носят только во время молитвы. Тьфу, черт! Я слишком увлекся, извиняюсь, давайте вернемся к нашим сыскным ищейкам. Мой панегирик явно тронул Босса. Он качает своей полированной головой, напоминающей ощипанную ягодицу. -- Что вы предлагаете, Сан-Антоиио? -- Чтобы мы занялись этим делом, патрон. -- На каком основании? -- Неофициальным порядком. -- То есть? Я хорошо вижу блеск в его глазах. Он скажет да. Он просто умирает от желания сделать это. -- Если позволите, я поеду в школу полиции вместе с Берюрье: я -- в качестве преподавателя, а он -- в качестве слушателя. Я полагаю, что вы сможете быстро уладить вопрос о нашем зачислении? Он сохраняет мужество, осторожно выжидая, чем же я закончу. -- Прибыв туда, -- продолжаю я, -- мы все досконально изучим, потому что нам никто не будет мешать, а самое главное -- никто не будет знать, что мы ведем расследование. А поскольку мы будем приписаны к штату школы, у нас будет прекрасная возможность все держать в поле зрения, понимаете, господин директор? Матиас не выдерживает и умоляюще вздыхает, издав звук, похожий на скрип флюгера, с которым играется ветерок. Что касается меня, я больше не настаиваю. Я жду, чтобы мое предложение осело на самое дно котелка Босса. Он вытягивает перед собой руку, рассматривая свои полированные пальцы и покусывая свою утонченную нижнюю губу. -- Щекотливый вопрос, -- говорит, -- преподаватель чего? -- Неважно чего, -- отвечаю я, -- стрельбы из лука, прыжков с шестом или правил хорошего тона... Я расхохотался. Это выше моих сил. Мне в голову пришла идея. Идея века, друзья мои. Консьержка Толстяка подметает пол у входа, когда я, взбежав по лестнице, как молодой олень, вхожу в подъезд. -- Вы не знаете, господин Берюрье дома? -- обращаюсь я к хозяйке метлы. Она пощипывает свои усы, потом пальцем поглаживает свою симпатичную бородавку на подбородке и лишь затем хрюкает голосом, напоминающим звук прочищаемой раковины: -- А что, разве не слышно? Я напрягаю мочку своего уха и действительно слышу беспорядочный гвалт. Наверху играет музыка, раздаются крики и топот ног. -- Он дает коктэль, -- поясняет мадам привратница с кислой миной. -- Этот боров даже меня не пригласил. Они, эти фараоны, -- все хамье и вообще. Я оставляю свое мнение при себе и бегом поднимаюсь по лестнице. Дверь в квартиру Берюрье широко открыта, на лестничной площадке толпятся приглашенные: глухой на ухо сосед сверху; парикмахер г-н Альфред, который долгое время был любовником Берты Берюрье, с супругой; маленькая прислуга из галантерейной лавки и ее жених, какой-то военный; плюс ко всем, торговец углем и вином с нижнего этажа. Я присоединяюсь к группе и становлюсь очевидцем совершенно потрясающего зрелища. Берю, в своем черном свадебном костюме (который уже не застегивается), в белых перчатках выпускника полицейской школы Сен-Сир -- на Золотой Горе, стоит в вестибюле навытяжку, как по стойке "смирно", а его домработница объявляет шепелявым голосом о прибытии приглашенных. -- Гашпадин Дюрандаль, шашед шверху! Кто-то катапультирует вперед глухого соседа. "Это вас", -- орут ему в слуховую трубку, чтобы он понял, почему с ним так невежливо обошлись Тот входит в квартиру Берю, придерживая рукой свою слуховую подстанцию. Толстяк устремляется ему навстречу, протягивая для приветствия обе руки одновременно. Растянутый в улыбке рот напоминает ломоть арбуза. -- Старина Дюрандаль, -- журчит он осенним ручейком, вытянув губы трубочкой, как будто лакомясь рахат-лукумом, -- я вам много раз признателен за то, что вы соблаговолили оказать мне честь за удовольствие прийти ко мне в гости, чтобы пропустить пару стаканчиков. Он стягивает перчатку с правой руки и пылко сдавливает ему руку -- настоящее рукопожатие для теленовостей "ГомонАктюалите". -- Уже гораздо лучше, спасибо, -- отвечает невпопад Дюрандаль. -- Рулите в столовую, там вас ждет буфет с закусками, -- вопят Берюрье. -- Я тоже не спешу, -- одобрительно говорит глухарь. -- Первая дверь налево, -- ревет вне себя Светский человек. -- Откровенность за откровенность, я тоже ношу на правой стороне, -- подтверждает Дюрандаль. Берю вот-вот хватит апоплексический удар. -- Надо освободить путь другим, старина, -- говорит он. И показывает рукой в сторону столовой. Затем с большой выразительностью щелкает по кадыку указательным пальцем. На этот раз до глухого соседа доходит, и он удаляется в столовую. Белесая, слегка завитая, бледная и страшненькая одновременно домработница торжественно объявляет: -- Гшпдин Альфред ш шупругой! Все идет по второму кругу. Энергичные жесты, изгиб спины, бархатный взгляд Берю делают его похожим на президента III-й Республики. Поэтому он протягивает руку на уровне не выше своей ширинки. -- Дорогие друзья, -- взволнованно произносит он. -- Чем я смогу вознаградить вас за то, что вы ответили на мое приглашение! Он берет в свою лапу ручку супруга парикмахера. -- О! Нет, нет, я вам раздроблю ваши пальчики, Зизет. Когда мужчине представляется случай облобызать такую очаровательную особу, как вы, он не должен его упускать. Ты разрешаешь, Альфред? Его спаренный поцелуй кошачьим мяуканьем нарушает тишину примолкнувшей лестничной площадки. -- По какому случаю эта фиеста? -- спрашивает парикмахерских дел мастер. -- Я тебе все объясню потом. Супружеская пара исчезает в квартире. Наступает черед торговца углем и вином. Этот лавочник даже не счел нужным переодеться. Единственное, что он сделал -- подобрал подол своего фартука. У него трехдневнаят щетина, отвратного серо-свинцового цвета ворот рубашки в засаленный до зеркального блеска обломанный козырек фуражки. -- Дорогой Помпидош! -- восклицает хозяин квартиры. -- взять и бросить свою стойку, это так любезно с вашей стороны, и так тронут. -- У кипятильника для кофе осталась моя баба, -- успокаивает его трактирщик. -- В это время мы как раз варим кофе для, так сказать, кофейного пива, не лимонадом же его разбавлять. Я не смогу посидеть с вами -- мне с минуты на минуту должны подвести продукты. Он роется в бездонном наживотном кармане фартука и извлекает бутылку. -- Если вы позволите, месье Берюрье, это -- нового урожая. Я сказал себе, что это лучше, чем цветы! Нос Толстяка зашевелился. -- Какая прекрасная мысль, дорогой мой! Лавочник распечатывает флакон. -- Понюхайте, как пахнет, -- месье Берюрье. Толстый закрывает глаза. Полный экстаз, причем натуральный. Нектар в женском роде множественного числа! Он не может удержаться и делает глоток -- уровень жидкости в сосуде катастрофически падает. Он прищелкивает языком, чмокает, упивается, проникается и целиком маринуется в этом глотке портвейна. -- Я не знаю, где вы его откопали, мсье Помпидош, -- заявляет он, -- но это натуральное. Какой букет! Сразу видно, что боженька не такой сволочной мужик, как думают некоторые. От такой похвалы у Помпидоша из-под кустистых бровей закапала влага. Передо мной остаются двое: пышная и чернявая прислуга из галантерейной лавки, такая же незамысловатая, как и округлая со всех сторон, и ее гусар, веселый солдат здоровенного роста. -- Рад, что у вас сегодня увольнение, милок. Я бы пригубил вашу ручку, милочка, но, согласно моему пособию, в отношении девушек это запрещено. И тут он замечает меня. От изумления его физиономия вытягивается. -- Сан-А! Если бы я знал... Ах, ты, черт возьми! -- Итак, мы устраиваем прием без своего непосредственного начальника? -- говорю я, стараясь придать своему липу обиженное выражение. Берю поворачивается к домработнице. -- Угостите гостей дринком. Марта. Затем, подхватив меня под руку и захлопнув ударом каблука дверь в вестибюль, он шепотом произносит: -- Это пробный парадный обед, Сан-А, ты не обижайся. Я сказал себе, что теория без практики ничего не стоит, ну и организовал прием, пока нет моей Берты! Он отступает на шаг, чтобы я лучше разглядел его фрак. -- Что ты скажешь о моем платье? -- Потрясно, малыш! -- Признайся, что если бы я сейчас стоял на крыльце замка Людовика Такого-то, меня могли бы принять за графа? -- Да-с! -- отвечаю я. Он качает своей красивой, в зеленых пятнышках головой. -- Что бы там ни говорили, но по наружности все-таки судят. Внутри своего черного сюртука я чувствую, как мне идет непринужденность. Заруливай ко мне, не пожалеешь. Я вхожу в столовую и действительно ни о чем не жалею! Он раздвинул свой обеденный стал, придвинул его вплотную к стене и накрыл старыми газетами. И уставил его закусками собственного сочинения. Портвейн для мужчин, игристый сидр для дам! Колбаса с чесноком! Филе селедки! Бутерброды с камамбером, с ломтями хлеба толще телефонного справочника (Парижа и его пригородов )! -- Я все продумал, -- комментирует Берюрье. -- Так как у меня не было скатерти, я постелил газеты и, заметь, только "Фигаро", чтобы все было как в лучших домах Парижа! Он испускает вздох. -- Чего только не сделаешь, когда любишь! Если бы моя Графиня была сейчас здесь, у нее бы гляделки на лоб полезли, ты согласен? -- Она бы наверняка свалилась в обморок, Толстый. Твой прием -- это же Версаль времен расцвета. То есть, пышность, подстрекающая к революции! Если ты часто будешь устраивать такие банкеты, это вызовет в стране волнения, от этого никуда не денешься! Он подозрительно смотрит на меня. -- Ты что, смеешься надо мной? -- спрашивает он. Я моментально делаю самое невинное выражение лица. -- Разве не видно, что я потрясен до самого основания? Честно говоря, я не ожидал такого размаха, такого великолепия, такого, класса, Берю! У меня просто опускаются руки! -- Кстати, -- спрашивает он, -- ты зачем приходил? -- Чтобы сообщить тебе потрясную новость, Малыш. Я выбил для тебя кафедру в Высшей национальной школе полиции. Для него это удар под дых, и он не может удержаться от болезненной гримасы. -- Зачем же ты издеваешься надо мной, да еще в моем собственном доме! -- возмущается он. -- На полном серьезе. Ты назначен преподавателем-стажером в ВНШП. Скажу больше, ты должен приступать к исполнению не позднее, чем через двое суток! Зайди к Старику, он подтвердит. Ты все еще думаешь, что я морочу тебе голову, однако бывают обстоятельства, когда темнить ни к чему, согласись? Как я хотел бы, чтобы вы стали свидетелями этой метаморфозы, товарищи мои! Его будто бы осветили изнутри дуговой лампой! Складки на лбу расправляются, зрачки увеличиваются, грудь выпячивается колесом. Он хлопает в ладони, требуя тишины. -- Друзья мои, -- с пафосом восклицает Его Величество, -- я очень хочу освободить вас от вопроса, почему я устроил этот прием. Вы не представляете, меня сегодня назначили преподавателем Высшей национальной школы полиции! Всех охватывает исступленный восторг. Все рукоплещут. Все не медля кидаются к нему с поздравлениями. Дамы целуют. Мужчины хлопают по плечу. -- Преподавателем чего? -- спрашивает Альфред-цирюльник. Берю оборачивается ко мне. -- И правда, преподавателем чего? -- спрашивает ои с беспокойством в голосе. -- Правил хорошего тона, -- отвечаю я. -- Комиссары полиции с каждым днем становятся все более и более воспитаннее. Государство хочет сделать из них чистокровных джентльменов. Я вспомнил о твоей энциклопедии и сказал себе, что тебе будет полезно поучить других правилам хорошего тона, потому что, видишь ли, преподавание -- это лучший способ выучить их самому. Он соглашается. -- А ты соображаешь, парень, -- воздает он мне должное. -- На самом деле, это мудрое решение. Он сдавливает меня своими камнедробильными клешнями. -- Я этого никогда не забуду. Глуховатый сосед, до которого не доходит суть происходящего, подходит к хозяину дома. -- Я поскользнулся на тухлой селедке, -- с недовольным видом заявляет носитель поникшей барабанной перепонки. Берю пожимает плечами: -- Каждому выпадает свой жребий, которого он заслуживает, старина, -- подытоживает новоиспеченный преподаватель хороших манер. -- Ты не обессудь, но если эта несчастная селедка еще способна издавать запах, значит она все же свежее, чем ты. Глава пятая В которой Берюрье и я начинаем каждый в отдельности новую жизнь В нашей трудной профессии нужно уметь превращаться даже в самого черта. Именно поэтому, взвесив все за и против, без справочника мер и весов Роберваля (Жиль Персонье де), я решаю ехать в школу инкогнито. Я прошу одну из своих подружек облучить меня инфракрасными лучами, чтобы моя эпидерма приобрела красивый-темно-коричневый цвет, отпускаю висячие усы а ля Тарас Бульба и украшаю свой интеллигентный нос большими роговыми очками с дымчатыми стеклами. Ваш Сан-Антонио, милые девочки, стал неузнаваем. Он превратился я полицейского офицера Нио-Санато, уроженца острова Тринидад и Мартиники. Если бы вы встретились с ним в постели, то смогли бы его узнать, вероятно, лишь в последний момент (и то только по одному месту). За два дня мои усы настолько подросли, что остается лишь подвести их карандашом, чтобы они приобрели вид настоящих усов. Я беру напрокат в одном гараже машину марки МЖ кроваво-красного цвета, и вот я уже мчусь по дороге в Сен-Сир -- на Золотой Горе, куда и прибываю после полудня. Сен-Сир -- на Золотой Горе -- прелестное местечко в пригороде Лиона, прилепившееся, как ласточкино гнездо, на вершине холма. Школа размещается в бывшем монастыре, но, несмотря на первоначальное предназначение своей оболочки, выглядит совсем не сурово. Напротив, вновь прибывшего прежде всего поражает ее какой-то нарядный и даже игривый вид. Ничего, что напоминало бы полицейский участок, а тем более школу полиции. Узкая асфальтированная дорога взбирается на холм, петляя между домами персонала школы, и выходит на площадь, обсаженную деревьями. По левую сторону простирается большое поле, откуда открывается мирная и ласкающая взор панорама. Цвета охры фермы с крышами, покрытыми черепицей времен Римской империи, уютно гнездятся на равнине, чем-то напоминая пейзажи Италии; далеко на горизонте виднеются две колокольни, которые в этот момент начинают звонить своими колоколами, как будто отдавая честь в мою честь. Махины зданий молчаливо стоят под августовским солнцем. Лучи уходящего лета золотят серые камни и вспыхивают зайчиками на оконных стеклах. На ветвях поблекших деревьев еще щебечут птички. Все дышит покоем. После парижской суматохи возникает внезапное ощущение того, что ты находишься в каком-нибудь курортном местечке. Все в школе поражает внушительностью размеров, чистотой, опрятностью, благополучием. Стены украшают современные звезды, откуда-то по радио раздаются звуки "Адажио" Альбиони. Как здорово, что этот питомник для ищеек перевели в монастырь! Здесь совсем не пахнет сапогами! Комиссары, которые закончат эту школу, могут выходить в свет с высоко поднятой головой: по всему видно, что они смогут вести себя в нем в соответствии с правилами хорошего тона. Меня принимает какой-то чиновник. Из столичного города Парижа уже сообщили о моем приезде, и меня ждали. На меня уже заполнили личную карточку, выделили комнату, определили место в столовой. Мне вручают розовую книжечку, содержащую программу обучения, расписание занятий, перечень изучаемых предметов, фамилии преподавателей. Затем меня знакомят с школой. В спортивном зале, в классе связи, в классе стрельбы, в лабораториях и спальных помещениях с комнатами на одного человека, в общем, везде, царит порядок. Бар украшен фреской, выполненной великим лионским художником. В школе есть телек, библиотека и даже музей полиции, где можно полюбоваться на школьный портфель Неуча, который д-р Локкард по счастливой случайности обнаружил на блошином рынке, на котором, к счастью, его продавали в комплекте с кухонной плитой "Ландрю". Вот уж действительно, везет так везет! Мое внимание привлекает объявление, вывешенное рядом с дверью в столовую. Я читаю: "Начиная с 26 ноября, ежедневно в 20 час. 15 мин., в большом конференц-зале главный инспектор А.--Б. Берюрье из Парижа будет читать курс лекций по правилам хорошего тона. Хотя курс является факультативным, дирекция настоятельно приглашает всех г-д стажеров на эти лекции". Итак, дети мои, началось! Довольно забавно учиться в закрытом военном учебном заведении, будучи взрослым человеком, когда господа-слушатели имеют возраст от 22 до 30 годков. По существу это означает заново прожить школьную жизнь в зрелом возрасте. Все мужчины, когда они уже стали мужчинами, с умилением вспоминают о школе. Все, кроме меня, потому что я в ней издыхал от скуки. Иногда я встречаю своих бывших школьных товарищей. И каждый раз при встрече у них запотевают глаза. И каждый раз они начинают разговоре одного и того же: "Ты помнишь, Антуан"... Ах! Черт возьми! Как они цепляются за черную доску! Преданы забвению придирки, заковыристые вопросы на экзаменах, сочинения, домашние задания, гнусные письменные контрольные врасплох, которые ушлые учителя устраивали в конце урока, когда мы в мыслях уже были за воротами нашей тюрьмы. Преданы забвению школьная сирена, злобным воем извещающая о начале учебного гада, гнусная математика, подлые докладные записки учителей директору школы о прилежании и поведении учеников, некоторые из которых -- и на меня в том числе -- по содержанию напоминали надписи на стенах общественных клозетов. И после всего этого мои приятели испытывают ностальгию по этим временам, с благоговением вспоминают школьные годы. Естественно, в то время они не были женаты, не носили на голове рога, не подвергались проверкам, не облагались налогами, не платили взносы, не служили в армии, не были инвалидами, не боролись за минимальную гарантированную зарплату, за свой средний полезный вес, за Демократический союз труда, за социальное обеспечение, не выступали против нового франка и против своей тещи. И все-таки вспомните хорошенько, ребята: все это уже было и тогда. Мы были по рукам и ногам опутаны паутиной распорядка дня, мы находились под постоянным надзором, мы подвергались унижениям! С нами грубо обращались, над нами издевались, нам присуждали премии, нас аттестовывали, нас классифицировали, нам объявляли выговоры! А диплом бакалавра в то время свободно не продавался в универсаме "Призюник", как теперь. Уже тогда мы отбивали друг у друга девчонок. Мы, как звери, наставляли рога друг другу и делали это не хуже, чем, взрослые, а может быть, даже с большей жестокостью! "Ты помнишь, Антуан?" Как же мне не помнить эти ненавистные утренние часы, когда я тащился в школу, как на эшафот, жалея о своей теплой постели, о мамуле, о своих игрушках, о своем загубленном детстве -- о всем том, что наши добрые наставники с ворчанием сдирали с нас, как ощипывают пушок с желторотых цыплят! -- Да! Они здорово ощипали мою юность! По волосинке выщипали мою беспечность и нашпиговали меня своими размноженными на ксероксе разносторонними глубокими знаниями. Есть от чего невзлюбить Монтеня, возненавидеть Цицерона, поносить Пифагора. "Ты помнишь, Антуан..." Эти придурки жалеют о своем прошедшем детстве! Я, конечно, тоже. Но я особенно жалею о том, что не насладился им сполна, без остатка, без всяких ограничений. А детство у меня было одно, и я волей-неволей принес его в дар Обществу! Я задушил его своими руками на уроках. Оно скрючилось от сиденья над книжками. От ругани и наказаний мое детство иссохло и зачахло. Вот, что случилось с моим детством, и все это потому, что так требует установленный Порядок. Я назначал свидания с природой и (я не боюсь этого слова) подкладывал ей свинью, не являясь на свиданье с лесами и полями, цветами и бабочками, с весной и девчонками. Совершенно верно, Нил -- самая длинная река в мире, формула этиловой кислоты -- СНЗСООН, а Гренландия принадлежит Дании. Ну и что из этого? Разве то, что я знаю это, вернет мне безвозвратно потерянные золотые денечки моего детства! Заметьте, я не сержусь на своих наставников. Они делали свое дело. Но не только они делают свое дело хорошо, прекрасно работают, между прочим, служащие почты или жеребцы-производители конных заводов. Да, не только они! Но они заслуживают уважения, работая в классах по пятьдесят чертенят: это же настоящий ад! Они сгорают в этом аду! Браво! А в знак благодарности в них стреляют из рогаток! Героические люди, скажу я вам! Между тем род человеческий продолжает размножаться делением. Мы сбиваемся в кучу, нагромождаемся друг на друга, прижимаемся вплотную друг к другу и, подобно сардинам, пропитываемся натуральным оливковым маслом образования. В связи с тем, что школы растут горазда медленнее, чем пацаны, сейчас пытаются найти какие-то паллиативы: обучение по радио и телевидению, заочное обучение, обучение по Азбуке Морзе и Брайля. А классы все растут и растут. И может наступить день, когаа на школы во время перемен придется кидать бомбочку, чтобы сократить численныйсостав учеников, либо принимать декрет о ненужности образования, а несчастных детишек, производство которых весьма поощряется в наше время, посылать в поля собирать маргаритки. В общем, я вылупился из яйца слишком рано! Я вам рассказываю обо всем этом для того, чтобы снова вернуться к теме об этой замечательной уютной чистенькой веселой школе полиции, в которой слушатели по второму разу играют в шкоду. Интересно ходить в школу, когда ты начинаешь бриться еще до того, когда начинаешь ходить в школу, а не тогда, когда ты в нее уже ходишь! Под этим углом зрения учеба в полицейской школе парадоксально походит на школьные каникулы. Ко всему прочему здесь есть школьные товарищи, и это хорошо. Их в Сен-Сире около двухсот. Решительно, этот святой был специально создан для патронажа над высшими школами. Этот Сир -- не просто какой-то бедный сир. А теперь я больше не отвлекаюсь и перехожу к истории о друзьях-приятелях-самоубийцах. Здесь все ясно, как дважды два: все в школе говорят только об этих двух трагических случаях. Первого покойного звали Кастеллини, и он прибыл сюда с острова Красоты. В начале учебного года он был веселым и жизнерадостным парнем и вдруг стал до такой степени странным, что даже его товарищи заметили у него сдвиг по фазе и стали волноваться. "Что с тобой? -- спрашивали они, -- что тебя мучает?" Но он молчал, как сурок: скрытный и непроницаемый! Он держал свои переживания при себе. Поначалу он каждую среду, ездил вместе со всеми в Лион, чтобы поразвлечься с девочками. Потом внезапно прекратил поездки и, как крот, не высовывал носа из своей монастырской норы. Его смерть никого не удивила. Напротив, смерть второго слушателя -- Бардана, в большей степени возбуждает любопытство и вызывает интерес. Судя по рассказам, это был настоящий зяблик. В тот злополучный день он собирался после обеда поехать в город, но произошло что-то такое, что заставило его переменить свое решение. Он уже сидел в автобусе на конечной остановке СенСир -- на Золотой Горе, как вдруг, ни с того, ни с сего, перед самым отправлением вышел из автобуса. На.вопросы товарищей, не заболел ли он, он отрицательно покачал головой и вернулся в общежитие. Ои поднялся к себе в комнату, а час спустя один нз слушателей обнаружил его одеревенелое и ледяное тело в кровати. Рядом с кроватью валялся пузырек со стрихнином. Согласитесь, что это ни в какие ворота не лезет, правда? Бардан прибыл сюда из Либурна. Как и Кастеллини, он был холостяком. Сейчас полиция ведет расследование в его родной деревушке, чтобы выяснить, не было ли у него каких-нибудь душевных потрясений. Одна лионская знаменитость -- психиатр д-р Блондплер, утверждает, что это типичный случай депрессии. На человека просто так, ни с того, ни с сего, находит затмение. Голубое небо, птички чирикают Травиату, вы надеваете ваши выходные трусики и едете покутить. И вдруг -- хлоп! Мне осточертела жизнь! В вашем черепке что-то замыкает, и вас охватывает невыносимое желание умереть. Такое же невыносимое, как почечные колики. И вы в темпе начинаете перебирать способы: веревка, аркебуз, заболоченный пруд, кухонный газ или пузырек с отравой! Призывный голос из потустороннего мира, так сказать! Святой Петр настраивает вас на волну Его Высочества, как говорят барышни с телефонного узла. Преимущественное право проезда для машины на подъеме! Вы подвешиваете себя вместо люстры, либо переносите ноги через перила первого попавшегося моста. Самоубийство -- это единственный философский поступок, не забывайте об этом. Он всему дал объяснение, этот д-р Блондплер. Только у него почему-то ни разу не возникло желание вознестись в мир иной, чтобы убедиться, существует ли он на самом деле. Он -- оптимист. После первого поверхностного ознакомления с Делом, становится очевидным, что версия самоубийства ни у кого не называет сомнений. Все мучаются над вопросом, почему Кастеллини и Бардан отправились куда подальше к Божьей матери, но никто ни на йоту не сомневается, что они отправились туда по своей воле. На следующий день у нас были лекции по ожогам, по сейфам и практические занятия по опросу общественного мнения. Очень интересно! У меня даже возникло желание обратиться к Старику с просьбой направить меня сюда на переподготовку по полному курсу обучения. Все преподаватели -- бывшие комиссары полиции, люди очень симпатичные и компетентные. Не какие-нибудь пустышки. А больше всего мне импонирует, что на занятиях они разговаривают с нами на равных. Это случилось, естественно, во время обеда. Во дворе раздается грохот. Все бросаются к окнам, чтобы узнать, в чем там дело. Мы видим старую прогнившую колымагу Толстяка, наехавшую на ни в чем неповинный платан. Или, точнее, платан наехал на машину и сейчас растет на том месте, которое некогда занимал радиатор. Мы гурьбой высыпаем во двор. Директор школы, седовласый мужчина с учтивыми манерами, уже находится на месте происшествия и наводит справки. Слегка раздосадованный Берю представляется и дает объяснения. -- Главный инспектор Берюрье, новый преподаватель хороших манер, о чем вы должны быть в курсе! Он показывает на свой драндулет. Вместо переднего стекла вставлены листы картона, состарившиеся за несколько лет верной службы. -- Вы думаете, что через эту траурную витрину мне открынается вид на море? Я хотел выполнить поворот -- дугу по кругу, чтобы так и таким образом поставить машину, чтобы она стала строго боком к входу и не дула ему в ус, но этот чертов платан нс услышал, как я подъехал. Он наклоняется над разбитым автомобилем. -- Ладно, хватит об этом! -- произносит он. -- Моя старушка и не такое видывала. Я отведу ее к кузовному мастеру, он и займется всеми ее болячками. Берю расфуфырен, как милорд: штаны из серого габардина, пиджак в полосатую шашечку и серая футболка. А сверх всего этого -- зеленоватого оттенка плащ с почти военными погонами и медными пуговицами из натуральной пластмассы. Он всхрапывает, прочищает слизистую и заявляет: -- К тому же я должен вам сказать, что на дороге прихватывает, монсиньор! Он во все горло смеется над своим каламбуром и затем выдает целую тираду: -- Все точно, настоящая зима! Пора на Головастого надевать теплый капюшон, а то он может подцепить насморк! Приехал преподаватель правил хорошего тона! Глава шестая Первый урок Берюрье: объявление о рождении ребенка, выбор имени, уведомительные письма, выбор крестного отца и. крестной матери, крестины Новому преподавателю выделили квартиру в школе, но молва доносит до меня, что он остановился в кафе "Петух в вине". Это очаровательная деревенская харчевня, одновременно выполняющая функций палаццо, постоялого двора, бистро, бакалейной лавки и табачного киоска. Само собой разумеется, что Толстяк не знает о моем присутствии в школе. Это сделано с той целью, чтобы он всерьез поверил, что его назначили на эту высокую должность преподавателя. Его приезд произвел сенсацию. Каждый хочет посмотреть на этого придурка с таким витиеватым слогом, поэтому ровно в 20 час. 15 мин., когда Его Величество торжественно переступает порог конференц-зала, именуемою "залой королевских указов", в этой зале некуда упасть яблоку. Но до этого я хочу описать это помещение. Стены зала обиты панелями готического стиля, а ряды скамеек, установленные посредине, придают ему подобие храма. Но церемония поклонения культу, которая вскоре торжественно начнется здесь, ничего общего с религией иметь не будет, поверьте мне! На просторном возвышении установлена кафедра преподавателя. По обеим сторонам от нее стоят черные доски (сейчас они зеленые), а в глубине, на стене, висит экран для показа фильмов. Представили обстановку? Хорошо. Итак, ровно в назначенное время, так как точность -- скрипичный ключ правил хорошего тона, главный инспектор полиции Александр-Бенуа Берюрье (из Парижа) входят в большой конференц-зал. На нем все свежее: его голубой костюм, его белая рубашка, черная бабочка, папка из крокодиловой кожи, сшитая из полиэстера. Его сопровождает директор. Он слегка сбледнул с лица, Александр-Бенуа. Может быть, холод? Мы все встаем при их появлении. Директор хитровато поглядывает из-под своих очков в золотой оправе. Я не знаю, что ему наплел Старик, во всяком случае, он мог ему просто сказать, что эти лекции по правилам хорошего тона на самом деле проводятся для того, чтобы внести какое-то разнообразие в жизнь слушателей. Короче, с умыслом или без хозяин конторы играет в эту игру. -- Господа! -- энергично начинает он. -- Принимая во внимание все возрастающую роль полицейского в обществе, администрация приняла решение довести ваше образование до совершенства и предлагает, вам пройти курс хороших манер, который будет читать высоко компетентный преподаватель. Я с большим удовольствием представляю вам главного инспектора Берюрье. Я хлопаю в ладони, и, как по сигналу, мои товарищи устраивают бурную овацию, от чего лицо бравого Берю приобретает свой нормальный красный цвет. Он отвешивает куцый поклон, вытаскивает из кармана носовой платок и вытирает вспотевший нос, забыв при этом, что в дороге он пользовался им для протирания свечей. На кончике носа появляется симпатичное черное пятно отработанной смазки. Затем Толстый запихивает. платок-в нагрудный карман пиджака, как он видел это в фильмах с покойным Жюлем Бери. -- Спасибо, спасибо, -- смущенно бормочет он, -- хватит, это уж слишком. ; -- Я надеюсь, что эти лекции принесут вам неоценимую пользу, -- добавляет директор, -- и что, благодаря главному инспектору Берюрье, вы все станете законченными джентльменами и еще больше поднимите престиж французской полиции. После этого он скромно удаляется. Итак, Берю остается в одиночестве у подножия стены. Из своего угла я стараюсь не пропустить ни одной детали. Это -- лакомая минута, мои милые. Такие минуты надо дегустировать не спеша. Толстый бросает на нас тяжелый подозрительный взгляд. Затем он поднимается на возвышение и бросает свою папку на стол. Прежде чем сесть, он ковыряет в ухе спичкой, кладет в коробок оставшуюся часть и произносит речь. -- Ребята, -- обращается он к аудитории, -- я предпочитаю сразу предупредить, что я хоть и не очень умный, но очень требовательный по поводу того, что касается дисциплины. Дисциплина, которую мне доверили преподавать, очень сложная, и я не могу позволить себе терпеть. Ясно? Ладно, можете приземлиться. Мы садимся. Мои коллеги обмениваются удивленными взглядами. Берю замечает это и язвительно заявляет: -- Я знаю, некоторые из вас по званию выше меня, но тут ничего не поделаешь. То, что есть, то есть, и я в качестве преподающего требую к себе безоговорочного уважения. Один из наших, красномордый детина с бородой, не выдерживает и начинает смеяться. Резким жестом своего не знающего жалости указательного пальца Берю обрывает его смех. -- Вы, там, с бородой, -- обращается он к нему, -- как ваше фамилие? -- Жан Кикин, спадин преподаватель, я по происхождению русский, -- лыбится хохмач. -- А сколько вам лет? -- Тридцать один год! -- Поздравляю! В угол! Немедленно! -- приказывает он. От негодования Толстяка трясет как при землетрясении. Он рывком поднимает бородатого со своего места и выталкивает его к черной доске. -- Руки за спину! -- уточняет он. -- А если это еще повторится, я буду вынужден применить санкции, ясно? Восстановив порядок, Его Высочество пытается открыть папку. Увы! Не соразмерив усилие со своей силищей, бедняга заклинивает молнию папки. И как он ни бьется, язычок не подвигается ни на миллиметр. Чувствуя, что весь зал вот-вот разразится хохотом, он, спасая свое лицо, вытаскивает из кармана нож и вспарывает папку как заячий живот. -- Кожгалантерея сейчас совсем не то, что в наше время, -- прокомментировал он, -- вот совсем новенькая папка, которую я купил в лавке "Все за один франк" в своем квартале, и она уже никуда не годится. Он извлекает из вспоротой папки потрепанный учебник графини. -- Здесь все написано! -- заверяет Триумфатор своих слушателей, показывая им томик. -- Когда вы выучите двести страниц, которые в нем есть, вы сможете выходить в люди без вашей горничной! Он слюнявит палец, быстро перелистывает предисловие книги и разламывает ее на нужной странице. -- Кикин, сядьте на свое место и записывайте, -- обращается он к наказанному, -- иначе я буду переживать, что лишил вас хороших манер, тем более, что при их раздаче вы, по-видимому, занимались подводным плаванием! И пока обалдевший бородач возвращается на свое место, потрясенный великодушием нового препода, Толстяк поправляет сползшую на бок бабочку, вытирает в глазу и продолжает: -- В жизни, ребята, надо уметь вести себя, чтобы о вас не могли сказать, что вы дерьмо, вахлаки, грубияны или зануды. Короче, нужно, чтобы вы приобрели стандинг. Конечно, стандинг желательно приобретать с детства, тогда легче жить. Но мы все в той или иной степени являемся детьми уличных девок или сыновьями путанок, и мы обязаны наверстать потерянные поколения. Поверьте человеку, который находится на короткой ноге с джентри, это не так просто, как кажется на первый взгляд. Приходится все начинать с самого основания, чтобы вашу штанину не намотало на цепь велосипеда! Сопя носом, он быстро пробегает какой-то параграф в своей книге. Потом кладет ее на стол. -- Итак, начнем с самого начала, то есть, с объявления о рождении ребенка. Как только у жены появились сомнения полишинеля, она должна поделиться ими с мужем, даже если у нее нет полной уверенности, что он настоящий папаша ее ребенка. Она должна сообщать новость радостно, не с удрученным видом, в стиле "Эрнест, ты знаешь, что со мной случилось!", а наоборот, жизнерадостным голосом... Берю складывает губы в трубочку, наподобие выходного отверстия для яйца у курицы, и воркующим голоском дрожащего от холода евнуха произносит: -- "Душечка, у меня для тебя приятный сюрприз, угадай, что..." Парень сразу же теряется в догадках. Это его подготавливает, вы понимаете? Он начинает перебирать, высказывать. предположения: "Ты купила мне новую трубку?" Или: "Заболела твоя старуха?" В общем, короче говоря, у него на языке то, что у него на уме. Если он угадывает, дама должна подсуетиться и ошарашить его сногсшибательно-нежной фразой. "Браво, лапочка, ты попал прямо в яблочко! Я тебе обещаю, что он будет похож на тебя. А как же иначе? Ведь ты же обращался со мной как с настоящей принцессой!" Если он не может угадать, надо, чтобы баба немножко по могла ему шевелить мозгами, чтобы как-то навела его на след: "Ты помнишь. Лапочка, тот вечер, когда мы ходили на "Софью" в "Фамилия-Палас" и когда в тебе взыграло ретивое после возвращения?.. Так вот, представь себе, мой дорогой, все произошло как в многосерийном фильме..." Но в конце концов, внешне вы не похожи на дам, поэтому мы не будем больше распространяться по этому поводу. Давайте лучше рассмотрим, как должен реагировать на это ее муж. Берю роется в своей папке и извлекает из нее бутылку божоле. -- Я сейчас смочу губы и мы продолжим! -- предупреждает достопочтимый педагог. Он отпивает из горла большой глоток, причмокивает языком и, не скрывая своего удовлетворения, изрекает: -- Как хорошо преподавать в гостеприимном районе, в котором природные богатства облегчают жизнь человека. Итак, я сказал, что следует рассмотреть, как должен реагировать на это молодой папаша. Прежде всего -- не скандалить. Следует воздерживаться от употребления даже такого слова как "Б...", потому что это может огорчить бедняжку-жену и испортить мордочку отпрыска. Часто задают вопрос, почему дети рождаются такими уродинами. В большинстве случаев это происходит потому, что мадам, их мать, испортила себе всю кровь, ожидая их появления на белый свет. Поэтому, мой совет: ласка и нежность. "Дорогая, а ты уверена, что радуешь меня не преждевременно!" Вот таким тоном надо разговаривать. Не принимайте удрученный вид, даже если вы живете в маленькой (самой большой) комнате коммунальной квартиры, даже если горит ваш отпуск! И я особенно рекомендую вам не делать намеков на Швейцарию. Бабы знают, что именно в Гельвеции находятся самые искусные мастера накалывающего оружия, и от оскорбительного намека они могут освободиться от груза с пикирования, а это может ухудшить ваше потомство. Генеалогическое дерево подобно ореховому: его нельзя трясти, пока с ореха не слетит скорлупа. Он промакивает платком физиономию, украшая ее новыми полосами отработанной смазки. -- Все это, господа, касается, так сказать, начальной стадии. Но между радостной новостью и радостным событием (я подозреваю, что он откопал эту цитату в своей Библии) лежит период, во время течения которого муж должен вести себя предупредительно по отношению к своей благоверной. Как переложил на стихи поэт: "Жена -- это скрипка, на которой мужики играют своими смычками". Попутно скажу, что моя жена и я больше похожи на контрабас, чем на скрипку. Его Высочество невозмутимо воспринимает раскаты смеха, сотрясающие аудиторию. Он не против смеха, когда смеются не над ним, а над его остротами. -- Итак, на будущую мамашу надо неровно дышать, -- продолжает он. -- Не скупиться на деликатные знаки внимания, такие, как букет опьяняющих роз на ее праздник, эскимо в антракте или даже уступить ей сидячее место в автобусе, даже если оно одно единственное! Во время семейных ссор -- что случается, как правило, в наиболее зажиточных семьях -- воздерживаться от ударов в ухо и, самое главное, от ударов ногой в живот. И еще одно: когда она начнет приобретать форму башни "Тур-де-Нель", не следует задавать ей саркастических вопросов типа: "Мэдам случайно не проглотила вишневую косточку?" Либо: "Похоже, что мэдам стала питаться светильным газом?" Или еще: "Положи в карманы гири от ходиков, а то взлетишь на воздух, мамуля". Я прекрасно понимаю, что все это говорится в шутку, но среда мамаш есть обидчивые, на которых это действует деморализующе, поэтому, будьте благоразумны! Толстый покачивает указательным пальцем, больше напоминающим тулузскую сардельку, чем нормальный палец. -- Счастье рожать, ребята, хотите вы того или нет, это в большей степени счастье для мужчины, чем для женщины. Постоянно повторяйте для себя эти слова, когда ваша баба умывается горючими словами по своим, не налезающим на нее, юбкам