются впечатлениями. Я опасаюсь любопытных взглядов сверху, поскольку оттуда больше возможности заметить меня, чем внизу. И не дай бог какой- нибудь шустряк с соколиным взглядом примет эту игру всерьез да заорет, показывая на бассейн, тогда ваш любимый Сан-Антонио будет иметь тот еще видок, вылезая из своей ванны, мокрый от вонючей воды и тины! К счастью, в центре бассейна стоит что-то вроде большого цинкового гриба, откуда стекала когда-то вода. Этот серый колпак скрывает меня... Значит, можно успокоиться и не спеша запастись головастиками для четырнадцатого июля[6]. Текут минуты, но не вода в бассейне. Мне кажется, что я превращаюсь в тритона. Я уже не чувствую конечностей... Жизнь становится скоротечной и смутной. Мне уже наплевать на все, начиная с моей собственной персоны. Время от времени затылок мой соскальзывает с липкого края, и я наслаждаюсь приятным глотком зловонной воды. Вода эта имеет гнилой, тошнотворный запах. Она мне напоминает миазмы нечистот, лето или мерзкий аромат разлагающихся цветов в кладбищенских вазах. Да, это именно то, запах мертвой зелени, отвратительный и одновременно притягательный и дурманящий... Я все жду. Если бы у меня были карты из непромокаемого материала, я мог бы разложить пасьянс! Скоро уже час, как я здесь нахожусь. Лица по одному исчезли из окон дома. Некоторые жильцы включили свои радиоприемники... Другие смеются... Трогательная гармония... Детские крики, сигналы автомашин... Какой гимн жизни! А! Собачье дерьмо! Вот я и приобщился к буколике... Может быть, надо встать с этой тинистой постели, пока меня не вытащили из нее багром? Только среди бела дня, насквозь промокшему, у меня нет никакого шанса выбраться. Я не пройду и двух метров, как запоют все свистки в округе. Ночь еще так далеко... Без сомнения, еще несколько часов! Мое положение становится невыносимым. Вонь водоема бьет в голову... А если я упаду в обморок? Что тогда произойдет? Я приготовился пускать пузыри, как говаривал Павел VI. Такая смерть недостойна парня, который провел жизнь, как я. Мой домовой начал заговаривать мне зубы, а поскольку мой рот был в трех миллиметрах от жижи, я не мог ему посоветовать заткнуться. -- Сан-Антонио, -- забубнил он, -- посчитай до десяти... Затем тихонько посмотри, нет ли кого у окна. Если ты никого не увидишь, выходи из воды... Ты пересечешь двор и подымешься по лестнице... Заберись на самый верх... В любом доме есть чердак, в Швейцарии так же, как и в других местах. Там ты спрячешься, разденешься догола, чтобы высушить свою одежду... Домовой умолк, потому что чья-то тень надвинулась на бассейн. ВТОРАЯ ЧАСТЬ Я пришел в замешательство оттого, что не видел и не слышал шагов... Кто-то подошел к бассейну на цыпочках, стараясь держаться оси цинкового гриба. Такие действия, без сомнения, рассчитаны на то, чтобы застать меня врасплох! Неизвестный сел на барьер. Рука взялась за стебель цветка кувшинки, который закрывал мое лицо, и наши глаза встретились. Это была женщина. Я искал в ее взгляде выражение чувств. Взгляд -- это нечто hmdhbhds`k|mne. Ее глаза враждебны или испуганны? Мне хотелось узнать. Я верил, что в них нет ничего подобного. Они оказались голубыми, серьезными и спокойными. Не красива, нет... Но и не безобразна. Интересная, вот! Это такая редкость, интересные женские лица! И как мало интересных женщин! Она пошевелила губами. Я не расслышал, что она сказала, потому что она говорила тихо, а у меня уши были полны воды. -- ... думала, что вы умерли! -- закончила она. Она поняла, что я не слышал начала фразы и терпеливо повторила: -- Вот уже битый час, как я наблюдаю за вами из окна... Благодаря лучу солнца я заметила одну ногу в воде... Я взяла театральный бинокль, который у меня был, и, наконец, разглядела ваше лицо, торчащее из воды... Я никому ничего не сказала... Когда они ушли, я думала, что вы тоже выйдете отсюда... Но не дождалась... Я действительно подумала, что вы погибли! На меня нашло странное наваждение, мои маленькие читательницы. Это можно объяснить моим депрессивным состоянием, из-за моего нового положения загнанного мужчины: всегда жалость женщины выворачивает мне душу, точь-в-точь как хозяйка, вымыв пол, выкручивает тряпку. Хотелось реветь, что вовсе не способствовало моему просыханию. Она прочитала тоску в моих глазах, так же как я прочитал сострадание в ее. -- Вы не можете больше так долго оставаться здесь, -- сказала она, -- вы умрете! Я пробормотал: -- Я с ней знаком... со смертью... -- Вылезайте! Положение становилось смешным. Посмотрите на меня. Я превратился в карпа, который беседует с меланхоличной молодой женщиной, сидящей на краю аквариума. Если бы мои коллеги меня видели, они бы дорого заплатили за мой вид. Во Франции смех убивает вернее, чем большой калибр, сделанный на заводах в Сент- Этьенне. Между тем, молодая женщина, казалось, не имела никакого намерения смеяться. Наоборот, мой случай заинтересовал ее, а мой вид водяного не казался ей смешным. -- Если я выйду, -- возразил я, -- меня увидят... Это чудо, что только вы одна меня заметили... -- Однако не можете же вы находиться здесь бесконечно? -- Безусловно. Я искал решения. Оно должно было найтись, поскольку теперь у меня была помощь. -- Не оставайтесь здесь, -- продолжал я, -- вы привлечете внимание ко мне. Она поднялась, подумала мгновение в нерешительности... Затем удалилась, а я вовсе не чувствовал в себе гордости. Только бы она не передумала и не стала бы искать посторонней помощи! Те, кто открывают Новую Землю, любят, чтобы об этом знали все вокруг, и стараются раздобыть себе публику. Правда, в глазах людей я представляю опасность. В данную минуту не было охоты приглашать кинохронику к моему выходу. Время шло и казалось мне нескончаемым. Наконец, в подъезде послышался шум. Это ОНА. Я узнал ее скользящие шаги. Она остановилась у бассейна и сделала что-то, что я не мог определить. Между домом и моим взглядом раскинулась тень. Красивая оранжевая тень. Я понял: она раскрыла пляжный зонтик и поставила его так, чтобы он закрыл бассейн. Она вернулась ко мне. -- Не двигайтесь, я пойду посмотрю из окна, хорошо ли вы qjp{r{. -- Предположим, он меня закрывает. А вы не думаете, что это удивит ваших соседей? Она покачала головой. -- Нет. Я часто прихожу сюда принимать солнечные ванны... и открываю этот зонтик... -- Подождите... Мой Сан-Бернар опять отбыл. Я жду, душа цветет надеждой[7]. Вот снова она. Причем кажется довольной. Ее серьезное лицо излучает своего рода тихое ликование. -- Из дома ничего не видно, -- сказала она. -- Вы можете выйти из бассейна при условии, что не будете разгибаться. Я вам принесла банный халат. Раздевайтесь, я вернусь... Она порвет себе ахиллово сухожилие этой ходьбой взад-вперед. Ошеломленный, я растянулся на животе на краю бассейна. Я выбрался из водоема и с большим трудом скользнул на асфальт двора. Я хранил неподвижность, буквально изнуренный этим условием. После водяных насекомых на меня напали муравьи. Я заполз под зонт и начал раздеваться. Куча моей одежды смахивала на пакет с требухой. Я влез в халат, который затрещал по всем швам, так как был вдвое меньше моего тела. Я порылся в карманах, чтобы собрать все бумаги, которые у меня были. Бабки промокли! Карта Северной Африки весила два кило! Сохранился только чек, благодаря конверту из бристольского картона и целлофанового пакета от моего удостоверения, куда я его заложил. Он даже не отсырел. Я выжал платок и завернул документы. Девушка еще раз вернулась. Она держала термос и флакон одеколона. Она протянула крышку термоса. -- Выпейте это... Тоненький пар поднимался из горлышка. -- Что это такое? -- Горячий кофе, чтоб вы набрались сил. Я добавила туда рома! Может и глупо говорить об этом, но мне захотелось рыдать. x x x Во дворе дома, под зонтом, мы провели около часа. Девушка, игравшая великодушную помощницу, была брюнеткой со светлыми глазами, небольшого роста. И неплохо сложена. Ей можно было дать лет двадцать пять. Я вам повторяю, она не была красавицей, но могла понравиться. В ней был "огонек", как говорят любители собачьих бегов. Когда мы вытянулись рядом на большой мохнатой простыне, я ее спросил в упор: -- Почему вы это сделали? Она дала исчерпывающий ответ: -- Я не знаю. И я понял, что она действительно не знает. -- По радио говорили о совершенном вами убийстве, -- продолжала она. -- Полиция думает, что речь идет о шпионаже. Я снимаю шляпу перед швейцарцами! Благодаря часовой промышленности они сумели создать знаменитые зубчатые колеса. -- А! Так думает полиция? -- Да. Это правда, что вы шпион? Слово шокирует меня. -- Неточно... Я принадлежу к секретным французским службам... -- И это по приказу своего начальства вы убили этого человека? -- Позвольте мне прикрыться профессиональным секретом. Она не настаивала. -- Мы не останемся здесь до ночи? Она покачала головой. -- Нет, но скоро здесь будет проезжать по соседней улице "Тур de Сюис", и все выйдут посмотреть. Тогда вы сможете подняться ко мне. Какая умная женщина, лучше не придумаешь. Я положил голову на согнутый локоть и погрузился в оцепенение, забыв о присутствии романтичной швейцарочки. Вдруг она стала трясти меня. -- Пойдемте... Пришло время... -- Вы думаете? -- Да... Я живу на третьем этаже. Берите зонт и постарайтесь прикрыть лицо... Она собрала мою мокрую одежду и завернула в простыню. Мы пересекли двор, чопорные, как дипломаты при вручении верительных грамот. Лестница... Я кошусь на массивную дверь в страхе, что она откроется. Интересно, если кто-нибудь выйдет в этот момент, что он подумает, увидев мужика, завернутого в купальный халат? Никто не появляется. Мы взбегаем на три этажа, прыгая через ступени. Она толчком открывает дверь, так как догадалась не запирать ее. Я почти врываюсь в квартиру, которая состоит из просторной, светлой комнаты, большой кухни, служащей также столовой, и ванной комнаты. Я поставил закрытый зонт у входа и пошел положить свою одежду в ванную комнату. Она открыла дверь в комнату. -- Садитесь... Я замечаю диван цвета лимонного дерева и сажусь на него. -- Ложитесь, -- советует моя маленькая хозяйка, -- вы кажетесь очень усталым. Я действительно устал. И очень плохо себя чувствую. Я просто разваливаюсь, меня тошнит и, должно быть, поднялась чертова температура, так как руки у меня горят. Я чувствую, несмотря на свое состояние, что от меня страшно воняет. Малышка протерла меня одеколоном, но затхлость бассейна сильнее духов. -- Скажите, мадемуазель, не могу ли я принять ванну? -- Я хотела вам это предложить... Она ушла, и вот уже оба крана низвергают воду. Я покидаю диван и бреду, пошатываясь, в ванную. Молодая девушка смотрит на меня внимательно. Ее голубые глаза, кажется, начинают танцевать на лице. -- У вас совершенно никудышный вид! -- замечает она. -- Нет, я... Кажется, я заболел в этой гнилой воде! Вода в ванне горячая. Она обнимает меня, как пуховое одеяло. Я, совершенно разбитый, вытягиваюсь... Мое сердце готово разорваться... я задыхаюсь... С бесконечным трудом я поднимаюсь и встаю на фаянсовый пол. Я не могу переносить давление воды, несмотря на ее нежность и тепло. Она вызывает в моей памяти пребывание в бассейне. Теперь я понимаю, что час, проведенный мною под кувшинками, будет одним из самых жутких часов моего существования. Со временем это перейдет в кошмар. Я беру халат, но не могу его надеть. Мои движения становятся все более неточными... Все в тумане... Мне холодно, я стучу зубами. Ограничиваюсь тем, что закрываюсь спереди банной простыней и вхожу в комнату. Малышка уже приготовила постель... Две белые простыни ждут меня. Я падаю в них... -- Мне холодно! -- говорю я, стуча зубами, -- мне холодно... Она набрасывает на меня одеяла... Ничего не помогает... Она дает мне выпить немного спирта. -- Послушайте, -- шепчу я. -- Я уверен, что заболел... Для вас лучше предупредить полицию... Я совершенно обессилел и не способен бороться со злом. Ее прохладная рука ласкала мой лоб. -- Не бойтесь ничего, -- шептала она. -- Не бойтесь ничего. Я в самом деле заболел. Мне казалось, что я прошел сквозь туннель, пронизанный светом. Я открыл глаза, посмотрел, не узнавая окружающее, но что-то оно мне напоминало... Ах, да! Комнату малышки... Она приблизилась со шприцем в руке, решительным жестом подняла простыню и протерла ледяной ватой мое левое бедро. Запах эфира защип