сь: он выглядел в ней благополучным служащим, аккурат- ным бухгалтером. - Может, возьмете еще обувь, белье? Он взял. Так же как и предложен- ный ему фибровый чемоданчик отвратительного коричневого цвета. - В этом и пойдете? - Если не возражаете, я оставлю у вас свои вещи? Он увидел, как армянин разглядывает марку портного на костюме, и по- жалел о своих словах. Он не боялся, что его будут преследовать. Ему та- кое и в голову не приходило, но зачем же оставлять следы? Когда он вышел, пакет лежал на старом месте. Торговец протянул его г-ну Монду. Интересно, догадался ли он на ощупь, что это деньги? Было десять. Время... Нет, хватит думать о том, что он делал в другие дни в это время. Пиджак чуточку жал в плечах. Пальто - значительно тоньше его собственного - давало ощущение легкости. Почему он, не колеблясь, пошел на угол бульвара Сен-Мишель и стал ждать автобус на Лионский вокзал? Он даже не раздумывал. Не задавался вопросом: делать так или иначе? Он опять следовал программе, намеченной ранее, но намеченной не им. Ведь еще накануне у него не было никакого решения. Все шло откуда-то из- далека, из повседневного прошлого. На площадке автобуса он снова ощупал карманы. Наклонился, чтобы пос- мотреть на себя в стекло. Ничто не удивляло его. Он ведь, как и после первого причастия, всегда ждал, ждал чего-то, к чему стремился и что все никак не приходило. Было странно идти в толпе по залу ожидания с одним лишь, как у большинства пассажиров, чемоданчиком в руке, отстоять очередь в кассу, а затем покорно произнести: - Марсель. Его не спросили, какой класс. Дали билет третьего, на который он пос- мотрел с любопытством, - цвет был непривычный, сиреневый. Монд так и шел в толпе. В общем-то, главное - не сопротивляться тече- нию. Его толкали, давили, били по ногам чемоданами, чья-то детская коля- ска ударила в поясницу; громкоговоритель орал приказы, поезда свистели, и Норбер вместе с другими влез в купе третьего класса, где уже сидели три закусывающих солдата. Больше всего ему мешал пакет, который он не догадался убрать в чемо- дан. Правда, чемодан и так был набит, но Монд открыл его, переложил, и место нашлось. Неужели для него наконец началась жизнь? Он не знал. Боялся спраши- вать себя. Так же как пластырь и пожелтевший палец парикмахера, его сму- щал запах купе, поэтому, когда поезд тронулся, он устроился в коридоре. Глазам открывался прекрасный и в то же время жалкий вид - ряды высо- ких почерневших домов, мимо которых пролегал путь, домов с сотнями, ты- сячами закрытых или открытых окон, вывешенного белья, радиоантенн, изу- мительное - и в ширину, и в высоту-нагромождение кишащей жизни, от кото- рой поезд вдруг оторвался, как только проехали улицу, уже похожую на шоссе, с последним бело-зеленым автобусом. Потом г-н Монд уже не думал. Ритм движения завладел им. Это было все равно как плавная музыка, на которую вместо слов накладывались обрывки фраз, воспоминаний, образов, мелькавших перед глазами: одинокий домишко в поле и стиравшая у дверей толстуха; начальник станции, размахивающий красным флажком на игрушечном вокзале; пассажиры за спиной, которые бес- прерывно ходили в туалет; ребенок, хныкавший в соседнем купе; один из солдат, который, открыв рот, спал в углу, согревшись на солнышке. Он не знал ни куда едет, ни что будет делать. Он просто уехал. Позади ничего не осталось. Как ничего и не брезжило впереди. Он словно повис в пространстве. Ему захотелось есть. Все вокруг ели. На одной из станций он купил черствые бутерброды и бутылку пива. В Лионе уже стемнело. Сам не зная почему - искушение нырнуть в темно- ту, усеянную огнями? - он чуть не вышел из вагона, но поезд тронулся, и г-н Монд не успел решиться. В нем еще столько всего, в чем он разберется позже, когда привыкнет, доберется до конечной станции, приедет наконец Куда-нибудь. Он ничего не боялся. Ни о чем не жалел. Во многих купе погасили свет. Люди засыпали, приваливаясь друг к другу, смешивая свои запахи и дыха- ние. Монд все еще не решился. И, несмотря на усталость, по-прежнему стоял в коридоре на сквозняке, стараясь не смотреть в сторону соседнего вагона с красными коврами. Авиньон... К удивлению Норбера, огромные вокзальные часы показывали только девять. Изредка он заглядывал в купе, где в багажной сетке среди других забавно связанных вещей оставил свой чемодан. Сен-Шарль... Не спеша Монд спустился к порту. Большие пивные на Канебьер еще не закрылись. Он смотрел на них с изумлением. Особенное любопытство возбуж- дали в нем мужчины за окнами у освещенных столиков, словно он не мог по- верить, что жизнь продолжается. Эти люди, как и в другие вечера, сидели на своих привычных местах, не думая о поезде. Они играли в карты или на бильярде, говорили о политике; кто-то подзывал официанта, а может быть, официант, знавший их всех по именам, сам подошел, чтобы предупредить, что заведение закрывается. Некоторые уже выходили, задерживались на тротуаре, завершая начатый разговор, пожимали руки и расходились в разные стороны, каждый к себе домой, к своей жене, к своей постели. Железные жалюзи опускались на витрины. Закрывались и кабачки в районе Старого порта. Совсем рядом Монд увидел воду, прижавшиеся друг к другу катера, чуть колышимые дыханием моря. Отражения вытягивались - кто-то греб, да-да, греб даже в этот час в прохладной темноте порта, и притом был не один, поскольку во мраке слышался шепот. Может быть, влюбленные, а может, контрабандисты! Норбер поднял воротник пальто, к которому еще не привык, которое еще не ощущал своим. Подняв голову к небу, он увидел звезды. Ка- кая-то женщина задела его, что-то сказала, и он быстро отошел, свернул направо в узенькую улочку, где заметил освещенную дверь гостиницы. В вестибюле было жарко. За стойкой красного дерева стоял благообраз- ный господин в черном, который спросил: - Вы один? Монду протянули пачку бланков, и после секундного раздумья он вписал первое пришедшее в голову имя. - Есть одна комната с видом на Старый порт. Служащий взял у него чемоданчик, и г-ну Монду стало стыдно: вдруг тот удивится скудости багажа. - Третий этаж. Лифт уже не работает. Сюда, пожалуйста. Комната выглядела уютной. Стеклянная перегородка отделяла ее от убор- ной. Над камином висело большое зеркало, и Норбер посмотрелся в него; он смотрелся долго, с серьезным видом; склонил голову, собираясь вздохнуть, но сдержался, снял пиджак, чуточку тесный в рукавах, галстук, рубашку. Затем осмотрел комнату, где был совсем один, и немного пожалел, прав- да не до конца признавшись себе в этом, что не стал слушать женщину, ко- торая заговорила с ним у воды. Наконец он лег и натянул одеяло до самого носа. Глава III Из-под его припухших, тяжелых век текли слезы, необычные слезы. Теп- лые, совершенно невесомые, они, не истощаясь, лились как из глубокого источника, скапливались у решетки ресниц и, наконец, освобожденные, ка- тились по щекам не отдельными каплями, а зигзагообразными ручейками, словно струйки воды по стеклам во время проливного дождя, от чего мокрое пятно на подушке, у подбородка, расползалось все больше. Это доказывало, что г-н Монд не спит, не мечтает, а просто думает о подушке, а не о песке. Однако мысленно он находился не в номере гостини- цы, названия которой даже не знал. Голова у него работала ясно, но не той, обычной повседневной ясностью, в которой признаются, а той, от ко- торой наутро краснеют, поскольку она придает самым банальным предметам такую же величавость, что поэзия или религия. Слезы освобождали Монда от усталости, скопившейся в нем за сорок во- семь лет, слезы несли ему облегчение: испытание закончилось. Он сдался. Бороться уже не было сил. Он приехал издалека - поезда как бы и не существовало, осталось лишь ощущение долгого бегства - приехал к морю, огромному голубому, удивительно живому, душе земли, душе вселен- ной, которое мирно дышало рядом. Несмотря на подушку - да и какое это имело значение! - он в конце длительного бега лежал у моря; он упал воз- ле него, усталый, но уже умиротворенный, и теперь, вытянувшись, покоился на теплом золотом песке, и вокруг не было ничего, кроме моря, песка да самого Монда, и он говорил. Он говорил, не открывая рта - в этом не было необходимости. Он расс- казывал о своей безмерной усталости не от путешествия в поезде, а от долгого жизненного пути. Сейчас он не чувствовал своих лет. И мог позволить себе надуть губы, как ребенок. - В пределах моих возможностей я сделал такое огромное усилие... Здесь он не был обязан выражаться ясно, как тогда, когда жаловался на что-либо жене. В раннем детстве слуги шушукались, что он никогда не будет ходить, потому что слишком толст. И ноги у него долго оставались кривыми. В школе он пристально, мучительно вглядывался в буквы на черной дос- ке, и учитель говорил ему: - Все еще не проснулись? Так оно и было: несмотря на все усилия, он в конце концов засыпал. - Бесполезно заставлять его учиться... Он видел себя в углу двора коллежа Станислава; в то время как все во- круг бегали, он неподвижно сидел на скамье, забытый учителями, которые относились к нему с пренебрежением. Однако ценой терпения и отчаянного упорства он сдал экзамены на бака- лавра. Господи, как он теперь устал! И почему на его плечи - ведь он же ни- кому не сделал ничего плохого - почему именно на его плечи вечно ложился самый тяжелый груз? Его отец, например, ни к чему не прилагал ни малей- ших усилий. Он играл жизнью, деньгами, женщинами, жил в свое удо- вольствие и каждое утро вставал в хорошем настроении; сын видел, как он ходит, посвистывая, и в глазах у него блестит огонек удовольствия, кото- рое он собирался получить или которое обещало представиться. Он промотал приданое жены, но та на него не рассердилась. Он почти разорил торговый дом, доставшийся ему в наследство от отца и деда, и сы- ну пришлось работать год за годом, чтобы возродить фирму. Несмотря ни на что, когда этого человека сломила наконец болезнь, он нашел рядом близких, преданную жену, которая ни разу не упрекнула его, хотя жизнь свою провела в ожидании. На фоне моря, песка, солнца все казалось огромным, невыразимым слова- ми. Г-н Монд распрямился и вырос, как кариатида, освободившаяся наконец от своей ноши. Он не жаловался. Не упрекал. Нм на кого не сердился. Про- сто теперь, когда все уже кончилось, он впервые позволил своей усталости вытекать из него так, как бегут по стеклам чуть мутные бороздки дождя, и чувствовал, как тело его обретает тепло и успокоение. "Почему же ты было столь жестоко ко мне?" - хотелось ему ласково про- шептать на ухо морю. Он так старался, чтобы все было хорошо! Он женился в надежде иметь дом, детей: быть не сухим, а плодоносным деревом, но однажды утром жена ушла от него; он остался с мальчуганом в одной кроватке и дочуркой - в другой; ничего не понимая, ничего не зная, он бился головой об стену, а те, кого он спрашивал, смеялись над его наивностью; наконец, в ящиках стола он обнаружил гнусные рисунки, непристойные фотографии, чудовищные мерзости, открывшие ему, кем была та женщина, которую он считал целомуд- ренной. В глубине души он не сердился, а жалел ее: она ведь носила в себе де- мона. Чтобы дети не оставались одни, он женился снова. Теперь все его тело облегченно потягивалось, и маленькие блестящие волны лизали песок рядом с ним; что если одна из них подберется к нему и станет его ласкать? Он так Долго нес свой груз, что набрался сил. Как все это было урод- ливо: жена, дочь, сын... И деньги!.. Его деньги или их - он больше не знал, да и не хотел знать. Зачем? Теперь ведь все кончено, чего же еще? По коридору кто-то шел. Шаги грубо проникали в Монда, пол злобно потрес- кивал, где-то открылась и хлопнула дверь, потом опять тревожная тишина; он чувствовал, что вблизи, лицом к лицу и меря друг друга глазами, стоят два человека и оба они на пороге трагедии. - Нет! Он провел рукой по лицу, лицо было сухое; потрогал подушку, однако мокрого пятна под подбородком не обнаружил. Ресницы пощипывало, но, ско- рее, от усталости, а может быть, и от угля, всю дорогу летевшего из тру- бы паровоза; вероятно, тело ломило тоже от долгой езды. Кто сказал "нет"? Открыв глаза, Монд сел на постели, увидел тонкую полоску света под дверью соседней комнаты, комнаты марсельской гостини- цы, название которой он забыл. Человек, сказавший "нет", крупными шагами ходил взад-вперед по другую сторону стенки. Щелкнул замок чемодана. - Жан! - Я сказал "нет"! - Жан! Умоляю тебя, выслушай. Позволь мне хотя бы объяснить. - Нет! Они пришли с улицы, из ночи. Движения мужчины были уверенными, реши- тельными. Он, конечно, хватал из шкафа свои разбросанные вещи и запихи- вал их в чемодан. Женщина, конечно, цеплялась за него, потому что послы- шался глухой звук удара, затем стон. Мужчина оттолкнул ее, и она чуть не упала. - Жан, пожалуйста... Должно быть, она обезумела. Для нее тоже перестали существовать обыч- ные условности повседневной жизни и уважения к человеку. - Я сейчас все объясню. Клянусь... - Шлюха! - Да, шлюха. Ты прав, но... - Ты что, всю гостиницу разбудить хочешь? - Мне все равно. Будь здесь хоть сто человек, это не помешало бы мне ползать у тебя в ногах, просить прощения, умолять. - Заткнись! - Жан! - Заткнись, слышишь! - Поверь, я сделала это ненарочно. - Нет, это я сделал нарочно! - Мне надо было подышать воздухом. - Мужика тебе надо было, и все тут. - Неправда, Жан. Я три дня не выходила из комнаты, ухаживала за то- бой, как... - Скажи еще - как мать, потаскуха. - Ты спал. Я вышла на минутку. - Дерьмо! - Ведь ты не уйдешь, правда? Не бросишь меня? Лучше сразу убей! - Охотно бы это сделал. - Так убей. - Не стоит труда. Отвали. Пусти меня. Тебе что, не ясно? Должно быть, он толкнул ее снова и она упала на пол; стало тихо, за- тем тоном уже не трагическим, а скорее заунывным и казавшимся почти па- родийным она затянула вечное: - Жа-а-а-н! - Хватит распускать нюни! - Я жить без тебя не могу. - Вот и подыхай! - Как ты можешь говорить такое? Как ты мог забыть... - Что забыть? То, что ты сделала для меня, или то, что я сделал для тебя? Отвечай! А лучше молчи! Куда, черт побери, ты засунула мои рубаш- ки? И нормальным голосом, как говорят артисты во время антракта, она ото- звалась: - Три отдала в стирку. Остальные на верхней полке в шкафу, в ван- ной... Потом снова взяла прежний тон: - Жан... Он не пытался разнообразить свой слог: - Дерьмо! - Что ты собираешься делать? - Тебя это не касается. - Клянусь, с тех пор как мы познакомились, до меня не дотрагивался ни один мужчина. - Кроме того, с которым ты выходила из дансинга, когда я пришел. - Я только попросила его проводить меня до гостиницы. Я боялась... Он расхохотался. - Лучше не придумаешь. - Не смейся, Жан. Уйдешь - завтра же сам раскаешься. - Угрожаешь? Угрожал-то он. Больше чем угрожал, потому что последовал тяжелый удар, видимо кулаком, потом тишина и стон: - Ты ничего не понял. Это я... А в общем, нет. Лучше покончить с этим сразу. - Как хочешь. Шаги. Хлопнула дверь. Но не та, что вела в коридор, а дверь ванной. В стакан полилась вода. - Что ты делаешь? Женщина не ответила. Мужчина тяжело дышал. Должно быть, пытался зак- рыть набитый доверху чемодан. Потом обошел комнату, чтобы убедиться, не забыл ли что-нибудь. - Прощай... - бросил он наконец с нервной веселостью. Сразу же дверь открылась снова, и женский голос испуганно бросил: - Жан! Жан!.. Сжалься! - Еще чего! - Постой, Жан. Теперь ты не сможешь отказать мне в этом. Послушай... Он направился к двери. - Послушай, сейчас я умру. Он не остановился. Она ползла на коленях. Конечно, она ползла на ко- ленях по красному, сомнительной чистоты ковру гостиничного номера; каза- лось, было воочию видно, как она цепляется за брюки мужчины, а тот отпи- хивает ее ногой. - Клянусь... клянусь... клянусь... Она икала, слова застывали у нее на губах. - ...что я отравилась. Хлопнула дверь. Шаги прозвучали по коридору и стихли на лестнице. Снизу донеслось слабое эхо разговора между уходившим мужчиной и портье в черном. Г-н Монд стоял в темноте посреди комнаты. Нащупал выключатель и уди- вился, увидев себя в рубашке и босиком. Он подошел к двери в смежную ко- мнату, прислушался, но безуспешно: ни рыданий, ни вздохов. Тогда он покорно поднял с пола валявшиеся у кровати брюки, к которым до сих пор не привык. Домашних туфель у него не было, и он надел ботин- ки, не завязывая шнурков. Он бесшумно вышел из комнаты, постоял у соседнего номера и робко пос- тучал. Никто не ответил. Он нажал ручку, все еще не решаясь открыть дверь. Наконец он услышал едва различимый звук, словно кто-то задыхался и силился глотнуть воздуха. Он вошел. Номер, как и у него, разве что чуть побольше. Зеркальный шкаф открыт настежь, дверь в ванную тоже. На полу сидела женщина в заба- вной позе, вроде китайского бонзы. Платиновые волосы падали ей на лицо. Глаза у нее были красные, но сухие. Сложив руки на груди, она смотрела в пространство. Женщину, казалось, не удивило его появление. Однако она все же заме- тила его и, не шевелясь, не говоря ни слова, смотрела, как он подходит к ней. - Что вы сделали? - спросил г-н Монд. В расстегнутых брюках, с уже редкими, всклокоченными, как утром после сна, волосами, в незашнурованных ботинках, он не сознавал, на кого сей- час похож. - Закройте дверь, - вздохнула она. Потом спросила: - Он ушел, да? И, не дождавшись ответа, закончила: - Я знаю, он больше не вернется... Как глупо! Последние слова она прокричала с недавним исступлением, воздев руки к небу, которое словно осуждала за глупость мужчин. - Как глупо! Опираясь на пол руками, она попыталась подняться и в какой-то момент встала на четвереньки. Под коротким черным шелковым платьем в обтяжку виднелись длинные ноги в чулках телесного цвета. Губная помада и тушь на ресницах чуть размазались, придавая женщине вид выцветшей куклы. - Что вы здесь делаете? От усталости она еле держалась на ногах, но не решалась лечь в уже приготовленную ко сну постель и подозрительно смотрела на вошедшего к ней мужчину. - Я слышал, - пробормотал он. - Испугался... Вы же знаете... Она скривилась: ее тошнило. И совсем тихо, словно рассуждая сама с собой, простонала: - Хорошо бы, если б меня вырвало! - Вы что-то приняли, да? - Гарденал. Она ходила взад-вперед, прислушиваясь к происходящему в ней, лоб ее озабоченно наморщился. - Я всегда носила в сумочке гарденал: для него - он плохо засыпает... Господи! Она сцепила руки и заломила их, чтобы вызвать новый приступ. - Меня никогда не рвало? Может, это и к лучшему. Я подумала, когда он узнает, что я... Женщина струсила. Ее охватила паника. Обезумевшие глаза пристально смотрели на незнакомца, она умоляла: - Что мне делать? Скажите, что мне делать? - Я вызову врача. - Только не это. Вы не знаете... Нет ничего хуже. Тогда его арестуют, и он опять скажет, что я... Она не могла стоять на месте и расхаживала взад-вперед по ограничен- ному пространству комнаты. - Что вы чувствуете? - Не знаю... Мне страшно... Если бы меня вырвало... Монд тоже не знал что делать. Оставить ее и бежать к врачу за рвотным не приходило ему в голову, вернее, это казалось ему слишком сложным. - Сколько таблеток вы приняли? Она разозлилась, взбешенная его беспо- мощностью, а может быть, и нелепостью его облика. - Ну почем мне знать? Все, что оставалось в тюбике. Шесть-семь. Мне холодно. Она набросила на плечи пальто, взглянула на дверь, явно намереваясь искать помощи на стороне. - Подумать только, он меня бросил... - Послушайте, давайте я попробую. Моя дочь тоже однажды проглотила таблетку. Оба говорили бессвязно, а тут еще постояльцы с четвертого этажа, оче- видно решившие, что продолжается скандал, стучали в потолок, требуя ти- шины. - Идите сюда. Откройте рот. Не мешайте. - Вы делаете мне больно. - Потерпите. Да стойте же! Он поискал, чем бы пощекотать ей в горле, и оказался настолько беспо- мощным, что взял у нее платок. Она держала в руке этот маленький твердый комочек, который Монд расправил и скатал жгутом. - Ой, вы задушите меня... Ой! Одной рукой ему пришлось крепко ухва- тить женщину за голову, и он удивился, какой у нее маленький череп. - Не напрягайтесь... Моя дочь тоже напрягалась... Так, хорошо. Еще немного. Ну как? Спазмы сотрясли грудь женщины, и внезапно ее стошнило; она даже не заметила, что обрызгала человека, которого совсем не знала. Слезы засти- лали ей глаза, мешали видеть. Рвало ее чем-то красным, и Монд держал ее за плечи, подбадривая, словно ребенка: - Так, так... Видите, уже лучше... Еще... Не сдерживайтесь... Давай- те, давайте. Она смотрела на него сквозь мутную пелену перед глазами, точно живот- ное, у которого из горла извлекли кость. - Ну что, желудок пустой?.. Позвольте-ка еще разок. Для уверенности. Женщина покачала головой. Она слабела. Он помог ей добраться до пос- тели; она легла, свесив ноги, и теперь тихонько постанывала. - Если вы обещаете лежать спокойно, вести себя разумно, я спущусь вниз. Там наверняка есть газовая горелка или что-нибудь еще, на чем мож- но вскипятить воду. Вам надо выпить горячего, промыть желудок. Она сделала знак, что согласна, но прежде чем выйти из комнаты, г-н Монд прошел в ванную посмотреть, не осталось ли там яда. Она с беспо- койством следила за ним глазами, спрашивая себя, что он задумал. И уди- вилась еще больше, когда он стал рыться в ее сумочке, где лежали мятые банкноты, пудра, губная помада. Но нет! Он же не вор! Монд снова опустил сумочку на ночной столик. - Лежите спокойно. Я скоро вернусь. На лестнице, стараясь не шуметь, он горько улыбнулся. Никто никогда не сделал для него ничего подобного! Всю жизнь, с тех пор как он себя помнил, он сам обычно приходил на помощь другим. Сколько раз - но нап- расно! - мечтал он заболеть, чтобы увидеть, как кто-нибудь склоняется над ним, чтобы, ласково улыбаясь, на время облегчить ему груз существо- вания. - Простите за беспокойство, - он всегда был чрезвычайно вежлив из бо- язни кого-нибудь оскорбить. - Моей соседке плохо. Не будете ли вы любез- ны согреть для нее немного воды? Или, может быть, у вас найдется чай? - Пройдите сюда. Была ночь. Гостиница спала. Однако было слышно, как во мраке улицы ехали куда-то тяжелые самосвалы, иногда, чтобы разбудить заснувшую ло- шадь, щелкал кнутом возница. - Вы знаете их? - осведомился портье, который сразу понял, что речь идет о постояльцах из двадцать восьмого номера. - Нет. - Погодите, сейчас найду спички. В захламленной серой комнатушке был кипятильник для кофе, служивший кофейником, но портье с мрачным спокойствием людей, которые в одиночест- ве бодрствуют по ночам, в то время как другие спят, зажег крошечную га- зовую плитку. - Я удивился, когда увидел, что он уходит. Несколько дней он болел, и она все время сидела с ним. Даже сама ходила за едой. Г-н Монд неожиданно для себя полюбопытствовал: - Он молод? - Кажется, года двадцать два. Надо посмотреть регистрационную карточ- ку. Сегодня вечером они ушли друг за другом: сначала она, потом он. А когда, час спустя, вернулись, я понял - поссорились. И портье грубо закончил: - Он бросил ее, да? Вода уже закипала. Мужчина порылся в железной банке и наконец достал липовый чай. - Если хотите, я отнесу. - Я сам. - С сахаром? - Пожалуй... Да, спасибо. Портье, конечно, говорил о ней. Но почему он сказал ему это? Может, заподозрил в каких-то задних мыслях? - Если вам потребуется что-нибудь еще, не стесняйтесь. Я здесь до ше- сти утра. Он снова облокотился на стойку красного дерева, из-под которой достал открытую книгу, и погрузился в чтение. Когда г-н Монд вернулся в комнату с чайником в руке, женщина спала или притворилась, что спит. Платье у нее задралось, обнажив бедро над чулком, и он смутился. У него не было никаких желаний, никаких задних мыслей. - Мадмуазель... Безразличная, она приоткрыла ресницы. - Вот, выпейте. А потом, если, конечно, сможете, я советую вам из ос- торожности пойти и вновь вызвать рвоту, чтобы прочистить желудок. Он забеспокоился, увидев, какой у нее отрешенный, мутный взгляд. Она не шевелилась. Тогда он приподнял ее, поднес к губам чашку. - Пейте. - Горячо. Говорила она невнятно, нечленораздельно, словно язык у нее слишком распух. - Все-таки выпейте. Он принудил, прямо-таки заставил женщину еще раз спровоцировать рво- ту, но теперь незнакомку долго сотрясала болезненная икота и, казалось, она сердится на него за эти лишние страдания. - Ну вот, теперь мы спокойны... Видимо, задыхаясь, она через плечо сунула руку под платье и незнако- мым Монду, но неприятно поразившим его жестом расстегнула бюстгальтер, сняла и бросила на пол. - Ложитесь. Если хотите раздеться, я ненадолго выйду. Она не дала ему для этого времени и с безразличным видом стянула че- рез голову платье, которое скользнуло по ее длинному телу, словно лишняя кожа. Отвернувшись к стене, он все-таки видел женщину в дверце зер- кального шкафа. Под платьем у нее ничего не было, только маленькие розо- вые трусики да узенький пояс для чулок. Когда она наклонилась, чтобы снять их, ее маленькие острые груди, казалось, повисли в воздухе. Она сняла и трусики, резинка которых оставила на коже красноватый след, и, уже голая, с едва затененным внизу животом, поколебавшись, нап- равилась на цыпочках в ванную, где повела себя так, словно в соседней комнате не было мужчины. Она вернулась, закутанная в бледно-голубой пеньюар, но глаза ее все еще оставались мутными, рот искривленным. - Я совсем больна, - вздохнула она, укладываясь в постель. И потом, когда Монд подтыкал одеяло, добавила: - Не могу больше. Свернувшись в клубок и почти съехав головой с подушки, так что Монд видел лишь одни обесцвеченные волосы, она сразу заснула. Спустя минуту она уже сопела, и он тихо вернулся к себе за пиджаком и пальто - его познабливало. Вскоре после того, как он устроился в кресле возле кровати, в проре- зях жалюзи уже посветлело. Просыпались звуки - одни в гостинице, другие на улице. Главным образом на улице: с трудом заводились моторы - кате- ров, как догадался он по плеску весел в воде, сталкивались друг с другом лодки в Старой гавани, гудел заводской гудок, далеко в порту беспрерывно выли сирены пакетботов и грузовозов. Г-н Монд погасил лампу, которую оставил включенной, и светлые полосы от жалюзи легли на стену. Светило солнце. Монду захотелось увидеть его. Стоя у окна, он попыта- лся смотреть сквозь планки ставней, но различил лишь узкие куски предме- тов, например часть токоприемника проходившего мимо трамвая, какие-то розовые и фиолетовые раковины на тележке разносчика. Женщина больше не храпела. Она откинула одеяло, щеки у нее покрасне- ли, губы надулись, по всему лицу разлилось болезненное выражение. Блеск кожи контрастировал с цветом румян, от чего казалось, что это совсем другая женщина: лицо стало естественнее, в нем появилось что-то очень юное, жалкое, даже вульгарное. Должно быть, она родилась в какой-нибудь хибаре на городской окраине, сопливым голозадым ребенком ползала на ка- менном пороге, бегала по улицам, возвращаясь с народного гулянья. Один за другим постояльцы уходили из гостиницы, по улице мчались ма- шины, бары, пожалуй, уже открылись, и только в еще пустых пивнушках офи- цианты разбрасывали по серому полу опилки, протирали стекла мелом. Монд неторопливо умылся, оделся. Убедившись, что женщина спит, зашел к себе в номер. Открыл ставни, несмотря на жалящий утренний холод, нас- тежь распахнул окно и почувствовал, как жизнь потоком вливается в него; он видел голубую воду, далекие белые скалы, пароход с красным ободком на трубе, уходивший в открытое море и оставлявший позади изумительно белую борозду. Он забыл об огромном море, песке, солнце и о тех признаниях, которые им нашептывал и которых, хотя от них еще оставался в нем неясный привкус слез, сейчас стыдился. Почему ему дали номер без ванной? Ему так хотелось, чтобы по телу заструилась прохладная вода, очищая его. Наверно, из-за убогой, плохого покроя одежды, которая теперь стесняла его? У него не было с собой ни бритвы, ни мыла, ни зубной щетки. Он позво- нил, и почти сразу пришел рассыльный. Г-н Монд колебался, не зная, обре- менять ли его таким поручением или отказаться от уже столь близкой меч- ты. - Сходите купите мне... И, дожидаясь возвращения мальчика в униформе он видел, как тот бежит вприпрыжку по тротуару, - он стал смотреть на море, выглядевшее совсем не таким, как ночью: оно образовывало порт, где шныряли катера и где вы- мачивались рыбачьи сети. Ослепленный утром, он всматривался в причал - его огромный металли- ческий каркас загораживал горизонт, и там лишь угадывались издали кро- шечные фигурки людей Глава IV Г-н Монд ждал - ничего другого ему и не оставалось. Время от времени он подходил к двери в смежную комнату, прислушивался, потом снова возв- ращался к окну; резкий холод вынудил его надеть пальто, а руки засунуть в карманы. Около девяти он подумал, что грохот города и порта помешает ему услы- шать голос из соседней комнаты, и он с сожалением закрыл окно. На сердце у него было тяжело; он странно улыбнулся, увидев себя в зеркале - в пальто, у разобранной постели, в гостиничном номере, где он не знал что делать. В конце концов он, словно в зале ожидания, сел на стул у той самой двери и опять принялся строить предположения, обдумывать грозящие ему опасности; он считал до ста, до тысячи, играл сам с собой в орла или ре- шку, решая, сидеть дальше или уйти, пока не вздрогнул, как человек, ко- торого разбудили. Должно быть, он задремал. Рядом кто-то ходил, и не бо- сиком, мягкими шагами, а на высоких, гулко стучащих каблуках. Он заспешил, постучал. - Войдите! Она была уже одета - на голове маленькая красная шапочка, в руке сумочка - и собиралась уходить. Еще немного, и он упустил бы ее. Оделась она так, словно ничего не случилось: на лице аккуратный грим, но рот странно очерчен и кажется меньше, чем на самом деле: бледная розова- тость губ выглядывала из-под помады, как нижнее белье. Смущенный, он стоял в дверях, она же, бросив на него острый взгляд, чтобы убедиться, тот ли он человек из ночи, черты которого она уже забы- ла, продолжала искать перчатки. - Вам лучше? - Я хочу есть. Наконец она нашла перчатки красного, под шляпку, цвета и вышла из ко- мнаты, ничуть не удивляясь, что Монд идет за ней по лестнице. Гостиница как-то изменилась. При дневном свете вестибюль, служивший холлом, выглядел роскошнее. За стойкой красного дерева стоял портье в куртке, стены были обшиты фанерными панелями, по углам расставлены зеле- ные растения, у дверей дежурил рассыльный в зеленом. - Такси, господа? Женщина отказалась, а г-н Монд, неизвестно почему, постарался укло- ниться от взгляда старшего портье, хотя тот не знал его. По правде гово- ря, Монд стеснялся своей куцей одежды. Чувствовал себя неловко, может быть, сожалел о сбритых усах? На улице он занял место слева от спутницы, которая шла четкими шага- ми, нисколько не думая о нем, но и не удивляясь его присутствию. Она сразу же повернула налево, и скоро они оказались на углу Канебьер и Ста- рой гавани; женщина толкнула застекленную дверь ресторана и привычно проскользнула между столиками. Монд шел следом. Три этажа больших застекленных залов, где в тесноте ели сотни людей, в то время как между столиками, в коридорах, по лестни- це сновали официанты и подавальщицы с буйабесом [2], лангустами, пирами- дами блюд с дарами моря. Солнце заливало залы с окнами до самого пола, как в универмагах, так что снаружи была видна вся публика сразу. Все ели. Все смотрели друг на друга любопытными или бессмысленными глазами Порой кто-нибудь поднимал руку, нетерпеливо окликал: - Официант! От сильного запаха чеснока, шафрана, моллюсков першило в горле. Доми- нировала в шуме красная нота лангустов, которые мелькали и в руках офи- циантов, и на большинстве столов, тонкие пустые панцири которых остава- лись на тарелках уже уходивших клиентов. Женщина нашла два места у стены. Г-н Монд сел напротив. Он тотчас за- дался вопросом, что с таким вниманием женщина разглядывает за его спи- ной, и, обернувшись, понял: она смотрится в зеркало. - Какая я бледная! - проронила она. - Официант! - Иду! На бегу официант подал ей внушительное меню фиолетово-красной расцве- тки, и она принялась изучать его с самым серьезным видом. - Официант! - Мадам?.. - Колбаски вкусные? Г-н Монд поднял голову. Он был на пороге открытия. Задай, например, он тот же самый вопрос, любой официант планеты, как ему и положено, на- верняка ответил бы "да". Ну разве можно представить себе официанта, ко- торый говорит посетителю: "Это невкусно! Не ешьте! "? В ответе официанта тоже прозвучало "да", но совсем иное. Чувствова- лось, что он не лжет, что он относится к женщине далеко не так, как к сотням других людей, переполнявших три этажа огромной фабрики еды. С ней он был одновременно и почтительным, и непринужденным. Он приз- нал ее своей и поздравлял с тем, что она преуспела. Он не хотел причи- нять ей вреда, а для этого требовалось понять ситуацию. Он повернулся к г-ну Монду, оценивающе спросил: - Разрешите посоветовать? Он не терял контакта с женщиной. Значит, неуловимая связь между ними все-таки недостаточна. Казалось, он спрашивал ее: "Что, большая игра? " И, поскольку она оставалась безразличной, он склонился над меню, ука- зывая пальцем некоторые блюда. - Сначала, разумеется, дары моря. Стоило ли приезжать в Марсель и не попробовать дары моря? Вы любите морских ежей? Он утрировал свой акцент. - Затем фирменное блюдо: буйабес с лангустами. - Мне просто лангусты, - вмешалась женщина. Без майонеза. Я сама сде- лаю соус. - Потом колбаски. - Корнишоны есть? - Какое желаете вино? В районе Шоссе д'Антен [3] тоже работал ресторан, похожий на этот, и с улицы через стекла можно было видеть жующих людей. Так вот. Бог знает почему, г-н Монд завидовал им. Чему завидовал, он, по правде говоря, и сам не знал. Вероятно, возможности быть в толпе, не отличаясь от других, спокойно, бок о бок, сидеть в атмосфере дешевого шика и бодрящей вульгарности. Посетители, в большинстве своем либо провинциалы, либо люди небога- тые, приходили туда, решив: "А почему бы не позволить себе хороший обед? Здесь, в Марселе, за соседним столиком, восседала на солнце полная немолодая женщина в меховой шубе, усугублявшей ее полноту, с крупными, настоящими или фальшивыми бриллиантами в ушах и на пальцах; она громко делала заказы, пила до дна и раскатисто хохотала в компании двух молодых людей, которым, видимо, не было еще и двадцати. - Вы не слушаете? Монд вздрогнул. Его спутница - как ее зовут, он не знал - смотрела на него жестко, с упрямым лицом, и в ее взгляде было столько холодной трез- вости, что он покраснел. - Скажите лучше правду. Вы из полиции? - Я? Клянусь... Ей хотелось в это поверить. Она, должно быть, не раз имела дело с по- лицией, однако настаивала: - Как случилось, что вы оказались рядом именно в эту ночь? И он словоохотливо, будто его в чем-то уличили, ответил: - Я приехал из Парижа. Не спал. Только задремал, вдруг слышу... Он был слишком честен, чтобы лгать. - Все, что вы сказали... На столик поставили закуску, дары моря в тарелочках, громоздившихся друг на друге, белое вино в ведерке со льдом. Г-н Монд удивился. Его скромная одежда не разочаровала официанта. А может, именно люди в скром- ной одежде и приходили сюда покутить? - Я попросил шеф-повара присмотреть за вашими колбасками, - шепнул официант, наклонясь к молодой женщине. Она же, продолжая есть ложечкой маленькие бледнорозовые кусочки морс- кого ежа, полюбопытствовала у спутника: - Вы женаты? Она пристально смотрела на его обручальное кольцо, снять которое ему и в голову не пришло. - С этим покончено, - ответил он. - Ушли от жены? - Вчера. Она презрительно надула губы. - Надолго? - Навсегда. - Так все говорят. - Уверяю вас... Он покраснел, почувствовав, что всем своим видом притворно бахвалится обретенной свободой, словно собирается воспользоваться ею. - Здесь совсем не то, что вы думаете. Намного сложнее. - Да, знаю. Что она знала? Она взглянула на него, тем же жестким взглядом посмот- релась в зеркало, потом повернулась к женщине с бриллиантами и двум мо- лодым людям. - Лучше бы вы тогда оставили меня, - вздохнула она. - Сейчас все было бы уже кончено. Тщательно, кончиками наманикюренных ногтей она продолжала чистить креветки. - Вы здешняя? - спросил он. Она пожала плечами. Уж она-то не задала бы столь глупого вопроса! - Я с севера, из Лилля. А вы из Парижа, да? Чем занимаетесь? Она разглядывала его костюм, рубашку, галстук. И поскольку он, смуще- нный, ответил не сразу, сказала изменившимся, почти угрожающим голосом: - Надеюсь, уезжая, вы не прихватили кассу? Он не уловил смысла репли- ки, которую она продолжала развивать, словно собираясь расстаться с Мон- дом: - Я, знаете ли, такими по горло сыта. - Я не служащий. - А кто же? - Рантье. Она снова внимательно взглянула на него. Что-то в облике спутника ус- покаивало ее. - Допустим... - Мелкий рантье. Она, видимо, истолковала слово "мелкий" как "скупой", потому что странно посмотрела на стол, заставленный едой и бутылкой дорогого вина. Кровь ударила г-ну Монду в голову. Он ничего не пил, лишь слегка омо- чил губы в запотевшем бокале, но все-таки чуть опьянел от ослепляющего света, бурлящей толпы, красного мяса лангуст, головокружительной суеты официантов, гула голосов, откровенности посетителей, надсаживавшихся, чтобы перекрыть шум и гам, звяканье вилок и тарелок. - Интересно, где он сейчас? И поскольку г-н Монд, не подумав, наивно спросил - кто, она пожала плечами, окончательно уяснив, с кем имеет дело. - Он потеряет больше, чем я. Ей нестерпимо хотелось выговориться. Не обязательно Монду-любому. По- дали лангусты, и она принялась готовить себе соус, тщательно дозируя ин- гредиенты. - От майонеза меня тошнит. А почему бы мне не сказать вам правду? По- сле всего, что он сделал! Я валялась у него в ногах, никогда так не уни- жалась ни перед одним мужчиной - и получила каблуком вот сюда... Смотри- те, след еще остался. И правда: под гримом на верхней губе слева он разглядел небольшую припухлость. - Ничтожество... Сын зеленщицы, который совсем недавно ходил по ули- цам с тележкой... И если я еще бегала за ним! Как бы не так! Знаете Лилль? - Бывал. - В "Красный шар" не заходили? Это небольшое кабаре в подвальчике во- зле театра. Хозяин держал раньше заведение на площади Пигаль... Фред... "Красный шар" посещают одни завсегдатаи, порядочные люди, не желающие появляться где попало. Главным образом промышленники из Рубе и Туркуэна. Видите, какая публика. Вечером танцуют девушки, идет эстрадная програм- ма. Я начинала там танцовщицей три года назад. Г-ну Монду очень хотелось узнать, сколько ей лет, но спросить он не решился. - Официант! Замените, пожалуйста, бокал. Я уронила в него кусок лан- густы. Она не теряла нити мысли, хотя время от времени все так же посматри- вала в зеркало и, казалось, даже прислушивалась между делом к разговору дамы в бриллиантах с молодыми людьми. - Как вы думаете, кто они? - спросила она вдруг. - Трудно сказать. Во всяком случае, не сыновья. Женщина прыснула. - Да просто альфонсы! И встретила она их недавно Возможно, между ними еще ничего не было: вон как те двое свирепо переглядываются, не зная, кто выиграет партию. Я говорю о ней... Ладно! Держу пари, у нее лавка съестного, рыбная или колбасная, в хорошем квартале, где дела идут неп- лохо. Можно и позволить себе неделю-другую на юге. Г-ну Монду принесли бифштекс. - Сейчас будут готовы и колбаски. Женщина продолжала: - Меня зовут Жюли, это мое настоящее имя. А танцевала я под именем Дейзи. Посетители приходили к аперитиву - это самые приятные минуты: тогда там еще нет девиц. Мы были как друзья. Хотите верьте, хотите нет, но большинство из них относились ко мне почтительно. Они приходили туда, чтобы сменить обстановку после работы, отдохнуть от семьи, понимаете? Был там один толстячок вроде вас, самый шикарны