головой. -- Хорошо, благодарю вас, вы можете вернуться на место! Я было подумал, что он узнал меня, но нет. Цвет кожи и усы сбили его с толку. Берю медленно натягивает штаны. Под его взглядом императора Рэкса кудахтанье в зале прекращается; он гасит его, как струей из брандспойта. Большим и указательным пальцем он потирает мочку уха. Ураганный гнев Берюрье выходит из-под контроля. Усмирить его не сможет никакая система защиты. -- Что же это такое, стоит сделать паузу, -- взрывается он, -- и вы тут же начинаете бузить! В вашем-то возрасте! И вам не стыдно! Достаточно показать вам мое колено, и начинается черт знает что! Вы мне просто противны. Если бы у меня до такой степени не было развито чувство долга, я бы собрал манатки, и тогда вы бы стали изучать прекрасные манеры с моей ж...! Он успокаивается, обрадовавшись вдруг какой-то мысли. -- Вы, как дети, -- с нежностью произносит он. -- Самые настоящие. Покажи вам палец, и вы будете смеяться. Все еще дети! Им говорят о серьезных вещах.. А стоило мне показать им мое колено, как на них будто чума напала. Послушайте, парни, я, конечно, не из похоронного бюро, но мне же надо соблюдать свой стандинг преподавателя. А что сказал бы директор, если бы увидел такой бардак? А я, как бы я объяснил ему такую недисциплинированность? Умиленные и побежденные, мы хором скандируем: -- Простите, мсье. Берю подмигивает нам. -- 0'кей, я отпускаю грехи. А теперь давайте рассмотрим, как должен себя вести ребенок в классе. Он листает свою книгу и время от времени иронически произносит: "Не согласен! Не согласен!", что предвещает нам радость послушать его поправки к тексту. -- Послушайте это, -- говорит он, -- не отрывая своего здоровенного рубильника от книги. И зачитывает следующий приятный текст: "В ряде случаев преподаватель, называемый тогда воспитателем или учительницей, прикрепляется к дому. Его комната располагается рядом с комнатой ребенка, которым он руководит; он вместе с ним ест, прогуливает его и почти всегда не расстается с ним. За столом или на обеде его обслуживают после других, но перед ребенком. Правила приличия требуют, чтобы мать присутствовала на уроках своей дочки, если преподаватель мужчина; она также может присутствовать на некоторых уроках своего сына, чтобы повысить свое образование и в случае необходимости помочь сыну при приготовлении домашнего задания. Нет ничего более прекрасного, чем молодая мама, с трудом осваивающая систему склонения по падежам в латыни, чтобы оказаться полезной своему ребенку. Эти усилия не напрасны, так как сыновья сохраняют в душе уважение и почтение к своей матери, которые ничего не может замарать". * Текст строго аутентичен. -- Примеч. авт. Берю останавливается, чтобы перевести дыхание. -- Вы сами видите, что не нужно принимать за чистую монету все, что написано в книжках! Один воспитатель для одного единственного ученика, да это же скандал в нашу эпоху, когда система образования докатилась до того, что школьных учителей стали набирать из полковников! Хотя, с другой стороны, это прекрасно характеризует менталитет этих ушедших времен. Учитель, который на краю стола трескает объедки! А мадам, которая присутствует на уроках, чтобы защитить девственность так называемой мадемуазель! Вы представьте только, как, должно быть, блестели гляделки у этой дамы, когда она смотрела на этого красавчика лиценциата в то время, когда он вел урок. А какие сногсшибательные вещи творились в соседнем будуаре, когда у пацана была перемена. Малого виконта отправляли в сад пожевать бутерброды и проветрить легкие. А ловкий учитель, в то время как слуги скребли полы, а месье хозяин жарил в городе свою танцовщицу, заставлял хозяйку повторять на своей манер склонение падежей в латыни и в дополнение к программе глаголы первой группы: я тебя люблю, я тебя целую, я тебя ля-ля-ля! Неплохое местечко для смекалистых мужиков, у которых немножко жжет внизу живота, я думаю! Он пожимает своими мощными плечами кетчиста и со смаком еще раз читает последний абзац: "Эти усилия не напрасны, так как сыновья сохраняют в душе уважение и почтение к своей матери, которые ничего не может замарать". Он долго и мрачно смеется, от чего его физиономия теряет свою привлекательность. -- Моя старушка не только не знала, что такое склонение в латыни, но даже не умела читать по-французски. И при всем при этом я не перестал ее уважать, парни. И хотя она не помогала мне делать уроки, я ее по-прежнему почитаю. Да, по-прежнему. Он вытирает две крупные мужские слезинки честного человека, высмаркивается и продолжает с пафосом: -- Если верить этим Учебникам, то выходит, что только в свете умеют любить себя и вести себя. И если вы хотите быть культурным, надо нанять воспитателя. Чепуха! В деревне у меня была славная учителка. Ее муженек учил больших ребят, а она недомерков. Право принести ей цветы мы завоевывали кулаками. Раннюю клубнику приносил ей тот, кто первым набирал лукошко. Я даже кролика свистнул для нее из родительского крольчатника, когда однажды ее улыбка ударила мне по мозгам, как сенная лихорадка. Что доказывает, что в деревенской школе, как и в другом месте, тоже умеют играть в деликатность, и часто даже лучше! Он вздыхает, устремив взгляд в прошлое: -- Я до сих пор ее вижу, эту славную учительницу. Брюнетка, а взгляд такой, что у меня слезы на глаза наворачивались. Однажды она забеременела, и весь класс стал как бы рогатым. Наша печаль возрастала по мере того, как округлялся ее живот. Малыш, которого она вынашивала, был своего рода новеньким, которого она предпочла всем остальным. Своего мальчишку она родила в четверг, потому что была очень добросовестной училкой. На несколько дней два класса объединили вместе, и с нами занимался ее муж. Моя мать испекла торт для дамы. Когда я принес его учителю, он сказал мне: "Дорогой Александр-Бенуа, поднимись к ней и сам преподнеси торт". Я ног под собой не чувствовал от радости, пока поднимался на второй этаж. Тем более, что это было первое мое посещение их квартиры. Для меня это было таинство. Я постучал, она крикнула, чтобы я входил. "Сюда!" -- позвала она каким-то ватным голосом. Я толкнул другую дверь, в ее комнату. Если бы вы только видели, какая она была бледненькая в своей постели! Ее сосунок сосал ее грудь. Я чуть было в обморок не упал, когда увидел, с каким остервенением этот обжора впился в эту прекрасную с синеватым оттенком сиську. По позвоночнику прошел озноб. Ничего не соображая, я положил торт на кровать. Меня качало, как пьяного. Я запомнил только запах, запах только что родившихся крольчат. "Очень мило, Александр-Бенуа. Передай спасибо твоей маме". "Да, мдам". "Садись". Какой кошмар! Я сел прямо на торт. Шоколадный торт с кремом. А тогда мне показалось, что я сел на перину. "Ты хорошо выучил таблицу умножения?" -- спросила она меня, пока ее ненасытный сынок доил ее, как дикарь. "Да, мдам". "Расскажи ее мне!" В таблице умножения, за исключением цифры "5", я никогда не был суперменом. Ну, я и стал рассказывать на цифру "5". Она рассмеялась. Она догадалась, что я выбрал самое легкое, но со своим дитем у груди она была сама благожелательность. А я, еле ворочая языком, блеял, что пятью пять будет тридцать пять! Я хотел ей выдать что-нибудь по первому классу, самое трудное, например, таблицу на "9". Но это было бы слишком рисково! "Очень хорошо, Александр-Бенуа". Мне захотелось стать ее дитем и присосаться к другой труди. Не потому, что я развратный человек, нет, а потому, чтобы стать ближе к ней, стать ее вещью, иметь больше права любить ее. Я пробормотал "до свиданья". Ноги у меня дрожали, когда я спускался по лестнице. И тем не менее я гордился, что мне оказали такую честь. Я возвращался в класс гордый, как вша. Я говорил себе, что я их всех переплюнул, моих дружков-приятелей, что я навсегда обеспечил себе положение вожака. Я уже посматривал на них свысока. От гордости у меня мутилось в глазах. Но когда я вошел в класс, они стали тянуть вверх руки, щелкать пальцами и вопить во все горло: "Мсье, мсье! Берюрье нас... в штаны". Торт! Он улыбается, вспоминая те далекие дни, и прочищает горло. -- Я немного уклонился от темы, но я хотел вам сказать, что для формирования индивидума нет ничего лучше, чем деревенская школа. Это единственный момент в жизни, когда люди по-настоящему равны, за исключением небольшого умственного неравенства, которое их разделяет. У меня не было способностей. Однако я сохраняю самые теплые воспоминания об этом времени. Я очень любил свой класс с развешанными по стенам картами Франции и высушенными травами, наклеенными на черный картон. Я помню, что у нас было дежурство по чернильницам. Чернила в то время были фиолетовыми. Однажды подошла моя очередь доливать в чернильницы. Я не был таким ловким, как бармен, поэтому все время переливал, и при неосторожном движении чернильницы могли пролиться. Поэтому лишние чернила я отпивал. И рот у меня был весь фиолетовый. Когда я в тот день пришел из школы домой, моя мать подумала, что я подцепил какую-то ужасную болезнь. В то время как раз много болтали о голубой болезни. Чтобы привлечь к себе интерес, я сделал вид, что мне плохо. Отец быстро запряг лошадь и, повез меня к врачу. Мой папаша представлял себя Бен Гуром* и во всю мочь гнал лошадей, опасаясь, что я могу испустить дух в дороге. Доктор Сильвэн, со своей седой козлиной бородкой и окулярами, был малый не дурак, и нечего было надеяться на то, что он примет чечевицу за фасоль. Он сразу все усек с одного взгляда. * Главный герой одноименного американского фильма, прославившийся своей победой в состязании боевых колесниц -- Примеч. пер "Твой кретин напился чернил", -- сказал он моему папахену. В то время лекари еще не покупали себе спортивные автомобили, поэтому денег за прием он с нас не взял. И тем не менее, едва мы вышли из кабинета, отец мне устроил порку по-домашнему. Кнутом! Больше всего мйе доставалось от кончика кнута. Он при ударе обвивался вокруг ног и оставлял кровавые пунктиры на нежной коже икр. Берюрье мощно ударяет кулаком правой руки в ладонь левой. -- Я дам вам один хороший совет, еще раз. Никогда не злитесь на учителей и учительниц. Они знают свое дело. Если ваш малый приносит из школы единицы, значит он заслужил их. Не уподобляйтесь тем скандальным типам, которые после уроков спорят и лезут в драку с учителями из-за того, что те не признают в их чаде гения. Не нужно силком заставлять работать ребенка и даже ходить в школу, если у него нет желания. А уж если он ходит в школу, дайте учителю полную свободу действий и не мешайте ему. Прежде чем перейти к главе "Первое причастие", я хотел бы поговорить об уважительном отношении детей к старикам. Не позволяйте им дурачиться над ними, показывать им язык или таскать их за бороду, короче, изводить их. Если вы проявите в этом вопросе слабость, это вам аукнется в будущем, и не мудрено, если ваши дети будут прикладывать к вам руки. А между тем оплеуха -- это не лосось, здесь нельзя плыть против течения. Он срывает с головы шляпу и обмахивается ею, как веером. Потом откупоривает вторую бутылку. Пока он пьет, дверь приоткрывается, и в нее просовывается огненная физиономия Матиаса. Рыжий оглядывает аудиторию. Такое впечатление, что он ищет меня. Я привстаю, чтобы обратить на себя его внимание. Он замечает меня и энергичными жестами делает мне знаки выйти к нему. Ну-ка! Ну-ка! Уж не случилось ли что-то наподобие Трафальгарского сражения? Долго не думая, я поднимаюсь и иду к выходу. Но преподаватель Берюрье имеет на этот счет иное мнение и резко окликает меня. -- Эй, Подснежник, кто вам разрешил выйти из класса? -- Меня вызывает преподаватель пулевых отверстий, -- оправдываюсь я. Толстяк, который еще не знает, что Матиас работает в этой школе, взрывается: -- Да что вы говорите! Это надо же, оказывается, в этой школе коллеги позволяют себе вносить мастурбацию на моем уроке! Придется мне их тоже поучить хорошим манерам. Он, взбешенный, опережая меня, бросается к двери. При виде Матиаса у него от изумления широко раскрываются глаза. -- Почему, почему, -- заикаясь произносит Распухший. -- Ты здесь! Друг Матиас делает еще более удивленный вид, и оба господина делятся друг с другом новостями о своих новых назначениях. Я, как воспитанный слушатель, ожидаю окончания взаимных поздравлений, стоя в двух шагах позади Берюрье. Обнаружив меня за своей спиной, Берюрье качает головой. -- Так это он тебе нужен. Рыжий? -- обращается он с вопросом к своему достопочтенному коллеге. -- На два слова, если позволишь, -- отвечает Матиас. Толстый с недовольной миной утвердительно кивает головой. Он говорит "до завтра" своему рыжему товарищу, поворачивается и, прежде чем подняться на эстраду, говорит мне прямо в лицо: -- Послушай, Сан-А. Я пока не просекаю, что значит весь этот шахер-махер, но у меня такая мысль, что здесь попахивает дерьмом. Если ты не хочешь, чтобы я умер жестокой смертью от чрезмерного любопытства, приходи сегодня вечером в мою конуру и объясни, в чем здесь дело. Он с важным видом поднимается на эстраду, а я с идиотским видом остаюсь на месте. -- А я-то верил в силу своего преображения, -- вздыхаю я, чтобы скрыть свое огорчение. Но Матиасу не до смеха. -- Что новенького? -- интересуюсь я. Он морщится. --Мне домой названивал целый день какой-то тип. Он сказал жене, что позвонит еще, ровно в десять. Ей показалось, что у кего иностранный акцент и резкий голос. -- И от этого ты такой расстроенный! -- говорю я немного сбитый с толку его паническим видом. По-моему, вся эта история достала его до копчика, и он того и гляди совсем потеряет рассудок от страха! -- Меня больше всего беспокоит, -- шепчет Рыжий, -- что они принялись за мою жену. А в ее положении... Я его успокаиваю с раздражением в голосе. -- Да никто за нее не принимается, идиот! Ведь они просто попросили тебя к телефону, а это, насколько я знаю, нельзя назвать насильственными действиями! Кроме того, ничто не подтверждает, что лицо, которое желает с тобой поговорить, имеет дурные намерения. Напротив, его настойчивость успокаивает меня. Кто будет целый день названивать человеку, которого они уже дважды пытались отправить на тот свет! Он соглашается с этими доводами. -- Все же, -- вздыхает будущий папа, -- у меня, господин комиссар, есть задняя мысль. И достаточно хорошо зная вас, я думаю, что она у вас тоже есть, -- добавляет хитрец. Я смотрю на свои золотые. Они показывают 9 часов 10 минут. -- Сколько до тебя добираться, мэн? -- Минут пятнадцать. -- Хорошо. Я досижу до конца лекции, чтобы не вызывать подозрений, и поедем к тебе. Его сияющая физиономия расплывается в улыбке. -- Какой вы хороший, господин комиссар. Я прощаюсь с ним и возвращаюсь на свое место. Его Высочество с упоением рассказывает о первом причастии. И изредка в упор смотрит на меня. Своим презрением он хочет наказать меня. Он полон решимости проучить меня за мою скрытность. -- Господа! -- с пафосом взывает он, -- я снова ссылаюсь на мой учебник, и вот что я читаю по поводу праздничного обеда по случаю первого причастия. Он прочищает голосовые связки и зачитывает: "Скатерть и салфетки на столе должны быть белыми, посуда, хрусталь -- все белое. Цветовое убранство должно быть девственным и весенним: цветущие ветки яблонь, черешни, боярышника. Очень мило будет выглядеть на столе большой лебедь из белого фарфора, спина которого сделана о виде кашпо. Туда вставляют ветку белой азалии. Блюда тоже белые. Вот некоторые блюда, которые можно подавать к столу по такому случаю: суп из устриц, редиска, рыба в белом соусе, курица в белом соусе, творог и взбитые яйца".* Уязвленный до глубины души, он отбрасывает в сторону свою книгу. -- Вот здесь, ребятки, нельзя перегибать палку. Девственные тона годятся только для рассказа "Ночное бдение в хижине", Многие первопричастники еще до того, как забраться на алтарь, уже не раз забирались на свою горничную или обследовали шахты для размещения ракет у приятельниц маман. Если говорить обо мне, то я сводил своего Ваньку-Встаньку в цирк на премьеру мирового масштаба ровно за неделю до причастия. * Текст аутентичен. -- Примеч. авт. Он прищуривает свои милые детские глаза. В этот вечер он определенно настроен на волну воспоминании. -- Это произошло так, -- говорит он. -- После уроков я собирался прошвырнуться к сараю на берегу реки, где мясник пускал кровь своей скотине. Меня всегда тянуло к мясу. Я подавал этому живодеру инструменты, а он в знак благодарности давал мне выпить кружку теплой крови, что для детей является самым лучшим тонизирующим средством! Как-то он просит меня сходить к нему домой за фонарем "Летучая мышь", потому что стало уже темнеть. Я лечу в мясную лавку. За прилавком никого. Я прохожу за прилавок внутрь, стучу -- никто не отвечает. Тоща я одним мигом поднимаюсь на второй этаж, и что же я вижу? Мадам Мартинет, жена мясника, стоит голая перед зеркалом и принимает позы на манер Брижит Бардо. Прекрасная женщина, хотя и усатая. Задок как багажник у американского лимузина, волосатые ляжки, и цицки, как два холма, хоть палатку между ними разбивай! Она не слышала, как я вошел, и продолжала изображать из себя кинозвезд; вполне возможно, что она представляла себя Марлен Дитрих, выгибаясь перед трюмо, или видела себя между ног красавчика капитана полка спаги из фильма "Ворота в пустыню". У меня, Берю, язык отвис на метр двадцать! Я так тяжело задышал, что она в конце концов меня заметила. Сначала она прикинулась возмущенной и хотела хорошенько отодрать меня за уши за то, что, я, дескать, маленький развратник и только притворяюсь паинькой, и что я любитель подглядывать в замочную скважину и вообще. Но по выражению моих моргал она вычислила, до какой степени я был потрясен увиденным. Женщины, будь то жена мясника или сама Симона де Бовуар, на расстоянии улавливают дрожь, которая пробегает по нашей коже. "Ты что, в первый раз видишь обнаженную женщину, маленький разбойник?" -- заворковала она. "Да, мдам," -- бормочу я, еле ворочая языком, потому что говорить членораздельно я нс мог из-за нехватки слюны. "И что же ты ощущаешь, негодник ты эдакий?" А так как я не мог выдавить из себя ни одного слова, она захотела сама проверить, что я ощущаю. И сразу же стала называть меня мужчинкой. А я повел себя так, как будто я на самом деле был им. Разве это не похвально, в двенадцать-то лет, а? Когда я принес мяснику его "летучую мышь", он в знак благодарности подарил мне рог телки, с которой он перед этим содрал шкуру. С тех пор я храню его, как память. Так вот, несколько дней спустя меня причастили. Но я не исповедовался. Потому что вы должны сами догадаться, что я не мог все это рассказать священнику, который тоже был своим человеком в мясной лавке! Вы только на минутку вообразите, что могло произойти, если бы мадам моя мать всю эту церемонию обставила по-девственному и по-весеннему! О чем напоминали бы мне, удальцу-молодцу, цветущий боярышник, белый лебедь с веткой азалии в заду и непорочная жратва, хотел бы я у вас спросить? С другой стороны, белая жратва, по моему мнению, -- это не цимус. Меня просто ужас берет от бледноватой жратвы. Обед без красного мяса и без винного соуса, парни, -- это уже диета, а на обеде по случаю первого причастия диету нс соблюдают. Давайте вкратце рассмотрим конец застолья. Что касается сальных шуток, их можно рассказывать только после того, как ребенок отправится на вечерню. Вечерня, как я себе мыслю, и была придумана специально для того, чтобы после десерта гости могли почесать языки, не шокируя причастника. Берю вытирает пот со лба. -- Не забывайте, что это очень серьезная церемония. Например, в церкви не следует шутить над ребенком, когда он возвращается после причастия на свое место, протискиваясь мимо вашего стула. Нс говорите ему: "Ну что, винца испил, Теофил", даже если его зовут Теофил, что хорошо рифмуется с "испил". Теперь церковь не запрещает завтракать до причастия, но я рекомендую не выходить за рамки. Если только самую малость: пару яиц с ветчиной или холодную отбивную на скорую руку и стаканчик водки, для храбрости и прочистки внутренностей. Давайте нс будем забывать, что причастие -- это таинство, и если вы хотите заработать себе премиальные талоны в рай, на будущее, лучше все делать с чистой совестью. Помимо всего прочего, -- продолжает Неистощимый, -- какие подарки можно дарить первопричастнику? Он снова хватается за свою книгу. -- Вот, что они говорят об этом: "Набожные книги: Подражание Иисусу Христу, Подражание Пресвятой Деве Марии, Введение в набожную жизнь. Гимны великомученика и т.д.". Оторвав шнобель от книги, Берю недовольно и энергично кривятся: -- Слишком серьезно! Первопричастник -- это ребенок, не надо иссушать его молодые годы грустным чтивом. Я так мыслю, что ребенку будет гораздо интереснее возиться с игрушечным набором "Сделай сам", настольными играми "Зорро" или "Кто быстрее". Его Высочество спускается с эстрады, засунув руки в карманы и слегка припадая на одну ногу из-за своего травмированного колена. И начинает прохаживаться между рядами, как Наполеон по лагерю накануне сражения. -- Недалекие люди, -- заявляет он, -- так и норовят споить первопричастника за обедом. Это подло. У первопричастника очень напряженный день, и он должен воздерживаться от спиртного. Следовательно, ему можно выпить только вечером. Но даже и в этом случае не угощайте его коктейлями, которые не переносят его внутренности. Если это происходит в семье буржуазии, надо накачивать его шампанским. В простых семьях лучше подойдет столовое красное. Но только не белое: оно нервирует. А когда парнишка назюзюкается, не говорите ему с издевкой: "Послушай, дурачок, хорошо, что Иисус умел ходить по воде, иначе от той дозы, которую ты принял, его бы хватил водяной удар". Ведите себя достойно до самого конца! Толстяк замирает, как изваяние, напротив меня и долго смотрит на меня грозовым взглядом. Затем вскидывает вверх руки красноречивым жестом "яваспонял" -- Я подведу итог, ребята. По аудитории проносится ветерок разочарования. -- Уже, -- все разом вздыхают слушатели. Славный Берю смотрит на свой будильник. -- Я мог бы еще долго чесать языком по этому поводу, но надо уметь обрезать тему. Резюме: мужчину делает ребенок, -- возвещает он. -- Поэтому хорошо дрессируйте своих пацанов и будьте терпимы к чужим пацанам. Не бойтесь лишить их десерта, тем более, если его не очень много, и вы сами его любите! Постоянно вдалбливайте им в голову, что жизнь -- для всех, и для того, чтобы жить хорошо, надо быть свободным и иметь что пожрать. Лучше не иметь рыбный сервиз, а иметь рыбу, не иметь в буфете серебряных вилок для бараньей ножки, а иметь эту ножку на столе. Научите их, парни, ничего не бояться: ни холодной воды, ни девчонок, ни китайцев. Не давайте им слишком много бабок, не разодевайте их в пух и прах. Пусть они верят в бога: вдруг он есть на самом деле. А глазное -- и я на этом настаиваю -- помогайте им развлекаться: как они хотят и как могут. Не надо быть скрягами. Пусть они ругаются по-матерному, подсыпают в еду чихательный порошок, привязывают кастрюли к собачьим хвостам, плавят в ложке свинец, устраивают соревнование, кто громче пернет, читают книжки Сан-Антонио, ходят в зоопарк Жана Ришара, засовывают в конфеты чеснок, рассказывают анекдоты о мальчике, который приходит в аптеку купить презервативы и говорит: "Дайте мне всех размеров -- это для моей старшей сестры, которая едет отдыхать на море на попутных", говорят каламбуры, играют в клоунов, в министров, выступающих по телеку, короче: нужно использовать все юморное для увеселения их селезенки. После сердца у мужчины самая ценная вещь -- селезенка! На этом я сматываю удочки. Чао, мужики! И до завтра! Глава девятая В которой происходят небанальные вещи В машине Матиас рассказывает о своей жизни в Лионе. Это предисловие к моему визиту в его дом. Он дает мне пояснения о достопримечательностях города и его людях. Живет он вместе со своим тестем -- врачом па улице Вобекур в районе Бслькур, самом шикарном районе Города шелка.* Доктор Клистир -- специалист по вибро-пористым заболеваниям. На консультацию к нему едут даже из самых отдаленных районов. Это тот самый, который написал знаменитый трактат о кастрации мецедоновой железы путем закручивания семенных канатиков без разреза мошонки при образовании псритонических складок, чтобы вы знали! Слушая треп Рыжего, я просекаю, хотя он прямо и не говорит, что в доме Матиаса по вечерам совсем не весело. Его теща является вице-почетной председательшей лиги по делам культов, вице-субказначеем благотворительного фонда помощи декальцинированным детям, генеральной секретаршей общества протеже на особом положении, дуайеном комитета бывших кастрированных консьержей и основательницей общества содействия платоническому введению. Светские люди, короче! Квартира занимает весь этаж целиком и имеет два входа, один налево, другой прямо Врач живет на благородной половине, Матиас и его женушка на другой, более скромной половине. На лестнице мы столкнулись с какими-то мрачными личностями, одетыми во все черное, с тусклыми лицами и потухшими глазами. Они подходят к квартире доктора и осторожно звонят в двойную центральную дверь, в то время как мой спутник, в свою очередь, тихонько стучит в дверь налево. -- У твоего тестя прием? -- удивленно спрашиваю я. -- Небольшое заседание, -- стеснительно отвечает он. Желтая, худая, пустотелая и седовласая особа открывает дверь ночным визитерам. -- Твоя теща? -- на ухо спрашиваю я. -- Нет, гувернантка. * Выражение, во избежание повторения. Лион -- город шелка. Марсель -- крупный город в Малой Азии, Париж -- город-свет, Лилль -- крупный город севера и т.д. -- Примеч. авт. Наша дверь слегка приоткрывается, и я вижу перед собой другую особу, правда, не такую страхолюдину, как первая.Лет двадцати шести, темно-русые волосы, разделенные пробором, сжатое в кулачок личико, на котором выделяется нос, усеянный веснушками. Такой предстает передо мной мадам Матиас. Она носит своего ребенка под платьем-мешком с большим мужеством и достоинством. С первого взгляда чувствуется, что она воспитывалась среди милосердных монахинь (хотя ведут они себя не всегда по-монашенски, как говорится), что она имеет степень лиценциата юридических наук, что она любит вышивать скатерти, что она ходит на первую воскресную мессу, что она наряжает новогоднюю елку в приходской церкви, что она умеет заваривать чай, что она умеет его пить (забеливая его каплей молока), что она не читает Селина, что она ходит в театр Целестинцев только тогда, когда там ставят драмы Клоделя, и что она шьет себе одежду у портнихи своей маман, мать которой шила еще для ее бабушки. Представления. Она удостаивает меня бледной и робкой улыбкой и протягивает мне несколько сухую руку, которую я увлажняю быстрым поцелуем. -- Очень любезно с вашей стороны, господин комиссар, что вы приехали к нам, -- шепчет она, -- я полагаю, что Ксавье поднял тревогу по пустяку. Я гляжу на своего экс-подчиненного. -- Разве тебя зовут Ксавье? -- удивленно спрашиваю я. -- Это мое второе имя, -- лепечет Огненный. -- Моя жена считает, что это лучше, чем Раймон. Эта маленькая деталь подтверждает мое впечатление, согласно которому дружище Матиас выбрал несвободу в тот день, когда он привел в мэрию мисс Клистир. Меня приглашают в небольшой салон, обставленный мебелью в стиле эпохи обезглавленного Людовика XVI. Подушки кресел вытерты сильнее, чем сиденья в испанских автобусах, ворс на коврах стерся и видна основа, а амальгама зеркала трюмо выглядит ничуть не лучше, чем амальгама гувернантки, которую я только что видел. -- Как вы находите мою квартиру? -- обеспокоенно справляется Ржавый. -- Высший класс, -- лгу я ему, а про себя думаю, что на самом деле не от чего поднимать хвост пистолетом из-за этих старинных залежавшихся деревяшек. Каминные часы с картинкой, изображающей богиню, возлежащую в позе знаменитой лионской красавицы Аделаиды Рекамье, отбивают десять ударов. Матиас и его несушка переглядываются. Хотя дочка врача и заливала мне, что ее благоверный поднимает панику из-за пустяков, но по всему видно, что у нее самой душа ушла в пятки от страха. -- Он сейчас позвонит, -- лепечет она. -- Какой голос был у этого человека? -- спрашиваю я. -- Властный голос, ледяной, очень неприятный. -- Ваш муж говорил, что у него иностранный акцент. -- Да, если только он не сюсюкал. -- Что именно в точности он вам сказал? Она опускается в кресло со своим грузом и шепчет; -- Он попросил меня позвать г-на Матиаса. Я ему ответила, что он в школе полиции. Тогаа мужчина заявил мне, что ему надо срочно связаться с Ксавье, и, ничего больше не сказав, положил трубку. Часы с богиней не скупятся и отбивают последний из десяти ударов хрустального звона. -- Потом, -- продолжает дама Матиас, -- человек снова позвонил. -- Когда потом? -- Примерно через полчаса. Он сказал, что решил в школу не звонить, и спросил меня, в какое время он сможет поговорить с Ксавье здесь. Именно это, вы понимаете, меня взволновало. Я стала задавать вопросы. Но человек меня сухо оборвал: "Речь идет о важном деле, о котором я буду говорить только с ним. Скажите, когда я смог бы с ним поговорить". Она хмурит брови. -- Это было сказано тоном, не терпящим возражений. Я ответила, что в десять часов Ксавье наверняка вернется. Тогда человек заявил: "Идет, в десять!" и, как в первый раз, положил трубку. Я в недоумении трясу своим котелком. -- Матиас должен был вернуться в десять часов? -- удивленно спрашиваю я. Конопатый расссивает мое недоумение. -- Госпожа Матиас и я должны были пойти в кино. Она прерывает его, заботясь о сохранении своей репутации. -- В зале приходской церкви идет "Чудеса в раю", -- уточняет она. -- И вы отказались от такого тонкого фильма? -- с сочувствием спрашиваю я. -- Нам вовсе было не до этого, -- жалобно отвечает молодая особа. Проходит несколько минут. Часы показывают десять часов пять минут, а на моих уже десять десять. -- Ваш оборотень, кажется, не отличается пунктуальностью, -- замечаю я. Едва я произношу эти слова, как за стеной раздается какоето странное пение. Чем то похожее на заклинания. Я бросаю осторожный взгляд на Матиаса, он краснеет. -- Это телевизор! -- шепотом говорит он. Я в ответ ничего не говорю, но сам задумываюсь. Пение продолжается, затем бормочущий голос солиста умолкает, и начинается хоровое чтение молитвы. Когда хор прекратил бормотание, солист снова вступает, и все это в форме заклинания. -- Если это по телеку, -- говорю я, -- то, наверное, идет передача о культе воду в Черной Африке. Внезапно кто-то несколько раз стучит кулаком в стенку. -- А это, -- спрашиваю я у Матиаса, пока его красотка разливает по рюмкам ликер домашнего приготовления, -- дежурное привидение? -- Это теща зовет свою дочь. И действительно, госпожа Матиас отвечает на этот сигнал условными ударами кулака в стенку. Гравюра, изображающая священника из Арса* верхом на мотоцикле, от ударов начинает подпрыгивать (судя по тому, как он подпрыгивает, святой отец вполне мог закончить кавалерийское училище Сомюр). -- Хотите немного апельсинового вина? -- щебечет молодая женщина. -- С удовольствием, -- поспешно соглашаюсь я, опасаясь худшего. Я боюсь домашних вин, как рвотного корня. От них всегда по утрам трещит голова и жжет в требухе. Впрочем, вся драма в том, что они крепленые. Она подносит нам две малюсенькие рюмочки, содержимое которых не могло бы утолить жажду даже канарейки. -- А ты, дитя мое, -- по-дитячьи сюсюкает Матиас, -- ты разве не выпьешь с нами? -- В моем-то положении, -- резко, как кнутом стеганула, сказала она и так на него посмотрела, как будто два чернильных пятна поставила, -- ты что, шутишь? Еще одна из породы тех, кто считает, что сделать пацана -- это исключительная штуковина. По моему мнению, Толстяк на своем первом уроке уделил этому недостаточно внимания. Что до меня, то эти бабы, которые разыгрывают из себя Жанну д'Арк из-за того, что у них объем талии сто сорок сантиметров, они меня просто раздражают. Как будто они вынашивают будущего искупителя, супермена всех мастей, на которого возлагается миссия раз и навсегда вытащить нас из дерьма! Они * Возведен в лик святых в 1925 г. -- Примеч. пер. говорят о СВОЕМ ПОЛОЖЕНИИ с большим пафосом, чем Карл V говорил о своем. А нежная, внимательная, восхитительная семья вторит ей умильными голосками. Она сочится рекомендациями. Она готова, она переживает второе рождение с рождением мальца. Она суетится, теряется, старается. Особенно мамаши дочек; они разглагольствуют о том, как это происходило с ними, и, позабыв, что они снесли на свет божий еще одного несчастного налогоплательщика, превозносят до небес свой внутриматочный подвиг. -- Извини меня, детка, -- медовым голоском говорит он. -- Мы выпьем за твое здоровье. Я поднимаю свой наперсток. -- И за здоровье маленького чуда, которое вы скоро нам подарите, -- пылко говорю я с сосредоточенным видом. Мама мия! Хорошо, что рюмка такая малюсенькая. Я раньше, конечно, пил апельсиновое вино, но такое отвратное -- никогда. Оно напоминает мне микстуру от "глистов", которой поила меня Фелиция, когда я был в родильном доме. Это была такая дрянь, что я в течение десяти минут не закрывал рот, чтобы она выветрилась. Это пойло было гадким и отвратительным, мерзким до невозможности. Но зато эффективным. От него мои бедненькие червячки быстренько сменили место жительства! Им там устроили настоящую Хиросиму, причем без уведомительного письма! Verboten!* Отъезд без возвращения назад! Они после этого и слышать не хотели об этой ужасной среде обитания. Это была опустошенная навсегда и непригодная для жилья земля, и я сомневаюсь, что эти ацтеки рискнут опять залезть в мой каркас даже тогда, когда меня упакуют в накрахмаленное пальто. У червячков есть свой беспроволочный или ползучий телефон, по которому они узнают о радиоактивных местах. -- Вам нравится? -- спрашивает будущая маман. -- Восхитительно, -- заверяю я ее со всей откровенностью. Едва я это произношу, как открытвается дверь, и в проеме появляется еще одна особа женского пола. Если бы у нее на бедрах не было юбок, а на губах помады, резонно было спросить, а уж не кобыла ли кентавра во плоти стоит перед тобой. Но это все-таки дама: высокого роста, неповоротливая, квадратная, ноздреватая и волосатая со всех сторон. -- В чем дело, Анжелика! -- вещает она голосом, от которого у вас тут же возникает жгучее желание пойти на скачки и поставить сразу на три первые лошади, -- мы же тебя ждем. * Запрещается! -- Нем. Матиас поспешно встает, складывается вдвое. Пришибленный и раболепный до глубины штанов. -- У нас гость, мать, -- говорит Анжелика. Кобыла застыла, как изваяние. -- В такой час? -- хмурит она брови. Тем не менее меня представляют. Комиссар Сан-Антонио, бывший начальник Ксавье. Теща и ухом не ведет. Она не подает мне ни руку, ни копыто и смотрит на меня осуждающим и враждебным взглядом. А ее взгляд напоминает рыскающий луч прожектора. Под этим убийственным лучом я чувствую себя гораздо неприличнее, чем если бы я был в чем мать родила. Она выкладывает все, что думает. Если Ксавье, уже в должности преподавателя, вынужден выполнять ночные задания, значит он немедленно должен бросить эту дурацкую работу. Турлен, бакалейщик по торговле оптом, тот самый, который руководит хоралом "Синицы крепостной стены и большого булыжника", сейчас как раз ищет опытного бухгалтера. Почему бы Ксавье не испытать свои силы на поприще актива и пассива. Он соглашается, смущается и извиняется. А стрелки на каминных часах невозмутимо продолжают свой бег по золотой тарелке циферблата. Уже почти десять двадцать, а таинственный корреспондент все не объявляется. -- Ну ладно, идем, -- ворчливо заявляет госпожа Клистир. -- Эти дамы-господа пришли ведь ради тебя, ты что, забыла. Она загарпунивает свою дщерь и уводит ее, не удостоив нас не только словом, но даже взглядом. -- Послушай, -- перехожу я на шепот, когда за ними закрылась дверь. -- Какие же в Лионе малорадостные тещи. А что происходит у твоего эскулапа? Он вздыхает. -- Он устраивает мессу для нашего будущего ребенка. Минуту-другую я соображаю. -- У себя на квартире, в десять часов вечера! --Да. Матиас кажется смущенным. -- У них там священник? -- Нет. Но... -- Что, но? Он прокашливается. -- Да что я от вас буду скрывать, господин комиссар. Доктор Клистир -- Папа, хотя и ревностный католик! Тому, кто захотел бы увидеть, как работают клапаны переутомленного человеческого мозга, достаточно было устроиться напротив меня на складном стульчике и вооружиться рентгеновским аппаратом. -- Папа! -- повторяю я в смятении своих чувств. -- Он основал свою религию, -- объясняет Матнас, -- религию серафистов. Я там не все понимаю, но в ней, в общем, все основано на спиритуальном электричестве. Доктор концентрирует волю разных людей и подчиняет ее для достижения какой-нибудь общей цели. -- У твоего тестюшки лопнула прокладка в головке цилиндров или как? -- У него хорошие результаты. -- Давай, давай, говори, чего там. Он делает чудеса? И поскольку Матиас не возникает, я смягчаю тон; -- В любой религии должны присутствовать папа и разные чудеса... Спиритуальное без чудес -- это все эфемерно, все равно что сахарная вата: ты откусываешь кусок, а во рту все равно пусто! А что за чудо он сотворил, твой Клистир? Матиас хмурится. Его новая среда уже наложила на него свой отпечаток; он начинает сердиться, когда насмехаются над его второй родней. -- Он произвел сенсацию, он вылечил нескольких больных, считавшихся неизлечимыми, -- с угрюмым видом отвечает он на мой вопрос. -- А чем он их лечил: заклинаньями "ам-страмм-грамм" или антибиотиками? -- Вы -- скептик, господин комиссар. -- У меня в голове не укладывается, как это врач может заниматься шарлатанством, парень. А что они делают с твоей половиной? -- Молятся, чтобы она родила красивого мальчика. Я едва сдерживаюсь, чтобы не сказать ему, что рождение красивого мальчика в данном случае было бы чудом из чудес. -- Для мужика с такой безупречной служебной карьерой, -- ухмыляюсь я, -- все это, мягко говоря, кажется мне странным, Матиас. Часы останавливают меня и бьют ровно десять с половиной. -- У меня такое впечатление, что этот заика сегодня не позвонит, -- уверенно говорю я. -- Он передумал. И, естественно, именно в этот момент аппарат заиграл нам "Снимименяпожалуйстаискажимнеалло". Мы переглядываемся. Рыжий от волнения начинает трястись, как лист, как одноименный композитор во время сочинения рапсодии "Рыжие листья". -- Давай, бери трубку, дружок, -- подбадриваю я его. Он тянется дрожащей рукой к телефонной трубке. -- Слушаю, -- лепечет он. Он сводит брови, разводит ноздри