Службе этого министра все зовут Балда... -- Правда? -- Да. -- Дело приказано замять во что бы то ни стало. Скандал такого размера стал бы катастрофой для престижа нашей страны! Я не могу не засмеяться: -- Престиж нашей страны! Да разве он у нее, бедняжки, есть? -- Что вы говорите, Сан-Антонио! -- Правду! Если бы вы ездили за границу, как я, шеф, то видели бы, что там испытывают к нам только жалость из-за наших проблем в колониях, из-за наших политиков и нашего франка, худеющего с удивительной скоростью... Водородной бомбы у нас и то нет! Все, что у нас осталось, это канкан, вино и Лазурный берег... Плюс Париж, к счастью!.. Вы мне скажете, что лучше производить шампанское и иметь женщин, умеющих заниматься любовью, чем готовить людей-торпед, и будете правы... Но все-таки мы живем в эпоху, когда царствует материализм, а благородство измеряется деньгами... Когда мы принимаем главу иностранного государства, то в один день показываем ему Версальский дворец и заводы Рено, как будто это единственные достижения за всю нашу историю! Мы хотим спасти лицо, но лучше спасать мебель, вам так не кажется? Он с интересом смотрит на меня, потом начинает выстукивать ножом для резки бумаги "Марш гренадеров императорской гвардии". -- Сан-Антонио, я думаю, что нам платят не за то, чтобы думать, а за то, чтобы действовать... Успокоившись, я издаю вздох переключателя скоростей. -- Вернемся к интересующему нас делу. Повторяю: никакого скандала. Тибоден слишком значительный человек. Сообщение о его измене создало бы панику... А кроме того, официально его нельзя обвинить в государственной измене. Он работал над созданием не оружия, алхимического препарата. Никто не может запретить продавать такой продукт кому заблагорассудится! -- В таком случае, зачем он привлек к разработке свою страну? -- Тибоден был беден, и правительство финансировало его исследования. -- В таком случае его открытие принадлежит правительству... -- Это не нам решать, Сан-Антонио. Профессор стар, болен, устал... Возможно, он не совсем в своем уме или с опозданием принял идеологию, в которой надеется найти душевный покой? -- Может быть... -- А мы должны ему обеспечить вечный покой... Я пристально смотрю на Старика. Я чувствовал, что он готовит мне подлянку такого масштаба. -- Вы хотите сказать?.. -- Да, Сан-Антонио. -- Ликвидировать профессора! -- Другого выхода нет! Прекрасно! И разумеется, "мокрое" дело он поручает мне. Сразу bhdmn, что работать придется не ему! Хотел бы я посмотреть на босса в деле с его наманикюренными руками, черепушкой, волосатой, как задница, и безупречно белыми манжетами с золотыми запонками! -- Это надо сделать очень быстро, Сан-Антонио! -- Понятно. -- И... э-э... совершенно естественным образом! -- Понимаю. Это позволит устроить этой падле государственные похороны! Парни с той стороны обхохочутся! -- Не имеет значения. Тибоден должен умереть в нормальных условиях... -- Вы уже что-нибудь подготовили? Мой вопрос излишен! Старик всегда все подготавливает и предусматривает. У него не мозги, а компьютер. Он открывает ящик стола. Просто невероятно, сколько там может находиться разных предметов! Он вынимает флакон, на этикетке которого написано название известного продукта. Я умышленно не называю его. Так что вам не удастся избавиться от тещи или дамы ваших задних мыслей! Я хмурю брови. -- И что я должен с этим делать? -- Дать ему выпить... -- Но я думал, что это лекарство... -- В маленьких дозах да, но в больших количествах первоклассный яд. При вскрытии не остается никаких следов! -- От вас всегда узнаешь что-нибудь интересное! -- Постарайтесь дать ему проглотить это. Жидкость практически не имеет запаха... -- А результат? -- Через несколько часов выпивший это умирает от остановки сердца. -- Отлично. Я кладу пузырек в карман. Жидкость не только не имеет запаха, она еще и бесцветная... Я спрашиваю себя, как сумею заставить эту старую сволочь Тибодена проглотить ее. Он непьющий, как верблюд... За обедом выпивает не больше пол-литра красного. Надо будет попросить повара подать нам селедку! Старик встает, показывая мне, что разговор окончен Я следую его примеру. -- Ладно... До свиданья, шеф! Но скажу вам честно, вы подсунули мне грязную работенку. Мне больше нравится играть д'Артаньяна, чем миледи... Яд -- не мужское оружие! -- Это правильно, мой дорогой друг, но это оружие секретного агента. Хорошенькая формула. Я готов шлепнуть кого надо, но чтобы это происходило в движении. Но раз уж я выбрал себе эту чертову профессию, тем хуже для меня! -- Сан-Антонио! -- Шеф? -- Я позволю себе настаивать, чтобы все было закончено завтра! -- Ясно, шеф! Хороши запросы! Ну, в путь к славе! Угораздило же Пинюша кокнуть того бедного голубя! Глава 8 Когда я возвращаюсь в лабораторию, все вкалывают. Я поднимаюсь в свою комнатку и ненадолго ложусь на кровать, чтобы получше обмозговать, как дать старому мерзавцу выпить содержимое osg{p|j`... Неприятно убивать старика, даже если он заслужил свое наказание Надо было бы амнистировать ученого, хотя бы принимая во внимание его прошлые заслуги. С ума сойти, до какой степени безжалостны люди. Они сами источники своих несчастий. Горести жизни проистекают от живущих... Через десять минут я встаю и надеваю белый халат. Мне удалось придушить угрызения совести и сосредоточиться только на выполнении порученного мне задания. Я сталкиваюсь с проблемой иного плана: как заставить практически непьющего человека влить в себя определенное количество отравы. Единственная возможность -- завтрак. Но еду подает тип с мордой, как обезьянья задница, и я не вижу никакой возможности подлить "приправу" в чай старика. Разве что... Ага, есть идея... И хорошая. Я тихо выхожу из дома, иду в пристройку и через маленькое окно кухни замечаю Обезьянью Задницу. Он вытирает посуду и делает это от души, потому что напевает фальшивым голосом: "Почему я не встретил тебя в молодости". Я некоторое время стою за деревом и наблюдаю за ним, затем огибаю дом и вхожу в гостиную. Четверть часа наблюдения подтвердили мои предположения, сделанные на основе вида его морды. Этот малый крепко зашибает. Иногда он прекращает вытирать посуду, чтобы отхлебнуть бормотухи прямо из горлышка. Я хватаю свою шариковую ручку, мажу пастой кончики пальцев и иду на кухню. -- Привет, старина, -- говорю я тенору-алкашу. -- Смотрите, что у меня с руками. У вас есть чем это смыть? -- Бензин подойдет? -- Вполне! Он дает мне бутылку бензина. Я тру пальцы, потом, когда он выходит со стопкой тарелок, чтобы поставить их в шкаф, я наливаю бензин в газовую плиту и на пол, следя, чтобы струйка была непрерывной. Сделав это, я выхожу в гостиную. -- Скажите, старина, -- обращаюсь я к нему, протягивая пятисотфранковую бумажку, -- вы не будете любезны согреть мне немного воды? Мне нужно выпить таблетку: желудок крутит. Он принимает бумажку и ответственное задание, которое я ему поручил. Мне остается только ждать. Едва я успел досчитать до четырех, как слышу истошный вопль. Бегу на кухню. Парень объят пламенем. Ни дать ни взять Жанна д'Арк в последней картине последнего акта! Я хватаю его, чтобы вытащить из этого туфтового костра, но делаю это так ловко -- я мастер по дзюдо, -- что вывих правого плеча ему обеспечен. Крики, естественно, удваиваются. Я, действуя геройски, как Наполеон на Аркольском мосту, гашу этот ненастоящий пожар, который -- строго между нами -- уже умирал своей смертью. Потом возвращаюсь к Обезьяньей Заднице. Он держится за плечо и орет, что ему больно -- Ну как, приятель? Сильно обжегся? -- Нет, это из-за вас... -- Как из-за меня? -- возмущаюсь. -- Я вытаскиваю вас из огня, а вы начинаете возникать, что я не брал вас аккуратно двумя пальчиками! Он извиняется, но рука у него страшно болит. Мне немного стыдно за эту злую шутку, сыгранную с ним, но небольшая страховка не повредит. Об инциденте сообщают Тибодену. Он решает, что я должен отвезти Обезьянью Задницу к нему домой в ЭврЕ, а пока он не onop`bhrq, жратвой буду заниматься я. Я очень ловко предложил это профессору под предлогом, что неразумно вызывать заместителя, в котором мы не уверены. Значит, с этой стороны все нормально. Вечером я готовлю еду с помощью Мартин и пользуюсь любым случаем, чтобы пощупать ее задницу. Всю вторую половину дня я много думал и крепко ругал себя за то, что не просек сразу, что все указывало на Тибодена как на виновного. Невозможность для постороннего получить доступ к сейфу и то, что он ревниво хранил результаты своих исследований для себя... Бродя по этажам, я обнаружил, что в его комнате есть вторая дверь, позволяющая выходить из дома, минуя холл. Жаль, что наверху решили покончить с ним втихую. Мне бы хотелось задать ему несколько вопросов... А теперь я бешусь от мысли, что он сдохнет, считая, что одурачил нас! Ужин вышел не хуже, чем в другие дни. Мартин подает на стол и строит проекты на ближайшее будущее. Потом я потихоньку отвожу Тибодена в сторону. -- Мне нужно с вами поговорить, профессор. Его взгляд дергается. -- Да? -- Встретимся через полчаса в вашем кабинете, хорошо? -- Договорились. Через час, сказав малышке Мартин, чтобы поднималась первой, я сам иду в логово папаши Тибодена. Он сидит в вольтеровском кресле, и его руки дрожат на подлокотниках. Он явно встревожен. Я заставляю себя улыбнуться. -- Мой шеф вызывал меня на военный совет, но, увы, мы сидим в глубокой обороне... Этот лицемер кривится. Можно сказать, что он умеет отлично притворяться. -- Я не видел вашу лабораторию со вчерашнего дня и хотел бы заглянуть в нее сейчас, когда мы одни. -- Пойдемте! Он сказал это с сожалением. Сразу видно, что эта экскурсия ему не по вкусу. Мы направляемся в огромную комнату со странными инструментами. -- Вы изменили сегодня код сейфа? -- Пока еще нет... -- Вас не затруднит это сделать? Я. бы хотел кое в чем убедиться. -- Хорошо. Он отодвигает аквариум и возится с ручкой. -- Вот, -- говорит он. -- Могу я узнать кодовое слово, которое вы выбрали? -- ЛИДО. -- Неплохо... Я делаю вид, что потерял интерес к вопросу, но мысленно торжествую! Предусмотреть все -- залог успеха работы. Я сказал себе, что завтра я дам ему успокоительное, а потом должен буду потихоньку забрать все документы из этой железной коробки. Вывод: чтобы не усложнять себе жизнь, лучше знать комбинацию. Профессор и я выходим из лаборатории. Как и каждый вечер, я провожаю его до двери. Затем я отправляюсь к ночному сторожу и прошу бульдога предупредить меня, если профессор вдруг спустится ночью в лабораторию. Приняв эти меры, я посвящаю добрый час Мартин. Не знаю, где nm` училась, но могу заверить, что у нее каждый раз находится что-то новенькое. Эта девочка просто маленькое чудо... Фейерверк и версальские фонтаны, помноженные на все радости ночного Парижа; большой парад на площади Этуаль при участии ревю "Лидо"! Когда вылезаешь из ее постели, не соображаешь, то ли ты прошел через соковыжималку, то ли через мясорубку. Когда я забираюсь в свою голубятню, у меня такие ватные ноги, что приходится держаться за перила, чтобы не скатиться по лестнице. Я видел много шлюшек, но такую, как Мартин, никогда. Мне надо будет пройти вулканизацию, если я хочу и дальше навещать это утешение для одиноких мужчин! Глава 9 Я просыпаюсь на заре по звону будильника, сразу встаю и иду открывать окно моей табакерки. Вижу, что наступающий день обещает быть хорошим. Небо нежно-розового цвета, ветерок едва заметен, как банковский счет кинопродюсера, и жить было бы хорошо, если бы я не был должен убить этим утром человека. Я быстро умываюсь в общей ванной и, вооружившись известным вам флаконом, иду на кухню. Двое уже встали: Дюрэтр и Планшони. Они с голыми торсами занимаются в парке физзарядкой, чтобы поддерживать себя в форме. Толстяк Бертье, у которого не хватило терпения дождаться меня, жарит на сковородке полдюжины яиц. Он напоминает мне Берюрье. Произведенный собственными стараниями в повара, я начинаю возиться на кухне. Роковой флакон (надо же время от времени пользоваться традиционным языком детективных книжек) в моем кармане весит целую тонну и жжет мне кожу через ткань брюк. Я ставлю кипятить воду и мажу маслом тосты, ожидая, пока соберутся решальщики уравнений. Одни из них пьют кофе, другие -- в их числе и старый мерзавец -- предпочитают чаек. Игра (если так можно выразиться) состоит в том, чтобы изолировать чайник папаши Тибодена и не перепутать его при обслуживании. Это была бы очень злая шутка в отношении того бедняги, который стал бы жертвой моей ошибки. Он бы сразу получил право на пару крылышек и золотую арфу, а сольный концерт давал бы, замечу я вам, не в зале Гаво, а перед святым Петром... Наконец все рассаживаются. Самый момент. Музыку, пожалуйста! И главное, чтобы маэстро не ошибся, а то один неловкий взмах дирижерской палочкой -- и придется лабать "Павану по невинно убиенному ассистенту"! Самое интересное то, что правила приличия заставляют меня обслужить Тибодена первым... У меня есть одна идейка... Только практическое осуществление скажет, хороша она или стоит столько же, сколько ничего не выигравший лотерейный билет. Сначала я разливаю кофе, чтобы уже не возвращаться к нему, затем перехожу к чаю. Он тут не пользуется особой любовью. Пьют его только трое: профессор, Мартин (чтобы сохранить фигуру) и Минивье... Я наливаю им три нормальные дымящиеся чашки, а в тот момент, когда они положили сахар, подаю блюдо с тостами... При этом я ухитряюсь опрокинуть чашку профессора... Я прошу прощения, промокаю лужу и испытываю непреодолимое желание влепить Мартин пощечину, потому что эта идиотка предлагает профессору свою чашку. К счастью, реликты французской галантности заставляют Тибодена отклонить ее предложение. Lhmhb|e, кладущий четыре куска сахару, не может предложить боссу свою, потому что тот кладет только два. Я возвращаюсь на кухню и готовлю чай по особому рецепту. Я выливаю в чашку половину содержимого флакона. Перед тем как подавать ее, я нюхаю, проверяя, не чувствуется ли запах посторонней жидкости... Нет, пахнет только чаем. Все-таки слегка дрожа, я несу этот смертельный завтрак моей жертве. Тибоден оживленно говорит о работе на день. Я внимательно слежу за его чашкой; когда он подносит ее к губам, я чувствую легкий укол в сердце. Он скоро почувствует то же, только гораздо большей силы! Он отпивает глоток и останавливается, чтобы заговорить. Значит, пойло все-таки пахнет. Но он продолжает пить, видимо сказав себе, что повар из меня паршивый. Наконец он выпивает всю чашку. Теперь, как говорится, жребий брошен. Он начал путь к яме глубиной в два метра... Послезавтра у цветочников будет много работы! Я смотрю вслед удаляющейся группе ученых. Со мной остается одна Мартин, чтобы помочь мне убрать со стола. -- Ты сегодня какой-то грустный, -- замечает она. -- Думаю о жизни, -- отвечаю я, пожимая плечами. -- И это нагоняет на тебя тоску? -- Да. Временами она кажется мне отвратительной... Она бросает на меня игривый взгляд, от которого возникло бы желание даже у снеговика. -- Однако она имеет и хорошие стороны, мой дорогой... Вспомни... Очень прозрачный намек на наши ночные шалости. Женщины любят доставать вас намеками на эти темы. Я ласково шлепаю ее по попке. -- Ты права, моя черноволосая красавица, -- говорю. Она встряхивает пышной пепельной шевелюрой. -- Почему черноволосая? -- спрашивает она с легкой улыбкой выздоровевшего печеночника. -- А почему светловолосая? -- отзываюсь я тоном, так перегруженным намеками, что последний слог уже просто невозможно удержать. Она громко смеется. Через четверть часа мы проходим через парк в дом. Внутри стоит большой шухер. Мы находим профессора лежащим на плитке холла. Весь его штаб сгрудился вокруг него с мрачными лицами. Двое докторов осматривают его и спрашивают друг друга взглядом. -- Сердце, -- говорит Минивье. Дюрэтр соглашается с ним кивком головы. Мартин издает обычные в таких случаях восклицания, а я с некоторым сожалением смотрю на беднягу, которого только что вычеркнул из списка живых. -- Он еще жив, -- заявляет Дюрэтр. -- Думаю, его надо отправить в больницу ЭврЕ, а? Минивье относится к его идее скептически. -- Лучше его не трогать... Я сделаю ему укол камфарного масла... Ну, пошла работа. Все суетятся, бегут за одеялами и подушками, чтобы уложить Тибодена... Толстяк Бертье с расстроенным видом щупает ему пульс... -- Еще бьется... -- шепчет он. -- Сердечный приступ? -- спрашиваю я. -- Да. -- Есть надежда? -- лицемерно интересуюсь я. Толстяк морщится. -- После укола станет ясно... Но я не думаю! И тут я вспоминаю о лаборатории. На мой взгляд, я должен воспользоваться всеобщим смятением и тем, что все заняты профессором, чтобы спереть из его сейфа документы... Я, как ни в чем не бывало, иду в его кабинет. Прежде чем свалиться, он успел отпереть дверь... Захожу внутрь и галопом мчу прямо к сейфу. Поворачиваю гайку, отодвигающую аквариум, и набираю ЛИДО... Все проще простого. Я открываю уже не первый сейф, но в этот раз получаю шах и мат! Он остается запертым. Должно быть, старикан сменил комбинацию. Я возвращаю аквариум в нормальное положение. Я осматриваю лабораторию, где родилось одно из величайших открытий, сделанных человеком. И надо же, по требованию политики я ликвидировал того самого человека, который его сделал... Мною овладевает глубокое разочарование. Я думаю о старике Тибодене, умирающем в холле... Как паршиво! Мой расстроенный взгляд останавливается на рабочем столе, на котором материализовывался его гений. Что-то заставляет меня нахмурить брови... Это маленькая круглая точка в центре блокнота. Точка, которая является слабым отблеском... Отблеском дневного света... Это тем более странно, что, как я уже говорил, в комнате нет окон... Может быть, дырка? Я поднимаю голову и замечаю пятнышко света на потолке. Да, как раз над рабочим столом Тибодена в потолке есть крохотная дырочка. Падающий из нее свет не заметен в обычное время, потому что тогда в комнате включено электричество! А я сейчас, чтобы не привлекать внимания, воспользовался моим карманным фонариком... Смущенный этим открытием, я ставлю на широкий стол Тибодена еще один, поменьше, на него стул и забираюсь на эту пирамиду с риском проломить себе башку. Взгромоздившись на данное сооружение, я оказываюсь рядом с потолком и тогда замечаю, что это не просто дырочка, а маленькая линза... И тут я все просекаю. Благодаря этой линзе, встроенной в потолок, из помещения над лабораторией можно видеть стол старикана в увеличенном виде... Можно фотографировать то, что лежит на этом столе. Вы понимаете? Меня наполняет ощущение холодного, отвратительного безумия. Ситуация так ужасна, что мне хочется влепить себе в башку маслину. Однако вот она, правда, перед глазами: произошла ошибка, профессор стал жертвой предателя. Тот, должно быть, заметил подмену голубей и обратил мою хитрость против меня! Подлец, воровавший плоды трудов Тибодена, воспользовался нашей уловкой, чтобы подставить беднягу! Я отравил невиновного! Вот так! Глава 10 Я превратился в соляной столб, как та баба, что посмотрела куда не надо, а соль, как известно, вызывает жажду. Внезапно я принимаю героическое решение. Я быстро выбегаю в холл. Тибоден по-прежнему лежит на полу. Его завернули в одеяла, а его персонал обсуждает, что же надо делать. В конце концов они врачи, так что пусть действуют... -- Он еще жив? -- спрашиваю я. На мой вопрос едва отвечают. Вижу, грудь старикана слабо ondmhl`erq. Да, он еще жив, может быть благодаря уколу, сделанному, чтобы поддержать сердце. Я бросаюсь в кабинет умирающего, снимаю телефонную трубку и требую срочно дать мне Париж. К счастью, мой шеф не на совещании. -- Алло, босс! -- А! Добрый день, мой дорогой... Ну что? -- Я сделал все необходимое, патрон, но только что обнаружил, что произошла ошибка... -- Вы дали не тому... -- Нет! Юридическая ошибка. Тибоден невиновен! Он впервые выходит из своей легендарной невозмутимости. -- Что?! -- Я потом расскажу вам во всех подробностях... Надо попытаться что-то сделать, чтобы спасти его, шеф! Это ужасно! Он лежит в холле, чуть живой... Неужели не существует противоядия от той гадости, что вы велели мне ему подлить? Он не протестует. -- Не кладите трубку, Сан-Антонио, я спрошу у нашего токсиколога, что он об этом думает... Я жду, сопя от нетерпения. Слабо слышится голос босса, разговаривающего по другой линии. Быстрее! Быстрее! О господи, только бы удалось вытащить Тибодена из этой передряги. Я говорю себе, что если он умрет, то я швырну на стол Старику мою отставку! Никто не сможет сказать, что я убил хорошего человека и продолжал жить как Ни в чем не бывало! Как я злюсь на моего начальника! А я-то всегда считал его непогрешимым. -- Алло, Сан-Антонио? -- Да. -- Дайте трубку кому-нибудь из врачей, мы передадим ему инструкции... -- О'кей! Выбегаю в холл. Там я на мгновение останавливаюсь в нерешительности... Чертова работа берет верх и заставляет меня задуматься. Следите за ходом моей мысли: раз профессор невиновен, значит, как мы и полагали раньше, предателем является кто-то из его окружения. Позвав одного из типов, окружающих его, я имею один шанс из пяти нарваться на настоящего предателя. Представляете, в какой корнельевской ситуации оказался ваш друг Сан-Антонио? Выбор за мной... Я должен за три секунды решить, который из них невиновен... Смотрю на Минивье и Дюрэтра. -- Доктор Дюрэтр, -- слышу я собственный голос. Я положился на свой инстинкт, и тем хуже, если он меня подведет! Дюрэтр поднимает свою встревоженную физиономию. Он еще бледнее, чем обычно. -- Вас просят к телефону. Он идет с недовольным и удивленным видом. -- Кто? -- спрашивает он меня. Я молча вталкиваю его в кабинет и показываю мое удостоверение. -- Полиция! Не пытайтесь понять, просто выполняйте инструкции, которые вам дадут... Совершенно ошеломленный, он берет трубку, не сводя с меня глаз. Не знаю, искренне ли его изумление, но если нет, то он отличный актер. -- Алло! Это доктор Дюрэтр... -- представляется он. Его собеседник называет свои имя, и оно, кажется, производит на врача сильное впечатление, потому что он перестает глазеть на меня, чтобы почтительно уставиться на трубку. Он внимательно слушает, кивая головой и отвечая односложными словами. -- Да, да... -- говорит он. -- Есть... Отлично... Очень слабый... Да... Ясно, господин профессор. Он кладет трубку и бросается к двери. Я ловлю его за руку. -- Молчок насчет меня, понятно? Он быстро кивает и уходит. Отметьте, что мне не приходится надеяться на сохранение моего инкогнито. Сообщение, посланное со вторым голубем, ясно показывает, что шпион в курсе того, кто я на самом деле... В холле, превратившемся в медчасть, продолжаются суета и лихорадочная деятельность. Дюрэтр взял руководство операцией на себя... Надеюсь, я не ошибся, сочтя его невиновным. Я выхожу на эспланаду и внимательно осматриваю дом, пытаясь вычислить, какая комната второго этажа находится над лабораторией. Этот топографический анализ позволяет мне определить сектор. Я возвращаюсь в дом и бегу на второй этаж... После нескольких минут поисков я нахожу окошко... Оно оказывается в сортире! Самое что ни на есть безымянное место, которым пользуются все, верно? Дырка с линзой находится как раз за унитазом. Если не знать о ее существовании, ее совершенно невозможно обнаружить. Я наклоняюсь над ней и замечаю блокнот профессора благодаря свету, поступающему через оставшуюся приоткрытой дверь лаборатории. Этот блокнот как будто в полуметре от меня! Спорю, что отсюда можно читать, что пишет старикан, а ведь фотографии дают увеличение... Я распрямляюсь: фотографии! Значит, у кого-то из персонала есть фотооборудование, а его не так легко спрятать! Я выскакиваю из дома как раз в тот момент, когда папашу Тибодена переносят в его комнату. По дороге я бросаю на Дюрэтра отчаянный взгляд. Он отвечает мне неуверенной гримасой, не говорящей ничего определенного. Только бы ему удалось спасти своего патрона! Очень удобный момент для осмотра комнат этих господ. Я начинаю с ближайшего домика, в котором живут Бертье, Берже и Планшони. Захожу в первую комнату и сразу кидаюсь на чемодан, задвинутый под кровать. В нем только грязное белье... В шкафу тоже ничего достойного моего внимания... Имя жильца комнаты я узнаю по размеру одежды. Тут обретается жирдяй Бертье. Выйдя оттуда, я направляюсь в комнату Планшони. То, что она его, нет никаких сомнений, поскольку на стене над кроватью висит огромная фотография, на которой он изображен вместе с мамочкой. У обоих лошадиные физиономии. Снимок мог бы послужить отличной рекламной вывеской для магазина, торгующего кониной... Копаясь в шкафу, я нахожу фотоаппарат, но не самой лучшей модели. Это старая квадратная штуковина в коробке, какие разыгрывались до войны в лотерею... Ясное дело, что документы фотографировали не этим старьем шесть на девять. Для этой работы нужен усовершенствованный аппарат со вспышкой. Я покидаю комнату и захожу в третью, где живет Берже. Мое внимание сразу же привлекает полный комплект фотоснаряжения в кожаной сумке, висящей на гвозде. Я с наслаждением копаюсь в сумке. Вне всяких сомнений, я вышел на правильный след. Вдруг слышится шум шагов, заставляющий меня вздрогнуть. Я собираюсь спрятаться, но уже слишком поздно. Дверь открывается, и появляется Берже. На его сотрясаемом тиками лице глаза горят так, что запросто могли бы заменить печку. Исходящая от него жара обжигает меня. Вместо того чтобы спросить, что я у него делаю, он набрасывается на меня. Он действует с такой быстротой, что я, не ожидавший нападения, оказываюсь зажатым между кроватью и шкафом и получаю великолепный удар его котелком в пузо. У меня появляется ощущение, что я весь превратился в желудочные колики. Издав жалкое бульканье, я падаю вперед. Тогда он поднимает меня хуком правой в челюсть, от которого я забываю, кто я такой. Я отрубаюсь, даже не успев вспомнить, какого цвета была белая лошадь Генриха Четвертого! Прихожу в себя я очень быстро. Нежная рука моего ангела- хранителя восстановила контакт, и электричество снова поступает в мои мозги. Я с трудом поднимаюсь, массируя челюсть. Брюнет, разъяренный, как крестьянин, заставший на своем клеверном поле стадо муфлонов, следит за мной; ему никак не удается справиться со своими тиками. -- Мне сразу не понравилась ваша морда, -- говорит он. -- Я догадывался, что вы подозрительная личность -- Надо бы вызвать полицию. Я размышляю так быстро, как только позволяют мои потрясенные мозги. Не он ли предатель? Может, он отмолотил меня, потому что знал, что я полицейский, и увидел в данной ситуации возможность продемонстрировать свою невиновность, навешав мне тумаков? Или он все-таки действительно чувствует негодование человека, заставшего постороннего в своей комнате? Озабоченный, я иду к нему. -- Слушайте, старина, прежде чем начинать военные действия, выполняют обычные формальности! -- Чего?! -- Я говорю, что, прежде чем бить меня по морде и оскорблять, могли бы задать мне несколько элементарных вопросов, я бы на них ответил, и недоразумение бы рассеялось... Его тики становятся сильнее. Теперь его физия дергается каждые две секунды, как будто его заперли в бочку с лягушками. Пользуясь его растерянностью, я продолжаю: -- Если это ваша комната, простите, потому что человеку свойственно ошибаться. Дюрэтр попросил меня найти лекарство для профессора, которое лежит в его чемодане. -- Комната Дюрэтра в соседнем бунгало! -- выплевывает брюнет. -- Откуда я мог знать? Я здесь всего три дня и живу в доме. Неужели нельзя быть полюбезнее? Он начинает расслабляться... Я по-прежнему не знаю, искренен он или притворяется. По этой перекошенной роже ничего не поймешь. -- Доктор Дюрэтр мне сказал, что его комната слева... Ну ладно, я пошел налево... Не думаете же вы, что я развлекаюсь, шаря в чужих вещах, как прислуга из отеля? На этот раз он убежден ~ или притворяется таким. На его губах появляется улыбка, которую я успеваю заметить прежде, чем его морду сотрясает сильный тик. -- Ладно, извините меня... Но когда видишь, как плохо знакомый тебе человек роется в твоих вещах... -- Да, понимаю -- А крепко вы мне двинули... Вы, часом, не были чемпионом Франции в легком весе? Он смеется. -- Я немного занимался боксом в университете. -- Зря бросили. При таких способностях у вас было бы блестящее спортивное будущее... На этом мы расстаемся. Он мне показывает, где настоящая комната Дюрэтра, и я пользуюсь этим, чтобы провести в ней быстрый обыск. Фотопринадлежностей в ней нет. Видя, что Берже ушел, я рискую заглянуть и в комнату доктора Минивье. В комнате этого тоже нет фотоаппарата... Вывод: наиболее вероятный подозреваемый -- Берже. Размышляя над этой загадкой, я возвращаюсь в дом, где узнаю, что Тибодену стало лучше. Дюрэтр, которого я отвожу в сторону, говорит, что надеется его спасти, и начинает задавать мне неудобные вопросы. Конечно, все это кажется ему странным. Он поражен при мысли, что профессор был отравлен, а еще больше от того, что мне известен яд... Выкручиваясь, я наплел ему историю, не уступающую приключениям Тентена[1]. Я ему объясняю, что наша Служба задержала поблизости подозрительного, при котором был пузырек этого яда. Увидев, что старик умирает, я позвонил в Париж... Он поздравляет меня с моими дедуктивными мозгами и принятым решением. Я принимаю цветы без радости. Согласитесь, что все- таки неприятно напичкать известного ученого отравой, а потом получать поздравления с тем, что попытался вытащить его из могилы. Я ему говорю о подозрении, что арестованный нами человек имел в поместье сообщника, и добавляю, что, обыскивая сейчас комнаты ассистентов, был пойман с поличным, но выкрутился. Пришлось рассказать, как мне это удалось. Он обещает не противоречить моим словам, когда Берже заговорит с ним об инциденте. Частично успокоившись -- потому что я по-прежнему не знаю, виновен Дюрэтр или нет, -- я направляюсь в соседнее поместье нанести визит вежливости второму голубю. Он грустно воркует, пытаясь выбраться из клетки. Жрать ему не приносили, и бедняга выглядит анемичным. Конечно, предателю он больше не нужен. Я связываю лапы птицы куском веревки и иду к своей машине, не проходя через поместье Тибодена... Мне надо съездить в Париж. Я хочу кое-что проверить, потому что люблю убедиться в твердости почвы, прежде чем поставлю на нее ногу. Старик выглядит невеселым. Его лоб исчеркан морщинами, взгляд погасший, как витрина магазина после закрытия. Я сажусь без приглашения. -- Как он? -- спрашивает Старик. -- Немного лучше, -- отвечаю я. -- Я посвятил в тайну одного из двух докторов; он занимается им и надеется спасти, если сердце профессора окажется на высоте. -- Какая катастрофа! -- вздыхает босс. Я пользуюсь случаем, чтобы вылить на него частичку моей желчи. -- Честно говоря, шеф, я думаю, что решение, принятое в отношении Тибодена, было несколько... поспешным. У нас против него была только та записка... Нас должно было насторожить то, что она подписана... Человек, предающий свою страну и посылающий сообщение с почтовым голубем, зная, что предыдущий голубь не долетел, должен быть осторожнее... Человек с голой черепушкой не отвечает. Он молча скрывает свое разочарование и стыд. Это редкий случай, чтобы Старик так обделался. -- А теперь, -- говорю, -- давайте рассмотрим дело во всех подробностях. Во-первых, голуби. Вы сохранили тех двух, что привез Маньен? -- Разумеется... -- Вы не могли бы попросить принести их и того, что находится в моем кабинете? Он снимает трубку внутреннего телефона и отдает распоряжения. Через несколько минут нам приносят голубей. Один взгляд на них открывает мне глубину катастрофы. Я не мог выдать моих за тех, что были у шпиона... У моих серые лапки. Разница сразу бросается в глаза! Ночью мы ее не заметили, а тот тип при дневном свете увидел мгновенно... -- Моя вина, -- говорю я Старику. Это идет ему прямо в сердце, и он ратифицирует мое покаяние осуждающей гримасой. -- Этот вопрос донимал меня, -- говорю, -- но сейчас я с этим разобрался... А теперь покажите мне второе сообщение. Может, мы что-нибудь из него узнаем... Он охотно достает его из своего бездонного ящика. Я строю гримасу, будто позирую для рекламы слабительного. Записка написана печатными буквами. Вы мне скажете, что хороший графолог сумеет установить ее авторство, сличив с образцами почерка сотрудников лаборатории, но я не очень люблю экспертов. Они считают себя волшебниками, а на самом деле простые ремесленники! Я возвращаю записку Старику. -- По этому вопросу ничего... Переходим к следующему. -- К какому? -- К рассуждениям в их чистом виде. Пославший это сообщение думал, что наша служба примет то решение, которое приняла... Верно? Лоб Старика разглаживается, в потухших глазах появляется блеск. -- Дальше? -- говорит он. -- Это значит, что предателю Тибоден больше не нужен, вы понимаете? -- Выглядит убедительно, -- соглашается босс. -- Значит, мы вправе задать себе следующий вопрос, шеф: "А почему ему больше не нужен профессор?" -- Потому что он получил все, что ему нужно, -- отвечает мой почтенный начальник, у которого ничего нет на голове, зато есть много в ней. -- Вот именно! Наступает натянутая тишина. -- Скажите, шеф... -- Да? -- Как этот человек, которого мы пока назовем месье Икс, если вы не возражаете... Он не возражает. Хоть он и занимается самыми громкими шпионскими делами нашего времени, а все равно любит фальшивую таинственность, не развлекающую даже двенадцатилетних пацанов. -- Так вот, как этот месье Икс, -- продолжаю я, -- может иметь полное изобретение, когда его нет у самого Тибодена? Непростая задачка, а, ребята? Но для босса тайн не существует. Массируя черепушку, он предлагает версию: -- Сан-Антонио, люди, работающие с профессором Тибоденом, по большей части его ученики... Он их создал как ученых... Руководил их работами... Почему один из них не мог пойти дальше своего учителя? Я подскакиваю: -- А верно, патрон, почему бы нет? Полуприкрыв глаза, я думаю. Да, молодой честолюбивый ученый мог бы... Они все помешаны на своей работе. Доказательство: у них под рукой красавица-секретарша, а они едва с ней здороваются! Старик, хорошо знающий своего любимого Сан-Антонио, улыбается. Я продолжаю: -- Месье Икс понял, над чем работает папаша Тибоден. Тоже занявшись этим, он уходит вперед... Он опережает своего учителя... Благодаря проделанной в потолке дырке он следит за ходом его работ, что позволяет ему ориентировать свои... Черт возьми... Вот только работы профессора патронируются государством, и с этой стороны ничего не поделаешь... А он хочет продать свое открытие, заработать целое состояние, развернуться по-крупному, стать знаменитостью в научном мире... Шеф встает. -- Сан-Антонио, вы должны быть не здесь! -- Почему? -- Как раз потому, что ваш месье Икс владеет изобретением... Он продаст его тому, кто больше заплатит... Надо найти этого месье Икс и забрать у него документы... Не успел он закончить фразу, как я уже выскочил из кабинета. Рассуждение -- оно как лестница. Потайная лестница, ведущая вас к внешне недоступным правдам. Я правильно сделал, что поднялся по ее ступенькам. Спорю, что на этот раз я иду верным путем. Этот самый Икс ошибся, если держит меня за олуха! И как, кстати, он раскрыл, кто я такой? Глава 11 Гоня мою машину на скорости сто тридцать километров в час по Западной автостраде (непонятно, почему она так называется, ведь Восточной автострады во Франции пока нет!), я резюмирую ситуацию. Гениальная идея, как улитка или ажан мотопатруля, никогда не приходит одна. Вот и у меня появляется еще идейка, гораздо более потрясающая, чем первая! С неувядаемой гениальностью, составившей мне популярность, я размышляю следующим образом: месье Икс проделал дырку в потолке и вставил в нее увеличивающую линзу. Браво! Сделал он это, чтобы следить за работами профессора. Еще раз браво! Но тогда это означает, что месье Икс не мог находиться в лаборатории, потому что был этажом выше! А пока Тибоден работал, трое его сотрудников работали в одной комнате с ним. Понимаете? Это позволяет мне вычеркнуть из списка подозреваемых Дюрэтра, Бертье и Берже... Значит, остаются только Минивье и Планшони... Могу признаться, что оба самые несимпатичные из всех, что не особенно меня огорчает. Я доверяюсь моему старому инстинкту, и, когда чья- то морда мне не нравится, можно спорить на что хотите, что это плохой парень. Я проезжаю оставшийся участок пути на полной скорости, непрерывно повторяя две фамилии: Минивье или Планшони Минивье или Планшони. Как узнать? Может быть, виновны оба? Я в этом сильно сомневаюсь, потому что предатель честолюбив, а такие люди предпочитают действовать в одиночку... Когда я останавливаюсь перед поместьем Тибодена, несчастного ученого уже перевезли в больницу ЭврЕ. Я твердо решил доставить ему блистательную компенсацию. Узнав, что он пришел в себя, я продолжаю путь до ЭврЕ. В больнице мне говорят, что ученого поместили в отдельную палату и qeiw`q его навестить нельзя. Я настаиваю и прошу разрешения поговорить с заведующим клиникой. Просьбу удовлетворяют, несомненно благодаря моему безотказному шарму. Заведующий оказывается любезного вида человеком. Мне кажется, мое звание комиссара производит на него впечатление. Не потому, что он особо уважает полицейских, а скорее из-за того, что читал кое-что из моих воспоминаний во время ночных дежурств. Я спрашиваю его о состоянии Тибодена. -- Он выпил слишком большую дозу -- (не настаивайте, я все равно не скажу вам название этого препарата), -- отвечает главврач. -- Не знаю, выпутается ли он. Я позвонил в Париж профессору Менендону. Это лучший токсиколог во Франции. Он уже выехал... Мы разберемся... -- Мне сказали, что Тибоден пришел в себя. Как вы думаете, я могу с ним поговорить? Он качает головой. -- Поговорить с ним -- Да, он вас услышит, но отвечать не сможет... -- Мне бы все-таки хотелось попытаться... -- Как хотите, но не слишком его утомляйте... Он очень слаб... В его возрасте это серьезно; Он сопровождает меня к отдельной палате, погруженной в успокаивающий полумрак. В ней стоит противный запах. -- Ему сделали промывание желудка, -- предупреждает меня главврач. -- Я не уверен, что это даст положительный результат... Я подхожу к кровати. Изможденное лицо профессора почти не выделяется на подушке. Серые волосы похожи на плесень. Его глаза закрыты, дыхание короткое... Я смотрю на результаты своей работы с перехваченным горлом. -- Господин профессор! -- тихо зову я. Одно его веко наполовину приподнимается, но второе остается опущенным. -- Вы меня слышите? Я комиссар Сан-Антонио... Приподнятое веко подрагивает. -- Кто-то подсыпал вам яд, -- говорю я, -- но не волнуйтесь: мы вовремя это заметили, и вы спасены... Никакой реакции. Можно подумать, что этот вопрос его совершенно не интересует. -- Я попрошу вас сделать небольшое усилие, профессор... Постарайтесь вспомнить, го