он кусает губы, когда смотрит на снимок в газете? -- Бесподобно. -- Какой актер, а? -- Да, а какая роль! -- О, это... -- Надеюсь, после подобного фильма он больше не найдет себе работу. Мой собеседник замирает с карточкой в руке. Я не теряю времени на его обращение в истинную веру. Фото, что я достал из конверта, наполняет меня радостью. -- Соедините меня с лабораторией! Мне отвечает Гриньяр. -- Так, малыш, дуй в спецкамеру и сделай фото парня, что маринуется там. В темпе! Оно мне нужно максимум через четверть часа. Принесешь мне его в бистро напротив. -- Хорошо. Я обращаюсь к телефонисту: -- Позвоните Старику. Мне неохота к нему подниматься и звонить. Скажите, что я просил сообщить о моем приезде советскому послу. Я буду там через часок. Я быстро отваливаю. Если бы я пошел к боссу, он стал бы меня спрашивать, как и почему, начал бы взвешивать необходимость визита к Советам, короче -- вставлять мне палки в колеса, в чем я в данный момент совершенно не нуждаюсь. Я предпочитаю вернуться к толстяку из бара напротив, который, наверно, недоволен моим утренним бегством. Когда я являюсь, он орет на официантку. -- Не надо поднимать такой шухер! -- кричу я. -- Месье принимает себя за Цезаря? -- Ха! Удравший! -- восклицает толстяк. -- Я знаю, что утром смылся немного невежливо, но я внезапно вспомнил об одном важном деле. -- Вежливость и легавый -- две несовместимые вещи, -- высказывается кабатчик. -- Точно так же, как ты и интеллект. -- Нет, каков! Он оскорбляет людей у них же дома! -- Слушай, протяни руку и налей-ка мне выпить! На четвертом стакане белого является Гриньяр в белом халате. -- Вот, комиссар. -- Выпьешь стаканчик? Я предлагаю ему выпить исключительно из вежливости, потому что Гриньяр полный трезвенник. Его тошнит от одного вида стакана вина. -- Нет, спасибо, нет времени... Я бросаю взгляд на еще мокрый снимок и аккуратно убираю его в мой бумажник. Мой палец, а он малый хитрый и подсказывает много умных вещей, на этот раз нашептывает мне, что я иду по верному следу. А когда я выхожу на верный след, то любой, кто меня знает, скажет вам, что я с него не собьюсь, -- это моя главная черта. В советском посольстве меня встречает любезный маленький человек. Он в курсе моего визита и ждет меня. Он говорит по- французски без акцента, у него тихий голос и мягкие движения. Nder он в плохо сшитый костюм серого цвета, совершенно безликий. -- Вы, кажется, хотели получить некоторые сведения? -- спрашивает он. -- Да, -- отвечаю. -- Это я веду дело об исчезновении вашего сотрудника. Он кланяется. -- Я знаю... И поверьте, мы очень благодарны вам за ваши усилия и надеемся, что они увенчаются успехом. Я смотрю на него, потом, не сдержавшись, срываюсь: -- Послушайте, милостивый государь, я вижу, вы прекрасно говорите по-французски, так что мне будет легче высказать свои мысли. Прежде всего я хочу вам сказать одну вещь: я полицейский, и полицейский добросовестный. Моя работа -- выполнять приказы начальства, а об остальном не задумываться. Мне приказали найти живым или мертвым человека, и я сделаю все возможное и невозможное, чтобы найти его. Но меня с самого начала удивил один момент. Я не заострил на нем внимание сразу, но по мере того, как мое расследование продвигалось, он удивлял меня все больше... Он достает из жилетного кармана очки в железной оправе, дышит на стекла и вытирает их платком. -- Правда? -- шепчет он своим по-прежнему доброжелательным голосом. -- Правда, месье... э-э... -- Бразин, -- тихо представляется он. -- Меня удивляет, во-первых, то, что вы посвящаете французские спецслужбы в свои домашние проблемы, -- это на вас не похоже. Во- вторых, что вы просите меня найти человека, не дав мне его фотографии. Он пытается вставить слово, но я ему не даю этого сделать и повышаю тон: -- Что касается первого пункта, он относится скорее к компетенции МИДа, чем простого полицейского. Охотно соглашаюсь, что это не мое дело... Но вот пункт второй -- самое что ни на есть мое. Почему вы не приложили фотографию пропавшего к вашей просьбе о розыске, месье... э-э... Бразин? Его глаза сужаются. -- У нас ее нет, -- отвечает он. -- Странно! Но допустим, это так. Тогда почему вы не сообщили точный словесный портрет этого человека, а?.. Хотите, я скажу почему? Потому что он не существует! Он указывает мне на стул и садится сам. -- Вы говорите очень странные вещи, господин комиссар. -- Не надо хитрить. Я получил требование найти атташе советского посольства, по всей вероятности похищенного неонацистской группой, возглавляемой неким Бунксом. Но мне неизвестно об этом атташе ровным счетом ничего, даже его фамилия. Мне показали на собаку и сказали: "Она украла окорок", а о самом окороке ничего не сказали... Так вот, после ряда кровавых приключений я спросил себя, а существовал ли этот окорок вообще... Он встает. -- Вы позволите? -- спрашивает он, направляясь к двери. Он выходит, а я вытираю лоб. Сложная партия. Надо иметь большое нахальство, чтобы явиться в посольство и говорить такие вещи. Теперь понимаете, почему я не сказал Старику о цели моего визита? Я не мог просить у него разрешения пойти к русским и назвать их врунами в их собственном доме! Еще я себе говорю, что эта игра может быть опасной... Ладно, дальше будет видно. Я говорил откровенно и надеюсь, что мне ответят тем же. Проходит десять минут. Любезный маленький человечек возвращается. -- Вы можете пройти со мной? -- спрашивает он. -- Пожалуйста! Он ведет меня в маленький кабинет, обставленный как кабинет директора завода: мебель из светлого дерева, голые стены, картотеки... Сидящий перед окном за столом для стенографиста тип перестает печатать на машинке. Это худой мужчина со слишком широким лбом и ввалившимися Щеками. У него тусклый взгляд, тусклый голос, даже жесты тусклые. -- Вы комиссар Сан-Антонио? -- спрашивает он меня и представляется: -- Анастасьев, личный секретарь посла. Мы пожимаем друг другу руку с видом боксеров на ринге перед началом молотиловки. Он смотрит на меня с какой-то спокойной наглостью, ничуть меня не раздражающей. Все по-честному. Он меня "измеряет". -- Говорите, -- произносит он наконец, -- я вас слушаю. Кажется, вы настроены против нас? -- "Против вас" я ничего не имею, месье Анастасьев... Я просто пришел обменяться с вами некоторыми соображениями так, чтобы мое начальство не знало о точной цели этого визита. Я специально подчеркиваю, что мой демарш неофициален, и, если он вам не понравился, вы заявите протест моему правительству и мне дадут по рукам. Но, зная это, я все-таки пришел, потому что добросовестно отношусь к своей работе и потому что я человек честный... Он не двигается. Бразин прислоняется к стене и о чем-то мечтает. В этом кабинете стоит странная атмосфера. -- Понимаете, -- говорю я, -- я впервые гоняюсь, за ветром... Я это чувствую, потому что люблю свою работу... Мне это надоело, и я говорю вам как мужчина мужчине: давайте не будем юлить. Если вы от меня чего-нибудь ждете, скажите чего. Если вы считаете меня слишком любопытным, тоже скажите, и я откажусь отдела. Кажется, я веду себя с вами абсолютно честно! Глава 3 Анастасьев вдруг становится озабоченным. -- Как вы пришли к тем выводам, которые только что изложили нам? -- спрашивает он. -- Полагаю, вы опираетесь на факты, а не на голые предположения? -- У меня довольно своеобразная манера работать, но до сих пор она приносила отличные результаты. Я доверяю своим предположениям, почему и нахожу потом факты, подтверждающие их... -- В этот раз ваши предположения тоже подтвердились? -- Почти... -- И каковы они, эти предположения? Я смотрю на него, потом на Бразина... Снимаю перед ними шляпу. Чтобы оставаться такими бесстрастными и далекими, надо обладать потрясающим хладнокровием. Настал момент выложить все. -- Мои предположения? -- переспрашиваю я. -- Вот они: Бунксы действуют с вами заодно, мы арестовали не их сына и никакой ваш атташе не был похищен. Я только что получил подтверждение, что человек, содержащийся у нас, не имеет к этой семье никакого отношения. Вот его фотография, а вот фото сына Бункса... Как bhdhre, несмотря на смутное сходство, вызванное общим для обоих светлым цветом волос, это два совершенно разных человека. Они ничего не отвечают, даже не смотрят на снимки. -- Мое начальство держало вас в курсе наших действий, -- продолжаю я. -- Вы знаете, что с целью заставить Бунксов выдать себя мы решили убедить их в смерти Карла. Бунксы сразу поняли, что это туфта, потому что их сын в добром здравии. Однако, поскольку я сунул нос в их дела, они решили меня убрать. К счастью для моего здоровья, у них ничего не вышло. Но в мое жизненное пространство вошла одна милая девочка, которую я счел подосланной Бунксами. Я должен был понять, что это невозможно. Я уехал через двадцать минут после неудачного покушения, устроенного на меня Бунксами. Они физически не могли успеть узнать о своей неудаче, придумать запасной план и поставить девушку в нескольких километрах дальше на шоссе в надежде, что она сумеет установить за мной слежку. Кроме того, такой резкий поворот не состыкуется с их желанием устранить меня. Впоследствии я узнал, что она не имела к банде никакого отношения... -- Как вы это узнали? -- спрашивает Анастасьев. Впервые он проявил какой-то интерес. -- Она, -- отвечаю, -- сестра того человека, которого мы держим под именем Карла Бункса. После моего возвращения из Германии я был поражен сходством Карла с его сестрой. В моей голове произошла путаница. Я видел Бунксов, считал арестованного их сыном и братом, а потом нашел у него сходство с дочерью Бункса. Но потом в моей голове все встало на свои места: я вспомнил, что лже-Карл удивительно похож на эту девушку. Я съездил в морг и убедился, что не ошибся. Кроме внешнего сходства, у обоих одинаково деформирована носовая перегородка... Так сказать, дефект производства на одной фабрике... -- Ну и что? -- шепчет мой собеседник. -- То, что эта девушка умерла... Я продолжил работу над страсбурским делом. Полагаю, вы в курсе. Или мне рассказать? -- Не имеет смысла. Ваш шеф держал нас в курсе... -- Превосходно. После этого мое расследование приняло совсем другое направление... А Бунксы знали обо всех моих действиях. Одна девица, работающая на них, сказала мне, что они установили за мной слежку. Это неправда. Я не считаю себя умнее всех, но у меня очень развито шестое чувство на такие вещи. Если бы кто начал меня пасти, я бы это сразу почуял... Что вы хотите, таков я есть! Я не верю, что кто-то мог так долго сидеть у меня на хвосте... Поэтому я пришел к следующему выводу: если Бунксы знают обо всех моих действиях и даже о намерениях, значит, их кто-то информирует. Так полно их информировать может только один человек, мой шеф, а я ему, представьте себе, доверяю. Тогда малыш Сан-Антонио кой-чего быстренько прикинул. Утечка шла сверху -- утечки всегда идут сверху! Большой босс держал вас в курсе всего, а если вы передавали им сведения, значит, действуете с ними заодно. Вот в общих чертах мои предположения. Теперь, чтобы показать, что у меня в голове мозги, а не застывший цемент, я сообщу вам свою точку зрения. По причине, которая меня не касается, которую я не хочу знать и на которую мне плевать, вы вступили в союз с Бунксами. Опять-таки по той же причине вы поместили в немецкое посольство какого-то типа под именем Карла Бункса. По другой, но тоже касающейся только вас причине тот тип вас предал в пользу Бунксов. Вы решили остановить его деятельность, но не хотели пачкаться сами, чтобы не портить отношения с кланом Бунксов. Тогда вы подсунули эту работенку французской Секретной службе. Вам было нужно только ndmn: чтобы вас избавили от человека, которого мы держим у себя... Это вы придумали историю с подменой трупа. Так мы были вынуждены подставить себя чуть ли не официально, что доказывало вашу невиновность. Когда я замолкаю, мое лицо залито потом. Я говорю себе, что, пожалуй, перестарался и зашел слишком далеко. За моей речью следует тяжелая тишина. Наконец Анастасьев потягивается. -- У вас богатое воображение, комиссар, -- тихо говорит он. У меня перехватывает горло. Половина моей речи основывалась на блефе. А если я ошибся? -- Возможно, -- отвечаю, -- но я не могу продолжать мое расследование на ощупь. В конце концов, раз мое начальство заставляет меня фактически работать на вас, мне надо знать, чего вы от меня ждете... Он смотрит на меня, поигрывая карандашом. Бразин вытирает стекла очков... Пауза затягивается. Наконец Анастасьев встает. -- Я очень счастлив познакомиться с вами, господин комиссар, -- говорит он. -- Надеюсь, вы найдете нашего атташе к назначенному нами сроку, то есть до завтрашнего вечера. Он кланяется и ждет, пока я отвалю. Я не могу дышать. -- Прекрасно, господа! До встречи! -- бормочу я. И кланяюсь, спрашивая себя, правильно ли поступил или вел себя, как чемпион среди дебилов. Глава 4 Да, возможно, я ошибся. Возможно, типы из советского посольства не управляли ситуацией именно так, как я предположил, но я знаю, что основа моих рассуждений верна. Подумав, я не испытываю недовольства своим визитом. По крайней мере русские поймут, что я не деревенский дурачок, и прекратят свои действия, если история с их похищенным атташе все-таки туфта! А теперь я гоню на полной скорости. Я возвращаюсь в Большой дом. Но не подумайте, что я еду к Старику. Он раздразнил мое самолюбие, и теперь я приду к нему только с решением загадки или с заявлением об отставке! Я в каком-то долбанутом состоянии. Не знаю, знакомо ли вам это. Такое ощущение, что крепко набрался... Мне на все наплевать. Мчу, не замечая преград, и тем хуже для того, кто не успеет вовремя вскочить на тротуар. -- Есть свободные люди? -- спрашиваю я, войдя в комнату инспекторов, где сидят несколько парней. Все лица поворачиваются ко мне. Я замечаю Плюме. Этот полный рвения мальчишка как раз из тех, кто не теряет времени зря и с первых шагов уверенно идет к повышениям и Почетному легиону. Эти парни напрочь лишены чувства юмора, зато в драке на них можно полностью положиться. -- Ты свободен? -- спрашиваю его. -- Да, господин комиссар. -- Тогда слушай... Я отвожу его в угол комнаты. -- Ты знаешь, что в подвале у нас есть жилец? -- Да, патрон, знаю... -- Я хочу, чтобы он убежал. -- Чтобы он... Плюме проглатывает удивление, потому что вышколен лучше лакея из богатого дома. -- Да, чтобы он удрал, и рассчитываю в этом на твою помощь. Ты bng|lex| его из камеры. Будь циничным, дай ему понять, что работаешь в конторе "исполнителем" и увозишь его на небольшую загородную прогулку. Возьмешь машину, посадишь его рядом с собой и скажешь, что при малейшем движении шлепнешь его. Он будет думать, что ты один, потому что грязную работу лучше выполнять без свидетелей. Главное -- будь злым, настороженным, грубым... Я поеду за тобой на некотором расстоянии... Улучив удобный момент, ты врежешься в зад другой машины... Насчет поломок не беспокойся, фирма все оплатит. Неизбежно наступит момент замешательства, которым арестант обязательно воспользуется, если он не последний лопух. Сечешь? -- Я все отлично понимаю, господин комиссар. -- Как раз начинает темнеть. Все О'кей... -- Скажите, -- спрашивает он, -- а авария должна произойти в городе или в предместье? -- Только не в центре. Мне так и видится авеню Гранд-Арме. Или даже лучше Пон де НЕйи... -- Понятно... -- Я ухожу. Буду вас ждать на углу улицы. Притормози, чтобы я успел тронуться с места и сесть тебе на хвост. Главное -- будь естественным... Да, и еще: когда тип будет рвать когти, пальни ему вслед. Абсолютно необходимо, чтобы он поверил в подлинность происходящего... Только не подстрели пару-тройку прохожих, а то пресса тебя линчует! -- Не беспокойтесь! -- Ладно, я пойду дать распоряжение, чтобы тебе передали заключенного. Я сижу вместе с Берюрье в его старом "мэтфорде". Берюрье -- это не слишком башковитый толстяк, специалист по массажу солнечного сплетения гангстеров. Я взял его с собой, потому что партия будет крупной, как атомный гриб, и, если я ее проиграю, в конторе начнется большой шухер. За рулем сижу я. У меня больше доверия к моим реакциям, чем к его. Когда Плюме проезжает мимо, он дает короткий сигнал клаксоном и притормаживает. Я замечаю тонкую фигуру арестанта, его бледное лицо... Моя шляпа надвинута на глаза, чтобы он не мог меня узнать, если посмотрит в мою сторону. Но мои опасения напрасны! Поездка начинается. Сначала медленно, но потом, когда мы выехали на Елисейские Поля, быстрее. На Рон-Пуэн между нами и машиной, которую мы преследуем, образуется пробка. Какой-то козел на "веспе" поцеловал грузовик, чем парализовал движение. У меня от волнения сжимаются шары. Если я потеряю из виду Плюме и тому гаду, которого он везет, удастся смыться, я больше не посмею показаться на глаза коллегам. Надо мной будут потешаться лет сто, даже тысячу, пересказывая историю этого кретина Сан-Антонио, который хотел поиграть в кошки-мышки и остался в дураках, как старый слепой котяра! Я жму на клаксон, подавая тем самым пример другим водителям. Через три секунды начинается такой рев, что если бы Париж подвергся сейчас бомбардировке, этого никто бы не заметил. Полицейский-регулировщик злится, оттягивает "веспа-сианца" в сторону и делает машинам знак проезжать. Я несусь к арке... Проспект пуст... Замечаю вдали, у авеню Георга Пятого, "404-ку" Плюме и прибавляю скорость, чтобы догнать ее. К счастью, малыш заметил инцидент и сбросил газ... Объезжаем Триумфальную арку... Вокруг монумента стоят автобусы туристов, которые, наверное, никогда раньше не видели, как горит газ. Стада американцев, скандинавов и швейцарцев фотографируют священную плиту. Эта толчея вызывает новую задержку, но Плюме держится начеку и едет медленно. И тут происходит нечто непредвиденное, от чего я подпрыгиваю на сиденье. Я вижу, как открывается дверца "404-ки" со стороны водителя, из нее вылетает Плюме и остается неподвижным на шоссе; машина идет зигзагами, пока лже-Бункс не хватается за руль... Потом она делает рывок вперед и начинает быстро удаляться. Да, я не предусмотрел такой вариант развития событий; не подумал, что арестант может удрать по-настоящему, да еще на машине! На машине, которой выжать сто пятьдесят в час, как вам выпить стакан вина! А тачка Берюрье тащится еле-еле и начинает дрожать, как девка, которую вы лапаете, едва вы пытаетесь ее убедить, что восемьдесят километров в час -- не предел ее возможностей! Я выкрикиваю ругательства! Дрожу! Брызгаю слюной! -- Надо остановиться, -- замечает Берюрье. -- Плюме ранен. -- Да чтоб он сдох! -- ору я. -- Такой идиот не имеет права дольше портить жизнь своим согражданам! -- Парень крепко саданул его в челюсть, мне отсюда видно, -- уверяет толстяк, не смущаясь. -- Это японский трюк, сразу перекрывает дыхание. Мне один раз это сделали! В рожу как будто влетает футбольный мяч! Ему не оставалось ничего, кроме как вывалиться из тачки... Я не отвечаю... Все мое внимание приковано к "404-ке", на полной скорости удаляющейся в сторону Булонского леса. Глава 5 Я в десятую долю секунды придумываю номер высшего класса. Я могу все потерять, а могу и выиграть. Именно это заставляет меня решиться... Мой тип гонит по шоссе. Чтобы доехать до перекрестка, ему потребуется несколько минут. Поскольку он едет быстро, возможно, поворачивать не станет, чтобы не сбавлять скорость на повороте. Я останавливаю машину. -- Гони следом за ним, -- приказываю я Берюрье. -- Жми на полную, не бойся, что твой локомотив развалится. Я выскакиваю из машины, и он срывается с места. А я выхватываю пушку и встаю посреди шоссе. Проезжают две "дофины", их я пропускаю. Затем возникает новенькая "ланчия". Я поднимаю шпалер и соединяю руки крестом. Водитель останавливается. Бегу к нему. Он зеленый, как сливовое варенье. -- Не бойтесь, -- говорю, -- я из полиции... Я преследую человека на машине и должен во что бы то ни стало его взять. Он ошарашен. Это старичок, явно набитый хрустами, который, очевидно, едет в пригородный ресторанчик к своей милашке. Я его сдвигаю толчком и занимаю его место. Как чудесно чувствовать мощь лошадиных сил, собранных под капотом. Едва я успел досчитать до десяти, как стрелка спидометра аккуратно останавливается на сотне. Снова считаю до десяти и догоняю Берюрье... Я обгоняю его, но, выехав на перекресток, машины лже-Бункса не вижу. Ледяная рука сжимает мое горло. Поколебавшись тысячную долю секунды, решаю ехать прямо, как собирался раньше. Я молюсь, чтобы не попасть пальцем в небо, потому что тогда мне останется Только ехать покупать себе sdnwjh, потому что с работы меня вышибут. Через пятьдесят метров после перекрестка -- вилка. На разветвлении я ничего не вижу. "Так, -- говорю я себе, -- какое направление легче выбрать, если ехать на большой скорости?" Я выбираю левую дорогу. На этот раз я выжимаю сто тридцать... Увидев мое приближение, молоденькие няньки с колясками и их ухажеры удирают на газоны. Старый гриб, сидящий рядом со мной, поправляет языком свою вставную челюсть. Он дрожит как лист и вот-вот хлопнется в обморок, но мне на это, выражаясь ярким образным языком путан, положить! Стрелка подбирается к ста сорока. -- Мы разобьемся насмерть, -- стонет старичок. -- Это не имеет значения, -- отвечаю я, чтобы его успокоить. -- Это безумие, -- завывает он, чтобы меня остановить. Я издаю радостный вопль. Передо мной машина Плюме, а за рулем Карл Бункс! Я заметно сбрасываю скорость... Теперь мне остается только следовать за ним. Я поздравляю себя с тем, что принял это дерзкое решение. На такой тачке, как "ланчия", я не дам ему оторваться. Кроме того, она не может возбудить подозрения беглеца... Как этот парень знает Париж! Он уверенно доезжает до заставы Отей, там сворачивает вправо и въезжает в Булонский лес... Мы проезжаем пятьсот метров, и он сворачивает на маленькую улицу, обсаженную акациями. Здесь полно богатых домов. Я вижу, что "404-ка" останавливается чуть дальше. Чтобы не насторожить его, я опускаю поля шляпы, обгоняю его, сворачиваю на первую же боковую улицу и останавливаюсь. -- Вот, -- говорю я старикашке, -- мне остается только извиниться и поблагодарить вас. Достаю удостоверение. -- Это чтобы доказать, что я на самом деле полицейский. Будет вполне естественно, если вы сурово осудите мое поведение. Я знаю, что действовал весьма бесцеремонно, но меня вынудили обстоятельства. Хотите -- можете подать на меня жалобу. Это ваше право, и я на вас нисколько не обижусь. После этой пылкой речи я его покидаю. Бункс -- я продолжаю называть его этим именем, потому что не знаю настоящего, -- вошел в коттедж с закрытыми ставнями. С угла улицы я слышал, как он позвонил в дверь условным сигналом. Я бесшумно подхожу к этой двери. Навостряю уши, но ничего не слышно. Однако есть же кто-то в доме, раз этот малый позвонил и ему открыли! Достаю отмычку. Этот мой дружок не остается без работы. Я бесшумно открываю дверь. По крайней мере отпираю замок, а открывание двери занимает больше времени. Открывая, я вынужден приподнимать ее, чтобы она не заскрипела... Когда щель оказывается достаточно широкой, чтобы пролезть в нее, я захожу. В доме хорошо пахнет. Это тот запах, что я вдыхал во Фрейденштадте и Канне. Волнующий и тревожащий запах туберозы, запах духов малышки Бункс! Иду по узкому коридору и подхожу к открытой двери. Лже-Бункс и его лжесестра там. Едва я их увидел, у меня сразу исчезают последние сомнения насчет того, что парень не тот, за кого мы его принимали, потому что они занимаются спортом, который обычно не практикуется между родственниками! Я не хочу прерывать подобный спектакль. Любовь -- штука священная, не знает ни границ, ни законов... Сеанс длится еще добрую четверть часа, потом они останавливаются, тяжело дыша... Светлые волосы Кристии свешиваются до пола. Чтобы нарушить блаженство этого момента, я начинаю что есть сил хлопать в ладоши. Видели бы вы, как они подскочили! Видели бы, какими глазами смотрели на меня эти влюбленные! Согласен, человека трудно простить за то, что он подсмотрел зрелище такого рода. Эти не простят меня никогда. -- Поднимите руки, и как можно выше! -- прошу я их. Они не подчиняются. Кристия предпочла бы получить дырку в шкуре, чем выполнить этот приказ. А он бледнее, чем обычно. -- Вы поняли? -- спрашиваю. Он понял, но с сердитым видом скрещивает руки на груди. Чувствую, если смолчу, мой престиж сильно пострадает. -- Ладно, можете скрестить руки, раз вам так хочется... Поднимать их слишком утомительно для мужчины, израсходовавшего столько сил! -- Какой вы мерзкий тип, -- бормочет он. -- Пожалуй, -- усмехаюсь я. Он с решительным видом делает шаг в мою сторону. -- Стойте! Или я буду стрелять! Думаете, он подчиняется? Хренушки! Продолжает надвигаться на меня, как человек, собравшийся раздавить паука... -- Не подходите! -- кричу я. Я хочу заставить его поверить, что выстрелю. Все его существо сжимается от предчувствия, но самолюбие заставляет идти вперед. Я даю ему сделать еще шаг и вытягиваю руку, делая вид, что сейчас нажму на спусковой крючок. Он останавливается, и я влепляю ему мощный удар в челюсть. Это самый красивый хук левой за всю мою поганую жизнь. Он, не охнув, валится на пол, словно сраженный молнией... Я добавляю удар каблуком моего колеса по его затылку, чтобы он вел себя тихо, и подхожу к столу, на котором сидит Кристия. -- Ну, девочка, -- обращаюсь я к ней, -- что нового произошло после Канна? -- После Канна... -- бормочет она. -- Не надо косить под дурочку, детка. Я все понял... Ты первая девка, которой удалось меня одурачить макияжем. Признаюсь, до сих пор я не очень верил в задницу, но сейчас мое мнение об этой части тела изменилось. -- Что вы хотите сказать? -- Это ты была лжемедсестрой в каннской клинике. Браво! Я не устану тебе аплодировать... Твой номер -- настоящее произведение искусства! Я попался еще и потому, что ты изменила не только внешность, но и внутренний облик. Ты превратилась из прекрасной златовласой авантюристки в заурядную девушку из народа, втянутую в грязное дело и не видящую дальше своего носа. Прочитав статью в газете, ты решила вмешаться. Чтобы пойти на такое дело, надо иметь большую смелость, даже дерзость. Ты покрасила волосы, уложила их вокруг головы, потом смыла крем, делающий тебя загорелой, надела контактные линзы, изменившие цвет твоих глаз... Жвачка на деснах изменила форму рта... Белый халат, немного эфира, чтобы сбить запах духов, -- и подавайте на стол в горячем виде. Готова оскорбленная дамочка, мечтающая отомстить девке, которая отбила у нее мужа! Но, любовь моя, в ту ночь, в клинике, я увидел твою задницу, а у меня на них хорошая память, особенно на такие, с темным пушком. Глядя на тебя сейчас, я рассматривал твою задницу и говорил себе, что она мне кого-то напоминает... А потом я заметил, wrn для блондинки у тебя слишком темный пушок. Вуаль упала, и я все понял. -- Вы умнее, чем кажетесь, -- говорит она. -- Обманывать всех -- это часть работы полицейского, моя красавица. -- Я знаю. -- Так, значит, это ты самая главная? Она пожимает плечами. В ее глазах я меньше чем ничто. Мне не нравится, когда девка, так наколовшая меня, еще и держит меня за лопоухого фраера. Я подхожу к ней и влепляю пощечину, но она, кажется, только этого и ждала. Когда моя рука обрушивается на ее щеку, она подставляет свою, в которой держит длинную булавку, и я напарываюсь на нее ладонью. Я взвываю от боли. Кристия ловко пользуется полученным преимуществом. Быстрая, как пантера, она бросается на другую мою руку, ту, в которой я держу пистолет, и вырывает его прежде, чем я успеваю понять, что происходит. Я даже не пытаюсь вернуть себе оружие. Уже слишком поздно. Она начеку... Я ограничиваюсь тем, что вытаскиваю из ладони булавку и нажимаю на ранку, из которой выступает капля крови. -- Не беспокойтесь из-за этой маленькой дырочки, -- говорит девица. -- Я проделаю в вас другие, побольше, наберитесь терпения... Только я хочу знать... -- Что, моя красавица? -- Что известно русским? Тут мне хочется засмеяться, потому что именно этот вопрос задал бы я сам, если бы разговор начинал я. Смотрю на нее, ожидая продолжения. -- О чем? -- спрашиваю. Она указывает на мужчину, работавшего на ней несколько минут назад. -- О Дмитрии! Они знают, что он жив? Дмитрий! Этого малого зовут Дмитрием! Значит, он русский! Он... Я улыбаюсь. -- Вы смеетесь из бравады? -- спрашивает она. Нет, не из бравады. Я смеюсь потому, что, даже когда вас держат на мушке с явным намерением нашпиговать свинцом, вы не можете удержаться от улыбки, если у вас на глазах замыкается круг. А круг замкнулся герметически. Кусочки головоломки встали на свои места. Я ошибся, когда сказал в посольстве, что никто из их людей не был похищен. Нет, их атташе похитили. Мы! Это настолько забавно, что я не могу удержаться, чтобы не объяснить все Кристии. Было бы слишком глупо сдохнуть с этой потрясной историей в чайнике. Я ей объясняю, как по просьбе русских начал поиски их якобы похищенного атташе, как по их наводке похитил того, кого считал сыном Бункса, чтобы заставить его выдать секрет... Как, опять же по их совету, мы проделали трюк с трупом... "Признаюсь, что я в этом ничего не понимаю", -- говорю в заключение. Она прищуривает глаза... Кажется, ее посетили глубокие мысли. -- Зато я понимаю, -- еле слышно говорит она. -- Вам нетрудно просветить меня? Даже если бы я не просил, она бы рассказала. Она будет говорить по той же причине, что и я: подталкиваемая непреодолимым желанием высказать свои мысли, думать вслух. -- Они похитили моего брата около месяца назад, -- говорит она, -- но не могли в этом признаться из-за... -- Из-за ваших отношений с ними? -- Вот именно! Они действовали как чемпионы в дипломатии... Как h всегда! Заставив вас привезти труп моего брата, они обеляли себя... -- Подождите, -- останавливаю я ее, -- я запутался... Если они похитили вашего брата, значит, знали, что мы арестуем не его, а какого-то другого Бункса? -- Как бы то ни было, они не ожидали, что это будет Дмитрий. Он был одним из них... до знакомства со мной. Ее лицо освещается торжествующей улыбкой. -- Он бросил их ради меня. А я, чтобы обеспечить его безопасность, сумела устроить его в немецкое посольство под видом моего кузена, тоже Бункса... Дмитрия арестовали вы, а я думала -- Советы. А они думали, что мы. Я никогда не видел такой серии рикошетов. Жюль думал, что Поль спер часы Луи, а Луи считал, что Жюль стырил велик Поля... Это могло продолжаться долго. А Сан-Антонио играл роль собачки, приносящей брошенную палку. С одной стороны, он прикрывает похищение, с другой -- ищет дичь... Никогда еще такое количество народу не принимало меня за вытертый половик. Никогда еще ни одного сотрудника Секретной службы не выставляли на такое посмешище! -- А кто был парень, загнувшийся в Страсбуре от полиомиелита? -- Наш человек. Он перевозил бомбу, советского производства, собранную нами... Новый луч света для меня. Я и забыл, что папаша Бункс промышленный магнат! У него есть исследовательские лаборатории... Он заключил союз с русскими, чтобы производить новое оружие... Только это было сотрудничество на ножах, где один компаньон норовит подставить ножку другому. -- Почему вы думали, что вашего брата захватили Советы? -- Карл был противником этого сотрудничества и в довольно резких выражениях упрекал за него отца... Они это знали и... -- Понятно. Кристия подходит к Дмитрию и ласково гладит его по голове. Но она не слюнтяйка и обходится без обычных бабьих всхлипываний и причитаний. Она очень спокойна, полностью владеет собой. Я смотрю на ее белые шелковые трусики, валяющиеся на полу, и вспоминаю увиденную здесь сцену. При этом воспоминании я невольно краснею. -- Вы знаете его сестру? -- спрашиваю я, указывая на Дмитрия. -- Рашель? -- отвечает она. -- Да, видела во Фрейденштадте. Она приезжала туда, думая, что нам известно, что стало с ее братом... Я вздыхаю. -- Что-то не так? -- спрашивает Кристия. Я думаю, что жизнь -- омерзительная штука. Она омерзительна потому, что Рашель голосовала на дороге совершенно случайно... Только из любопытства, из-за этого проклятого женского любопытства она обыскала мой бумажник и шмотки у мамаши Бордельер. Я ее интриговал, она догадывалась, что я не такой человек, как все... и случайно нашла булавку своего брата... А я... А я ее подло убил, потому что все эти сволочи стараются перехитрить друг друга, а меня держат за шута. Я убил простую девушку, искавшую своего брата; девушку, которая мне нравилась... -- Вы выглядите очень меланхоличным, -- говорит Кристия Бункс. -- Это жизнь наводит на вас грусть? Успокойтесь, ей осталось недолго досаждать вам. Я смотрю на нее, на мой шпалер в ее руке. -- Ах да, -- говорю, -- с этими взаимными откровениями я совсем забыл о ситуации. Я должен был догадаться, что вы оставили себе эту машинку не затем, чтобы положить ее под стекло вместе с букетиком цветов. -- Все острите? -- Приходится, -- вздыхаю я. -- Это единственное утешение, которое мне осталось. -- Вас пугает смерть? -- Совсем немного. Мы с ней давние приятели. -- В таком случае она, надеюсь, будет рада встрече с вами, -- замечает она. Я вижу, как ее рука поднимается, ствол оружия останавливается на уровне моего лица. Она закрывает левый глаз. Лицо напрягается... Палец медленно нажимает на спусковой крючок. А я его знаю -- он более чувствителен, чем артист. Достаточно его только коснуться, и полетит ливень маслин. Я вдруг понимаю, что разницы между мной и трупом практически не существует. Я пристально смотрю на нее. -- Подождите секунду, Кристия, -- прошу я как можно более чистым голосом, а в подобных случаях говорить чистым голосом ой как непросто! Она открывает зажмуренный глаз. -- Хотите мне еще что-то сказать? -- Вернее, задать последний вопрос. -- Слушаю. -- Так ли уж необходимо меня убивать? Могу вам признаться, что лично я устал от всего этого и если бы был по другую сторону пистолета, то оставил бы вас в живых. -- Ну разумеется, -- усмехается она. -- У легавых нежная душа, это всем известно. -- Она усмехается снова. -- Но я не легавая. -- Да, Кристия, и ваша душа так же нежна, как бордюрный камень. Впрочем, вы уже доказали это в Канне, приказав убить ту девушку и преследуя ее даже в клинике, где она якобы агонизировала... Кстати, а почему вы так хотели ее убить? Что такого опасного для вас она знала? Красотка усмехается. -- Что она знала?.. Что знала? То, что я не Кристия Бункс, всего-навсего! Глава 6 Я совершенно обалдел, как мешком по голове шарахнутый; для полного одурения не хватает порции рома. Хотя я могу ее попросить в качестве приговоренного к смерти. Девочка, кажется, совершенно не расположена продолжать беседу. На этот раз я таки получу право на похоронный марш, венки и деревянный макинтош... Может, еще на медаль (посмертно)... Моя славная матушка Фелиси положит мою фотографию под стекло... До свидания, дамы и господа! Тушите свет... Скоро я получу особое освещение: четыре свечки, по одной на каждом углу надгробной плиты. Она спускает курок, и в то же мгновение я отскакиваю в сторону. Пуля бьет меня в лоб по касательной и улетает в дверцу гардероба. Я оглушен ударом... Ничего не вижу... По моей спине пробегает дрожь. Я больше не могу реагировать... В черепушке противно звонят колокольчики... Глаза застилает туман. Мне полная хана! Свистит новая пуля. Услышав этот звук, я говорю себе: на этот раз, малыш, ты точно перейдешь в разряд холодного мяса. Я удивляюсь, что ничего не чувствую... Открываю зенки и вижу: малышка Кристия держится обеими руками за грудь и шатается... Выпучивает глаза... На ее губах выступает розовая пена. Она делает x`c, второй и валится на паркет, лицом в свои белые трусы! В дверях я вижу толстяка Берюрье. Его рубашка вылезла из штанов, шляпа набекрень, галстук развязан, на щеках пот, в руке дымящийся револьвер... -- Кажется, я появился, как солнышко, -- говорит он. -- Даже лучше, -- отвечаю. -- Как Господь Бог! Он дует в ствол своего не перестающего дымить шпалера, словно ковбой из "Нападения на форт Хендерсон". -- Я думал, что потерял тебя, -- рассказывает он. -- Я все время спрашивал у прохожих. Хорошо еще, что я узнал тебя за рулем "ланчии"! Еще хорошо, что такая машина не остается незамеченной, особенно если чешет по Парижу на ста тридцати в час! Я приехал сюда и увидел перед дверью тачку Плюме... А кто эти люди? -- спрашивает он. -- Я хоть правильно сделал, что шлепнул девку? -- Ты сделал правильно! Очень правильно... Я предпочитаю/чтобы на тот свет отправилась она, а не я. Вполне естественное желание, а? -- Точно! -- соглашается он, подтягивая привычным жестом штаны. -- А потом, девицам в этой истории со мной не везет, -- добавляю я. -- Похоже на то... Он указывает на Дмитрия, лежащего по-прежнему без сознания. -- А с этим что случилось? Поскользнулся на апельсиновой корке или испугался волка-оборотня? -- Хук левой плюс примочка парижским ботинком, -- отвечаю. -- Он скоро очухается. -- А кто этот малый? Я пожимаю плечами: -- Жертва любви! -- И чЕ мне с ним делать? -- Набери в кувшин воды и вылей ему на морду! Дмитрий приходит в себя... Берюрье выплескивает на него новую порцию воды, от чего он фыркает. -- Ну что, лучше? -- спрашиваю я. Он утвердительно кивает. -- Веди себя спокойно, Дмитрий, а то с тобой произойдет то же, что с твоей телкой. Посмотри, на что она похожа... Он смотрит... Происходящая в нем перемена поражает меня. Его лицо искажается, краснеет, потом зеленеет; глаз закатываются, и, наконец, он разражается бесконечным громким взрывом безумного хохота. -- Чокнулся! -- замечает Берюрье, с которым такое никогда не случится. Я смотрю на парня и соглашаюсь с ним. -- Пожалуй. Я в нерешительности. -- Дмитрий, -- зову я, тряся его за руку. Он не реагирует. Точно свихнулся. Одиночное заключение, любовный вихрь, удар ботинком по чайнику и вид мертвой возлюбленной подействовали на его рассудок. -- Слушай, парень, -- говорю я, -- я сделаю тебе подарок... в память одной девушки, которую мы оба знали. Ее звали Рашель. Я оставлю тебя здесь, из первого же бистро позвоню патрону и скажу, где ты. Это займет минут двадцать. Если захочешь -- смоешься. Нет -- пеняй на себя, вернешься туда, откуда вышел. Уходим, -- говорю я Берюрье. Он стоит, уставившись на меня. -- Ты это серьезно? -- Серьезней некуда... Тебе не понять... Минут пять мы ищем тошниловку, наконец находим ее на главной skhve. Патрон поднимает полотняный навес рычажком... Погода хорошая, жизнь прекрасна... -- Два рома, хозяин! Он послушно повторяет: -- Два рома. -- У вас есть телефон? -- В глубине зала, справа... Полчаса спустя, когда мы садимся в тачку Берюрье, мимо проезжает черная машина, в которой сидят четверо мужчин. Красный свет заставляет ее остановиться рядом с нами. На заднем сиденье я узнаю два знакомых лица: Дмитрий и Анастасьев. Дмитрий по-прежнему мрачен и потерян. Анастасьев замечает меня и машет рукой... Заключение Эта история, полная недоразумений, нев