юсь я. -- Но мы же видимся и сейчас! -- так же простодушно отвечает она. По глупости эта девица затмит дурачка из моей деревни, однако, чтобы у меня опустились руки, ей надо поднять уровень своего идиотизма еще раза в два. -- Ну, прекрасная королева подвала, не терзайте мою благородную душу... Запомните, что нельзя шутить с любовью с первого взгляда, а то можно пораниться о стрелу Амура. Во сколько вы заканчиваете? -- В три... Я смотрю на свои часы, вижу, что осталось убить еще часа два, и сдерживаю гримасу. -- Вы далеко живете? -- Здесь... -- Здесь? -- Да. -- В этом доме? -- Да. Я дочь консьержки. -- И она быстро добавляет: -- Но у меня отдельная комната... В глубине коридора... Я размышляю. -- Послушайте, лапонька, может, я ошибаюсь, так что поправьте... Я чувствую к вам огромную симпатию и уверен, что вы идеальная женщина, способная спасти меня от кошмаров. Это так? Она улыбается, как монсавонская телка. -- Спорю, в вашей комнатке есть мыши, -- продолжаю я. -- Дайте lme ключ, и я их распугаю рассказом о толстом злом коте. Таким образом, вы сможете спокойно спать у меня на плече... Она смотрит на меня с неуверенным видом девицы, которой незнакомый парень предлагает заняться любовью. Они все так смотрят: умные и глупые, старые и молодые, добродетельные и потаскушки. Этот взгляд означает: "Ты искренен или замышляешь что-то другое?" Когда бабы останавливают его на вас, самое время принимать ангельский вид, можете мне поверить. За свою жизнь я трахал разных баб, от Мисс Европы до торговки рыбой, что позволило мне стать спецом в области прикладной психологии и разработать планы атак... Мои глаза становятся нежно-бархатными, как крем "шантийи". Милашка немедленно наклоняется, берет свою сумочку и достает из нее ключ. Я протягиваю руку, и она кладет ключ в мою ладонь, как в атласный футляр. -- Дверь в глубине коридора, слева, -- шепчет она. -- Вы будете вести себя благоразумно? Я торжественно обещаю, хотя невероятно хочется заржать. Будьте благоразумным! Они все это говорят... Отметьте, что говорят они это обычно, когда вы заперли дверь комнаты и начинаете располагаться. Ох уж эти целомудренные девочки! Я ласково похлопываю ее по щечке и возвращаюсь в бар. Для придурков, неправильно понявших смысл моих слов и действий, скажу: минутку! Я совершенно не собираюсь обольщать мадемуазель Гардероб, но мне хочется поподробнее узнать о "Грибе", узнать его историю, маленькие тайны... Изучить расположение помещений... Короче, если я сумею взяться за дело, то через пару часов узнаю все, что относится к этому заведению. Я прошу у бармена голландское пиво, потом двойной коньяк, расплачиваюсь и выхожу. Снаружи зазывала продолжает расхаживать, бормоча рекламный текст, который никто не слушает. Когда он вернется домой, его благоверной придется оттаивать его в горячей ванне. -- Что, -- спрашиваю я, -- дирекция жмется? Не дает согревающего? Он грустно улыбается. Это жалкий тип, бедняга, которому не повезло в жизни. Представляете, да? Тип, чей отец крепко поддавал и крепко лупцевал его в детстве. Тип, который всегда всюду приходит последним и получает одни крошки. Я угощаю его сигареткой. Он берет ее и благодарит меня так, будто я принес ему контракт на главную роль в голливудском супербоевике. -- Паршивая погода, а? -- продолжаю я. Эта фраза всегда годится для начала разговора. -- Угу, -- соглашается он. Его пробирает дрожь от одной мысли, что термометр опускается со скоростью жетона в телефоне-автомате. -- Давно ты тут пашешь? -- С несчастного случая... Он поднимает левую руку, и я вижу, что на ней нет кисти. -- Мотоцикл... -- объясняет он. -- Раньше я был артистом... Комические интермедии... Это быстро вышло из моды... Так я и думал: жизнь подложила этому парню свинью. -- Западло оставлять тебя за дверью в такую погоду, -- говорю я. -- Такая работа... -- Как зовут хозяина этого кабака? -- Шварц... Если вы думаете, что я подпрыгиваю от удивления, то сильно ошибаетесь. Я уже был готов к этому. -- Он живет тут? -- Да. Секунду поколебавшись, я достаю из кармана фотографии Хелены. -- Слушай, ты мне кажешься надежным парнем, и я сделаю тебе одно признание... Я некоторое время схожу с ума по одной кошечке. Я знаю, что она тут часто бывает. Понимаешь, я потерял ее след и буду очень благодарен тому, кто поможет мне ее найти. Я сую снимки ему под нос. Он их добросовестно изучает. -- Никогда не видел. -- Точно? Посмотри повнимательнее. Он подходит к неоновой вывеске и продолжает осмотр. -- Нет. Вы знаете, в наше время все красотки более или менее похожи. -- Представь ее себе блондинкой, -- прошу я. Он напрягает воображение, от чего его мозги хрустят, как сухие ветки под ногой. -- Блондинка... -- шепчет он. -- Блондинка... Блондинкой она, может быть, мне что-то напоминает. Подождите... Да, кажется, я ее здесь видел... Но я могу ошибаться. Я не очень хорошо знаю персонал. Ваша девочка входила в труппу? Я не отвечаю. Размышляю... Методично размышляю. -- Держи, приятель, -- говорю я и кладу ему в руку десятку, -- выпей грога за мое здоровье. Я перехожу через улицу и захожу в бар позвонить патрону. -- Вы видели ваших топтунов, босс? -- Они здесь, -- отвечает он. -- Утверждают, что Хелена по вечерам выходила крайне редко. За весь период их наблюдения она ни разу не ездила в номера на улице Курсель. Никогда не встречалась с мужчинами... Что вы на это скажете? -- Что все идет нормально. На этот раз я говорю совершенно искренне. -- Кстати, -- добавляет он, -- мы узнали, на каком языке говорила Хелена в комнате... -- Правда? Я улыбаюсь, потому что еще раз убедился в упрямстве патрона. -- На румынском, -- говорит он. -- Хорошо -- Вам это что-то дает? -- Немного. Какое подданство было у Хелены? -- Английское, как у профессора... -- Странно, вы не находите? Разве что она выросла в Румынии. -- У вас есть что-нибудь новенькое? -- Есть. Я нашел Шварца. Он вскрикивает. Надо думать, он просто обалдел, потому что этот человек умеет сохранять хладнокровие. -- По крайней мере я получил о нем точные сведения он хозяин "Гриба". -- Отлично... Какая у вас программа? -- Не торопить события Буду действовать осторожно: нужно не только арестовать убийцу, но и освободить профессора. Кстати, планы ракеты по-прежнему остаются в сейфе? -- Нет, сейф пуст. -- До скорого, шеф. -- До скорого, Сан-Антонио Если бы я мог знать, что со мной произойдет! Глава 11 Я снова пересекаю шоссе, но на этот раз в "Гриб" не захожу, а иду по боковой улице, сжимая в руке ключ, переданный мне малышкой Гардероб. Ее комнатку я нахожу без всякого труда. Это гнездышко безумной субретки. Меблировка состоит из диван-кровати стиля "горячечный бред", кресла, обитого плюшем цвета "желтуха от любовных неудач", и комода из лакированного дерева. Разумеется, всюду понатыканы жуткие гипсовые статуэтки и фотографии третьесортных звезд с их автографами. Это одновременно нежно, слащаво и миленько. Я ложусь на диван и начинаю размышлять. Как вы, наверное, успели заметить, размышления -- мой любимый спорт. Это верно. Я люблю давать пищу моему мыслительному аппарату, когда переживаю мертвый сезон. Такой, как этот. Я не могу перейти к чему-то другому, пока не закончу с "Грибом". Невероятная случайность в сочетании с моим прославленным нюхом привели меня в это заведение. Его хозяин напрямую замешан в эту историю. На сей счет нет никаких сомнений. Шварц позвонил Мобуру и приказал прервать сеанс траха. Он знал, куда тот поедет и что произойдет, потому что предупредил меня. Вывод: этот мужик знает о деле Стивенса больше, чем о секретном шифре Людовика XIV Это точно, четко, ясно. Я открываю ящики комода, проверяя, не держит ли королева гардероба в запасе пузырек чего-нибудь для гостей. Пузырек чего-нибудь я нахожу, но это флакон одеколона. Возвращаюсь на диван. Остается только ждать. Через часок она явится и я выжму из нее все, что ей известно о странном хозяине "Гриба". Уф! Как приятно растянуться. Идут минуты, которые отсчитывает будильник моей приятельницы. Шумы "Гриба" сюда доносятся в виде слабого гула, не нарушающего окружающую тишину, но в этой тишине слышится какой-то негромкий свист. Наверное, это водопроводные трубы. Я не позволяю ему отвлекать меня от моих забот. Я снова перебираю в голове элементы этого темного дела: телефонный звонок Шварца, Мобур, Хелена... Голова Хелены... Вдруг замечаю, что начал засыпать. Понимаете, такое странное чувство, что летаю над кроватью. И тут реагирует мое подсознание. Я делаю открытие, потрясающее и пугающее меня: я засыпаю, но спать не хочу. Сечете? Я себя прекрасно чувствую, проваливаюсь в беспамятство, но при этом спать не хочу. Что происходит? Мне нужно время, чтобы составить об этом мнение. Моя голова как будто наливается свинцом; чувствую, у меня совсем нет сил. Может, у меня случился инсульт? При такой напряженной работе мозгов в этом нет ничего удивительного. И все-таки... Разгадку мне приносят мои уши. Правда, на них нет радаров, но это и не лопухи... Тихий свист, который я слышу, это утечка газа... А мой липовый сон -- начало миленького отравления этим газом. Как говорится, спи спокойно, вечная тебе память. Если я не хочу закончить ночь со святым Петром, надо во что бы то ни стало открыть это поганое окно. Пытаюсь сесть -- не выходит. Я слаб, как младенец в колыбели... Ну уж нет! Я не собираюсь подыхать в этой комнате служанки! Что это за конец для аса из асов Секретной службы?! Предпринимаю новую попытку, но результат тот же. Пока, компания! Мои костыли становятся ватными, а нервы opebp`y`~rq в сбитые сливки. Я говорю себе, что подыхать так -- предел дурости. Подыхать вообще глупо, но так... От такой перспективы даже волосы в носу встают дыбом. Весить около ста кило и не мочь пошевелить даже пальцем! Я прекрасно чувствую, что ритм моего дыхания меняется. Раз у меня парализованы ноги, может, еще двигаются руки? Пробую. Моя правая рука онемела возле плеча, но до локтя еще шевелится. Самое время ею воспользоваться. Я с трудом тянусь к вырезу пиджака, и мне удается положить ее на рукоятку моей пушки. Теперь самым сложным будет вытащить ее из кобуры. Берусь задело. Восьмилетний ребенок справился бы с этой задачей с первого раза, мне же требуется несколько попыток. Наконец я вытягиваю пушку из кобуры, но рука не в силах удержать оружия и валится на кровать. К счастью, пальцы продолжают сжимать рукоятку. Моя голова кажется мне огромной, как крытый велодром. В ней громко звонят колокола. Странный гул! Я смотрю на пистолет и на глаз делаю элементарные баллистические выкладки. Если я не совсем одурел, то нажму на спусковой крючок и пуля пробьет квадратик стекла. Я действую в то же время, что думаю. Слышу выстрел моего шпалера, который должен быть громким, но в моем полузабытьи кажущийся едва слышным. Как пук благовоспитанной девушки. Ему отвечает другой, более сложный звук -- хрустальный звон разбитого стекла. Поскольку мой пистолет автоматический, а пальца со спуска я не снимал, то маслины продолжают вылетать. Я инстинктивно передвигаю руку, и разбиваются другие квадратики стекла. В меня бьет сильная струя свежего воздуха. В квартире взлетают занавески. Мой котелок издает звук кассового аппарата. Я несколько раз широко разеваю рот, вдыхая воздух, и теряю сознание... Я слышу вокруг себя голоса. Меня окружает множество морд экзотических рыб. Застилающий их розовый туман рассеивается, и рыбы становятся людьми. Здесь есть и женщины, и мужчины... Я их не знаю. Кто-то говорит: -- Я отвезу его в больницу. Вызовите слесаря, скажите, что произошла утечка газа... Я узнаю этот голос. В какой прошлой жизни я его слышал? Меня поднимают и куда-то несут. В коридоре стоят несколько человек. Темно. Я глубоко дышу. Колокола, гудевшие у меня под кумполом, уплывают. Мне кажется, кровь снова начала циркулировать в моих костылях, нервы становятся опять нервами, и если я захочу, то вполне смогу идти сам. Жуткая рвота скручивает мне кишки. Я говорю себе, что это хороший знак и что я спасен. Спасен благодаря моей пушке. Она дала мне свежий воздух и привлекла внимание людей. Последняя мысль меня немного огорчает. Ничего не скажешь, здорово я справился с поставленной себе задачей потихоньку разузнать о "Грибе". В тошниловке наверняка уже начался шухер. Если Шварц был где-то поблизости, он теперь начеку. Полицейская натура берет верх над рвотой. Я вырываюсь, чтобы встать на ноги. У нас, ищеек, работа в крови. Когда вы перерезаете горло утке, она еще бежит, тряся кровавым обрубком. С полицейским происходит примерно то же самое. Даже если он при смерти, рефлексы требуют от него идти в бой. -- Не двигайтесь, -- говорит женский голос. Я думаю, что в моем состоянии было бы хорошо заскочить в ближайшую больницу, чтобы меня там подлатали, и успокаиваюсь. С "ха!" лесорубов меня грузят в машину. Кто-то садится рядом со мной, очевидно, женщина, которая говорила, потому что я чувствую запах духов. Мужчины занимают места впереди. Обо всем этом я догадываюсь по характерным звукам. Я издаю вздох, способный смягчить бордюрный камень, и открываю один глаз. Видно лучше, чем несколько минут назад. Я различаю цвета, контуры... Таким образом я могу убедиться, что рядом со мной действительно сидит женщина. Я даже могу убедиться, что это мадемуазель Хелена и что ее очаровательная головка крепко сидит у нее на плечах. Глава 12 Она смотрит на меня с задумчивым видом, в котором, если хорошенько поискать, можно найти восхищение. Она выглядит еще более красивой, чем на фотографиях, более красивой, чем ее двойник... -- Привет, мисс Хелена, -- с трудом выговариваю я. Она мило улыбается. Ее глаза похожи на драгоценные камни. Это действительно так, а не потому что я впадаю в стиль литературы для добродетельных барышень. Просто это самое подходящее сравнение. Подобные глазищи я, если бы мог, выставлял бы в витрине Лувра, и могу поклясться, что драгоценности Короны казались бы рядом с ними дешевой бижутерией. Один из мужчин, сидящих впереди, оборачивается и говорит: -- Смотри-ка, очухался... Это голос Шварца. Поскольку мне нравится приводить в изумление бандюг вроде него, я встряхиваюсь. -- А почему бы мне не очухаться, мой милый Шварц? Он не просто изумлен -- ошарашен. Присвистнув сквозь зубы, он бормочет: -- Сильный вы малый! Поскольку тщеславие -- мощный стимул, я чувствую себя повеселевшим. Я с трудом приподнимаюсь и прислоняюсь к спинке сиденья. -- Неплохо сработано, -- говорю я. -- Полагаю, вы следили за мной во время моего пребывания в вашем почтенном заведении? Увидев, что я беседую с киской из гардероба, вы расспросили ее; она вам призналась, что я жду в ее квартирушке. Вот вы и организовали маленькую утечку газа, так? -- Совершенно верно, -- подтверждает он. Я улыбаюсь. -- Но вы вовремя поняли, что происходит, -- добавляет он, -- и выпустили обойму в окно. -- Ну и до какого места мы дошли? -- спрашиваю я. -- Вы -- до последней главы... -- Ну конечно, -- замечаю я. Наверняка из-за моего полубессознательного состояния я еще не думал об ожидающей меня участи. Я еще не сказал себе, что, когда такие партнеры, как эти, выкладывают карты на стол, это означает, что партия закончена... Во всяком случае для сына моей матери она точно закончена. Есть большая вероятность, что к восходу солнца я буду холодным, как собачий нос. Мы едем на большой скорости. Все молчат. Я пользуюсь передышкой, чтобы привести в норму мое физическое состояние. Вы думаете, что в данном положении это не имеет значения? Значит, ваши мозги, и ранее отмеченные тяжелой врожденной дебильностью, совсем забуксовали, как сказал бы психиатр. Мой главный жизненный принцип -- жить настоящим, не заботясь о asdsyel, даже самом ближайшем. Я из тех типов, что, оказавшись отрезанными пожаром на верхнем этаже многоэтажного дома, в ожидании, пока огонь доберется до их штанов, изучают театральные программки. Сечете? -- Я проглотил столько газа, что вы могли бы надуть им все воздушные шары, что продаются в "Галери Лафайетт" в день распродажи по сниженным ценам, -- говорю я. -- У вас не найдется чего-нибудь запить это? Хелена щупает кармашек дверцы, достает из него плоскую бутылочку, отвинчивает пробку и протягивает пузырек мне. Нюхаю. Если это не самый клевый коньяк в мире, то я старший сын деревянной лошади и велосипедного насоса. Я прилаживаю горлышко к губам и поднимаю локоть до тех пор, пока содержимое бутылька не начинает переливаться в мой желудок. В учебниках это называется принципом сообщающихся сосудов. Ошеломленная Хелена и Шварц смотрят на меня. -- Во глотает! -- восклицает Шварц. -- Да, -- соглашаюсь я, подбодрив себя коньячком. -- Надо сказать, что в прошлой жизни я был глотателем шпаг... Он улыбается. Я внимательно присматриваюсь к нему. Этот тип не такой уж противный -- блондин с синими глазами и очень белой кожей, неторопливо приближающийся к сорока. В его лице есть какая-то доброжелательность. Потом я приглядываюсь к мадемуазель, и у меня снова сводит горло. -- Бог ты мой! -- восклицаю я. -- Вы несравненно прекрасны, Хелена! -- И добавляю для себя: -- Надо быть слепым, чтобы принять за вас другую девушку. Шварц кажется удивленным. -- Знаете, комиссар, -- говорит он, -- вы мне кажетесь невероятно сообразительным. -- Признаюсь, -- отвечаю я без лишней скромности, -- что у меня в голове серое вещество, а не булыжники. -- Как вы догадались... -- Что были две Хелены? Его вопрос заставляет меня задуматься. А правда, как я об этом догадался? Честно говоря, думаю, меня к этому подвела целая куча собранных вместе мелких деталей. Во-первых, я обратил внимание на то, что два ангела-хранителя, приставленные к Хелене, ждали у двери, тогда как малышки дома не было. Возможно, не все парни из нашей службы орлы, но работают они добросовестно. Если бы они потеряли красотку, то, естественно, вернулись бы к истоку, то есть к месту, где она живет, но предупредили бы патрона. Они этого не сделали, значит, наблюдение не прерывалось. Одним словом, они ждали перед домом Стивенса потому, что киска была там. А поскольку раздваиваться она не умеет, выходит, с профессором вернулась другая Хелена. Они засекли меня и поняли, что наблюдение сменилось и дело становится серьезным. А потом придумали большой спектакль с ликвидацией второй Хелены, ставшей им ненужной. Цель -- увести меня на ложный след, пока они будут похищать профессора и планы. Вторая вещь, привлекшая мое внимание: Хелена вышла в желто- золотом свитере, а позднее, обыскивая ее комнату, я обнаружил в гардеробе такой же свитер. Элегантная женщина редко имеет дубликаты таких... характерных вещей. Все эти детали открыли мне глаза. В рапортах топтуны уверяют, что Хелена ведет примерную жизнь, тогда как мамаша Бордельер клянется, что она трахается под ее крышей по нескольку раз в неделю. А главное -- исчезновение трупа из Лувесьенна. Я должен был gm`r|, что Хелена мертва, но они не могли оставить тело, потому что судмедэксперты установили бы личность погибшей. Еще были найденные на подушке волоски, сообщившие мне, что женщина, которой они принадлежали, была блондинкой, перекрасившейся в брюнетку. Я тогда сразу себе сказал, что волосы такого чистого золотого цвета не красят без веской причины. А причина была ой какой веской. Я замечаю, что во время этих умозаключений Шварц и Хелена не сводят с меня глаз. Они ждут ответа. -- Ах да! -- говорю. -- Как я понял, что Хелен было две? -- Я обращаюсь к красотке: -- Вы говорите по-румынски? Она прикусывает губу. -- Я поняла, -- шепчет она. Я смотрю в окно. Мы выехали из Парижа и теперь катим по унылому мокрому предместью. Я слышу свистки поездов. Тип, сидящий за рулем машины, толстый малый с рожей немецкого садиста. Всякий раз, когда наши взгляды встречаются в зеркале заднего обзора, я невольно думаю, что он сделал бы головокружительную карьеру в Голливуде, заменяя Бориса Карлоффа[4] в те дни, когда тот ходит к дантисту. -- Если я не слишком любопытен... Куда мы едем? Шварц впервые теряет свою благовоспитанность. -- Увидите, -- сухо отвечает он. Насупившись, я пытаюсь всмотреться в окрестности, но дождь льет все сильнее, и стекла запотели. Я кашляю и, словно почувствовав необходимость сжать грудь, подношу руку к кобуре моего "люгера". -- Не ищите, -- тихо говорит Хелена. -- Он у нас... Наблюдательная девочка! Прогулка продолжается около часа. При скорости, на которой едет Борис Карлофф, мы должны быть далеко от Парижа. Могу вам описать продолжение, если хотите. Мы остановимся в тихом уголке -- в лесу или около заброшенного карьера... В одном из тех тихих уголков, в сравнении с которыми остров Робинзона Крузо покажется чикагским стадионом в день боя за звание чемпиона мира в среднем весе. Шварц попросит меня выйти из автомобиля, я выйду, и его садист-шофер скажет мне на ухо одно слово при помощи машинки, раздающей билеты на небеса... Лесоруб, рыболов, ребенок или влюбленные через некоторое время обнаружат мой труп, вернее, то, что от него оставят звери. Я получу красивые похороны с речами, слезами и хризантемами; может быть, будет даже оркестр. Машина останавливается. Шварц и его водила двигают задницами, чтобы выйти. Они подходят к моей дверце одновременно. -- Выходите! -- приказывает Шварц. Я подчиняюсь. Место жутко пустынное, но это не лесок. Наоборот, огромное ровное поле. -- Вперед! Они встают у меня по бокам, и я трогаюсь с места. Ноги еще слабы, но я стараюсь держаться твердо, чтобы мои друзья не подумали, что я трясусь от страха. Меня ожидает маленькая порция свинца в чайник... И после не будет ничего... Мы проходим метров сто. Вдруг я замечаю справа маленькую хижину из досок. "Ясно, -- думаю, -- это произойдет там..." Мы направляемся к хижине. В щели между досками пробивается свет. Внутри кто-то есть... Заходим. С потолка свисает ацетиленовая лампа. Сквозняк ее качает, и тени начинают плясать. Из мебели только пень. На нем сидит человек. Узнав его, я вздрагиваю, но, поскольку умею справляться со своими чувствами, cnbnp~ с самой любезной улыбкой: -- Здравствуйте, господин профессор... Глава 13 Как я вам уже говорил, Стивенс -- сутулый старик. Он похож на Леона Блюма. Как у покойного лидера социалистов, у него вытянутое лицо, усы в виде муниципального фонтана, очки и широкополая шляпа. Он рассеянно смотрит на меня и спрашивает у моих конвоиров: -- Кто этот человек? -- Комиссар Сан-Антонио, господин профессор. Он ждет объяснений, и Шварц торопится дать их: -- Это полицейский, занимающийся... нашим делом. Он стал продвигаться слишком быстро. Не знаю, слышали ли вы о нем, но это номер один во французской секретной службе... -- Вы заставляете меня краснеть, -- говорю я ему. -- Поэтому, -- продолжает объяснять Шварц, -- я счел нужным захватить его. Стивене одобрительно кивает. -- Слушайте, профессор, -- обращаюсь я к нему, -- вы ведете странную игру... Он не отвечает. Спокойно снимает очки и протирает стекла. -- Давно вы занимаетесь нами? У него мягкий голос. Британский акцент выражен очень ярко. -- С четырех часов дня, месье Стивенс. -- И успели пройти весь путь? -- Ну... Как видите... -- И какой бы вывод сделали, если бы вам пришлось писать отчет? Наступает молчание. Я поочередно рассматриваю всех присутствующих: спокойного и почти равнодушного профессора, по- кошачьи настороженную Хелену, потом Шварца с его почти честным видом и, наконец, Бориса Карлоффа с налитыми кровью глазами. -- Вывод моего отчета, дама и господа? Вот он: профессор Стивене, работающий совместно с нашими учеными, устанавливает связь с иностранным государством и по мере продвижения работ передает их результаты по радио. Передачами занимается его преданная секретарша Хелена Каварес. Но наша служба радиоперехвата узнает об утечке. Об этом говорят профессору. Ему задают кучу вопросов. Он чувствует, что его преданная секретарша провалилась. Чтобы спасти ее, нужно направить следствие по ложному пути. Поэтому организуется лжеограбление... Но этого недостаточно: на заднице Хелены висят двое полицейских, парализующих ее деятельность. Тогда кому-то в голову приходит идея ввести в игру двойника Хелены, чтобы запутать все карты. Мой палец мне подсказывает, что этот "кто-то" -- дружище Шварц. По-видимому, в его кабаке работала румынка, похожая на Хелену. Эта девица -- любовница его приятеля, милейшего Мобура, и вовлечь ее в дело не представляло труда. Эту куколку даже забавляло то, что она подменяла собой Хелену. Но дела начинают портиться. За Хеленой следят не два сторожевых пса, а известный охотничий -- я. Вы вовремя узнаете об этом, потому что приглядывали за Фердинандом, нанятым вскрыть сейф, и видели нашу беседу после выхода из кино. Меня засекли. Вы решили: все пропало, поскольку мне известно, что взлом сейфа -- липа, и я неизбежно приду к выводу, что за этим что-то скрывается... Серьезную беду поправляют сильными средствами, и начинается большой шухер... Сначала надо избавиться от Фердинанда. Onwels? Потому что он не открыл сейф. А не сделал он этого из-за того, что настоящая Хелена находилась в доме и отменила операцию, ставшую совершенно ненужной, поскольку я узнал о ней. Показываясь вору, она шла на смертельный риск, ведь он мог стать убийственным свидетелем обвинения. Раз персонаж Хелены оказался совершенно скомпрометированным, от него пришлось избавиться. Вы убиваете фальшивую и устраиваете так, чтобы я мог увидеть труп. Никто не может стать лучшим свидетелем смерти Хелены, чем я. Но это убийство ничего не решает. Оно только временно уводит меня с верного следа. Верный след -- это профессор. Тогда вы инсценируете его похищение. Совершенно необходимо, чтобы репутация профессора Стивенса осталась незапятнанной. Идея оставить на столике вставную челюсть была просто великолепной. Ну вот, в основных чертах все. Я снова смотрю на них. Они остолбенели от восхищения. -- Нам бы следовало иметь в группе таких людей, как вы, -- замечает Шварц. -- Хотите предложить мне контракт? -- Полагаю, это невозможно. Во всяком случае, я не стану рисковать, даже если вас возможно подкупить. Вы слишком умны, чтобы вас можно было контролировать... -- Я должен понимать это как прощание? -- Да. -- Окончательное? -- Окончательней некуда. Садист сует руку в карман своей куртки и достает из него револьвер крупного калибра. Очень милая игрушка, должно быть выигранная на соревнованиях. На рукоятке перламутровая инкрустация. -- Красивая штуковина, -- говорю я ему. -- Она продается? Борис Карлофф бледно улыбается. Я видел такую улыбку на губах одного типа, собиравшегося поджечь женщину, которую его приятели облили бензином. Его улыбка многообещающа, как у кандидата в депутаты, и заставляет думать о мрачных вещах, наименее грустная из которых -- образ катафалка, который тянут скелеты. -- Полагаю, настал мой последний час? -- Нам это кажется совершенно очевидным, -- отвечает профессор. -- Выйдем, -- добавляет шофер. Он открывает дверь. Ворвавшийся ветер снова раскачивает ацетиленовую лампу. Это возвращает меня к реальности. Если я ничего не предприму, то меньше чем через три минуты во мне будет столько железа, сколько в матрасе "Симмонс". -- Ладно, -- говорю, -- всем пока. Я поднимаю мою мокрую шляпу и с точностью, восхищающей в первую очередь меня самого, швыряю ее в маленький огонек лампы. Ура! Наступает темнота. В хижине начинается такой же гвалт, как на корабле во время бунта. Я прижимаюсь к стене и стараюсь всмотреться в ночь. Броситься к приоткрытой двери было бы последней глупостью: моя фигура выделялась бы на фоне проема, как китайская тень, и представляла бы для Бориса Карлоффа отличную мишень. Если этот парень не совсем безрукий, то всадит мне в спину полдюжины маслин... Слышится странно сухой голос профессора Стивенса: -- Стойте спокойно! Баум, держите дверь под прицелом. Остальным не двигаться. Я зажгу лампу. Если он чиркнет спичкой, этого будет достаточно, чтобы Баум увидел меня и пустил в ход свою машинку. Стивенс стоит как раз напротив двери и закрывает тусклый ksmm{i свет, входящий в нее. Мои рысьи глаза прикидывают расстояние, разделяющее нас, -- где-то метра полтора. Слышится звук открываемого спичечного коробка. Я делаю шаг вперед и отвешиваю ему по кумполу удар кулаком, способный свалить быка. Его шляпа смягчает удар, но я так постарался, что он издает хриплый стон и падает. Я в темпе становлюсь на четвереньки. Одна из моих особенностей -- умение передвигаться на четвереньках так же быстро, как на ногах. На этот раз стоит рискнуть. Курс на дверь! Начинается фейерверк. Он идет из глубины сарая, то есть с того места, где находится Шварц. Он знает, что должен во что бы то ни стало помешать мне выйти отсюда иначе, чем ногами вперед. Так что он палит, не боясь, что может продырявить Бориса Карлоффа. Именно это и случается. Баум в последний раз орет все известные ему выражения, поскольку шальная пуля все-таки задела его. Будь у меня время посмеяться, я бы ржал так, что в сравнении со мной Лорел и Харди выглядели бы грустными, как повестка в суд. Но времени у меня нет. Разумеется, все, что произошло с момента нашего погружения во мрак, заняло меньше времени, чем требуется, чтобы очистить сваренное вкрутую яйцо. По-прежнему на четвереньках я выползаю из двери, поднимаюсь и, можете мне поверить, делаю такой прыжок в длину, какого до меня не делал ни один олимпийский чемпион. До машины несколько десятков метров. Едва заметив ее, я уже хватаюсь за ручку дверцы. Из хибары вылетает новая порция маслин. Не знаю, стреляли ли вы хоть раз в жизни из пистолета. Если да, то должны знать, что стрелков, способных попасть с двадцати метров в туз, гораздо меньше, чем налогоплательщиков. Так вот, Шварц входит в немногочисленную группу чемпионов. Его пули разбивают стекло дверцы. Их штуки четыре или пять, я не считал, и все вошли в площадь размером с ладонь. Если бы я не догадался упасть на землю, через меня можно было бы любоваться пейзажем, как через дуршлаг... Я заползаю под машину. Благодаря темноте Шварц не может видеть мой маневр. Слышу шорох его шагов по каменистой земле. Ой-ой-ой! Если бы у меня был хоть какой пистолетик, появился бы шанс выкрутиться... Я сжимаюсь, как могу, под этой заразой машиной. Если бы мое тело могло выполнить мое желание, я стал бы маленьким, как орех. Вижу, ботинки Шварца приближаются. Глава 14 Я задерживаю дыхание, но оно как река -- надолго не удержишь. У меня перед глазами колеса Шварца, обходящего тачку. -- Наверное, он под машиной! -- кричит Хелена. Танцуя, приближается свет. Ботинки Шварца упираются мысками в землю, и появляются колени. Он начинает нагибаться. Все происходит как в замедленном кино или в кошмаре. Меня так же легко поймать, как корову в вестибюле. Ему достаточно промести своей пушкой под машиной, как метлой, нажимая на спуск, и я наверняка буду задет. Я не успею отсюда выскочить. Мне на память приходит банальный инцидент. По крайней мере, банальным он мне показался в тот момент, когда произошел: сегодня утром я зашел в банк снять со счета немного деньжат на хозяйственные нужды. Пачка была заколота большой булавкой. Эта булавка показалась мне такой смешной, что я не стал ее выбрасывать, а приколол к лацкану пиджака. Она до сих пор там. Я q невероятной быстротой выхватываю ее и в ярости втыкаю в колено Шварца. Какой цирк! Вопль, который он издает, должен быть слышен даже в Джибути. Появляются обе его руки. Сначала та, в которой пушка, потом другая. В этот момент он думает только о своей боли и прижимает их к раненому колену. Я быстро выскакиваю из-под машины и сталкиваюсь нос к носу с Хеленой. Смотрю на ее руки: револьвера нет. Значит, в данный момент она меня не интересует. У меня есть выбор между двумя решениями: взять ноги в руки или воспользоваться короткой передышкой, чтобы попытаться нейтрализовать Шварца. Поскольку мы находимся в чистом поле, где нет ни деревца, ни кустика, бегство кажется мне слишком рискованным делом, принимая во внимание ловкость, с которой владелец "Гриба" владеет пистолетом. Оставив колебания, я отталкиваю Хелену и бросаюсь на Шварца. Он как раз поднимается на ноги, жутко кривясь. Булавка -- не бог весть что, но, воткнутая в колено, играет немаловажную роль. Заметив меня, он наставляет черную морду своего шпалера в мое пузо. Вид у него не только не дружелюбный, но даже совсем наоборот. -- Сволочь! -- хрипит он. -- Ты мне за это заплатишь... Он так уверен в своем превосходстве, что уже празднует победу. Не надо иметь высшее образование, чтобы понять, что мне действительно придется заплатить за все неприятности, доставленные этой банде шпионов. Я вижу это по отвратительной гримасе, кривящей его губы. Потом я вижу кое-что еще: дверца машины закрыта не до конца и открывается в сторону Шварца. Я быстро поднимаю ногу, упираюсь ею во внутреннюю стенку дверцы и толкаю ее. Резко распахнувшаяся дверца бьет моего противника по руке. Он так удивлен этой новой хитростью, что делает шаг назад. Я уже набросился на него и бью кулаком в шею. Он кудахчет, как влюбленный индюк, и конвульсивно нажимает на спуск. Несколько пуль летят мне в ноги. Большая их часть попадает в низ дверцы, но я чувствую, что кусок железа вошел в контакт с моей лодыжкой. Думаю, что пистолет надо перезаряжать. Шварц расстрелял всю обойму, и нельзя давать ему время поменять ее на новую. Я отвешиваю ему очередной удар -- на этот раз в печень, -- потом продолжаю серию хуков в живот. Он опускается, я поднимаю его ударом ботинка. Его глаза становятся мутными. Он вот-вот хлопнется в обморок. Я запыхался, как будто бегом поднялся на верхний этаж небоскреба, но прихода второго дыхания не жду. С "ха!" лесоруба я подаю ему главное блюдо -- прямой промеж глаз. Хрящи его носа издают громкий хруст; можно подумать, слон сел на мешок с орехами. Шварц падает. Я наступаю каблуком на его клюв, по крайней мере на то, что от него осталось, и поднимаю другую ногу, чтобы его нос точно знал, сколько я вешу. Сделав это, я оборачиваюсь. И правильно делаю. Малышка Хелена стоит позади и держит в руках камушек чуть поменьше обелиска с площади Конкорд, который обрушивает на меня. Хотя я успеваю отскочить, каменюка попадает мне в плечо. Такое ощущение, что у Эйфелевой башни отломилась одна из опор и ее заменили мною. В моей левой лопатке происходит электрический разряд... Я сжимаю зубы, кулаки и все, что можно сжимать, бросаюсь на красотку и здоровой рукой крепко хватаю ее. В эту секунду в ночной тиши раздается голос папаши Стивенса: -- Отпустите эту даму, комиссар! Папаша Ракета пришел в себя и тут же вышел к нам. Он стоит на пороге с револьвером в руке. В лунном свете поблескивает перламутровая инкрустация рукоятки. Старая развалина взял пушку покойного Бориса Карлоффа, но даже с нею ему будет трудно изменить ситуацию. Я быстро просчитываю расстояние и вероятность успеха. Стивенс метрах в пятидесяти от меня, сейчас темно, он стар, вряд ли хорошо владеет оружием, а я загородился Хеленой. Трудновато ему будет попасть в меня. Я плотнее прижимаю к себе Хелену; мое плечо приходит в норму. -- Отпустите эту даму! -- повторяет профессор. -- Вот! -- отвечаю я. И отпускаю ее, вернее, что есть силы швыряю в машину через открытую дверцу. Она летит головой вперед, ее юбка задирается до затылка. Я тоже бросаюсь в машину и дергаю дверцу на себя. Стивенс открывает огонь. Я ошибся, приняв его за старую развалину. Он хороший стрелок. Не такой чемпион, как Шварц, но все-таки способен не вышибить глаз хозяину тира, целясь в мишень. Он стреляет спокойно и методично. Первая пуля разбивает стекло, вторая отлетает рикошетом от руля. У меня нет времени смотреть, что станет с третьей, потому что я уже включаю стартер и срываюсь с места на второй скорости. Плевать на коробку передач. Пули попадают в кузов. Что-то в этом году слишком часто идет град! Машина слегка подскакивает перед тем, как выехать на дорогу. Чувствую, она проехала по чему-то мягкому. Спорю на вставную челюсть вашего дедушки против банковского счета моих издателей, что это "что-то" -- милейший месье Шварц. Ему же хуже. Нечего валяться поперек дороги. В зеркале заднего обзора я вижу удаляющиеся маленькие искры, а пули все бьют в машину. Вдруг раздается жуткое "бух", и машина снова подскакивает. Я сразу понимаю, что произошло; Стивенс, видя, что не попал в меня, стал стрелять по шинам, и одна лопнула, К счастью, я чемпион по вождению. Нуволари -- водитель трамвая по сравнению с Сан-Антонио. Я гоню на восьмидесяти в час на трех колесах. Обод четвертого жутко воет, но на эту тачку мне наплевать и забыть. Все, что я от нее прошу, -- это увезти меня подальше отсюда, и как можно быстрее. Проехав пять минут, я останавливаюсь. Хелена сидит, прижавшись к дверце, и смотрит на меня. В ее глазах столько же нежности, сколько бывает в глазах кошки, которой дверью прищемили хвост. -- Ну, любовь моя? -- обращаюсь я к ней. -- Что вы скажете о доблестном комиссаре Сан-Антонио? И в огне не горит, и в воде не тонет, а? Она берется за ручку. -- Убери лапку, девочка! Поскольку она подчиняется недостаточно быстро, на мой вкус, я влепляю ей оплеуху по мордашке, чтобы показать, что за последние несколько минут во Франции кое-что переменилось. У нее на глазах выступают слезы. -- Не нравится, да, красавица? -- спрашиваю я. Ее глаза мечут молнии. И, поверьте мне, не те, которые застежки. -- Хам! -- шипит она. -- Хелена, -- тихо советую я, -- не строй из себя барыню, а не то я устрою тебе такую трепку, что даже у твоих правнуков будет болеть задница, улавливаешь? Она не отвечает. Я резюмирую ситуацию: банда понесла серьезные потери, но трое из известных мне ее членов остаются до сих пор на свободе: во- первых, папаша Стивенс, затем Мобур и, наконец, человек с глазами слепого. Я никак не могу решиться уехать. Не люблю бросать работу незаконченной. Мне не дает покоя мысль, что папаша Ракета сидит в своем деревянном домике совсем один, с двумя своими гангстерами, выведенными из строя, очевидно, навсегда... Да, это не дает мне покоя, и впервые с момента, когда они привезли меня сюда, я задаю себе следующий вопрос: "За каким дьяволом эти сволочи заехали в эту одинокую хибару?" На тайное собрание? Или у них там передатчик? Тогда они не притащились бы туда всем скопом... Никак не пойму... Вдруг я слышу звук, который легко узнаю и который мне сразу все объясняет. Какой же я болван, что не подумал об этом раньше! Глава 15 Этот звук -- гудение самолетного мотора. В наше время пролетающий самолет остается практически незамеченным, однако этот привлекает внимание, мое уж во всяком случае, потому что летит относительно низко и кружит, словно выискивая место для посадки. Смотрю на Хелену. На ее губах витает легкая улыбка. Я так давно ждал эту улыбку (минимум пять минут), что не собираюсь себе отказывать дольше. Я наклоняюсь и прежде, чем она успевает понять мои намерения, целую ее взасос, не переводя дыхание так долго, как только может человек. Она, должно быть, сказала себе, что не стоит упускать случай потереться мордо